Правильное дыхание. Часть 2 (Д. М. Бьюсек)

Глава 1: С начала до середины

Вот гараж, утопающий в олеандрах, бугенвиллеях и прочей буйной растительности. Вот дверь гаража – широкая, когда-то белая, а сейчас мало того, что облупившаяся, так еще и расписанная невнятными творениями из серии «Мне 13, и я хочу быть панком». Мама, которая собирается красить давно наболевшую гаражную дверь, прикидывает, с чего бы начать. Маня и кука сомневаются, то ли оставаться с мамой в качестве моральной поддержки, то ли придумать себе еще какое-нибудь занятие, чтобы самих не привлекли к покраске.

Дочка:

– И вообще ее сначала надо не красить, а скребывать песочной бумагой. Чтобы старую краску снимать. Только мне все равно жалко, столько лет рисовали-рисовали…

Мама:

– Наждачной. И больше это не обсуждается, решили уже.

Маня:

– Да шо еще соскребать, давай уже по живому, – видит, как дочка шмыгает, и подбавляет, – по родному… столько лет уже… с потом и кровью рисовалося, видно, – и талантливо-то как. Это ж, небось, и коллекционер какой может отхватить, у тебя есть художники знакомые, Оль, ты бы поспрашивала, а? Прямо вместе с дверью и загонишь.

Дочка:

– Только мы не c потом и кровью рисовали, Маня, ты чего! Это просто краска такая.

– А на вид и не скажешь… На вид оно даже не кровь напоминает, а че похуже…

Мама:

– Так, всё, тем более надо содрать это все к чертовой матери. – Заходит в гараж через боковую дверь, возвращается с приставной лесенкой и увесистой штуковиной, от которой в гараж тянется длинный провод: – Отойдите, чтоб на вас не полетело, сейчас будет весело. – Приставляет машинку шлифовальной поверхностью к двери, сдвигает темные очки со лба на глаза и – дрррр – ошметки, пыль, дверь постепенно местами теряет белесый цвет и возращается к доисторическому состоянию.

Дочка:

– Я тоже хочу, дай попробовать!

Маня (одновременно):

– Ух ты, нет, сначала мне!

Дочка:

– Это почему?

Маня:

– Я старше!

Мама:

– Не, сначала кошку дохлую гоните.

Маня в недоумении, дочка лучше помнит детские книжки:

– Кошки нету, есть яблоко.

– Тоже пойдет. На, но только осторожненько, дырку не протри, она мощная, – потягивается, садится на каменный бордюр и довольно надкусывает яблоко. Маня, которой «не больно-то и хотелось», плюхается рядом и закуривает сигарету, стараясь дымить в сторону.

– Мам, а расскажи дальше! Бабушка-то догадалась, когда ты домой пришла?

– Да что я буду рассказывать при таком шуме.

Маня:

– Кука, мощность пониже сделай.

Мама:

– Так до вечера провозимся.

– Ну и ладно, зато расскажешь побольше.

10 -11 марта 1990 (пятница – воскресенье)

…Так на чем мы остановились: довез до дому, пришла домой, захожу к бабушке в комнату. Ну и пошло как по писаному:

О: – Привет, Илья Соломоныч ушел уже?

Б: – Ага, смотреть свою г*ную программу Время.

О: – Это он тебе так мстит за рабыню Изауру, – присаживается к бабушке и начинает измерять ей давление.

Б: – Ничего подобного, он прекрасно знал, что Изауру я включала только из-за Милочки Никитишны – и вообще сам подглядывал втихаря, – замолкает и внимательно смотрит на Олю.

Б: – О.

О: – Что «О», бабушка, не мешай, а то собьюсь, – затыкает уши стетоскопом. Бабушка терпеливо дожидается ее «140 на 100» с недовольным цоканьем – и продолжает:

Б: – А теперь рассказывай все по порядку.

О: – (удивляясь) Что рассказывать-то?

Б: – Ольга, вот точно так же смотрят кошки, когда до валерьянки дорываются, давай уже, не мучай бабушку.

О: – Бабушка, ну что такого – была в библиотеке… а, да, прочитала интересную книжку.

Б: – И что за книжку?

О: – Про любовь. Местами откровенную, прониклась.

Б: – Так прониклась, что даже волосы распустила в кои-то веки?

Пауза.

О: – Ошибка резидента. Но это для дела было надо.

Б: – Олька, так да или нет?

О: – (вдруг вспомнив) Э нет, ты первая рассказывай!

Б: – (глаза забегали) А что такое? Мы с Ильей Соломонычем исключительно играли в карты – а потом он сделал мне укол. И все, честное слово. Что это тут вообще могут быть за подозрения в нашем возрасте?

О: – (галантно) Да это ж разве возраст. Но ты мне про другое скажи – когда это к нам Елена Васильевна приходила?

Б: – (осторожно) Да вот, намедни… давеча… надысь… забежала быстренько себе, про тебя спрашивала, а что? – Оля красноречиво молчит, медленно кивая по типу «ай-яй-яй», и бабушка понимает, что ее карта бита уже заранее. – Олька, она в меня вцепилась, как клещ в собаку, пристала, как банный лист, допрашивала как… как…

О: – Как Мюллер Штирлица?

Б: – Примерно так, но я —

О: – Но ты ей ничего не сказала.

Б: – (довольная) Но я ей ничего не сказала. И кончай на меня так смотреть, это мне положено на тебя так смотреть!

О: – (мрачно) Да ничего она тебя не допрашивала – небось, нарассказывала, какая я у тебя умница и красавица, и какая ты у меня умница и красавица, и какие мы обе у нас…

Б: – (сообразив, что лучшая защита это нападение) А если и так, ну и что? Тем более – это правда, а вот то, чем ты занималась все это время, – просто безобразие на самом деле! Нет, работа есть работа – тут все понятно. Но подумать только, зачем-то притворяться черт знает кем, два года дурить людям головы, а на самом деле сидеть себе спокойно в библиотеке! Извращение какое-то. Нет чтобы, действительно, влюбляться по пять раз на неделе, бросаться, пардон, в омут страсти каждый раз с головой, разбивать сердца направо и налево, жить полноценной жизнью, а не только ее изображать, как прикрытие, – передыхает, – а она про любовь только в книжках читает! Откровенных, тоже мне.

О: – (важно) Чтобы броситься в омут страсти, нужно сначала почитать, как в него бросаются. (игнорируя бабушкин фырк) А уже потом бросаться самой.

Б: – Так бросилась или нет?

О: – (с достоинством) Бросилась.

Б: – (недоверчиво) И что, прямо таки… совсем бросилась?

О: – Совсем. И бросилась, и поплавала полноценно.

Б: – Ну и как все было-то?!

Оля честно пытается сформулировать ответ, в итоге расплывается в улыбке, медленно сползает с кровати, валится на пол, потягиваясь, раскидывает руки и издает что-то вроде «Бво-а!».

О: – (не меняя позиции) Примерно так.

Б: – (одобрительно) Ну, для первого раза неплохо. (деловито) И когда свадьба?

О: – (подскакивает) Какая тебе еще свадьба?

Б: – Раз все было, как ты описываешь, то чего тянуть?

О: – (с легким ужасом) Бабушка, а зачем вообще свадьба? Это у вас тогда, наверное, было принято…

Б: – При чем тут принято-не принято? После такого мужчина, как правило, меня без кольца на улицу уже отказывался выпускать. Чтобы скорее на короткий поводок. Правда, это им не слишком помогало… – уходит в приятные воспоминания.

О: – (вдруг задумавшись и понемногу стухая) Я так предполагаю, он принципиально не захочет ничем меня связывать. И я не хочу. К тому же, раз все равно ненадолго, то какая разница.

Б: – С чего это прямо сразу такой пессимизм?

На Олю опять накатывает – уже третий раз за день, и вот тут-то можно было бы наконец-то выпустить накопившееся – кому же еще положено реветь, как ни бабушке, но, с другой стороны, бабушку нельзя волновать, так что ладно, опять проехали. Но рассказывать – смягчая обстоятельства – все равно приходится.

Б: – (помолчав) Ну что, Ольга, я тебе всегда говорила? При всей моей любви к мужикам: даже от самого распрекрасного из них надо ждать какой-нибудь подлянки. И чем раньше про нее узнаешь, тем лучше. Чтобы не поздно было выбирать: или сразу смываться, или сразу учиться с этим жить, – вопросительно смотрит на Олю.

О: – …Кстати, бабушка, а вот что там Мила Никитишна говорила, что к ним на выходные сноха приезжает, так что тесно будет совсем, да? Может, ей у нас переночевать? А я бы…

Б: – Вот кошачья морда, вы посмотрите на нее. Что ж ты, едва вошла и уже обратно поскачешь? Так тоже нельзя. Ах, завтра? Ну тогда еще куда ни шло. Я вот даже думаю: Милочка, Илья Соломонович, еще бабку Селёдку позвать из третьего подъезда – и распишется недурная пулечка.

О: – Только смотри, чтобы не до полуночи, как в прошлый раз. (строго) Позвоню – проверю.

Так что с субботы 10-ого марта, началась новая жизнь. Началась не так торжественно, как это сейчас прозвучало – куда более тактично, но ощутимо. Сразу установился новый субботний режим: утро – почта, после почты – занятия, готовка и бабушка, в двенадцать – на троллейбус и не забыть зубную щетку. В тот первый раз было ощущение нереальности происходящего, но одновременно – что оно и должно быть. Помню, как для конспирации надела бабушкин платок и пальто, она еще смеялась, что, мол, подумают, это она сама по мужикам шастает. Перед тем, как сесть в троллейбус, проверяла, нет ли там кого знакомого – не было, – очень редко и потом кого-то встречала, но даже если встречала – ну и что. Обходилось. Вообще удивительно, как у нас рассасывались люди, сколько бы ни ездила одним маршрутом в одно время – всегда разные лица, всегда новые, не то что в маленьких городках, – так что редкая встреча даже с поверхностным знакомым воспринималась подарком. Зато попадались странные водители. Один, например, читал пассажирам стихи собственного сочинения и пел песни – но это был не троллейбусный водитель, а Светкиного автобуса, она жила где-то совсем в Тмутаракани, там и не такое бывало…

Да, я опять тяну резину, Маня, и не из-за склероза, и не стесняясь хардкора. Просто, когда все хорошо, то и рассказывать, как водится, не о чем. В кино такое обычно пускают чередой кадров под музыку. В нашем случае единственная трудность была бы с выбором саундтрека, поскольку, как быстро выяснилось, в чем мы не совсем сходились, так это в музыкальных предпочтениях. Но не суть важно. Подождите, сейчас посмотрю, что-то должна была потом записывать по свежим следам:

«1. стандарт без бедер, лат.-ам. – наоборот. Свинговое (= колебат.) движ.»

Ага, это было в субботу вечером. Учил меня танцевать с переменным успехом.

«2. ПДД + см. устр-во КП, ДВС и тп.» – ну, тут вообще всё понятно. Но это было уже в воскресенье, если не ошибаюсь. Или в следующее? А что же еще с той субботой? Ничего не помню, так что давайте-ка красить уже. И только в белый, без глупостей.

Конечно, я все помню. Помню, открыла дверь новоприобретенным ключом, осторожно вхожу и задерживаюсь на пороге, как кошка в новом доме, поскольку он действительно поновел со вчерашнего вечера. Ничего не изменилось, но вокруг настолько чисто, что это бросается в глаза. То есть, вчера там тоже был порядок, но порядок жилой, а не это нечеловеческое сияние всех поверхностей и блеск всего, что может блестеть, – от дверных ручек до фигнюшек, которые держат зеркало, – кронштейнов, черт их знает. Постояла в дверном проеме, потом вернулась за порог и сняла сапоги там. И верхнюю одежду на всякий случай тоже. Зашла обратно, на цыпочках прокралась к коридорному шкафу, открыла его за саму дверь, а не за ручку, стараясь не дышать, повесила пальто, поставила сапоги. Подумала и решила идти на вкусные запахи из кухни. А оттуда как раз послышалось:

СН: – Ольга Пална? Есть хотите?

О: – Э… Нет, спасибо, дома уже поела!

СН: – Тогда мойте руки и садитесь за стол!

Со вздохом нырнула в ванную – где тоже зажмурилась от сверкания арматуры. Краны, чтобы не заляпать, подцепляла ногтем. Проходя на кухню:

О: – Вы что сотворили с квартирой? Краны сверкают не хуже чем… чем в гостинице «Интурист», о! – довольна сравнением.

СН: – Очень смешно.

О: – Нет, серьезно, вы кого-нибудь тут убили, и пришлось избавляться от улик, да? Это единственное рациональное объяснение, которое мне приходит в голову. Добрый день, Сергей Николаич, – тот не отрывается от пароварки на плите, так что приходится подойти и чмокнуть его куда попало – в район виска. Сергей Николаевич только косится на нее и кивает, сосредоточенно переворачивая очередную тефтельку. – Что, правда, да? А сам труп куда дели? – с повышенным вниманием присматриваясь и принюхиваясь к тефтелькам. Сергей Николаевич фыркает, а потом вздыхает.

СН: – (поучительно и мрачно) Уборка – это хорошее средство для снятия нервного напряжения. Добрый день, Ольга Пална.

О: – И что, получилось снять? – Сергей Николаевич удрученно морщит нос. – (сочувственно) Да, сама тоже полночи пропрыгала. Потом вспомнила про хорошую книжку – там, где «Gallia est omnis divisa in partes tres», – я дальше этой первой строчки еще никогда не добиралась, сразу на ней засыпаю. А тут так взвинтило, что заснула уже там, где про Бельгию. Поразительно, ничего не было, а Бельгия уже была, кто бы мог подумать.

СН: – Белги, а не Бельгия.

