Правильное общество. Часть 1. Правильное общество и экономика (Хальварт Шрадер, 2014)

1. Правильное общество как справедливое общество

Мы определяем правильное общество как такое, в котором господствуют правила нашей совместной жизни, и эти правила дают нам драгоценную возможность сосуществовать, не теряя нашей индивидуальности и самовыражения. Но какие сами по себе эти правила?

Есть общие права, которыми наделены от рождения все люди: это право на жизнь – и не просто право на хоть какую-нибудь жизнь, а право на жизнь, достойную человеческого существования; право на свободу – свободу жить так, как ты сам считаешь правильным, и свободу выбирать правильное место для жизни; право на труд – не просто право на какую-нибудь работу, а право на работу, достойную человека; право на собственность – личную и частную, защищенную от проникновения других. Каждый имеет право на жизнь, и ничья жизнь не перевешивает другую; все люди пользуются равной свободой, но при этом свобода одного не должна ограничивать свободу другого; каждый человек должен иметь возможность реализовать себя в трудовой деятельности и найти способ самовыражения своей личности; независимо от того, являетесь ли вы собственником или нет, все люди одинаково обладают правом иметь собственность, которая защищена законом от посягательств других. Основной принцип распределения таких общечеловеческих прав – безусловное равенство. Но когда мы говорим о распределении других прав или благ, то здесь принципы гораздо более сложные, чем такое равенство. Для того чтобы, например, заполнить вакансии в офисе, принцип равенства или принцип случайности (по жребию) не подойдет – каждой должности соответствует работник особой квалификации. Мы ведь не настаиваем, чтобы правом на бесплатное лечение пользовались все в равном количестве, а считаем правильным, что его получают только те, кому это действительно нужно, то есть только те, кто заболел. Для всех сложных процедур и правил распределения и обмена в обществе выработано понятие справедливости. В правильном обществе не просто господствуют правила, в правильном обществе эти правила справедливы и воспринимаются большинством граждан и государством как справедливые.

Поступать справедливо по отношению к другому – вот наша цель и задача правильного общества. Но что значит – поступать справедливо? Справедливо ли поступать согласно закону? Так считали не всегда, ведь само понятие закона пришло в нашу жизнь не так уж давно. Законное стало пониматься как справедливое только в эпоху римского права, до этого господствовал принцип талиона как принцип справедливости. Все архаические общества строили свое понимание справедливости именно так: око за око, зуб за зуб, палец за палец и т. д. Соответственно, в качестве способа выяснения отношений применяли кровную или родовую месть, а не закон. Но архаические, и особенно примитивные общества не знали, что основной принцип общественного бытия – различие действий; все поступали одинаково, согласно общим правилам, имеющим божественное предназначение.

В классических обществах древности – Греции и Риме – все общественные отношения существенно умножились и усложнились. Поэтому эти общества заложили новую основу социального взаимодействия: люди вырабатывают общий принцип урегулирования отношений, и каждый конкретный, частный случай рассматривается только с точки зрения общих правил. Вот это и есть драгоценное моральное правило юстиции римского общества – люди согласились считать законное, установленное людьми, а не богами, справедливым и правильным. Однако не все люди были равны перед законом, только свободные выступали перед судом, для лишенных прав (для рабов) в суде необходим был свободный представитель – так появился в нашей жизни адвокат и институт адвокатуры.

Итак, справедливое – это законное. Но это еще не все, этого будет мало – ведь законом регулируются только самые общие правила действия, и древние тоже понимали, что социальная жизнь гораздо богаче понятий законного и незаконного. Законом не регулируется то, что называется порядочностью, поэтому, считал Аристотель, поступать справедливо – это поступать порядочно, с учетом не только требований закона, но и принятых в данном обществе моральных правил. Справедливость как закон или справедливость как моральное обязательство – это разные понятия. Как учил нас Иммануил Кант, с моральной точки зрения поступать надо так, чтобы твои действия могли бы быть общим правилом для всех остальных. В реальной жизни многие, не зная этого утверждения Канта, которое называется «категорический императив», выстраивают свои действия по его подобию – поступай по отношению к другому так, чтобы ты мог представить себя на его месте (например, ответственные строители часто вводят следующий принцип строительства – надо строить для других так, как для себя). Что касается второй стороны категорического императива: «Надо относиться к другому человеку не только как к средству, но всегда как к цели», то здесь ситуация морально более сложная. Люди в современном обществе всегда используют друг друга. Но хорошим подспорьем в моральной практике реальной жизни является слово «только» у Канта. Ведь все считают, что нехорошо использовать других в своих целях, но спасает людей то, что они относятся к другому «не только» как к средству.

Утверждение о моральной значимости человеческой личности, которая не может быть средством для другого, следует исторически из христианской религии. Именно там впервые было определено общее равенство – все равны перед единым Богом, все души одинаково принадлежат одному Господу Богу. Это положение существенно отличалось от многообразия божеств в древнем обществе – там были и общие государственные боги, и региональные, а еще местные и домашние. Разные боги относились к людям по-разному. Все они регулировали справедливость в многообразии отношений неравных социальных групп – боги были не равны, как и люди были не равны. Боги вели себя как люди – обманывали, воевали друг с другом, принимая различные обличья, смешивались с людьми, и их потомки превращались в героев. Христианство как монотеистическая религия ввело принцип всеобщего равенства, в том числе и равенства жизни людей, было решено, что все жизни людей, и знатных, и незнатных, одинаково даны Богом. Но этот Бог – единый и справедливый – теперь навсегда покинул земной мир людей, переселившись в недоступный им при жизни божественный мир. Две стороны принципа равенства – равенство всех перед законом и равенство жизни людей, когда ничья жизнь не имеет большей ценности перед Богом, – были сформированы Античностью и Средними веками и стали определяющими для понимания справедливости традиционного общества.

Античное общество также сформировало и второй базовый принцип справедливости – принцип свободы. Именно свободным гражданам принадлежала вся полнота гражданских прав, они осознавали и ценили свободу только в противовес ее противоположности – рабству. Но не только свобода имела общественное признание, социальное значение рабства было также очень велико. Впервые в истории люди другого общества получили хоть какую-то возможность сохранить свою жизнь и получить право жить в чуждом и враждебном им обществе, ведь в архаических обществах пленных, как правило, убивали. Рабство как институт означало способность интегрировать чужого в общество и сохранить ему жизнь. Рабы не были полностью лишены прав, например у них было довольно забавное, но законное право доносить властям на своих хозяев, а также владеть собственностью, рабы имели право выкупить свою волю и т. д. Христианство тем и победило античное моральное устройство, что расширило понятие свободы на всех. Всем, и свободным, и рабам, была предоставлена свобода веры. Женщины, которые всегда ограничивались в правах веры, рабы и чужестранцы – все стали равны по отношению к единому Богу и стали свободны в стремлении своей души верить в него. Вот так свобода – прежде духовная, чем гражданская – стала определяющим направлением справедливости.

Итак, мы видим, что равенство, законность и свобода стали в ходе исторического развития основными характеристиками справедливого общества. Современные общества еще больше выдвигают требование свободы как основную ценность справедливости, ведь рыночные отношения требуют свободы выбора, и эта свобода выбора переходит все недоступные ей ранее границы. Все, что делает свободным индивида, – справедливо. Свобода воспринимается как независимость от других, зависимость же признается только от законов, но свобода подразумевает еще и свободу выбора.

Теперь принцип свободы выбора распространяется не только на выбор торгового партнера, но и на выбор спутника жизни – раньше брак заключался родителями жениха и невесты и всегда был социально целесообразен. Например, для крестьян была важна хозяйственная составляющая, брак отражал необходимость создания экономической единицы – домохозяйства. Для аристократов брак был необходим как способ продолжения знатного рода, он был возможен только с равнородными особами (даже в 2005 г., когда японская принцесса Саяко вышла замуж за «простолюдина», она по закону лишилась титула принцессы, а британский король Эдуард VIII в 1936 г. отрекся от престола, когда женился на американской актрисе Уоллис Симпсон). В раннем капиталистическом обществе отчетливо проявляется принцип выбора брачного партнера, основанный на свободных романтических чувствах каждого, – это и есть свобода выбора в любви, не взирающая на знатность и вражду родов (история Ромео и Джульетты), отраженная в литературе XVI–XVII вв. Однако не только ценность и моральность выбора по любви, а не по принципу целесообразности или расчета характеризуют свободу и справедливость общественного устройства. В эпоху Нового времени принцип счастья и пользы становится характеристикой справедливости.

Если древние и средневековые общества трактовали справедливость больше как общее социальное чувство, то в Новое время справедливость начинают понимать рационально и математически рассчитывать. Справедливое связывают с общественной пользой – то, что приносит благо большинству людей, может считаться справедливым. Отцы американской демократии, Бенджамин Франклин и Томас Джефферсон, говорили, что справедливо лишь то, что приносит некоторую пользу. Франклин утверждал, что британская монархия, например, в Америке не приносит общественную пользу, поэтому у народа есть право на восстание и свержение монархии. Или вот знаменитая утилитарная формула законодательства Франклина: «Лучше пусть сто виновных избегут наказания, чем пострадает один невиновный».

Общество – договорная конструкция, договоры между людьми регулируют социальные отношения и тем самым приносят пользу, поэтому справедливость состоит в выполнении договоров. Но справедливость – не только польза для общества, справедливость – это когда большинство людей чувствуют себя счастливо. А что же такое счастье? Для нас, современных людей, ясно, что счастье – это только короткий миг в нашей полной забот и тягот непростой жизни. Но утилитаристы, сторонники приоритета общественной пользы, – Бентам, Милль, Франклин – считали, что у людей есть право на счастье! Поэтому счастье необходимо рассчитать. Как это возможно? Только если рассуждать от обратного: счастье – это отсутствие страдания. Значит, правильное общество – такое, в котором возможно минимизировать страдания всех людей. Это очень удобная формула справедливого общества – надо просто рассчитать баланс удовольствий и страданий, и то, что устраняет страдания, – правильно и справедливо. Очень интересно, как сторонники этой точки зрения относились к моральным вопросам современности – например, к рабству. И Томас Джефферсон, и Джордж Вашингтон сами были рабовладельцами, и проблема рабства считалась ими в «Декларации независимости» технически неразрешимой, они, наверное, рассчитывали баланс страданий, которые будут причинены рабовладельцам при отмене рабства. Именно этот пример и показывает слабую сторону утилитаризма как моральной теории – институт рабства был экономически эффективным и полезным для общества, но все же рабство было в конце концов отменено как несправедливый институт. Почему?

