Глава 1
Право и государство с общенаучных позиций
1.1. Право и государство с позиций теории систем, социального управления и теории информации
Фундаментальным критерием научности знания, начиная с XVII–XVIII вв. и до настоящего времени, на мой взгляд, является исследование каких-либо явлений в системе элементов, их составляющих. Л. Берталанфи предложил выдающуюся идею исследования явлений с позиции общей теории систем, в основе которой лежит принцип целостности системы, позволяющий преодолевать традиционное механистическое мировоззрение. Данную точку зрения многие исследователи называют дерзкой теоретической идеей, основополагающим научным открытием, ключевым фактором в научном исследовании, определившим путь к новым взглядам и принципам[20].
Однако большинство ученых-правоведов, к сожалению, ограничивают свои научные исследования традиционными собственно юридическими проблемами. Так, М. В. Антонов, как представляется, излишне категорично и спорно полагает: «использование данного понятия (теории систем. – В. Е.) легко может привести к сомнительным заключениям, основанным на подмене различных значений термина «система» в ходе рассуждений. Критический взгляд на это понятие, – пишет он, – позволяет увидеть его связь с небесспорными объективистскими установками в социальной философии и объяснить его убеждающую силу через раскрытие таких трюизмов, на которых покоятся аргументы о системности права». Использование в правоведении терминов, производных от понятия «система», чревато недопустимым упрощением понимания нормативного характера права, в ракурсе которого эмерджентность, целостность, структурированность, функциональность, полнота и прочие приписываемые праву системные свойства представляются не объективной данностью, а возможным результатом (скорее, целью, «рациональным идеалом») упорядывающей (систематизирующей) творческой деятельности юристов» (выделено мной. – В. Е.)[21].
В то же время Л. Берталанфи, как считают многие научные работники, – основатель теории систем, пришел к важнейшему, полагаю, общенаучному выводу: «Понятие системы в настоящее время не ограничивается теоретической сферой, а становится центральным в определенных областях прикладной науки»[22]. Целостность научного исследования с позиций структурно-функционального анализа традиционно рассматривалась через понятия структуры и функции. Системный подход к социальным явлениям противопоставляется структурно-функциональному анализу. Как справедливо подчеркивал Э. Г. Юдин, в системном подходе центральным является более широкое понятие – «система», тесно связанное с рядом других понятий, например: «структура», «организация», «связь», «отношение», «элемент» и «управление»[23].
Вместе с тем, целый ряд научных работников справедливо признает: универсальное понятие «система» отсутствует. Более того, В. Н. Садовский сделал вывод о том, что универсальное понятие «система» выработать и невозможно[24]. В связи с этим, например, Э. Г. Юдин замечает: «Конструктивные функции понятие «система» выполняет только тогда, когда его употребление приводит не просто к определенному обозначению объекта, а к нетривиальной формулировке проблемы, к построению нового предмета исследования»[25]. Соглашаясь с такими выводами упомянутых известных советских философов, М. Н. Марченко – один из ведущих российских теоретиков права в XXI в., признает наличие различных, зачастую друг другу противоречащих, определений понятия системы и множественность ее смысловых оттенков и знаний[26].
И. В. Блауберг, В. Н. Садовский и Э. Г. Юдин, анализируя теорию систем, выделяли три класса существующих совокупностей объектов: неорганизованные совокупности («суммативное целое»), неорганичные (просто организованные системы) и органичные системы[27]. Просто организованная и органичная системы имеют общие и отличающие их свойства. При этом авторы подчеркивали, что эти системы одинаково «характеризуют наличие связей между элементами и появление в целостной системе новых свойств, не присущих элементам в отдельности. Связь, целостность и обусловленная ими устойчивая структура – …отличительные признаки любой системы»[28]. Вместе с тем, они обосновано полагали, что «если первая есть соединение в известную целостность относительно обособленных элементов, то вторая – «физически» неделимое саморазвивающееся целое»[29].
Анализируя советское право, С. С. Алексеев писал: «Советское право как система – это такое специфическое социальное явление, которое представляет собой нечто среднее, промежуточное между «просто» организованной и органичной системами»[30]. В связи с этим следует заметить, что не только советское право, но и современное внутригосударственное, и международное право, реализуемое в России, возможно рассматривать в рамках единой «просто» организованной системы, характеризующейся целостностью, связью и устойчивой структурой составляющих их элементов. По мере противоречивого и непоследовательного, но в историческом масштабе поступательного развития единого экономического и правового мирового пространства «просто» организованная, единая, развивающаяся и многоуровневая система принципов и норм права, содержащихся в формах национального и международного права, реализующихся в различных государствах, в частности, в Российской Федерации, как представляется, с объективной необходимостью, теоретическими спорами и практическими проблемами неизбежно будет трансформироваться в органичную систему.
В специальной юридической литературе используются самые различные понятия, связанные со словом «система»: «правовые системы современности»[31], «правовая система…»[32], «правовая система общества»[33], «правовая система»[34], «правопорядок»[35] и др. Как справедливо заметил М.И. Байтин, «само выдвижение и обсуждение в 80-х годах новой идеи правовой системы стало, по сути, определенным компромиссом между сторонниками нормативного и широкого понимания права. Отвечая на вопрос, каким же понятием можно охватить совокупность всех известных правовых явлений (выделено мной. – В. Е.), чтобы сохранить четкость, «неразмытость» научной категории, выражающей главное в правовой действительности, – институционное социально-классовое нормативное образование, т. е. объективное право»[36] – С. С. Алексеев писал: «Представляется, что им может служить понятие правовой системы»[37]. Данные точки зрения ученых согласуются с мнением известного французского ученого-юриста Ж. Карбонье о правовой системе как «вместилище, сосредоточии разнообразных юридических явлений»[38].
К основным элементам правовой системы С. С. Алексеев относил: собственно право, судебную и юридическую практику, правовую идеологию, правотворчество и правоприменительную деятельность компетентных органов, всю совокупность правовых актов – документов, в том числе нормативных, индивидуальных, интерпретационных; индивидуальные правовые предписания, правоотношения (субъективные права и обязанности, юридические санкции)[39]. В. Н. Кудрявцев, А. М. Васильев, В. П. Казимирчук расширяли этот список элементов и включали в него правовые нормы, институты и принципы; юридические учреждения; правовое сознание и правовую культуру; правотворчество правореализацию и правопорядок[40]. Вместе с тем, отдельные ученые не ограничивают определенными элементами и сферами правовую систему. Например, В. Н. Синюков исследует российскую правовую систему в ее культурно-историческом аспекте[41]. Как здесь не вспомнить фразу известного персонажа из «Фауста» Гете: «Словами диспуты ведутся, из слов системы создаются».
Оживленная дискуссия в юридической литературе о понятии и правовой литературе и предложения ученых были учтены законодателем и нашли отражение и прежде всего в Конституции РФ, в ч. 4 ст. 15 которой появился термин: «правовая система Российской Федерации». Многие ученые и сегодня продолжают анализировать понятие «правовая система». Например, Ю. А. Тихомиров в правовую систему включает четыре группы элементов: а) правопонимание – правовые взгляды, правосознание, правовую культуру, правовые теории и концепции, а также правовой нигилизм; б) правотворчество – познавательный и процессуально оформленный способ подготовки и принятия законов и иных правовых актов; в) правовой массив – структурно оформленную совокупность официально принятых и взаимосвязанных правовых актов; г) правоприменение – способы реализации правовых актов и обеспечения законности[42].
