Глава третья
в которой Лёша Манчин убеждается в том, что чрезмерное рвение иногда может сослужить недобрую службу
Дождь прекратился, но за время пути полы шинели промокли и камнем тянули к земле. Прилипшая к сапогам грязь сделала их похожими на кандальные колодки. Лёша сжимал одеревеневшими пальцами цевьё старенькой трёхлинейки, из которой за всё время службы на посту ему ещё ни разу не довелось пострелять. Дорога на Гнилицы петляла изгибами, местами равнину кутал густой непроглядный туман. Из-за тумана не было видно того, что творилось в низинах, но с холма, на котором Рыков предложил выставить засаду, большая часть Гнилицинского тракта просматривалась хорошо. Поэтому, когда вереница повозок выплыла из тумана, Лёша, которому Рыков велел наблюдать за дорогой, сразу увидел её.
– Вон они, Никита Лукич. Еле-еле тащатся.
Из овражка, где таможенники оставили лошадей, вынырнул Рыков и, пригибаясь к земле, подкрался к кустам, в которых прятался Лёша.
– У-у-у, зараза. Ошибся Фролка: не семь конных – девять.
– Оно и не мудрено перепутать, когда в тебя из ружей палят, – тяжело дыша, проговорил подошедший вслед за Рыковым Андреев.
– Ну, что Лёшка, давно ты мечтал с контрабандистами встретиться, – продолжал Рыков. – Вот дождался, любуйся на них, на супостатов. Страшно, небось? Жалеешь теперь, что с нами увязался?
– Ещё чего? – задиристо фыркнул Лёша. – Чего мне их страшиться? Хотя публика интересная: вон те двое, что с усами, – на татар похожи; чернявый, что впереди, – не иначе цыган; а остальные – мужики как мужики.
– Наши мужики в лаптях ходят, а эти, глянь, кто в яловых сапожках, кто в башмаках немецких.
– Подумаешь, в башмаках. Всего-то разницы. Всё равно ничего такого в этих мужиках нет, в смысле ничего страшного.
– Что в них страшного – это тебе Шубин скажет, – покачал головой Андреев. – Ружья то у них не игрушечные, да почитай у каждого топор иль ножик.
Конец ознакомительного фрагмента.