Потому что в капиталистическую эпоху люди стали воспринимать общество и государство как институт общественного договора – свободные люди договариваются о правилах совместной жизни. Так вот, никогда одна сторона в договоре не могла признать рабство справедливым институтом, даже если бы оно приносило пользу или общий баланс счастья был бы положителен. Кстати, заметим, что невозможность правильно решить вопрос о рабстве с моральной и юридической точки зрения привел в итоге к тому, что его отмена вылилась в полномасштабную гражданскую войну в США, в то время как в России вопрос об отмене крепостного права был решен так, что не вызвал никаких социальных потрясений. К сожалению, гражданской войны стране не удалось избежать позже, хоть и по другой причине – в эпоху революций, в 1917 г., российскому обществу, так же как ранее американскому, не удалось прийти к соглашению о правильных путях развития страны. Как видите, цена того, что не удалось договориться, была в обоих случаях слишком высокой.

Развитое капиталистическое общество в XVIII–XIX вв. вводит иные, противоположные утилитаризму, правила свободы и справедливости. В то время эгоизм как преследование собственных корыстных интересов в ущерб другим считается главной угрозой правильному обществу. Кант объявляет эгоизм природным качеством человека, нравственность, прежде всего долг, ограничивает его. При этом свобода заключается в способности отказываться от собственных слепых чувств и желаний. Когда человек следует инстинктам – он поступает как животное, а когда он противостоит своим желаниям – поступает как личность, как свободный человек. Свобода – это долг, а не произвол, как утверждал Барух Спиноза, свобода – «осознанная необходимость». Согласно идеям Гегеля, свобода – это фундаментальное начало духа. Свобода, по его мнению, возможна только в государстве, где человек обретает свое достоинство, становится независимой личностью. Именно в государстве индивид по собственной свободной воле подчиняет себя правлению, так как доверяет ему и не ожидает обмана или предательства.

Итак, свобода стала частью самого понятия «человек», и толь ко после этого стало возможно говорить о справедливости. Когда свободный человек стал основной целью и достоянием государства, появилась возможность строить власть государства на доверии и терпимости, а не на принуждении и страхе. По мнению Гоббса, ради всеобщей справедливости и безопасности люди заключают между собой договор, где каждый должен пожертвовать частью своей свободы для всеобщего благополучия. Но при полной всеобщей свободе, ограниченной лишь свободой других, мы должны принять за правило терпимо относится к другим, поэтому Джон Локк пишет в работе «A Letter Concerning Toleration» (1689), что первым принципом настоящей церкви должен быть принцип терпимости к другим религиям, а люди должны с терпением относиться к образу жизни и мыслей других людей.

Отцы французской революции – Вольтер, Монтескье, Руссо – провозглашали основными ценностями свободу, равенство и братство, в которых они видели воплощение справедливости по отношению к человеку. Свобода приобрела у них антропоморфную сущность, ее символизировала фигура женщины, вспомните статую Свободы, подаренную французами американцам. Также у свободы появилась законченная юридическая формула – «Разрешено все, что не запрещено законом». Равенство реализовалось как всеобщее избирательное право (правда, это равенство распространялось только на мужчин, для женщин равное избирательное право появилось только в ХХ в.). Но вот что важно – третьим принципом справедливости было объявлено братство, что означало социальное равенство. Все люди рождены равными, считал Руссо, значит, любое неравенство – несправедливо, в том числе и имущественное. Поэтому в ходе революции имущество и земли дворянства конфисковывались и подлежали перераспределению в пользу неимущих. Тогда же Руссо теоретически обосновал и справедливость диктатуры большинства – для обеспечения свободы и справедливости оправдан террор, необходимо принуждение к свободе.

Теперь марксистам оставался один шаг: объявить, что справедливость – только классовая категория. Нет общей морали, общих человеческих ценностей – а только мораль буржуазии или мораль пролетариата, справедливость буржуазии или справедливость пролетариата. Все капиталистическое общество было объявлено в принципе несправедливым, а ради будущего справедливого общества оправданы как насилие, так и принуждение. Как утверждали революционеры, «светлое будущее требует жестких мер». Результат этих «жестких мер» нам теперь хорошо известен. Везде, во всем мире, там, где отрицались общие принципы морали, общечеловеческие ценности и, прежде всего, неприкосновенность человеческой жизни, везде, где было ограничение свободы ради будущей полной свободы и торжества справедливости, царила еще большая несправедливость и преступления против народа. Под лозунгом диктатуры большинства приходило к власти меньшинство, неравенство еще больше увеличивалось за счет нищеты большинства людей и немыслимого богатства некоторых избранных, везде проводились массовые репрессии и устанавливался тоталитаризм. Однако там, где принцип социального равенства проводился законными средствами – через конкуренцию социал-демократических партий с другими политическими силами посредством легитимных выборов – удалось построить удачную модель социально справедливого общества. Прежде всего, это получилось у скандинавских стран, граждане которых признают справедливость устройства своего общества, несмотря на политику перераспределения и высокие налоги как для физических, так и для юридических лиц.

Суммируя различные точки зрения, можно сказать, что принципы равенства, свободы, законности, честности являются определяющими для понимания справедливости как основы общественного устройства. Свободен тот, кто не зависит от другого человека, а зависит от всеобщего закона, тот, кто понимает свой долг и обязанности перед другими людьми и перед собой. Принуждение никогда не может быть справедливым. Но если античное общество требовало справедливости прежде всего от богов, а средневековое – от единого Бога, то современное общество требует справедливости правил. Мы требуем справедливости даже не от конкретного человека – правителя или политического лидера, а от системы. Поэтому правильное общество – это системно организованное общество свободных индивидов, которые равны перед законом и обладают равными человеческими правами.

Но насколько простираются требования социального равенства как принципа справедливости? Мы уже отметили, что все способы насильственного обеспечения свободы и равенства обречены на неудачу. Но если учитывать мирный характер преобразований, какой должна быть политика рыночных государств в отношении перераспределения, направленного на создание справедливого общества?

В экономической и социальной науке, в том направлении, которое получило название «неоавстрийская школа» (Фридрих фон Хайек, Людвиг фон Мизес), понятие социальной справедливости полностью отрицается. Критикуя плановую систему социалистического общества, Хайек утверждает, что этот путь – дорога к рабству, что социальная справедливость – совершенно пустое, бессодержательное понятие. Справедливыми или несправедливыми могут быть только действия индивида, а не общества, поскольку общества не действуют, действуют только люди. Если вы предоставляете право обществу в лице правительства перераспределять совокупный доход, то делить будут не все, а конкретные люди, и будут ли цели этого перераспределения моральными – это еще вопрос. Поэтому только индивид сам должен решать, какую часть своего дохода он может потратить на благотворительность и социальную помощь, и только такой порядок будет справедливым общественным устройством. Но идеи Хайека и Мизеса не получили особого признания в обществе первой половины ХХ в. Почти все государства перешли от политики свободного рыночного хозяйства к политике регулируемого рыночного хозяйства, а в послевоенную эпоху утвердилась модель государства благосостояния (welfare state), или социального государства, которое предполагает активную политику перераспределения доходов в целях обеспечения социального равенства. И до сих пор во всех западных странах доля налогов в составе валового общественного продукта растет и достигает 30–40 %.

Моральное оправдание политика перераспределения государства благосостояния получила в теории справедливости Джона Роулза, известного своей фундаментальной книгой «Теории справедливости» – одной из самых значительных работ в моральной философии XX в. В 70-е гг. Роулз становится центральной фигурой американской моральной философии. Он создает особый дискурс справедливости, который рассматривает исключительно с точки зрения рациональности и долга. Он выступает против утилитаристской концепции справедливости, которая предполагает некий баланс положительных и отрицательных следствий. Например, мы знаем точно, что курить – однозначно плохо для здоровья, но утилитаристы считают так: если положительный эффект от снятия стресса после сигареты будет больше, чем вред, оказанный сигаретой на физическое здоровье человека, то курить можно. Следовательно, не надо запрещать курение в обществе. Антиутилитаризм провозглашает следующее: курить – это вред, значит, тот, кто сознательно выбирает такой стиль жизни, вправе так поступать, только если он не наносит этим своим выбором ущерб окружающим. Справедливость – это взаимное соглашение сторон, поэтому одна сторона никогда не примет вред, который ей может быть нанесен пассивным курением другой стороны, учитывая даже возможные положительные последствия для самого курильщика. Утилитаризм ратует за справедливость цели, то есть предполагается, что в обществе существует некое общее благо, например общее счастье, или спасение, или свободное развитие человека, или принцип экономической эффективности. Но в действительности в современном обществе, в отличие от древних обществ и даже средневековых городов-государств, организованных по принципу коммуны, нет никакого общего блага, которое могло бы быть принято всеми и могло бы выступить критерием справедливости. Наше общество состоит из совершенно разных людей, у каждого из которых свое понимание блага и того, как прожить свою жизнь, им надо договориться о совместном существовании, поэтому они принимают справедливость как принцип установления правил, а не как принцип достижения блага. Итак, общество для Роулза – договорное предприятие, оно не предполагает достижения какой-либо цели, оно справедливо организует совместное существование людей с помощью справедливых институтов.

Как же договориться этим свободным людям, если бы им пришлось строить такое общество справедливых правил? Роулз предполагает, что главный принцип договора – честность, поэтому он и понимает справедливость как честность. Это означает, что каждый свободный индивид должен ради всеобщей свободы добровольно ограничить по соглашению свою свободу и должен в начальный момент договора предположить, что не знает своего реального состояния – богат он или беден, здоров или болен, преуспел в жизни или нет. Роулз называет такое положение «занавесом неведения» (veil of ignorance). Для чего? Чтобы решить, как установить правила без учета личной выгоды, например, в пользу бедных или богатых. Мы ведь и в действительности не знаем, что нас ждет в будущем, так как жизнь очень переменчива. Цель каждого индивида – удовлетворить прежде всего собственные интересы, опираясь на определенные моральные установки. Роулз считает, что все люди по сути дела – те же рациональные эгоисты, но действующие под «вуалью неведения». Что же они будут считать справедливым? Если люди не знают своего будущего благосостояния, то, предполагая, что их положение может оказаться не самым лучшим, они предпочтут, чтобы тем, кто находится в худшем положении, доставалось больше из «общего пирога», – так, по Роулзу, мыслит экономический человек современного рыночного общества. То есть если вы вдруг окажетесь бедны, то общество должно больше помогать именно вам, а если вы богаты – то вам не жалко поделиться с другими. Исходя из этого предположения, Роулз и формирует два базовых принципа справедливого общества.

