Правоотношения, возникающие из договоров лизинга и купли-продажи объекта лизинга. Глава 1. Формирование механизма правового регулирования лизинговых отношений в России (И. В. Сахарова, 2013)

1.1. История развития лизинговых отношений и становление их правового регулирования в России

История развития лизинговых отношений с той или иной степенью подробности освещается во многих работах российских и зарубежных авторов. В настоящей книге мы обзорно рассмотрим эволюцию лизинга в зарубежных странах для того, чтобы проиллюстрировать истоки этого явления и высказать свое мнение по некоторым обсуждаемым в литературе вопросам. Вместе с тем уделим более пристальное внимание российской специфике развития лизинговых отношений и особенностям формирования законодательной концепции лизинга в России.

В отечественной и зарубежной юридической и экономической литературе имеются самые разнообразные мнения о времени возникновения лизинговых отношений. В некоторых исследованиях можно встретить утверждение о том, что история развития лизинга исчисляется тысячелетиями (такой подход преобладает в основном в работах экономистов). Так, одни авторы находят следы лизинга еще в древних государствах Шумера (III тыс. до н. э.)[1], другие считают, что детальное регулирование лизинга имелось в Законах Хаммурапи (1792–1750 гг. до н. э.)[2], третьи полагают, что в Институциях Юстиниана (483–565 гг.) уже была осуществлена кодификация норм, регулирующих лизинговые отношения[3]. Многие, приводя известные данные о том, что древние финикийцы практиковали предоставление во владение и пользование судов с экипажем, сравнивают эти отношения с «классической формой современного лизинга оборудования»[4]. При этом отмечается, что такие договоры, заключенные на короткий срок, в современных условиях соответствуют операциям так называемого «мокрого» лизинга[5]; а «долговременные “чартерные”» соглашения подписывались на срок, покрывавший весь расчетный период экономической жизни судов, и требовали от арендатора принятия на себя большей части обязательств, вытекающих из монопольного использования арендуемых средств»[6]. Английские авторы утверждают, что лизинг зародился не в США, а в Англии, затем перекочевал в Америку, а после этого с некоторыми изменениями вернулся в Европу. Некоторые российские юристы указывают, что в Англии операции, аналогичные современному лизингу, применялись уже в средние века. А одним из первых нормативных актов, регулирующих отношения, схожие с лизинговыми, был Закон (Устав) Уэльса 1284 г. (Statute of Wales)[7].

Однако, ознакомление с соответствующими научными трудами показывает, что исследователи часто видят лизинг во всех исторических документах, где речь идет об имущественном найме (аренде), и, более того, называют лизингом любые имущественные отношения, связанные с владением вещью на праве отличном от права собственности. В качестве истории лизинга приводятся примеры развития отношений по передаче имущества в пользование, финансовых, кредитных отношений и т. д. К примеру, описанные отношения по временному владению и пользованию судами можно сравнивать с современными правоотношениями, вытекающими из договора аренды транспортного средства с экипажем, можно даже утверждать, что первые являются своего рода прообразом вторых, но вряд ли допустимо называть подобные отношения лизингом. Как справедливо отмечает В. В. Витрянский, «такие утверждения основаны на неправильном понимании сущности договора лизинга и его квалифицирующих признаков…»[8]. Безусловно, арендные, кредитные отношения или отношения купли-продажи зародились достаточно давно, что подтверждается историей права, в том числе и источниками, относящимися к древнейшим временам. Но названные договорные отношения явились лишь основой формирования качественно более сложного явления, которым, безусловно, является лизинг. Анализ, например, Законов Хаммурапи[9] позволяет нам с уверенностью утверждать лишь то, что в них действительно содержатся положения об аренде (имущественном найме)[10]. Однако ни в этих, ни в других известных нам древнейших и средневековых памятниках права нет сведений о лизинговых отношениях в современном их понимании.

С учетом этих обстоятельств многие исследователи, характеризуя описанные выше отношения, часто говорят об «операциях типа “лизинг”»[11], «сделках, схожих с лизинговыми операциями»[12], «прообразе лизинга»[13], «истоках (origins) лизинга»[14], но, вместе с тем, признают, что конструкция таких отношений существенно отличалась от отношений, которые сегодня принято называть лизинговыми. Вместе с тем, ввиду разнообразия видов лизинговых отношений и их специфики в различных странах, достаточно сложно точно определить момент, когда сформировался именно лизинг в отличие от явлений похожих на него в такой мере, чтобы их условно можно было называть «долизингом» или «прализингом»[15].

Большинство же авторов сходятся во мнении, что начало формирования лизинга как такового можно отнести к середине XIX в., а в середине XX в. лизинг стал широко распространяться в США и в странах Западной Европы как институт, оформляющий инвестиционные отношения по приобретению одними организациями (как правило, финансовыми) по просьбе других организаций (промышленных фирм) транспортных средств и оборудования с целью последующей передачи их этим фирмам во временное владение и пользование.

Исследователи, как правило, отмечают, что толчком к широкому применению лизинга в США и Западной Европе послужило развитие железнодорожного транспорта[16]. Транспортные компании, стремясь уйти от излишне обременительных расходов, старались приобретать локомотивы и иные транспортные средства не в собственность, а лишь в пользование. В этих целях в США сначала применялась конструкция траста: трастовые фирмы приобретали соответствующие транспортные средства с последующей передачей их в пользование железнодорожным компаниям. Затем заинтересованность производителей транспортных средств в реализации произведенной ими продукции и финансовых компаний в выгодном вложении капитала привела к изменению системы инвестирования: финансовые компании стали приобретать транспортные средства и иное оборудование, необходимое транспортным компаниям, у определенного производителя по просьбе самих транспортных компаний с передачей их последним во временное владение и пользование. В Великобритании собственники каменноугольных копей на определенном этапе развития промышленности также осознали невыгодность (а зачастую и невозможность) покупки вагонов для перевозки угля, поскольку выработка угля увеличивалась, открывались новые шахты, соответственно, требовалось все больше и больше вагонов. Некоторые предприятия, имевшие необходимые средства, решили выгодно вложить капитал. Они покупали железнодорожные локомотивы и вагоны для угля и сдавали их во временное владение и пользование. Стали появляться компании, для которых этот вид деятельности был основным. При этом пользователю предоставлялась возможность приобрести вагоны в собственность по окончании срока договора. Такие сделки получили название “hire-purchase” (дословный перевод с английского – «аренда-покупка», но в русском языке для обозначения этого явления закрепился другой термин – «аренда-продажа»).

Начало интенсивного развития лизинга в США приходится на 50-е годы XX столетия (исследователи связывают это в том числе с созданием налоговых преференций для инвесторов)[17]. В странах Западной Европы развитие лизинга ускоряется в 1960-х, 1970-х гг., а в странах Азии и Латинской Америки – в 1980-х гг.; при этом в разных странах лизинг приобретает отличительные особенности. Объектами лизинга становятся машины, технологическое оборудование, морские суда, самолеты и т. д. В это же время появляются первые специализированные лизинговые компании. В мае 1952 года Генри Шонфельд основал в США компанию для одной конкретной лизинговой сделки. Он вскоре убедился в преимуществах лизинга и необходимости его развития. Его компания получила название “the United States Leasing Corporation” (в дальнейшем – “United States leasing International, Inc.”) и считается первой независимой компанией, занятой лизингом оборудования в США[18]. В конце 50-х – 60-х гг. XX в. лизинговые компании появляются в Германии, Франции, Великобритании, Италии, Японии и других странах мира.

Практически во всех современных исследованиях, затрагивающих вопросы истории лизинга, приведено мнение, что сам термин «лизинг» (leasing) впервые стал употребляться в 1877 г., когда американская телефонная компания «Белл» (“Bell”) приняла решение не продавать свои телефонные аппараты, а предоставлять их во временное пользование за плату[19]. Тем не менее, с момента появления соответствующего термина и до начала широкомасштабного распространения лизинговых отношений прошло немало времени.

В настоящее время лизинг уверенно занял прочные позиции в мировой экономике, однако уровень его развития в каждом государстве различен. Это зависит и от состояния экономики страны в целом и от заинтересованности самого государства в стимулировании лизинга, которое, в частности, может осуществляться путем четкого правового регулирования лизинговых отношений. Следует отметить, что законодательное закрепление лизинга происходило в различных странах по-разному. Это определялось и национальными особенностями развития лизинговых отношений, и правовой системой государства, и степенью влияния международных норм на внутреннее законодательство, и многими другими обстоятельствами. Вначале появившиеся лизинговые отношения регулировались в основном по аналогии правовыми нормами институтов аренды, кредита, купли-продажи и др., и лишь впоследствии получили отдельное законодательное закрепление: в одних станах – на уровне гражданского и (или) коммерческого права, в других – преимущественно на уровне налогового и административного. Часто необходимость официальной юридической квалификации договора лизинга была вызвана необоснованным использованием субъектами хозяйствования налоговых преференций, предусмотренных для договора лизинга, при заключении ими похожих на него сделок.

В России до начала 90-х гг. XX века договор лизинга (или скорее договор, имевший сходство с современным договором лизинга) применялся в очень ограниченных масштабах и преимущественно советскими внешнеторговыми организациями для приобретения (и реже для реализации) машин и оборудования. Интересно, что в отличие от США и стран Западной Европы в СССР лизинговые отношения сначала формировались как международные и лишь впоследствии были перенесены на внутренний рынок. Среди объектов лизинга, импортируемых в Россию, можно назвать морские суда, автотранспортные средства, дорожно-строительную технику и некоторое другое оборудование. В числе объектов лизинга, экспортируемых из России, были преимущественно подвижной состав и сельскохозяйственная техника. При заключении так называемых договоров лизинга во внешней торговле речь в основном шла о сделках, близких к аренде имущества. Вместе с тем, по свидетельству исследователей, имело место и копирование советскими компаниями западной практики лизинга при заключении международных договоров, которые, однако, не назывались договором лизинга в силу отсутствия его законодательного определения в России[20].