При таком правовом регулировании и подходе специалистов неизбежно возникает риторический вопрос: возможно ли было все известные разнообразные и онтологически неоднородные социальные явления вносить в Конституцию РФ, являющуюся фундаментальным видом национальных правовых актов, содержащих конституционные принципы и нормы российского права? Вместе с тем, ученые-теоретики права продолжают размышлять и уточнять понятие «правовая система». Так, Н. И. Матузов признает, что под «правовой системой» следует понимать» совокупность внутренне согласованных, взаимосвязанных, социально однородных юридических средств (явлений)»[43] (выделено мной. – В. Е.). С его точкой зрения согласен М. И. Байтин[44]. Однако, к сожалению, названные авторы оставили открытым вопрос о том, почему явления, находящиеся в одной правовой системе, должны быть только социально однородными.
В 1939 –1940 гг. на страницах журнала «Советское государство и право» впервые состоялась дискуссия о системе права, которая с позиции структурно-функционального анализа была в основном сведена к делению права на отрасли[45]. В 1956–1958 гг. этот же журнал продолжил разговор о системе права[46], критериях деления его на отрасли. В 1982 г. журнал «Советское государство и право» организовал третью дискуссию о системе права, посвященную прежде всего методам правового регулирования[47]. В результате проведенных научных обсуждений в юридической литературе с позиции структурно-функционального анализа сложилось устойчивое мнение о том, что система права – это его внутреннее строение, соединение действующих в государстве юридических норм в единое целое, а также разграничение их на отрасли и институты права[48].
Однако данное понятие «система права» выработано весьма спорно. Во-первых, право по существу сведено только к одной его форме – российским правовым актам. Во-вторых, понятие «система» теоретически недостаточно обосновано, в действительности относится лишь к структуре и содержанию и не ко «всему» праву, а только к одной из его форм – российским правовым актам.
Рассматривая формы национального и международного права, реализующегося в государстве, как его внутреннее и внешнее выражение, представляется теоретически более обоснованным введение в научный оборот понятия «система форм права». Данная система состоит из двух подсистем – национального и международного права, образованных составляющими их элементами – соответствующими формами внутригосударственного и международного права, и характеризуется целостностью, устойчивой структурой, взаимосвязью и взаимозависимостью составляющих ее однородных элементов.
Такой вывод теоретически может быть выработан в соответствии на научно обоснованной концепцией интегративного правопонимания. В современный период, как справедливо заметила М. В. Немытина, «приверженцы различных научных концепций постепенно приходят к общей идее о необходимости некого интегрального правопонимания, в рамках которого право рассматривается как системная ценность. Их взгляды сходятся в том, что не стоит противопоставлять типы правопонимания, а следует искать точки их соприкосновения… Именно интегральное (или интегративное) правопонимание позволяет сформировать целостное представление о праве, рассматривать право во множестве проявлений и одновременно в его единстве»[49].
С позиции научно обоснованной концепции интегративного правопонимания дискуссионными следует признать вопросы, касающиеся сведения «всего» права, реализуемого, в частности, в Российской Федерации, только к национальным правовым актам, содержащим лишь нормы права, и жесткого разграничения внутригосударственного и международного права, искусственного создания «самостоятельных», «взаимодействующих» на «паритетной» основе отдельных систем национального и международного права. Представляется, теоретически более обосновано, а практически необходимо исследовать «всё» право, реализующееся, например, в Российской Федерации в рамках единой, развивающейся и многоуровневой системы форм права, состоящей из подсистем национального и международного права, образованных составляющими их элементами – формами соответственно национального и международного права. Думаю, в единую, развивающуюся и многоуровневую систему форм национального и (или) международного права, реализующегося в государстве, прежде всего объективно интегрируются основополагающие (общие) принципы российского права, национальные правовые акты, правовые договоры, обычаи российского права, основополагающие (общие) принципы международного права, международные договоры и обычаи международного права.
Э. Г. Юдин выделял три основные характеристики систем: элемент, целостность и связь. В качестве элемента системы Э. Г. Юдин рассматривал далее неделимый ее компонент при данном способе расчленения, минимальный компонент системы или максимальный предел ее расчленения[50]. Классифицируя систему форм национального и международного права, думаю, такими элементами возможно рассматривать формы внутригосударственного и международного права как его внутреннее или внешнее выражение.
Важнейшую роль системного подхода в процессе исследования сложных объектов отмечал еще Г. Гегель. На его взгляд, «всякое содержание получает оправдание лишь как момент целого, вне которого оно есть необоснованное предположение или субъективная уверенность»[51]. Развивая эту мысль, И. В. Блауберг и Э. Г. Юдин справедливо заметили, что понятие целостность в научном познании прежде всего ориентирует научного работника в постановке проблем и выработке стратегии исследования[52].
Исходя из данных философских позиций, право не только возможно, но и объективно необходимо прежде всего анализировать как целостное явление в единой, развивающейся и многоуровневой системе форм национального и международного права. Только при таком целостном подходе к изучению права возможно выделять, например, общие и специальные признаки внутригосударственного и международного права, тенденции их дальнейшего развития, взаимодействия, сближения и дифференциации. В то же время, например, структурно-функциональный анализ, структурализм, как правило, отграничивается анализом структуры или функций собственно, например, закона, который Вместе с тем, «получает оправдание лишь как момент целого, вне которого оно есть необоснованное предположение или субъективная уверенность» в отрыве от общих проблем «целого» – системы форм национального и международного права, реализующегося в государстве.
Прямые и обратные связи имеют не только стратегически ориентирующую роль, но и являются непосредственными средствами исследования, системообразующими связями[53]. Характерно, что Н. Винер – основатель кибернетики – определял кибернетику как науку о процессах управления. В современный период кибернетика рассматривается в качестве одной из основных теорий систем, применимых к социальным явлениям[54]. В основе кибернетики лежит передача информации между системой и средой – прямые и обратные связи.
При таком общенаучном подходе прежде всего необходимо обратиться к анализу понятий «обратная связь» и «принципы обратной связи». В философской литературе принято разграничивать данные понятия. «В первом случае, – писал Н. И. Жуков, – обычно имеется в виду лишь канал связи в направлении от управляемого объекта к регулятору, сам же принцип обратной связи означает коррекцию в ходе управления» (выделено мной. – В. Е.)[55]. Отсюда следует, что принцип обратной связи – универсальный способ управления сложноорганизованными системами, обеспечивающий эффективное регулирование, посредством реализации которого происходит конкретизация концептуальных положений диалектики о развитии, «самодвижении» и изменении сложных органических систем, в том числе и системы форм внутригосударственного и международного права. Анализ этого принципа способствует: детализации одного их высших типов причинной связи – взаимодействия элементов системы, когда каждый процесс выступает и как причина и как следствие; углублению раскрытия сущности социально-управленческой природы индивидуального регулирования общественных отношений, в том числе индивидуального судебного регулирования; исследованию роли, значения, способов и каналов воздействия, в частности, судебной практики в процессе регулирования общественных отношений, а также развития внутригосударственного и международного права.