О: – Ну, белки – это само собой… Вот мне нравится этот древнеримский взгляд. Я так предполагаю: вернулись вы вчера домой, и стали, допустим, проверять тетради. И чем дальше проверяли, чем больше съезжали в школьное состояние, да? А это всё (обводит рукой ненормально чистую кухню), чтобы отвлечься или в порядке взыскания?

СН: – Садитесь уже, Ольга Пална, – вручает ей порцию тефтелек.

О: – А сами?

СН: – Потом как-нибудь. Мне просто значительно больше времени требуется на еду.

О: – А я буду очень медленно есть.

СН: – Медленней меня не получится.

О: – Вы меня еще ждать будете, вот увидите.

СН: – (что-то вспомнив, речитативом) Что бы ни ели вы, съем это медленней…

О: – (поразмыслив, с мелодией) Съесть смогу в тыщу раз медленней вас… Откуда вы это знаете? Мы на английском пели.

СН: – Кино такое было, насколько я помню. И салат берите, – всё-таки кладет себе пару тефтелек. Оля очень медленно надкусывает первую тефтельку и, распробовав, моментально сметает сразу четыре. Отыгрывается на салатном листе, от которого, не торопясь, отрывает по кусочку.

СН: – (безнадежно) Ольга Пална, как бы то ни было, я нарушил субординацию.

О: – (перестав тихо гудеть «Anything you can do») Да.

СН: – Я поступил крайне непрофессионально.

О: – Да.

Пауза.

О: – Поправьте меня, если я ошибаюсь, но может быть так, что в вашем взгляде читается надежда на то, что я как-то эээ (медленно, отдавая должное глаголу, бережно извлеченному из пассивного словарного запаса) опровергну ваши утверждения?

СН: – Не знаю, что в нем читается, но вынужден признать, что успел привыкнуть к вашим неожиданным логическим – и логичным – вывертам. Но нет так нет.

О: – Ну, хорошо, возьмите пример с меня. Я тоже много чего нарушила и почему-то совершенно не дергаюсь по этому поводу, разве что в чисто практическом плане.

СН: – Субординацию вы, может, и нарушили, но профессиональной несостоятельности не проявили, поскольку вы не являетесь носителем профессии и на вас не лежит связанная с ней ответственность.

О: – Можно подумать, вы поступили безответственно.

СН: – Учитывая мой статус, безусловно безответственно. По большому счету – то есть, по моему собственному – после этого я вообще не имею права занимать свою должность.

О: – Но с другой стороны, вы же наоборот крайне ответственно поступили. Если бы не вы – я прямо и не знаю…

СН: – Ой ли. Одного поце… инцидента в кабинете вам хватило бы за глаза.

О: – Возможно. Зато потом все равно полжизни мучалась бы от этой… фригидности. О.

СН: – И откуда вы только, Ольга Пална, такие слова берете.

О: – (бодро) «Камни его родины», Э. Гилберт, Москва, «Художественная литература», 1966 год. Страницу уже не скажу. …Ну, хорошо, Сергей Николаич, давайте еще раз. Статус-несостоятельность пока отложим в сторону. Как вы считаете, вот мой поступок можно оправдать?

СН: – (подумав) Да.

О: – Вы на моем месте поступили бы так же?

СН: – Мне крайне затруднительно вообразить себя на вашем месте. Тем не менее, с учетом всей ситуации, вы, скорее всего, избрали наиболее верный для себя ход действий.

О: – Прекрасно. А раз я поступила правильно – в моих и даже в ваших глазах, – то и вы, являясь необходимой составляющей моего поступка, тоже поступили правильно. Одновременно вы нарушили некие очень важные установки, но вот такая у нас в данном случае сложилась система эээ приоритетов, ничего не поделаешь, – Сергей Николаевич хмурится, но кивает: в формулы это, видимо, кое-как укладывается. К тому же прагматик в нем всегда побеждал педанта – правда, всякий раз не без борьбы. – А если хотите, могу объявить вам выговор в приказе. С занесением в личное дело, все как положено.

СН: – Это по какому праву?

О: – Да, я просто тоже всё думаю насчет субординации… В моральном плане она меня волнует мало, но мне не нравится дисбаланс, сам по себе. Тянет его как-то уравновесить. Видимо, придется теперь воленс-ноленс становиться по меньшей мере директором школы. Надеюсь только, что в очень далеком будущем.

СН: – (фыркает) Могу себе представить вашу школу.

О: – А что такое, думаете, не справлюсь? К тому же, насколько я могу судить, у директора школы функции прежде всего ре-пре-зен-та-ти-вные, а заправляет учебным процессом все равно завуч. Вот буду, как Кира Казимировна, мотаться себе по конференциям и выбивать заодно эти, как их, фонды, да? А вы в это время… – вдруг замолкает и супится.

СН: – А я не собираюсь работать в школе, где, судя по всему, будет официально разрешено списывать.

О: – (делает вид, как будто ее ранили в сердце; сдавленно) Сергей Николаич, вот честно: неужели вы, когда в школе учились, никому не давали списывать?

СН: – (вдруг почти краснеет) Не в таких масштабах. И вообще я не помню, чтобы у нас настолько системно списывали и подсказывали.

О: – Ну, ясное дело, у вас там в Древнем Риме трава, конечно, была зеленее… Не то что по нынешним временам, кхе-кхе.

СН: – (после паузы, с расстановкой) Потому что у нас в Древнем Риме, Ольга Пална, за списывание подвешивали вверх ногами и прибивали гвоздями во всяких неудобных местах.

О: – А я думала, львам бросали на обед.

СН: – Правильно, тех, кто списывал – подвешивали, а тех, кто давал списывать, – львам. У нас в Древнем Риме вообще к зверям хорошо относились, не то что по нынешним временам.

О: – А если только подсказывали?

СН: – В этом случае было достаточно простой честной децимации. (проводит рукой по горлу) …каждого десятого, и все дела. А то выясняй с вами пол-урока, кто подсказал, кому подсказал…

О: – (вздыхает и упрямо качает головой) Дружба дружбой, Сергей Николаич, а служба службой. Децимируйте меня сколько хотите, все равно не перестану подсказывать. Но обещаю, что когда стану директором, честно взвешу все плюсы и минусы официального списывания. И индульгенцию вам заодно выдам – как это говорят, задним числом, да?

СН: – Скорее тогда post mortem.

Оля опять стухает.

СН: – Ээ, Ольга Пална, это мы уже проходили, сегодня на повестке дня другие вечные вопросы.

О: – (бурчит) Проходили… (без особой надежды) А вот бабушка говорит, гранаты надо есть, кому-то, говорит, помогли.

СН: – Ну да, если чеку не забыть выдернуть, помогает моментально. Нет-нет, у меня аллергия на нелегальную медицину. Уж помру как-нибудь спокойно без всякой дряни, гранаты – это еще куда ни шло, по сравнению с… (морщится) нет, не могу такое вслух произносить. Или вот керосин советовали пить, тоже прекрасно.

О: – И наверняка, как его – мумие, да? Хе, мы на его почве с бабушкой недавно дня два не разговаривали. Ей соседка принесла, бабушка воодушевилась, давай, говорит, Оль, вместе лечиться, совершенно волшебное средство. Я говорю: Бабушка, сама этим… мда и травись, а меня не трогай. Cлово за слово, потом она первая пришла мириться: было бы, из-за чего, говорит, а тут из-за птичьего говна поругались, как дураки. Пардон, это была цитата.

СН: – А вам от чего лечиться?

О: – Мне? А я не знаю. Для профилактики? Ах, нет, дерматит же, – довольна, что пришло в голову.

СН: – Кстати, а почему у вас постоянное освобождение от физкультуры?

О: – А, это еще с первого класса, оно вообще липовое, – и тут же в ужасе прикрывает рот рукой. – Я вам ничего не говорила! На допросе от всего отопрусь, учтите.

СН: – А вот у вас одышка иногда бывает, тут есть какая-то связь?

О: – Э, вы только меня не записывайте к себе в компанию, не дождетесь. Нет у меня никакой одышки, откуда вы вообще ее взяли. Просто у нас в семье все сердечники, по бабушкиной линии, вот и освободили тогда на всякий случай, врач порекомендовал. Для профилактики.

СН: – Дайте руку. – Проверяет ее пульс: – Сначала было еще ничего, а потом совсем зачастило.

О: – Конечно, зачастит тут. Вот дайте, я ваш проверю, – перенимает его руку и, с трудом, но сосредотачивается. Кривит губы, потом протягивает ногу к его ноге под столом и начинает легко ее поглаживать. Пульс стойко выдерживает испытание, Сергей Николаевич многозначительно кивает, а Оля, отпустив его конечности, обиженно пыхтит:

О: – У меня железное здоровье, а, а, а если дыхание, бывает, и перехватывает и пульс частит, то это скорее от, да, вот, всё того же нервного напряжения, – правильно выдыхает.

СН: – Что, неужели тоже снять не получается? – забирает тарелки и ставит их под воду.

О: – (медленно) Я, конечно, тут не эксперт, но, мне кажется, нервное напряжение такого рода в одиночестве вообще особо не снимешь, – наблюдает за тем, как он быстро домывает посуду и поворачивается к ней, вытирая руки полотенцем. Которое затем аккуратно расправляет и, не глядя, вешает на место. Пару секунд смотрят друг на друга, потом он не выдерживает и тоже начинает улыбаться.

СН: – Десерт? – приглашающе раскрывая дверь в коридор.

О: – (вставая, бурчит) Ну, наконец-то.

– Да, так вот. На этот раз запомнила пианино прямо по курсу – хоть какой-то прогресс по сравнению с пятницей, – но больше ни на что не успела обратить внимания. Мы бы и до комнаты не дошли, если бы оба не вспомнили о том, что забыли вчера, так что пришлось заодно проходить забавный крэш-курс по использованию презервативов, но делу он не помешал, а после – видимо, все еще сказывался хронический недосып – немедленно заснула, прямо как стереотипный мужик. Проснулась через пару часов, сначала вообще не поняла, где нахожусь, и тогда наконец-то стала потихоньку оглядываться, не двигаясь и осторожно приоткрыв один глаз. Вон там дверь, справа от нее стена сплошных книжных полок – но никакого хаоса и нагромождений, все, разумеется, по ранжиру. Дальше придется поворачивать голову, так что поехали обратно: стеллаж, дверь, уже зафиксированное пианино у противополжной стены, кресло, в нем Сергей Николаевич – проверяет таки тетради, разложенные на низком столике, – далее диван, на диване я, а что над диваном? Там нет полок, зато – вспомнила – есть большая картина, и если чуть-чуть сдвинуть голову, то можно наконец разглядеть ее как следует, правда, под углом.

Это, кажется, акварель, вид на город из окна занимает всю картину, рама окна почти совпадает с рамой картины. Город нечеткий, но узнаваемый – высотки, вставная челюсть проспекта… Из окна на город смотрит человек – молодой человек – почти мальчик – сидит спиной, о ужас, свесив ноги прямо в окно, как будто сиганет сейчас с огромной высоты – или полетит. Поза располагает к полету – спина, только кажется, что расслаблена, руки чуть согнуты в локтях – вот-вот и… И чем больше смотришь на его слегка расплывчатые контуры, тем больше их узнаешь – загривок, линию плеч, даже запястья…

Оля осторожно прищуривается в сторону Сергея Николаевича, пытаясь сравнить запястья, и сразу замечает, что он оторвался от тетрадей и смотрит на нее.

СН: – На самом деле это был первый этаж. Точнее, полуподвал. Из окна удобно было выходить, – тут же возвращается обратно к тетрадям и одновременно сводит пальцы, показывая, что осталось еще совсем немного.

О: – Ну вот, – поуютнее закутывается в одеяло, но через секунду ощущает потребность сходить, например, в душ. Одежда обнаруживается аккуратно сложенной на стуле справа за диваном, у окна – шторы в пол. Но одеваться не хочется, лучше бы просто набросить что-нибудь – плед? Будет неудобно. А с другой стороны, тут и так тепло. Встает и нагишом направляется в ванную и дальше по этапу. Вчера на двери ванной имелся халат – но сегодня, видимо, пал жертвой съема нервного напряжения. Приходится обходиться полотенцами – одно на подмокшую голову, а другое – саронгом. Заходит обратно в комнату, поддерживая сползающий тюрбан, и тут, конечно, разъезжается саронг. Пытается поймать и его, но замечает на себе взгляд Сергея Николаевича, уже покончившего с тетрадями, раздумывает суетиться и с достоинством выпрямляется. Скидывает тюрбан и гордо оглядывает присутствующую и воображаемую публику, уперев руки в боки, – вот вам, мол, strike a pose. Публика жмурится, то ли от смущения, то ли от удовольствия.

О: – (откинув голову, важно) Я надеюсь, Сергей Николаевич, что вы заслужили право на такое сокровище, – не выдержав, прыскает и проходит к креслу – он как раз успел подвинуться, так что ей тоже хватает места – впритык, но в обнимку в самый раз. Садясь, накрывается подхваченным с дивана пледом. Сергей Николаевич, все еще смеясь, целует ее куда попало, но вдруг отвлекается и застывает. Медленно кивает, как будто что-то вспомнив.

СН: – Да.

О: – Конечно, заслужил.

