Правовая социализация человека. ГЛАВА 1. ПРАВОВАЯ СОЦИАЛИЗАЦИЯ ЧЕЛОВЕКА: ГЕНЕЗИС ОСНОВНЫХ КОНЦЕПЦИЙ, ЭТАПЫ ЕЕ РАЗВИТИЯ И СУБЪЕКТЫ (В. Н. Гуляихин, 2014)

1.1. Эволюция теории правовой социализации

За свою историю человечество создало немало социальных идей и проектов, ставших орудиями общественного прогресса и эмансипации личности. Значительная их часть служила задачам гуманистического развития правовых отношений в обществе. К их числу следует отнести и теорию правовой социализации человека.

Эволюция теории правовой социализации прошла несколько этапов. Ее зарождение приходится на 60-е года прошлого века. Наибольший вклад в ее становление внесли американские и западноевропейские ученые. Первоначально исследователи не стремились к четкому разграничению процессов политической и правовой социализации человека. Более того, наибольший интерес для них представляли вопросы формирования системы аксиолантов политического сознания человека. Это было связано не только с чередой экономических и внутриполитических кризисов, прокатившихся в шестидесятые годы по Европе и Северной Америке, но и с определенным социальным заказом, вызванным непримиримым идеологическим противостоянием Запада и мирового социалистического лагеря. Но уже в 70-е годы ученые начинают уделять все большое внимание вопросам, связанным с проблематикой правовой социализации, и прилагают значительные усилия для исследования процессов отражения правового мира в сознании детей и взрослых, пытаясь выявить причины и факторы искажения восприятия правовых феноменов. Их внимание привлекают вопросы о генезисе правового кода поведения человека и его биосоциальных компонентах. Они пытаются выявить причины возникающих межкультурных противоречий в правовой сфере и прогнозировать последствия этноцентризма для социально-правовых отношений. В 80-е годы теория правовой социализации получает свое дальнейшее развитие. Ряд ученых проводят сравнительный анализ процессов социализации, протекающих в разных странах (в том числе в СССР и США). Ими поднимается целый комплекс теоретико-методологических, социокультурных и эмпирических вопросов, имеющих отношение не только к правоведению, но и к социологии, культурологи, психологии и конфликтологии. В этот период были проведены обширные исследования в области правовой социализации детей и подростков. Большой вклад внесли психологи и социологи в изучение развития нравственных ценностей и ориентаций правового поведения. Исследователи подчеркивали важную роль ранней социализации в психосоциальной эволюции личности. Их усилия были сосредоточены на проблемах формирования позитивных ориентаций в социальном и этическом развитии детей. В последующие годы активное участие в разработке теории правовой социализации приняли российские ученые.

Во многом благодаря усилиям американских и западноевропейских ученых происходит зарождение теории правовой социализации. В качестве методологического основания анализа проблем правовой социализации ими стала использоваться теория социального обучения канадского психолога А. Бандуры, в соответствии с которой человек учится в социальном контексте: в процессе наблюдения (например, за ситуациями поощрения, игнорирования или наказания) субъект начинает имитировать и перенимать модели поведения других людей. Ученый приобрел известность благодаря своим психосоциальным экспериментам с использованием надувной куклы-клоуна Бобо. Испытуемым детям дошкольного возраста демонстрировались агрессивные и неагрессивные модели поведения взрослых (1961–1963 гг.). Анализ результатов показал, что дети, наблюдавшие за агрессией взрослых (которые играли с оружием или избивали Бобо), начинали имитировать и воспроизводить большое количество как вербальных, так и физических агрессивных действий, идентичных по существу реакции той модели поведения, которую они видели. Экспериментаторы также пришли к выводу, что модель мужского пола (по сравнению с женской моделью) эффективнее влияет на поведение малышей.

В контексте теории социального обучения американские криминологи Р. Эйкерс и Р. Берджесс развили идеи Э. Сазерленда, объясняющие причины возникновения преступного поведения и, соответственно, отклонения от целей социализации[2]. Согласно созданной ими дифференциальной ассоциативно-армированной теории человек, ассоциирующий себя с преступниками, склонен к правонарушениям. Преступное поведение не наследуется как биологическая характеристика и не передается генетически. Оно приобретает свои асоциальные ориентиры в результате межличностного общения и часто является выражением общих потребностей и ценностей. Например, к общим потребностям и ценностям относятся уважение и деньги. И если одни добиваются этого благодаря законопослушному поведению, то другие – преступным путем.

В 70-е годы XX в. разработка проблем правовой социализации выходит из тени проблематики политической социализации. В этот период начинает формироваться концепция когнитивного развития, сторонники которой (Д. Луин-Тапп, Э. Кон, С. Вайт) признавали когнитивный дифференциал правового мышления доминирующим фактором эволюции индивида как субъекта права. Ее развитие шло при методологическом противостоянии теории социального обучения, которая активно использовалась исследователями в 60-е годы при определении социальных детерминант модели правового поведения человека.

На раннем этапе генезиса индивидуально-ориентированной теории когнитивного развития наибольший вклад в ее становление внесли американские психологи Д. Тапп и Ф. Левин[3]. Фундаментальным положением этой теории является тезис о том, что успех правовой социализации находится в прямой зависимости от уровня зрелости правового мышления, имеющего в качестве основания когнитивные структуры, которые проходят три основных этапа своей эволюции. Американские психологи позаимствовали в значительной мере методологию своего исследования у Л. Колберга, специализировавшегося на проблемах этического воспитания и разработавшего оригинальную концепцию нравственного развития личности. Исходя из критерия когнитивного дифференциала, Д. Тапи и Ф. Левин построили собственную теорию, в контексте которой ими было выделено три уровня правового мышления (рассуждения). На его первом уровне предконвенционального мышления субъектом уделяется основное внимание подчинению нормам, которое основано на повиновении власти в первую очередь из-за страха перед ее арсеналом наказания. Наличие у индивида конвенционального мышления является важнейшим признаком второго уровня, на котором человек сосредотачивается на соблюдении закона, подчиняясь только тем нормам, которые согласуются с доминирующими общественными паттернами и установками. Наконец, на третьем уровне постконвенционального мышления субъект фокусирует свое внимание на правотворчестве и подчиняется правилам, основанным на собственных независимых и самостоятельных суждениях о справедливости и правосудии.

На становление второго концептуального подхода – теории социального обучения – оказали сильное влияние работы правоведов и социологов, которые исследовали влияние внешних факторов на формирование правосознания человека[4]. Основная идея данного подхода заключается в том, что правовая социализация проходит при взаимодействии человека с окружающей средой, которая и определяет набор ценностно-смысловых ориентиров правовой деятельности. Исследования показали, что в процессе своего взросления индивид оказывается во все более экспансивных общественноправовых контекстах и вынужден либо адаптироваться к ним, либо пытаться изменить их. В контексте окружающей социальной среды (школы, соседей, семьи и т. д.) человек становится объектом развивающейся полисистемы формальных и неформальных поощрений и наказаний, которые могут быть по отношению к нему справедливыми или несправедливыми. В зависимости от характера окружающей его социальной среды он становится законопослушным гражданином или действует за пределами общественных норм, проявляя правовой цинизм. В рамках второго подхода проведенные исследования правовой социализации отличаются значительным разнообразием в концептуализации окружающей среды. Наибольшую известность среди них получили работы, в которых проводился компаративный анализ национальных моделей правовой социализации.

Необходимо отметить, что хотя в 60—70-е годы советские ученые находились за «железным занавесом» и в их методологии преобладал упрощенный партийно-классовый подход, обусловленный характерной для того времени чрезмерной идеологизацией и политизацией, тем не менее, ими был создан ряд направлений изучения проблем правового воспитания, которые и поныне не утратили своей научной значимости в контексте исследования вопросов правовой социализации. Понятие «правовая социализация» практически не использовалось советскими правоведами, но они активно и плодотворно работали в русле данной проблематики. А.М. Айзенберг, Е.А. Лукашева, А.С. Павлов, И.Е. Фарбер и многие другие исследователи искали ответы на вопросы о генетической взаимосвязи правосознания с моралью, соотношении существующих правил общежития и действующих правовых нормах, методике правового воспитания, профилактики правонарушений и многих других аспектах общественно-правовой эволюции индивида[5].

В обзорной статье «География правовой социализации: научные и общественные вехи» американская исследовательница Д. Тапи дала оценку эволюции теории правовой социализации в 70–80 годы XX в.[6]. Она пришла к выводу, что правовая социализация предполагает не только наличие соответствующего жизненного опыта человека, но и интерактивный процесс отображения континуума его правовых миров во множестве правил, которые ему необходимо соблюдать в своей общественной деятельности. Продуктами этого процесса являются не только юридические отношения, не противоречащие принципам этики, но также законопослушание, основывающееся на моральных нормах, и правосознание, в котором доминирующей смысловой аксиолантой выступает справедливость. Изучение опыта правовой социализации позволяет разграничить процесс формирования правовой идентичности личности, идущей на протяжении всей ее жизни, от культурных контекстов (национальных, религиозных, профессиональных и т. д.) с целью найти истоки правовых составляющих жизнедеятельности как частных лиц, так и социальных институтов.

В семидесятые годы XX в. проблема правового развития личности, а также ее психолого-правовые, этические и образовательно-педагогические аспекты стали в центре внимания ученых из СССР и США. Психологи, социологи и правоведы как на Западе, так и на Востоке анализировали проблемы, связанные с вопросами расширения влияния закона на общественную жизнь и его роли в качестве основного фактора правового воспитания. Значительная часть ученых пришла к выводу, что правосознание, моральные ориентиры и социальные навыки законопослушания человека являются психолого-правовыми феноменами, чьи истоки находятся в аффективных и интеллектуальных основах образа жизни народа, составившего свод социальных правил исходя из собственного исторического опыта[7]. В этот период эволюции теории правовой социализации становится ясно, что имеющиеся трудности по изучению ее юридических, психосоциальных, этических и педагогических аспектов требуют «мульти» исследовательской методологии. Использование кросс-культурного и междисциплинарного подхода было вызвано острыми научными дискуссиями по вопросу о необходимости усиления репрессивности закона как средства правовой социализации. По мнению одних ученых, это способствует повышению уровня правосознания граждан, которые вынуждены задумываться над последствиями своих действий. Другие ученые, напротив, убеждены в том, что суровые законы препятствуют правильному выбору человеком ориентиров этической законности для своего поведения, поскольку слишком тяжелое наказание деформирует его правосознание. С помощью использования междисциплинарной методологии ученые пытались избежать в ходе своих исследований стереотипов этноцентризма и ограничений формального рационализма. Они стремились исходить в своих оценках из разных научных концепций, альтернативных гипотез и многовариантных объяснений[8]. Компаративный анализ национальных моделей правовой социализации позволил уточнить роль человеческого естества (биологической составляющей) и общественного воспитания (социальной составляющей) в достижении ее цели: ответственного соблюдения норм общественного поведения, основывающихся на фундаментальных принципах этики и права. Был сделан вывод о том, что социализация представляет собой непрерывный процесс усвоения человеком кодекса писанных и неписанных правил поведения, совместимого с коллективными нормами той социальной группы, в которую он входит. Для него всегда остается актуальным вопрос: «Как пройти этот процесс без тотальной потери индивидуального и личностного начала?». В ходе социализации формируются взгляды и убеждения, в соответствии с которыми вырабатываются критерии допустимого и недопустимого в общественном поведении. Проходя этапы психосоциальной эволюции, человек получает необходимый правовой опыт, который помогает ему соотносить свою ценностно-смысловую систему с требованиями и ожиданиями, детерминируемыми семьей, школой, общественными ассоциациями и государством. Первый такой опыт он получает еще в раннем детстве. Во взрослой жизни ему приходится постоянно учиться и переучиваться, осваивать новые кодексы поведения, регулирующие и формирующие социальные отношения.

Исследование проблем правовой социализации генетически связано с вопросами нравственного воспитания и психосоциальной эволюции личности. В качестве исходных методологических положений своих научных изысканий Д. Тапи использовала как этические концепции Л. Колберта и Д. Шрейдера, так и теорию когнитивного развития Ж. Пиаже[9]. Два вывода швейцарского психолога были применены ею для построения методологии своего исследования:

– психосоциальная эволюция человека включает в себя переход от общей инфантильной эгоцентричности к интеллектуальной де-центрации и более объективной рациональной позиции;

– интеллект является одной из форм адаптации, формирующейся через два взаимодополняющих процесса ассимиляции и приспособления, начинающихся еще с раннего детства, когда человек начинает воспринимать и принимать полисистему правил семьи, школы и общества.

По мнению Д. Тапи, одним из методологических оснований правовой социализации выступает принцип диалектики, благодаря которому человек приходит не только к пониманию и принятию новых для него социальных правил и правовых идей, но также может определить их соответствие (или не соответствие) общественному прогрессу. Она сделала вывод о том, что имея одни и те же истоки, правовая социализация перекрывает и дублирует сферы политической и моральной социализации, но отличается от своих дубликатов контекстом погружения субъекта в определенную область социальной жизни (например, это может быть судебное присутствие или законодательное собрание), агентами (в этом качестве могут выступить судья, полицейский или какой-либо другой представитель закона) и объектом (правосознание и правовая культура личности)[10]. Многие субъекты этого процесса – судьи на заседаниях, полицейские на улицах, психологи и социальные работники (сотрудники пенитенциарной системы) – в силу своих профессиональных обязанностей предоставляют информацию о Законе. Таким образом они осуществляют свою коммуникативную функцию в качестве агентов социализации. Молодежь и люди старшего поколения наблюдают за их деятельностью и конструируют свои «карты этической законности», которые им помогают выработать критерии законного и незаконного, разрешенного и запрещенного, допустимого и недопустимого, справедливого и несправедливого. Если агенты социализации демонстрируют высокие образцы правового поведения, то у граждан развивается чувство социальной ответственности и законопослушания, формируется нормальное правосознание и соответствующая иерархия аксиолантов правовой культуры. В оперативном отношении процесс правовой социализации способствует появлению у человека правовых убеждений, когда внешние для него социальные правила становятся его внутренними регуляторами, обусловливающими как позитивную, так и негативную направленность общественного поведения. В ходе этого процесса индивид принимает доминирующие в сообществе стандарты и стратегии, в соответствии с которыми происходит его выбор ценностно-смысловых ориентиров правового поведения. Следование общим стандартам и коллективной стратегии значительно облегчает члену сообщества его социальную деятельность.

Правовая социализация является многомерным, многосторонним и неоднозначно оцениваемым процессом. Многие ее аспекты (когнитивные, этологические, социокультурные и т. д.) нельзя объяснить лишь с помощью только психосоциальных теорий. Д. Луин-Тапп утверждает, что имеющиеся научные подходы к изучению вопросов правовой социализации требует своей дальнейшей разработки и коррекции, но при этом ее биосоциальная когнитивная теория имеет некоторые преимущества по сравнению с другими концептуальными объяснениями[11]. Она объясняет это тем, что в рамках созданной когнитивной концепции стало возможным провести междисциплинарное соединение научной информации с помощью индуктивно-дедуктивных методов. Она сумела приспособить различные научные психолого-правовые подходы и концептуализировать правовую социализацию. В ее междисциплинарной «муфте» были использованы психологические концепции Ж. Пиаже и Л. Колберта, теории межличностных отношений Ф. Хайд ера и Г. Кельмана, этико-правовые конструкции Л. Петражицкого, Л. Фуллера и Дж. Ролза[12].