Таким образом, принцип обратной связи применительно к проблемам, затрагиваемым в данной монографии, возможно рассматривать как своеобразную «коррекцию», «настройку», теоретически точнее – во-первых, конкретизацию права в результате уточнения, детализации правотворческими органами, например, основополагающих (общих) и специальных принципов права; во-вторых, коррекцию правового регулирования общественных отношений в результате их индивидуального регулирования с учетом конкретных фактических обстоятельств, безусловно, в пределах принципов и норм права, содержащихся в системе форм национального и международного права, реализующихся в государстве.
Н. Винер назвал принцип обратной связи «секретом жизни», писал: «обратная связь есть метод управления системой путем включения в нее результатов предшествующего выполнения ею своих задач»[56]. Философской основой принципа обратной связи является отражение. Будучи активной формой проявления движения, отражение носит мобильный, активный характер. Исследование принципа обратной связи является одним из наиболее перспективных направлений философской и правовой мысли. В специально посвященной этой проблеме монографии Л. A. Петрушенко писал: «Этот принцип характеризует одно из наиболее общих и существенных свойств живого – его способность самостоятельно поддерживать (в определенных пределах) нормальный процесс жизни и линию поведения в изменяющихся условиях, … зависимость управления от передачи информации, … выявляет … момент самодвижения, присущий всей материи»[57].
Необходимость исследования принципа обратной связи в процессе изучения, например, судебного правоприменения отмечали и советские ученые-юристы. Так, А. Б. Венгеров обоснованно заметил, что в процессе правового регулирования судебная практика играет роль одной из форм обратной связи, сигнализирует о социальной эффективности правового регулирования, отражает воздействие общественных отношений на правовые нормы[58]. Эту позицию также разделял и С. С. Алексеев, подчеркивавший, что именно практика через механизм «обратной связи» обуславливает дальнейшее развитие содержания правового регулирования[59].
Таким образом, в соответствии с общенаучным принципом обратной связи и с позиции научно обоснованной концепции интегративного правопонимания право, во-первых, неизбежно должно повышать степень своей определенности в результате, например, конкретизации правотворческими органами основополагающих (общих), а также специальных принципов и норм права, имеющих более высокую юридическую силу; во-вторых, корректироваться в процессе индивидуального регулирования сложившихся правоотношений, например, в виде индивидуального судебного регулирования или индивидуального договорного регулирования с целью учета конкурентных фактических обстоятельств.
Характерной чертой любой социальной системы является наличие в ней процессов управления, связанных с ее целесообразным функционированием, обменом информацией и развитием. Это в полной мере относится и к системе форм внутригосударственного и международного права, а также к происходящим встречным процессам индивидуального регулирования общественных отношений (в том числе индивидуального судебного регулирования), связанным с защитой прав и правовых интересов физических и юридических лиц, обменом, с одной стороны, принципами и нормами права, содержащимися в единой системе форм национального и (или) международного права, реализующимися в государстве, с другой – правореализационной практикой.
В работах советских ученых-юристов неоднократно, но лишь в самом общем виде отмечалось, что право[60], правоприменение[61], и, в частности, судебное правоприменение[62] являются объективно необходимыми средствами социального управления. Судебное правоприменение обладает целым рядом признаков, присущих социальному управлению. Среди них: целенаправленное организующее регулирование общественных отношений; выработка и принятие с этой целью решений; связь управления с информационными процессами; необходимость дополнения «внешнего» (правового) регулирования «внутренним саморегулированием» (индивидуальным регулированием) в пределах принципов и норм права, содержащихся в системе форм национального и международного права, реализующихся в государстве; наличие целой системы связей между правотворческими, исполнительными и судебными органами власти, антиэнтропийный характер управления, связь управленческих процессов с развитием системы форм внутригосударственного и международного права.
Вместе с тем, судебное правоприменение объективно отличается от иных средств социального управления. В частности, управляющее воздействие осуществляется только посредством прежде всего принципов и норм права, содержащихся в системе форм национального и международного права, реализующихся в государстве; деятельность органов судебной власти обеспечивается возможностью использования принудительной силы прежде всего государства и происходит в процессуальных формах, установленных в федеральных законах.
Для изучения проблем социального управления важнейшее значение имеет применение выводов и положений теории информации. По мнению Н. Винера: «Понимание общества возможно только на пути исследования сигналов и относящихся к нему средств связи, а теория управления является только частью теории информации, являющейся обозначением содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему, мерой организации сложной системы»[63]. Положение о связи управления и информации в юридической литературе «приобрело статус методологического принципа исследования сложных динамических систем»[64].
С позиции теории информации управление, в том числе и посредством правового регулирования общественных отношений, возможно рассматривать как уменьшение неупорядоченности, энтропии, (в частности, повышение степени определенности права), достигаемое посредством обмена прескриптивной (предписывающей) информацией, например, принципами и нормами права, содержащимися в системе форм национального и (или) международного права, реализующимися в государстве, и дескриптивной (осведомительной, корректирующей) информацией, в частности, судебной практикой, способствующей индивидуальному регулированию и направляемой по каналам обратной связи в правотворческие органы с целью дальнейшего развития принципов и норм внутригосударственного и международного права. «Окружающий нас мир, – подчёркивал Н. Винер, – это мир процесса, а не окончательного, мертвого равновесия»[65].
Таким образом, с позиции теории информации правовое и индивидуальное регулирование общественных отношений возможно рассматривать как уменьшение неупорядочности (энтропии), которое достигается, во-первых, в процессе бесконечного повышения степени определенности права, в частности, в результате конкретизации правотворческими органами принципов и норм права, имеющих более высокую юридическую силу; во-вторых, выработки эффективной, например, судебной практики вследствие реализации принципов и норм права, содержащихся в единой, развивающейся и многоуровневой системе форм национального и международного права – обмена прескриптивной (предписывающей) и дескриптивной (корректирующей) информацией.
Важное теоретическое и практическое значение имеет дифференциация сфер правового и индивидуального регулирования общественных отношений. «Главным критерием такого разграничения, – как в целом справедливо заметили В. В. Глазырин и В. И. Никитинский, – может служить следующее правило: общие свойства объектов правового воздействия, существенные для правового регулирования данного вида общественных отношений, должны найти отражение в норме права (как правиле общего действия) (на мой взгляд, – прежде всего в основополагающих (общих) принципах внутригосударственного и (или) международного права и только в последующем – в специальных принципах и нормах права, конкретизированных в соответствии с основополагающими (общими) принципами права) индивидуальные же характеристики объектов… отражаются на уровне правоприменения путем предоставления законом соответствующих возможностей для усмотрения правоприменителя»[66] (с моей точки зрения, теоретически точнее – индивидуального регулирования общественных отношений).