Первый принцип справедливости: все люди имеют равные права на основные свободы. Это главный принцип – справедливость основана на равенстве прав, но заметим – не на равенстве доходов. Роулз, как и многие другие, понимает, что полное равенство доходов в обществе обеспечить невозможно. Можно взять и поделить все деньги поровну среди всех членов общества, но завтра опять наступит неравенство, так как каждый по-своему распорядится этими средствами. Один проиграет свои деньги в карты, другой их потеряет, третий подарит кому-нибудь и т. д. Поэтому простое равенство касается только основных прав и свобод, заметим опять – только основных.

Второй принцип справедливости: неравенство оправдано только тогда, когда оно всем выгодно, в первую очередь выгоды должны получать те, кто находится в худшей ситуации. Неравенство всегда будет существовать, но оно должно быть оправданным и эффективным, то есть всем приносить выгоду. Например, общество допускает неравенство в доходах или собственности, но такое неравенство должно быть морально оправдано – богатый человек должен платить повышенные налоги, из которых безработный или бедный человек получит социальное пособие.

Суть теории справедливости Роулза, как видите, сводится к оправданию социальной политики государства благосостояния – все должны иметь минимальный набор благ, но люди могут быть и богатыми, и бедными, благодаря неравенству между ними происходит перераспределение ресурсов. Зависимость простая: когда богатые становятся еще богаче, бедные от этого получают больше выгод. Для этого существует налоговая система – прогрессивное налогообложение доходов, повышенные налоги на предпринимательскую деятельность и т. п.

Какие же слабые места теории справедливости Роулза и почему мы не можем принять ее в качестве руководящего принципа политической жизни? Никто не спорит с Роулзом, что понятие справедливости в современном обществе – это понятие справедливых правил. Можно согласиться с тем, что базовые права и свободы должны равномерно распределяться между всеми – все одинаково имеют право на жизнь, на свободу, на счастье. Но вот второй принцип справедливости не может быть принят всеми без исключения. Вряд ли его примут люди бедные или среднего достатка – ведь основной вопрос заключается в том, кого считать бедным. Это самые беднейшие слои? Или средний класс тоже? Где граница этого деления и кто ее проводит?

Роберт Нозик, выдающийся представитель американской аналитической философии и основной критик теории справедливости Роулза, спрашивает: а что делать с алкоголиками или наркоманами? Их тоже считать оказавшимися в худшем состоянии? Никакой нормально мыслящий человек не согласится содержать за свой счет всех таких людей. Нозик написал книгу «Анархия, государство и утопия» (1974), в которой он ставит вопрос о моральном оправдании минимального государства. Государство может быть справедливым только тогда, когда оно требует на свои нужды по минимуму от своих граждан. Есть налоги на необходимые общественные блага – строительство дорог, мостов, на обеспечение безопасности и военную защиту, но они не затрагивают субъективные принципы перераспределения ресурсов между бедными и богатыми. Если у вас отнимают деньги с помощью, например, прогрессивного налогообложения – это означает лишь то, что у вас отбирают деньги, и ничего более. Нозик говорит, что в абсолютном смысле ничья жизнь не может перевешивать другую, только потому, что кто-то богатый, а кто-то бедный. Поэтому оправдано только минимальное государственное регулирование, все остальное – это попытка отобрать у вас то, что вам принадлежит. В таком моральном оправдании перераспределения изначально подразумевается, что богатые неморальными способами приобрели богатство. Кстати, в действиях Евросоюза по отношению к банкам Кипра так молчаливо и предполагается, моральное оправдание санкций таково: все счета с суммой выше 100 000 евро подлежат максимальному налогообложению – до 80 %, поскольку Кипр привлекает своими условиями офшоры, что, возможно, связано с отмыванием денег и т. п. Но что делать, если под этот принцип попадают люди, которые законно получили большое наследство? Или сами своим трудом заработали эти деньги? Они чем виноваты? Кроме того, есть еще один существенный фактор, который нельзя не рассматривать, – забранные деньги в виде налогов могут пойти совсем на другие цели, не на помощь бедным, а на военные расходы и другие государственные нужды. Поэтому Нозик настаивает – только минимальное участие государства оправданно, а для целей перераспределения существует благотворительность – добровольная передача денег от состоятельных граждан или организаций тем, кого они считают достойными получения средств.

Аласдер Макинтайр – один из ведущих представителей философии коммунитаризма – представляет третью точку зрения, критикуя обе теории, описанные ранее. Собственно, спор Роулза и Нозика – это не только спор двух философов, считает Макинтайр, но спор реальных граждан, каждый из которых имеет свое положение в обществе и свою аргументацию. У каждого слоя есть своя концепция справедливости, которой он стремится придерживаться. Отсюда следует важный вывод: в обществе не может быть единой концепции справедливости, она всегда плюралистична, множественна. Справедливость всегда формируется в борьбе мнений, политических партий с их разными экономическими и социальными программами. Но вот что еще говорят Макинтайр и коммунитаристы: есть правила более важные, чем справедливость. Ведь семья, например, не руководствуется правилами справедливости в распределении, семья живет по правилам более значимым – по правилам взаимной и безусловной поддержки, по правилам взаимной любви, дружбы и доброты. Не надо требовать от общества таких же правил, но все-таки от доброго не должна остаться только справедливость, кроме нее есть и другие моральные правила (например, доверие), которые определяют моральное существование общества.

Итак, мы рассмотрели правильное общество как общество справедливых правил. Теперь посмотрим, как справедливые правила могут трактоваться в нашей стране, которой за долгий ХХ в. довелось испытать на себе все модели справедливости: справедливость традиционного монархического общества (до 1917 г.), справедливость буржуазного общества (короткий период с февраля по октябрь 1917 г.), пролетарскую справедливость советского общества и капиталистическую справедливость (после 1991 г.).

2. Правила справедливого общества в России

По Конституции, Российская Федерация – это социальное государство, но вряд ли общественное сознание сегодня понимает, принимает и поддерживает такую трактовку справедливого общества. Даже если взять наши самые простые социальные показатели – минимальную оплату труда или минимальный прожиточный минимум, в отношении общих экономических показателей, таких как валовой внутренний продукт на душу населения, и сравнить эти пропорции с пропорциями развитых европейских государств, то мы увидим разительное отличие, иногда в 5 и более раз. Или сравнить средний размер трудовой пенсии или пособия по безработице в России и европейских странах – мы отстаем от них по базовым экономическим показателям, но разрыв по показателям пенсий и пособий вовсе удручающий. Почему так? Видимо, наше государство все-таки не хочет брать на себя социальные обязательства в полном объеме. Отсюда следует, как правило, простой вывод – надо перераспределять больше ресурсов в пользу бедных, надо увеличивать налогообложение, делать прогрессивной шкалу подоходного налога и т. д. Такая политика ошибочна. Во-первых, надо понимать, что возможности перераспределения распространяются не только на доходы или собственность богатых граждан и граждан со средним достатком. У нас есть еще один, самый большой ресурс перераспределения – тот, который поглощает само государство. У нас очень богатое государство и обездоленные граждане, вот о чем следует задуматься. Во-вторых, надо стремиться к тому, чтобы увеличить объем перераспределяемых средств, – то есть нужно сделать «пирог», который мы делим, намного больше, а этого не достичь, отобрав средства у богатых и передав их бедным.

Глядя на то, что транслируют наши телеканалы и пишут газеты, создается такое ощущение, что в рассуждениях о справедливости российские политики специально разжигают социальные противоречия между людьми. Государство как будто натравливает людей друг на друга, особенно этому способствовала дискуссия о налоге на роскошь. Поэтому бедные при поддержке властей (которым это явно выгодно) считают, что богатые просто обязаны делиться с ними. В реальности налог на роскошь не принес бы никакого существенного увеличения средств для перераспределения, ведь даже налог на автомобили, который платят все автовладельцы – и дорогих, и скромных машин, – приносит не более 1 % налогов в федеральный бюджет. Давайте рассмотрим более подробно понятие справедливости и бедности в России.

Если брать понятие бедности, то надо отличать абсолютную бедность и относительную. Порогом абсолютной бедности по нормам, принятым ООН и World Bank, в мире считается доход в день меньше $1,25. По этим показателям Россия вряд ли может считаться бедной страной. Если взять показатели материального потребления, то здесь по количеству подключенных к сети мобильных телефонов, по количеству автомобилей на душу населения (в Петербурге примерно 300 авто на 1000 жителей, в Европе этот показатель примерно 500), по количеству объектов недвижимости, находящейся в собственности, мы не достигаем показателей европейских стран, но и в бедные страны также не попадаем (в частной собственности в России 123 млн га, это 8 % всей территории РФ, которая составляет 12 % земельных ресурсов планеты, – посчитайте долю россиян), да и в области потребления продуктов питания россиянам лучше есть меньше, чем больше, – людей с избыточным весом у нас половина, мы вторая страна после США по количеству полных людей. Средняя заработная плата в Москве составляет более 50 тысяч рублей, в Петербурге – более 30 тысяч рублей, по стране в целом – более 25 тысяч рублей, что говорит о неплохих в международном сравнении цифрах (например, когда-то российские зарплаты были меньше польских в три раза, сейчас средняя зарплата в Польше $1200).