Используя биосоциальную когнитивную теорию в качестве основного методологического орудия, Д. Луин-Тапп приняла активное участие в советско-американских социологических исследованиях процессов правовой социализации (1987–1991 гг.). В своей статье, посвященной анализу полученных результатов, она признается в том, что совместные исследования в СССР и США прошли далеко не так гладко, как первоначально предполагалось[13]. В ходе научно-исследовательской работы возникло множество острых полемических проблем и спорных вопросов, вызванных различиями между советскими и американскими учеными во взглядах на цели и роль эмпирических исследований, а также на социальные функции образования и общественных наук. Исследователи признали существенные различия в методах, стилях, методологических процедурах, а также в идеологических и политических позициях. Ими поднимался вопрос о необходимости достижения рядовыми исполнителями проекта хотя бы минимального уровня подготовки и образования для проведения эмпирических кросскультурных и междисциплинарных исследований. Многие научные и методологические проблемы советскими участниками проекта были политизированы и признаны неприемлемыми для обсуждения. Например, они отказывались ставить под сомнение справедливость советских законов. Хотя для них не было большой проблемой критическое обсуждение действий местных органов власти и милиции, а также учителей и родителей. Полученные в результате дискуссий, выводы нельзя однозначно признать только политическими или идеологическими, философскими или телеологическими. Советские ученые нуждались в неких ограниченных научных стандартах и алгоритмах поиска, позволяющим соблюсти идеологический нейтралитет. Д. Луин-Тапп жаловалась на то, что использование научных методов и результатов могло варьироваться в зависимости от краткосрочных или долгосрочных целей ведущих советских политиков. Были прецеденты прямого административного вмешательства в ход эмпирических исследований с целью научно-практического обоснования действующей системы советского правосудия.

В статье «География правовой социализации: научные и общественные вехи» Д. Луин-Тапп отмечает, что во время работы в Советском Союзе у нее часто появлялось ощущение «духа времени» развивающихся стран, в которых она проводила исследования в 60-х годах XX в. Это чувство времени американской исследовательницы было вызвано тем, что в СССР уже начался процесс первоначального накопления капитала. Советское государство все более деградировало и откатывалось в своем развитии к общественно-экономическому положению «несостоявшихся» стран. Несомненно, предложения и выводы, сформулированные по результатам данного советско-американского исследования, представляют научный интерес для дальнейшего изучения проблем правовой социализации. Тем не менее, это компаративное исследование вряд ли можно признать успешным. Ведь нельзя считать корректным сравнительный анализ социальных процессов в странах, находящихся на разных стадиях общественного развития. СССР переживал системный кризис, который он так и не смог преодолеть. Запущенный процесс первоначального накопления капитала разрушил экономические, политические, правовые и моральные основы советского общества. Как известно, обязательным компонентом механизма правовой социализации являются эталоны-образцы правового поведения, которые демонстрируют влиятельные лидеры, входящие в элиту общества. Но в период с 1987 по 1991 г. советская элита разлагалась, причем в ускоренном темпе, поэтому те образцы правового поведения, которые она демонстрировала никак нельзя считать эталонными с точки зрения морали и права. Поэтому социализация советских граждан, утративших прежние ценностно-смысловые ориентиры, проходила стихийно, поскольку ее механизмы так и не получили новых руководящих этико-правовых принципов, позволяющих сформировать нормальное правосознание. В отличие от Советского Союза, США находились на пике своего могущества, их правовая система защищала первичные права и свободы человека. Для американских граждан не были пустыми по своему содержанию такие понятия, как «закон», «правосудие», «правовая защищенность».

Эмпирические исследования, проведенные в контексте теории социального обучения американскими учеными в восьмидесятых годах прошлого века, позволили сделать ряд следующих умозаключений и выводов[14]. Во-первых, одной из важнейших составляющих правовой социализации человека был признан процесс интернализации доминирующих в сообществе правил, норм, социальных конвенций и морально-этических установок. Благодаря ей происходит усвоение индивидом правовых норм до такой степени, что они становятся детерминантами его правового поведения. Этот процесс имеет интерактивный характер и развивается на протяжении всей жизни человека, прерываясь при его переходе из одной правовой культуры в другую (например, при его перемещении по вертикали или горизонтали из одной общественной группы в другую). Во-вторых, был окончательно развеян миф о том, что преступниками рождаются в силу некой генетической предрасположенности, и люди, нарушающие закон, находятся на самом низком уровне своего биосоциального развития. Это подтвердило проведение кросскультурных исследований, в контексте которых возраст, школа и закон рассматривались как факторы культуры в узком социальном окружении (в суде присяжных, учебной аудитории или тюремном блоке). В-третьих, в современном обществе образование и право играют определяющую роль в правовой социализации человека. Эти общественные институты имеют огромный потенциал, реальны и управляемы. Благодаря данным социальным образованиям осуществляется стратегическое руководство процессом правового развития граждан. Например, опыт работы студентов в различных юридических учреждениях может помочь им развить чувство законности и справедливости точно так же, как зрелым и взрослым людям поможет укрепить эти чувства в процессе работы в суде присяжных. Для того чтобы быть позитивными влиятельными агентами социализации (сотрудникам правоохранительных органов и юридических учреждений, учителям и воспитателям и др.), необходимо иметь развитое чувство законности и справедливости. В-четвертых, необходимо разрабатывать такие программы правовой социализации, которые можно непосредственно использовать в учебных аудиториях, залах судебных заседаний и тюремных блоках. Для этого нужно проводить соответствующие эмпирические и научно-теоретические исследования. Например, путем сопоставления картин правового мира ребенка и взрослого человека заниматься изучением их правовой социализации с помощью описания изменений понятийного аппарата и аффективно (с помощью правовых чувств) осуществленного познания. Ведь даже слово «поцелуй» имеет разные значения для людей в возрасте 4, 24, 64 и 84 лет. Как показали проведенные исследования, похожие когнитивные изменения, связанные не столько с возрастными, сколько с индивидуальными и культурными различиями, происходят не только с толкованием субъектом категорий юриспруденции и логикой правового мышления, но и его правовыми убеждениями и аксиологической матрицей общественного поведения[15]. Исследователи обратили внимание также на то, как сильно отличается понимание людей, относящихся к разным правовым культурам, таких концептов, как «правосудие», «справедливость» и «закон».

Существенный вклад в развитие когнитивной теории правовой социализации внесла книга Эллен С. Кон и Сьюзен О. Вайт «Правовая социализация: исследование нормы и правила»[16]. Авторы отмечают, что общественные правила и юридические нормы регулируют деятельность организованных социальных групп. В связи с этим они ставят в исследовании ряд актуальных вопросов. Как люди реагируют на правила и нормы, которые ограничивают и регулируют их поведение? Почему в одних случаях они их соблюдают, а в других оказывают значительное сопротивление директивам власти? Насколько сильно окружающая социальная среда влияет на правовое поведение человека? Влияет ли форма правового мышления субъекта на его отношение к закону и общественное поведение? Эти и другие аспекты исследования представляют несомненный интерес для осмысления диалектики правовой социализации. Авторы предприняли попытку показать значимость теории правового развития, разрабатываемой ими, для понимания психологии соблюдения узаконенных правил. Во вводной части книги ими четко сформулирована идея о том, что предположения, сделанные в контексте теории правового развития, противоположны прогнозам конкурентной ей модели объяснения – теории социального обучения, в соответствии с которой общественное окружение индивида определяет его правовое поведение. Как отмечают авторы, ключевое различие между этими двумя моделями заключается в оценке внешних и внутренних факторов как доминант правовой социализации человека. По их мнению, внутренняя психологическая ситуация (матрица правового мышления) господствуют над давлением внешней общественной среды в формировании правовых ценностно-смысловых ориентиров личности. Методологической базой научного подхода Э. Кон и С. Вайт стала модель когнитивного развития Ж. Пиаже, усиленная и расширенная теорией стадий нравственного воспитания Л. Колберта, а также правовыми идеями и диалектической аргументацией Д. Тапп и Ф. Левин[17]. В своей теории правового развития они исходили (по аналогии с концепцией Л. Колберта) из посылки, что правовое мышление человека является базисом его правового поведения. Соответственно, конструктивное развитие правового мышления, основания которого составляют логика и мораль, является истоком эволюции личности как субъекта права. Л. Колберт разработал собственную методику исследования развития этического мышления человека, ставя его перед необходимостью решать моральные дилеммы. В зависимости от правильности их решения и определялся уровень его эволюции как носителя моральных ценностей. Американский ученый признал развитие человека как основную цель образования и предложил для него форму сократического этического воспитания. Схожими формами и методами пользовались Э. Кон и С. Вайт для изучения эволюции правового мышления студентов, которым приходилось решать правовые дилеммы в ходе психосоциальных экспериментов. В центре внимания американских ученых было тестирование и апробация научно-исследовательской модели, созданной ими в контексте теории правового развития. Эмпирическую базу исследования составили результаты изучения правового поведения четырех групп студентов во время их проживания в общежитии. Две из них были экспериментальными и находились в искусственно созданных условиях. Для одной из них должностные лица устанавливали и «навязывали извне» правила проживания, для другой – их формулировали и проводили в жизнь сверстники студентов, которые избирались ими для этой цели. В остальные две группы входили студенты, чье проживание в общежитии не регулировалось с помощью искусственно созданных социальных надстроек. Это были контрольные группы, обеспечивающие исходный оценивающий уровень, который помогал определить степень экспериментального воздействия. Как видно из результатов исследования, способы, стиль и образы, которыми люди пользовались при рассуждении о законе, имели большое влияние на их правовое поведение.

В ходе эмпирических исследований Э. Кон и С. Вайт пытались найти прямую причинно-следственную связь между абстрактным правовым мышлением человека и его конкретным правовым поведением. Для этого они протестировали созданную ими модель правового развития, в соответствии с которой правильные правовые суждения субъекта о формах социальных отношений должны были приводить его к отказу от нарушений действующих правил (к нормативному статусу), а также к стремлению наказать тех, кто их нарушает (к правоприменительному статусу). Центральное место в модели занимает предположение, что регулирование правового поведения происходит прежде всего благодаря постоянно действующей системе поощрений и наказаний, обеспечивающей законопослушание людей. Несмотря на то что американские ученые противопоставляют свою теорию правового развития концепции социального обучения, результаты их исследования показали сильное влияние ситуационных общественных факторов на отношение человека к закону и его правовое поведение. Признавая это, они предложили интерактивную модель, учитывающую как внутренние когнитивные факторы (стиль и логика правового мышления), так и внешнее социальное давление, корректирующее правовое поведение. В их модели присутствует и диалектическое начало, выражающееся в предположении о том, что конфликт в социальной среде стимулирует правовое мышление, т. е. оно является реактивным, а не генеративным. Другими словами, в их авторской позиции имеется явное противоречие, поскольку сначала они утверждают о доминировании внутренних когнитивных факторов в правовой эволюции личности, а затем все же признают сильное воздействие внешней общественной среды на ход мысли людей, когда они размышляют о причинах, благодаря которым принимают решение подчиниться правовым нормам. Ученые пришли к выводу, что уровень правового мышления индивида косвенно влияет на его отношение к закону и, соответственно, на выбор ценностно-смысловых ориентиров правового поведения. Результаты исследования также показали, что в условиях искусственно созданной социокультурной среды, отличающейся ориентацией на интересы партнера, стимулируется активность и продуктивность правового мышления студентов, которые начинают стремиться к более детальному регламентированию условий совместного проживания. Например, в отличие от контрольных групп они чаще одобряют соблюдение правил проживания и правовых норм, ограничивающих поведение, осуждаемое ими. Исследователей встревожило то обстоятельство, что они не нашли никаких подтверждений повышения уровня правового мышления студентов второй группы, для которой свод правил и норм проживания создавали их сверстники[18]. Более того, Э. Кон и С. Вайт нашли косвенные доказательства тому, что правовые суждения этих студентов о правовых нормах имеют дифференциальную форму, т. е. меняются в зависимости от каких-либо условий.

В 1997 г. Э. Кон и С. Вайт публикуют совместную статью «Влияние правовой социализации на демократизацию», в которой дают пафосную оценку воздействия трансформирующихся национальных моделей правовой социализации на демократические процессы в постсоциалистической Восточной Европе. Авторы преисполнены оптимизма в прогнозе дальнейшего политического и правового развития в государствах, в которых долгое время были репрессивные политические режимы. Их удивляет тот факт, что принцип верховенства закона, лежащий в основе «почтенной концепции либерализма», стал лозунгом революционных движений народных масс, которые на протяжении многих лет находились практически вне правовой сферы и были в большой зависимости от произвола государственной власти. Этот принцип, как правовой идеал, был озвучен не только на улице, но и в новых коридорах власти. В связи с происшедшими социально-политическими изменениями в восточноевропейских странах Э. Кон и С. Вайт пытаются дать ответ на ряд вопросов. Какие общественные группы является носителем этого идеала, и что он означает для них? Насколько широко принцип верховенства закона распространен среди простых граждан, и какое место ему отводят в развитии государственных институтов? Является ли он основополагающим для новой элиты, или это только часть политической риторики, которая помогает ей удержаться у власти? И, наконец, в какой степени концепт верховенства власти связан с представлениями о правах и обязанностях, политической свободе и конституционных основах государственной власти? В поисках ответа на эти вопросы авторы исследуют совокупность действующих культурных норм, которые могут поддержать или, наоборот, подорвать процесс демократизации. Их оптимизм основывается на том, что среди граждан «молодых демократий» есть поддержка не только верховенства закона, но и таких правовых ценностей, как уважение прав личности, справедливость, равенство и свобода. Один из основных выводов, который был сделан в статье, заключается в том, что есть все основания для того, чтобы прогрессивная модель правовой социализации укрепилась в восточно-европейских странах и смогла стать важным фактором их демократического развития.

В отличие от первых подходов американских ученых к исследованию проблем правовой социализации, ориентированных на решение вопроса о подчинении человека императивным нормам (когда критерием успеха считается уровень законопослушания), в 80-х годах прошлого века французская исследовательница Ш. Курильски-Ожвэн разрабатывала альтернативную концепцию[19]. В ней критерием успешности социализации уже выступает уровень «владения» субъектом прогрессивными элементами права, являющихся составляющими той правовой культуры, в которую он погружен, и чьи аксиоланты являются для него значимыми. Принятие человеком прогрессивных паттерн права подразумевает интерпретацию передаваемой ему правовой информации с помощью имеющихся у него «кодов ассимиляции», приобретенных им в социальной среде. Эти коды придают смысл всему тому, что он может интегрировать в свою систему правовых представлений, взглядов и установок. Другим исходным положением, лежащим в основе научно-исследовательского подхода Ш. Курильски-Ожвэн, является ее идея о необходимости освоения индивидом правового пространства не только исходя из формального соблюдения им буквы закона, но и «впитывания» его духа. Это неформализованное отношение к праву позволит субъекту находить правильные ориентиры в сложных условиях современного общества, отличающихся большим разнообразием стандартов социальной жизни и наличия целого массива правовых норм, с помощью которого социум пытается регулировать его поведение.