Рассматривая управленческую природу правоприменения, необходимо также подчеркнуть недостаточность, во-первых, правового регулирования общественных отношений с позиции юридического позитивизма посредством применения только норм права, выработанных лишь органами государственной власти; объективную необходимость применения принципов и норм права, содержащихся в единой, развивающейся и многоуровневой системе форм национального и международного права с позиции научно обоснованной концепции интегративного правопонимания; во-вторых, недостаточность правового регулирования общественных отношений, и необходимость его коррекции «внутренним саморегулированием», индивидуальным регулированием общественных отношений. Такой вывод убедительно подтверждается в случае применения общих законов управления в процессе анализа проблем, например, судебного правоприменения. Так, закон необходимого разнообразия позволяет определять степень (меру) требуемого разнообразия принципов и норм права, содержащихся в системе форм национального и международного права, реализующихся в государстве, в их отношении с опосредуемыми развивающимися и многообразными общественными отношениями. Ибо, согласно У. Эшби, сформулировавшему этот закон, степень разнообразия управляющей подсистемы должна быть не меньше степени разнообразия управляемой подсистемы, поскольку «…только разнообразие может уничтожить разнообразие»[67].
Отсюда принципы и нормы права, содержащиеся в системе форм национального и международного права, реализующиеся в государстве, с объективной необходимостью должны предусматривать все богатство индивидуализированных и конкретных фактических отношений. Однако в действительности это даже теоретически недостижимо. В связи с этим возникает необходимость в таких «компенсаторных» правовых средствах, как индивидуальное регулирование общественных отношений и выработка в его процессе различных видов неправа, например, судебных актов.
С учетом необходимости разграничения правового и индивидуального регулирования общественных отношений представляется теоретически недостаточно обоснованным вывод С. С. Алексеева, полагавшего: «Право – это не только структурно сложная, динамическая система, но и система в известной степени «саморегулирующаяся» и «самонастраивающаяся»[68]. Исходя из интегративного правопонимания и учитывая изложенные общенаучные и теоретические выводы, возможно уточнить вывод С.С. Алексеева. С одной стороны, с позиций теории информации и научно обоснованной концепции интегративного правопонимания, исследуя процессы энтропии (уменьшения неупорядочности), происходящие в праве, в результате объективно неизбежного повышения степени определенности права, с таким мнением С.С. Алексеева можно согласиться только в «известной степени». Вместе с тем, с другой стороны, в большей степени принципы и нормы права «настраиваются» в процессе индивидуального регулирования сложившихся правоотношений между конкретными лицами, преодоления пробелов и коллизий в системе форм национального и международного права, реализующихся в государстве, и анализа индивидуальных особенностей фактических отношений.
В связи с исследованием систем с позиции передачи информации по каналам прямой и обратной возникло понятие «гомеостазис». Понятие «гомеостаз» произошло от слов «гомео» – постоянный, и гр. «stasis» – состояние, т. е. состояние неподвижности. Данное понятие применил американский физиолог Уолтер Кеннан в ходе описания процессов, происходящих в биологическом организме. Гомеостазис, по У. Кеннону, означает относительное динамическое постоянство состава и свойств среды и устойчивость основных физиологических функций организма человека, животных и растений[69].
При таком фундаментальном общенаучном подходе гомеостазис правоотношений прежде всего можно рассматривать как подвижное и устойчивое равновесие, устанавливающееся в результате взаимодействия встречных и взаимодополняющих процессов, происходящих в правовом и индивидуальном регулировании общественных отношений с целью достижения их устойчивого и динамического постоянства. Так, в правовом регулировании неизбежно и непрерывно происходят процессы повышения степени определенности права, например, конкретизации основополагающих (общих) и специальных принципов, а также норм права, имеющих более высокую юридическую силу. В процессах индивидуального регулирования общественных отношений, например, выявляются пробелы и коллизии в праве, требующие своего устранения правотворческими органами.
Краткий анализ правового и индивидуального регулирования общественных отношений с общенаучных позиций, прежде всего исходя из положений общей теории систем, социального управления и теории информации, позволяет сделать следующие общие выводы.
1. Изучение права, государства и других правовых явлений с общенаучных позиций предоставляет возможность реализовывать нетрадиционную, принципиально иную стратегию научных исследований.
2. Общенаучный подход, примененный к анализу права в данном параграфе монографии, позволяет выделять и разрабатывать качественно другие научные проблемы, в частности, элементов системы права, ее целостности, прямых и обратных связей, а также новые свойства права, не присущие её отдельным элементам.
Перефразируя процитированное выше высказывание Г. Гегеля с позиции научно обоснованной концепции интегративного правопонимания, следует признать: всякая форма национального и (или) международного права получает свое «оправдание» лишь как «момент целого», вне которого она есть «необоснованное предположение или субъективная уверенность». При таком общенаучном подходе взаимосвязанные и взаимодополняющие процессы как правотворчества и реализации права, так и исследования отдельных правовых явлений, в том числе элементов и форм национального и (или) международного права, должны происходить как «моменты целого», т. е. не изолированно и самостоятельно, а прежде всего в рамках единой, развивающейся и многоуровневой системы форм национального и (или) международного права, реализующегося в государстве.
1.2. Суд в системе органов государственной власти
Разделение властей – одна из сложнейших и важнейших теоретических и практических проблем, имеющая свою многовековую историю, как периодического развития, так и контрразвития, например, отмены законов, устанавливающих право граждан на судебную защиту от неправовых действий (бездействия) должностных лиц и правовых актов правотворческих и исполнительных органов государственной власти. Идея разграничения деятельности государственных органов в самом общем виде высказывалась еще античными мыслителями Платоном, Аристотелем, Полибием, Ликургом и др. Д. Лильберн (1614–1657 гг.) – один из первых мыслителей, настаивавших на необходимости разделения властей на правотворческую, исполнительную и судебную в целях гарантии реализации права и предупреждения возможных злоупотреблений в государстве. Лишь в том случае, считал он, когда эти власти будут осуществляться различными органами и лицами, можно уничтожить произвол и обеспечить прочность самого правления[70].
Основоположниками классического варианта теории разделения властей в специальной литературе называют Джона Локка и Шарля Монтескье. Однако Д. Локк считал необходимым разделение только правотворческой, исполнительной и федеративной (регулирующей отношения с другими государствами) властей. При этом он подчеркивал: все подчиняется правотворческой власти, поскольку «тот выше, кто предписывает законы»[71]. В отличие от Д. Локка Ш. Монтескье выделял среди органов государственной власти и судебную власть. В то же время он считал, что судебная власть должна быть доверена не специальному государственному органу, а выборным лицам из народа, привлекаемым к отправлению правосудия только на определенное время. «Таким образом, – полагал Ш. Монтескье, – судебная власть, столь страшная для людей, не будет связана ни с известной профессией, ни с известным положением; она станет… невидимой и как бы не существующей»[72]. При таком теоретическом подходе Ш. Монтескье сделал вывод: «Судебная власть в известном смысле как бы совсем не власть; из трех властей… власть судебная некоторым образом есть ничто»[73], «судьи суть… не что иное, как уста, произносящие слова закона»[74]. Вместе с тем, действительной заслугой Ш. Монтескье является разработка идей равновесия и системы «сдержек и противовесов» правотворческих и исполнительных органов государственной власти. В отличие от Д. Локка Ш. Монтескье, как показал весь последующий мировой опыт, обосновано и убедительно подчеркивал необходимость динамического равновесия, независимости и обособления правотворческих и исполнительных органов государственной власти. Последователи Ш. Монтескье прежде всего почитают своего кумира как родоначальника теории разделения властей.