СН: – Нет… (пауза) Просто, знаешь, когда… – вдруг, впервые на ее памяти, начинает запинаться, – перед… нет, после. Да, после уже, ну… – раздраженно помахивает рукой в районе живота, – после операции. Перед этим я был вполне философски настроен: чему быть, тому не миновать, отец вон тоже довольно рано умер от того же самого, можно сказать, судьба, ничего не поделаешь. К тому же понятие «безвременной смерти» мне все равно казалось смешным, люди всегда умирали когда попало. А после… То есть, я уже заранее настроился умереть, да, причем желательно под наркозом – быстро и со всеми удобствами. Но не получилось (не без недовольства), а после… Понятно: нехорошо отходил от операции, унизительное лежачее положение – чувствовал себя как никогда паршиво. В связи с чем на меня накатило. Не знаю, праведное негодование? В общем, сильно обиделся. Да, все на свете случайно, но тем не менее – это было настолько несправедливо, что казалось издевательством. У меня было достаточно времени, чтобы оглянуться на свою жизнь и объективно признать, что я не сделал ничего, за что должен терпеть теперь подобное. Не участвовал во всеобщем вранье, не состоял ни в каких дурацких организациях, вел безупречный образ жизни, всегда работал и видел пользу от своей работы, насколько мог, ладил с людьми, был в прекрасной физической форме и обладал-таки железным здоровьем. Никаких вредных привычек. Ладно, по молодости курил, но рано бросил. С учетом такой характеристики быстрый вариант без мучений мне должен был быть гарантирован. И это еще, не принимая во внимание… – неважно, суть ясна. Валялся и – крайне нетипично для себя – исходил тихой ненавистью, хотя одновременно осознавал, что она а) непродуктивна б) мешает выздоровлению. Поэтому в итоге согласился на компромисс: я спокойно все терплю, но за это мироздание теперь у меня в долгу. То есть для баланса мне полагается не просто два или сколько там лишних года все той же жизни, которых я не просил, а что-то по-настоящему хорошее. Чего у меня еще вообще никогда не было. Или почти никогда… И знаешь, помогло. С тех пор все, что ни случалось хорошего, воспринимал извинительным подарком. Но такого… – смотрит на нее, изобразив изумление, – вот такого я совсем не ожидал. И когда ты сказала про «заслужил»… Хм, – только кивает, поджав губы.

О: – (с расстановкой) Сергей Николаевич. Небесная канцелярия в моем лице выносит вам свои извинения за причиненные неудобства. В качестве компенсации вам полагается личный ангел – одна штука.

СН: – Это скорее гурия, а не ангел.

О: – (с укором) Во-первых, у гурий масть другая. Во-вторых, Сергей Николаевич, если вас в данном ангеле что-то не устраивает, подайте нам жалобу, мы ее рассмотрим в порядке общей очереди. В-третьих, мы, конечно, могли бы послать вам более ангельского во всех отношениях ангела…

СН: – (быстро) Нет-нет, меня абсолютно всё устраивает.

О: – То есть вы принимаете наши извинения?

СН: – Да. И я очень вам признателен.

О: – Не будете больше переживать по всяким несущественным для нас поводам?

СН: – (пауза) Не могу обещать. Но думаю, теперь мне будет легче примириться с положением.

О: – Тогда распишитесь.

СН: – (смеется) Кровью?

О: – Вы за кого нас принимаете, это же совсем другой департамент. (возмущенно фыркает и ворчит) Конечно, лучше бы с ними связались – у них там и жизнь долгую дают, и сокровища с путешествиями, и тетенек красивых сколько хочешь, а здесь всего один дурацкий ангел…

СН: – Где расписываться-то?

О: – Да, где хотите, – приспускает плед, – здесь полно места, вон, хоть на крыле, – поворачивается к нему спиной, подставляя лопатку.

СН: – (послушно целуя лопатку) Подойдет?

О: – Мало.

СН: – Тогда я вас поймаю на слове насчет «где хочу», ладно?

О: – (с опаской) Ну, раз сказала…

***

– Ну и хватит с вас.

Первый слой краски готов, сидят-попивают что-то слабо-алкогольное, зачерпывая из большого графина – видимо, маргариту.

– Мам, я что всё сказать хотела! Картина-то?

– А что с картиной?

– Это ведь моя картина? Ну то есть… которая висла… висела всегда в моей комнате?

– Ну да. И висит.

– А ты ж говорила когда-то, что ее этот, как его, Саймон, забыла фамилию, нарисовал.

– Быть не может.

– Говорила.

– Ну, значит, нарисовал.

– Мама! Он тут, а картина-то там!

– Почему, картина тоже тут.

Маня:

– И то правда.

– А, да. …Мама! Маня! Фу на вас, – видит, что мама безнадежна, и вздыхает, – …все детство истории себя придумывала об этого пацана… Для себя. Себе. (Мама: «Знает ведь все, а говорит черт-те как») Как он прыгнул… А сначала летать научился…

Маня:

– Ну, так оно примерно и было. (в ответ на мамин взгляд) Ни-ни, я вообще ничего не знаю, (дочке) а насчет художника она меня тоже сейчас запутала, так что хорошо сидим, кука. Будь здорова, – чокается с ними маргаритой и выпивает свою залпом. – За дурные привычки и порочный образ жизни! С ними-то оно надежнее… А вообще, мать, что-то подзастряла ты на одном месте, понятно, что оно все из тебя теперь полезло, но так мы до самого интересного вообще никогда не дойдем.

– Не до самого интересного, а до твоего шкурного интереса. И ничего там интересного не было на самом деле.

– Ну вот здрасьте.

– Ладно-ладно. Но я предупреждала – как идет, так и идет, в кои-то веки без сокращений на вашу беду.

– А вот насчет сокращений – что это были за штуки-то в воскресенье?

– Какие штуки? А. Да. Просто похулиганили мы тогда еще как следует, вот уж что вообще никому и никогда рассказать не смогу. А потом он мне говорит: – Смотри, я сейчас нахожусь в состоянии «Проси, чего хочешь» – вплоть до отрезанной головы какого-нибудь религиозного товарища. Так что лови момент. Я подумала и говорю: – А научи меня еще машину водить. Но только опять в обмен на что-нибудь, так как не хочу злоупотреблять положением. Пришлось соглашаться – но свое желание решил придержать на потом. Машиной занялись в воскресенье, а в субботу вроде еще что-то было… – прикрывает глаза и потягивает маргариту.

***

– Танцы? Это да, но танцы – вы ж понимаете, чего тут рассказывать. Опережая события: основам он меня обучил, однако каждый раз через трения. «Две шаги налево, две шаги направо» – невелика наука, но я то и дело отвлекалась – или наоборот слишком втягивалась. Что вальс, что румба – сразу наводили на горизонтальные мысли, ноги подгибались. На каком-то этапе махнул на меня рукой и говорит: – В футбол играть умеете? Нет? Ну, просто ногой отбейте от колена, невысоко. Правой два раза, левой один… И всё, рок-н-ролл меня сожрал без остатка и без всяких задних мыслей. Он, конечно, носом крутил, немного свысока относясь к жанру «на попрыгать», но делать было нечего.

Да, сидим на диване, отдыхаем-подкрепляемся после первого танцевального экзерсиса. Я – бутербродом, а он – овсянкой. Потом вспомнила, что хотела позвонить бабушке. Телефон был там же, у изголовья. Навороченный, со съемной трубкой и кучей кнопок. Звоню, а у бабушки такой тарарам – вы, – говорю, – только послушайте. Нажал на кнопочку – и сразу все стало слышно, впервые узнала, что бывают такие телефоны. По-моему, они там тоже танцевали, кто-то даже на гитаре играл. Вот, – говорю, – оставила тебя впервые одну на ночь, а ты… Смотри только, дом не спали. И давайте закругляйтесь уже, хотя бы через полчаса. Бабушка бодро откликнулась, что ей из-за шума ничего не слышно, и дала отбой. А я сижу-переживаю – человек после инфаркта, одной ногой понятно где, а такое вытворяет. С другой стороны, – это уже Сергей Николаевич, – когда же еще вытворять, как не сейчас? Ну, бабушка, – говорю, – всю жизнь только этим и занималась, ей нагонять нечего. – Тогда зачем под занавес менять старые привычки? – И то правда.

Тут телефон неожиданно зазвонил сам. У Сергея Николаевича сразу привычный покер-фейс, снял трубку:

СН: – Сухарев.

Кнопочка громкой связи так и осталась запавшей с того раза, услышал, кто говорит, но отжимать не стал.

ГС: – Сереж, ты очень занят?

СН: – (недовольно) Очень, Галя. Пока.

ГС: – Не вешай трубку! – даже без громкой связи было бы слышно. – Только мне попробуй трубку положить! Ты еще здесь?

СН: – (мрачно) У тебя пять минут.

ГС: – Чем это ты так занят?

СН: – Шнурки глажу. Если это все, что ты хотела узнать…

ГС: – Не клади трубку!! А то знаю я тебя! Ты слушаешь?

СН: – (громко вздыхает)

ГС: – Сереж, потом сам будешь ругаться, что я тебе заранее не сказала!

Оля все-таки хочет тактично удалиться на кухню, но Сергей Николаевич только закатывает глаза и качает головой: мол, не имеет значения.

ГС: – У меня в пятницу первый урок у шестиклашек, да? А мне в аэропорт надо – мамулю встречать, рейс поменяли на утренний!

СН: – (выпрямляется) Здрасьте. А Гена?

ГС: – Так нога-то в гипсе еще!

СН: – Ну и ищи сама замену, – одновременно берет с полки ежедневник и начинает листать.

ГС: – Уже! Никто не может! Сереж, можно я им дам поспать, а?

СН: – Кому?

ГС: – (жалобно) Деткам…

Сергей Николаевич возмущенно сопит, изучая ежедневник.

ГС: – И так вон не высыпаются…

Оля тупится.

СН: – (не слушая) Как это никто не может, а математика? Мышкина?

ГС: – Она тем более не может.

СН: – С какой стати, у нее же нет урока? Вон, всю четверть себе без первых взяла.

ГС: – Вот именно. Она не может, потому что по утрам плохо себя чувствует.

СН: – Ерунда какая. Тоже мне, нашлась королевна. Рано вставать никто не любит, один раз не растает.

ГС: – Сереж… Он по серьезной причине плохо себя чувствует. Понимаешь? Ты только не ругайся…

СН: – Не понимаю. Какая-такая серьезная… – осекается, одновременно заметив, что Оля уткнулась лицом в подушку и прикрыла голову руками, как перед взрывом. – Галя. Это не то, что я сейчас подумал?

ГС: – Наверное, то… Только ты не говори пока никому, ладно?

Оле приходится оторваться от подушки и напомнить Сергею Николаевичу, как правильно дышать.

СН: – А… а… И ты молчала?!

ГС: – Да, я только что от нее узнала, когда насчет пятницы ей позвонила…

СН: – А почему она мне сама не сказала?! Мне же замену искать! В который раз. Я первым должен узнавать о таких вещах! И вот что тут смешного, скажите, пожалуйста? – и Галине Сергеевне, и Оле.

ГС: – Угу, не отходя от кассы, все тебе докладывать. «Что-то у меня, Сергей Николаич, это самое запаздывает, не поискать ли нам на всякий случай замену?»

СН: – (мрачно) Всё лучше, чем тянуть. И кстати, сколько она уже… протянула?

ГС: – Четвертый месяц пошел.

СН: – (прикидывает) Ну, хоть до конца учебного года доучит. (тоскливо) Галя, ну, вот и где мне брать математику? Последний раз проверял ту, из 34-ой школы. Литр, – говорю, – это сколько в метрической системе? А она мне: метр на метр на метр. Кубический. Катастрофа.

ГС: – Да, ладно, за лето уж точно кого-нибудь откопаем, я тоже поспрашиваю… Дециметр, да? – осторожно.

СН: – (уже собирается пнуть ее за неуверенность, но вдруг отвлекается) Стоп! Четвертый месяц? (почти доволен) Тогда пусть не валяет дурака и приходит в пятницу на первый урок. На четвертом месяце уже никого не тошнит.

ГС: – Вы посмотрите на него, крупный спец. Ты-то откуда знаешь?

СН: – (с расстановкой, сурово) Я, Галина Сергеевна, уже больше десяти лет обитаю в женском коллективе. Я вынужденно знаю всё про триместры, токсикоз, тонус, сохранение и санитарок-садисток, которых не допросишься. Спросите у меня адрес ближайшей молочной кухни – я вам скажу. По совместительству являюсь крупным специалистом по климаксу, мигреням, вегетососудистой дистонии, а также правильно понимаю значение фраз типа: «В Балатоне вчера вдруг выкинули лодочки». Дальше продолжать? – поскольку Галина Сергеевна может только мычать, а Оля зарылась обратно в подушки, не продолжает. – Так вот. Исходя из вышесказанного. Поговори с ней еще раз, а не поможет, скажи, что тогда я поговорю. И заодно спрошу ее, почему молчала все эти три месяца. Так и быть, два.

ГС: – Она потому и молчала, что тебя боялась! И стеснялась. Вообще всех. А я как позвонила, ее вдруг прорвало, но это на волне Олиной беременности, конечно.

Оля выныривает из-под подушек.

ГС: – Сереж, ты где?

СН: – …Какой еще Олиной?

ГС: – Ну, Ольги нашей, Таранич-то… Ну, вчера, в учительской?.. Ну, когда Еленочка Прекрасная за нее еще заступилась?

СН: – (откашливается) Галя. Про Елену Васильевну – это я помню. А вот момент с б… бе… – упомянутый тобой момент можно поподробнее? Общественность интересуется.

ГС: – Да нет, понятно, что Неля все сочинила. Но Ольга-то не возражала…

СН: – Но очевидно же, что дурака валяла, – опять давит мрачного косяка на Олю.

ГС: – Это нам с тобой очевидно. Ну и вроде как всем остальным после Еленочкиного выступления тоже, да, но сам знаешь… Один раз произнесли – и всё, слух пошел гулять. Кто-то недопонял, кто-то решил, что девочка, конечно, вкалывает и так далее, но это не мешает ей быть беременной, тем более большинство от нее такого всегда и ожидало…

Оля радостно пританцовывает с воображаемыми маракасами в руках.

СН: – (слабым голосом) Галя. Но ты ей-то, Мышкиной, хоть сказала, что это бред?

