Правило Пастырское. Часть вторая. О том, какова должна быть жизнь пастыря, достойно вступающего в пастырское служение (Григорий Двоеслов)

Глава 1

Достигающие законно пастырского служения каковыми должны являть себя по управлению в этом звании.

Пастыри, тем более пастыреначальники, как предстоятели и представители паств своих в Церкви Божией настолько должны превосходить своей жизнью пасомых своих, насколько звание пастыря выше звания пасомого ими стада. Поэтому пусть они внимательно взвешивают и соображают все обязанности пастырского служения, возлагаемые на них в отношении к пасомым, которые по отношению к ним называются стадом. Всякому пастырю духовному как руководителю словесного стада Христова надлежит быть чистым в своих помыслах и служить лучшим примером в своих действиях; быть разборчивым и в молчании, и в словах; на нем лежит долг сочувствовать в сострадании каждому более других и более всех погружаться в уединенное созерцание; быть ласковым в обращении с благонравными и стойким ревнителем правды пред порочными; не забывать внутренних нужд паствы среди забот о делах внешних, ни внешних дел не оставлять в заботливости о внутренних; и тому подобное. Но об этом, что мы наметили только слегка коснувшись, нужно нам размыслить поглубже.

Глава 2

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен быть чист в помыслах своих.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, обязан быть всегда чист даже и в мыслях своих. Ибо никакая греховная нечистота не должна осквернять того, кто принял на себя обязанность очищать и врачевать души подобных себе существ, точно так же как рука, которой омывают нечистоты плотские, необходимо должна быть сама чиста, дабы от нечистоты ее не осквернить очищаемого еще более чрез соприкосновение. Посему-то Господь говорит чрез пророка: очиститеся, носящи сосуды Господни (ср.: Ис. 52, 11). Сосуды же Господни носят те, которые восприемлют на свою ответственность души человеческие и должны представить их в вечное святилище. Пусть же они, возносящие на себе, под своей ответственностью, в храм вечности сосуды живые, – пусть размыслят, какая чистота требуется от них самих. Для того и Аарону повелено было Богом чрез Моисея возлагать при облачении на перси свои во время священнодействия слово судное и носить суды сынов Израилевых на персех… всегда (Исх. 28, 30) во свидетельство того, что душа священнослужителя никогда не должна быть занята суетными помыслами, но должна быть престолом слова и разума и что, поставленный в пример другим, по самому положению своему всегда и пред всеми он должен заявлять, как разумны и возвышенны внутренние его помышления и чувства. Не без причины присоединено было к тому и начертание имен двенадцати патриархов: носить всегда на персях имена отцов – значит непрестанно размышлять о жизни предков. Ибо священнослужитель тогда только может проходить свое служение непреткновенно, когда непрестанно имеет пред глазами своими примеры предшествовавших отцов, когда неуклонно взирает на их благочествие[28], последуя их стопам, и таким образом подавляет в себе греховные помыслы, чтобы не нарушить своих обязанностей и не выступить ни на шаг за пределы, отделяющие его звание от других. Не напрасно это слово и названо судным, потому что пастырь как правящий руководитель в своей пастве должен быть столько же рассудителен, сколько и умен, чтобы всегда мог полагать различие с отчетливостью между добром и злом, внимательно обсуживать, что, чему, когда и в какой мере благоприлично или неблагоприлично, не искать своих си[29] (1 Кор. 10, 24; Флп. 2, 21), а более заботиться и пещись о благе ближних. Поэтому и прибавлены там же следующие слова: И да возложиши на слово судное явление и истину (урим и туммим)[30]: и да будет на персех Аарону, егда внидет во святое пред Господа: и да носит он суды сынов Израилевых на персех… всегда (Исх. 28, 30). Этим постоянным ношением суда сынов человеческих на груди своей выражается то, что пастыри, а тем более пастыреначальники как священнослужители, к коим относятся эти слова, должны разбирать дела им подчиненных не иначе как в виду внутреннего судии своего, так, чтобы к тем приговорам, которые произносят они от лица Божия, ничего не примешивалось человеческого из-за какого-нибудь личного пристрастия. Ревнуя же против чужих пороков, они не должны забывать и своих; так же должны быть строги и к себе, как и к другим: иначе или безотчетная ненависть, или опрометчивый гнев могут подорвать в них то спокойствие и ту прямоту, которые так необходимы для судии. Пусть же они исполняются страха к Тому Верховному Судии, Который превыше всего и все́ видит, пусть следуют неуклонно внутреннему судии своему, который у нас есть живой отголосок Того Судии; тогда не без трепета будут управлять подчиненными: ибо этот страх так смирит и очистит их, что они не будут уже ни надмеваться[31] духом, ни растлеваться плотью, ни омрачаться пристрастием к стяжанию благ тленных и скоропреходящих. Подобные слабости, конечно, не могут не приражаться и к их душам; но они должны тотчас же препобеждать[32] эти поползновения непрестанной борьбой, чтобы искушающий порок, усладив их на минуту своими чарами, вслед за тем не восторжествовал над ними и не убил вконец.