Ж.-Ж. Руссо с позиции неотчуждаемого, единого и неделимого народного суверенитета критиковал идею Ш. Монтескье о разделении властей, результат взаимного сдерживания обособленных властей видел лишь в раздроблении государства; он один из первых отмечал необходимость разделения не властей, а государственных функций. Якобинцы в лице М. Робеспьера считали равновесие властей «химерой». В якобинской Конституции Франции 1793 г. разделение властей прямо отрицалось. Однако уже Конституция Франции 1795 г. разделение властей определила как «первое условие свободного правления», «вечный закон», без которого «общественный порядок не может быть характеризован»[75].
При создании американской Конституции 1787 г. первоначально за основу был взят вариант разделения властей, предложенный Д. Локком. Спустя уже непродолжительное время «все полномочия управления – законодательные, исполнительные и судебные, как подчеркивал И. Джефферсон, – оказались у законодательного корпуса. Концентрация их в одних и тех же руках является совершенно точным определением деспотического Правительства. Сто семьдесят три деспота, безусловно, являются такими же угнетателями, как и один»[76]. В связи с отторжением практикой локковской модели разделения властей авторами американской Конституции была взята за основу усовершенствования система Ш. Монтескье. Основополагающим принципом стало не только горизонтальное, но и вертикальное разделение властей (федерация-штаты). В детально разработанную систему «сдержек и противовесов» были заложены следующие основополагающие принципы: различные источники формирования и несовпадающий срок полномочий органов государственной власти, создание разнообразных институтов «снятия» диктаторских поползновений различных органов государственной власти.
Жесткие рамки абсолютной монархии в России длительное время не способствовали теоретическому исследованию и практической реализации идеи разделения властей, особенно ее наиболее радикальных положений о равновесии и сдерживании, вынуждали ученых занимать компромиссную позицию. Весьма характерной была точка зрения Н. М. Коркунова: «Русские дореволюционные юристы обратили внимание на невозможность употребления понятия «делимость» власти; правильнее говоря о распределении отдельных функций государственной власти»[77]. Однако 29 сентября 1862 г. в Основных положениях судоустройства в России впервые была законодательно закреплена идея разделения не функций, а властей: «Власть судебная отделяется от исполнительной, административной и законодательной»[78].
В конце XIX – начале XX вв. многие прогрессивные русские ученые начали активно поддерживать идею выделения в судах специализации по рассмотрению споров граждан с публичной администрацией либо создания административных судов. Так, В. Ф. Дерюжинский подчеркивал: «В качестве гарантии законности в управлении административные суды, с их особенным устройством, определенной компетенцией и известными формами производства в них, являются результатом новейшего периода в развитии европейских государств»[79]. Незадолго до Февральской революции 1917 г. в составе Правительственного Сената первый Судебный департамент получил некоторые полномочия по рассмотрению административных споров.
Постановлением от 30 мая 1917 г. Временное правительство утвердило Положение о судах по административным делам, вводившееся в действие с 1 июня 1917 г. Ю. Н. Старилов справедливо отмечает: «При эволюционном развитии российской истории в начале XX в. стала бы очевидной необходимость создания в России административных судов как полнокровных судебных органов, разрешающих споры в сфере публичного управления»[80].
Классики марксизма-ленинизма вслед за Ж.-Ж. Руссо и М. Робеспьером не поддерживали идею разделения властей. «Коммуна, – писал К. Маркс, – должна быть не парламентарной, а работающей корпорацией, в одно и то же время и законодательствующей и исполняющей законы»[81]. Развивая данную мысль, Ф. Энгельс уточнял: «Разделение властей, которое… рассматривают как священный и неприкосновенный принцип, на самом деле есть не что иное, как прозаическое деловое разделение труда…»[82]. Аналогичную позицию занимал и В. И. Ленин, полагавший, что советская власть дает возможность «соединить в лице выборных представителей народа и законодательную функцию и исполнение законов»[83]. При таком подходе В. И. Ленин утверждал: «Новый суд нужен прежде всего для борьбы против эксплуататоров… роль суда: и устрашение и воспитание»[84].
Вместе с тем, идея создания судов по административным делам обсуждалась и в начале советского периода. Как справедливо отметил В. И. Радченко, «…менее известной остается третья попытка учредить органы административной юстиции уже в советское время. В 1918 году Наркомат Госконтроля подготовил проект ее организации в РСФСР. В начале 20-х годов институтом советского права по заданию наркомата юстиции также был разработан соответствующий проект закона, предусматривающий образование Верховного административного суда и соответствующих судов в губерниях и областях. Однако в дальнейшем возобладала прямо противоположная точка зрения. Она заключалась в том, что аппарат пролетарского государства, в отличие от буржуазного, работает исключительно в интересах трудящихся, и следовательно, вмешательство судов в его деятельность будет только мешать ему в работе на благо человека труда»[85]. В специальной литературе вновь стала господствовать идея разделения труда и функций государства, отрицание возможности и необходимости разделения властей[86].
Не оспаривая необходимость и возможность самостоятельного исследования компетенции и функций государственных органов, как представляется, разделение властей и разделение труда как в теоретическом, так и в практическом плане являются самостоятельными и различными научными и практическими проблемами. С позиции языкового толкования «функция» – это «обязанность, круг деятельности, назначение, роль»[87]; «компетенция» – «круг чьих-нибудь полномочий, прав»[88]. В то же время «власть» это «право и возможность распоряжаться кем-чем-нибудь, подчинять своей воле»[89].
В современный период разделение властей принято рассматривать в качестве обязательного признака правового государства. Так, германский государствовед К. Хессе теорию разделения властей называет основным организационным началом конституирования государственной власти, ее рационализации, стабилизирования, ограничения и контроля[90]. В дальнейшем только фашизм и отдельные авторитарные режимы в XX в. на Западе игнорировали принцип разделения властей, являющийся одним из средств обеспечения демократии[91].
Весьма характерна переоценка доктрины разделения властей в Великобритании. Так, по мнению Н. У. Барбера, «большинство исследователей, писавших о британской Конституции до 1990 г., высказывали изрядный скептицизм относительно применимости данной доктрины к конституции. Возражения выдвигались на двух уровнях. Прежде всего утверждалось, что принцип РВ (разделения властей – авт.) не должен применяться к конституциям парламентского типа, поскольку в основе парламентских систем лежал принцип слияния, а не разделения властей (выделено мной. – В. Е.) … первая группа возражений заключалась в простом утверждении, что разделение властей неприменимо к британской конституции. Вторая группа возражений (более фундаментального порядка) подвергла сомнению безупречность принципа разделения властей как такового. Утверждалось, что разделение властей основывается на ошибке: не существует естественного разделения властей между тремя ветвями государственной власти. Согласно радикальным возражениям фактически не существует разделения между законодательной, судебной и исполнительной властью. Согласно более умеренным взглядам – это разделение весьма размыто[92]. Например, Джоффри Маршалл теоретически весьма неопределенно, но чрезмерно категорично утверждал: разделение властей представляет собой «пеструю, беспорядочную смесь (jumbled) аргументов в пользу политики, которую следует поддержать или отвергнуть по другим причинам»[93] (выделено мной. – В. Е.).