ГС: – (неуверенно) Да… Или нет? Как-то оно проскочило – ее сразу на свое понесло, надо было выговориться… Ну там, спина болит, давление скачет… Сам, в общем, понимаешь. Специалист, – опять начинает фыркать.

СН: – (собирается) Так, Галя, всё. План действий понятен. Первое: скажи ей, что отчитывать ее не буду, особенно, если подменит тебя в пятницу. Второе: услышишь где о пропадающей гениальной математичке – свисти. Третье: никаким слухам чтобы никто ходу не давал. Чуть что – пресекай.

ГС: – Да, я всем скажу превентивно…

СН: – (перебивает) Нет-нет, активных действий тоже не надо. Ольга Пална сама кашу заварила, сама пусть и разбирается, ей не впервой. Чем меньше мы будем это озвучивать, тем лучше, надеюсь, за неделю само сойдет на нет. Все, Галь, отбой.

ГС: – Шнурков-то много еще осталось?

СН: – Каких… Да. Очень много. А кто это у тебя там помирает все время на заднем плане, Гена что ли?

ГС: – Кто же еще, я так трубку держу, чтобы он слышал.

СН: – (громко) Лучше бы вы, Геннадий, гипс свой сняли уже наконец. … Какая еще «Столичная», с каких пор? И где я тебе возьму «Столичную»?

ГС: – (лукаво) Где ты все берешь.

СН: – Так, Галина Сергеевна, всего доброго, до понедельника, до свидания. Да, спасибо.

Аккуратно положив трубку на место, не смотрит, а именно взирает на Олю.

О: – А я что? Я ничего. А касательно математики – я вообще тут ни при чем. Честное слово. То есть, мы все, конечно, знали, что она того, но мы думали, вы все тоже знаете. А вы вот какие невнимательные, сами теперь виноваты. Даже с последней парты все с ней было ясно. Не то чтобы видно, но чисто по пыхтению можно было догадаться. У нас тут просто глаз наметан, помните, пару лет-то назад как пошли декреты косяком, вечно у нас то музыки не было, то ботаники…

Сергей Николаевич мрачно кивает, так как до сих пор не может забыть давнишней эпидемии, но вдруг спохватывается:

СН: Вы мне, Ольга Пална, зубы не заговаривайте. И только попробуйте еще раз так кивнуть насчет… Фу на вас.

О: – (невинно) Честное слово, не буду кивать.

СН: – И подтверждать любыми другими способами тоже.

О: – (вздыхает) Такой сюжет пропадает… Люди бы обо мне заботились… Водички бы подносили, к доске не вызывали… А я всё: «Ах-ах, не обращайте внимания, это у меня просто схватки…» Ладно-ладно, я, правда, не буду, обещаю. Ну что вы так смотрите, я же ангел (в сторону: «слегка падший, но тем не менее»), а мы слов не нарушаем.

В воскресенье подскочила по привычке рано, сначала думала, полежу-подожду, пока он тоже проснется, а потом смотрю: нет, спит, как убитый. Встала, еще подождала, умылась-оделась, еще подождала, перекусила, еще подождала – 11-ый час, я в жизни еще столько не спала, разве что после Нового года, а он – без задних ног. Ладно, нашла что-то почитать. Сижу в кресле. Звонит телефон. Трубку, конечно, не беру. Невнятное ворчание, кое-как снял сам – телефон в головах, ему близко.

СН: – (никаким голосом, но) Сухарев.

Громкая кнопка уже выключена.

СН: – (сонно, с закрытыми глазами) Дава Георгиевич, что ты звонишь в такую рань?.. Правильно, четверть одиннадцатого, вот я и говорю: зачем ты мне звонишь в такую… Разумеется, это рано, в воскресенье – это рано. … Да? Нет … (на секунду просыпается) …Точно? Конечно, она мне не звонила, она знает, что в воскресенье мне нельзя так рано звонить. … Нет, это исключается сразу. Дава, давай в понедельник и поговорим. Да, подходит. Всё, спокойной ночи, – выключает трубку и так и остается с трубкой в обнимку. Оле, спросонья:

СН: – Ты позавтракала? Займись чем-нибудь продуктивным, через час поедем кататься, – и спит себе дальше.

Через минут пятнадцать опять звонок. Со сдавленным стоном включает трубку:

СН: – Да? Кира Казимировна. Конечно, разбудили. Вас попробуй не прости, угу. … Да, но я ему не поверил. … Кирочка Казимировна, конечно, все правильно. … Ни в коем случае. … Ну, здрасьте, еще вы будете мучиться. У вас есть – должны быть – четкие приоритеты, и школа тут никак не может быть на первом месте. … Да, разрулим, еще все лето впереди, не волнуйтесь. Михал Иосичу тоже привет, – выключает трубку, но уже не спит, а лежит с закрытыми глазами. Оля тактично не отрывается от книги. Видно, что его распирает – даже не поделиться, а просто громко повыть, но он сдерживается. Медленно встает, бурчит в Олину сторону: «Не смотри на меня, надо прийти в тонус», опускается на пол и начинает отжиматься. Потом присаживается и быстро встает на голову. Долго-долго так стоит, Оля, конечно, не смотрит, но подозревает, что он опять заснул. Наконец встает, встряхивается – и как переродился: сна ни в одном глазу, как обычно, внимательный и деловитый.

СН: – Всё, Ольга Пална, сейчас быстро пополняем резервы и вперед. – Пытается выдержать строгий вид, но все-таки улыбается – и тут же хмурится: – Завтра держитесь от меня как можно дальше, – тут как по сигналу на него обратно накатывает – он складывается на пол ногами по-турецки и трет переносицу, бормоча: «Кошмар… Увижу вас там – пойду вешаться. Нет, лучше топиться…»

О: – Еще из окна можно выпрыгнуть, – посматривает на картину.

СН: – Это ненадежно, – долго выдыхает.

О: – Надо нам поставить какую-то сверхзадачу. Допустим, скажем себе, что мы – не знаю – шпионы вражеских, но дружественных разведок. Допустим, вы будете из ЦРУ, а я из МИ-6. Чтобы получилась Мисс Икс, очень элегантно.

СН: – Вы чего там начитались, пока я спал?

О: – (берет книгу) «Зарубежный детектив – 71» – «Что может быть лучше плохой погоды?»

СН: – Хорошая. Я же вас просил – займитесь чем-нибудь продуктивным.

О: – А я считаю, это вполне продуктивная идея. Как видите меня там, каждый раз думайте: мы на задании, а это все легенда, которую ни в коем случае нельзя провалить. Ну что я вас буду учить.

СН: – Как разведчик разведчику скажу вам, Штюбинг… – смеется, но тут же встает и идет просить прощения.

А потом поехали кататься. Где-то там был асфальтированный пустырь – практически полигон. Пока ехали, должна была перечислять все дорожные знаки, и тут выяснилась моя вопиющая безграмотность в этой области: «Число 40 на белом фоне в красном ободке; желтый ромб в белой рамке; а вот какой-то массонский, видимо, символ…» Сразу назадавал мне домашних заданий – и правила учить, и устройство автомобиля – так что начала потихоньку жалеть, что напросилась. И уже не потихоньку, когда пересела за руль на пустыре, вот тут начались, конечно, настоящие китайские пытки. Полчаса пристегивайся-отстегивайся, смотри в зеркало то, в зеркало другое, за дверь опять взялась не той рукой, мертвый угол… Взмокла, еще даже никуда не поехав. Потом коробка передач, педаль такая, педаль сякая. Когда наконец-то тронулась по-настоящему, сразу, от перестраховки, вжала в пол все, что только можно – машина аж крякнула. Хорошо стоим.

СН: – (много чего проглотив) Понимаете, Ольга Пална, вот у меня нет детей. Поэтому машина мне их частично замещает. Это, конечно, уже довольно-таки взрослый ребенок, но тем не менее – предмет заботы, трепыханий и нежных чувств. Так что обращаться с ним надо тоже, как с детьми – твердо, но без грубости.

О: – А как ее зовут?

СН: – Ну знаете, всякому замещению есть пределы.

О: – (пожимает плечами) Вот мой папа свою всегда называл Мася. Ну и что. Он, правда, и маму зовет Масей. И меня в детстве. Но это скорее в честь машины.

СН: – Шестерка, небось? Давайте-давайте, помедленней.

О: – Трешка.

СН: – Угу. Уважаемая была машина. Не для простых смертных. А, ну да… И плавно теперь выжимаем. Это было не плавно. Еще раз давайте. Нет, это тоже совсем не плавно. Ольга Пална, лучше уже было… В конце концов, подумаешь, контингент, и там люди попадаются.

О: – Не просто контингент… Но он там по хозяйственной части. А не какой-нибудь, не знаю.

СН: – Вроде МИ-6? Да ладно вам переживать. Папой-то в детстве был нормальным?

О: – Да. Вполне. Отсутствующим, но в целом нормальным.

СН: – Ну и всё. И чем он там занимается – это уже его проблема, а не ваша. Задним ходом теперь. А вот у одного моего приятеля, – вспомнил, чтобы сменить тему, – тоже имя было одно на всех. Он по молодости был… увлекающимся человеком. Нет, это был не я, честное слово. Как бы то ни было, увлечений у него часто бывало сразу по нескольку, а память – омерзительная. Поэтому он старался так подбирать, чтобы девушек звали одинаково. Очень удобно, да, когда кто-то звонит, к примеру, – не промахнешься. А поскольку он был художником, то выбор имелся всегда, так что жил периодами – то Наташи, то Лены. Вот если бы здесь сейчас был гараж, то его бы здесь сейчас уже не было. Но со временем система стала давать сбои, так как нет-нет, и попадалась какая-нибудь Алевтина, мимо которой никак нельзя было пройти. Поэтому он упростил алгоритм и стал всех поголовно называть Мусями. Оправдывался то честно – плохой памятью, – то всякими там: «Вам Муся больше подходит, давайте, вы будете Муся». И все соглашались. Кроме одной, которая ему сразу четко сказала, что она была и будет Ниной, а еще раз услышит «Мусю»… Да, одним сцеплением. Вот лучше уже. Так что да, подумал и решил, что пора остепеняться. С тех пор отыгрывается на остальных, даже пацана своего зовет Мусей. Всё, завязываем, устал. Не я устал, а машина. Машина устала.

О: – («Не знаю, как машина, а я труп».) Так он у вас все-таки мальчик, хоть и безымянный?

СН: – Раз «Москвич» – логично. Наверное.

О: – Вы как хотите, а я его буду звать Мусей. Так, зеркала, мертвый угол, дверь… черт, правой, правой за дверь, ведь помнила.

Дома успели что-то перехватить – и поехали опять же домой. Подъезжаем, я говорю: – А то может, зайдешь? Да, там, – говорит, – люди, наверное, что я светиться буду. Нет, когда перед выходом звонила, все уже ушли. Тогда, – говорит, – пойдем, почему нет.

А бабушка как раз на ногах. Как он потом вспоминал, увидев нас рядом, сразу представил, нет, не какой я буду в её возрасте, а какой она была в юности: бабушкина всегда просвечивала. И перекликаясь с моей, и, когда она начинала тянуть: «Ну, здрааавствуйте…»

Ещё никогда никого официально друг другу не представляла, поэтому замешкалась, вспоминая про этикет, а бабушка уже протягивает руку и, разумеется:

Б: – Аня. Я отчества не люблю.

СН: – (улыбается) Сергей, – руку все же только пожал, но достаточно галантно. – Аня, вы любите икру? Мы вам привезли немного.

О: – Это откуда у нас икра?

СН: – Не взятка, честное слово. Случайно вспомнил перед выходом, а то бы раньше тебе скормил. Сам-то не ем.

Б: – (придирчиво) Красная или черная?

СН: – Черная.

Б: – Ну вооот… – настолько убедительно капризно, что Сергей Николаевич даже слегка теряется.

О: – Отлично, бабушка, тогда я сама съем, а тебе все равно вредно, наверное.

Б: – И ничего мне не вредно! – это уже, проходя на кухню. – Давайте вашу икру, мойте руки, а я вам сейчас тоже что-нибудь соображу.

СН: – Спасибо, мне ничего не надо.

Б: – Ну, конечно. Питаетесь-то дробно, наверняка: помалу, но то и дело, что я не знаю. Правильно, Оль?

О: – (уже из ванной) Правильно. Что у нас осталось-то?

Б: – Гречка? Пойдет? Понятно, на фоне икры она немного блекнет…

О: – (проходя на кухню, Сергей Николаевич следом) А бульон у нас есть еще?

СН: – (безнадежно) Девочки, мне, правда, ничего не надо…

Но девочек уже не остановить.

Б: – Конечно, есть – прекрасный куриный бульон.

О: – Нежирный и пресный совершенно…

Б: – Ни соли…

О: – Ни перца…

Б: – И, можно сказать, ни курицы.

О: – Но с гречкой – самое то.

Б: – Сейчас разогрею.

О: – Нет, ты сиди уже, – встает к плите, бабушка усаживается за стол, вручает Сергею Николаевичу нож и хлеб, а сама разворачивает икру, открывает и довольно принюхивается. Вздыхает: «Еще бы водочки к ней…», но качает головой.

Б: – Так, а теперь рассказывайте, – смотрит на него, чуть склонив голову на бок.

СН: – (подумав) Мне нужен какой-нибудь наводящий вопрос.

О: – Бабушка, ну, что ты накидываешься на человека – он еще поесть не успел.

Б: – А как же. Раз пришел знакомиться – положено рассказывать о себе. Кстати, заметь, я сказала «знакомиться», а не, допустим, «свататься» – ради тебя постаралась.

О: – Уж так постаралась.

Б: – Как могла. Так что давайте, Сережа. Начните с начала, дойдите до середины, а там уж как пойдет.