Глава 3

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен служить для нее образцом в своих действиях.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, должен быть для него передовым примером во всех делах своих, так чтобы он самой жизнью своей указывал пасомым путь жизни, а словесное стадо его, последуя гласу и делам своего пастыря, поучалось и усовершалось более из примера, нежели из слов его. Ибо если высота занимаемого им места вызывает на соответственную возвышенность слова, то та же высота требует от него и высоких подвигов. Притом и самая проповедь устная удобнее и вернее проникает в сердца слушателей, когда слова проповедника подтверждаются его примерной жизнью: словом он только убеждает и побуждает к делу, а примером как бы помогает и участвует в деле. На гору высоку взыди, благовествуяй Сиону, – говорит Господь чрез пророка (Пс. 40, 9), внушая сим, что проповедующий о небесном должен возвыситься над уровнем дел земных и как бы стать на самом видном месте, чтобы тем удобнее можно было ему привлечь слушателей своих к себе и возводить их к совершенству, чем громче будет раздаваться сверху голос его святой жизни. Поэтому и в древнем Божественном законе жрецу при жертвоприношении отделялось правое плечо (рамо десное — см.: Исх. 29, 22–27; Лев. 8, 25–30) в знак того, что дела его должны быть не только полезны и спасительны вообще, но и отличаться особенностью, чтобы правотой их не только выдавался он среди порочных, но и добродетельных в пастве своей превосходил сколько важностью своего сана, столько и чистотой нравов. Вместе с правым плечом отделяли для него же еще грудь, и этим как бы повелевалось ему жертвовать Богу от себя тем же самым, что брал он от жертвы. Таким образом, пастырь не только должен носить правые помыслы в сердце своем, но и делами своими, как бы мышцей крепкой, призывать и привлекать всякого, кто взирает на него, к высшему и высшему совершенству, не иметь пристрастия к благам временной жизни и не страшиться бедствий, презирать все прелести мира сего ради внутреннего страха Божия, а все страхи мирские ни во что вменять ради того душевного услаждения, которое ниспосылается свыше. И если затем, по повелению Божию, оба плеча (рамена)жреца, и правое и левое, прикрывались нарамником (Исх. 28, 7, 25, 27, 29; 29, 5), то и сим не то ли внушалось ему, чтобы он, украшаясь добродетелями, в то же время недремленно ограждался ими против искушений и счастья, и несчастья? Ибо и по слову апостола Павла, кто облачен в оружия правды десными и шуими (2 Кор. 6, 7; см.: Еф. 6, 11–17), тот, простираясь в предняя и горняя, никогда не падет пред соблазнами мирской юдоли. Ни счастье не сделает его надменным, ни несчастье не поколеблет; не обольстят его удовольствия и бедствия не доведут до отчаяния; ничто для него не страшно; никакие страдания не уничижат и не сокрушат его, ни самые благоприятные обстоятельства не усыпят его: он жизнью своей открыто заявляет миру, что мышцы (рамена) его непобедимы под щитом той ризы, которой он прикрывается. И эту ризу верхнюю (нарамник), которой поверх своего облачения прикрывался жрец, повелевалось ткать из злата чиста и синеты и багряни́цы и червлени́цы… и виссона (Исх. 28, 8), чем выражалось то, каким разнообразием добродетелей должен сиять и отличаться пастырь духовный. И прежде всего в состав этой ризы входило злато, в знамение того, что пастырь в особенности должен просиявать и озарять других светом разума и мудрости; потом – синета, которая небесным цветом своим внушала пастырю, чтобы целью всех познаний и действий его была не земная слава, а небесная, потому что, гоняясь за людскими почестями, он может уклониться от истины Божественной; далее – багряница, как принадлежность царского облачения, чтобы пастырь, проповедуя другим о почестях вышнего звания, в то же время зорко следил и за своими недостатками, чтобы искоренял и преследовал с царской властью и в себе, и в других всякую низость пороков и душевных, и телесных, взирая непрестанно на высоту духовного возрождения своего и святостью жизни своей здесь – на земле – приуготовляя и себе, и другим жилище там – на небе, в Царствии Божием. О сем-то высоком призвании и Дух Божий говорит чрез апостола Петра: вы… род избран, царское священие, язык свят, людие обновления, яко да добродетели возвестите из тмы вас призвавшаго в чудный Свой свет (1 Пет. 2, 9); о сей-то власти, торжествующей над всеми пороками, проповедует и Иоанн-евангелист: Елицы[33] же прияша Его, даде им область чадом Божиим быти (Ин. 1, 12); о сей-то силе и твердости и псалмопевец размышляет, когда говорит: Мне же зело честни быта друзи твои, Боже, зело утвердишася владычествия их (Пс. 138, 17): ибо святые Божии духом витают в горнем пренебесном мире даже и тогда, когда они в здешнем, дольном, мире борются с претерпеваемыми ими страданиями. К золоту, синете и багрянице присовокупляется еще следующая принадлежность этой ризы, именно: червленица пряденая (coccus bis tinctus – темно-красная двойная материя, в которой самая пряжа в нитках и в ткани окрашивается); а этим указывалось на то, что пред очами внутреннего судии все добрые дела пастыря должны приукрашаться такой любовью, чтобы все в нем, что ни делается с любовью для людей, одушевлялось любовью и к Богу как Верховному Судии и Источнику всякой любви, и наоборот. И таковая-то любовь, как объемлющая собой и любовь к Богу, и любовь к ближнему, слагается как бы из двойной ткани (ex duplici tinctura). Поэтому, кто дышит любовью к Богу такой, что забывает и не радит о ближних или же до того заботится о ближних, что делается равнодушным в любви к Богу, тот тем самым, что не соблюдает обязанностей своих или в отношении к той, или в отношении к другой любви, дает разуметь о себе, что в украшении верхней его ризы (нарамника) недостает у него пряденой червленицы (in superhumeralis ornamento habere coccum bis tinctum nescit). Но, чтобы любовь была совершенна и в деятельности ума, и в деятельности воли, необходимо, чтобы и плоть была умерщвляема воздержанием. Поэтому к червленице пряденой присоединяется наконец и виссон сканый (byssus torta, вроде узорчатого кружева из самого тонкого льна), который, получая начало свое от земли, отличался особенной белизной и чистотой и много скрашивал собой эту верхнюю ризу священную. Что же этой принадлежностью ее обозначалось, как не то, что облачающийся в нее долженствовал соблюдать неукоризненно и телесную чистоту и непорочность? Ибо умерщвлением плоти чрез воздержание пастырь духовный приобретает самое лучшее украшение для души своей – нравственную чистоту, или целомудрие, потому что целомудрие есть прямое следствие воздержания. Вот почему между разными принадлежностями этой верхней ризы священной, называвшейся нарамником, который надевался поверх всего облачения, красовался в заключение и виссон, знаменующий собой то, что между разными добродетелями пастырскими много споспешествует пастырю и умерщвление плоти.