Так, Е. Чекмарева отмечает, что попытки осуществления лизинговых сделок предпринимались в конце 60-х – начале 70-х годов XX века организациями Министерства путей сообщения СССР и Министерства гражданской авиации СССР. Объектами лизинга выступали средства транспорта: во временное пользование передавались локомотивы, специальный подвижной состав, самолеты и вертолеты. Иностранные партнеры передавали в пользование советским организациям железнодорожные цистерны, рефрижераторы, контейнеры и трейлеры. Названный автор отмечает, что «наиболее развитой формой международной долгосрочной аренды, которая по своей экономической сущности близка к лизингу, является фрахтование торговых судов»[21]. Фрахтование судов без экипажа осуществлялось в соответствии с двумя проформами стандартных условий: «бербоут А» и «бербоут В». Наиболее близка к лизингу вторая проформа, условия которой предусматривали, что будущий собственник судна (как правило, банк или лизинговая компания) заказывал на судостроительной верфи постройку судна в соответствии с характеристиками, определенными будущим пользователем судна, и после окончания строительства сдавал судно последнему в пользование на длительный срок[22].

В целом, описанный период можно условно определить как предысторию формирования лизинговых отношений в России. В то время в нашей стране практически не было ни экономических, ни правовых основ для полноценного развития таких отношений, последние не имели действительной значимости в условиях командно-административной экономики, а в договорах, именовавшихся лизинговыми, как правило, речь фактически шла о долгосрочной аренде с правом выкупа. И лишь с началом рыночных реформ и переходом к многоукладной экономике, изменением форм собственности и развитием предпринимательской деятельности можно связывать появление реальных предпосылок для формирования лизинговых отношений в России. Не последнюю роль в этом процессе сыграл перевод отечественных предприятий на арендные формы хозяйствования в 1989 году.

Е. В. Кабатова отмечает, что в 90-х годах XX века международным лизингом стали заниматься такие организации, как «Совтрансавто», «Автоэкспорт», «Тракторэкспорт»[23]. В это же время появляются первые компании, считающиеся лизинговыми компаниями[24]. В 1994 году была создана Российская Ассоциация лизинговых компаний («Рослизинг»), которая, в свою очередь, стала членом Европейской Федерации ассоциаций лизинговых компаний «Leaseurope» (“European Federation of Leasing Company Associations”)[25].

Активное развитие лизинговых отношений в России начинается с середины 90-х годов XX века. Это объясняется двумя основными причинами. Во-первых, к этому времени в стране уже были сформированы определенные институты рыночной экономики, в условиях которых заключение договоров лизинга стало не только возможным, но и целесообразным для многих субъектов. Во-вторых, потребность в инвестициях для обновления материально-технической базы предприятий стала ощущаться особенно остро. Вместе с тем, эта потребность в силу многих причин не могла быть удовлетворена традиционными для российских предприятий способами. В частности, эти же факторы обусловили развитие в 90-х годах XX века лизинга транспортных средств (преимущественно – лизинга авто– и авиатранспорта)[26]. Отметим, что некоторые исследователи относят начало транспортного лизинга на 50-е годы XX века. В. Газман считает, что прокат автомобилей, существовавший в то время, близок по смыслу оперативному лизингу[27]. Однако, несмотря на отсутствие единого подхода к критериям классификации договора лизинга как в законодательствах зарубежных стран, так и в научных исследованиях, все же в рамках современной российской нормативной концепции договора лизинга представляется сложным провести такую аналогию.

Формирующиеся в России лизинговые отношения требовали адекватного законодательного регулирования. И хотя опыт ряда государств демонстрирует возможность быстрого развития лизинга в условиях отсутствия правового регулирования лизинговых отношений, анализ ситуации в российской экономике конца XX – начала XXI веков, напротив, позволяет сделать вывод, что пробелы в таком регулировании и его недостатки явились определенным тормозом для развития лизинговых отношений в России. Так, к примеру, в свое время иностранные субъекты рассматривали недостаточность и несовершенство законодательства о лизинге в качестве главного препятствия для вступления в лизинговые отношения с российскими контрагентами[28].

Многие авторы предпринимают попытки строгой периодизации истории правового регулирования лизинга в России.

Е. В. Арсентьева выделяет два этапа развития российского законодательства, регулирующего лизинговые отношения (первый – до вступления в силу Гражданского кодекса РФ[29], второй – после)[30].

А. Е. Прудникова пишет о трех этапах (первый – с конца 80-х годов до середины 90-х годов XX века, второй – с конца 1994 года до середины 2001 года, третий – с 1998 года)[31]. Схожую периодизацию проводит и А. А. Беженцев[32].

Ряд авторов выделяют четыре этапа:

– В. А. Горемыкин (первый – до конца 80-х годов XX века, второй – с начала 90-х годов XX века, третий – с сентября 1994 года, четвертый с 29 октября 1998 года)[33];

– В. В. Зайцев, Ю. А. Мерцалова (первый – с 17 сентября 1994 года, второй – с 29 июля 1995 года, третий – с 26 февраля 1996 года, четвертый – с конца 1998 года)[34];

– К. Ю. Мезенцев (первый – до 1994 года, второй – с 17 сентября 1994 года, третий – с 1996 года, четвертый – с 2002 года)[35];

– И. В. Щетинина (первый – до 90-х годов XX века, второй – с начала 90-х годов XX века, третий – с сентября 1994 года, четвертый – с 29 января 2002 года)³⁶.

Как можно увидеть, приведенные периодизации значительно отличаются друг от друга, хотя и имеют известное сходство. Причем количество этапов (равно как и определение их границ) непосредственно не зависит от времени проведения соответствующего исследования. Очевидно, что в качестве критерия подобных периодизаций всегда должно выступать накопление критической массы изменений в законодательстве, регулирующем определенные общественные отношения (в данном случае лизинговые). Однако известное обширное обновление в конце XX – начале XXI веков российского законодательства в целом и формирующегося законодательства о лизинге в частности приводит к тому, что выделение четких этапов становления правового регулирования лизинговых отношений в России представляет некоторую сложность. При определении границ таких этапов приходится либо выбирать время принятия наиболее значимых нормативных актов или изменений к ним, что предполагает неоднозначность периодизации из-за субъективности такого выбора, либо учитывать все или подавляющее большинство крупных изменений в законодательной базе, что делает выделяемые этапы очень дробными. Поэтому, на наш взгляд, строгие периодизации истории правового регулирования лизинга в России хотя и имеют бесспорное познавательное значение, но могут оцениваться и применяться только с определенной степенью условности.

Договоры между российскими и иностранными контрагентами, носившие название лизинговых и совершавшиеся до 90-х гг. XX века, непосредственно российским законодательством не регулировались. Однако существование таких сделок было возможно на основании ст. 4 Гражданского кодекса РСФСР (утвержденного Верховным Советом РСФСР 11 июня 1964 г.)[36], предусматривавшей, что гражданские права и обязанности могли возникать из действий граждан и организаций, которые хотя и не были предусмотрены законом, но в силу общих начал и смысла гражданского законодательства порождали гражданские права и обязанности. Кроме того, ст. 10 Гражданского процессуального кодекса РСФСР (утвержденного Верховным Советом РСФСР 11 июня 1964 г.)[37], предписывала судам в случае отсутствия закона, регулирующего спорное отношение, применять закон, регулирующий сходные отношения (аналогия закона). Это позволяло применять к договору лизинга отдельные положения о договоре имущественного найма (глава 27 ГК РСФСР) и договоре купли-продажи (глава 21 ГК РСФСР). На общесоюзном уровне аналогичные положения содержались соответственно в ст. 4 Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик, утвержденных Верховным Советом СССР 08 декабря 1961 г.[38], ст. 3 Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик, утвержденных Верховным Советом СССР 31 мая 1991 г.[39] и в ст. 12 Основ гражданского судопроизводства Союза ССР и союзных республик, утвержденных Верховным Советом СССР 08 декабря 1961 г.[40]. Нормы о купле-продаже и аренде (имущественном найме) содержались соответственно в главах 2, 5 Основ гражданского законодательства 1961 г. и главах 9, 10 Основ гражданского законодательства 1991 г. Также были приняты Основы законодательства Союза ССР и союзных республик об аренде от 23 ноября 1989 г. № 810-1[41].

Некоторые нормативные акты России и СССР начала 90-х годов XX века содержали термины «лизинг», «лизинговые операции», «лизинговые соглашения», но при этом не давали четких определений данным понятиям и в основном отождествляли лизинг с арендой. В числе первых таких актов можно назвать письмо Госбанка СССР от 16 февраля 1990 г. № 270 «О плане счетов бухгалтерского учёта»[42] и Указание ГУГТК СССР от 05 июня 1990 г. № 11–38/20 «О пропуске товаров по лизинговым контрактам»[43].

В том же году был принят Закон РСФСР от 2 декабря 1990 г. № 395-1 «О банках и банковской деятельности»[44], в котором было закреплено право банков на осуществление лизинговых операций (ст. 5). Кроме того, Закон РСФСР от 12 декабря 1991 г. № 2025-1 «О налогообложении доходов банков»[45] включил в число объектов налогообложения доходы банков от лизинговых операций (ст. 2). На основании последнего закона была издана Инструкция Госналогслужбы РФ от 7 апреля 1992 г. № 10 «О порядке налогообложения доходов банков»[46], в которой пояснялось значение термина «лизинговые операции», а именно было указано, что объектом обложения налогом являются доходы банка от лизинговых операций, связанных с предоставлением в аренду движимого и недвижимого имущества на длительный срок, а также от сдачи внаем заранее приобретенного имущества на определенный срок для удовлетворения временных потребностей арендатора и других (п. 4). Термин «договор лизинга» встречается в Письме Госналогслужбы РФ № B3-6-05/251 и Минфина РФ № 70 от 7 августа 1992 г. «Об отдельных вопросах по налогу на добавленную стоимость»[47], которое к операциям учреждений банков, облагаемым налогом на добавленную стоимость, отнесло также сдачу в аренду имущества, в том числе по договору лизинга (п. 5).