Весьма показательно, что, во-первых, по признанию самого Н. У. Барбера, первая группа возражений «заключалась в простом утверждении, что разделение властей неприменимо к британской конституции». Во-вторых, вторая группа возражений, как полагает Н. У. Барбер, «более фундаментального порядка», свелась к «сомнению» «в безупречности принципа разделения властей как такового»; утверждению, что фактически «не существует естественного разделения властей между тремя ветвями государственной власти». К сожалению, в данном случае британские исследователи (как и многие российские ученые) дискуссионно допускают подмену теоретических аргументов на действительно имеющие место определенные фактические обстоятельства. В-третьих, в указанной выше цитате Д. Маршалла спорно применяется понятие «ветви государственной власти». Вместе с тем, доктрина разделения властей предполагает разделение «органов государственной власти».
В то же время, как признает Н. У. Барбер, «… в более поздних работах принцип разделения властей рассматривается как общий принцип конституционализма, применимый ко всем конституциям во все времена»[94]. Например, в работе Э. Бэрендта «Разделение властей и конституционное правление», опубликованной в 1995 г., утверждается, что задача принципа разделения властей – это защита свободы индивида, поскольку благодаря РВ ставятся препятствия на пути тирании и деспотии со стороны государства»[95].
Ярким практическим подтверждением переоценки в конце XX – в начале XXI в. доктрины разделения властей в Великобритании является конституционная реформа, связанная с отменой судебной функции Палаты лордов и созданием Верховного суда. В соответствии с Актом о конституционной реформе 2005 г. был создан новый Верховный суд, отделенный от законодательных и исполнительных органов государственной власти и состоящий из судей, не являющихся членами Палаты лордов. По справедливому заключению Н. У. Барбера, «создание Верховного суда и изменение роли лорда-канцлера рассматривается в качестве наиболее важных шагов на пути к разделению властей…»[96].
В современной специальной литературе выделяют две основные модели разделения властей: «гибкую» и «жесткую». Первая из них основывается на идеях Д. Локка о тесном взаимодействии властей при верховенстве одной из них и характерна для государств с парламентской формой правления. Вторая модель основывается на концепции Ш. Монтескье и его последователей о равновесии, независимости и взаимном сдерживании властей.
Традиционно зарубежные и российские специалисты, как правило, рассматривают только собственные отраслевые теоретические и практические проблемы, а также специальные вопросы судоустройства, судопроизводства, обеспечения деятельности судов и т. п. Вместе с тем, исходя из концепции разделения властей, представляется необходимым прежде всего исследовать теоретические и практические проблемы взаимоограничения, сдерживания и разграничения компетенции суда и других органов государственной власти. С позиции теории систем целенаправленный анализ деятельности каждого элемента системы в отдельности является необходимым и важным, но недостаточным. Для выяснения существенных характеристик какого-либо органа государственной власти необходимо установить его место и роль в системе правотворческих, исполнительных и судебных органов государственной власти. Философы убедительно отмечают стремительный рост удельного веса синтеза, проявляющегося в переходе от дисциплинарного к проблемному способу постановки и решения задач[97].
Применение категорий системного анализа вызывается необходимостью исследования правовых явлений, в том числе органов государственной власти, в целом, в рамках системы федеральных органов государственной власти России. При таком общенаучном подходе к исследованию правовых явлений уже нельзя ограничиваться только собственно разделением функций органов государственной власти. С объективной необходимостью как в теоретическом, так и в практическом плане прежде всего следует акцентировать внимание на анализе системы органов государственной власти в целом, изучении проблем взаимовлияния, взаимосвязи, сдерживания и взаимоограничения правотворческих, исполнительных и судебных органов государственной власти.
В связи с этим в процессе изучения места и роли суда в системе органов государственной власти возможно исследовать правовые проблемы, остающиеся при традиционных методах анализа вне поля зрения научных работников, в том числе, проблемы активной роли суда в процессе индивидуального судебного регулирования общественных отношений, например, толкования и преодоления коллизий между принципами и нормами права, применения относительно определенных и диспозитивных норм права, преодоления пробелов в международном и внутригосударственном в праве. Следует подчеркнуть, что в системе органов государственной власти составляющие ее элементы (органы государственной власти) не способны к самостоятельному, «изолированному» существованию; с объективной необходимостью они обеспечивают взаимное сдерживание, функционирование и развитие. Важным показателем целостности системы органов государственной власти является мера свободы элементов, ее составляющих, поскольку они обладают и относительной самостоятельностью. Специфика системы органов государственной власти не ограничивается собственно ее элементами; прежде всего она характеризуется прямыми и обратными связями и отношениями между ними.
С позиции теории систем органы государственной власти должны быть независимы друг от друга, «равновесны», обеспечивать взаимное сдерживание. Данные цели достигаются посредством закрепления в конституциях государств и реализации на практике «сдержек и противовесов». Ш. Монтескье справедливо отмечал: «Политическая свобода может быть обнаружена только там, где нет злоупотребления властью. Однако многолетний опыт показывает…, что каждый человек, наделенный властью, склонен злоупотреблять ею и удерживать власть в своих руках до последней возможности… Для того чтобы предупредить подобное злоупотребление властью, необходимо… чтобы одна власть сдерживала другую… Наступает конец всему, если одно и то же лицо или орган… станет осуществлять все три власти»[98].
Классическое понимание процесса применения права с позиции юридического позитивизма заключается в подведении общественных отношений под абстрактные нормы права по методу логического умозаключения – силлогизма, в котором роль большей посылки играет «право», а точнее, прежде всего «законодательство» (правовые акты), а меньшей – конкретный казус. Как представляется, такое понимание сущности правоприменения не отражает всей действительной глубины и сложности реальной правоприменительной деятельности судей, не соответствует основополагающим положениям теории систем.
Рассматривая судебное правоприменение с позиции системного анализа и научно обоснованной концепции интегративного правопонимания, необходимо исследовать объективно происходящие процессы не только взаимного сдерживания, но и взаимодействия, в определенных пределах коррекции и саморегуляции, а также влияния на процессы правоприменения и правообразования. Правоприменительные процессы коррекции и относительной «саморегуляции», индивидуального судебного регулирования общественных отношений, происходящие, например, в результате толкования принципов и норм права (уяснения для себя и разъяснения для других); преодоления в процессе рассмотрения уголовных и гражданских дел коллизий (противоречий) между принципами и нормами права; применения относительно определенных норм права (прежде всего содержащих оценочные понятия, например, «значительный ущерб», «уважительные причины» и т. д.) и диспозитивных норм права; преодоления в процессе судебного правоприменения пробелов в праве.