Глава 4

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен быть разборчив и в молчании, и в словах.

Пастырю, правящему духовным стадом Христовым, надлежит быть разборчивым и в молчании и в словах, чтобы не говорить о том, о чем следует молчать, и не молчать о том, о чем следует говорить. Ибо как необдуманная речь может вводить слушателей в заблуждение, так и неуместное молчание может оставлять их тоже в заблуждении; тогда как и в том, и в другом случае, при благоразумной разборчивости руководящего пастыря, они могли бы избавиться от этого. А между тем часто случается, что неблагоразумные и непредусмотрительные пастыри из опасения потерять благоволение у своих пасомых боятся и не решаются свободно высказывать истину; но это уже не пастыри добрые, которые душу свою полагают за овцы, по словам Самой Истины, а наемники, которые как бы бегают при виде волка грядуща, когда укрываются под предлогом молчания (ср.: Ин. 10, 11–13). О них-то с упреком говорит Господь чрез пророка: пси немии не возмогут, лаяти (Пс. 56, 10); и в другом месте: Не сташа на тверди и собрата стада к дому Израилеву: не восташа глаголющий в день Господень (Иез. 13, 5). Стоять же на тверди— значит свободно и бестрепетно защищать духовное стадо от всяких нападений и притеснений сильных мира сего, и восставать с глаголом в день Господень — вести борьбу из любви к правде со всяким грешником, кто бы он ни был, несмотря ни на какие со стороны его сопротивления и противодействия. А бояться высказывать правду из-за чего бы то ни было и прикрываться молчанием – не то же ли для пастыря, что для военачальника обратиться в бегство с поля битвы без всякой борьбы? Если же пастырь за стадо свое стоит грудью, тогда он ставит врагу преграду и есть оплот стаду дома Израилева. О таковых-то недостойных пастырях говорится и у пророка Иеремии, когда он оплакивает бедственное состояние народа Израильского в плену: Пророцы твои видеша тебе суетная и безумие и не открыта о неправде твоей, еже возвратити пленение твое (ut te ad poenitentiam provocarent – чтобы обратить тебя на путь покаяния) (Плач. 2,14); Священницы не рекоша: где есть Господь?…И пастырие нечествоваша на Мя, и пророцы пророчествоваша в Ваала и идолом последоваша (Иер. 2, 8). Пророками же называют иногда в Священном Писании и учителей, у которых все пророчество ограничивается тем, что они, показывая тленность настоящего, внушают надежду на будущее. Слово Божие упрекает их за потворство суетности народа, которую они ясно видят, но не хотят или боятся указать на нее самим грешникам, усыпляя только их совесть своим ласкательством. Они не решаются быть обличителями своих подчиненных, чтобы тут же не обличить и самих себя, тогда как пастырское обличение служит самым действенным средством для вразумления и исправления даже закоренелых грешников: ибо, слушая благоразумные обличения своего отца духовного, со властью пастырской их обличающего, они с сокрушением сердца и раскаянием сознаются в своих грехах, нередко и таких даже, которые для них самих были тайной. Вот почему апостол Павел требует от пастыря духовного, чтобы он силен был и утешати во здравем учении и противящыяся обличати (Тит. 1, 9). Поэтому и у Малахии-пророка говорит Господь: устне иереовы сохранят разум, и закона взыщут от уст его: яко Ангел Господа Вседержителя есть[34] (Мал. 2, 7); и чрез Исаию заповедует пастырям: Возопий крепостию и не пощади: яко трубу возвыси глас твой и возвести людем Моим грехи их[35] (Пс. 58, 1). И действительно, всякий, кто вступает в пастырское служение, принимает на себя обязанность быть духовным глашатаем и выступать пред народом с громогласной трубой, чтобы приготовить его к сретению[36] Верховного Судии в день Страшного Суда. Но если пастырь не силен словом и пред паствой своей остается безгласен, то какой из него, немотствующего, может быть глашатай и провозвестник славы Божией? Для сего-то и на первых наших пастырей христианских (апостолов) сошел Дух Святый в виде огненных языков, и как только исполнились опт Духа, тотчас стали проповедовать (Деян. 2,2–4). И в древнем законе Моисеевом предписывалось, чтобы к ризам первосвященника, когда надлежало ему входить во святилище, привешивались звонцы (Исх. 28, 33), тоже для того, чтобы непрестанно разносился от него глас благовестил, да не оскорбит совершенным безмолвием своим присутствующего там Господа, как за тем сказано: да будет Аарону, егда служит, слышан глас его, входящу во святое пред Господа, и исходящу, да не умрет (Исх. 28, 35). Ибо жрец Божий, входящий или исходящий, если не слышно от него гласа, мертв уже становится, потому что он возбуждает против себя гнев Судии Небесного, появляясь без гласа благовестил. Таким образом, самое соединение звонцов с одеждой первосвященника и вообще жрецов (см.: Исх. 28, 1,41,43) служит для нас назидательным уроком, выражающим собой то, что на облачения священнослужителей должны мы смотреть как на вывеску правоты их дел, по свидетельству псалмопевца: Священницы Твои облекутся правдою (Пс. 131, 9), и что как пастыри, так и пастыреначальники должны возвещать своим пасомым и подчиненным путь жизни и словом, и примером.