В концепции Ш. Курильски-Ожвэн большое значение придается формированию правовых образов и картин мира людей в детском и подростковом возрасте, которые составляют глубинную основу их правовых представлений уже во взрослой жизни[20]. По его мнению, в этот процесс включены первые правовые аккультурации, которые в контексте доминирующей правовой культуры позволяют вырабатывать общую позицию индивидам, входящим в одну социальную группу. Благодаря приобретению ее членами общих правовых понятий и смыслов они могут регулировать возникающие противоречия и конфликты, тем самым поддерживая и укрепляя социальные связи.

Ш. Курильски-Ожвэн изучила особенности моделей правовой социализации во Франции, России, Польше и Венгрии[21]. Особый научный интерес у нее вызвали социокультурные особенности российской модели и те изменения, которые с ней происходили с революционной сменой исторических эпох. Ученый выделяет два основных исторических фактора, которые оказали значительное влияние на минимизацию статуса права в русской культуре. Одним из них является духовно-нравственная традиция ставить мораль выше права, приводящая к отрицанию абстрактного принципа верховенства права и признанию чрезмерным и бездушным юридическое регулирование человеческих отношений. Французская исследовательница соглашается с мнением некоторых авторов, что эта традиция сформировалась под влиянием социокультурных паттерн православной церкви, которая аффективные ценности ставит выше прагматических аксиолантов. Другим значимым историческим фактором, оказавшим воздействие на формирования современной российской модели правовой социализации, является советская общественноправовая система, в которой прежде всего отдавался приоритет политической целесообразности и в ней были крайне сужены права личности. Когда под воздействием либеральных реформ закон потерял свою репрессивную силу, это привело к минимизации его статуса в представлении российских граждан, чье правосознание было сформировано в советскую эпоху.

Проведенные в конце восьмидесятых и начале девяностых годов Ш. Курильски-Ожвэн, сравнительные эмпирические исследования моделей правовой социализации в нескольких европейских странах (Франции, России, Польше, Венгрии) показали, что каждая из них имеет свои национальные особенности[22]. Например, если во Франции сохраняется уважительное отношение к закону прежде всего потому, что гражданами признается его позитивная роль в укреплении социальных связей и общественном взаимодействии, то в России распространены представления о законе, как о репрессивном элементе, стоящим над всеми, и который не следует нарушать, поскольку можно понести за это суровое наказание. В то время большинство российских граждан осуждали правонарушения, исключая преступность из нормальной повседневной жизни и помещая ее в мир аномалий.

По их представлениям, преступниками были люди, которые не имеют совести и совершают чудовищные акты злодеяния. Другой отличительной чертой отечественной модели, по мнению Ш. Курильски-Ожвэн, было то, что если во Франции вина была объективирована, и ее юристами была отвергнута концепция, в соответствии с которой обязательной свойством вины является чувство вины, то в России этико-психологический подход не только полностью восторжествовал, но и успешно эволюционировал в новую форму. По представлениям российских граждан, вина не должна была отделяться от лица, которому был причинен вред. И если человек признавался виновным, то у него в связи с этим должны были появиться угрызения совести, желание исправить положение и покаяться. Только после этого возможно примирение и социальная реинтеграция виновного, которые прекращали его общественную изоляцию. Следует также отметить, что в отличие от французской модели правовой социализации, в российском обществе с возрастом увеличивалось количество граждан, положительно оценивающих строгое наказание, которое виновному «помогает осознать свою вину» и «пойти по правильному пути». По данным Ш. Курильски-Ожвэн, в 1993 г. такой позиции придерживалось 40 % молодых людей в возрасте от 16 до 18 лет[23]. Исходя из полученных результатов социологического исследования, им был сделан вывод о том, что такое отношение российских граждан к вине и наказанию не несло какой-либо угрозы существующему репрессивному правосудию. Ведь в своих правовых оценках они исходили из того, что «строгий судья – это правдивый судья». Поэтому суровое уголовное наказание признавалось ими обоснованным и справедливым. Французский социолог обращает внимание также на то, что среди российской молодежи не принято социализировать понятие свободы, т. е. исключаются любые формы зависимости и игнорируется ее юридическая перспектива, которая выводится из посылки «свобода заканчивается там, где начинается свобода другого». В молодежной среде не получило также широкого распространения толкование понятия «равенство» в правовом контексте как равенства перед законом. Оно чаще всего генетически связывалось с принципом гуманизма, согласно которому все люди рождаются равными и свободными. К государственной власти российские граждане относились со страхом как к огромной силе, проникающей во все сферы общественной жизни, не признающей любые формы общественного контроля и полностью исключающей принцип верховенства закона.

Проведенные Ш. Курильски-Ожвэн сравнительные социологические исследования развития российской модели правовой социализации в период с 1993 по 2000 г. показали, что она пережила значительную трансформацию[24]. За прошедшие семь лет в общественном правосознании стали доминировать новые представления о праве, произошел отход от репрессивного понимания закона, изменилась система правовых ценностей и жизненные стратегии людей. Хотя в повседневной жизни они продолжали следовать привычным социальным практикам, основанным на убеждении в высоком уровне коррумпированности государственной власти и неверии в действенность институтов права, тем не менее, закон рассматривался ими уже не как элемент репрессивного государственного механизма, а как система правил, необходимая для успешного функционирования общества, предоставляющую права и возможности деятельности частным лицам. Положительная оценка российскими гражданами роли закона в жизни общества позволили Ш. Курильски-Ожвэн, М. Арутюнян и О. Здравомысловой сделать вывод о том, что «последовательные действия властей и гражданского общества, направленные на построение правового государства, правовое просвещение и общественная дискуссия могли бы в обозримом будущем привести к реальным изменениям правового менталитета и к постепенному превращению закона в естественное правило социальной жизни»[25].

В статье «Проблемы социализации» французские исследователи Ж. Малевски-Пейер и П. Таи отмечают, что из-за своей неоднозначности и многочисленных коннотаций концепции социализации стали предметом горячих споров, вызванных идеологическими разногласиями по поводу соотношения практик коллектива и индивидуального поведения[26]. В ходе дискуссий ученые пришли к относительному консенсусу по определению социализации как процесса, при развитии которого человек становится прогрессивным социальным существом благодаря, во-первых, двойному набору интериоризации, в который входят как нормы, так и образцы поведения, во-вторых, коммуникативному доступу к различным системам общественного взаимодействия. Но не было достигнуто единства во взглядах на характер и функции социализации, а также в оценке условий ее возникновения и факторов, определяющих ее развитие. Существующие различия и, в определенной мере, неясность критериев в подходах к исследованию проблем общей социализации не могли не сказаться отрицательно на изучении вопросов правовой социализации. X. Малевски-Пейер и П. Тап обращают внимание на то, что по сравнению с предыдущими историческими периодами несовершеннолетние имеют гораздо больше возможностей в современном обществе, поскольку получили больше прав. По отношению к детям значительно снизились властные полномочия родителей. Конвенция ООН о правах ребенка является кульминацией этого процесса. В этом международном документе отсутствует само понятие «родительская власть» и широко используется термин «родительская ответственность». Хотя в конвенции признается то, что в любом возрасте дети должны чтить и уважать своих родителей, но это скорее моральная норма, чем юридическая, поскольку каких-либо действенных санкций она не предусматривает. Конвенция стала предметом острых дискуссий, особенно по вопросу предоставления прав ребенку как гражданину. Споры фокусировались на проблеме оценки способности несовершеннолетних граждан иметь независимое мнение. Ведь самостоятельность в суждениях необходима им для того, чтобы они не становились легкой добычей политических демагогов, как это произошло с молодыми немцами, вступавшими в гитлерюгенд, или камбоджийцами, ставшими «маленькими солдатами» Пол Пота.

Для наших отечественных ученых период с конца 80-х и до начала 90-х годов стал пограничной ситуацией, благодаря которой произошел отказ от догматической методологии диалектического материализма и переход к гносеологическому плюрализму, освободившего социальную науку от замшелого квазимарксистского учения. После смены научной парадигмы общественных наук российские исследователи стали уделять повышенное внимание теоретическим проблемам права. С конца 80-х годов проблемы правовой социализации входят в междисциплинарную тематику отечественной общественной науки. В этот период начинают проводиться совместные научно-исследовательские проекты с американскими и европейскими учеными.

Начиная с 80-х годов, в общественных науках (в первую очередь в социологии, правоведении, социальной психологии и педагогике) прослеживается тенденция к расширению проблемного поля исследований, связанных с правовой социализацией. Эта тенденция окончательно укрепляется в 90-е годы и является доминирующей вплоть до настоящего времени. Все чаще вопросы правовой социализации рассматриваются в связи с конкретной проблематикой. Например, специально исследуются проблемы правовой социализации студентов юридических вузов и будущих социальных педагогов, мониторинга социализирующих функций СМИ и образовательных учреждений, определения стадий пенитенциарной ресоциализация осужденных и факторов способствующих ей. Отечественные исследователи особое внимание обращают на изучение различных аспектов формирования российской модели правовой социализации человека. С середины 90-х годов внимание исследователей обращается на целый ряд актуальных взаимосвязанных вопросов, требующих своего решения в контексте теории правовой социализации. Перечислим лишь некоторые из них: особенности национальных моделей социализации в России и на Западе, духовные и религиозные аспекты формирования системы правовых аксиолантов, правовые идеалы и правовой цинизм, трансформация правосознания российского общества в транзитивные периоды его развития, роль правового менталитета в механизме общей социализации, первичная и вторичная правовая социализации, ресоциализация и проблемы деформации правосознания[27]. Можно утверждать, что в 90-е годы теория правовой социализации окончательно утвердилась как самостоятельное научное направление со своим кругом решаемых исследовательских задач и вполне устоявшимися методологическими подходами.

Современные российские исследователи уделяют значительно внимание проблемам теории и практики правовой социализации человека. Это вызвано, прежде всего, объективными историческими потребностями общественного прогресса, каковыми являются строительство правового государства, формирование нормального правосознания граждан и повышение уровня правовой культуры населения. Правовая социализация сама по себе весьма сложный процесс, на который оказывает многоуровневое воздействие полисистема объективных и субъективных факторов. К объективным факторам относятся сложившаяся правовая система общества, экзистенциальные потребности людей в обеспечении необходимых правовых условий их существования, уровень развития юридической техники, конституционный строй и т. д., т. е. совокупность феноменов, которые объективно обуславливают правовую жизнь людей и которые каждое новое поколение застает уже сформированными. Субъективные факторы – это, прежде всего, способность человека своими действиями так или иначе влиять на правовую сферу жизнедеятельности общества. К ним можно отнести правовые чувства и эмоции, способность и воля субъекта защищать свой гражданско-правовой статус, правовой опыт, правовые паттерны личности и т. д. Отечественные ученые пытаются в первую очередь определить влияние внешних факторов на практику правовой социализации. Методологически им ближе всего теория социального обучения.

Таким образом, в эволюции теории правовой социализации можно выделить четыре основных этапа. Ее зарождение приходится на шестидесятые годы прошлого века. У ее истоков стояли американские и западноевропейские ученые: правоведы, политологи и социальные психологи. Первый период отличается сильной методологической и тематической зависимостью от политологии, поскольку первоначально разработка новой проблематики осуществлялась в контексте решения вопросов политической социализации и до начала 70-х годов оставалась в ее тени. В качестве основного методологического подхода использовалась теория социального обучения. До середины 80-х годов длился второй этап эволюции, отличительной особенностью которого было доминирование концепции когнитивного развития, развивавшаяся как альтернатива теории социального обучения. Исследователи стали уже рассматривать правовую социализацию как отдельный процесс общей социализации, протекание которого зависит не только от психосоциальных факторов, но и от этических паттерн, доминирующих в общественном сознании. Третий этап проходил с конца 80-х годов до середины 90-х годов и выделяется среди других не только преобладанием компаративистских исследований национальных моделей правовой социализации, но и значительной дифференциацией направлений научных исследований данного феномена. Можно утверждать, что в 90-е годы теория правовой социализации окончательно утвердилась как самостоятельное научное направление со своим кругом решаемых исследовательских задач и вполне устоявшимися методологическими подходами. И, наконец, четвертый этап, начавшийся с середины 90-х годов и длящийся по нынешнее время, отличается значительным расширением и конкретизацией проблемного поля исследований, а также тем, что под влиянием моды на постмодернизм появился гипертрофированный методологический плюрализм, который привел к размыванию многих научных школ и направлений. Анализом проблемы правовой социализации стали активно заниматься не только зарубежные ученые, но и российские правоведы, социологи, педагоги и социальные психологи, сумевшие избавиться от квазимарксистской социогуманитарной парадигмы, но так и не создавшие внятной методологии исследования. Современный этап исследований процесса правовой социализации характеризуется наличием множества подходов, широтой и дифференцированностью анализа общих и частных проблем. Одной из движущих сил ее развития выступает противоборство двух альтернативных методологических подходов: концепции когнитивного развития и теории социального обучения. Вместе с тем, остались еще не выяснены многие аспекты этого основополагающего процесса правовой жизни. Что выступает все-таки в качестве доминанты правовой социализации человека: внутренние когнитивные процессы его правосознания или противоречия внешней общественно-правовой среды? Должны ли национальные модели правовой социализации стремиться к идеалам унификации и универсальности под воздействием все более набирающей силу глобализации? Или им следует сохранять свою национальную самобытность? Насколько велика роль культурного и правового бессознательного (правового менталитета) в механизме правовой социализации? Как коммуникативные связи и факторы повседневной жизни влияют на паттерны правового поведения? Насколько при этом меняется траектория развития двух альтернативных наборов ценностно-смысловых установок – законопослушного поведения и правового цинизма? Эти и другие, производные от них аспекты исследования крайне важны для осмысления природы правовой социализации российских граждан.

1.2. Первичная правовая социализация

Глобальные изменения, происходящие как в природной среде, так и в общественной жизни, политико-правовой идеологии и социальных технологиях, не могут не влиять на процессы социализации российских граждан, находящихся в условиях существенной трансформации пространства правовой нормативности. Решение традиционных общественных проблем и социальных вопросов, появившихся в связи с ускорением глобализационных процессов, требуют новых подходов и инновационных технологий. В данном контексте весьма актуальным является научное исследование этапов вхождения личности в социум, решение проблемы адекватного восприятия и принятия ею прогрессивных общественно-правовых и духовно-нравственных ценностей и ориентиров.

В значительной мере этапы правовой социализации совпадают с основными периодами возрастного психосоциального развития человека. Отечественными исследователями принято выделять два фундаментальных этапа в процессе общего становления личности как субъекта общественных отношений: раннюю (первичную) и вторичную социализацию.