В связи с вопросами налогообложения употребляется термин «лизинг» и в Законе РФ от 18 октября 1991 г. № 1759-1 (в ред. от 25 декабря 1992 г.) «О дорожных фондах в Российской Федерации»[48], где предусмотрено, что налог на приобретение автотранспортных средств уплачивают предприятия, организации, учреждения, предприниматели, приобретающие автотранспортные средства путем купли-продажи, мены, лизинга и взносов в уставный фонд (ст.7). Инструкция Госналогслужбы РФ от 15 мая 1995 г. № 30 «О порядке исчисления и уплаты налогов, поступающих в дорожные фонды»[49], изданная на основе указанного закона, определяла лизинг как передачу автотранспортных средств во временное пользование на срок свыше шести и более месяцев как с правом выкупа, так и без права выкупа (п. 51.4).

В целом ряде правовых актов начала 90-х годов XX века содержались положения, направленные на поддержку и развитие лизинговых отношений в отдельных отраслях экономики, в том числе путем предоставления налоговых и иных льгот. К примеру, применительно к одному из приоритетных для государства объектов лизинга – транспортным средствам – можно упомянуть следующие документы: Распоряжение Правительства РСФСФ от 17 декабря 1991 г. № 159-р «О производственно-коммерческом объединении «Аэрофлот – Советские авиалинии»»[50]; Распоряжение Правительства РФ от 24 мая 1994 г. № 737-р «О полном освобождении от оплаты таможенных пошлин и налогов самолетов А-310-300»[51]; Постановление Правительства РФ от 03 ноября 1994 г. № 1211 «О селективной поддержке авиационной промышленности и гражданской авиации России в 1995–1996 годах»[52]; Распоряжение Правительства РФ от 21 марта 1992 г. № 534-р «О развитии лизинговых операций с целью приобретения рыболовецких судов, построенных за рубежом»[53].

Таким образом, формировавшиеся в России в начале 90-х годов XX века лизинговые отношения были эпизодически «урегулированы» отдельными положениями правовых актов финансового и административного права. Первым нормативным актом, в котором ставилась задача создания развернутой регламентации указанных отношений, был Указ Президента РФ от 17 сентября 1994 г. № 1929 «О развитии финансового лизинга в инвестиционной деятельности»[54] (далее – Указ). В Указе содержалось поручение Правительству РФ разработать и в месячный срок утвердить Временное положение о лизинге и, вместе с тем, имелось прямое предписание предусмотреть в последнем ряд конкретных положений, не все из которых, однако, были восприняты в дальнейшем законодательстве.

Так, Указ определял лизинг как вид предпринимательской деятельности, направленный на инвестирование временно свободных или привлеченных финансовых средств в имущество, передаваемое по договору физическим и юридическим лицам на определенный срок (п. 1). Данную дефиницию нельзя признать удачной: с одной стороны, представляется ошибочным давать нормативное определение лизинга как вида предпринимательской деятельности, с другой стороны, столь широкое определение предполагает возможность его распространения на очень многие общественные отношения, опосредуемые договорами, отличными от договора лизинга. Отметим, что в Указе вообще не идет речь о договоре лизинга как о гражданско-правовом понятии.

В качестве возможных объектов лизинга Указ называл любое движимое и недвижимое имущество, относимое к основным средствам, а также имущественные права (п. 1). Разумеется, приведенное положение не могло не вызывать вопросы. В отношении же субъектов лизинга Указ устанавливал излишне жесткое и не вполне понятное требование: «лизинговые предприятия создаются в форме акционерных обществ, главным образом открытого типа» (п. 2).

Кроме того, Указ содержал ряд организационных поручений Правительству РФ, в основном направленных на поддержку лизинговых отношений, не все из которых, однако, были должным образом выполнены.

Во исполнение Указа было принято Постановление Правительства РФ от 29 июня 1995 г. № 633 «О развитии лизинга в инвестиционной деятельности» (далее – Постановление Правительства № 636), утвердившее Временное положение о лизинге[55] (далее – Временное положение) (т. е. почти через год, а не в течение месяца, как было предусмотрено Указом).

Во Временном положении лизинг определялся как «вид предприниматель ской деятельности, направленной на инвестирование временно свободных или привлеченных финансовых средств, когда по договору финансовой аренды (лизинга) арендодатель (лизингодатель) обязуется приобрести в собственность обусловленное договором имущество у определенного продавца и предоставить это имущество арендатору (лизингополучателю) за плату во временное пользование для предпринимательских целей» (п. 1). В приведенной дефиниции, по сути, совмещены два понятия: «лизинг» и «договор лизинга». Лизинг по-прежнему определяется как вид предпринимательской деятельности, однако содержание данного понятия изложено более четко, поскольку конкретизируется понятием договора лизинга. Последнее же представляет собой гражданско-правовое понятие.

Кроме того, Временное положение определяло требования, которым должен был отвечать договор лизинга:

– право выбора объекта лизинга и продавца лизингового имущества принадлежит лизингополучателю, если иное не предусмотрено договором;

– лизинговое имущество используется лизингополучателем только в предпринимательских целях; лизинговое имущество приобретается лизингодателем у продавца лизингового имущества только при условии передачи его в лизинг лизингополучателю;

– сумма лизинговых платежей за весь период лизинга должна включать полную (или близкую к ней) стоимость лизингового имущества в ценах на момент заключения сделки (п. 6).

В примечании к п. 6 Временного положения было предусмотрено, что договорные отношения, при которых имущество передавалось арендатору на срок существенно меньший нормативного срока службы имущества, что предполагало возможность арендодателя сдавать это имущество в аренду неоднократно в течение нормативного срока его службы (так называемый «оперативный лизинг» или аренда, прокат), должны были регулироваться гражданским законодательством. На такие отношения не распространялось действие Временного положения.

Не все приведенные требования сохранены в действующем законодательстве, изменились также и определения лизинга и договора лизинга, однако уже само их развернутое формулирование в нормативном акте явилось безусловным прогрессом в развитии правового регулирования лизинга в России. Во Временном положении изложен такой основополагающий признак договора лизинга как специальное приобретение лизингодателем в собственность обусловленного договором имущества у определенного продавца в целях предоставления этого имущества лизингополучателю за плату во временное пользование. Временное положение впервые установило правило, согласно которому к лизингополучателю переходит право предъявления претензий продавцу в отношении качества, комплектности, сроков поставки имущества и других случаев ненадлежащего выполнения договора купли-продажи, заключенного между продавцом и лизингодателем» (п. 16). Однако пока такое право лизингополучателя возникало только с момента поставки ему лизингового имущества.

В качестве объектов лизинга Временное положение называло любое движимое и недвижимое имущество, относящееся по действующей классификации к основным средствам, кроме имущества, запрещенного к свободному обращению на рынке (п. 2). Таким образом, имущественные права были исключены из числа объектов лизинга.

Во Временном положении были определены субъекты лизинга: лизингодатель, лизингополучатель и продавец. В качестве лизингодателей могли выступать юридические лица и индивидуальные предприниматели. Менее жестко по сравнению с Указом изложено требование к организационно-правовой форме лизинговых компаний: «лизинговые компании (фирмы) – это коммерческие организации, создаваемые в форме акционерного общества или других организационно-правовых формах, выполняющие в соответствии с учредительными документами и лицензиями функции лизингодателей»[56] (п. 4).

В целом, Временное положение более детально регулировало договор лизинга: были регламентированы права и обязанности участников договора лизинга, предусмотрены нормы о рисках и ответственности, а также о лизинговых платежах. Вместе с тем, тогда как одни нормы Временного положения были развиты в заменивших его более поздних нормативных актах, от других норм законодатель отказался, либо существенно их изменил. По поводу необходимости отмены или сохранения некоторых из них в науке продолжаются дискуссии и в настоящее время, о чем подробнее будет сказано при изложении соответствующих вопросов настоящей книги. Постановление Правительства РФ № 633, утвердившее Временное положение, также включало в себя ряд поручений министерствам и ведомствам, направленных на создание благоприятных условий для развития лизинговых отношений в России (хотя многие из них так и не были выполнены). Но, безусловно, правового регулирования лизинга на уровне подзаконного нормативного акта было недостаточно, оно нуждалось в дальнейшем расширении и совершенствовании.

На уровне федерального закона договор лизинга впервые был урегулирован в части второй Гражданского кодекса Российской Федерации от 26 января 1996 г. № 14-ФЗ[57], которая была введена в действие с 1 марта 1996 г. Специальные нормы о договоре лизинга помещены законодателем в § 6 гл. 34 ГК РФ, т. е. договор лизинга рассматривается в ГК РФ в качестве отдельного вида договора аренды (имущественного найма). Гражданский кодекс оперирует как термином «лизинг», так и термином «финансовая аренда», используя их как синонимы. Не останавливаясь здесь на подробном анализе положений § 6 гл. 34 ГК РФ, отметим, что этот параграф состоит всего из шести статей (ст. 665–670), которые определяют понятие договора финансовой аренды, предмет, порядок передачи предмета, переход к арендатору риска случайной гибели, ответственность продавца по договору лизинга. ГК РФ уточнил понятие договора лизинга, изложенное во Временном положении, и определил договор лизинга как договор, по которому арендодатель обязуется приобрести в собственность указанное арендатором имущество у определенного им продавца и предоставить арендатору это имущество за плату во временное владение и пользование для предпринимательских целей[58]. В Гражданском кодексе изменены также некоторые другие нормы Временного положения (например, касающиеся требований, предъявляемых к предмету договора лизинга, перехода риска случайной гибели или случайной порчи объекта лизинга), введены новые нормы.