Но в особенности пастырь, приготовляясь к проповеди, должен внимательно и с предосторожностью обсуживать, что намеревается предложить своим слушателям, чтобы какой-нибудь неправославной мыслью или вычурностью речи не возмутить и не оскорбить их совести; в противном случае, стараясь выставить себя мудрейшим других, он расторгнет только союз единства между собой и слушателями своими и выкажет тем более свое неразумие. Поэтому-то Спаситель, говоря ученикам Своим: Имейте соль в себе, и мир имейте между собою (Мк. 9, 50), разумеет мудрость в слове. Посему: кто хочет говорить мудро, тот должен тщательно остерегаться, чтобы не нарушить словом своим единства любви и мира в слушателях, или, как говорит апостол Павел, не мудрствовсети паче, еже подобает мудрствовати: но мудрствовати в целомудрии (Рим. 12, 3). И на ризе верховного жреца (первосвященника), по слову Божию, возле звонцов прикреплялись гранатовые яблоки (см.: Исх. 28, 33; см. также 25-е письмо святого Григория в книге 1). А этими яблоками что выражается, как не единство веры? Ибо как в гранатовом яблоке одной внешней корой охватывается и как бы ограждается множество внутри зерен, так и в Церкви святой единством веры и наружных обрядов объемлются и сохраняются многие народы, по внутреннему составу и устройству своему различные между собой. Итак, чтобы предостеречь пастырей от необдуманных речей, Иисус Христос Сам от Себя взывает к ученикам: Имейте соль в себе, и мир имейте между собою, и чрез символику одежды жреческой как бы так говорит: «Прикрепите к звонцам яблоки гранатовые, чтобы во всем, что ни услышит от вас народ, сохранялся и поддерживался в нем союз веры».

Нужно также старательно заботиться пастырям и о том, чтобы не только ничего не говорить дурного, но и о хорошем говорить не без меры и не без разборчивости: ибо часто проповедь теряет свою силу и действенность, когда в сердцах слушателей остаются одни бессодержательные слова болтливого проповедника, и самая эта неразборчивая болтливость роняет его в глазах слушателей и мешает ему быть для них полезным. Хорошо поэтому сказано у Моисея: мужу, ему же аще будет излияние (семени) от тела его, излияние его нечисто есть (Лев. 15,2). Ибо в уме слушателей семя имеющей возродиться мысли зависит от свойства слова проповедника, потому что какое слово восприемлется слухом, такая и мысль рождается в уме. Поэтому и мудрецы мира сего (эпикурейцы[37] и стоики[38]) назвали самого апостола Павла проповедником суесловивым (seminiverbius) (см.: Дели. 17, 18). Таким образом, и пастырь, предлагающий слушателям своим излияние семени своего неестественным образом, является нечистым, и послушающии его, как прикасающиеся нечистоте, сквернятся, потому что, вдаваясь в излишнюю и несообразную говорливость, он и самого себя, и других оскверняет; и тогда как он, посеевая семя свое естественным образом и с тактом, мог бы породить в сердцах слушателей своих чистые и правые мысли, он же своей неосторожностью и противоестественной бестактностью всуе[39] расточает только дары своего призвания, но не плодотворит, извергая семя свое для одного осквернения. Не лишним при этом находим привести здесь следующее увещание апостола Павла, которое он преподал ученик)⁷ своему Тимофею о настойчивости проповеди слова Божия: засвидетелствую (заклинаю тебя)… аз пред Богом, – говорит, – и Господем нашим Иисус Христом, хотящим судити живым и мертвым в явлении Его и Царствии Его: проповедуй слово, настой благовремение и безвременне (2 Тим. 4,1–2). Говоря таким образом, апостол не без причины поставил слово благовремение прежде слова безвременне, потому что проповедник уронил бы собственное достоинство в глазах слушателей, если бы стал проповедовать неблаговременно, не зная наперед, что такое благовременная проповедь, и не обращая внимания на ее приложение.