Можно ли прожить на так называемый прожиточный минимум или минимальную заработную плату? Многие эксперименты, проводимые журналистами и добровольцами, показывают, что плохо, но можно. Конечно, такая жизнь несчастна, но дело в другом. Мы вот утверждаем, что понятие «абсолютная бедность» в нашей стране скорее соотносится с понятием «культура пьянства», именно из-за этого так много людей находится за чертой бедности – почти 15 % населения, 20 млн человек. С этой бедой вполне можно бороться, но об этом речь пойдет ниже. А к другим слоям населения более применимо понятие относительной бедности. Что это такое? Невозможность обеспечить себя принятыми в данном обществе стандартами потребления. Важно также то, кем мы себя считаем – бедными или богатыми. В России в советское время, чтобы наверняка не раскулачили, господствовала культура прибеднения – люди сами себя считали бедными, хотя объективно могли бы быть отнесены к среднему классу. В Петербурге много пенсионеров, которые еле сводят концы с концами, но живут в сверхдорогих квартирах в центре города. К какому классу их относить? Здесь уже господствует такое понятие, как «культура бедности», – невозможность использовать все экономические ресурсы, которые имеются в наличии, неумение планировать бюджет и думать о будущем. Например, по опросам ВЦИОМ, 2/3 всех россиян не имеет никаких накоплений. Разве это не говорит о мышлении и культуре бедности?

Теперь давайте посмотрим, поможет ли нам достигнуть социальной справедливости и преодолеть бедность перераспределение богатства, в частности введение более высоких налогов. На сегодняшний день общая налоговая нагрузка в РФ составляет около 35 % ВВП, для сравнения возьмем оплот капитализма – США, там аналогичная цифра достигает 28 %, и оплот социализма – Швецию, там 50 %. Как видите, мы уже перегнали США по этому показателю. Но, может быть, США нам не указ, надо брать Швецию в пример. Посмотрите на темпы роста экономики в Швеции – не более 2 % годовых за последние 10 лет, одни из самых низких в мире. Россию явно не устроит такое, хотя наши темпы роста сейчас 3–3,5 %, что крайне мало. Теперь добавьте еще кое-что – в Швеции налоговая культура формировалась последние 100 лет, там все приучены платить высокие налоги и ожидают соответствующей реакции государства. Шведы думают так: «Мы платим налоги, но рассчитываем на высокий уровень социального обеспечения». Но даже при всем при этом бизнес бежит из Швеции – например, ИКЕА теперь уже не шведская, а голландская компания. В России на государство вообще мало кто рассчитывает, поэтому повышение общего уровня налогов и гражданами, и бизнесом будет воспринято просто как грабеж. Этим мы только добьемся еще большего бегства капиталов из страны и снижения уровня предпринимательской активности. Нам представляется, что, наоборот, для решения социальных проблем надо в будущем снижать налоги на бизнес, чтобы стимулировать деловую активность, чтобы больше чего было делить, чтобы рост социальных расходов осуществлялся за счет общего роста экономики, а не ее падения и увеличения налоговой нагрузки.

Так надо ли в таком случае устанавливать прогрессивное налогообложение в целях обеспечения социальной справедливости, как во многих странах, или нет? Налоги – это один из способов формирования государственного бюджета. Прогрессивный налог – это способ увеличить доходы государства. Давайте посмотрим, из чего складывается федеральный бюджет РФ. Основной налог – это налог на добычу полезных ископаемых, он составляет около 40 %, далее идут налог на прибыль, налог на добавленную стоимость и только затем – налоги на доходы физических лиц. Даже в общем консолидированном бюджете (это федеральный, и региональные, и местные бюджеты) НДФЛ является третьим по значимости налогом. Из этого следует вывод, что мы не получим много доходов от перераспределения, это в Дании или в США НДФЛ составляет более половины всех доходов бюджета, а у нас – не больше 20 %. Теперь еще один малоизвестный факт – в России не прогрессивная, но и не плоская шкала подоходного налога. Налоговый кодекс РФ предусматривает пять ставок налога на доходы физических лиц – 9, 13, 15, 30 и 35 %. Ставка налога зависит не от размера, а от вида дохода, по ставке 13 % рассчитывается только налог на оплату труда, налог на выигрыш в лотерею составляет 35 %, а все «супостаты», то есть налоговые нерезиденты, платят налог на доходы в РФ по ставке 30 %. Как видите, равенства ставки нет. Но устанавливая ради социальной справедливости прогрессивную систему налого обложения, мы только мотивируем предпринимателей и директоров предприятий платить «черную зарплату». При этом они не будут воспринимать свой обман как нечто неправильное. Государство подобными действиями дает стимул компаниям скрывать свои доходы, чтобы не платить возрастающие налоги. Быть успешным становится опасно, так как тебя сразу же пытаются тянуть вниз. А ведь компании будущего – это открытые компании, не боящиеся быть лидерами в своих отраслях и публиковать свою отчетность. И прогрессивный налог ударит в первую очередь по таким компаниям, что заставит их прятать информацию и играть по правилам несправедливого российского рынка.

Итак, в условиях нашего государственного устройства введение прогрессивного налога будет рассматриваться людьми как очередной обман со стороны власти, так как мы не можем знать наверняка – как будут распределены полученные средства и на что они пойдут. Мы знаем, что жизнь простых людей от этого вряд ли изменится, а вот расходы на содержание госаппарата и органов правопорядка, а также расходы на оборону постоянно растут. Один раз в истории ХХ в. мы уже проходили гонку вооружений, толку от этого явно не было. Может, надо задуматься, что есть и другие задачи социальной справедливости? Например, сделать реальными минимальные социальные выплаты – прежде всего, прожиточный минимум и минимальный размер оплаты труда. Кроме социального равенства, что, безусловно, важно, есть еще и другие принципы справедливости, которые надо соблюдать, – это свобода, честность и законность. Справедливое общество в России невозможно также без доверия, уровень которого у нас неоправданно низок, особенно если речь идет о доверии граждан к политическим институтам и государству.

3. Люди доверяют людям

Как мы уже говорили, правильное общество – это не только правильные экономические, социальные, политические отношения и институты, но и моральные правила. Те правила, которые не поддерживаются внешним принуждением, а выступают внутренними ценностями и убеждениями индивида. Для моральных институтов не нужна внешняя регуляция, а только саморегуляция, что, конечно, не означает, что эти моральные правила формируются только самим индивидом, – моральные правила всегда социальны, они могут существовать и быть понятыми только в контексте значений определенной социальной группы и в определенный исторический период развития общества.

Качество нашей совместной социальной жизни определяется уровнем доверия между людьми. Что же такое доверие? Существуют разные трактовки данного термина, но самое общее его понимание заключается в определении доверия как некоторого состояния человека, при котором он полагается на чье-либо мнение или суждение, так как считает его авторитетным, или он делегирует свои полномочия другому человеку. Доверие – это моральное отношение к другим – к своим или чужим, способ взаимодействия с ними. Фрэнсис Фукуяма считает, что доверие – это то, что у нас осталось из славного прошлого, когда присутствовало понятие верности и чести, выкованное феодальным обществом. Доверие помогает нам в современных условиях рыночного общества, когда вокруг все чужие, выстроить отношение к чужим как к своим, то есть приспособить внешнюю социальную среду к собственным индивидуальным действиям. Другие ученые, например Энтони Гидденс или Ник-лас Луман, определяют доверие как современный феномен, который порождается нашим сегодняшним обществом. Доверие – это уверенность в другом, ставка на поведение другого человека по отношению к тебе, рациональное ожидание определенных действий, связанных с взаимными моральными обязательствами. Доверие – парная категория свободы, в нем возникает необходимость, только когда существует свобода действия другого, то есть доверие существует, когда нет ситуации полного контроля над другим человеком, – а это типичная ситуация современного рыночного общества. Везде свободный выбор – с помощью правил доверия человек определяет, как ему быть с другими, что можно ожидать от них и как не проиграть в этой сложной жизненной игре.

Россияне стали невольными свидетелями трансформации отношений доверия: раньше, в советское время, люди больше доверяли друг другу, жили в соседском сообществе, где все были открыты друг другу, даже двери квартир были всегда открыты, а отношения взаимопомощи и поддержки считались обязательными. Существовала и некая общность в отрицании нелепой и смешной власти, она высмеивалась в анекдотах и рассказах. Сейчас же все «глазки с цепочками», люди нашего рыночного общества разучились доверять – мы ставим везде железные двери, сигнализации, охрану, пространства вокруг все больше частные и закрытые, а общение людей сведено к минимуму. Если раньше взять «в долг до получки» было обычным делом среди сослуживцев, то сейчас это скорее исключение, чем правило. Вот парадокс – такое общество не может быть эффективным ни в социальном, ни в экономическом плане. Каждое общество ищет оптимальный уровень – баланс доверия и недоверия, но там, где недоверие становится нормой и пересиливает доверие, социальная жизнь теряет человеческие качества. Поэтому для России сегодня формирование доверия – доверия людей друг другу, доверия государства гражданам и граждан государственным институтам – первоочередная задача, без этого невозможны ни качественные сдвиги в социальном развитии, ни экономический рост, ни правильное общество.

Вера и доверие – однокоренные слова, но вера в Бога не то же самое, что доверие другому человеку. Доверие не является верой, так как вера – это чувство, которое намного глубже и сложнее. Доверие хотя и может быть чувством, но в современном обществе оно больше является рациональном суждением и не касается сверхъестественных сил. Доверие не берет в расчет такие понятия, как предопределение, предназначение, судьба или рок, а рассматривает отношения с другим с точки зрения риска. Риск – это рациональное вероятностное восприятие опасности или возможных негативных и позитивных результатов действия, он связан с рациональным выбором вариантов действия. Доверие отличается как от веры, так и от уверенности. Доверие касается вопросов, которые подвластны человеческому познанию; оно проявляется, когда человек не в состоянии решить проблему самостоятельно и выбирает для этого доверенное лицо. Или человеку выгодно доверить другому выполнение тех функций, которые и сам он в состоянии выполнить, но у него не хватает времени. Уверенность же основана на осознании собственной силы и не нуждается в том, чтобы проверять истинность своего знания.