Оля ставит перед ним тарелку с гречкой, усаживается рядом сама и надкусывает протянутый бабушкой бутерброд. Помирает с картинным, но искренним «уммм», потом выпрямляется и, копируя бабушку, склоняет голову на бок и устремляет на Сергея Николаевича внимательный взгляд: не отвертитесь теперь, мне тоже интересно. Тот задумчиво поглощает гречку по зернышку, уделяя каждому еще больше внимания, чем Оля с бабушкой икринкам. Чувствуя, что пауза затягивается, пожимает плечами.

СН: – С начала. Это что ли прямо с рождения?

Б: – (кивает) И кто родители. Были?

СН: – (тоже кивает). Были, – смотрит в сторону. – Мама… Мама начинала пианисткой. Аккомпаниаторшей. Потом была учительницей музыки. В войну ездила с концертами – где пианино удавалось раздобыть, там и выступали. Так с отцом познакомилась. Он был… – как будто на что-то решается, – врачом. А у нее с детства было слабое здоровье, так что очаровала его в том числе набором интереснейших болячек, которые он с энтузиазмом бросился лечить. Очаровав таким образом уже ее. После войны вернулись в Москву и там зажили очень неплохо, так как параллельно с больницей он принимал на дому – вообще практичный был человек. Я родился в 49-м, времена были нелегкие, но не у нас – няня, домработница, автО, помню игрушки в свой рост… И так, пока его не арестовали. Еврейское счастье: аккурат на новый 1953-ий год. Мама в ту же ночь меня схватила – и к родственникам. Десять лет без права переписки – что это значит, все уже знали. Потом я выяснил, что обвиняли его и в шпионаже, и что яды мешал для т-ща Сталина – задним числом под дело врачей, да, – а вот частную практику не припаяли. То есть удача в делах ему так и не изменила, что показательно.

Б: – …А маму не забрали?

СН: – Нет. Но родственники маму скоро попросили – у них, мол, и так тесно, да и в Москве ей лучше не оставаться. Поехали в Курск, к тетке. Тетка нам тоже не обрадовалась – сама жила в коммуналке, дети, понятно. Но пристроила ее на завод – рабочим давали комнаты в общежитии. Барачного такого типа. Аккомпаниаторши там не требовались, так что пошла мама в сборочный цех. Я? А что я? Меня в комнате оставляла. Одного, да. Ну и что – я тихим был ребенком – немножко еды, будильник – чтобы видел по стрелочкам, когда она придет. И книги. Книги были основным условием моего спокойного поведения. Читать я еще не умел, мне нравилось перелистывать – все равно что, можно и без картинок. У тетки удалось выпросить стопку – справочники какие-то, календарь садовода… – вот я сидел и листал их одну за другой. Март уже наступил, но на нас это мало отразилось – время было смутное, мама все равно всего боялась. Да, так и бы сидели тихо в этом бараке, но тут книги стали кончаться. То есть, мама заметила, что они мне явно поднадоели – на стенках начал рисовать. Побежала по соседям – дайте почитать, у кого что есть. Но что у них там было, кроме вчерашних газет. «Коммунистический манифест» вон удалось у кого-то выпросить. И тут кто-то ей сказал, что в соседнем общежитии живет какой-то военный, командировочный, и вот он, когда вселялся, тащил здоровенную связку книг. Мама к нему. Надо сказать, мама была патологически застенчива, но на мне ее застенчивость кончалась. Постучалась, так мол и так, – говорит, – одолжите мне для мальчика ваших книжек. А неважно, что по радиотехнике, ему все интересно. Военный ей: «Я бы рад, но мне они самому нужны. Я днем работаю, а вечером по ним занимаюсь». Мама ему: «А вы занимайтесь у нас. Приходите к нам каждый вечер, а книги днем пусть у нас остаются. У меня мальчик тихий, мешать не будет, а я вас ужином буду кормить». Он на нее посмотрел, покачал головой, взял книжек, подумал и прихватил еще молока с хлебом. «Ладно, – говорит, – пойдемте посмотрим». Пошли к нам. По дороге он прикидывал: раз пацан интересуется радиотехникой – значит, должно быть лет десять-двенадцать, да? Как вошел к нам – так и сел, хорошо, что стул стоял прямо у порога. Мало того что я совсем маленький был, так еще на вид – задохлик, один нос торчит. Но ладно, сели заниматься. Мама недолго сопротивлялась молоку с хлебом, на следующий день притащил нам мяса, овощей и детских книжек. Но мне радиотехника все равно больше нравилась, я ему оттуда перерисовывал все схемы, а он мне объяснял, как мог, про транзисторы и радиоцепи, было очень интересно. Так и стал к нам ходить каждый вечер. А недели через две явился с цветами. И говорит с порога: «У меня командировка кончается. Уезжаю обратно в Москву. И вы, конечно, как хотите, но я вас с собой забираю». Мама подумала и согласилась. Так что вернулись в Москву, жили сначала в коммуналке, потом дали квартиру… С мамой они расписались, а меня он усыновил. Был Штайнмиц Сергей Маркович, стал Сухарев Сергей Николаевич. Тоже неплохо. Да, и сразу взялся за меня всерьез. Каждое утро – под ледяную воду, зимой – на снег. Потом бег, зарядка, жимы. Потом уходил на службу, маме вручал список: сколько приседаний, сколько наклонов, сколько прыжков – все должна была отмечать. Приходил – тащил гулять. Гулять – значит, он идет, а мне надо бегать туда-сюда. Идем в парк – влезать на каждое дерево. Ни одного чтобы не пропустил. Гладкий ствол – карабкайся как обезьяна, пока можешь. Свалился – еще раз. Потом плавание, футбол, волейбол, в общем, все доступные виды спорта, только теннисы-бадминтоны презирал, как интеллигентские. Зимой поставил на лыжи, потом на коньки – как же я ненавидел коньки. Да и все остальное тоже, но всегда терпел. Папа сказал надо – значит, надо. Овощи в меня впихивал. Рыбий жир – разумеется. Как мне казалось, тоннами. Потом бокс, гантели – уже перед школой. В школу пошел – все равно был поначалу самым маленьким в классе – кто-то стал дразнить, я дал разок поддых – всё, до конца школы вопросов ко мне больше не было. Перескочил через класс – вундеркиндом был почище вас, Ольга Пална, – поступил на исторический – из идеалистических соображений, но бесконечный марксизм-ленинизм быстро меня охладил. Тут папа стал желудком маяться – долго терпел, не жаловался, конечно, и сгорел потом буквально за пару месяцев. Да. Тогда же еще ничего заранее не говорили, только: «Болезнь Петрова, не волнуйтесь, пройдет…» Я потом, когда сам пошел за диагнозом и услышал примерно то же, сразу ей сказал, что не уйду, пока не скажет всё, как есть. Каждый день буду приходить и сидеть под дверью. Да. А мама умерла через пару лет. Осложнение от пневмонии. На самом деле после его смерти только доживала. При жизни его любила, но так, немного снисходительно, – он попроще был человек, без изысков, спокойный такой медведь. Не блестящий, как мой родной отец. К тому же, все время была уверена, что умрет раньше него, а он – вроде навсегда. И тут опять… И тосковала, и переживала, что про себя над ним, бывало, подсмеивалась, что не ценила, а он с нее пыль сдувал… Мне в конце сказала: «Ты сам справишься, а я устала. Больше не хочу». Да. В общем, справился. Из армии тогда вернулся, перешел на мехмат – и сразу обрел смысл жизни, так что стало легче. Всё, девочки, до середины я дошел, и хватит.

О: – …А в армии кем был?

СН: – …С парашютом прыгал.

О: – А. Это многое объясняет. («Отсутствие пульса, например».) Сам захотел?

СН: – Да, можно было выбирать. Мне было все равно, но вспомнил, что папа всегда учил делать то, чего больше всего боишься. Ничего, вошел во вкус, – улыбается приятным воспоминаниям.

Бабушка в это время хмурится каким-то своим, поглядывает на Олю и качает головой.

Б: – У нас была в чем-то похожая история, на самом деле… – медленно кивает, все еще глядя на Олю.

О: – Какая история?

Б: – Да вот, двойное происхождение мне напомнило… – медлит.

О: – Бабушка, ты хочешь сказать, что я не Таранич? Здрасьте. А скулы? А нос? Да я ж вся в них!

Б: – В них-то в них. А волосы?

О: – А что волосы? Волосы – в тебя, наверное.

Б: – У меня не вьются.

О: – Зато у мамы вьются.

Б: – Вот именно. У меня – нет, у деда – тоже нет. А у Фимы вились, – вздыхает, – вот она их себе постоянно и заглаживала. И тебе коски туго заплетала – так что из еврейского ребенка получался китайский.

О: – У Фимы?

Б: – (смущенно кивает) У Фимы.

О: – У какого Фимы?

Б: – Я не знаю. Они за мной одновременно ухаживали – дед и Фима. А я все никак не могла выбрать, потому что дед был серьезный, с ним просто так ничего не попробуешь, это сразу замуж надо будет. А с Фимой, наоборот, пробовать было можно, но какой-то он был чересчур несолидный. Ветер в голове. У меня таких уже парочка была в прошлом, поднадоело. Вот и сомневалась. Дед был по всем статьям перспективный жених, но как же вот так себя связывать, ничего заранее не проверив, да? А он даже целоваться стеснялся, кошмар. Дотронется – и тут же: «Извините, Анечка». Очень утомляло. Так что Фима мне был необходим в качестве разрядки, но вот насчет большего – то да, то нет. И вот звоню ему как-то, свидание отменить, а мне из трубки: «Фиму арестовали. И больше сюда не звоните». И тут я понимаю, что ни фамилии его не знаю, ни адреса, ни правда это или нет – и вот что теперь? Ничего. Был Фима – звонок – и нет его. И на свидание не пришел. Потом долетело как-то от случайных людей, что да, арестовали, но дальше расспрашивать испугалась, вообще тогда об этом не говорили, все боялись. В общем, посидела, попереживала и решила, что пусть это мне будет уроком. Что пора за ум браться, а не скакать стрекозой. Встретились с дедом, говорю ему: «Всё, или вы меня берете замуж немедленно, или мы с вами расстаемся навсегда». Он аж опешил: «Насколько, – говорит, – немедленно?» Так и поженились. И прямо немедленно образовалась твоя мама, как-то даже слишком быстро, но кто считал? Я – так до сих пор понятия не имею, но кудри эти – очень Фимины. Ну и что – хоть какая-то от него память. Но Маринка, когда сама начала что-то подозревать, испереживалась страшно – с тех пор волосы утюгом заглаживала, пока перманент в моду не вошел, на него стало можно списывать. Я, Сереженька, не скрываю: была отвратительной матерью. Дома вообще не появлялась: хоть и решила перестать скакать, а все равно – иначе скучать начинала. Так что Маринку по большей части упустила: няня есть, думала, и все в порядке. А она, не будь дурочкой, все замечала. Дед в ней души не чаял, папина дочка, так она от этого еще больше на меня злилась, что не люблю их с папой и головы им дурю. А я любила, только мне все было мало. Маринке со своей стороны это, конечно, было непонятно, вот и копила все в себе – деду, знала, что бесполезно на меня жаловаться, он меня обожал несмотря ни на что, философом был в этом плане. По молодости она погуляла, но осторожно, чтоб не дай бог не быть похожей на мамочку, а потом сама нашла себе жениха: и понадежнее, и, главное, чтобы мне в пику. Мало того, что деревенский и гхэкает – ей казалось, что меня это ужаснет, можно подумать, – так еще и из органов. Отличник Высшей школы КаГэБе. И это в моем доме. Постаралась, ничего не скажу. Ну и что? Поглядела я на этого Пашу и как он на нее смотрит – видно же, что Маринка пальцем щелкнет, и он тут же родину продаст первому встречному вместе со всеми ихними гэбешными секретами. Что, нет, Оль? Вот. С Маринкой у меня так и не сложилось, тут уже ничего не поделаешь, но правильно выбирать мужчин – это у нас явно наследственное, ничего не скажу, – довольно кивает, поглядывая то на Олю, то на Сергея Николаевича.

О: – (задумчиво) Значит, Фима. То есть, у людей всякие там генеалогии, с именами, фамилиями, отчествами, а меня спросят, придется теперь говорить: «Происхожу от Фимы». Нормально.

Б: – Вы посмотрите на нее. У нее одних Тараничей – целая деревня, а ей все мало!

СН: – А у Ольги с мамой почему не сложилось? Не из-за кудрей же?

Бабушка и Оля переглядываются. Оля пожимает плечами.