Системный подход позволяет научно обосновать глубинные процессы не только взаимного сдерживания, но также и коррекции, относительной «саморегуляции», реально происходящие в ходе индивидуального судебного регулирования общественных отношений. Если проследить логическую последовательность действий судей, то, во-первых, судья прежде всего должен уяснять для себя принципы и нормы права и разъяснять, толковать их для других. Во-вторых, уяснив и разъяснив действительный смысл принципов и норм права, судья может обнаружить и иные принципы и нормы права, коллидирующие с истолкованными им принципами и нормами права. В этих случаях он должен преодолевать коллизии (противоречия) между ними. В-третьих, так как правотворческие органы нередко принимают альтернативные и факультативные нормы права, судья с учетом фактических обстоятельств дела должен выбирать принципы или нормы права, подлежащие применению в данном деле. В-четвертых, многие нормы права содержат оценочные понятия, которые должны быть истолкованы судьями применительно к фактическим обстоятельствам дела, например, к материальному положению сторон, состоянию здоровья участников судебного процесса и т. д. (не произвольно, а с учетом конкретных фактических обстоятельств). В-пятых, достаточно часто, например, в национальных правовых актах имеются пробелы, которые судья должен преодолевать при рассмотрении конкретных споров, в частности, посредством аналогии закона или межотраслевой аналогии закона.
Отдельные специалисты рассматривают толкование принципов и норм права, преодоление коллизий между принципами и нормами права, применение альтернативных, факультативных, относительно определенных и диспозитивных норм права, преодоление судьями пробелов, например, в правовых актах «нежелательными» либо «нетипичными» явлениями. В действительности индивидуальное судебное регулирование общественных отношений явление «желательное» и типичное, объективно необходимое и неизбежное, поскольку даже теоретически невозможно абсолютно урегулировать нормами права все многообразие постоянно развивающихся и изменяющихся общественных отношений. «Диалектически противоречивый исторический процесс взаимодействия норм права и фактических общественных отношений весьма неопределенно и дискуссионно предполагал А. П. Дудин, – включает в себя как процесс правового регулирования, так и встречный процесс правообразования»[99].
С позиции теории разделения властей диалектически противоречивый исторический процесс «взаимодействия» принципов и норм права с фактическими общественными отношениями (точнее, правового регулирования фактических общественных отношений) включает в себя не только процессы собственно правового регулирования, но также и объективно неизбежные процессы, как правообразования, например, повышения степени определенности права посредством его конкретизации правотворческими органами, так и индивидуального регулирования общественных отношений с учетом фактических обстоятельств и в пределах принципов и норм права, содержащихся в единой, развивающейся и многоуровневой системе форм национального и международного права.
Например, Конституционный Суд Российской Федерации в Постановлении от 8 июня 2015 г. № 14-П, по делу о проверке конституционности части первой статьи 256 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданки Т. К. Романовой[100] установил, что вступившим в законную силу решением Ленинского районного суда г. Чебоксары Чувашской Республики от 5 июля 2012 г. было удовлетворено требование Т. И. Романовой о признании незаконным постановления Государственного совета Чувашской Республики от 22 марта 2011 г. № 793 «О досрочном прекращении полномочий депутата Государственного Совета Чувашской Республики Романовой Т. И.»
Впоследствии Т. И. Романова обратилась в суд с требованием о компенсации морального вреда в размере 3 млн руб., причиненного незаконным решением Государственного совета Чувашской Республики о досрочном лишении ее полномочий депутата. Решением Ленинского районного суда г. Чебоксары Чувашской Республики от 20 сентября 2013 г. исковые требования были удовлетворены частично, и с Государственного Совета Чувашской Республики в ее пользу взыскано в качестве компенсации морального вреда 100 тыс. рублей. Однако апелляционным определением судебной коллегией по гражданским делам Верховного суда Чувашской Республики от 18 декабря 2013 г. данное решение было отменено и по делу вынесено новое решение об отказе в удовлетворении указанных исковых требований со ссылкой на то, что на требования о компенсации морального вреда, причиненного незаконными решениями, действиями (бездействиями) органа государственной власти, органа местного самоуправления, должностного лица, государственного или муниципального служащего, распространяется трехмесячный срок для обращения гражданина в суд, установленный ч. 1 ст. 256 ГПК Российской Федерации, которая Т. И. Романовой была нарушена. Судебный акт апелляционной инстанции не был отменен последующими судебными инстанциями.
В то же время Конституционный Суд Российской Федерации в анализируемом постановлении подчеркнул: сам факт удовлетворения судом требования о признании решений, действия (бездействия) органов публичной власти и их должностных лиц, повлекших причинение морального вреда, незаконными означает, что «…у суда отсутствовали основания для отказа в удовлетворении соответствующего требования по причине нарушения срока обращения в суд, предусмотренного ч. 1 ст. 256 ГПК РФ. Сам же по себе иск о компенсации морального вреда относится к требованиям о защите личных неимущественных прав и других нематериальных благ, на которые в силу ст. 208 ГК РФ исковая давность не распространяется, кроме случаев, предусмотренных законом. При этом закон не предусматривает, что при обращении заинтересованного лица с иском о компенсации морального вреда, причиненного неправомерными решениями, действиями (бездействиями) органов местного самоуправления, должностных лиц, государственных или муниципальных служащих, после вступления в законную силу решения суда, признавшего эти решения или действия (бездействия) незаконными, в исключение из общего правила, закрепленного ст. 208 ГК РФ для требований о компенсации морального вреда, устанавливаются специальные сроки для обращения в суд»[101].
Следовательно, Конституционный Суд в результате индивидуального судебного регулирования сложившихся конкретных правоотношений в виде толкования норм права, содержащихся в ГК РФ и ГПК РФ, установил: в кодексах отсутствует коллизия между общей и специальной нормами, поскольку специальной нормы права нет. В этой связи подлежала применению общая норма права – ст. 208 ГК РФ, не предусматривающая сроков исковой давности к требованиям о защите личных неимущественных прав и других материальных благ. При таком правовом и индивидуальном судебном регулировании общественных отношений требование Т. И. Романовой о компенсации морального вреда подлежало удовлетворению в размере, установленном судом.
Таким образом, система органов государственной власти в результате встречных процессов правового и индивидуального регулирования сложившихся фактических правоотношений на практике должна поддерживаться в состоянии подвижного равновесия, гомеостазиса, относительного саморегулирования, безусловно, в пределах принципов и норм права, содержащихся в единой, развивающейся и многоуровневой системе форм национального и международного права, реализующихся в государстве.
При таком общенаучном подходе теоретические и практические вопросы права и государства необходимо исследовать прежде всего с позиции теории систем, а суд – как элемент системы органов государственной власти. Отсюда эти проблемы, в том числе и административного правосудия, можно рассматривать не сами по себе, а с позиции взаимоограничения и взаимовлияния федеральных органов государственной власти. В результате возможен общенаучный анализ ограничения излишних степеней свободы федеральных органов государственной власти, снижающих эффективность правотворческой и правоприменительной деятельности, в конечном итоге приводящих к нарушению прав и правовых интересов граждан и юридических лиц. Отсюда право можно рассматривать как своеобразную «свободу в несвободе» не только физических и юридических лиц, но также и федеральных органов государственной власти. При таком подходе система федеральных органов государственной власти будет находиться в состоянии эффективного подвижного равновесия, гомеостазиса, а федеральные органы государственной власти – взаимосдерживания и взаимоограничения.