Кто способен доверять? В одном из масштабных исследований американской армии, проводимых Полом Лазарсфельдом в 1940-е, был поставлен вопрос: «Кто лучше приспосабливается к условиям армейской жизни: люди с низким или высоким уровнем образования?» Наша интуиция подсказывает – конечно, «дети улицы» привычны к суровым армейским условиям, поэтому им легче приспособиться в армии. Так вот, результаты исследования показали обратное – лучше к армейским условиям приспосабливаются люди образованные. Этот фактор – образование – наверное, позволяет эффективнее приспосабливаться в любых условиях. Так же обстоит дело и с доверием, исследования показывают: доверять, как правило, склонны более образованные и умные люди, они лучше адаптируются к жизни с помощью доверия другим людям. В любых вопросах мы склонны общаться, дружить и заключать сделки по бизнесу с теми, кому доверяем. А кому мы прежде всего доверяем? Тому, кто похож на нас, у кого с нами много общего. Это первое правило доверия в обществе. Второе простое правило доверия: чем больше доверяете вы, тем больше доверяют вам. То есть доверие – взаимное отношение, оно рождается в ответ на доверие. Проведите простой эксперимент: чем больше вы откровенны с тем, с кем говорите, тем больше в ответ он или она будут с вами откровенны. И третье: доверие сложно приобрести, но легко потерять и еще сложнее восстановить. Если доверие долго накапливается, то только один факт обмана сразу же разрушает все накопленное, и после этого доверие накапливается еще медленнее.

Как формируется доверие в жизни человека? У человека нет врожденного биологического чувства доверия, как нет и чувства справедливости, доверие – это социальное чувство, оно формируется после рождения, когда ребенка окружают любящие родители, которые его всячески оберегают и помогают ему. Люди четко разделяют всех на своих и чужих, и ребенка последовательно обучают правилам доверия в обществе – кому можно доверять и кого стоит опасаться. Доверие – коллективная установка, сначала «мы доверяем», а потом уже «я доверяю». То есть доверие в жизни ребенка формируется сначала как некоторая социально детерминированная установка на различение своих и чужих: своим можно полностью доверять, а чужим – нет. Позже детей учат правилам доверия чужим людям – насколько и когда, в каких типичных случаях, им можно доверять, а когда не следует. Круг доверия постепенно расширяется. Шаг за шагом формируются типичные ситуации и типичные роли доверия – тот, кто доверяет, и тот, кому доверяют. Доверие становится правилом поведения социальной роли. Так, путем проб и ошибок в процессе социализации, воспитываются навыки доверия как социального отношения. Причем доверие может быть как осознанным, так и автоматическим – то есть подсознательным, которое не связано с тем, насколько хорошо вы знаете человека. Подсознательное доверие связано с тем, насколько внутренний мир или даже внешность другого человека схожи с вашей собственной. Зачастую доверие строится не только на основании родственной близости, но и на основании национальной принадлежности, которая также сближает людей во враждебной социальной среде. Получается, что доверие – это близость с другим человеком, проявление симпатии к нему. Чувство симпатии является базовой формой доверия, так считал основатель классической политической экономики Адам Смит. Он был профессором моральной философии, и его перу принадлежит известная книга «Теория нравственных чувств» (1755). В ней Адам Смит утверждал, что именно чувство симпатии и рациональный эгоизм неотделимы друг от друга, доверие помогает человеку выжить в рыночном обществе, делает экономическое действие моральным, соединяет утилитаризм в поведении и нравственные требования.

Какие типы доверия различают? Существует базовое доверие, личностное, институциональное, сетевое и социокультурное. Все это формы социального доверия, доверие – это всегда «я» и «другой», не бывает доверия вне общества, вне социального пространства и времени.

Базовое доверие было исследовано психологами детства – это общее чувство доверия, связанное с началом формирования человеческой личности, которое возникает у любого ребенка, воспитывающегося в нормальной человеческой среде. Базовое доверие охватывает такие психологические аспекты восприятия, как отношение своего «я» к окружающей физической и социальной среде, это нормальное чувство доверия к себе как неизменному «я» в изменчивой окружающей среде, оно связано с чувством правильных границ своего тела в физическом пространстве, с постоянством существования своего тела и сознания своего «я». Без такого базового доверия к себе и окружающему миру формируется чувство тотального беспокойства и опасности – и человек не может нормально социализироваться в обществе. Заметим, из этого следует, что противоположным доверию чувством является не недоверие, а чувство опасности и тотального беспокойства.

Личностное доверие связано с процессом формирования индивида в период детства и юности. Оно уже зависит от конкретных условий социализации в семье, от того, как настроены на отношения доверия родители и родственники, кто больше участвует в воспитании – мужчины или женщины, поскольку у них разная установка доверия. Мужчины, согласно гендерным стереотипам, более склонны к решительному поведению, они в большей степени – смелее – доверяют другим, женщины более осторожны и внимательны по отношению к другим, не очень склонны к спонтанному доверию, ну и, конечно, к доверию мужчинам. Личностная установка доверия зависит от других агентов социализации – это соседство, институты образования, средства массовой коммуникации. Если соседское сообщество воспитывает детей вместе – это общие дворы, игры, праздники, – то ребенок вырастает более открытым к другим, но если, как сейчас в России, детей отпускать одних гулять небезопасно, то превалируют отношения недоверия. Заметим, что в реальности в России не особенно выросла преступность, но установка на доверие существенно изменилась. Люди не могут доверять другим – это не индивидуальная черта психики отдельных индивидов, а коллективная установка. Школа как самый значимый институт в жизни ребенка также воспитывает презумпцию недоверия – для учителя ученик как личность почему-то априори не заслуживает доверия, его проверяют и перепроверяют по принципу: «Доверие – хорошо, контроль – лучше». Но, конечно, это связано также и с ходом образовательного процесса, когда учителю просто не хватает времени, чтобы обратить внимание на воспитание личности, и он выполняет образовательную функцию только как передачу знания подрастающему поколению.

Переход от доверия людей друг к другу, то есть от межличностного доверия, к общественному доверию предполагает новый уровень – это доверие общественным институтам. Взрослый человек живет в среде социальных институтов, и его доверие/недоверие в большей степени относится к институтам, а не к личностям. Вот пример: предположим, вы летите на самолете, кому вы доверяете? Пилоту, который ведет самолет? Но вы ведь его не знаете, вы его не видели, его ведь даже специально не показывают, только его голос иногда слышен в репродукторе. Но даже если бы вы его увидели, то это вряд ли прибавило бы вам доверия к нему. В реальности вы доверяете тому, что есть институт гражданской авиации, что обычно пилот обучен и компетентен управлять воздушным судном, он проходит всяческие тесты и техника контролируется различными организациями, то есть это доверие самой системе полетов, а пилот – только лишь ее представитель, вы доверяете роли пилота – поэтому он всегда в форме, а не просто человеку, который садится за штурвал самолета. В жизни человека окружает множество институтов, к ним формируется институциональное доверие – к банкам, фирмам, налоговой службе, полиции и государству в целом. Но и институты в лице чиновников также имеют установки доверия, ведь вы как гражданин можете заслуживать или не заслуживать его. Если нечто зависело от ваших действий по отношению к институту – вы не уплатили штраф или забыли подать налоговую декларацию, то тогда недоверие к вам оправданно. Но главная российская беда в изначальном недоверии институтов к своим гражданам. Государство априори не доверяет нам, гражданам, требует всяческих справок и подтверждений, не доверяя, налоговики бесконечно проверяют бизнес, недоверие расползается по всем государственным организациям – от таможни, судов и пограничников, как будто их главная установка – подозревать, до коммерческих банков и университетов. Так человек теряется среди этих враждебных ему государственных институтов, и сам в ответ начинает не доверять им. В правильном обществе такого быть не должно – в первую очередь должны быть сформированы правила доверия, а потом уже правила контроля и проверки. У нас почему-то все наоборот.

Доверие и недоверие в такой социальной системе может накапливаться. Доверие является социальным капиталом человека и общества, который постепенно накапливается, тратится и восполняется. Если капитал доверия большой, то мелкие сбои в системе не воспринимаются как катастрофа. Общество может гибко реагировать на возникающие изменения. Но если степень доверия низка, то в итоге такое общество формирует культуру недоверия. Если институты непрозрачны для граждан, если процветает коррупция, если все личные усилия напрасны, то недоверие институтам, накопленное в поколениях, приводит к тому, что общество воспринимается и самими гражданами, и зарубежными партнерами через призму культуры недоверия. Эта культура формирует стереотипы восприятия нашей страны. Многие предприниматели, наши и зарубежные, не хотят создавать бизнес в России, потому что не доверяют государству. Они не верят в стабильность и неизменность правил игры, они не понимают перспектив долгосрочного развития страны. Это и есть качество институтов, если оно плохое, то доверия нет, следовательно, нет и инвестиций.

Но существуют некоторые социальные механизмы, которые повышают уровень доверия в такой среде недоверия институтам. Это сетевое доверие – сеть личных связей и отношений между агентами одной сети. Чтобы делать бизнес в России, нужно понимать, кто на кого влияет, иначе вся работа окажется бесполезной. Создание связей и выстраивание отношений формируется по принципу доверия своим родственникам, близким и друзьям. Вы должны правильно понять ситуацию, чтобы в случае нестабильной работы институтов, например судебной системы, с помощью личных связей добиться необходимого решения. Но даже и при стабильной и эффективной работе институтов сетевое доверие постоянно присутствует – всякие обезличенные отношения люди стремятся сформировать и представить как личностные, так устроен мир человеческих взаимоотношений – доверие институтам подкрепляется личным доверием. Доверие в бизнесе зачастую также основано на доверии конкретным личностям, в которых вы верите, даже если и не знакомы с ними лично. Например, после смерти Стива Джобса (основатель компании Apple) банки потребовали от компании немедленной выплаты кредитов, так как степень их доверия к ней существенно снизилась после потери лидера. Доверие к выдающейся личности намного сильнее, чем к крупному бренду или даже ко всему государству.