Глава 5

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен сочувствовать в сострадании каждому более других и более всех погружаться в уединенное созерцание.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, должен принимать живое участие в сострадании к каждому ближе других и более всех уединяться в созерцательное размышление. Таким образом он будет, с одной стороны, поднимать и облегчать своей любовью немощи чад своих, а с другой – и сам подниматься чрез созерцание невидимого на высоту небесную. Стремясь в горняя, он не оставит и ближних своих, нуждающихся в его помощи среди удручающих их немощей, а принимая участие в сострадании к их нуждам, он не перестанет стремиться и в горняя. Так апостол Павел и возносится духом в рай, созерцая тайны третьего неба (см.: 2 Кор. 12, 2–4), и среди этих таинственных созерцаний принимает самое живое участие в немощах плотских людей, заботясь даже о том, как им лучше устроиться со своими похотями. …Блудодеяния ради, – говорит он к коринфянам, – кийждо свою жену да имать, и каяждо (жена) своего мужа да имать. Жене муж должную любовь да воздает: такождеи жена мужу; и затем: Не лишайте себе друг друга, точию по согласию до времене, да пребываете в посте и молитве, и паки вкупе собирайтеся, да не искушает вас сатана невоздержанием вашим (1 Кор. 7,2–3,5). Вот каким образом могут быть совмещаемы и самая высокая созерцательность духовная, и самое попечительное сострадание к плотским немощам! Выспренним[40]умом своим апостол возносится до тайн невидимого мира ангельского, а жалостным сочувствием сердечным к слабостям человеческим нисходит до тайн супружеского ложа. Он проходит созерцанием небеса и не оставляет без заботы и попечения плотского ложа земнородных, потому что по взаимному союзу любви и к горнему, и к дольнему он уносится силой мысли в самом себе и в область предметов духовных и вместе с тем изнемогает сострадательным сердолюбием и к ближним. Кто изнемогает, – говорит он о себе к тем же коринфянам, – и не изнемогаю (с кем бы и я не изнемогал)? Кто соблазняется, иазнеразжизаюся?(2 Кор. 11, 29).

Или еще: Бых иудеом (для иудеев) яко иудей (1 Кор. 9, 20). Конечно, является он таковым, не веру изменяя, но расширяя и свидетельствуя любовь свою, чтобы, вообразив себя одним из неверующих, по собственному, так сказать, опыту уразуметь, до какой степени они достойны сожаления, и потом делать для них все, чего бы желал себе, если бы был на их месте. Вот и еще: Аще убо изумихомся, Богови: аще ли целомудрствуем, вам[41] (2 Кор. 5, 13), то есть он умел вместе и духом возвышаться к Богу, и чувством кротости и снисхождения привлекать к себе в слушателях ближних своих. На это же указывала и ветхозаветная лествица, виденная Иаковом, которая одним концом утверждалась на земле, а другим досягала до престола Божия на небе и по которой восходили и нисходили Ангелы Божии (см.: Быт. 28, 12); точно так же и проповедники истинные не только возносятся горе, мысленно созерцая Божественную Главу Церкви, то есть Самого Господа, но и преклоняются долу, сердобольно сострадая немощным ее членам. На то же указывал и Моисей, часто входивший во святилище и исходивший из него. Он входил туда заниматься богомыслием, а выходил оттуда для устроения дел в народе Божием, подкрепляя и утверждая словом и примером изнемогающих в нем. Там размышляет о таинственных путях домостроительства Божия, а здесь разделяет с другими бремя немощей плотских. И если он во всех сомнительных случаях прибегал во святилище и пред ковчегом завета обращался ко Господу за советом, то этим он, конечно, подавал пример пастырям, чтобы и они, когда во внешних делах будут недоумевать о чем-либо, обращались умом своим к Церкви как к святилищу своему и, руководствуясь Священным Писанием, как пред ковчегом завета, молитвенно испрашивали совета и уразумения от Господа. Так и Сам Господь наш Иисус Христос – воплотившаяся Истина и явившаяся нам чрез восприятие на Себя нашего человечества – и молится (на горе) Отцу Небесному, и творит чудеса (в городах), подавая Собой пример добрым пастырям, что, как бы ни любили они заниматься созерцанием, не должны, однако же, уклоняться от сострадания и благотворительности слабым и немощным, потому что любовь тем более возвышается к горнему, чем более расширяется она в сострадании и милосердии к дольнему, и мы тем способнее становимся возноситься к Богу, чем благодетельнее[42] делаемся для ближних.