Однако, на наш взгляд, к сожалению, не все новеллы Гражданского кодекса РФ можно признать удачными. Так, например, Гражданский кодекс РФ расширил предусмотренное Временным положением право лизингополучателя предъявлять непосредственно продавцу имущества, являющегося предметом договора финансовой аренды, требования, вытекающие из договора купли-продажи, заключенного между продавцом и арендодателем, в частности в отношении качества и комплектности имущества, сроков его поставки, и в других случаях ненадлежащего исполнения договора продавцом (п. 1 ст. 670). С одной стороны, такое расширение является обоснованным в том смысле, что теперь рассматриваемое право лизингополучателя возникает не только с момента передачи ему объекта лизинга (как это было предусмотрено Временным положением). С другой стороны, норма Гражданского кодекса РФ, в соответствии с которой лизингополучатель несет обязанности, предусмотренные ГК РФ для покупателя, кроме обязанности оплатить приобретенное имущество, как если бы он был стороной договора купли-продажи указанного имущества, на наш взгляд, является шагом назад по сравнению с Временным положением. Данная норма (равно как и норма п. 1 ст. 668 ГК РФ), не находясь в системном единстве с основами теории гражданского права, заложила базу для неверного, на наш взгляд, восприятия договоров лизинга и купли-продажи объекта лизинга как некой «единой сделки», что впоследствии отрицательным образом сказалось как на законодательстве (а также практике его применения), так и на формирующейся научной теории правового регулирования лизинговых отношений. Считаем, что на лизингополучателя не могут быть возложены обязанности покупателя по договору купли-продажи (п. 1 ст. 670 ГК РФ), т. к. (как будет показано далее) лизингополучатель не является стороной договора купли-продажи, а обязательство не создает обязанностей для лиц, не участвующих в нем в качестве сторон (абз. 1 п. 3 ст. 308 ГК РФ). По этой же причине и обязанности продавца не могут определяться договором лизинга (п. 1 ст. 668 ГК РФ). Как будет обосновано в настоящей книге, действующий нормативный подход к регулированию взаимосвязанных в силу закона прав и обязанностей сторон договоров лизинга и купли-продажи объекта лизинга, в соответствии с которым эти договоры, по сути, не всегда рассматриваются законодателем как самостоятельные сделки, явился причиной многочисленных пробелов и противоречий в нормативной регламентации лизинговых отношений.

В дальнейшем, в том числе и в ходе реализации положений указанного Постановления Правительства РФ № 633 были приняты многие правовые акты, направленные на урегулирование различных аспектов лизинговых отношений:

– Примерный договор о финансовом лизинге движимого имущества с полной амортизацией, утвержденный Минэкономики РФ 29 декабря 1995 г.[59];

– Методические рекомендации по расчету лизинговых платежей, утвержденные Минэкономики РФ 16 апреля 1996 г.[60];

– Постановление Правительства РФ от 27 июня 1996 г. № 752 «О государственной поддержке развития лизинговой деятельности в Российской Федерации»[61];

– Приказ Минфина РФ от 17 февраля 1997 г. № 15 «Об отражении в бухгалтерском учете операций по договору лизинга»[62];

– Постановление Правительства РФ от 21 июля 1997 г. № 915 «О мероприятиях по развитию лизинга в Российской Федерации на 1997–2000 годы»[63];

– Постановление Правительства РФ от 03 сентября 1998 г. № 1020 «Об утверждении порядка предоставления государственных гарантий на осуществление финансовой аренды (лизинга)»[64] и др.

В это же время принимаются нормативные акты, затрагивающие вопросы государственной поддержки лизинга отдельных объектов, к примеру, транспортных средств и, в частности, авиационной техники. Так, например, Указ Президента РФ от 13 июня 1996 г. № 904 «О государственном регулировании и государственной поддержке гражданской авиации и авиационной промышленности Российской Федерации»[65] отнес к основным видам государственной поддержки создание системы лизинга гражданской авиационной техники и развитие лизинговых программ (п. 4). Федеральный закон от 08 января 1998 г. № 10-ФЗ «О государственном регулировании развития авиации»[66] в числе целей государственного регулирования развития авиации называет создание системы лизинга российской гражданской авиационной техники как основы обновления парка летательных аппаратов, создание выгодных экономических условий российским и иностранным юридическим лицам, а также физическим лицам для вложения средств в приобретение указанной авиационной техники (ст. 2). Однако стоит отметить, что подобные нормы являются декларативными и могут применяться на практике при условии их конкретизации в актах соответствующей отраслевой принадлежности.

12 февраля 1998 г. (с момента опубликования) вступил в силу Федеральный закон от 8 февраля 1998 г. № 16-ФЗ «О присоединении Российской Федерации к Конвенции УНИДРУА о международном финансовом лизинге»[67]. Однако сама Конвенция вступила в силу для России только с 1 января 1999 года. Это обусловлено тем, что в соответствии со ст. 16 Конвенции она вступает в силу в первый день месяца, следующего после истечения шести месяцев с даты сдачи на хранение депозитарию третьего документа о присоединении (в данном случае – с 03 июня 1998 г.).

Конвенция УНИДРУА о международном финансовом лизинге (Convention on International Financial Leasing)[68] была подписана в Оттаве 28 мая 1988 г. на дипломатической конференции с участием 55 государств, в том числе СССР[69] (далее – Конвенция УНИДРУА или Конвенция). Принятие Конвенции явилось результатом совместной работы многих международных и национальных организаций на протяжении нескольких лет (с 1974 года). Перед авторами Конвенции стояла сложная задача – найти компромисс между уже сформировавшимися в национальных законодательствах различными традициями правового регулирования лизинговых отношений. С одной стороны Конвенция должна быть применима к решению вопросов, неодинаково трактуемых в различных правовых системах, с другой стороны она должна представлять собой определенную модель правового регулирования лизинговых отношений, которая может быть дополнена внутренним правом той или иной страны. Поэтому текст Конвенции (помимо традиционных коллизионных норм) содержит как унифицированные положения (в частности, касающиеся понятия договора лизинга), так и большое количество диспозитивных норм[70].

В Конвенции особо указано, что при ее толковании надлежит учитывать ее предмет и цели, изложенные в преамбуле, ее международный характер и необходимость содействовать достижению единообразия в ее применении и соблюдению добросовестности в международной торговле. Вопросы, относящиеся к предмету регулирования Конвенции, которые прямо в ней не разрешены, подлежат разрешению в соответствии с общими принципами, на которых она основана, а при отсутствии таких принципов – в соответствии с правом, применимым в силу норм международного частного права (ст. 6 Конвенции).

Под сделкой финансового лизинга в Конвенции понимается такая сделка, в которой одна Сторона (арендодатель):

a) заключает по спецификации другой Стороны (арендатора) договор (договор поставки) с третьей Стороной (поставщиком), в соответствии с которым арендодатель приобретает комплектное оборудование, средства производства или иное оборудование (оборудование) на условиях, одобренных арендатором в той мере, в которой они затрагивают его интересы, и b) заключает договор (договор лизинга) с арендатором, предоставляя ему право использовать оборудование взамен на выплату периодических платежей (ст. 1 Конвенции).

Кроме того, сделка финансового лизинга должна включать следующие характеристики:

a) арендатор определяет оборудование и выбирает поставщика, не полагаясь в первую очередь на опыт и суждение арендодателя;

b) оборудование приобретается арендодателем в связи с договором лизинга, который, и поставщик осведомлен об этом, заключен или должен быть заключен между арендодателем и арендатором;

c) периодические платежи, подлежащие выплате по договору лизинга, рассчитываются, в частности, с учетом амортизации всей или существенной части стоимости оборудования.

При этом подчеркнем, что в отличие от ГК РФ, Конвенция УНИДРУА справедливо наделяет лизингополучателя правами в отношении поставщика объекта лизинга, но не возлагает на лизингополучателя обязанностей покупателя по договору поставки. Поставщик также несет обязанности по договору поставки, а не по договору лизинга (см.: ст. 10, а также другие статьи Конвенции).

Отметим, что Россия присоединилась к Конвенции с заявлением (в дальнейшем в работе будут подробнее рассмотрены отдельные положения Конвенции в сравнении с действующим российским законодательством).

Нормативным актом, в котором лизинговые отношения получили наиболее развернутую регламентацию по сравнению с предыдущими документами, стал Федеральный закон от 29 октября 1998 г. № 164-ФЗ «О лизинге»[71] (далее – Закон о лизинге).

Первоначально Закон о лизинге включал 39 статей, объединенных в шесть глав: общие положения, правовые основы лизинговых отношений, экономические основы лизинга, государственная поддержка лизинговой деятельности, право инспектирования и контроля, заключительные положения. Закон о лизинге дал дефиниции основным понятиям, необходимым для регулирования лизинговых отношений; определил объект лизинга, субъектов лизинга, его формы; раскрыл права и обязанности сторон; установил порядок страхования лизингового имущества, порядок разрешения споров между сторонами; установил структуру и состав лизинговых платежей;

предусмотрел меры государственной поддержки деятельности лизинговых организаций.