Доверие не только существует само по себе, формируемое нашим личным опытом, оно также социально конструируется (например, средствами массовой информации). На данный момент Россия как будто специально создает некий образ недоверия к себе. Имидж страны, где нужно постоянно опасаться за свою жизнь, не является привлекательным для построения бизнеса, но телеканалы постоянно сообщают только негативные факты: уровень преступности растет, коррупция захватывает все эшелоны власти, природные катастрофы следуют одна за другой. Понятно, что такая подача привлекает аудиторию к каналу, растут продажи рекламы и доходы телеканалов. Но такая однобокая трансляция только негативной информации в СМИ формирует исключительно отрицательную реакцию у людей, которые могли бы инвестировать в российский бизнес и развивать его. На самом деле в России все не так уже и плохо – смотрите на реальные факты, сравнительную статистику, специальные независимые социологические исследования – но все дело в специфической подаче информации и в конструировании новостей. Возьмем даже канал Russia today, где постоянно показывают политические новости, которые не несут ничего позитивного. В России множество красивейших городов, о которых некоторые люди за рубежом даже не слышали, потому что они не представлены миру с достойной стороны. Россию можно и нужно показывать в лучшем свете, делать рекламу городам и достопримечательностям, вызывать интерес и доверие у людей. Russia today наполнен совершенно неправильным контентом, который не вызывает никаких эмоций у тех, кто смотрит этот канал. Русские фильмы с национальными шутками оказываются за гранью понимания иностранцев, а политические новости дополняют картину беспросветности и угрюмости. Ведущие российские СМИ также повсеместно транслируют негативную информацию о том, что российские фондовые биржи нестабильны, коррупция процветает, министерство обороны продает земельные участки и здания за взятки – и все это отбивает желание инвесторов вкладывать средства в российский бизнес, у них нет доверия к государству и его институтам. В связи с этим у нас постоянная проблема с внешними и внутренними инвестициями в экономику. Интересный факт заключается в том, что уровень межличностного доверия в странах, привлекательных для инвесторов, имеет более низкие показатели, нежели в России. То есть западные предприниматели не располагают доверием именно к российским политико-экономическим институтам, к тому образу страны, который создается в СМИ. Низкий уровень доверия к институтам приводит к прямым экономическим потерям, сделки не заключаются, отток капитала из страны увеличивается, но самое опасное – возрастает уровень трансакционных издержек (это издержки обменов в экономической системе), что приводит к росту цен и делает Россию неконкурентоспособной в мировой экономике. То есть недоверие ведет к снижению общей экономической эффективности.

Теперь несколько слов об эмпирических данных по доверию. World Values Survey постоянно проводит сравнительные исследования в этой области. Согласно сравнению показателей межличностного доверия (World map of Interpersonal trust, http://www.wvsevsdb.com/wvs/WVSDocs.jsp), Россия имеет балл 55,4 (5-я волна исследований, 2005–2008 гг.), для сравнения возьмем только две страны: США – 78,8, Испания – 40,9. Россия не близка к лидерам (у Дании – 130), но также далека и от аутсайдеров, мы вполне вписываемся в структуру межличностного доверия постсоциалистических стран и близки к Испании и Франции. Для исследования использовались различные показатели, и интересно то, что уровень доверия к институтам в России очень низок, в то время как доверие к людям намного выше. Мы не доверяем социальным институтам, зато верим людям. Мы боимся полиции (ей не доверяет 80 % опрошенных), но не преступников. Парадокс, не так ли? Например, чиновникам доверяет лишь 2 % населения, а конкретным харизматическим политическим лидерам доверяют многие. На февраль 2013 г., согласно ВЦИОМ, президенту Путину доверяет 47 % опрошенных (9 % не доверяют), что показывает очень высокий уровень доверия, при этом законодательству как институту люди доверяют намного меньше – 16 %.

Недоверие институтам власти в России согласуется с понятиями взяточничества и коррупции. Согласно данным Transparency International (Te Corruption Perceptions Index, http://www.transparency.org/cpi2012/results), из 178 стран мы занимаем 133 место (рядом с Нигерией и Конго) по уровню восприятия гражданами коррумпированности государственных институтов. Поэтому ясно, что просто ставить цель бороться с коррупцией, показательно сажать чиновников или разоблачать коррупционеров по телевидению – это само по себе довольно бесполезное занятие. Необходимо выстроить институты таким образом, чтобы у граждан не было никакой возможности давать взятки, а у чиновника – вымогать их. Если коррупция связана, например, с вступительными экзаменами – то просто отмените их и введите конкурс аттестатов, например средний балл по профилирующим предметам в школе. Если инспекторы ДПС вымогают взятку – то просто лишите их такой возможности, переведите фиксацию нарушения правил дорожного движения в автоматический режим, а квитанцию на штраф пришлите по почте. Если процедура выдачи разрешения сложна и непонятна, чем и пользуются чиновники, – сделайте ее примитивной, даже если при этом пострадает качество. В случае когда ничего невозможно изменить – сделайте выбор победителя по жребию. Итак, бороться с коррупцией ради борьбы с коррупцией не имеет смысла, но всегда есть возможность сделать процедуру или технологию решения такой, что для коррупции не останется никакой базы. Отсутствие четких и понятных правил в стране – причина коррупции и недоверия людей к государственным институтам и, как следствие, недоверия к государству в целом. В других странах правила соблюдаются до мелочей: например, в Германии даже общественный транспорт приходит на остановку вовремя, с точностью до минуты, и это важно для понимания порядка. Нельзя решить такой глобальный вопрос, как недоверие, если не учитывать причины, которые его порождают. Все проблемы начинаются с неправильно выстроенных общественных институтов, правила определяют наше поведение, создают правильное общество, основа которого – доверие людей друг другу, доверие государства гражданам, а граждан – общественным институтам.

4. Доверие и обман

Нам всем не кажется странным, что обман так широко распространен в общественной жизни, что люди в мелочах все время обманывают друг друга, и это не очень-то тормозит общественные отношения, все как-то уже привыкли и научились гибко приспосабливаться к такой ситуации. И на этом фоне нам кажется очень странным, что многие общественные науки вообще не рассматривают обман как вид социального поведения. К таким наукам относится экономика – вы ничего не найдете об обмане в учебниках по экономике, там почему-то молчаливо предполагается, что все люди как экономические агенты ведут себя по-джентльменски, как будто экономическая жизнь привлекает исключительно честных и порядочных людей. Но СМИ только и говорят о многочисленных случаях обмана и мошенничества именно в экономической жизни. Самой распространенной кражей в мире является shoplifing – мелкое воровство в супермаркетах самообслуживания, которые уже смирились с ежедневными потерями; считается, что если крадут 0,5 % от оборота, то это нормально, а плохо – когда от 1 %.

В других науках обман рассматривается как исключительный случай человеческого поведения. В социологии обман относится к девиантному поведению, его представляют одним из видов отклоняющегося поведения, как алкоголизм или наркоманию. Но ведь это не так – обман является повседневной формой человеческого поведения: сколько раз в день ради приличия вам приходится «кривить душой» только для того, чтобы быть вежливым? А представьте – если бы все вдруг решили говорить друг другу только правду? Общество сразу бы развалилось, сколько семей бы распалось, а браков не было бы заключено. Люди все время контролируют передачу информации друг другу, что-то можно рассказать, что-то нет. Асимметрия информации – типичное социальное распределение знания. Поэтому обман надо различать – есть обман как простая асимметрия информации, а есть обман как сознательное введение в заблуждение другого человека с целью передачи ложных сведений о положении дела или как намеренное искажение истинных фактов. В первом случае обман не ведет к какому-либо извлечению выгоды, во втором – обман совершается, как правило, с корыстными целями и носит безнравственный характер по отношению к другому человеку. Ложь зачастую используется людьми для получения выгод, и в этом случае мы представляем другого человека исключительно как средство достижения наших целей, что аморально, тогда пропадает уважение и доверие в человеческих отношениях. Но еще более аморален обман граждан государственными институтами, когда важная информация недоступна для всех или даже намеренно скрывается. Вот такому виду обмана и должно противостоять правильное общество.

Обман и доверие не противоположны друг другу, не обязательно там, где есть доверие, нет обмана. Вполне возможна и распространена ситуация, когда обман как раз работает на доверии. Если, предположим, в какой-то сфере деятельности, например в бухгалтерском учете, не существует правил контроля, то, скорее всего, там возможен обман. Доверие в нормальном обществе предполагает также и некоторый уровень институционализированного недоверия – главное, чтобы он не был неоправданно высок. Например, в демократическом обществе ветви власти контролируют друг друга – законодательная власть контролирует исполнительную, граждане могут контролировать своих представителей в законодательной власти – например, отзывать депутатов, что в России совершенно не распространено, зато частым бывает самостоятельное сложение полномочий в результате партийного воздействия.

Какие есть объяснения того, что люди не обманывают? В институциональной теории предполагается, что общественные институты препятствуют обману. Они просто делают обман невыгодным. Как будто человек, который крадет что-то из магазина, думает: если я попадусь, то штраф или наказание будут больше, чем возможная прибыль от воровства. Но в реальности при совершении преступления люди вообще мало о чем думают. Только 15 % всех преступлений заранее планируются, а все остальные – особенное мелкое воровство – совершаются спонтанно.

Другое дело – сделки в сфере бизнеса. Если сфера судебного разбирательства – арбитража – работает эффективно, то такие общественные институты, конечно, препятствуют мошенничеству. Но нам кажется, что более значимы моральные правила. Именно они ставят заслон различным видам обмана. Обычно в сфере бизнеса репутация имеет наибольшее значение. И если индивид решает совершить мошенничество, то он представляет, что его репутация может сильно пострадать, если вдруг ситуация будет предана огласке, с ним и его фирмой вряд ли кто-то будет работать в будущем. Поэтому сетевые связи и отношения не только формируют доверие, но и ставят заслон обману – обратите внимание, речь идет не об институтах, а о межличностном взаимодействии в экономических отношениях. Люди часто совершают сделки в бизнесе, не подписывая какие-либо документы, если между ними высокая степень доверия. На рынке кинопроката, например, принято, чтобы договоры сначала заключались на словах, потому что поставщики кинопродукции и владельцы кинотеатров должны произвести распространение по кинотеатрам копий новых фильмов оперативно. А документы зачастую приходят по факсу уже после проката. Чем специфичнее сфера бизнеса, тем важнее сохранять хорошие отношения со всеми участниками бизнес-процесса. Один-единственный случай обмана или мошенничества может поставить клеймо на всем вашем дальнейшем развитии. Кроме того, для компаний, чьи акции котируются на бирже, любой мелкий скандал, связанный с мошенничеством и нашедший отражение в прессе, может сразу обвалить котировки акций до такого уровня, что потери будут несопоставимы с выгодами от этого мошенничества.