Таковыми должны являть себя пастыри и пастыреначальники пред своими пасомыми и подчиненными, чтобы они не боялись и не стеснялись поверять им тайные недуги свои, чтобы во всех искушениях, каким бы ни подвергались они, прибегали к ним, как младенцы на материнское лоно, ввиду того что в случае осквернения совести своей греховными нечистотами они могут омыть себя пред ними слезами покаяния и получить от них прощение и утешение. Так и в преддверии храма Соломонова для омовения рук всякого, входившего в него, находилось море, (медяно) лияно, или слияно, утверждавшееся на дванадесяти волах, коих видимы были только передние части, задняя же их бяху внутрь (ср.: 3 Цар. 7, 23,25; 2 Пар. 4, 2,4). Не есть ли это море с поддерживающими его двенадцатью тельцами, служившее для входящих в храм как бы очищением совести чрез омовение рук, не есть ли это символ или выражение вообще чина пастырей, коим дана власть Самим Господом вязать и решать грехи своих пасомых (см.: Мф. 18,18; Ин. 20, 23)? На этот символизм ясно указывает и апостол Павел, рассуждая об апостольском служении, когда приводит слова из закона Моисеева: да не заградиши (обротиши) устну вола молотяща; и тут же делает пояснение: Еда о волех радит Бог? Или нас ради всяко глаголет? (1 Кор. 9, 9,13–14). Да, служащие алтарю от алтаря и питаются и проповедающие благовестие от благовестия и живут (см.: Втор. 25, 4; 1 Тим. 5, 18). Да и пастырей, как ветхозаветных оных тельцов, поддерживающих медное море, мы видим, так сказать, только спереди, то есть их наружное благочестие, а то, чем явятся они впоследствии на Суде Божием, для нас остается тайной. И они, когда разрешают по состраданию и снисхождению к ближним грехи их, как бы держат умывальницу в преддверии храма для очищения совести кающихся, чтобы каждый, желающий войти в двери Царствия Небесного, мог исповедать пастырям, на то поставляемым, свои прегрешения и омыть свои нечистоты душевные. Нередко, конечно, случается, что пастырь, снисходительно выслушивая чужие прегрешения, и сам изнемогает под тяжестью их; и с ним бывает то же, что с водой в умывальнице, которая по необходимости делается мутной, когда многие в ней омываются: приемля на себя нечистоты других, он как бы омрачает ими светлость своей чистоты. Но это не должно устрашать пастыря, а пусть уповает он на помощь Божию, с которой тем надежнее избавится и от своих грехов, чем сострадательнее подъемлет на себя бремя чужих.

Глава 6

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен быть ласковым в обращении с благонравными и стойким ревнителем правды пред порочными.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, должен ласково и дружелюбно обращаться с благонравными и являться строгим ревнителем правды пред порочными. С благонравными он должен смотреть на себя как на равного им, нисколько не превозносясь пред ними ни своим положением, ни своими достоинствами, а пред порочными – сознавать свою высокую власть и не страшиться пользоваться ее правами. Ибо известно, что природа, как замечено нами в книгах Нравоучений (Moralia)[43], производит всех людей равными, а только разность их личных заслуг и достоинств делает между ними различие; и это самое различие между собой людей, зависящее от их относительных достоинств и недостатков, Божественным Промыслом направляется к их общему взаимному добру, именно: так как не все могут равно держаться с одинаковой твердостью, то одни обязываются подчиняться управлению других. Посему все правители прежде всего должны обращать внимание не на власть над подчиненными по своему положению, а на равенство с ними по природе своего происхождения, и утешаться не тем, что они начальствуют над подобными себе, но тем, что, начальствуя над ними, они имеют возможность быть для них полезными. Поэтому в священных памятниках говорится о праотцах наших, что они не помышляли о правительственной власти над подобными себе, а довольствовались быть пастырями стад бессловесных. И Господь – Творец и Владыка вселенной, благословляя первых людей, когда говорил им: раститеся и множитеся, и наполните землю, и господствуйте ею, и обладайте ею, то к этому присовокупил и следующие слова: и страх и трепет ваш будет на всех зверех земных (и на всех скоте́х земных), на всех птицах небесных и на всех движущихся по земли и на всех рыбах морских: в руце вашы вдах (я) (Быт. 1, 28; 9, 1–2). Таким образом, Богом дозволено им наводить страх и трепет на животных бессловесных, но не на людей, подобных себе. Человек превознесен природой только над бессловесными животными, а между собой люди по природе одинаковы и равны; следовательно, стремиться к тому, чтобы пред нами трепетал равный нам человек, – значит властвовать против природы. За всем тем, однако же, необходимо пастырям – как правителям – держать в страхе подчиненных им пасомых, как скоро заметят, что кто-либо из членов пасомого ими стада духовного нимало не страшится Бога, необходимо, чтобы, по крайней мере, страхом человеческим удерживать от греха тех, для кого не страшны суды Божии. Внушая страх к себе не ради своего тщеславия и властолюбия, но ради правды Божией и пользы ближних, они не могут быть подвергаемы за то упрекам в гордости. И в этом случае, когда пастыри страхом обуздывают безрассудную и нечестивую жизнь людей-грешников, они уже как бы не над людьми господствуют, а над бессловесными животными и страхом должны действовать на то, что низводит их до степени животных.