Отличительной чертой первичной социализации является то, что в силу своих возрастных психосоциальных особенностей человек выступает на данном этапе личностного становления в большей степени как ее объект, постепенно трансформируясь в ее полноценного субъекта, т. е. активно действующего, обладающего высоким уровнем сознания и свободой воли. Важнейшими составляющими данного процесса являются правовое воспитание и правовое обучение. При прохождении первого этапа социализации индивид получает основы общекультурных знаний, у него формируются начальные представления об окружающем мире и особенностях взаимоотношений людей. Отличающийся конфликтностью, подростковый период является ключевым для ранней правовой социализации ребенка. Ведь в это время его потенциал значительно превосходит те правила и границы поведения, которые ему предписывает общество. И от того, какой путь изберет ребенок по выходу из этой конфликтной ситуации, во многом зависит успешность всей первичной социализации.

Во время второй стадии происходит профессиональная социализация человека, когда он получает специальные знания, овладевает необходимыми навыками и приобщается к определенной субкультуре. В это время значительно расширяются его общественные связи и диапазон социальных ролей. Ускорение социального времени, происходящее в современном обществе, объективно делает ресоциализацию более актуальной для общественного прогресса по сравнению с предыдущими историческими периодами, не отличающимися большой социальной динамичностью и мобильностью. При повторной социализации происходит модификация или полный отказ от потерявших свою актуальность и морально устаревших установок, целей, норм и ценностей индивида. Эти изменения охватывают большую сферу жизнедеятельности человека: от коррекции речи и профессиональной переподготовки до изменения иерархии аксиолантов сознания и его общественных идеалов. Окончание вторичной социализации связано с пенсионным возрастом человека и утерей им трудоспособности, когда он исключается из системы общественного производства.

Правовая социализация не может не являться частью общей социализации человека, периодизация которой впервые детально была рассмотрена на базе психоаналитической методологии, ставшей традиционной для изучения данного вопроса. Использование методологических принципов психоанализа привело к достаточно четкому установлению стадий социализации. Применение теории психосоциального развития Э. Эриксона позволило строго выделить периоды правовой социализации индивида. По мнению американского психолога, на протяжении всей своей жизни человек переживает восемь фундаментальных психосоциальных кризисов, которые характерны для определенного возрастного периода[28]. В зависимости от того, насколько благоприятно (или неблагоприятно) для себя индивид преодолеет каждый из них, и зависит успешность дальнейшей его социализации. В психологическом и социальном становлении личности каждая его стадия, границами которых и выступают кризисы, связана определенным образом с одной из базисных компонент социума. Эта связь имеет двухсторонний характер. Как человек оказывает воздействие на формирование социальных институтов, привнося в них свои ментальные установки, так и сами институты в меру собственной актуальности трансформируют систему аксиолантов сознания индивида.

Как известно, для психосоциального развития личности психоанализ придает большое значение периоду раннего детства. По Эриксону, ребенок переживает на первом год у жизни свой первый кризис, генетически связанный с уровнем удовлетворенности его основных физиологических потребностей. Если люди, ухаживающие за ним, по каким-либо причинам плохо удовлетворяют его нужды, то у маленького человека развивается чувство глубокого недоверия к окружающему миру, которое со временем и в зависимости от последствий преодоления последующих возрастных кризисов может перерасти либо в личностную установку на жесткое подчинение себе окружающего мира, чтобы сделать его более удобным и комфортным для себя, либо в желание отомстить ему за свои перенесенные страдания, когда им выбираются деструктивные цели-ориентиры для своего социального поведения. При нормальном удовлетворении основных физиологических потребностей ребенка у него появляется чувство полного доверия к окружающему миру, которое становится основой цельного развития и может трансформироваться в процессе дальнейшей социализации в любовь к людям и жизни, ориентировав психосоциальное развитие личности на гуманистические общественные ценности. В процессе преодоления первого кризиса у человека начинает формироваться модель социального взаимодействия, которой он придерживается при общении с Другими.

Социальное доверие и недоверие непосредственно связано с верой человека в добро. Каждое общество и, соответственно, любой человек имеют свою институционализированную форму почитания, которая становится жизнеспособной и социально значимой благодаря соответствующему образу мира, сформированному в общественном и индивидуальном сознании. Чаще всего таким институтом выступает организованная религия. Эриксон связывал первый кризис именно с этой институционализированной формой почитания, психосоциальным основанием которого является установка доверия к окружающим. Психоаналитик определил соотношение между базисным доверием и институтом религии, который он толкует достаточно широко. «Постоянная потребность индивидуума в том, чтобы его воля переподтверждалась и определялась в размерах внутри взрослого порядка вещей, который в то же самое время переподтверждает и устанавливает размеры воли других, имеет институциональную гарантию в принципе правопорядка. В повседневной жизни, так же как в высоких судебных инстанциях – государственных и международных, – этот принцип определяет каждому его привилегии и ограничения, обязанности и права»[29].

Во время первого кризиса не решается окончательно вопрос о том, какое начало одержит верх, но данная дилемма возникает каждый раз заново при прохождении последующей стадии социализации. Каждый кризис несет в себе как негативную, так и позитивную возможность, реализация которой напрямую зависит от характера доминирующих социально-психологических факторов становления человека как личности. «Ребенок, который приходит в школу с чувством настороженности, может постепенно проникнуться доверием к какой-нибудь учительнице, не допускающей несправедливости по отношению к детям. При этом он может преодолеть первоначальную недоверчивость. Но зато и ребенок, выработавший в младенчестве доверчивый подход к жизни, может проникнуться к ней недоверием на последующих стадиях развития, если, скажем, в случае развода родителей в семье создается обстановка, переполненная взаимными обвинениями и скандалами»[30]. В процессе преодоления первого кризиса у ребенка складывается базовая психосоциальная установка (доверие или недоверие) по отношению к окружающему миру, которая становится одной из детерминант, определяющей развитие второго кризиса. Эта установка становится одним из архетипов личностного бессознательного правового сознания человека.

Второй фундаментальный психосоциальный кризис связан с получением ребенком первого опыта обучения, особенно с приручением его к опрятности, связанной с контролем естественных отправлений. Если взрослые с пониманием относятся к этой проблеме и помогают ему контролировать этот процесс, то ребенок получает позитивный опыт самостоятельности и автономии. Если же они осуществляют чрезмерно строгий или непоследовательный контроль, то у ребенка появляется страх, приводящий впоследствии к развитию различных комплексов неполноценности. Другими словами, на этой стадии социализации у человека появляется установка либо на самостоятельность и автономность, либо на патологическое сомнение и стыд. Эти базисные аттитюды присутствуют как на сознательном, так и бессознательном уровне. Чрезмерное пристыживание может привести к противоположным результатом: ребенок стремится не к истинной правильности поведения, а проявляет скрытую решимость выкрутиться из неудобного положения и незаметно ускользнуть от своих воспитателей. Во что же это может вылиться в итоге? Эриксон отвечает на этот вопрос, ссылаясь на одну впечатляющую американскую балладу. В ней повествуется о том, как убийца, приговоренной к публичной смертной казни, вместо того, чтобы раскаяться в содеянном преступлении, начинает поносить зрителей, завершая каждый свой залп ругани словами: «Будь прокляты ваши глаза!». По мнению психоаналитика, сходным образом ведут себя маленькие дети, которые пристыжены сверх всякой меры, и бросают вызов всем окружающим. У них существует предел выносливости, после которого они перестают верить в непогрешимость взрослых и начинают считать злом весь мир.

Родители должны «не только управлять поведением ребенка посредством запрещения и разрешения, но также уметь передать ему глубокое, почти органическое убеждение, будто в том, что они делают, есть определенное значение. В конечном счете, дети становятся невротиками не из-за фрустраций как таковых, а из-за отсутствия или утраты социального значения в этих фрустрациях»[31]. Если дети не видят смысла и какого-либо значения в запрещениях и разрешениях взрослых, то они относятся к ним неадекватно сложившейся объективной социально-педагогической ситуации. Ими негативно воспринимается запрещение, как нечто враждебное и ущемляющее их интересы. Разрешение для них становится весьма смутным понятием, и обычно оценивается ими как некий ненужный ритуал. Со временем такое отношение к разрешениям и запретам взрослых может распространиться также на моральные нормы и юридические законы.

Если воспитатели терпеливо предоставляют ребенку возможность делать то, на что уже тот вполне способен, то у него формируется убеждение, что он владеет самим собой и может быть вполне самостоятельным и относительно свободным от взрослых. Их внешний контроль должен убеждать малыша в наличии у него собственных сил и возможности «стоять на своих ногах». Но если взрослые неразумно и чрезмерно ограничивают свободу малышей, делают за него то, на что он и сам способен, то у малыша формируется нерешительность, стыдливость и неуверенность в своих способностях управлять собой и окружением. В этот период зарождаются психогенные факторы будущего гражданского и правового инфантилизма, когда «Я» перестает быть активным и становится пассивным перед «не-Я». Со временем ребенок может развить не по годам требовательную совесть, постоянно спрашивая себя: «Как я могу что-либо значимое делать, если я столь несовершенен и не обладаю для этого достаточными способностями?». Если при последующих прохождениях кризисов человек не преодолевает собственную неуверенность перед окружающим миром, то его правовое поведение будет безответственным по отношению не только к Другому, но и к себе. Гражданский инфантилизм совершенно не соответствует как современным социально-возрастным требованиям, так и объективным общественно-историческим запросам. А ведь «назначение и ценность каждого человека в том, что он отдает себя и все, что он есть, что у него есть и на что он способен, на служение роду, т. е. (так как и поскольку вид служения, в котором нуждается род, определяется государством) государству»[32]. Инфантильный индивид не способен отдать себя и все, что у него есть, на служение обществу. Но у него может развиться навязчивое внутреннее состояние, не адекватное социальной ситуации, требующее упорного и мельчайшего контроля за окружающей его общественной средой. По Эриксону, такое состояние «служит инфантильным источником позднейших попыток во взрослой жизни руководствоваться скорее буквой, нежели духом «закона»[33]. При этом у такого повзрослевшего индивида появляется желание выполнять по своей сути бессмысленные социальные действия, которые становятся ритуальными и стереотипными. Он плохо чувствует и осознает прогрессивные веяния общественной жизни. Для него становится главным исполнение символических ритуалов, основанных на чинопочитании, чем сама жизнь, которая его пугает своей непредсказуемостью и изменчивостью.

Протекание и характер результатов второго фундаментального психосоциального кризиса человека находится в прямой зависимости от уровня предоставляемой ребенку свободы самовыражения и адекватности ее регулирования или подавления со стороны взрослых. Кроме того, его исход решающим образом зависит от соотношения любви и ненависти, которое проявляет окружение по отношению к нему. В зависимости от этого соотношения у детей проявляется тяга к сотрудничеству или протестному своеволию. Если они чувствуют себя вполне самостоятельными и способными осуществлять самоконтроль, основанный на самоуважении и свободном распоряжении собой, то у них появляется гордость за свои достижения и начинает формироваться установка на доброжелательные действия по отношению к Другому. Из-за ощущения несвободы в распоряжении собой и чуждого самоконтроля происходит патологическая склонность к сомнению в своих силах и инфантильное отношение к себе и Другому. Эриксон сделал вывод, что «чувство автономии, воспитываемое у малыша и видоизменяемое с ходом жизни, служит сохранению в экономической и политической жизни чувства справедливости, равно как и само поддерживается последним»[34].

Чувство заслуженного и справедливого достоинства взрослых, а также осуществление их законной самостоятельности являются важными свидетельствами институциональной гарантии принципа справедливости и правопорядка для детей, психологически готовых к самостоятельности. Если же они чувствуют неуверенность, чрезмерную стыдливость, инфантильность, т. е. психосоциальную дефективность близких им взрослых людей, то под воздействием этих факторов в их личностном становлении происходит дезориентация, которая становит их на путь правового инфантилизма или нигилизма.

Последствия преодоления ребенком первых двух кризисов имеют прототипическое значение для его дальнейшей правовой социализации. Он выбирает, по сути, одну из двух альтернативных ориентаций своего психосоциального формирования: конструктивную или деструктивную направленность личностного становления. По Э. Фромму, это «путь ангела» или «путь зверя». Обычно вектор развития человека проходит между этими ориентирами, при прохождении очередного кризиса смещаясь в ту или иную сторону в зависимости от ряда объективных и субъективных факторов. Здесь «речь, по существу, идет об антагонизме, ставшем уже классическим: человек является одновременно телом и душой, ангелом и зверем, он принадлежит к двум конфликтующим между собой мирам»[35]. Если вектор личностного становления человека смещается в сторону деструктивности, то для него духовность, гуманизм, нравственность и естественные права Другого становятся пустыми и бессодержательными категориями. При конструктивном формировании личности данные понятия имеют для нее величайший смысл, поскольку отражают фундаментальные ценностные ориентиры ее развития. При этом важно здесь отметить, что, позитивно развиваясь как независимая личность, любящая свободу и естественно-правовой порядок жизни, человек при этом не становится обладателем неких сверхестественных способностей ангела и поэтому вынужден защищать свои фундаментальные ценности, используя при этом порой отнюдь не «ангельские» способы.

3. Фрейд создал теорию вечного противоборства между Эросом и Танатосом, инстинктом жизни и инстинктом смерти, антагонизм которых абсолютно реален в как психологической, так и в общественной, политической и правовой жизни человека. С помощью социокультурных, политических и правовых методов современное общество стремится социолизировать агрессивные влечения, истоком которых является Танатос, тем самым заставляя его служить Эросу. По Фрейду, исходя из этого противоборства следует определять значение и смысл культурного развития человечества, вся история которого демонстрирует борьбу между инстинктом жизни и инстинктом смерти. В их антагонизме проявляется сущность и содержание как жизни человека вообще, так и его социального, политического и правового бытия в частности. Утверждая себя во влечении к агрессии и деструкции, Танатос выступает против существующих социальных форм, вынуждая общество выстраивать жесткую систему своей защиты, важными элементами которой являются общественно-правовые институты и технологии правовой социализации человека.

Фрейдовское учение об инстинкте жизни и инстинкте смерти развил Э. Фромм, который выделил две противоположные тенденции психосоциального развития человека (биофилию и некрофилию). Если Фрейд признавал инстинкт жизни и инстинкт смерти первичными влечениями человека и относил их к простым составляющим нормальной жизни, то Фромм придерживался другой позиции, считая инстинкт смерти только следствием отсутствия условий для биофильного развития человека и наличия негативных психосоциальных факторов его существования. В этом вопросе прав все-таки Фрейд, поскольку человек как биологический вид не выжил бы без этой изначальной тенденции к деструктивному, которую общество сумело социализировать и поставить на службу Жизни. Ведь он пытается сознательно или бессознательно в своей деструктивной деятельности разрушить тот мир, который не проявил к нему любовь и по сути виновен в том, что поставил его на этот путь. Доминирующая ориентация становления человека во многом определяет его миропонимание, отношение к окружающему миру, иерархию нравственных и правовых ценностей. По Фромму, для многих людей некрофилия является общим ориентированием для их социальной деятельности. Такие люди поклоняются силе, склонны к садизму, испытывают влечение к мертвому, имеют потребность убивать. Они подходят к жизни механически, как если бы другие живые люди были бы вещами, и боятся жизни, поскольку ее стремительному потоку чужды застывшие социальные формы, которые легко контролируются как некие простые механические устройства[36]. Некрофильно ориентированные люди стремятся жестко структурировать социальный мир по иерархическому принципу. По их мнению, все, кто слабее их или ниже по своему социальному статусу, должны им беспрекословно подчиняться. Соответственно, некрофильно ориентированный человек добровольно полностью покоряется сам всем сильным мира сего или кого он таковым признает. Поэтому он любит иерархически жестко организованные и четко структурированные общественные силы. Многие из них восхищаются военно-бюрократической системой, которая, во-первых, позволяет лишать жизни на законных основаниях, во-вторых, дает возможность превращать людей в «вещи» – послушных их воли «антропороботов» – формируя отношения на мертвящих общественную жизнь механистических принципах порядка и единообразия. Каждый из некрофильных признаков выражается по-разному у индивидов в зависимости от того, насколько они далеки от биофильных ценностей, и в какой психосоциальной среде они осуществляют свою деятельность. Это зависит, например, от того до какой степени осознаются и рационализируются субъектом его некрофильные проявления, каким образом деструктивные внешние силы воздействуют на него, насколько подавлена социумом свобода индивида.