В России люди ведут бизнес с высоким элементом межличностного доверия. Причем обычно, особенно в регионах, все начинается с совместного похода в ресторан или баню, надо обязательно выпить с будущим партнером, для того чтобы лучше узнать друг друга, обязательно перейти на «ты». Логика действия такова: ведь мы с тобой уже знаем друг друга, обман уже будет не просто преследованием личных интересов, а неким предательством совместной дружбы. Так на помощь бизнесу в условиях нестабильной работы институтов приходят личные дружеские связи, мораль дружбы ставит заслон обману или мошенничеству. Личностный фактор в создании деловых партнерских отношений в России, как нам кажется, является ключевым моментом в построении совместного бизнеса. В общении с зарубежными партнерами личностный фактор также присутствует, но в этом случае требуется больше времени, чтобы перейти на уровень доверительных отношений.

Каждый человек сам выстраивает моральную конструкцию, которая не позволяет ему обманывать. Социологи отмечают, что есть раннее детство и первичная социализация, в процессе которой ребенку объясняют, что и как он должен делать в определенных ситуациях. Во всех культурах по-разному воспринимаются ценности: в американской культуре, например, существуют жесткие санкции за списывание в высших учебных заведениях, в то время как в России преподаватели на это часто закрывают глаза. В связи с этим в учебных заведениях Америки никто не помогает друг другу в учебе, потому что знают: наказание будет обязательным и достаточно весомым для правонарушителя. Экономисты говорят, что обман нужно сделать таким, чтобы он стал дорогостоящим предприятием для правонарушителя и ему было бы не выгодно нарушать законы. Закон является хорошим сдерживающим фактором против обмана. Проблема заключается в том, что обманутым часто не удается добиться справедливости и они сами встают на шаткий путь обмана и лжи. Обращаясь в суд, человек не может отстоять свои права, потому что для этого не созданы соответствующие условия. Мы не можем доверять друг другу, а все начинается с того, что государственная система построена на обеспечении себе выгоды любой ценой.

Что касается обмана гражданами или предпринимателями государства, то здесь в России действуют специфические культурные отношения. Раньше, в эпоху Советского Союза, обмануть государство было некоторой доблестью, ведь государство всегда и везде обманывало граждан, поэтому гражданин лишь возвращал свой «долг» государству, обворовывая его. И до сих пор наши люди вряд ли чувствуют, что государство принадлежит им, а скорее, воспринимают его как некую враждебную силу. Также они не видят, что средства, уплачиваемые ими как налоги – например, транспортный налог (налог, взимаемый с владельцев транспортных средств), – используются по назначению. Сам транспортный налог весьма велик – а вот дороги остаются в ужасном состоянии. Вряд ли такое отношение стимулирует уважение к государству и его тратам. Если люди по всем телеканалам слышат только одну информацию о действиях государства и его институтов, если нет объективности и конкуренции в подаче такой информации, то к ней нет доверия, люди понимают, что государство их обманывает, и, соответственно, отвечают тем же. Обман начинается с государственного телевидения, где ложь и предвзятая подача информации становится системным фактором. Иногда можно обманывать, но нельзя обманывать всех и всегда. Американцы давно шутят над тематикой и подачей новостей в России, где всегда присутствуют три темы: «Наш президент снова все сделал правильно», «Америка скоро рухнет», «МИД опять чем-то недоволен». Но наш телезритель, воспитанный еще в эпоху советского телевидения, сразу отличает правду от лжи, он прямо-таки чувствует, что конструирование новостей идет по линии внешней и внутренней политики правительства, ладно если бы только Первый канал как рупор государства отражал мнение властей, но почему и все другие каналы следуют одной линии?

Итак, подведем теперь краткий итог: обман и доверие – социальные ценности, они создаются в конкретном обществе, передаются людям в процессе социализации и затем интернализируются – становятся из внешних ценностей внутренними убеждениями. Многие люди, их большинство, не воруют в супермаркетах потому, что их научили: воровство недостойно порядочного человека, воровать плохо, поступать так нельзя ни при каких условиях. Как говорил Бенджамин Франклин: «Честность – лучшая политика», то есть честность всегда выгодна. Эти моральные правила, усвоенные индивидом, и являются теми рамками, в которых осуществляется социальное и экономическое действие, выйти за них обычному человеку в нормальной ситуации не представляется возможным. Поэтому в правильном обществе так важно формировать моральные правила – обозначить, что хорошо и что плохо. Эти правила не появляются из ниоткуда, они создаются людьми. Если общество и государство придерживаются политики доверия и честности, то тогда происходит формирование таких правил, если государство само стремится обмануть своих граждан, не доверяет им изначально, считая, что они способны только на обман, тогда возникает и развивается культура недоверия, в которой процветают мошенничество, коррупция чиновников и обман.

1. Индивидуализм и коллективизм в России

Чтобы понять, правильно ли мы как общество устроены, нужно для начала разобраться, а мы – это кто? Какими специфическими чертами обладает русский народ? Какие особенные условия отличают нас от других народов и стран? И какие у нас особенные правила устроения нашей нелегкой жизни?

Отдавая должное географическому детерминизму (вспоминая Томаса Генри Бокля), нельзя не обратить внимание, что Россия – чрезвычайно большая страна, что не может не найти отражение в характере людей и особенностях их совместного социального и экономического существования. Для истории России характерны быстрый рост территории и численности населения. Во времена Ивана Грозного жителей Русского царства (примерно 5 млн человек) было меньше жителей Польши, их число было сопоставимо с численностью населения Грузии. За столетие численность населения России утроилась, а к началу XX столетия составила около 160 млн человек (население США в 1910 г. – 90 млн человек). Всего за один век, в XVI–XVII столетии, русские практически завоевали всю Сибирь (территория царства удвоилась) и в 1639 г. вышли к Тихому океану, в 1648 г. Дежнев открыл пролив между Азией и Америкой, за одно столетие была освоена Аляска, а в 1812-м удалось основать Форт-Росс на побережье Северной Калифорнии. Вот каким было движение на Восток от Москвы до Русской Америки, такая экспансия русских вполне сопоставима с Великими географическими открытиями и колонизацией Испанией и Португалией Центральной и Южной Америки, колонизацией англичанами и французами Северной Америки, а голландцами – Юго-Восточной Азии!

Многие страны, совершившие такой рывок, потеряли все свои силы – и, заложив колонии, утратили метрополию (например, Лиссабон, бывший одно время центром мира, никогда потом не достигал былого могущества). Россия при таком гигантском расширении сумела сохранить себя и свою целостность вплоть до 1991 г., да и сейчас остается самым большим по территории государством мира (рядом с нами Канада – но она в два раза меньше; кстати, не верьте масштабам на карте мира – они сильно искажены, чтобы показать маленькие страны, – ведь в реальности, например, Германия в 50 раз меньше России).

Но все же территория России такова, что даже при впечатляющем росте населения его плотность остается одной из самых низких в мире. Доля городского населения также всегда была крайне низка (в 1913 г. – не более 14 %), при этом население всегда было полиэтничным (в Российской империи вместе жили около 200 народов), а социальное пространство – многокультурным (православные жили рядом с мусульманами, да и сегодня в России проживает не меньше 16 млн мусульман, столько же, сколько во всем Евросоюзе). Соответственно, распространен был характерный для больших миров-экономик, как называл их Фернан Бродель, закрытый или замкнутый способ хозяйствования. Обмен и развитие внутреннего рынка были ограничены (крестьянин не мог в один день доехать до города, продать свои товары и вернуться обратно), жесткое деление распространялось на центр и периферию (все налоги и подати концентрировались в столицах, для регионов не оставалось достаточно средств), гипертрофированно развивалась государственность – с одной стороны, огромным был масштаб власти, а с другой – ее полное бессилие (представьте, однажды правительственная депеша добиралась из Петербурга на Аляску около 3 лет). Российский человек всегда успешно адаптировался к такой масштабности власти, ее абсолютному характеру и ее бессилию – отсюда местничество и казнокрадство (коррупция в современной терминологии), условное отношение к закону и порядку, терпимость к разного рода государственным требованиям (строгость закона можно сгладить его неисполнением), стремление приспособить для себя государство. Тем не менее российская экономика в XVII столетии вряд ли сильно отставала от европейской, особенно впечатляющим является увеличение сельскохозяйственных земель в России того времени, что компенсировало, в известном смысле, меньшую урожайность по сравнению с Европой.

При такой огромной территории русские всегда предпочитали селиться вместе (размер деревень достигал до тысячи дворов, но при этом они не превращались в города) и жить общиной-миром (за исключением Финляндии и Польши в Российской империи), причем общинность строилась по соседскому, а не родственному признаку – каждый, кто выполнял принятые общиной нормы поведения, становился ее полноправным членом, причем общины, а не индивиды платили налоги и выполняли повинности – в том числе воинскую. Поэтому коллективность в ущерб ценностям индивидуализма, отражаемая в общности сознания и поведения, была неотъемлемой и важной чертой русских, она давала способность жить и противостоять трудностям вместе, подчиняла личное общественному, обеспечивала развитый альтруизм и взаимопомощь.

Ситуация стала меняться в советские годы. Это связано с тем, что в советское время ценности коллективизма были объявлены государственной идеологией, а любое проявление собственного «я» рассматривалось как антиобщественный эгоизм. Вообще термин «индивидуализм» стал подразумевать «буржуазный индивидуализм». Советская власть делала ставку на ускоренную индустриализацию, развитие промышленности в городах, поднятие уровня общего образования – все это вело к постоянному оттоку населения из деревни в город и постоянной трансформации общественного сознания. И в 1953 г. городское население в России превысило сельское. Соответственно менялась и психология российского коллективизма. Ни о какой былой общинности нельзя было говорить в эпоху коммунальных квартир, строительных бараков и рабочих общежитий – люди вынужденно мирились с таким проявлением повседневного коллективизма.