Б: – Не только. Не знаю. Марина стремилась, чтобы все у нее было правильно. Как положено. Основательный муж – есть. Квартира-машина – есть. Ребенок – долго не получалось, из-за этого переживала, а когда получилось – конечно, нужен был мальчик. Как положено – чтобы сын и наследник (фыркает). На УЗИ перепутали, обрадовали раньше времени, после родов смотреть на нее не могла. А тут еще головешка эта кудрявая. Тем не менее выкормила – так как положено, и на том спасибо. И никаких нянек – это уже опять мне в пику: положено, чтобы мать заботилась о ребенке. В общем, посмотрела я на них как-то – отец и то больше с дитем возится, чем она, – и думаю: мать из меня была никакая, пора платить по счетам. «Марина, – говорю, – у тебя, конечно, карьера пропадает, жизни нет, сама жаловалась, а я вроде как бабушка, но так мне страшно не хочется с ребенком сидеть, у меня своя жизнь…» Пришлось выслушать лекцию о том, что бабки не имеют права на свою жизнь, – и получить таким образом ребеночка. Так что стали с дедом баловать дите по полной программе – а главное, разбалтывать, потому что год – молчит, два – молчит, три – молчит. Марина опять носом крутит: ребенок недоразвитый. Но мы не сдавались. Все понимает, все делает, правильно реагирует – только молчит. Ставили ей пластинки, читали книжки, а когда уставали от детских, – что угодно, даже газеты. И вот сидим как-то за завтраком, дед ей: «Оленька, скажи: со-ба-чка. Скажи: ко-те-нок. Мяу-мяу. Скажи: ко-ро-вка…» – Тут ему надоело, глянул в газету и говорит: «Скажи: израильская военщина». И вдруг в ответ голос – как из бочки: «израильская военфина». Мы с дедом как грохнули – ребенок аж под стол залез от испуга. Дед отдышался и говорит: «акула капитализма». Ребенок из под стола – таким же басом: «акула капитализма». Я: «по просьбам трудящихся». Ребенок загудел: «Про просьбам трудяфихся советское правильство объявлило о повыфении розничных цен на кофе и бензин, вот ведь суки». Дед мне: «Аня… Что это было?» Я: «Честное слово, больше не буду при ребенке». Дед: «Нет, это же, как его, абсолютная память?.. И, да, ты уж поосторожнее, а то представляешь, что Мариша нам скажет?» Поехали сдавать ребенка родителям, конечно, стали хвастать. Марина нам не поверила: И что это она у вас сказала? А мы с дедом заранее сговорились: «Мама», мол, сказала. Марина, скептически: Да? Ну, пусть сейчас скажет. Ребенок молчит. Дед: «Ну, Оленька, ну, скажи: мама!» И вот что она говорит?

СН: – «Акула капитализма».

Б: – Так точно. Я смотрю, вы хорошо ее знаете.

О: – (неоднократно все это слышала, поэтому только тихо бурчит) А вот стал бы меня какой-то Фима учить говорить?.. газеты мне читать?..

СН: – Ольга Пална, что вам не нравится? Был у вас один дедушка, стало двое, чем плохо?

О: – Трое.

СН: – Тем более. (бабушке) И что мама?

Б: – Ну что, устроила нам с дедом головомойку, конечно. Но мы рады были, что ребенок хотя бы не ляпнул ничего нецензурного. Потом к голосу пошли претензии, к логопеду ее водила, связки думала лечить, логопедша сказала, что «ш» ей поставит, а вообще нечего к ребенку приставать. И заодно выяснила, что она читать и писать умеет. Левой рукой – опять Марине не нравится. Так и продолжалось, то одно, то другое, пока наконец прынц не родился долгожданный, тогда наконец-то вообще перестала на нее внимание обращать.

О: – Никита – хороший мальчик.

Б: – Никита – бандит. Через год в школу пойдет – тогда вспомните мои слова.

О: – (довольно) Отомстит за сестру. Я же говорю – хороший мальчик.

СН: – Спасибо, что предупредили, – прикрывает глаза, Оля чувствует, что из-за упоминания школы на него опять накатило. Бабушка кивает в его сторону, что, мол, с ним? Дальше переговариваются нарочито громким шепотом.

О: – Совесть мучает.

Б: – А что такое?

О: – В смысле, кто он, а кто я.

Б: – Ну и что?

О: – Да я тоже не совсем понимаю.

Б: – Моя бабка сбежала из дому со своим домашним учителем. Думаешь, это его утешит? (Тут Сергей Николаевич прячет лицо в ладони.)

О: – Нет, он скажет, что в 19-ом веке мораль была другая. (как бы цитирует) Это мы так еще Древний Рим давайте вспомним с Древней Грецией.

Б: – При чем тут мораль, когда любовь?

О: – Это ты романтически рассуждаешь. Любовь выше всех законов и т. п. А он – прагматически, что законов тоже никто не отменял.

Б: – Нету такого закона.

О: – Он же не в смысле конституции. Это его внутренние барьеры.

Б: – Но он же их сам и переступил.

О: – Видимо, просто перепрыгнул. А они остались. И теперь он мучается.

Б: – Надо было сразу сносить.

О: – А ты попробуй снеси сразу целый забор.

Б: – Значит, придется по досочке.

О: – И потом, он, наверное, и не хочет сносить. Ты представь: внутренние барьеры взорваны к такой матери. Значит, можно спокойно пускаться во все тяжкие: (загибает пальцы) школьным хулиганам чуть что – в поддых; тех, кто списывает – вверх ногами подвешивать; все старшие классы – децимировать, то есть, фигакнуть каждого десятого ученика в порядке профилактики; а Ольгу Палну усадить в учительской на золотую оттоманку и кормить икрой с ложечки. И все мерзкие учителки чтобы ей в это время по очереди ножки целовали. И тут же военрук с опахалом и Калашниковым наперевес, чтобы никто Ольгу Палну почем зря не беспокоил и к доске не вызывал. Это все до большой перемены. А на большой перемене Ольге Палне и Сергею Николаичу полагается сиеста, поэтому они всех из учительской выгоняют и… Ну и так далее.

Б: – Я бы очень одобрила такую школьную реформу. (осторожно) С ним там все в порядке?

О: – Трудно сказать. (пытается подглядеть) Возможно, он смеется, но могу ошибаться.

Сергей Николаевич выпрямляется и кладет руки на стол. На лице обычный покер-фейс.

СН: – (невозмутимо) Вы хорошо меня знаете, Ольга Пална.

Оля переглядывается с бабушкой, а потом обе, улыбаясь, смотрят на него так, что он не выдерживает и сдается, зажмурив глаза.

Б: – (подводя итог) Так и будет носиться со своим забором.

О: – Ну и правильно. Всё лучше, чем децимация.

Б: – Да, пусть себе мучается, с другой стороны. Эмоциональные встряски – это только нам с тобой вредно, а ему в самый раз. Заместо парашюта. Главное, чтобы тебя в них не втягивал.

СН: – Честное слово, больше не буду.

О: – Ладно-ладно, в себе копить тоже не обязательно. (спохватившись) Бабушка, про укол-то мы забыли.

Не без труда отпустили друг друга.

О: – Ну всё, тогда до вторника.

СН – (качает головой) Дружба дружбой, а служба службой, Ольга Пална. До субботы, – и уже на пороге жестом проводит между ними барьер. Оля понимающе кивает, а потом из вредности расстреливает невидимый забор из невидимого Калашникова.

***

Сергей Николаевич, конечно, был прав – в школе про выходные надо было как можно прочнее забыть, иначе эйфорическое состояние грозило выплеснуться наружу, принимая пугающие формы. В понедельник я честно пыталась ни о чем не думать, но все равно – хорошее настроение давало о себе знать…

– И когда же он тогда завязал с «хто ж я после этого»? – это Маня. Поздняя ночь, в траве кто-то свиристит.

– Нечего с таким завязывать, я бы на его месте сразу уволилась, – это строгая дочка.

– С утра в понедельник. Не завязал, но заключил с самим собой подобие компромисса. Приехал в школу и почувствовал, что не в состоянии даже вылезти из машины. Пришлось посидеть и еще раз пораскладывать все по полочкам. Примерно так:

1. Я выбрал между школой и О. П. в пользу последней.

2. Я сделал правильный выбор.

3. Не только ради О. П.

4. А так как и сам этого хотел. Да, ее угораздило у меня учиться, но за исключением этого факта (см. п. 5), она соответствует мне по всем параметрам, и, при ее желании, я готов провести с ней остаток жизни и т. п.

5. Тот факт, что она является моей ученицей, полностью подрывает мою проф. состоятельность. Я – бывший учитель.

(Тут я прерву его список и отмечу, что факт моих шестнадцати его не настолько удручал. Дело было даже не в тогдашнем нашем отношении к шестнадцати как к маркеру «взрослый». Раз формула работала, то – при очевидной внешней и внутренней зрелости – цифры значения не имели.)

6. Я могу бросить школу и пойти, например, на подобие полной ставки к тому же Кречету, тем более он легализуется в кооперативы и пр. Что обеспечило бы О. П. золотую оттоманку.

7. Но уйти из школы сейчас было бы по многим объективным причинам нерационально – К. Каз. в первую очередь. Субъективно: мне уже и так недолго осталось, надо дорабатывать и не дергаться.

8. Как не дергаться при наличии огненной надписи «Я не учитель» в голове?

9. Не то чтобы я не умел притворяться, но так глобально – нет.

10. А между тем у меня перед глазами пример человека, который течение двух лет спокойно пребывал в не-будем-говорить-каком образе, внутренне совершенно ему не соответствуя.

11. Заметим также, что О. П. культивировала свою личину с нуля, мне же придется прилагать куда меньше усилий.

12. О. П. смогла – чем я хуже?

Так и пошёл себе в школу. Агент Штайнмиц, к вашим услугам. Причем первым, кого он там встретил, был военрук, которому он чуть было не сказал: «Почему не на посту и без опахала, Иван Кузьмич?» Но удержался. А я, что интересно, в учительской потом таки навсегда поселилась – не на оттоманке, однако тоже в весьма пристойном и уважаемом виде. Но это уже другая история.

Всё, дальше тогда в следующем номере, а то закусают нас тут сейчас.

Глава 2: Ленд-лиз

Из в очередной раз выбеленного гаража – досталось не только двери – доносятся душераздирающие гитарные эксперименты. Мама чинит велосипед неподалеку, то и дело страдальчески морща нос. Дочка сосредоточенно окунает велосипедную камеру в тазик с водой по частям и ищет пузырики. При этом аритмично покачивает головой и подъерзывает в такт гитаре. Мама только вздыхает:

– Никогда не разбиралась в правильной музыке, так и помру, не оценив.

– А ты, кстати, уже дописала тот свой список, что на твоем фью… похороне играть?

– Да нет, постоянно что-то меняю. И «на похоронах».

– Тебе что, несколько похорон надо чтобы было? Для разных что ли людей? А хоронить по частям, это можно, да?

У мамы упал в траву важный шурупчик, поэтому ей не до прояснения ситуации.

– Так точно. Сначала какой-нибудь Fire and Rain, Diamante и God Only Knows, чтобы все прорыдались как следует, а потом для своих джем-сессия такого типа (кивает в сторону гаража), чумовая. По принципу: Мамуля терпеть не могла нашу какофонию, вот пущай ее светлый дух не зависает поблизости, а в ужасе удирает куда подальше.

– Ты как вообще, тикаешь-то?

– Да отлично на самом деле, не дрейфь, кука. Еще успею тебе надоесть. Со своими россказнями я уже на верном пути.

– Да! Давай дальше-то! Маня обойдется, сама виновата.

– Да чего-то опять подзабыла я точную хронологию. Провал очередной.

– Из-за чего нехорошего?

– Да не должно было уже… А. Конечно. Еще бы. Потому что провалилась по полной программе.

***

12 – 25 марта 1990 года

Все правильно, в понедельник первой была физика. И вернулась осипшая Светка. У меня градус тщательно скрываемой эйфории зашкалил настолько, что как только физичка задала первый вопрос по предмету, сразу – наверное, впервые в жизни – выстрелила рукой вверх. Не успела она автоматически кивнуть, подскочила и бодро: «Как вы нам так интересно объясняли на прошлом уроке, Нинель Андреевна…» До конца урока она потом на меня напряженно косилась, в ожидании еще какого чуда. Но я больше не вылезала, потому что Светка испугалась, что у меня от недосыпа произошел сдвиг по фазе, и вцепилась мне в руку во избежание дальнейших эксцессов, так что пришлось пообещать, что больше не буду.

А на перемене смотрю, Светка сидит за партой какая-то пришибленная и даже не требует разъяснений насчет моего беспримерного поведения. Слово за слово, книжку, – говорит, – прочитала, пока болела, теперь из головы не выходит, прямо беда. Ты ж, – говорю, – кроме анжелик ничего не читаешь. В космос твоя неукротимая маркиза что ли отправилась? Светка надулась. И совсем не ничего, а это вообще не такое совсем, а ещё круче, только она мне не будет рассказывать, про что, иначе я над ней смеяться начну. Ну, думаю, это значит, сейчас всю перемену будет грузить какой-то скукотищей. И потом, – говорит Светка, – я даже не знаю, как про это рассказывать постороннему человеку. Ну, скажем, был такой чувачок. Своих детей не было, только племянник. (Оля про себя: Ну не «Мельмот» же?) И вот у дяди его… – У дяди самого чувачка или дяди племянника? – Племянника, не путай меня. У него было такое кольцо. Его надеваешь и становишься невидимым. – Это сказка что ли? – Ну вот, ты уже начинаешь! Не сказка, там все сложнее. А, да, а всего этих колец было девять, там еще было такое красивое стихотворение по этому поводу… – «Не девять, а десять! Десять колец! Савицкая, в кои-то веки прочитала классную вещь, а рассказать нормально не можешь!»

Мы подскочили – это к нам неожиданно развернулся тихий троечник с парты перед нашей. И аж заикается от волнения, что ничего мы не понимаем.

С: – И все я понимаю, а ты вообще вали отсюда, Смирнов! Больно умный нашелся. Короче, племяннику надо было забрать у дяди кольцо, так как тот на его почве начал психически болеть. И вот один дядька – вроде как фокусник…

Смирнов: – Да ничего подобного! Не слушай ее, Таранич, лучше сама почитай!

О: – Ну вот еще, стану я это читать, детский сад какой-то.

Смирнов: – Ну и дура. Че ты вообще читала, кроме учебников?

О: – Нет, ну почему же…

Смирнов: – Да? И чего ты последнее читала, вот скажи?

О: – (честно) «Кролик, беги» Апдайка… – Светка прыскает.

Смирнов: – Во! Про кроликов! Про зайчиков! (передразнивая) Детский сад! Дай ей книжку, Савицкая, пока совсем не испортила своими пересказами, – у Светки все равно очередной приступ кашля, так что только машет рукой и впихивает мне коричневый томик.