Преодоление ребенком своего третьего фундаментального психосоциального кризиса связано с его отказом от прежних форм поведения, ставших уже привычными для взрослых. Вектор его личностного становления проходит между предприимчивостью на одном полюсе и чувством вины на другом. Этот период приходится обычно на возраст от четырех до пяти лет. К четырем годам малыш

уже приобретает множество интеллектуальных и физических навыков, большинство из которых он позаимствовал у родителей и сверстников, подражая им. Но простое подражание и копирование чужих действий перестает его уже удовлетворять, поэтому он начинает проявлять инициативу и придумывать себе занятия сам, используя при этом свои пробуждающиеся креативные способности. В зависимости от того, как ведет себя в этот период времени окружение ребенка, и проходит вектор его психосоциального развития между двумя полюсами – предприимчивостью и чувством вины. Если ему предоставляется возможность свободного проявления своих творческих способностей, изобретательности и фантазирования в придумывании и выборе игр, то у него закрепляется такие качества как активность, инициативность и предприимчивость. Этому способствует также и готовность родителей отвечать на множество вопросов ребенка, который пытается понять окружающий его мир и определить свое место в нем. Когда же взрослые постоянно демонстрируют нежелание отвечать на детские вопросы и осуждают активную моторную деятельность ребенка, то у него возникает патологическое чувство вины, которое сохраняется и при дальнейших стадиях его личностного становления.

По утверждению Эриксона, в течение третьего специфического человеческого кризиса ребенок должен повернуть «от особой, прегенитальной привязанности к родителям на путь медленного превращения в родителя, носителя традиции. Именно здесь происходит самое важное по последствиям разъединение и трансформация в эмоциональном энергоблоке, разделение между потенциальным триумфом человека и потенциальным тотальным разрушением. И именно здесь ребенок навсегда становится разделившимся внутри себя»[37]. После каждого последующего кризис а человек приближается либо к своему полному триумфу, либо к тотальному саморазрушению, но именно в этот период у него появляются две психосоциальные установки: «детский набор» и «родительский набор».

«Детский набор» сохраняет изобилие потенциалов роста человека, направлен на развитие активности и креативности мышления, способствует реализации его творческого потенциала, т. е. содействует триумфу индивида как личности, которая свободна и вполне способна реализовать свои дарования и таланты. В процессе правовой социализации этот набор используется для создания необходимой психосоциальной основы активной гражданской позиции человека, который может проявлять инициативу и предприимчивость в своей общественной и правовой деятельности.

Можно с уверенностью утверждать, что благодаря именно «детскому набору» у русского писателя Л.Н. Толстого сформировались такие качества, как гуманизм, свободолюбие и активная гражданская позиция. Эти позитивные моральные и общественно полезные качества развились благодаря той теплой и «деликатной» психологической атмосфере, в которой проходили его детские и юношеские годы. О своем детстве он никогда не мог ни писать, ни говорить без особого чувства глубочайшего умиления: «Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминания о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений»[38]. В архиве его матери М.Н. Толстой сохранились записи, из которой можно составить представление об характерных особенностях ее воспитательной системы. В своем небольшом трактате «О мягкости» она писала: «Мягкость, будь она воспитанная или естественная, но связанная в то же время с разумом, с чувствами и добродетелями прекрасной души, делает нас внимательными и предупредительными в общественной жизни, сообщает нам сердечный тон, привлекающий к нам тех, с кем мы живем, она внушает нам добродетель, доброту, чувствительность, благодарность и любовь к человечеству»[39]. Представляют интерес ее суждения о деликатности, проявления которой весьма разнообразны и неуловимы. К ним она относит самопожертвование, внимание к несчастным, прощение обид, оплату за них благодеянием, верность и многие другие положительные человеческие качества. Сам писатель «невинную веселость» считал одной из характернейших особенностей своего детства. При таких позитивных условиях психосоциального развития, при которых вся жизни ребенка обустроена в его интересах, и ему дана свобода активной деятельности без постоянных угроз наказания со стороны взрослых, когда он становится субъектом живых социальных связей и получает все необходимое для достижения внутренней гармонии и силы, Толстой не мог не стать личностью, жизнь которой была настоящим триумфом, несмотря на все трудности и невзгоды, выпавшие на его долю. В своей взрослой жизни он неоднократно проявлял гражданское мужество и не побоялся прослыть правовым нигилистом, когда во имя естественных прав человека, стал резко критиковать антигуманные общественно-правовые отношения, сложившиеся в современном мире. Так, в своем «Письме студенту о праве» (1909 г.) Толстой с возмущением отвергает обвинения в незнании природы этики и права, высказанные в его адрес Л.И. Петражицким. По представлению русского писателя, «правом в действительности называется для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им – властвующим, выгодно, для подвластных же правом называется разрешение делать все то, что им не запрещено. Право государственное есть право отбирать у людей произведения их труда, послать их на убийства, называемые войнами, а для тех, у кого отбирают произведения их труда и которых посылают на войны, право пользоваться теми произведениями своего труда, которые еще не отобраны от них, и не идти на войны до тех пор, пока их не посылают. Право гражданское есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землею и капиталами»[40].

«Родительский набор» необходим для укрепления социальных связей ребенка, поскольку его функциональное значение заключается в поддержке и усилении самоконтроля, самоуправления и самонаказания, без которых он не сможет установить нормальные отношения с другими людьми. Данный набор необходим для постепенного развития чувства моральной ответственности ребенка и получения им первых представлений о роли и функциях социальных институтов, оказывающих на него какое-либо воздействие. Благодаря «родительскому набору» начинают развиваться такие моральные качества как человечность, справедливость, совесть, верность и патриотизм.

Наибольшим влиянием на малыша обычно пользуется семья, которая и является тем социальным институтом, который осуществляет его первичную правовую социализацию. Будучи включенной в нормативную систему социума, она является носителем определенного духовно-нравственного и ценностно-правового комплекса, посредством которого проводится правовая социализация ребенка, а также определяются его социальные функции, персональная роль и общественный статус. В этом смысле семьи обладают разными возможностями и общественным потенциалом. «Там, где ребенок, сейчас столь охочий до строгого управления собой, может постепенно развивать чувство моральной ответственности, там, где он может получить некоторое представление об институтах, функциях и ролях, которые будут благоприятствовать его ответственному участию, – он будет добиваться приятных достижений во владении орудиями и оружием, в умелом обращении со значимыми игрушками и в уходе за младшими детьми»[41]. Для малыша родители обычно и олицетворяют собой тот духовно-нравственный и ценностно-правовой комплекс, субъектами которого они являются. И здесь очень важно, чтобы слова и поступки взрослых не расходились друг с другом. У ребенка развиваются стойкие регрессии и глубокие обиды, когда он узнает, что сами родители не живут по совести, т. е. по тем правилам, которые они декларируют. В этом случае может возникнуть один из глубочайших конфликтов человеческой жизни, когда появляется ненависть к тому родителю, который ранее олицетворял духовно-нравственную и ценностно-правовую систему, искренне принятую ребенком, но который сам же неоднократно нарушал ее нормы, лицемерно и ханжески изворачиваясь для того, чтобы уйти от ответственности. Эриксон предупреждает, что у человека, пережившего такой конфликт в детстве, может образоваться гремучая смесь подозрительности, способности изворачиваться и сильной тяги к ханжескому морализаторству, которая опасна как для него самого, так и для его окружающих. Например, демонстрация своей правоты такими людьми может быть ими использована против других в форме постоянного, но объективно не имеющего позитивного социального смысла и совершенно не терпимого, поучающего надзора, когда доминантой такой деятельности становится именно запрет, а не стимулирование общественной инициативы и активности контролируемых индивидов.

Общественные институты предлагают ребенку систему нравственных представлений и моральных ограничений в образе идеальных взрослых, достаточно привлекательных для замены в их сознании морально устаревших идеалов сказочных героев. Именно данной возрастной группе больше всего свойственно стремление к быстрой учебе и извлечению максимальной пользы из своих учителей. Результатом третьей стадии ранней социализации является не только введение моральных установок, ограничивающих дозволенность собственных действий, но и задание направления движению к общественно-правовым идеалам, т. е. «к возможному и реальному, которое позволяет мечты раннего детства связать с целями активной взрослой жизни»[42].

Четвертая стадия первичной правовой социализации ребенка приходится на возраст от шести до одиннадцати лет. Ее отличительной особенностью является выбор ребенка между такими базисными полюсами, как трудолюбие и чувство неполноценности. При нормальных психосоциальных условиях у детей этого возраста происходит достаточно быстрое формирование первичных правовых представлений, которые объективно необходимы для позитивного развития процессов их правовой социализации. Правовое мышление ребенка отличается конкретностью, эгоцентричностью и персонифицированностью, что на данной стадии придает свою специфику использованию механизмов социализации. Если ребенку рассказывают о законе, то он представляет конкретного субъекта правоохранительных органов – судью или милиционера. Когда ему говорят о правонарушении, то данное понятие может закрепиться в его правосознании как образ конкретного хулигана или воришки. Если с ним беседуют о государственной власти, то он представляет себе премьер-министра или президента. Его мыслительные операции имеют характер чувственного и очевидного, но не абстрактно-теоретического и глубинного постижения правовой реальности. Поэтому «необходимо усиленно развивать способности ученика начальной школы к обобщенному, абстрактному и формально-логическому мышлению. При активной работе в данном направлении он начинает правильно пользоваться понятиями власти, закона, индивидуальных прав, свободы, равенства и т. п. В начальных классах по мере общего когнитивного развития у ребенка происходит первое важное изменение правового мышления, когда оно достигает первичного абстрактного уровня»[43]. Характерной особенностью ребенка данной возрастной группы является его своеобразный персоноцентризм, когда им оцениваются правовые явления главным образом по их последствиям для отдельных людей. Он еще не способен увидеть их значения для общества в целом. Другим его характерным свойством выступает детский «авторитаризм» (Дж. Адельсон). Это проявляется в том, что для детей вполне естественно подчиняться взрослому, будь то учитель, милиционер или чиновник. Общественную деятельность старших им еще сложно правильно оценить с точки зрения ее рациональности или честности. Кроме того, дети считают суровое наказание каждого преступника правильным и справедливым.

В этом возрасте дети обычно неосознанно пользуются своими естественными правами и свободами. Но требование нынешнего времени таково, что они уже начинали осознанно входить в мир своих прав на данной стадии социализации. Для этого нужно, чтобы взрослые познакомили их не только со своими правами, зафиксированными Декларацией прав ребенка, но и теми обязанностями, которые уже на них накладывает общество. Осознанное вхождение ребенка в мир своих прав не может быть достигнуто их простым заучиванием. Здесь важно дать ребенку самому ощутить особую духовно-нравственную атмосферу, представляющую собой фундаментальную основу «правового поля». У детей должно появиться чувство самоценности и на ее основе уважение прав других людей. Взрослым нужно создать все условия для их правовой защищенности, чтобы начать формировать у детей социальную потребность жить в свободной и правовой общественной среде.

По мнению Эриксона, жизнь человека «сперва должна быть школьной жизнью, независимо от того, происходит ли обучение в поле, джунглях или классе»[44]. Ребенку необходимо побыть в роли работника и потенциального кормильца. Он должен научиться завоевывать признание, занимаясь полезным и нужным делом. И чтобы его деятельность была успешной, ему необходимы первичные правовые знания, а также проявление уважения прав и свободы Другого. На этой стадии социализации дети получают систематическое обучение во всех культурах. Современное общество отличается большим спектром профессиональных специализаций, что делает необходимым обучение ребенка тем предметам, которые делают его грамотным и обеспечивают для него возможность широкого выбора профессий.

Четвертую стадию первичной социализации ребенка можно считать своего рода пропедевтическим курсом основ правовой культуры общества, при прохождении которого он получает относительно систематизированное знание о своих основополагающих естественных правах и свободах (право на жизнь, защиту, здоровье, образование, членство в детской ассоциации, возможность иметь семью и т. д.). Сведения о значительной части других прав (социальных, экономических, политических и культурных) лучше давать в школе на следующей стадии социализации, когда ученики могут понять и осознать их ценность. За время, проведенное в начальной школе, дети должны получить первые правовые навыки общественной жизнедеятельности для того, чтобы суметь найти правильный алгоритм решения простых правовых проблем бытового характера. И весьма важно еще то, что они должны переходить на следующую ступень социализации с верой в свои силы и чувством реальной возможности самостоятельного осуществления общественно-полезной деятельности.

На четвертой стадии правовой социализации существует опасность развития у детей чувства неадекватности и неполноценности. Если ребенок получает негативный опыт и отрицательные эмоции от использования им орудий труда и применения первых полученных рабочих навыках, а также от общения со своими сверстниками и занимаемого среди них положения, то из-за отчаяния, вызванного этими неблагополучными обстоятельствами, он может отказаться как от идентификации себя с детьми свой возрастной группы, так и от необходимой для его социализации общественно-полезной деятельности, при осуществлении которой он потерпел неудачу. Потеря надежды на уважение среди сверстников и почетного места в детской ассоциации может его отбросить назад в процессе личностного становления. Такой ребенок начинает испытывать «отчаяние от своего оснащения в мире орудий и в анатомии и считает себя обреченным на посредственность или неадекватность»[45]. При таком регрессивном психосоциальном развитии ребенка становится очень важным, чтобы действующие социальные институты (семья, школа, центры психологической помощи) пришли к нему на помощь и сумели осуществить комплекс мероприятий по его ресоциализации. Особое значение при их проведении имеет начальная школа, которая должна нивелировать последствия тех ошибок и просчетов, которые допустили родители в процессе воспитания своего ребенка.

Эриксон предупреждает о существовании двух фундаментальных угроз как для личностного становления ребенка, так и для общества в целом. Они возникают в процессе развития буржуазных отношений в обществе.

Первая угроза возникает, когда дети начинают чувствовать, что их статус в школе зависит от цвета кожи, фасона одежды или происхождения родителей, но не от успехов в учебе, которые и должны определять их ценность как учащихся. К сожалению, во многих современных российских школах появился подобный пошлый мелкобуржуазный этос установления статуса ученика, который может напрямую зависеть от наличия у него модного и дорогого сотового телефона или престижной работы его родителей. Подобные деформации морального сознания приводят к неадекватному восприятию ребенком паттерн современной правовой культуры.