Таким образом, представляется теоретически недостаточным, а практически неэффективным сводить проблемы, например, административного права только к собственным отраслевым вопросам материального административного права и административного судопроизводства: их необходимо исследовать глубже, не только с позиции общей теории права, но и с учетом общенаучных знаний, в частности, теории систем.
В юридической литературе с позиции юридического позитивизма активно анализируются определения понятий «нормоконтроль» и «судебный контроль»[102]. Отдельные авторы весьма справедливо их критикуют[103]. На самом деле, во-первых, в принятых национальных правовых актах имеются не только «нормы права», но и «принципы права»; во-вторых, в действительности суд «контролирует» не нормы права – результат работы прежде всего правотворческих органов, а органы правотворческой и исполнительной государственной власти, принимающие правовые акты. Отсюда то, что в специальной литературе обычно определяется как «нормоконтроль» или «судебный контроль», на мой взгляд, с позиции теории систем было бы более обоснованно рассматривать как объективно необходимый и непрерывный процесс коррекции, взаимного влияния и сдерживания правотворческих, судебных и исполнительных органов государственной власти посредством прямых и обратных связей с целью подвижного равновесия, гомеостазиса системы органов государственной власти, эффективной защиты прав и правовых интересов физических и юридических лиц[104].
Природа и суть споров, связанных с «нормоконтролем», в Конституционном Суде РФ, конституционных (уставных) судах субъектов РФ, судах общей юрисдикции и арбитражных судах, являются тождественными: сдерживание соответствующих правотворческих и исполнительных органов власти посредством влияния на результаты их деятельности – выработанные принципы и нормы внутригосударственного права. Отсюда дискуссионными следует признать предложения некоторых специалистов об отнесении к категории административных дел споров о карьере государственных гражданских служащих. Суд рассматривает только споры граждан и юридических лиц о защите прав и защищаемых правовых интересов. «Просто» интерес (не гарантированный федеральным законом) суд не может и не должен защищать (ч. 1 ст. 46 Конституции РФ). Весьма показательно, что судебная практика по ст. 64 ТК РФ «Гарантии при заключении трудового договора», как правило, сводится к позиции, изложенной выше. Разграничение компетенции федеральных судов по «нормоконтролю» – прерогатива правотворческих органов. Компетенция Конституционного Суда РФ установлена ст. 125 Конституции РФ и Федеральным конституционным законом от 21 июля 1994 г. № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации», судов общей юрисдикции – ГК РФ, ГПК РФ, Законом РФ от 27 апреля 1993 г. № 4866–1 «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», а также Федеральным конституционным законом от 5 февраля 2014 г. № 3-ФКЗ «О Верховном Суде Российской Федерации» (с последующими изменениями и дополнениями и др.).
Единая природа и сущность административных споров, рассматриваемых в различных судах, как представляется, позволяет отдельным авторам утверждать об общих принципах организации судебного «нормоконтроля» всеми судами Российской Федерации. Так, по мнению Г. А. Гаджиева: «К числу первых из них может быть отнесено требование Конституции о возможности установления полномочий судов в области судебного контроля за нормативными актами только в форме федерального конституционного закона…, принцип коллегиальности при рассмотрении дел», не совпадения системы административных судов с системой органов публичной власти[105].
Конституционный Суд РФ является специализированным судом, компетенция которого по «нормоконтролю» исчерпывающе установлена Конституцией РФ, соответствующим Федеральным конституционным законом. Суды общей юрисдикции и арбитражные суды в силу ст. 46 Конституции РФ вправе рассматривать все остальные споры, связанные с «нормоконтролем», не отнесенные федеральными законами к компетенции Конституционного Суда РФ. Такой вывод возможно подтвердить следующими правовыми аргументами: 1) ч. 2 ст. 46 Конституции РФ гарантирует судебную защиту без исключения всех решений и действий (или бездействия) органов государственной власти, органов местного самоуправления, общественных объединений и должностных лиц; 2) названные выше законы устанавливают строго ограниченную компетенцию Конституционного Суда РФ; 3) согласно ст. 19–21 Федерального конституционного закона от 31 декабря 1996 г. № 1-ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации» полномочия Верховного Суда РФ, верховных судов республик, краевых (областных) судов, судов городов федерального значения, судов автономной области, автономных округов, а также районных судов должны быть установлены федеральным конституционным законом. 5 февраля 2014 г. был принят Федеральный конституционный закон «О Верховном Суде Российской Федерации», в соответствии с ч. 4 ст. 2 которого «Верховный Суд Российской Федерации рассматривает в качестве суда первой инстанции административные дела … об оспаривании нормативных правовых актов Президента Российской Федерации, Правительства Российской Федерации, федеральных органов исполнительной власти, Генеральной прокуратуры Российской Федерации, Следственного комитета Российской Федерации, Судебного департамента при Верховном Суде Российской Федерации, Центрального банка Российской Федерации, Центральной избирательной комиссии Российской Федерации…».
При таком правовом регулировании в случае установления пробелов в российских федеральных законах последние могут быть преодолены судами общей юрисдикции и арбитражными судами в конкретных спорах (ad hoc) посредством прямого применения ч. 1 ст. 15 Конституции РФ. Данный вывод позволяет сделать и ст. 126 Конституции РФ, согласно которой «Верховный Суд Российской Федерации является высшим судебным органом по… административным… делам, подсудным судам…». Следовательно, все спорные национальные правовые акты и действия (бездействие) должностных лиц могут быть обжалованы, соответственно, в суд общей юрисдикции или арбитражный суд. Аналогичная концепция нашла свое закрепление, например, в Венесуэле[106].
Традиционно в специальной литературе весьма условно выделяют два вида «нормоконтроля»: «конкретный» и «абстрактный»[107]. В общей теории права «конкретный нормоконтроль» следует рассматривать как один из способов защиты прав и правовых интересов физических и юридических лиц – неприменение судом в конкретном споре (ad hoc) принципов и норм права, не соответствующих принципам и нормам права, имеющим более высокую юридическую силу. «Конкретный нормоконтроль» точнее возможно относить к преодолению судами иерархических коллизий, а «абстрактный нормоконтроль» – к такому способу защиты прав и правовых интересов физических и юридических лиц, как признание принципов и норм права не соответствующими принципам и нормам права, имеющим более высокую юридическую силу.
Как представляется, в результате приведенного в данном параграфе анализа суда с позиций общей теории систем и разделения властей в рамках системы органов государственной власти можно сделать следующие общие выводы.
1. Исследование суда с общенаучных позиций, в том числе общей теории систем, позволяет не ограничиваться «внутренними» проблемами собственно суда, в результате такого общенаучного подхода суд получает своё «оправдание» как «момент целого» (Г. Гегель) – системы органов государственной власти.
2. Рассмотрение суда в системе органов государственной власти позволяет находить общенаучные ответы на многочисленные современные практические вопросы.