Но, несмотря на то, что правовое регулирование лизинга было значительно расширено с принятием нового нормативного акта, первоначальная редакция Закона о лизинге повлекла за собой огромное количество нареканий со стороны ученых юристов и экономистов, а также практиков в области лизинговых отношений. Так, например, В. Газман отметил, что нужный для хозяйственной практики закон был принят в неудовлетворительном виде[72]. А. Иванов назвал этот закон одним из самых некачественных за последнее десятилетие[73], а В. В. Зайцев и Ю. А. Мерцалова – одним из самых противоречивых среди законодательных актов в сфере имущественного оборота[74]. А. Кучер сделал вывод, что новый Закон о лизинге усложнил применение лизинга в Российской Федерации[75]. Е. Кабатова вообще заключила, что закон продемонстрировал практически полную невозможность адекватного регулирования лизинговых отношений[76]. В целом, жесткая критика Закона о лизинге была вызвана нечеткостью его формулировок, противоречиями с Конвенцией УНИДРУА, несогласованностью с действовавшим гражданским законодательством, экономической направленностью в трактовке лизинга и другими недостатками.

Не останавливаясь здесь на детальном анализе положений Закона о лизинге, отметим, что вместо применяемого в Гражданском кодексе РФ понятия «договор лизинга» было введено новое понятие «лизинговая сделка», под которой понималась «совокупность договоров, необходимых для реализации договора лизинга между лизингодателем, лизингополучателем и продавцом (поставщиком) предмета лизинга». Между тем, под сделкой, как известно, понимаются действия граждан и юридических лиц, направленные на установление, изменение или прекращение гражданских прав и обязанностей (ст. 153 ГК РФ). Договором же является двух– или многосторонняя сделка (п. 1 ст. 154 ГК РФ). Т. е. очевидно, что сделка в любом случае не может представлять собой «совокупность договоров», да еще и «необходимых для реализации» другого договора, это противоречит теории гражданского права, в которой указанный термин имеет вполне конкретное значение.

Необходимость внесения изменений в законодательство о лизинге была очевидна, но при этом исследователями предлагались разные варианты решения данной проблемы:

1) привести Закон о лизинге и Гражданский кодекс РФ в соответствие с Конвенцией УНИДРУА[77];

2) привести Закон о лизинге в соответствие с Гражданским кодексом РФ[78];

3) урегулировать договор лизинга в Гражданском кодексе РФ, расширив посвященный ему параграф в рамках главы об аренде; переименовать Закон о лизинге в Закон об организации лизингового дела в РФ и сосредоточить в последнем только публичные правила, касающиеся лизинговых операций[79];

4) принять Федеральный закон «Об арендной и лизинговой деятельности», полностью регулирующий арендные отношения и отражающий специфику лизинга[80];

5) оставить Закон о лизинге без изменений и привести в соответствие с ним действующие нормативные акты[81];

6) отменить Закон о лизинге[82].

Законодатель пошел по пути изменения самого Закона о лизинге. В итоге, Федеральным законом от 29 января 2002 г № 10-ФЗ «О внесении изменений и дополнений в Федеральный закон «О лизинге»»[83] (далее – Федеральный закон от 29 января 2002 г. № 10-ФЗ) последний был изложен в новой редакции, существенно обновившей большинство положений Закона о лизинге и действующей с некоторыми последующими поправками в настоящее время. В частности, определение договора лизинга в основном было приведено в соответствие с определением, содержащимся в Гражданском кодексе РФ, а спорное понятие «лизинговая сделка» исключено; устранены и так называемые «существенные положения» договора лизинга, которые вызывали критику со стороны теоретиков за нечеткость формулировок и практиков за трудность регламентации этих положений в договоре; изменены понятия «лизинг» и «лизинговая деятельность»; исключены типы и виды лизинга; по-новому регулируется содержание договора лизинга и многие другие вопросы.

В науке неоднозначно оцениваются эти изменения. Так, одни авторы в основном отмечают только положительные моменты[84]. Другие, в целом признавая позитивный характер новой редакции Закона о лизинге, считают отдельные нововведения ошибочными[85]. Некоторые авторы полагают, что развернутая правовая регламентация, данная в Законе о лизинге, существенно сокращена после внесения в него поправок: этими изменениями устранено существо лизинга как инвестиционного института; он «загнан» в несвойственные ему арендные отношения[86]. Было также высказано мнение о том, что «Закон о лизинге в новой редакции стал собранием норм, уже содержащихся в других нормативных актах, бланкетных и диспозитивных норм, и не будет оказывать какого-либо заметного влияния на правовое регулирование лизинга»[87]. Большинство же исследователей справедливо признают, что новая редакция Закона о лизинге, хотя и устранила в нем многие существенные недостатки и противоречия, но, к сожалению, не решила всех проблем в правовом регулировании лизинга в России[88].

Примечательно, что в отношении вопроса о правах и (или) обязанностях лизингополучателя по отношению к продавцу, а также основаниях возникновения обязанностей последнего Закон о лизинге стоит ближе к концепции Конвенции УНИДРУА, чем к концепции Гражданского кодекса РФ. В Законе о лизинге идет речь только о правах лизингополучателя в отношении продавца объекта лизинга (п. 2 ст. 10) и подчеркивается, что обязанности продавца по передаче объекта лизинга вытекают именно из договора купли-продажи (п. 1 ст. 4). И хотя рассматриваемые нормы Закона о лизинге сами по себе, безусловно, не исключают действия ст. ст. 668 и 670 ГК РФ, тем не менее, при оценке этих и других несовпадающих положений Гражданского кодекса РФ и Закона о лизинге закономерно встает вопрос об их соотношении. Отметим, что последний вопрос имеет принципиальное значение для применения норм законодательства о лизинге, и будет рассматриваться в следующем параграфе настоящей книги.

Таким образом, в настоящее время основными нормативными актами, регулирующими лизинговые отношения в Российской Федерации, являются Конвенция УНИДРУА о международном финансовом лизинге, Гражданский кодекс Российской Федерации, Федеральный закон от 29 октября 1998 г. № 164-ФЗ (в ред. от 08 мая 2010 г.) «О финансовой аренде (лизинге)». Отдельные вопросы, касающиеся лизинга, регулируются также нормами других правовых актов различных отраслей права (преимущественно административного и финансового). Правовое регулирование лизинговых отношений в значительной степени осуществляется гражданско-правовым методом, и основывается на характерных для гражданского права принципах равенства участников лизинговых отношений, свободы договора, недопустимости произвольного вмешательства кого-либо в частные дела, необходимости беспрепятственного осуществления гражданских прав и др. Вместе с тем, методы, применяемые в таких отраслях как административное, финансовое право, безусловно, также используются при регулировании определенных аспектов лизинговых отношений (это касается, в частности, валютного, таможенного и налогового регулирования). Отметим, что нормативные акты, в той или иной степени касающиеся вопросов лизинга, хотя в своей совокупности и регулируют различные стороны лизинговых отношений, но не образуют строгой и упорядоченной системы. В целом, несмотря на интенсивное количественное и качественное развитие правового регулирования лизинговых отношений в России, в существующем законодательстве по-прежнему имеются многочисленные противоречия и пробелы, требующие дальнейшего научного осмысления и устранения. И такая ситуация, на наш взгляд, предопределяется, прежде всего, изначально неверным и непоследовательным действующим нормативным подходом к регулированию взаимосвязанных в силу закона прав и обязанностей сторон договоров лизинга и купли-продажи объекта лизинга, в соответствии с которым эти договоры не всегда рассматриваются законодателем как самостоятельные (двусторонние) сделки.

1.2. Некоторые теоретические проблемы правового регулирования лизинга в России

Полемика по затронутым в предыдущем параграфе вопросам продолжается и в настоящее время; причем она касается не только содержания и характера Закона о лизинге, но и вопроса о принципиальной возможности самого существования такого закона. Так, некоторые авторы полагают, что Закон о лизинге не мог быть принят, а принятый – не имеет юридической силы в той части, в которой он касается гражданско-правового регулирования договора лизинга[89]. В качестве обоснования такой позиции, обычно приводят следующие аргументы. Поскольку гражданское законодательство состоит из Гражданского кодекса РФ и принятых в соответствии с ним иных федеральных законов (п. 2 ст. 3 ГК РФ), постольку никакие другие законы не должны содержать норм, регулирующих договоры, уже урегулированные ГК РФ за исключением случаев, когда сам ГК РФ содержит прямую отсылку к иному закону. Применительно же к договору лизинга таких отсылок в ГК РФ нет.

Как представляется, выражение «принятых в соответствии с ним» действительно может быть истолковано неоднозначно, однако, на наш взгляд, приведенное выше понимание этой фразы является слишком радикальным. Видимо, здесь скорее имеется в виду, что закон, принятый в соответствии с Гражданским кодексом РФ, должен развивать те нормы права, которые уже содержатся в самом кодексе и не противоречить им, разумеется, за исключением тех случаев, когда кодекс это прямо допускает. Как отметил В. А. Рахмилович, отсылки к специальным законам в наиболее существенных случаях содержатся в самом ГК, но это не значит, что они не могут быть приняты и при отсутствии указания на них в тексте ГК[90]. Кроме того, во многих статьях ГК РФ говорится о возможности дополнительной регламентации того или иного вопроса законом (или иным нормативным актом) и при этом конкретный закон не называется[91].

В литературе часто можно встретить мнение о том, что не было необходимости принимать Закон о лизинге в части, регулирующей гражданские отношения, т. к. ГК их «достаточно четко регулирует»[92]. Так, отмечается, что договор лизинга за пределами норм, сосредоточенных в § 6 гл. 34 ГК, регулируется общими положениями об аренде, тем самых достигается его «полное и комплексное регулирование»[93], а также, что даже небольшое количество норм, объединенных в § 6 гл. 34 ГК, сформировано в «стройную систему»[94]. Закон о лизинге критикуют за многочисленные повторы не только специальных норм ГК РФ о лизинге, но и общих норм ГК РФ об аренде, а также других положений ГК РФ[95].