Следует отметить, что значительную роль в процессе формирования основ правовой культуры младших школьников, играет воспитание у них чувства ответственности и долга. Особенно важно разъяснять ученикам начальных классов принцип личной ответственности каждого за свои поступки, и конкретно показывать степень соответствия последних не только школьным правилам для учащихся, но также юридическим и моральным нормам. Но здесь возникает вторая угроза, которую Эриксон считает более фундаментальной по сравнению с первой – «ограничение человеком самого себя и сужение своих горизонтов до границ поля своего труда, на который, как сказано в Библии, он был осужден после изгнания из рая»[46]. Он легко превращается в конформиста, нерассуждающего раба техники и ее хозяев, когда начинает верить в то, что работа – это его единственная обязанность, а профессия и должность – главный критерий его ценности как человека. Такая ценностная установка может зародиться на четвертой стадии социализации и в итоге привести индивида к отчуждению от своей сущности, когда он, потеряв смысл своего существования, становится ущербной личностью со спутанным правосознанием. Исповедуя такие ценности человек отчуждается от других людей, становится не субъектом прав и свобод, а лишь объектом правовых отношений. Поэтому на данной стадии психосоциального развития ребенок должен быть не только объектом, но и субъектом правовой социализации. Как субъект он выступает прежде всего как член детской ассоциации или учебного коллектива, а это значит, что ребенок может принимать активное участие в различных общественных и воспитательных мероприятиях. Младшие школьники, которые овладели основами правовой культуры, имеют возможность непосредственно позитивно влиять на учащихся, нарушающих моральные и правовые нормы. Тем самым они способны положительно влиять на поведение своих товарищей, побуждая их следовать правовым и нравственным императивам.

При успешном завершении четвертой стадии первичной правовой социализации детство (в узком смысле этого слова) заканчивается и начинается отрочество, которое переходит в юность. Следующая стадия приходится обычно на возраст от двенадцати до восемнадцати лет и при ее прохождении ребенок сталкивается с такими фундаментальными проблемами как самоидентификация и смешение психосоциальных ролей. Выбор алгоритма их решения подростком проходит в контексте созданных им идеалов семьи, морали и права, которые зачастую слишком оторваны от реалий общественных отношений. В современном мире социально-правовая действительность сильно проигрывает перед возвышенными общественными идеалами юности. Поэтому многие молодые люди склонны самостоятельно вырабатывать, а чаще принимать уже готовые радикальные теории и мировоззрения, претендующие на снятие всех общественных противоречий и установление «царства правды» на земле. В этом возрасте подростки полагают, что «создать идеал на практике не труднее, чем вообразить его в теории»[47]. Существует угроза, что в силу своих психосоциальных особенностей они могут стать легкой добычей ультрарадикальных политических деятелей, которые управляют ими с помощью небольшого набора примитивных технологий манипуляции сознанием.

На пятой стадии правовой социализации у подростков появляется отличное от прежнего, новое мироощущение и мировосприятие. Это связано не только с физиологическим созреванием, но и с тем, что в процессе психосоциального развития у них становится более развитой способность к обобщению и абстрагированию. Новый взгляд на жизнь составляет основу иного, отличного от предыдущего, и уже гораздо менее инфантильного правосознания, формирование которого напрямую зависит от качества связей субъекта с его социальным окружением. Если качество этой связи было положительным, то подросток сумеет благодаря развившейся у него способности к обобщению объективно определить свой социально-правовой статус, а также понять и осмыслить необходимость выполнения им соответствующего комплекса общественно-правовых ролей. При успехе психосоциальной самоидентификации молодой человек ясно осознает свое место в обществе и куда надо ему дальше двигаться, чтобы полностью реализовать свой духовный потенциал. Если же качество этой связи имеет негативный характер, то из-за ее противоречивости и хаотичности ребенок не может идентифицировать свое «Я», у него происходит путаница в выборе тех социальных ролей, которые он уже должен выполнять в силу имеющихся объективных общественных потребностей и которые ему так непоследовательно и противоречиво навязывается его ближайшим окружением.

Каждое общество должно стремиться к тому, чтобы все его члены могли идентифицировать себя адекватно своему экзистенциальному «Я» с учетом объективно сложившейся общественно-исторической ситуации. Если они этого не могут сделать в силу различных субъективных и объективных обстоятельств, то процессы их самоидентификации начинают идти по негативному сценарию в русле деперсонализации и отчуждения, что рано или поздно сделает маргинальным сознание этих людей. Субъект со спутанными социальными ролями неизбежно отчуждается как от собственных личностных духовных потребностей и персональных интересов, так и от выполнения общественного долга и гражданских обязанностей. Его спутанное правосознание может детерминировать девиантное поведение. «Если из-за неудачного детства или тяжелого быта подросток не может решить задачу идентификации и определить свое «Я», то он начинает проявлять симптомы путаницы ролей и неуверенность в понимании того, кто он такой и к какой среде принадлежит. Такая путаница нередко наблюдается у малолетних преступников. Девочки, проявляющие в подростковом возрасте распущенность, очень часто обладают фрагментарным представлением о своей личности и свои беспорядочные половые связи не соотносят ни со своим интеллектуальным уровнем, ни с системой ценностей. В некоторых случаях молодежь стремится к «негативной идентификации», т. е. отождествляет свое «Я» с образом, противоположным тому, который хотели бы видеть родители и друзья»[48]. Путаница ролей может быть обусловлена той исторически сложившейся социокультурной ситуацией, в которую погружен человек.

Если на предыдущих стадиях правовой социализации родители занимают доминирующее положение в качестве ее агентов, то на пятой ступени психосоциального развития ребенка их влияние становится гораздо более косвенным. Сильное воздействие начинают оказывать сверстники, учителя, тренеры, молодежные лидеры, друзья семьи, соседи и т. д. На данной стадии постепенно уже начинают вступать в свои права ведущие агенты вторичной правовой социализации – сотрудники правоохранительных органов, представители администраций образовательных учреждений, религиозные и общественно-политические деятели, СМИ и т. д. По мнению Эриксона, если родители поддерживали процесс формирования у подростка таких качеств как доверие, самостоятельность, предприимчивость и умелость, то у него значительно возрастают шансы на успешное преодоление пятого возрастного кризиса, суть которого выражается в необходимости психосоциальной самоидентификации ребенка. Если же их роль не была позитивной, то особое значение тогда приобретают другие агенты социализации, которые потенциально могут оказать сильное и благотворное воздействие на недоверчивого, излишне стыдливого, неуверенного, преисполненного чувства вины и неполноценности подростка.

Можно согласиться с утверждение Д. Элкинда, что иногда лучше идентифицировать себя с наркоманом, хиппи или малолетним преступником, чем вообще не иметь своего «Я»[49]. Поскольку даже девиантная самоидентификация подростка позволяет ему достаточно четко структурировать аксиологическую компоненту своего правосознания, которую агенты правовой социализации смогут затем корректировать и перестраивать с помощью имеющегося у них набора социально-педагогических методов и средств. Если же подросток не идентифицировал своего «Я» даже на основе девиантной матрицы выбора общественных ролей, то он становится субъектом «спутанного» измененного правосознания, которое в силу слабости своей формы, изменчивости и непостоянства своих аксиолантов будет перманентно уходить в себя, ускользая от позитивного воздействия агентов правовой социализации.

В силу ряда исторических и социокультурных причин значительная часть русского народа не может определиться со своей социальной ролью, поскольку не обладает законченными формами общественного сознания. Эту особенность замечал еще Н.А. Бердяев: «Русский народ очень одаренный, но у него сравнительно слабый дар формы. Социальная стихия опрокидывает всякую форму. Это и есть то, что западным людям, особенно французам, у которых почти исчезла первичная стихия, представляется варварством»[50]. Это отличительное свойство русского народа вызывает порой сильное

раздражение у представителей других этносов. И в отличие от Бердяева, грузинский философ М.К. Мамардашвили весьма жестко оценивает этот «слабый дар формы» сознания русского человека в своей работе «Жизнь шпиона». По его мнению, в общении с испанцем русский человек становится более испанцем, чем сами испанцы, с французами – более француз, чем французы, и т. д. И кто же русский все-таки на самом деле? – спрашивает себя грузинский «шпион». И отвечает на этот вопрос анекдотом, прозрачно намекая на отсутствие общественной перспективы и наличие творческой импотенции у русских как исторического народа. «Однажды королева призывает ко двору известного комедианта и просит изобразить самых знаменитых персонажей, образы которых ему пришлось воплощать. Актер играет Дон Карлоса, Гамлета… великих любовников театрального репертуара. В конце концов, восхищенная королева просит, чтобы он представил самого себя. И следует ответ коленопреклоненного человека: «Извините, ваше величество, в личной жизни я – импотент»[51].

Определение ребенком своего «Я» и той социальной роли, которую ему суждено выполнять, еще не означает, что этот выбор является окончательным и неизменным. Эриксон был убежден, что в силу своей динамичности и изменчивости жизнь человека дает ему возможность решать свои психосоциальные проблемы на более поздних стадиях его личностного становления в качестве субъекта общественных отношений. Социум оказывает на него постоянное давление, которое далеко не всегда имеет позитивный характер с точки зрения развития его духовного потенциала. В силу своих ментальных особенностей русский человек склонен радикально менять свои жизненные установки и ориентиры. Это чаще всего вызвано тем, что его не устраивает та система общественных ценностей, которую он вынужден принимать. По Бердяеву, даже «русский купец старого режима, который нажился нечистыми путями и сделался миллионером, склонен был считать это грехом, замаливал этот грех и мечтал в светлые минуты о другой жизни, например, о странничестве или монашестве»[52].

Прежде всего подростков заботит то, как их оценивают другие значимые для них субъекты общественных отношений, и насколько эта оценка отличается от их собственных представлений о себе. Перед ними остро стоит задача революционной трансформации прежней системы социально-правовых ролей и навыков с целью их корреляции со значимыми и привлекательными для них моделями общественного поведения субъектов права, которые благодаря этому могут выполнять функцию агентов правовой социализации.

Процесс поиска молодыми людьми своей идентичности проходит на основе выбора первичных ориентиров («эссенции» или «экзистенции») в качестве доминант своего общественно-правового поведения. Если в экзистенциальной психологии отдается приоритет существованию (экзистенции) человека по сравнению с его сущностью, то В. Франка придерживается противоположной позиции: «…сущность в конечном счете не зависит от существования; «эссенция» не зависит от «экзистенции», и поскольку она имеет эту свободу, она имеет превосходство над «экзистенцией»[53]. На наш взгляд, в идеальной модели личности эссенция и экзистенция человека должны совпадать. И, несмотря на то что этот идеал невозможно достигнуть в силу объективной зависимости молодого человека от той конкретной общественно-исторической и правовой ситуации, в которую он погружен, тем не менее, он должен к этому стремиться всеми силами. Через самоидентификацию подросток пытается определить смысл своей жизни и условия его обретения, поскольку в этом возрасте он уже начинает осознавать фундаментальные антропологические проблемы, стоящие перед ними: прав и обязанностей, нравственного выбора и социальной ответственности, свободы и детерминизма, мужества и неуверенности в себе, общения и одиночества. Основной целью правовой социализации должно быть формирование личности, умеющей оставаться самой собой и достойно жить в напряженном пространстве социально-правовых конфликтов, пронизывающих ее общественное бытие.

Молодым людям приходится вести сражения за выбранную ими форму эго-идентичности, которая представляет собой «накопленный опыт способности эго интегрировать все идентификации со злоключениями либидо, со способностями, развивающимися из задатков, и с возможностями, предлагаемыми социальными ролями»[54]. В процессе поиска своего «Я» и отстаивания своего естественного права на идентичность они могут выбрать в качестве своих противников вполне достойных и положительных людей, которые не разделяют созданных ими идеалов и могут своими действиями ущемлять их интересы.

Психосоциальной причиной гипертрофированного радикализма молодого человека является его внутренняя раздвоенность и дискретность, ставшие следствием прошлых неудач разрешения возрастных психосоциальных проблем, сочетающиеся с внешним противоречивым и разорванным отношением к нему влиятельных агентов социализации. Внутренняя опустошенность и чувство отсутствия реальных перспектив социальной карьеры толкает его на путь борьбы за свое «Я», требующего достойного общественного и правового статуса.

Современные радикалы и революционеры пытаются использовать в своих политических целях фундаментальную потребность молодежи самоидентифицироваться, найти и отстоять свое «Я» в глобализирующемся полисистемном социокультурном пространстве. В борьбе за свою идентичность некоторые молодые люди склонны к некритическому восприятию крайних социальных установок и необоснованному признанию соответствующей системы радикальных общественно-правовых ценностей, которую они принимают идолопоклоннически. В их аксиологической компоненте правосознания такие общественно-правовые идеалы приобретают статус универсальных абсолютов, лежащих в основе высших формул достижения справедливости. Именно такие молодые люди становятся идейными борцами за справедливость в различных молодежных экстремистских движениях: от спортивных и религиозных до политических и националистических. Из-за юношеского максимализма, вызванного во многом «злоключениями либидо», им представляется, что в силу своей непогрешимости они возобладали абсолютной истинной. Об опасности воплощения в реальную жизнь утопических идей добра, претендующих на абсолютную истину, предупреждал еще С.Л. Франк: «Все горе и зло, царящее на земле, все потоки пролитой крови и слез, все бедствия, унижения, страдания, по меньшей мере на 99 % суть результаты воли к осуществлению добра, фанатической веры в какие-то священные принципы, которые надо немедленно насадить на землю, и воли к беспощадному истреблению зла; тогда как едва ли и одна сотая доля зла и бедствий обусловлена действием откровенно злой, непосредственно преступной воли»[55]. Экстремистки настроенная молодежь не осознает опасность утопических идей «добра» из-за неудачного разрешения фундаментальных психосоциальных кризисов, малого жизненного опыта и «злоключений либидо».

По мнению Эриксона, примитивные и безжалостные тоталитарные идеологии особенно привлекательны для молодежи тех стран и общественных групп, которые в силу развития общественно-экономического прогресса утрачивают свою социальную идентичность (родовую, аграрную, национальную, классовую, правовую) и сталкиваются с глобальной эмансипацией и расширяющимся информационно-коммуникативным пространством. Это цивилизационное столкновение усложняет процесс самоидентификации молодых людей на российском социокультурном пространстве, поскольку привносимые глобализацией новые паттерны вносят в их умы сумятицу, которой и пытаются воспользоваться всякого рода манипуляторы. Необходимо также отметить, что депрессивные в экономическом смысле российские регионы становятся своего рода фабриками по «производству» деликвентной молодежи, которая не может реализовать свой творческий потенциал из-за того, что внешние неблагоприятные обстоятельства не позволяют ей профессионально идентифицироваться в соответствии со своими склонностями, способностями и талантами. Ведь «в большинстве случаев жизнь отдельных молодых людей нарушает неспособность установить именно профессиональную идентичность»[56]. Чтобы спасти себя от полной деградации им приходиться «сверхидентифицироваться» с неформальными группировками, в которую они входят (плата за вхождение – потеря индивидуальности), и фактически деперсонализироваться, растворяясь в своей клике – монополизированном сообществе людей, недовольных своим социальным статусом и низко оценивающих систему нравственных и правовых ценностей, доминирующую в обществе. Такие молодые люди могут отличаться в высшей степени интолерантностью и вести себя агрессивно по отношению ко всем Другим, отличающимся от них цветом кожи, происхождением, культурными традициями или даже тем, что их дом находится на чужой улице. Эта нетерпимость есть всего лишь неадекватная защита от реальной угрозы стать субъектом «спутанного» сознания, которое потеряло свое «Я».