К сожалению, нередко пастыри, а тем более пастыреначальники по самому положению своему в отношении к пасомым и подчиненным от этих самых опытов высокой власти впадают в искушение превозношения и гордости. Когда все́ пред ними преклоняется и готово к их услугам, когда и малейшие желания их, не говоря уже о приказаниях, безотлагательно приводятся в исполнение, когда все подчиненные, не смея противоречить им ни в чем, превозносят их похвалами не только за хорошие дела, заслуживающие одобрения, но и за сомнительные и даже явно нехорошие, которые вместо одобрения надлежало бы подвергнуть порицанию и осуждению, тогда они, обольщенные таковыми низкими ласкательствами угодников своих, воображают себе, что в самом деле высоко поднялись на пути к совершенству. Совершенно занятые лестью совне, они уже не слышат истины внутри от заглушаемой совести своей и, впадая в самозабвение, слушают только других, считая себя именно такими, какими расписывают их человекоугодники, а не такими, каковы они на самом деле. С тем вместе они недалеки бывают и от того, что презирают низших себя, им подвластных, не признают их равными себе и по природе; случайно возвысясь над ними одним званием власти, они думают уже, что превосходят их и нравственными заслугами. Им кажется, что они настолько мудрее их, насколько сильнее их. Воображая себя на какой-то недоступной высоте, они не удостаивают и взглядом равноправности тех, с коими сама природа связала их равноправностью, и, таким образом, уподобляются тому, кто, презрев в гордости своей общество самих Ангелов, замечтался до того, по свидетельству Писания, что возымел дерзость выразиться о себе так: на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престолмой… буду подобен Вышнему (Ис. 14,13–14), тогда как в том же Писании сказано о нем: все высокое зрит; сам же царь всем сущым в водах[44] (Иов. 41, 25). Так, по дивному и праведному суду Божию, тот, кто мечтал вознестись превыше всего, очутился за свою гордость в безднах отвержения и низвержения; так и всякий человек, который считает для себя за низость уподобляться другим людям, себе же подобным, и с презрением относится к ним, не удостоивая их равноправности с собой, становится подобным богоотступному ангелу. И Саул, поначалу смиренный, когда достиг верховной власти, то возмечтал о себе слишком много и впал в гордость, чрез что и лишился благоволения Божия, ибо за смирение он был превознесен, а за гордость подвергся осуждению, по засвидетельствованию Самого Господа, как сказано в Писании: еда не мал был еси ты пред ним, и не властелина ли тя постави хоругви колена Израилева? и помаза тя Господь на царство Израилево… <…> …Яко уничижил еси глагол Господень, и уничижит тя Господь не быти тебе царем во Израили[45] (1 Цар. 15, 17, 26). Сначала он сам сознавал себя малым; но когда утвердился на престоле, то не стал уже замечать своей малости. Сравнивая себя с поданными, преклонявшимися пред его могуществом, он вообразил себя великаном. А между тем – дивное дело! – пока сам себя считал малым, в очах Божиих был он велик; когда представился себе великим, то явился пред Богом мал. Отсюда открывается, что нередко дух начальника от притока раболепных подчиненных разливается бурным потоком гордости, тем более стремительным, что ему благоприятствует самая высота власти, откуда он истекает. И потому, чтобы пастырь, которому вручается власть управления, мог хорошо править своей паствой, нужно, чтобы он умел кстати пользоваться ею над другими и кстати обуздывать ее в самом себе, чтобы знал, где быть строгим, а где быть снисходительным, никогда не забывая того, что и он такой же человек, как и его пасомые. Ибо если мы, по слабости своей природы, находим довольно предлогов к превозношению и тогда, когда никакой не бываем облечены властью, то не больше ли предстоит нам опасности возгордиться в то время, когда к тому присоединяется еще власть? Но тот будет право править своей властью, кто сумеет извлекать из нее одно благо и побеждать ее соблазны, в ком ощутится дар и призвание при этой власти и не чуждаться уравнения с подчиненными своими, и являться грозным мстителем пред грешниками за их неправды.