И все. Как провалилась. Понедельник коту под хвост. Кто-то что-то спрашивал на переменах, учителя на заднем плане о чем-то звучали; видимо, слякоть, видимо, троллейбус, видимо, перекусывала-готовила-делала по дому – но все это в сплошном тумане, на невменяемом автомате. Дочитала назавтра к шестому уроку, а оказалось – это еще не все! Сели они в лодку, а дальше что? Предупреждать надо, Светлана Санна! Светка: – А я что, я тоже который день хожу прибитая, даже в библиотеку сбегала – нет там такой книжки. И мне библиотекарша сказала, что вообще ее нет нигде, люди спрашивают постоянно – потому что не перевели еще. Оля: – Одна надежда на Иностранку. Все, не могу, смоюсь с урока, авось там найдется на английском. Светка: – Прямо-таки с истории смоешься? Эк тебя разобрало, что даже помидоры завяли.

Действительно, про помидоры я забыла начисто. То есть, конечно, помнила, но периферийно – что, кстати, и соответствовало плану. Да, – говорю, – Свет, помидоры могут и подождать. Одновременно соображая, что идеальным вариантом было бы забить этой штуковиной голову до пятницы – а значит, и историю можно с чистой совестью прогулять. Но не успела сорваться с места – как всё, звонок, дверь отворяется, в класс входит Сергей Николаевич с кислейшей миной. Но – как выяснилось через секунду – не из-за шпионского образа или внутренних метаний. Потому что, оставаясь у двери, он, с уже более нейтрально-обреченным выражением на лице, пропускает в нее разноцветное сборище разновозрастных граждан – кто смеется, кто с любопытством нас оглядывает – ни дать ни взять посетители зоопарка. Класс тоже начинает возбужденно перешептываться и глазеть: «Иностранцы…» «Е-мое, небось, сувениры уже все пораздавали…» «Ой (это Светка), они девчонкам из 10-ого оставили такой журнал – весь вонючий – духи прямо внутри…» Одна я ни сном ни духом, а всё из-за проклятого кольца.

Иностранцы в нашу школу заглядывали нечасто, но все же бывало, раз уж спец-английская, – а с началом новой политической оттепели визиты не только участились, но и приняли менее формальный характер. Раньше на урок английского просачивалась испуганная стайка, тихо-тихо сидели себе на задних партах и так же тихо исчезали к концу, а по нынешним вегетарианским временам иностранцам разрешили общаться с детьми. Так что пара уроков у нас уже как-то проходила в виде свободного трепа, или, вернее, его попыток, так как иностранцы оказывались кто ирландцами, кто шотландцами – тут даже мой приличный английский давал сбой.

Но на истории ни о каком свободного трепе, разумеется, речи быть не могло. Оказалось, что мы отвоевали Вторую мировую, а теперь должны выяснить, кто кому что должен и в чем виноват. Класс был немедленно поделен на группы – СССР, США, Япония, Германия и т. п., к каждой группе было направлено по одному-двум иностранцам, и всё, через 20 минут вынь да положь план Маршалла или еще какую генеральную линию. Нам досталась Америка и – ура! – живые американцы. Как выяснилось, они все на этот раз были американскими славистами – поэтому и выпросили внеплановый урок на русском.

Ну, мы сразу прикинули, что козырнем нормандским десантом и ленд-лизом, а вот бомбу нам все сильно припомнят. Как нам вывернуться с бомбой, я представляла себе слабо, но тут нам опять повезло. Два наших американца были типичными либеральными студентами, а вот третий оказался более патриотично настроенным профессором, так что накидал нам интересные цифры, которые можно было пустить в ход. Пока все дружно подчищали детали и выискивали, к чему бы придраться у остальных стран, я обратно не выдержала и спрашиваю по-английски у одного студента: – А вот вы не знаете такую книжку..? Студент как засмеется, кто ж, – говорит, – ее не знает. Наизусть, – говорит, – могу цитировать. А расскажите, – говорю, – что там дальше было, когда они в лодку сели, а то у нас перевели только первую часть, а нам не терпится. Он: – Ну, это читать надо, что я вам буду удовольствие портить. – Вот ведь, еще один Смирнов нашелся. Я: – Да когда ж мы ее еще прочтем, на английском же тут вообще не достанешь. Лучше вы мне хоть кое-как – кого еще пристрелят и все такое? Тут он прямо весь разволновался, нет, говорит, так нельзя, подождите, one moment – и быстро переметнулся в Германию, хорошо хоть, Сергей Николаевич в это время отвлекся на раньше времени сцепившихся Англию и Францию – «Все из-за вас, вишистов-предателей…» Наш студент в это время успел перетащить из Германии знакомую девушку, уже на ходу ей объясняя: «Ты уже по которому разу читаешь, а тут люди помирают, я тебе куплю новую, честно…» Девушка нам с горящими глазами: «Вы читали? И вам нравится? Вот, держите, только она вся истрепанная – и ничего мне не покупай, была бы возможность, сама выслала бы им новые…» – И таки вынимает из рюкзака и передает мне увесистый кирпич в мягкой обложке. У меня аж дух перехватило. Отнекивалась, понятное дело, недолго. Господи, – тихо стонет Светка, – пока я это расшифрую со словарем, я ж поседею… Ничего, – утешаю (а сама уже носом в книжку), – я вам со Смирновым вслух буду переводить.

Вот так совершенно незнакомый человек подарил нам один из самых лучших в жизни подарков, а нам было нечего дать ей взамен – даже если бы что-то с собой и нашлось, они там уже все читали раньше нас. «Отдай им мою первую книжку, на русском, пусть будет на память, – вдруг шмыгает Светка. – Давай, такую я еще достану. Или у Смирнова одолжу». Девушка, конечно, тоже начала отказываться, но было видно, что как славистку перевод ее немедленно зацепил. Так что состоялся обмен – ни дать, ни взять, встреча на Эльбе. Нашему студенту девушка тоже пообещала дать почитать – и быстро вернулась к себе на базу. А Светка, все еще переживая, начала себя утешать: Ничего, мол, зато теперь хоть узнаем, бросили они его туда в конце концов или нет!

СН: – (подходя поближе) Кто кого куда бросил, Светлана Алексанна?

С: – Э. Бомбу? На Японию?

СН: – «Его»?

О: – (уже убрав книжку в сумку, поясняет для всей группы) Имелся в виду «Малыш». «Его» значит «Малыша».

СН: – Так бросили вы его, Светлана Алексанна, или нет?

С: – (косясь на студента) Бросили?… Да! Бросили! Иначе просто не могли! А то бы все погибло! (пытается распутать книжку и историю). То есть, если б не бросили, было бы гораздо хуже! (пинок ногой и подсунутый листок с цифрами) Вот, подсчитано: война затянулась бы в лучшем случае до зимы, и с обеих сторон погибли бы сотни тысяч человек… (вдруг не выдерживает и подпихивает Олю локтем) Ох, бросили, Оль, ну надо же! Смогли. А всего-то вдвоем…

О: – (всем) Два самолета имеются в виду. Не обращайте внимания, это у нее нервное, после болезни.

После чего с чистой совестью удалилась из реальности до конца недели. Вернее, до первого урока пятницы – тоже, если ты еще не забыла, истории. Хотя заглатывала практически беспробудно, до пятницы закончить не успела. Надеялась почитать на уроке втихаря, но не тут-то было. Звонка на урок еще не было, мы со Светкой только подходили к кабинету, как вдруг навстречу Сергей Николаевич – и прямо ко мне, даже опешила от неожиданности – настолько кардинально всю неделю друг друга игнорировали. А он вручает мне какой-то учебник и – давайте, мол, Ольга Пална, география, шестой класс, Австралия-Антарктида, надо подменить Галину Сергеевну. Еле удержалась от возмущенного: «А как же ваша Мышкина на четвертом месяце?» – но уже по его лицу было понятно, что против внепланового токсикоза даже у него приема не нашлось. Светка: «Ой, а давайте я с ними посижу!» Историк: «Что значит, посижу? Домашнее задание, опрос, оценки на листке, потом все проверю. Основные полезные ископаемые Австралии?» Светка: (замечая, как Оля крутит невидимое кольцо на безымянном пальце; степенно) «Золото. И железная руда (Оля даже удивилась) – а она везде есть. Но я теперь все равно не пойду, мне голос беречь прописали». Историк: «Я бы вас все равно не пустил, Светлана Алексанна, вы мне должны две самостоятельные работы» (с нажимом на «самостоятельные»). Светка скорчила похоронную мину, но делать было нечего, пришлось бросать ее на учительский произвол.

У нас иногда практиковали пробные уроки, но изредка и понарошку – обычно в своем классе, с учительницей на задней парте. Или, действительно, просто посидеть вместо срочно сбежавшего педагога («Очередь за яйцами подходит!» – и такое бывало). Но вот чтобы вести урок – это только Сергей Николаевич мог изобрести мне такую подлянку – видимо, чтобы готовилась к обещанному карьерному пути.

Шестой класс – это, скажу вам, ад. Пятый – тоже, седьмой – еще хуже, дальше уже кое-как можно разговаривать, но когда в первый раз входишь в шестой – так и хочется пропищать сквозь вопли то самое несчастное: «Бон джорно, бамбини, соно востро нуово маэстро…» Пока соображала, чем заменить соревнование в убийстве мухи, гвалт начал принимать нехороший оборот: «А вы из девятого? А правда, что в десятом уже никто в школу не ходит? А правда, что в девятом прямо на уроках можно курить? А правда, что у вас там уже все беременные, и одну девочку даже в больницу увезли? Не, дурак, это в восьмом, там они на уроке целовались и их из школы выгнали. Беее, фууу, целовались… буа… (это весь класс разнобойным хором) А у вас сигаретки не найдется?..»

Выдохнула, и, перекрывая гвалт, стала менять его траекторию: пусть лучше воюют друг с другом, чем все против меня одной. Выбирайте, – говорю, – что сегодня хотите проходить – Австралию или Антарктиду? Опять поднялась буря эмоций, но уже в безопасном направлении, стенка на стенку. Таак (уже практически оперным контральто) – давайте мне тогда по четыре причины на каждый континент – чем какой интереснее. В итоге на доске образовалась следующая картина в два столбика:

Австралия: 1. там всегда жарища; 2. там все сумчатые; 3. там были Дети Капитана Гранта; 4. а еще там живет Крокодил Данди, Возвращение в Эдем, где крокодил съел тетеньке лицо, и Все Реки Текут. (Хорошо, мне хоть Светка и бабушка частично пересказывали шедевры нового кино с телевизором.)

Антарктида: 1. там ледоколы. 2. там нет то ли пингвинов, то ли белых медведей (Тут возникла мелкая стычка на почве зоологии); 3. а Скотт все равно был круче Амундсена (и пеналом по голове); 4. если есть мясо белого медведя, можно умереть от витамина А. (Для шестиклассников это еще какой аргумент. Заодно все дружно решили завязать с морковью. Но пункт все же пришлось убрать.) 4. непонятно, кому Антарктида принадлежит.

Уроки истории не прошли для меня даром, так что тут же раскидала всех по рабочим группам типа: «Климат Австралии – есть ли там зима», «По каким полезным ископаемым проходил маршрут детей капитана Гранта», «Животный мир Антарктиды, не считая ездовых собак», «Зачем все хотят куски Антарктиды» и т. п. Без драк и скандалов не обошлось, но в разумных пределах, так что выбралась через сорок пять минут из кабинета хоть и взмокшая, но с гордым списком сплошных пятерок – надо же было злоупотребить положением. Список и учебник отнесла в учительскую для Галины Сергеевны, а сама на все оставшиеся уроки обратно выпала из действительности – до субботы хотелось дочитать.

Все равно не успела, но почувствовала, что пора сделать паузу, а то совсем уже безобразие какое-то получается. Работаю – почтовую сумку книжка оттягивает, в каждом подъезде зависаю. За едой в тарелку не смотрю. Давление бабушке меряю – одним глазом все равно в книжку. Тренировку пропустила, библиотеки тоже. Про полы вспомнила, но чуток помою – и обратно с книжкой на подоконник. Спать вообще перестала – самое время радикально сменить обстановку.

Приехала к Сергею Николаевичу, открыла дверь, а он тут как тут, встречает в коридоре, с мрачнейшим видом скрестив руки на груди.

О: – Много пятерок что ли поставила? Но я ж не в журнал. И потом пятерка – не двойка, зато подняла вам уровень успеваемости.

СН: – (горько) Уровень. Подняла. Еще как подняла. Только если бы успеваемости. Я даже не знаю, как его обозвать…

О: – (на всякий случай) Это не я. Честное слово. (снимает сапоги)

СН: – Конечно. Начал-то всё кто?

О: – (осторожно) А что именно, всё? Сами меня туда послали. Как смогла, так урок и провела. Зато белых медведей в Антрактиде теперь точно нету. И в Австралии.

СН: – (убирая ее верхнюю одежду в шкаф) Ольга Пална, причем тут медведи, когда вся школа из-за вас уже неделю на ушах стоит?

О: – На каких ушах? Сергей Николаевич, я, честное слово, не понимаю, о чем вы.

СН: – Ну, разумеется.

Оле немного надоела школьная тема. Ехала за сменой еще и этой обстановки, а тут опять.

О: – Знаете что, Сергей Николаевич. Во-первых, здравствуйте. Во-вторых, хотите меня голословно и непонятно в чем обвинять – на здоровье, а я пока посижу-почитаю.

С этими словами вынимает из сумки таки прихваченную (только для троллейбуса!) книжку, проходит в комнату и усаживается с ней в кресло. Садится, впрочем, так, чтобы места хватило на двоих. Старательно пытается вновь пробудить в себе интерес к событиям вокруг телевизора в форме шара. Интерес не пробуждается, но взгляда от книжки не отрывает. Через некоторое время Сергей Николаевич аккуратно подсаживается к ней в кресло.

СН: – Оля, привет.

О: – (немедленно откладывая книжку) Привет.