Подростки склонны создавать неформальные группировки, которые помогают им временно справляться с имеющимися трудностями идентификации. В рамках своей неформальной группы у них возникают общие образцы (стереотипы) восприятия, фильтрации и интерпретации полученной информации о себе, друзьях и врагах. Близкие им по духу товарищи помогают преодолевать комплексы неполноценности. Но если все-таки у подростка остаются сильные сомнения в собственной половой идентичности (например, из-за невозможности играть мужскую социальную роль вследствие постоянных унижений со стороны взрослых), то в его жизни могут появиться с высокой степенью вероятности деликвентные эпизоды.

Правосознание подростка отражает переходную психосоциальную стадию между детством и взрослостью. Поэтому в его правовой идеологии и системе аксиолантов присутствуют как нравственноправовые ценности, усвоенные им еще будучи ребенком, так и начала правовых представлений, которые ему еще только предстоит развить во взрослой жизни. В процессе выбора общественно-правовых идеалов, которые могли бы стать одним из оснований идентичности, молодые люди «сталкиваются лицом к лицу с проблемами идеологии и аристократии в их самом широком смысле, состоящем в том, что в пределах определенного образа мира и предопределенного хода истории к власти всегда приходят лучшие люди, а сама эта власть развивает в людях самое лучшее»[57]. Молодые люди могут стать правовыми нигилистами или впасть в инфантильную апатию, когда убеждаются в том, что преуспевающие в обществе люди с высоким формальным статусом не желают брать на себя обязательств быть лучшими из лучших и быть социально ответственными гражданами.

Таким образом, в первичной правовой социализации человека можно выделить пять стадий, при прохождении каждой из которых он переживает определенный психосоциальный кризис, являющийся фундаментальным для его личностного становления, поскольку оказывает существенное воздействие на процесс формирования его правого сознания. В процессе прохождения первой стадии у ребенка складывается базовая установка (доверие или недоверие) к окружающему миру, которая в итоге определяет институциональные гарантии для принципа правопорядка. Во время второй стадии социализации появляются базисные аттитюды либо на самостоятельность и автономность, либо на патологическое сомнение и стыд, детерминирующих отношение ребенка к разрешениям и запретам взрослых, которое впоследствии распространяется на моральные нормы и юридические законы. Результатом третьей стадии является не только введение моральных установок, ограничивающих дозволенность собственных действий, но и задание направления движению к возможному и реальному, которое связывает мечты раннего детства с целями активной общественно-правовой деятельности. Четвертую стадию можно считать своего рода пропедевтическим курсом основ правовой культуры общества, при прохождении которого ребенка получает первичные знания о своих основополагающих естественных правах и свободах. При прохождении пятой стадии у подростка появляется возможность благодаря развившейся у него способности к обобщению адекватно определить свой социально-правовой статус, а также понять и осмыслить важность выполнения им определенного комплекса общественно-правовых ролей. Здесь важно также отметить, что преодоление стадийного психосоциального кризиса еще не гарантирует от появления других его решений на более поздних этапах правовой социализации.

1.3. Вторичная правовая социализация

Поиск решения проблемы вторичной правовой социализации относится к числу актуальных вопросов современного социально-антропологического дискурса. Ведь в глобализирующемся и трансформирующемся мире перманентно происходят парадигмальные изменения в системе правовых ориентиров, установок и ценностей человека. Глобализация разрушает традиционные общественные уклады и создает кросскультурное социальное пространство, где одним из доминирующих факторов становится жесткая конкуренция. Чтобы не быть аутсайдером в этой конкурентной борьбе и адекватно реагировать на внешние вызовы и угрозы, человек должен динамично развивать свои творческие способности и уметь адаптироваться к меняющимся общественно-правовым условиям, не изменяя при этом своим экзистенциальным интересам. Поэтому одной из основных функций вторичной социализации является трансформация системы общественно-правовых ценностей личности с целью ее адаптации (без экзистенциального раздвоения) к новым реалиям жизни. Правовые установки и поведенческие ориентиры современного человека должны соответствовать духу нового времени.

Фундаментальную угрозу для успешного протекания процесса вторичной правовой социализации представляет отчуждение индивида от своего «Я». Из-за собственного конформизма и в угоду внешним силам он может отказаться от своих духовных запросов и интересов. Это приведет его к глубокому внутреннему опустошению и моральной деградации.

Правовая социализация должна иметь гуманистическую направленность, когда в качестве ее основной задачи выступает формирование системы правовых аксиолантов и установок, которые способствовали бы раскрытию всего творческого потенциала личности. Она не должна носить авторитарного характера, поскольку в противном случае неизбежно будет способствовать ущемлению естественных прав и свобод человека. Объективное право превращается при авторитарных общественных отношениях лишь в один из инструментов социального насилия, используемого для закрепощения личности. Авторитарная правовая социализация является по своей сути процессом отчуждения индивида от своих прав и свобод, когда он становится не субъектом (носителем и творцом) права, а лишь объектом права Другого. Ему приходиться отказываться от многих базовых ценностей (свободы, справедливости, гуманизма), которые должны лежать в основе трансформирующейся системы аксиолантов современной правовой культуры. В последнее время многие традиционные ценности утрачивают свое значение под воздействием глобализации и общественного прогресса.

В той или иной степени элементы авторитаризма присутствует практически в каждом психосоциальном механизме правовой социализации человека, поскольку предполагают применение различных санкций за его проступки с целью коррекции поведения. Но доминантами они становятся лишь при авторитарных социальных отношениях, когда эгоистические интересы тоталитарных лидеров политических организаций и общественных объединений (молодежных, клановых, религиозных и т. д.) ставятся ими выше базовых ценностей и первичных добродетелей человека. Авторитарная политическая элита создает для граждан моральный кодекс, в котором главными и первичными добродетелями признаются верность «сюзерену», терпение и покорность. По сравнению с ним установки естественного права становятся чем-то второстепенным. Поэтому авторитарная правовая социализация приводит к амбивалентной «ненормальности» правосознания человека, когда он испытывает когнитивный и аксиологический диссонанс из-за несогласованности норм естественного права и «законных» требований авторитарной элиты.

Русский правовед И.А. Ильин утверждал, что правосознание – это «некая духовная дисциплинированность инстинкта, которая вызывает в нем живое чувство ответственности и сообщает ему известное чувство меры во всех социальных проявлениях человека»[58]. Авторитаризм в общественных отношениях вызывает у человека «неживое», «некрофильное» чувство ответственности, совершенно искаженное чувство меры, отрицание фундаментальных ценностей и первичных добродетелей. Мыслитель-гуманист Э. Эриксон относит к первичным добродетелям надежду, силу воли, целеустремленность, компетентность, верность, любовь, заботу и мудрость. По мнению американского психоаналитика, данные личностные качества формируются у человека в процессе успешного преодоления им восьми стержневых возрастных психосоциальных кризисов. Этот перечень базисных добродетелей «эволюция заложила как в базальный план стадий жизни, так и в базальный план институтов человека»[59]. Успех вторичной правовой социализации индивида напрямую зависит от полноты набора у него фундаментальных личностных качеств. Отсутствие у субъекта какой-либо из первичных добродетелей приводит к спутанности его правосознания, мешающей адекватно оценить правовую реальность и найти правильные ориентиры для общественной деятельности.

Сущность правовой социализации человека заключается в необходимости последовательного преодоления ряда психосоциальных проблем, генетически связанных с фундаментальными возрастными кризисами и обретением им статуса полноценного субъекта общественно-правовых отношений. Пять базисных возрастных кризисов детерминируют для агентов первичной правовой социализации соответствующее количество актуальных задач, направленных на формирование у человека: во-первых, фундаментальной установки на доверие к окружающему миру, являющейся психосоциальным истоком институциональных гарантий принципа правопорядка; во-вторых, аттитюдов на самостоятельность и автономность, определяющих отношение к разрешениям и запретам, которое впоследствии будет распространено на моральные нормы и юридические законы; в-третьих, нравственно-правовых установок, ограничивающих дозволенность собственных действий по отношению к Другому и задающих стратегическое направление движению к возможному и реальному, которое связывает мечты раннего детства с целями активной общественно-правовой деятельности; в-четвертых, системы аксиолантов, гармонично связанных с ценностями правовой культуры общества; в-пятых, комплекса представлений о естественных правах и свободах, социально-правовом статусе личности и гражданских обязанностях. Необходимо здесь также отметить, что из-за наличия ряда негативных факторов в развитии российского суперэтноса (необычайной силы исторической инерции, авторитарных традиций, сложных геополитических условий, глобальных вызовов «гонки наций») успешное решение данных задач требует приложения значительных усилий со стороны агентов правовой социализации. Если их не удается разрешить за период раннего становления человека (первичной социализации), то их решение вынужденно переносится на время его прохождения вторичной правовой социализации, когда субъект уже сформировался как личность. Данное обстоятельство значительно усложняет работу агентов социализации. Для комплексного решения этих фундаментальных задач нужно целенаправленно осуществить ряд сложнейших социальных мероприятий, проведение которых является объективной необходимостью для успешной модернизации российского общества.

Отличительным признаком вторичной правовой социализации является то, что ее объектом выступает взрослый человек. «Вторичная социализация – это каждый последующий процесс, позволяющий уже социализированному индивиду входить в новые сектора объективного мира его общества»[60]. В процессе вхождения в новые области ему суждено пережить три возрастных психосоциальных кризиса. При успешном их преодолении человек становится обладателем таких базисных добродетелей, как Любовь, Забота и Мудрость. Тогда уже можно говорить о его зрелости и целостности как субъекте общественно-правовых отношений. Поэтому нельзя полностью согласиться с мнением социологов П. Бергера и Т. Лукмана о том, что вторичная социализация представляют собой интернализацию институциональных или институционально обоснованных подмиров, которые в основном «представляют собой частичные реальности, в отличие от «базисного мира», приобретенного в процессе первичной социализации»[61]. Вторичная социализация интернализирует не только частные подмиры, но и формирует такие базисные человеческие качества, как постнарциссическую любовь к Другому, заботу о молодом поколении и мудрое стремление к порядку и смыслу. Становление этих качеств определяет периодизацию вторичной правовой социализации человека.

Каждое базисное качество человека является одной из системообразующих детерминант его правового сознания, характеризующегося эмоционально-чувственными, аксиологическими, когнитивными и нормативными составляющими, набор которых имеет для каждого индивида не только общий, но и частный характер. Но этому личностному набору компонент требуется легитимация, т. е. признание социумом его уместности и соответствия паттернам существующей общественно-правовой системы. В процессе исторического развития данная система трансформируется, и соответственно этому процессу меняются принципы, порядок, правила, духовные и материальные символы легитимации.

Для установления надежных коммуникативных связей субъекту необходимо усвоение специфическиролевого словаря, который поможет ему передавать и получать смысловую и оценочную информацию, необходимую для защиты своих прав и свобод. Данный словарь является результатом интернализациии ценностно-смысловых полей с набором соответствующих доминант, отражающих особенности и статус той социальной группы, в которую входит индивид. Его субъективная идентификация заключается в поиске и даче ответа на вопрос об отношении к себе как к личности с соответствующим набором ролей и норм общественного поведения. Самоидентификация личности входит в процесс вторичной правовой социализации.

Первичная социализация закладывает фундамент для вторичной правовой социализации. Взрослый человек имеет уже сформировавшееся «Я» и свое интернализированное жизненное пространство. В процессе социализации его душевный мир нельзя заново полностью сконструировать, поэтому у субъекта правосознания могут возникнуть трудности с согласованием уже интернализованного мира с новыми интернализациями. По мнению П. Бергера и Т. Лукмана, для решения этой проблемы, т. е. установления и поддержания логичности, последовательности и согласованности вторичной социализации, «предполагается использование концептуальных процедур, интегрирующих различные системы знания»[62]. Социологи предупреждают, что этим процессом можно манипулировать, создавая дополнительные когнитивные условия, являющиеся внешними и генетически не связанными с необходимым набором личностных и профессиональных качеств, для того чтобы в общественно-ролевой иерархии человек занял место в соответствии со своими способностями и талантами. Например, в прошлом веке такие внешние условия были созданы при процедуре назначения на государственную гражданскую службу в Ирландии, когда кандидату необходимо было сдать экзамен по гэльскому языку (всего в мире насчитывается около 60 тыс. его носителей, основная часть которых проживает

в Шотландии). Знание этого языка никоим образом не способствовало выполнению чиновником своих функций, и требование владения им было дополнительным барьером для занятия государственной должности. Внешние условия затрудняют вертикальную и горизонтальную мобильность граждан. Если их становится непомерно много, то они приводят общество к застою, а затем и к большим социальным потрясениям.

В ходе социализации происходит своего рода общественное распределение правового знания, которое идет в зависимости от принадлежности субъекта к той или иной социальной группе (например, в виде классовых вариантов). Вторичная правовая социализация дает субъекту специфически-ролевые правовые знания, которые ему позволяют осуществлять свою деятельность в соответствии с нормами и стандартами, принятыми в его общественной группе. Следование индивида принятым стандартам правового поведения не вызывают непонимания и отчуждения со стороны окружающих, что дает ему возможность чувствовать себя комфортно, пребывая в своей социальной среде.

Характер вторичной правовой социализации напрямую зависит от специфики и статуса той социальной роли, которую готовится выполнять индивид. Поэтому, несмотря на то что вторичная социализация имеет свои фундаментальные психосоциальные и ментальные инварианты, тем не менее она отличается большой вариативностью, связанной с исторически сложившимся разделением труда. Так, в современном обществе человеку надо будет пройти большой и нелегкий путь, чтобы стать судьей. Его деятельность приукрашивается достаточно сложными ритуалами, символами и даже в некоторой степени фетишизмами. Например, к фетишам можно отнести молоток российского судьи, обязательное наличие которого не прописано ни в одном отечественном законе. Отношение многих судей к нему проявляется не только как к обычному предмету, с помощью которого можно привлечь внимание при объявлении своего решения или прекратить бурные споры, но и как к некоему сакральному символу безусловного признания его власти и силы.

Если же судьба не была благосклонна к человеку и ему приходится выполнять социальные роли невысокого статуса, то он вряд ли станет глубоко идентифицировать себя с ними и будет нуждаться в легитимациях компенсаторного характера. Не получая таких компенсаций, он будет выражать недовольство своим социально-правовым положением и постарается его изменить. Для этого он может даже попытаться сменить существующий политический режим или изменить весь общественный строй. Психосоциальную основу всех социальных революций составляют мотивации достижения человеком высокого личностного статуса и самоуважения. Если искусственно созданные иррациональные (с точки зрения общественного прогресса) фильтры и барьеры затрудняют смену индивидом своего статуса и той роли, которая не удовлетворяет его потребности в самореализации, то он перестанет поддерживать такой правовой порядок и неизбежно станет на очищающий путь нигилизма и революции. Для того чтобы избежать такого радикального сценария общественного развития, следует гуманизм сделать фундаментальным принципом вторичной правовой социализации. Тогда у субъекта появится возможность полностью раскрыть свой положительный потенциал личностного становления, а общество сможет пойти по пути прогресса эволюционным путем без гражданских беспорядков и революционных потрясений.