Что касается дублирования Законом о лизинге отдельных норм Гражданского кодекса РФ, то это действительно можно назвать одним из недостатков Закона о лизинге. Неоправданные повторы, безусловно, должны быть устранены, однако, отметим, что в определенной степени повторы неизбежны при изложении норм Закона о лизинге, и более того, они характерны для большинства федеральных законов, развивающих положения ГК РФ. С выводами о том, что Гражданский кодекс РФ достаточно полно регулирует договор лизинга, мы согласиться не можем. Напротив, норм, содержащихся в § 6 гл. 34 ГК РФ как раз не достаточно. Не могут их в полной мере компенсировать и общие положения об аренде, т. к. многие из них неприменимы к договору лизинга в виду его очевидной специфики, требующей отличного от договора аренды правового регулирования по целому ряду вопросов. В свою очередь, в Законе о лизинге изложены положения, изменяющие или дополняющие не только некоторые диспозитивные и бланкетные нормы § 1 гл. 34 ГК[96], но и нормы других глав Гражданского кодекса РФ[97]. Таким образом, Закон о лизинге содержит специальные нормы, при отсутствии которых пришлось бы руководствоваться самыми различными статьями Гражданского кодекса РФ (как первой, так и второй частей), что, с одной стороны, достаточно неудобно из-за сложности лизинговых отношений, а, с другой стороны, во многих случаях просто невозможно по причинам, указанным выше.

Некоторые авторы считают, что закон, регулирующий лизинговые отношения, необходим, но при этом он должен содержать только нормы публичного права. Так, предлагалось принять уже упомянутый нами закон об организации лизингового дела в РФ[98], а также закон о государственной поддержке участников лизинговых отношений[99]. Не очень понятно содержание подобных нормативных актов. Видимо, они должны включать нормы, касающиеся вопросов налогообложения, валютного и таможенного регулирования. Однако в настоящее время подобные нормы в большинстве своем содержатся в актах соответствующей отраслевой принадлежности, а в Законе о лизинге могут быть изложены отсылочные нормы по этим вопросам. Поэтому необходимость существования отдельного закона, интегрирующего все положения о мерах государственной поддержки лизинговых отношений, или же закона, предусматривающего некие правила, касающиеся лизинговых операций, представляется спорной.

Считаем, что закон, направленный, в том числе, на гражданско-правовое регулирование лизинговых отношений, необходим. Регламентация этих отношений только в ГК РФ даже при условии расширения специальных норм о договоре лизинга, на наш взгляд, менее предпочтительна по следующим причинам. Во-первых, лизинговые отношения опосредуются не только договором лизинга, но и заключаемым в обязательном порядке договором купли-продажи, содержание которого обладает определенной спецификой. Во-вторых, в Законе о лизинге могут быть сосредоточены также некоторые нормы административного, а также других отраслей права, при условии что характер и объем помещаемых в Закон о лизинге норм различной отраслевой принадлежности будет улучшать, а не затруднять правовое регулирование лизинговых отношений. В-третьих, при необходимости в Закон о лизинге могут быть помещены нормы, определяющие особенности правового регулирования лизинговых отношений, возникающих по поводу отдельных видов имущества или в отдельных отраслях экономики. Целесообразность подобной регламентации определяется, в том числе, и тем, что лизинговая деятельность является видом инвестиционной деятельности.

Таким образом, теоретически Закон о лизинге может быть как актом исключительно гражданского права (что с одной стороны труднодостижимо, а с другой – не очень целесообразно для регулирования лизинговых отношений), так и актом преимущественно гражданского права, включающим также нормы иных отраслей (что имеет место в настоящее время), или же комплексным нормативным актом, т. е. актом, содержащим сопоставимое по объему количество норм различных отраслей права. Как справедливо отмечает Н. Д. Егоров, «принятие комплексных нормативных актов оправдано в тех случаях, когда требуется согласовать содержание норм различной отраслевой принадлежности, регулирующих разнообразные, но тесно связанные общественные отношения, возникающие в одной и той же сфере деятельности человека»[100]. Представляется, что сказанное в полной мере относится и к лизинговым отношениям, и к лизинговой деятельности (как виду инвестиционной деятельности).

При применении на практике положений Гражданского кодекса РФ и Закона о лизинге встает вопрос об их соотношении – вопрос, на который достаточно сложно дать однозначный ответ, с одной стороны, и который, как уже было отмечено, имеет принципиальное значение в силу несовпадения ряда ключевых положений Гражданского кодекса РФ и Закона о лизинге, с другой стороны. В целом, вопрос о роли, которую играет Гражданский кодекс РФ в системе гражданского законодательства, давно является предметом научной дискуссии и, безусловно, заслуживает отдельного всестороннего рассмотрения, которое выходит за пределы нашего исследования в этой книге. Тем не менее, для того, чтобы определиться с методологическими началами, из которых мы будем исходить в дальнейшем при рассмотрении большинства других вопросов настоящей книги[101], считаем необходимым кратко изложить суть обозначенного вопроса и вместе с тем высказать некоторые собственные замечания.

В Российской Федерации, как известно, непосредственно Конституцией РФ предусмотрено принятие федеральных конституционных законов и федеральных законов (ч. 1 и 2 ст. 76). Кроме того, согласно правовой позиции Конституционного Суда РФ, изложенной в Постановлении КС РФ от 31 октября 1995 г. № 12-П «По делу о толковании статьи 136 Конституции Российской Федерации»[102], поправки к гл. 3–8 Конституции РФ принимаются в форме особого правового акта – закона Российской Федерации о поправке к Конституции РФ. Основы иерархии законов в Российской Федерации установлены непосредственно в Конституции РФ, где предусмотрено, что последняя имеет высшую юридическую силу, а федеральные законы не могут противоречить федеральным конституционным законам (ч. 1 ст. 15, ч. 3 ст. 76). Иерархия законов внутри одного их вида Конституцией не определяется. Коллизии между ними разрешаются исходя из известных со времен римского права принципов: “lex posterior derogat priori” и “lex specialis derogat generali”.

Гражданский кодекс РФ является федеральным законом, однако, в абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ установлено правило: нормы гражданского права, содержащиеся в других законах, должны соответствовать Гражданскому кодексу РФ. Таким образом, позиция законодателя предполагает применение только указанных принципов к случаям соотношения между собой других гражданских законов кроме ГК РФ, последний же наделяется приоритетом перед иными федеральными законами, регулирующими гражданские отношения. Отметим, что подобное правило в той или иной форме закреплено в большинстве кодифицированных федеральных законов[103], а наиболее строгое правило содержится в Уголовном кодексе РФ 1996 г.: уголовное законодательство Российской Федерации состоит из Уголовного кодекса РФ, а новые законы, предусматривающие уголовную ответственность, подлежат включению в него (ч. 1 ст. 1).

Думается, допустимо сказать, что большинство ученых убеждено в правильности такого подхода, и он действительно получил распространение. Однако некоторые занимают позицию, согласно которой законодательно не может быть установлен обязательный для правоприменительных органов приоритет кодифицированных федеральных законов перед другими федеральными законами, регулирующими определенные общественные отношения. В частности, применительно к Закону о лизинге, отмечается, что приоритет ГК РФ перед иными федеральными законами не соответствует Конституции РФ, Закон о лизинге является специальным актом по отношению к ГК РФ[104].

Данное мнение опирается в том числе и на правовую позицию Конституционного суда РФ, изложенную в некоторых его определениях. Так, в Определении КС РФ от 5 ноября 1999 г. № 182-О «По запросу Арбитражного суда города Москвы о проверке конституционности пунктов 1 и 4 части четвертой статьи 20 Федерального закона «О банках и банковской деятельности»[105] суд пришел к следующему выводу: в статье 76 Конституции Российской Федерации не определяется и не может определяться иерархия актов внутри одного их вида, в данном случае – федеральных законов. Ни один федеральный закон в силу статьи 76 Конституции Российской Федерации не обладает по отношению к другому федеральному закону большей юридической силой. Правильный же выбор на основе установления и исследования фактических обстоятельств и истолкование норм, подлежащих применению в конкретном деле, относится не к ведению Конституционного Суда Российской Федерации, а к ведению судов общей юрисдикции и арбитражных судов. Данная правовая позиция изложена и в Определении КС РФ от 3 февраля 2000 г. № 22-О «По запросу Питкярантского городского суда Республики Карелия о проверке конституционности статьи 26 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве) кредитных организаций»»,[106] где суд пришел к выводу, что право на исполнение и обеспечение обязательств по банковскому вкладу непосредственно не регулируется Конституцией РФ, в том числе теми ее статьями, которые указаны в запросе Питкярантского городского суда Республики Карелия. Оно возникает в результате гражданско-правовых обязательств банков и иных кредитных организаций. При этом гражданско-правовое регулирование указанных отношений допускает изъятия из общих правил на основе специальных установлений закона. Противоречия же между ГК РФ и другими федеральными законами, регулирующими указанные отношения, должны устраняться в процессе правоприменения.

Для дополнительной аргументации позиции, в соответствии с которой законодательно не может быть установлен обязательный для правоприменительных органов приоритет кодифицированных федеральных законов перед другими федеральными законами, регулирующими определенные общественные отношения, исследователи приводят, в частности, следующие доводы. 1. Определение такого правового свойства, как юридическая сила любого правового акта, в том числе и со стороны законодателя, не может носить произвольный характер; уровень юридической силы законодательных актов каждого вида зависит от сложности законодательного процесса, а также от правового статуса органов, принимающих соответствующие акты, и от правового статуса лиц, участвующих в их принятии; процедуры же принятия законов всех видов на федеральном уровне прямо закреплены в самой Конституции (ст. 104–108, 136)[107]. 2. Возможность установления иерархии федеральных законов внутри одного их вида, по сути, привела бы к разрушению на глубинном уровне стабильности правового регулирования, поскольку позволила бы практически произвольно определять уровень юридической силы федеральных законов[108]. 3. Законодатель, поставив сам себя в узкие рамки ГК, будет вынужден в будущем вносить в него многочисленные поправки[109]. 4. Определить, что такое норма гражданского права, содержащаяся в других законах, в большинстве случаев невозможно в силу смешения критериев выделения отраслей права и отраслей законодательства[110].