СН: – (вдруг удивляется) Как будто полгода тебя не видел.

Тут мы перепрыгнем, с вашего позволения, на час вперед и перебазируемся на кухню – в сон меня опять повело, но от голода и вкусных запахов проснулась на этот раз быстрее.

О: – (уплетая за обе щеки) Так, ну и фто там было-то? Я правда не в курсе, поскольку зачиталась вон той книжкой, прямо беда. Даже ПДД не выучила.

СН: – Где было? А, ерунда какая.

Он все еще не хочет выходить из состояния, когда вас приятно-мультяшно оглушили мешком по голове и вокруг нее что-то порхает и мелодично чирикает.

О: – Здрасьте. То я во всем виновата, то обратно ерунда. А мне теперь любопытно. О чем речь-то вообще?

СН: – Ты мне лучше скажи, ну вот, хорошо, ты там чем-то зачиталась. А никто к тебе параллельно не пытался приставать с вопросами – по поводу твоего эээ интересного положения?

О: – В самом деле – у меня крайне интересное положение. А. Нет. То есть да. Смутно помню – кто-то о чем-то спрашивал. Светка вон. И девочки всякие. Еще в понедельник это было.

СН: – И что ты им ответила?

О: – А я не помню.

СН: – Всё ты помнишь.

О: – Ну, Светке сказала, чтобы меньше слушала всякий бред. А остальным – что всё у меня в паарядке, и атвалитя уже (голосом из подворотни).

СН: – И что ты не в положении?

О: – Сергей Николаевич, я вам обещала никому не говорить, что я беременна, но я не обещала сообщать всем, что я не беременна, – и тут есть некоторая разница. Или вот учителя – вдруг она меня спрашивает, как, мол, дела, надо ли чем помочь, и откуда я знаю, что она имеет в виду – что я теперь сиротка Ася или что я на сносях? Или и то, и другое? И потом мне это совершенно неинтересно. Вот и говорила всем, кто спрашивал: пусть не лезут в мои личные дела, все у меня распрекрасно, не волнуйтесь-не дождетесь. Учителям, понятное дело, повежливее.

СН: – А как они с тобой обращались – на уроках?

О: – (задумывается) Никак. Читала себе, никто меня не дергал. Химия вообще: один раз вызвала и тут же извинилась – ты сиди, мол, Оля, сиди, я совсем не тебя хотела спросить. А я что, я бы ответила.

СН: – (кивает) Ну, все понятно…

О: – Сереж, я тоже хочу понятно, расскажи.

СН: – Да, что там рассказывать…

Но таки рассказал.

Школьные слухи, Ольга Пална, распространяются, как это ни парадоксально, быстрее скорости звука. То, что вы по секрету шепнули кому-то сегодня, было известно любому имеющему любопытные уши пятикласснику уже вчера. Я ставил на: 1. вечер пятницы, 2. сравнительно небольшое количество учителей, 3. отсутствие в учительской школьников – и все равно прогадал. К утру вторника старшеклассникам уже было точно известно следующее: 1. Таранич из 9 «Б» ждет ребенка. 2. Ведет себя при этом королевишной и как будто так и надо. 3. Учителя все ее резко из-за этого полюбили и носятся с ней теперь, как с писаной торбой.

Казалось бы: и пусть себе сплетничают. Однако уже во вторник, на уроке физики в 8-ом «А» одна из учениц внезапно попросилась у Нинель Андреевны домой, ссылаясь на плохое самочувствие. В ответ на расспросы Нинель Андреевна – я полагаю, не слишком вежливые – девочка разрыдалась и сообщила, что беременна, – поскольку, как несколько позже выяснилось уже в учительской, с кем-то там впервые в жизни подержалась за руку пару дней назад. Со вторника по четверг количество падающих в обморок и жалующихся на тошноту росло по экспоненте. В седьмых-восьмых классах беременели, как та первая девочка, по неграмотности – от поцелуев или неприличного кино по соседскому видеомагнитофону. А вот в 10-м «Б», например, на вопрос о причинах трехдневного прогула был получен спокойный ответ, что требовался отдых после чистки – вот справка из больницы. За чем последовали расспросы одноклассниц о качестве больницы и сдают ли там родителям, если уже есть шестнадцать. Сорванный урок биологии оказался крайне познавательным.

А вполне приличная школа стала напоминать… вот дался вам, Ольга Пална, этот «Интурист». Сказали бы уже что ли «Пляс Пигаль». Причем наиболее пострадавшими от всей ситуации оказались не возмутительницы спокойствия, а те, вернее та, кому пришлось разгребать последствия. То есть все та же Нинель Андреевна, к которой как к заведующей воспитательной работой стекались все жалобы, сплетни, справки и звонки возмущенных падением нравов родителей. Коллеги ей, конечно, сочувствовали, но про себя облегченно вздыхали, что можно перевалить ответственность на чужие плечи. К тому же некоторые еще не успели забыть, кто был источником исходной дезинформации, и тихо – а кто и громко – радовались вырытой другому яме, мышкиным слезкам и прочему торжеству справедливости. Ничего не скажу, приятно наблюдать за чужими – заслуженными – метаниями и трепыханиями, особенно будучи уверенным, что уж твои-то уроки подобные инциденты обойдут стороной.

Например, последний урок в четверг – геометрия, 10 «А». Учитель, на которого мы сейчас не будем показывать пальцем, вызывает к доске некую Машеньку – балованую принцессу из тех, у кого бутерброд всегда падает икрой вверх. Недавно скатилась в троечницы, но мама звонила вчера в школу и клялась, что ребенок все выучил, и, пожалуйста, дайте ему последний шанс. Учительским планам это не противоречит, так что идите, Мария Федоровна, к доске, доказывайте теорему.

А Машенька губы надула и ни с места. Выдержала театральную паузу, а потом и говорит: «Ничего я доказывать не буду. Нужна мне ваша школа. Детский сад какой-то, теоремы дурацкие, кому это вообще надо. Я взрослый человек и не собираюсь больше тратить времени на эти глупости». И сидит себе дальше.

Класс восторженно замер. Учитель думает, что ребенок в чем-то прав, так что чувствует себя идиотом, однако отвечает, как положено: «Говорить глупости, конечно, легче, чем их доказывать. Не выучили – так и скажите. А к доске сейчас пойдет тот, кто сейчас больше всех там веселится». Но не успела камчатка приуныть, как Машенька опять берет слово: «И никакие я не глупости говорю! (камчатке) И ничего смешного! Сидите тут все со своими теоремами, вообще жизни не знаете, самая большая проблема – как шпору из пенала достать, кретины. Вообще себе не представляете, какая это все фигня по сравнению с настоящей… (подавленный всхлип) фигней…» «Ох, – почти непроизвольно взыхает кто-то, – Машенька-то наша, небось, тоже беременная…» На что Машенька взрывается: «Представьте себе!»

Учитель пресекает дальнейшую эскаляцию: «Достаточно, Мария Федоровна, вопросы смысла жизни и продолжения рода обсуждайте за дверью, а теорему идет доказывать…» – тут злой рок подсказывает ему фамилию стабильного хорошиста Вовы, который до конца четверти еще сможет вытянуть на пятерку. А Вова встает и говорит: «Извините, я тоже не готов отвечать. А Маша просто плохо себя чувствует. Я тогда тоже выйду, – складывает вещи, – в медпункт ее провожу, пошли, Маш». Класс немедленно издает тихое понимающее «Ууууу…», Машенька краснеет, хватая сумку, шипит: «Опоздал на три месяца со своим медпунктом» и вылетает из класса – Вова за ней. «Задания с 340 по 356 – не сделавшему за пять минут – два, проверю у всех», – с этими словами учитель тоже выходит за дверь.

Понурые Вова и Маша обнаруживаются на ближайшем подоконнике. «Мы бы, – объясняет Вова, – уже всё всем рассказали и расписались, просто у нас предки друг друга не переносят». «Я без дураков того, – шмыгает Машенька, – уже четвертый месяц тишина. И мутит постоянно». На съедение и без того озверевшей Нинель Андреевне их отдавать не хочется. А вот классный руководитель, соображает учитель, у них Галина свет Сергеевна. У которой сейчас проверяющий из РОНО на уроке, поэтому сразу вызвать ее в коридор не получится. Так что он сажает детей в свой кабинет, наказывает до перемены никуда не уходить и ни с кем, кроме него и Галины Сергеевны, не общаться, а сам возвращается устраивать террор 10-му «А».

Как назло в самом начале перемены в кабинет завуча заглядывает Нинель Андреевна. На ее: «А что это вы тут делаете?» правильный Вова молчит, как партизан, а Машенька, уже прослышав, что Нинель Андреевна тут у нас главная по беременностям, немедленно все ей выкладывает, отчего Нинель Андреевна 1. сатанеет, 2. усилием воли подавляет гипертонический криз, 3. несется звонить родителям. Пока Вова с Машей в панике решают, куда смываться из кабинета – в Тимбукту или к тетке в Саратов, возвращаемся мы с Галиной Сергеевной – единственным разумным человеком во всем этом безобразии. Галина Сергеевна в первую очередь выясняет у Машеньки, что у врача та еще не была, дозванивается своей знакомой в поликлинику и договаривается о приеме. Перед тем как радовать родителей и общественность, почему бы тихо не съездить и не узнать все наверняка. Совсем тихо съездить не получается – в школу моментально приезжают Машенькины родители и чуть не съедают Вову. Приведенные Галиной Сергеевной в чувство, они одобряют поликлинику, но Вову брать с собой в машину категорически отказываются, так что везти его и учительниц приходится вашему покорному слуге.

В поликлинике, как водится, очередь. Минорную обстановку разбавляет приезд Вовиных родителей – тут скандал разгорается по новой, но слегка меняет направление, поскольку от Вовиной мамы достается не только Машеньке с семейством, но и школьной воспитательной работе. Нинель Андреевна отбивается как может, но находится на последнем издыхании, так что в итоге говорит нам всё, что на самом деле думает об учениках, их родителях и школе, которую ей бы хотелось теперь видеть только в гробу, – и уходит курить на свежий воздух.

Тут Галина Сергеевна решает, что надо бы разрядить атмосферу, и начинает припоминать подобные истории своих студенческих времен. К сожалению, ее студенческие времена совпали с моими – собственно, в университете мы и познакомились – поэтому каждая байка сопровождается обязательным: «А помните, Сергей Николаевич…» – «А помнишь, пардон, помните, Сергей Николаевич, как наша Тося пришла сдавать зачет с подушкой под платьем?..» «…а как у Кузнецовой реально начались схватки в библиотеке, а она всё пыталась списать до конца конспекты?..» «…а как мы сидели по очереди с моим Сашком, и вы его боялись брать на руки…» «А помните нашего университетского гинеколога – вот была зверюга!» – «Как же мне ее не помнить, – говорю, – кто бы еще меня вылечил от хронической родильной горячки».

«Ох, – вздыхает вдруг Машенькина мама, – а я когда впервые пришла к гинекологу на диспансеризацию, она как рявкнет: „Половую жизнь ведешь?!“ Я в ужасе: „А что это?“ Выставила меня тут же за дверь, а потом Федя мне уже объяснил, что она имела в виду. Я так переживала, что, оказывается, веду и не знала». «До сих пор удивляюсь, – ворчит Федя, – как такое можно было не знать…» «А что мы тогда вообще знали? – не выдерживает Вовина мама. – Я вон вообще была уверена, что дети получаются просто, когда люди спят в одной кровати». Тут Вовин папа прыскает и кивает – на что Вовина мама смущенно толкает его локтем. «Ну и что тут смешного? Вот откуда мне было знать? А все из-за школьной воспитательной работы! Могли бы и объяснить по-человечески!»

И вот так слово за слово, пока ждали очереди и пока потом ждали Машеньку, товарищи родители постепенно превратились в товарищей по несчастью, а дискуссия приняла более практический оборот: у кого дети будут жить, по каким дням какая бабушка сможет сидеть с младенцем, где сейчас можно достать хорошую импортную коляску… Так что, когда наконец-то из кабинета вышла сияющая Машенька и объявила всем, что это у нее, оказывается, была дисфункция из-за зимнего авитаминоза и скоро все начнется, в общем вздохе облегчения послышалась и толика разочарования. Но по домам оба семейства разъехались довольные – к тому же условившись о совместном воскресном обеде.

О: – Ну и славно. Только не понимаю, при чем здесь я?

СН: – Совершенно ни при чем. Но могла бы и не поддакивать тогда в учительской.

О: – Так если бы я все отрицала – мне бы тем более не поверили. Что вы их не знаете?

СН: – Тоже верно. (вздыхает) Но одной такой дисфункции мне более чем достаточно.

О: – А в пятницу как, не было инцидентов?

СН: – Не такого масштаба.

О: – (авторитетно) Значит, уже сходит на нет. Это как мода – сначала все бросаются, а потом надоедает. Вот давеча было – к кому в гости ни заглянешь, у всех на плите штаны в кастрюле – джинсы варили с хлоркой. А потом отпустило. Так и здесь. В понедельник уже и думать забудут.

В чем-то я оказалась права: волна ложных беременностей к понедельнику явно спала – насколько я могла судить. А судить я уже мало-мальски была в состоянии, поскольку книжку дочитала и теперь все уроки тихо пересказывала ее Светке. Смирнов слушать отказался категорически – мол, будет мужественно ждать перевода и даже уже написал жалостливое письмо Муравьеву и Кистяковскому, чтобы поторопились, а то мочи нет. Только на истории ничего не пересказывала – потому что во вторник заменяла вместо нее шестиклассникам биологию, а в пятницу – английский. Заменить английский попросила Елена Прекрасная, а то я уже начала думать, что Сергей Николаевич таким радикальным образом просто избавляется от моего присутствия на своих уроках. Впрочем, правильно начала.

Конец ознакомительного фрагмента.