Общественное взаимодействие субъекта с агентами вторичной правовой социализации может носить формализованный и даже анонимный характер, поскольку они выполняют свою роль как институциональные функционеры, официально репрезентирующие стандарты социального поведения, и им не обязательно надо быть значимыми в других отношениях. «При вторичной социализации роли характеризуются высокой степенью анонимности, то есть они весьма удалены от их индивидуальных исполнителей»[63]. Многочисленные институциональные функционеры используют и передают субъекту одобренную элитой систему общественно-правовых ценностей. Поэтому, используя современные информационные технологии, они могут позволить себе быть анонимными, поскольку достаточно легко заменяемы. Конечно, полицейские, судьи, государственные чиновники, преподаватели вузов отличаются субъективно в большой степени друг от друга, но все они, как агенты социализации, вполне взаимозаменяемы. Этому способствует также и то, что ценностно-смысловое содержание, которое усваивает индивид в ходе вторичной правовой социализации, обладает значительным количеством ментальных инвариантов естественного права, составляющих основу общественного правосознания. Поэтому не столь важно, кто будет закреплять в сознании индивида такие ценности, как неприкосновенность частной жизни или уважение прав и свобод Другого. Важно то, чтобы эти аксиоланты были закреплены в правосознании индивида. Необходимо здесь также отметить, что анонимность агентов правовой социализации является фактором, способствующим их отдалению и отчуждению от граждан, развитию у функционеров таких негативных качеств, как безответственность, равнодушие и вседозволенность.

Одной из особенностей вторичной правовой социализации является то, что взрослый человек относительно легко может отказаться от интернализации правовой реальности, процесс которой проходит в этот возрастной период. Ведь ее суть заключается в превращении внешних социально-правовых форм в достаточно устойчивые внутренние установки, нормы и ценности. Как известно, сами внешние формы подвержены трансформации вследствие развития общественно-исторического прогресса, кроме того, коллективные представления о них в значительной степени мифологизированы. Поэтому изменения социально-правовых форм и развенчание их мифической сакральности приводят к необходимости изменения правовых представлений, имеющихся у субъекта.

Если в период своей юности молодые люди боятся потерять свое «Я» и усиленно отстаивают собственную идентичность, то новоиспеченные взрослые полны желания и готовности «слить свою идентичность с идентичностью других»[64]. Взрослые люди уже способны в полной мере проявлять свою нравственную силу, связывать себя общественно-правовыми отношениями и пойти для этого на значительные жертвы и компромиссы, не боясь потерять свою идентичность и лишиться своего «Я». Они психологически готовы контролировать проявления своих эмоций и чувств. Эти способности помогают им справляться с возникающими социально-правовыми конфликтами. Для торжества базовых добродетелей взрослые люди не должны испытывать страха по отношению к ситуациям, требующим отказа от собственных узкоэгоистических интересов. Социальную и гражданскую зрелость, готовность поступиться своими интересами и пристрастиями они должны в силу своего статуса взрослого человека проявлять в различных общественно-правовых ситуациях: заключении брачного союза, солидарной борьбе за свои трудовые права, формировании институтов гражданского общества, противодействии правонарушителям и т. д. Если человек постоянно избегает таких ситуаций, когда ему необходимо проявлять себя в качестве полноценного и зрелого субъекта права, демонстрировать свою гражданскую зрелость и накопленный социальный опыт, необходимый для личностного становления, то он рано или поздно разрывает свои социальные связи с Другим, и у него появляется глубокое чувство одиночества и изолированности, приводящее к самопоглащению и саморазрушению личности своими же узкими интересами и нереализованными мечтами.

Когда ученики 3. Фрейда спросили его о том, что обычный взрослый человек должен уметь хорошо делать в первую очередь, то он не стал вдаваться в пространные рассуждения и лаконично ответил: «Любить и работать». По мнению Э. Эриксона, основатель психоанализа в своем ответе «имел в виду общую плодотворность работы, которая не поглощала бы индивидуума до такой степени, когда он теряет свое право или способность быть генитальным и любящим существом»[65]. Под генитальностью здесь подразумевают алгоритм использования присущих определенной культуре нормативных способов подбора сексуальных партнеров, сотрудничества и соперничества между членами сообщества. Данный набор правил закрепляется в моральных и правовых нормах, регулирующих деятельность человека. Работа не должна мешать ему не только активно заниматься естественным воспроизводством, но и развивать свой духовный потенциал, устанавливая тесные коммуникативные связи с Другим на основе уважения его личных прав и свобод.

Успешность протекания процессов вторичной правовой социализации человека определяется во многом результатами преодоления им базисного психосоциального кризиса, который по своей сути есть выбор между двумя альтернативами взрослой жизни: либо это путь одиночества и социальной изоляции, ведущей к потери своей целостности как субъекта общественно-правовых отношений, когда в его психосоциальном настрое индивида доминирует чувство бессмысленности собственного существования, либо это путь любви к жизни, гуманистической социализации, коммунитарности, обретения личностью своей цельности и гражданской зрелости. Эффективность вторичной правовой социализации человека объективно зависит от наличия у него способности любить Другого, а также возможности творчески и плодотворно работать.

Гуманистическая правовая социализация представляет собой эволюционный процесс количественных (возрастных) и качественных (психосоциальных) изменений человека. Внешние вызовы, характеризующиеся возникновением на этом пути проблем и трудностей, способны значительно исказить гуманистические импульсы фундаментальных антропологических законов (установок естественного права) и даже детерминировать инволюционные тенденции. В этих случаях становится уместным говорить о неправовых формах социальной жизни и дегенеративных установках индивида.

Перед взрослым человеком стоит стержневой вопрос для его социального бытия: как выйти за пределы узких индивидуальных интересов и получить единение с другими людьми, добившись их признания его как личности? Ответы на данный вопрос могут быть совершенно различными. «Они могут воплощаться в поклонении животным, в принесении людских жертв, в милитаристских захватах, в погружении в роскошь, в аскетическом самоотречении, в одержимости работой, в художественном творчестве, в любви к Богу и любви к человеку»[66]. В своей теории любви Э. Фромм высказывает идею, что осознание человеком своей отдельности без воссоединения в любви является источником стыда, вины и тревоги. Если индивиду не удается преодолеть свою изолированность, то его ожидает безумие, когда внешний мир перестает для него существовать.

В нашем мире многие люди часто выбирает алкоголизм и наркоманию в качестве форм забвения своей изолированности и социальной отчужденности. Несмотря на усиливающуюся морально-психологическую деградацию при таком выборе, когда этические и правовые нормы перестают быть регуляторами их поведения, эти люди, тем не менее, страдают от чувства вины и угрызения совести. Они пытаются убежать от чувства одиночества и вины, находя свое спасение в алкоголе и наркотиках. Но, когда их наркотическое действие заканчивается, то внутренняя боль приходит к ним снова. Для того чтобы еще больше затуманить свое сознание, они начинают пить чаще и больше, попадая в замкнутый и порочный круг зависимости, который очень сложно разорвать без посторонней помощи и социальной поддержки. Французский писатель-гуманист А. де Сент-Экзюпери рассказывает в сказке «Маленький принц» очень невеселую историю о пьянице, который пил для того, чтобы забыть о том, что ему совестно. А стыдно ему было, как оказалось, от того, что он пьет. Маленький принц остался в большом недоумении и разочаровании от разговора с пьяницей, который ведет такое бессмысленное существование. Писатель помещает пьяницу на отдельную планету, тем самым подчеркивая его изолированность и одиночество. В реальной жизни эти люди также одиноко и бессмысленно живут на своих изолированных планетах, которые мчатся по кривой вниз к катастрофе. Они остро нуждаются в психосоциальной помощи и моральной поддержке. Но существующие механизмы социализации современного потребительского общества практически не задействованы в оказании полноценной психосоциальной помощи таким людям. Это связано с тем, что фундаментальным основанием организации современного социума стал принцип атональности и конкуренции, который способствуют дальнейшему падению аутсайдеров на социальное дно.

В потребительском обществе многие люди выбирают сексуально-оргиастический способ решения проблемы своего одиночества. Для них, «чья отчужденность непреодолима иными способами, половое удовлетворение по своим функциям не слишком-то отличается от алкоголизма и наркомании. Оно становится отчаянной попыткой избежать тревоги и страха одиночества, но в результате ведет к еще большему увеличению чувства отделенности, поскольку половой акт без любви никогда не может перекинуть мост над пропастью, разделяющей два человеческих существа. Разве что на краткий миг»[67]. Вызванная несовершенством и срывами социализации, психосоциальная изолированность таких индивидов является одной из основных причин их половой распущенности и невозможности полного искоренения проституции в современном обществе. Но ведь между существующими моральными установками, естественным правом и действующими нормами позитивного права существует генетическая взаимосвязь. Поэтому, нарушая существующий в обществе этический кодекс, человек неизбежно становится также и на путь отрицания юридических норм.

У каждого взрослого человека есть экзистенциальная потребность в осуществлении своей деятельности, матрица которой формируется в зависимости от имеющейся у него открытой системы ориентиров, установок и аксиолантов, образовавшейся в результате прохождения им базисных возрастных психосоциальных кризисов. Первый такой фундаментальный кризис, который приходится на жизнь взрослого человека, вызван объективной эволюционной потребностью в единении с Другим. В зависимости от степени успешности его прохождения начинают доминировать конструктивные или деструктивные психосоциальные установки в правосознании субъекта, определяя направленность и алгоритм его общественно-правовой деятельности. Социально-коммуникативное единение с Другим способствует плодотворной работе, благодаря которой происходит реализация творческого потенциала личности. Без уважения прав и свобод Другого невозможно установить с ним отношения на экзистенциальном уровне, на котором только и возможно созидательное объединение в совместной интеллектуальной и художественной деятельности. Если же экзистенциального единения с Другим не происходит, то индивид обречен на одиночество и изолированность, погруженность в депрессию и скуку, которые обрекают его на одну из самых страшных для живого существа мук – бездействие, приводящее человека к полной деградации как личности. «Ведь безделье означает полную импотенцию, в которой сексуальная импотенция составляет только малую долю. Спасаясь от этих невыносимых ощущений, человек готов испробовать любые средства – от сумасшедшей работы до наркомании, жестокости и убийства»[68].

Безделье становится бичом нашего времени. Благодаря научно-технической революции неимоверно возросла общественная производительность труда, ставшая объективным фактором, способствующим появлению паразитических социальных групп, которые весьма активно включаются в процесс потребления, но при этом совершенно не участвуют в общественном производстве. М. Ломоносов сравнивал таких людей с неподвижной болотной водой, которая «кроме смраду и презренных гадин ничего не производит». Социально паразитирующие индивиды быстро психологически деградируют, морально разлагаются, и поэтому обладают «спутанным» правосознанием с деформированной системой аксиолантов. Они легко преступают закон. Для того чтобы таких индивидов социализировать, их необходимо активно подключать к труду – производству духовных и материальных благ. Ведь только деятельный человек может успешно социализироваться. Духовной импотенции человека способствует застойное общество, в котором доминируют застывшие социальные формы, создающие различные препятствия для реализации им своего творческого потенциала. Мощные социальные перегородки для вертикальной мобильности, идеологическое табу на либеральные и реформаторкие идеи, экономическая стагнация, деградирующий бюрократический аппарат государственной власти – все это является факторами застойного общества, препятствующими прогрессу и становлению гуманистической направленности социализации человека, в результате которой он смог бы стать полноценной субъектом права, осуществляющим общественно-полезную деятельность и уважающего права и свободу Другого.

Отличительной чертой постиндустриального общества является его социальная мобильность и динамичность, позволяющие быстро трансформировать или менять морально устаревшие механизмы правовой социализации. В таких условиях люди имеют реальную возможность для успешной реализации своего творческого потенциала, поскольку могут относительно легко, несмотря на жесткую конкуренцию между ними, переходить из одной социальной группы в другую, меняя свое место жительства, профессию, область деятельности и статус. Они могут перемещаться из одной страты в другую и двигаться как по горизонтали, так и по вертикали социальной лестницы. Тем не менее, здесь необходимо отметить, что краеугольным камнем постиндустриального общества не стал принцип гуманизма, а тщательно культивируемая идея все возрастающего потребления. Из-за этого человек вынужден сужать свое личностное бытие до той узкой социально-производственной роли, которую он для себя выбрал. Рыночные законы становятся доминирующей силой в жизни индивида и диктуют ему свою волю. Потребительское общество преднамеренно сдерживает свободное развитие творческого потенциала личности и превращает ее в частичку человеческого капитала – интенсивного производительного фактора хозяйственной жизни, которая развивается по жестким рыночным законам. Такое буржуазное закрепощение человека, когда его значение определяется лишь через призму получения прибыли от его трудовой деятельности, приводит индивида к потере смысла своего существования и к отчуждению от социальной деятельности.

В современном буржуазном обществе социализация становится лишь средством формирования обезличенного человеческого капитала и приобретает все более авторитарный характер. Наш мир все более переполняется «маленькими людьми», которые стали его «господами» и теперь «проповедуют покорность, скромность, благоразумие, старание, осторожность и длинную вереницу остальных маленьких добродетелей»[69]. Но эти маленькие добродетели, которые не развиваются на базе фундаментальных принципов гуманизма и справедливости, не спасают мир от большого зла. Ведь именно в Европе разгорелись две мировые войны, унесшие десятки миллионов человеческих жизней. Хотя, по утверждению Ф. Ницше, нынешний европеец – это «измельчавшая, почти смешная порода, какое-то стадное животное, нечто добродушное, хилое и посредственное»[70]. Такие «стадные животные» заботятся лишь о собственном материальном потреблении. Их действия подчиняются только логике борьбы за жизненно важные ресурсы. В погоне за вещами они отчуждаются от своего экзистенциального начала, перестают быть полноценными субъектами правовых отношений и превращаются в практически обезличенные объекты, которые как товар имеют свою рыночную стоимость и соответствующие ценники. Личные права и свободы волнуют таких людей лишь настолько, насколько их нарушение затрагивает процесс материального потребления. Но человек не является вещью, поэтому он начинает испытывать экзистенциальную раздвоенность, приводящую к деформациям правового сознания. Для того чтобы избавиться от чувства раздвоения своего существования и отчуждения от своего Я, индивид может начать непомерно идентифицировать себя со своей социальной группой (клановой, этнической, религиозной, политической, профессиональной и т. д.), когда коллективные интересы начинает гипертрофированно доминировать надличностными. Вторичная социализация спасает человека от одиночества, но она не должна превращать его в некое «Оно», когда в угоду чужим социальным интересам он забывает о своем духовном предназначении, перестает быть личностью и превращается в вещь, становясь лишь элементом объективированной общественно-правовой реальности.

Конец ознакомительного фрагмента.