Отметим, что формальный порядок принятия федеральных законов действительно един как для кодифицированных, так и для любых других федеральных законов. Однако фактически процесс разработки и редактирования такого объемного и структурно сложного нормативного акта как кодекс, играющего основополагающую роль в регулировании определенной сферы общественных отношений, качественно отличается от разработки и редактирования большинства других федеральных законов. Представляется, что признание возможности закрепления в кодифицированном законе его приоритета перед другими федеральными законами, регулирующими определенные общественные отношения, совсем не означает «произвольного определения уровня юридической силы федеральных законов» и уж тем более вряд ли приведет к «разрушению на глубинном уровне стабильности правового регулирования». Думается, что вопрос о юридической силе кодифицированного правового акта является самостоятельным, и его решение однозначно не предопределяется признанием обоснованности включения в кодифицированный акт правил, аналогичных абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ. Правило абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ, на наш взгляд, не отменяет правила “lex specialis derogat generali” и “lex posterior derogat priori”. Вместе с тем, эти доктринальные положения, получившие признание в решениях Конституционного суда РФ и в самом общем плане также представляющие собой правила разрешения коллизий между нормами законов одного вида, не отменяются правилом абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ. Но их применение в силу указания законодателя, выраженного в позитивном праве, корректируется с учетом правила абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ[111] (который также можно назвать отражением российской правовой традиции[112]). Его наличие не исключает возможности специального регулирования, равно как и возможности внесения изменений в законодательство. При этом наличие в федеральном законе специальной гражданско-правовой нормы автоматически не означает противоречия этой нормы Гражданскому кодексу РФ. Необходимость внесения изменений и дополнений в любые федеральные законы (в том числе и кодифицированные) возникает постоянно. И это, как известно, обусловлено не только субъективными факторами, т. е. ошибками законодателя, но и объективной невозможностью уже принятых законов во всех случаях адекватно регулировать развивающиеся общественные отношения. И, на наш взгляд, гораздо лучше, если совершенствование законодательства происходит путем изменения или отмены соответствующих норм, а не путем принятия других норм, противоречащих уже действующим, что неизбежно затрудняет правоприменение (что отчетливо видно на примере Закона о лизинге). Довод о невозможности в большинстве случаев определить, является ли норма, содержащаяся в других законах, нормой гражданского права, представляется нам преувеличением. Действительно, иногда это сделать непросто, особенно в отношении вопросов, требующих комплексного регулирования[113]. Однако, на наш взгляд, такие случаи все же оказываются в меньшинстве. Более того, необходимо, по нашему мнению, обратить внимание на то, что определить, какая норма является общей, а какая – специальной, также не всегда просто, а руководство во всех спорных случаях только позднее принятой нормой, как очевидно, не всегда представляет собой самый лучший вариант.

В литературе было высказано мнение о том, что «именно среди цивилистов наиболее устойчива точка зрения о большей юридической силе кодифицированных федеральных законов по отношению к некодифицированным, об особом правовом статусе данного Кодекса в сфере гражданских правоотношений»[114]. Однако, на наш взгляд, если говорить об отраслевых юридических науках, именно дискуссия о юридической силе кодифицированных федеральных законов ведется в большинстве своем среди цивилистов (при этом, как будет показано далее, действительно, можно сказать, что преобладает позиция о приоритете ГК РФ перед другими федеральными законами, содержащими нормы гражданского права). В то время как, например, привилегированное положение Уголовного кодекса РФ, насколько нам известно, не только не подвергается сомнению специалистами по уголовному праву, но и рассматривается как важнейшая гарантия прав и свобод человека. В связи с этим проведем анализ правовых позиций Конституционного суда РФ, изложенных в его решениях, принятых несколькими годами позже тех, которые уже были приведены нами. Целью такого анализа является обоснование нашего мнения о том, что в свете более поздних позиций КС РФ в отношении юридической силы УПК РФ и УК РФ, его более ранняя позиция в отношении юридической силы ГК РФ логически не может быть истолкована как запрещающая законодателю устанавливать обязательный для правоприменительных органов приоритет Гражданского кодекса РФ перед другими федеральными законами, регулирующими отношения, составляющие предмет гражданского права.

Так, в п. 1 резолютивной части Постановления КС РФ от 29 июня 2004 г. № 13-П «По делу о проверке конституционности отдельных положений статей 7, 15, 107, 234 и 450 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом группы депутатов Государственной думы»[115] суд признал ч. 1 и 2 ст. 7 УПК РФ (устанавливающие приоритет Уголовно-процессуального кодекса РФ перед иными федеральными законами и нормативными правовыми актами) не противоречащими Конституции РФ. Конституционный суд мотивировал свое решение следующим образом. Уголовное судопроизводство представляет собой самостоятельную сферу правового регулирования, а юридической формой уголовно-процессуальных отношений является уголовно-процессуальное законодательство как отдельная отрасль в системе законодательства Российской Федерации. Уголовно-процессуальный кодекс РФ как систематизированный свод правовых норм призван обеспечить единообразие и согласованность нормативно-правовых установлений и складывающейся на их основе правоприменительной практики. Такие установления, не нарушая прерогатив федерального законодателя вносить изменения и дополнения в действующее уголовно-процессуальное законодательство, в то же время облегчают работу правоприменителя, поскольку законодательство становится обозримым и тем самым в правоприменении существенно снижаются риски искажения аутентичной воли законодателя. Конституционный суд, однако, отметил, что УПК РФ, будучи обычным федеральным законом, не имеет преимущества перед другими федеральными законами с точки зрения определенной непосредственно Конституцией Российской Федерации иерархии нормативных актов, но в то же время пришел к выводу, что, закрепляя требование о приоритете УПК РФ в установлении порядка уголовного судопроизводства, законодатель исходил из особой роли, которую выполняет в правовой системе Российской Федерации кодифицированный нормативный правовой акт, осуществляющий комплексное нормативное регулирование тех или иных отношений. Вместе с тем приоритет УПК РФ перед другими обычными (по выражению КС РФ) федеральными законами не является безусловным, а ограничен рамками специального предмета регулирования. Конституционный Суд РФ и в иных своих решениях подчеркивал необходимость учета особенностей предмета регулирования тех или иных законодательных актов при разрешении возникающих между ними коллизий[116].

В п. 2 мотивировочной части Определения КС РФ от 8 ноября 2005 г. № 439-О «По жалобе граждан С. В. Бородина, В. Н. Буробина, А. В. Быковского и других на нарушение их конституционных прав статьями 7, 29, 182 и 183 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации»[117] Конституционный суд РФ подтвердил изложенную ранее позицию о приоритете УПК РФ перед иными федеральными законами в регулировании уголовно-процессуальных отношений, однако, добавил, что о безусловном приоритете норм УПК РФ не может идти речь и в случаях, когда в иных (помимо Уголовно-процессуального кодекса РФ, закрепляющего общие правила уголовного судопроизводства) законодательных актах устанавливаются дополнительные гарантии прав и законных интересов отдельных категорий лиц, обусловленные в том числе их особым правовым статусом. В силу статьи 18 Конституции РФ, разрешение в процессе правоприменения коллизий между различными правовыми актами должно осуществляться исходя из того, какой из этих актов предусматривает больший объем прав и свобод граждан и устанавливает более широкие их гарантии.

Данная правовая позиция получила свое развитие в других определениях Конституционного Суда Российской Федерации[118].

О привилегированном же положении Уголовного кодекса РФ как единственного закона, содержащего нормы уголовного права Конституционный суд РФ фактически говорит как о само собой разумеющемся факте. Так, в п. 2 мотивировочной части Постановления КС РФ от 27 февраля 2003 г. № 1-П «По делу о проверке конституционности положения части первой статьи 130 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан П. Л. Верещака, В. М. Гладкова, И. В. Голышева и К. П. Данилова»[119] Конституционный суд установил, что исходя из признанного в правовом государстве принципа законности в уголовном праве (“nullum crimen, nulla poena, sine lege”), Уголовный кодекс Российской Федерации устанавливает, что преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только данным кодексом (ч. 1 ст. 3).

Несложно заметить, что в решениях, касающихся Уголовного кодекса РФ и особенно Уголовно-процессуального кодекса РФ (заметим, принятых в форме постановлений), Конституционный суд РФ существенно развивает правовую позицию, изложенную в решениях, касающихся Гражданского кодекса РФ (принятых в форме определений). Безусловно, гражданское право – это так называемая регулятивная отрасль права, в то время как уголовное и уголовно-процессуальное право рассматриваются как «охранительные» отрасли. Но, аргументы Конституционного суда РФ в защиту приоритета Уголовно-процессуального кодекса РФ апеллируют не только (и не столько) к методу правового регулирования, но и к целому ряду других факторов в равной степени применимых как к «охранительной», так и к «регулятивной» отрасли права.