Индивидуалистические ценности стали постепенно возрождаться в 1960-е гг., когда жилищная политика была перенаправлена на создание отдельного жилья (пресловутые «хрущевские пятиэтажки»). Раскрытие преступлений сталинского режима способствовало развитию критического мышления в обществе. Однако в то время люди еще продолжали доверять советскому государству и надеяться на него. Особенно резкий переход к индивидуализму в России случился в 1980-е гг., в эпоху рыночных преобразований. Государство в 1990-е полностью перестало выполнять свои обязательства. И люди прекратили надеяться на государство, бросившее их, стали рассчитывать только на себя. Всеобщее крушение коллективных ценностей, слабость закона и разгул криминала – все это привело к тому, что сильная личность могла позволить себе не считаться с другими людьми. Как результат – эгоизм и эгоцентризм людей, которые наконец дорвались до формальной свободы, то есть до произвола отдельной личности. Свобода стала восприниматься как произвол, но она продолжается до тех пор, пока мы не нарушаем свободу других людей. Люди легко могут сосуществовать без взаимопомощи, но как только один человек наносит вред другому, нарушается принцип общей свободы, а этого никто не готов терпеть.

Сравнительные исследования показывают: «…Для среднего россиянина, в сравнении с жителями других стран, характерна более высокая осторожность (или даже страх) и потребность в защите со стороны сильного государства, у него слабее выражены потребности в новизне, творчестве, свободе и самостоятельности, и ему менее свойственны склонность к риску и стремление к веселью и удовольствиям… Речь идет о его сильном стремлении к богатству и власти, а также к личному успеху и социальному признанию. Сильная ориентация на индивидуальное самоутверждение оставляет в сознании этого человека меньше, чем у представителей других стран, места для заботы о равенстве и справедливости в стране и мире, для толерантности, заботы о природе и окружающей среде и даже для беспокойства и заботы о тех, кто его непосредственно окружает». [1]

Эгоистичнее ли россияне, чем другие народы? Насколько сегодня простирается их эгоизм и есть ли место альтруизму? Осуждение эгоизма началось в моральной философии только тогда, когда в XVII–XVIII столетиях появилось понятие «индивид» в западном обществе и его сознании. Тогда же зародилось и противостояние между индивидуализмом и альтруизмом. Раньше человек не мог существовать отдельно от общества, он не отделял свое «я» от сословия или общины. В современном индустриальном обществе каждый проживает свою жизнь сам, гордо говоря: «Это моя жизнь!» – то есть теперь собственная жизнь мыслится и воспринимается только в отношении своего «я». Это яркий пример современного индивидуализма в обществе. Так построены все современные общества, в том числе и в России. Но эгоизм – это не индивидуализм, эгоизм – это когда вы не просто преследуете индивидуальные интересы, но и решаете свои проблемы за счет других или во вред другим. Индивидуализм, переходящий в эгоизм, стал теперь не признаком свободы, а возможностью считать себя лучше других. Парадокс: именно в России люди ожидают от других больше, чем от самих себя. Простой пример: каждый сталкивался с тем, что в театре другие учат нас, как себя вести, а сами при этом не соблюдают общепринятых норм поведения. Затеять ссору на тему того, как себя вести в учреждении культуры, – классическая история для наших дней.

Должны ли существовать какие-нибудь моральные правила, которые регулируют отношения между людьми? Как научить людей относиться друг к другу более терпеливо и уважительно? По оценкам многих социологических опросов, в России в целом многие люди проявляют повышенную агрессию по отношению к другим. Это касается не только отношений людей между собой, агрессия граждан проявляется и по отношению к властям. Наши люди ненавидят власть, и эта ненависть растет с каждым днем все больше. Как сделать людей добрее, терпеливее, порядочнее – вот основной вопрос сегодняшнего дня, который имеет первостепенную важность для политики.

Для этого необходимо понять, что собой представляет коллективизм для русских. В странах, например, Скандинавии присутствует напыщенный коллективизм, который искусственно пронзает все человеческие отношения, при этом форма существенно отличается от внутреннего содержания. В коллективизме европейцев есть некая отчужденность и рациональность, в отличие от коллективизма русских, которых скорее связывает «чувство братства». Русский коллективизм – от души: мы поможем незнакомому человеку на улице, потому что нам станет его жалко. Вспомните, сколько раз наши русские женщины спасали мужчин от разгула, пьянства, безделья и безмерно терпеливо выводили их в нормальную, достойную жизнь! Это все показатели широкой русской души, что чуждо многим европейцам, уж по крайней мере европейские женщины с пьянством мужей вряд ли будут уживаться. Коллективизм понимается в Европе исключительно как возможность сокращать собственные издержки. Европейцы понимают коллективизм не через призму высокой морали и особого отношения к человеку, а опять же как некоторую общую прибыль, экономическую и символическую (социальную). Но для русских коллективизм – скорее общее чувство, чем рационально воспринимаемая конструкция.

Что касается примеров якобы типичного русского равнодушия, Игорь Бойков в статье «Русские: равнодушная нация» (http://www.apn.ru/publications/article20916.htm) описывает ситуацию убийства школьницы Анны Бешновой – преступление происходило на глазах жильцов многоэтажного дома, как минимум три свидетеля просто не обратили внимания и не позвонили в полицию. Вряд ли только для русских такая ситуация характерна, хорошо известна и стала уже классическим примером в общественных науках история Китти Дженовезе (Catherine «Kitty» Genovese): 13 марта 1964 г. девушка была изнасилована и убита в Нью-Йорке, в Квинсе, причем 38 человек были свидетелями и никто не вызвал полицию (случай был описан в NY Times – http://learning.blogs.nytimes.com/2012/03/13/march-13-1964-new-york-woma...). Так что преступное равнодушие – случай типичный вообще для современного общества, и российское общество здесь, к сожалению, не исключение.

А что касается индивидуализма как предпринимательской черты и характеристики трудового поведения, то вот именно здесь русские существенно отличаются от американцев. По сравнительной шкале измерения «индивидуализма» россияне в исследовании Гирта Хофстеда набирают только 50 баллов (для сравнения, у американцев – 90 баллов). Неслучайно поэтому малый бизнес так незначительно развит в России (им создается только 15 % ВНП в отличие от 30 % в западных странах) – россияне не хотят брать на себя ответственность и риск предпринимательской деятельности. Среди популярных у молодежи профессий будет скорее государственный служащий, чем бизнесмен – идеал, к которому следует стремиться. Предпринимательские ценности у молодежи сейчас невысоки, они скорее мечтают стать государственными чиновниками, потому что государственная власть в России воспринимается многими как легкий способ наживы.

Так происходит, потому что мы знаем множество примеров успешности наших чиновников. Вот история из недавнего прошлого: как случилось так, что жена бывшего мэра Москвы стала такой успешной предпринимательницей, а ее компания вдруг стала одной из самых богатых? Мы видим уровень жизни чиновников: их шикарные машины и дорогие дома, золотые украшения их жен, коттеджи, которые выставляются напоказ. В Европе чиновники – обычные граждане, ездят не на лимузинах с мигалками, а на велосипеде (как мэр Лондона Борис Джонсон), поэтому никому не приходит в голову, что власть – это возможность обогатиться. Мэр Лондона запросто общается с обычными гражданами, а вот английские бизнесмены как раз ездят на «Роллс-Ройсах», которые и являются символами активности и успешного ведения предпринимательской деятельности. Модель власти в современном российском обществе, по нашему мнению, должна быть совершенно другой. Надо создать с помощью институтов такие условия, чтобы власть могла извлекать из своего положения как можно меньший доход. Кроме того, власть чиновников должна быть «аристократической»: это должны быть образованные и состоятельные люди, добившиеся уже многого в своей жизни, у которых не будет первой целью – обокрасть государство за счет своего привилегированного положения.

Взаимопомощь, которая так близка идее коллективизма, появляется тогда, когда коллектив уже организовался (будь то организация или целая нация). Наше общество сейчас представляет собой некую систему, в которой нарушены существенные социальные связи и идет только стадия формирования нормального общества. Необходимо найти то, что способно объединить людей, что создаст основу для восстановления ценностей коллективизма, который начинается с человеческой доброты. Сейчас многие, в том числе и люди с самых высших трибун, говорят о патриотизме – утверждается, что он способен связать нас, россиян, в единое целое. Надо понимать, что патриотизм – это особенное социальное чувство, и главная опасность в том, что слишком многие хотят использовать его в своих целях. Неслучайно у англичан есть поговорка: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя», они имеют в виду, что когда надо обмануть людей, то последнее средство – патриотизм. Вот и у нас с патриотизмом происходит что-то похожее. В России его почему-то узко понимают как военный патриотизм (какие-то игры в «Зарницу», чтобы привлечь молодых людей в армию) или как «квасной патриотизм» – у нас все самое лучшее: квас, матрешки и Хохлома. Еще одна большая ошибка – связывать патриотизм только с государством, а не обществом и культурой.

Вот таким образом патриотизм обесценивается, принимается людьми как очередной обман власти. В действительности начало патриотизма – это любовь к своей малой родине, своей семье и месту, где мы живем, где стоит наш дом. Патриотизм – это, как правило, взаимоотношения в семье, где все делается вместе, где «мы» значит больше, чем «я», где соблюдается уважение к старшим – отец, на которого нельзя поднять руку или оскорбить, мать, к которой испытывают любовь и уважение, где молодые садятся за обеденный стол только после старших, а женщины не начнут есть, пока не накормят всю семью. Эти простые семейные правила, которые могут нравиться или нет, должны соблюдаться, чтобы сохранялась семья.

Правила, которых придерживаются на протяжении долгого времени, превращаются в привычки – естественные нормы поведения. Поведение является частью культуры, оно развивает наше сознание и делает нашу любовь к родине естественной. Призывами «Давайте сейчас полюбим нашу Родину» ситуацию не изменить. В настоящее время понятие патриотизма немного размыто в общественном сознании. Почему? Потому что у нас нет больше той общей родины, какой был полис для древних греков, – там основанием патриотизма было всеобщее и полное единство взглядов, предполагалось, что «все, как один». Мы живем в сообществе совершенно другого типа – здесь все разные, у каждого свои интересы, люди просто не могут быть и не будут одинаковыми, теперь у каждого «своя родина», то есть свое ее понимание и отношение. И почему чье-то отношение и его любовь к родине лучше и полнее, чем твоя? Значит, соблюдая принцип соединения в одно целое разных по интересам и взглядам индивидов, мы должны предложить такое понимание патриотизма, которое может устроить всех.

Конец ознакомительного фрагмента.