Более того, независимо от решения вопроса об обоснованности проведения подобных аналогий, вопрос о праве законодателя установить приоритет кодифицированного акта перед другими федеральными законами решен Конституционным Судом РФ. Считаем, что правовая позиция Конституционного суда РФ в отношении приоритета УПК РФ не позволяет трактовать норму абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ как противоречащую Конституции РФ (как считают некоторые исследователи, мнения которых уже были приведены выше). В самом деле, если истолковывать вывод Конституционного суда РФ о том, что в статье 76 Конституции РФ не определяется и не может определяться иерархия актов внутри одного их вида, и ни один федеральный закон в силу статьи 76 Конституции РФ не обладает по отношению к другому федеральному закону большей юридической силой, как запрещающий законодателю устанавливать приоритет ГК РФ, то это с необходимостью будет означать, что и любой другой кодифицированный акт в принципе не может быть поставлен в привилегированное положение (что, к примеру, будет, в том числе, означать возможность принятия в России любых федеральных законов, содержащих нормы уголовного права и отменяющих противоречащие им положения Уголовного кодекса РФ). Но Конституционный суд РФ, как раз наоборот, делает противоположный вывод: несмотря на то, что УПК РФ, будучи обычным федеральным законом, не имеет преимущества перед другими федеральными законами с точки зрения определенной непосредственно Конституцией РФ иерархии нормативных актов, законодатель вправе установить приоритет УПК РФ по целому ряду выявленных судом причин, что не противоречит Конституции РФ[120]. Этот вывод суда сам по себе уже предполагает потенциальное право законодателя установить приоритет, скажем, Гражданского или другого кодекса, руководствуясь этими же или, может быть, иными причинами. Привилегированное же положение Уголовного кодекса РФ Конституционный суд РФ обосновывает признанным в правовом государстве принципом законности в уголовном праве (!), а вовсе не конституционными нормами. Иными словами, аргументы Конституционного Суда РФ о приоритете УПК РФ сами по себе, возможно, и не означают обоснованность приоритета ГК РФ, но с необходимостью означают допустимость такого приоритета и не противоречие его Конституции РФ.

Более того, на то, что Конституционный Суд РФ считает приоритет ГК РФ допустимым, указывает и вывод, изложенный в п. 3 мотивировочной части Определения КС РФ от 04 декабря 2003 г. № 504-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы общества с ограниченной ответственностью «Адос» на нарушение конституционных прав и свобод пункта 3 статьи 78 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)»[121]. Отказывая в принятии к рассмотрению жалобы в связи с тем, что разрешение поставленного в ней вопроса Конституционному Суду РФ неподведомственно, суд обратил внимание на следующее. Законодательство о банкротстве, являясь специальным по отношению к гражданскому законодательству, не предполагает возможность признания сделки, заключенной между кредитором и должником, действительной в силу добросовестности кредитора. Вместе с тем необходимо учитывать, что в соответствии с пунктом 3 статьи 65 ГК Российской Федерации[122] законом о несостоятельности (банкротстве) устанавливаются основания признания судом юридического лица банкротом либо объявления им о своем банкротстве, а также порядок ликвидации такого юридического лица. Поскольку данная специальная норма отдает приоритет нормам законодательства о несостоятельности (банкротстве) лишь в указанной части, вопрос о том, распространяется ли она на пункт 3 статьи 78 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)»[123], определяющий признание в рамках дела о банкротстве сделок недействительными, либо в таких случаях надо руководствоваться пунктом 2 статьи 3 ГК Российской Федерации, согласно которому нормы гражданского права, содержащиеся в других законах, должны соответствовать данному Кодексу (абзац второй пункта 2 статьи 3), относится к компетенции арбитражных судов (выделено нами – И.С.). На наш взгляд, очевидно, что в свете изложенных выводов Конституционного Суда РФ говорить о том, что он определяет норму о приоритете ГК РФ как неконституционную, не представляется возможным.

Представляется, что приведенные в защиту приоритета УПК РФ доводы Конституционного суда РФ в большинстве своем применимы и к ГК РФ как к кодифицированному нормативному правовому акту, содержащему основные начала гражданского законодательства – одной из базовых отраслей законодательства Российской Федерации, – имеющие значение для всех общественных отношений, входящих в предмет гражданского права. Безусловно, гражданское законодательство включает гораздо большее количество федеральных законов, чем уголовно-процессуальное законодательство, большинство (но далеко не все из) норм которого содержатся непосредственно в УПК РФ. Но это обстоятельство (обилие гражданско-правовых законов), на наш взгляд, как раз является одним из аргументов в пользу необходимости закрепления приоритета ГК РФ перед многочисленными другими федеральными законами, содержащими нормы гражданского права, что не может не способствовать укреплению целостности гражданского права, согласованности гражданских законов и облегчению правоприменения. Ведь чем меньше принято законов в рамках одного предмета правового регулирования, тем проще законодателю добиться системности при принятии изменений в действующее законодательство и дополнений к нему.

Отметим, что именно по этому пути идет и судебная практика толкования и применения абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ. Так, в п. 4 Постановления Пленума ВАС РФ от 23 марта 2012 г. № 14 «Об отдельных вопросах практики разрешения споров, связанных с оспариванием банковских гарантий»[124] суд пришел к следующим выводам. В соответствии с абзацем третьим пункта 3 статьи 7 Федерального закона от 21 ноября 1996 г. № 129-ФЗ «О бухгалтерском учете» (утратил силу с 01 января 2013 г.) без подписи главного бухгалтера денежные и расчетные документы, финансовые и кредитные обязательства считаются недействительными и не должны приниматься к исполнению. Вместе с тем судам следует учитывать, что в соответствии с пунктом 1 статьи 160 ГК РФ сделка в письменной форме должна быть совершена путем составления документа, выражающего ее содержание и подписанного лицом или лицами, совершающими сделку, или должным образом уполномоченными ими лицами. В соответствии со статьей 53 ГК РФ юридическое лицо приобретает гражданские права и принимает на себя гражданские обязанности через свои органы, действующие в соответствии с законом, иными правовыми актами и учредительными документами. Главный бухгалтер юридического лица не является органом юридического лица, следовательно, отсутствие подписи главного бухгалтера на документах, составленных юридическим лицом, не свидетельствует об отсутствии воли юридического лица на совершение соответствующей сделки. В связи с изложенным отсутствие подписи главного бухгалтера юридического лица, выдавшего банковскую гарантию, не является основанием для признания гарантии недействительной (абзац второй пункта 2 статьи 3 ГК РФ).

Как уже было отмечено, большинство цивилистов все же придерживаются мнения о целесообразности и допустимости установления приоритета Гражданского кодекса РФ перед иными федеральными законами, регулирующими гражданские отношения[125].

Е. А. Суханов сравнивает Гражданский кодекс с «экономической конституцией»[126]. А М. И. Брагинский считает, что по отношению к любым другим федеральным законам ГК занимает положение «первого среди равных» – primus inter pares, и добавляет, что, поскольку Конституция РФ не запрещает устанавливать не противоречащую предусмотренной в ней иерархию актов, нет оснований сомневаться в возможности законодателя поступить подобным образом[127]. А. А. Иванов обращает внимание на то, что законодатель может установить определенные правила законотворчества, признать их обязательными для себя и тем самым ограничить себя. В этом смысле абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ представляет собой своеобразную форму «регламента» работы законодателя, сознательно перенесенную в ГК[128]. Как уже было отмечено, об «особой юридической силе» кодексов говорят и специалисты по общей теории права.

Нельзя не обратить внимания и на то, что в Концепции развития гражданского законодательства Российской Федерации[129] подчеркивается необходимость «поддержания основополагающей роли ГК в системе гражданского законодательства» в интересах стабильности гражданско-правового регулирования и устойчивости экономических отношений и гражданского оборота в стране.

Как известно, в Указе Президента РФ от 29 октября 2003 г. № 1267[130] было установлено, что проекты федеральных законов в сфере гражданского права, подготовленные федеральными органами исполнительной власти, до их представления в Правительство Российской Федерации направляются на экспертизу в Совет при Президенте Российской Федерации по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства.

Председатель Совета при Президенте Российской Федерации по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства В. Ф. Яковлев, отмечает, что «это сыграло позитивную роль, потому что мы дали огромное количество отрицательных заключений на ведомственные проекты по внесению изменений в Гражданский кодекс, чем обеспечили его стабильность»[131]. В. Ф. Яковлев называет защиту ГК РФ как системы частного права от бессистемных необоснованных изменений, разрушающих единство, чрезвычайно важной задачей Совета при Президенте Российской Федерации по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства[132]. Ученый замечает, что «опыт других законодательных актов – Уголовного, Уголовно-процессуального, Налогового кодексов – показал нам, что если не защищать их, от кодификации мало что останется, кодексы превращаются в лоскутное одеяло, не имеющее внутренних связей, что означает, по существу, потерю кодекса»[133].

В целом, проблема юридической силы кодифицированных нормативных актов, безусловно, является сложной и многогранной. Нет единства и по вопросу о роли, которую играют кодексы в системе законодательства. Дискуссии по этому вопросу ведутся не только среди российских ученых, но и среди ученых многих стран, правовые системы которых входят в романо-германскую правовую семью[134]. Развитие законодательства на современном этапе, увеличение числа принимаемых федеральных законов и иных нормативных актов, выделение новых отраслей законодательства из уже существующих, а также появление так называемых комплексных отраслей еще больше усложняет решение рассматриваемого вопроса. Причем, какое бы решение ни принималось за верное, оно неизбежно будет иметь как плюсы, так и минусы. Однако, на наш взгляд, признание установленного правилом абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК РФ приоритета Гражданского кодекса РФ перед другими федеральными законами, содержащими нормы гражданского права, все же влечет за собой гораздо больше положительных, чем отрицательных последствий[135].

Таким образом, считаем целесообразным (и допустимым с точки зрения теории гражданского права) существование отдельного комплексного закона, направленного на регулирование лизинговых отношений и лизинговой деятельности как вида инвестиционной деятельности. При этом собственно гражданско-правовое регулирование договора лизинга должно, на наш взгляд, основываться на нормах Гражданского кодекса РФ. Из данного вывода мы и будем исходить в дальнейшем при анализе и оценке несовпадающих положений Гражданского кодекса РФ и Закона о лизинге.