Но мы еще лучше и с большей отчетливостью поймем эту истину, когда обратим внимание на примеры первых пастырей и великих учителей христианской Церкви, первоверховных апостолов Петра и Павла. Так, апостол Петр, прежде всех призванный с братом своим Андреем и назначенный в пастыри ей Самим Господом, когда увидел, что Корнилий, муж праведен и бояйся Бога, сретив его в доме своем, пад на ногу его поклонися ему, то сейчас заметил, что такая униженность неуместна, и, признав себя равным ему, поднял его и сказал: Востани, не подобает так делать, и аз сам человек есмь (Дели. 10, 22, 25–26). Но тот же самый апостол, когда открыто было ему всеиспытующим Духом преступление Анании и Сапфиры во лжи святотатственной, торжественно показал, каким могуществом власти превознесен был он пред другими людьми: ибо силой слова своего пресек жизнь преступников, являясь верховным в Церкви карателем грешников, каковой власти и преимущества, при всем страхе и благоговении к нему, не выражал он пред людьми добродетельными (см.: Дели. 5, 1-10). Там святость жизни внушила ему сознание общего равенства людей по природе и расположила к общительности; здесь ревность праведного мщения за греховность неправд вызвала в нем права власти. Так и апостол Павел не выражал своего преимущества и достоинств пред отличающимися верой и добродетельной жизнью, когда говорил: не яко обладаем верою вашею, но (яко) споспешницы есмы вашей радости, и к этим словам тут же присовокупил еще и следующие: верою бо стоите (2 Кор. 1, 24). Он как бы так изъяснялся: «Потому именно и не решаемся мы господствовать над вашей верой, что вы сами стоите верой; ибо мы признаем себя равными вам в том, чем вы стоите». Подобным образом забывал он пред достойными братиями о своих преимуществах и тогда, когда писал к фессалоникийцам: мы могли бы явиться к вам с важностью, как апостолы Христовы, но быхом ти́си[46] посреде вас, якоже доилица греет своя чада[47] (1 Сол. 2, 7), и в другом месте к коринфянам: Не себе бо проповедаем, но Христа Иисуса Господа: себе же самех рабов вам Иисуса (Господа) ради (2 Кор. 4, 5). Но когда узнал, что в Церкви Коринфской произошли некоторые беспорядки, требовавшие исправления, то каким грозным учителем вдруг является он! Что хощете? – пишет к ним. – С палицею ли прииду к вам, или слюбовию? (1 Кор. 4, 21).

Итак, на всяком месте управление тогда бывает хорошим, когда правитель или начальник господствует и преобладает больше над пороками, чем над подчиненными, подобными себе братьями по природе. Мало того, даже и тогда, когда начальники употребляют исправительные меры против порочных, они должны еще так рассуждать: «По долгу звания, хотя я со всей силой власти разражаюсь над виновными и обязан быть взыскательным в отношении к ним, но если бы у меня было побольше смиренномудрия, то, может быть, я увидел бы, что и сам-то я столько же грешен, как и эти люди, мной обличаемые и исправляемые, коим я, как человек, подобострастен». Иногда хорошо даже втайне предпочитать себе тех, против кого мы открыто и громко вопием. Ибо между тем как мы без пощады обличаем и поражаем их проступки, о наших никто нам и словом не напомнит. Стало быть, мы тем повиннее становимся пред Богом, чем безнаказаннее грешим в глазах людей; тогда как подчиненные наши, благодаря нашей строгости, тем более могут надеяться на милость Верховного Судии, чем более грехи их не остаются здесь без наказания. Поэтому начальнику надлежит быть и в душе смиренным, и на деле строгим. Но при этом надобно тщательно остерегаться, чтобы смирение не выходило из пределов благоразумия и не обратилось во вред власти, – чтобы тот, кто превознесен властью Богом, уничижаясь больше, чем следует, не сделался бессильным обуздывать подчиненных строгими мерами. Пусть же пастыри как правители своих паств, а тем более пастыреначальники и во внешних действиях своих будут внимательны к тому, что и как предпринимают на пользу подчиненных, и внутренне блюдут себя от того, чтобы не потерять у них уважения к себе. Тогда и пасомые как подчиненные будут в то же время видеть, что пастыри их столько же смиренны сердцем, столько заботливы и о приличном обнаружении своей власти, и в первом будут подражать им, а в последнем будут с благоговением бояться их. Пусть непрестанно подавляют они внутри себя свое могущество по мере того, как оно возрастает у них совне, чтобы не восторжествовало над их смиренномудрием и не увлекло их в обольщение: желание власти над другими не должно лишать нас власти над собой. Так, чтобы пастырь не увлекался и не пленялся властолюбием, премудрый говорит: Старейшину ли тя поставиша, не возносися, но буди в них яко един от них (Сир. 32, 1); и апостол Петр учит: пасите… стадо Божие… ни яко обладающе причту, но образи бывайте стаду[48] (1 Пет. 5, 2–3). Да и Сам Иисус Христос не то же ли внушал, когда говорил о самоуничижении, как о самом высоком достоинстве христианских добродетелей? Весте, – говорит Он ученикам Своим, – яко князи язык господствуют ими, и велицыи обладают ими: не тако же будет в вас: но иже аще хощет в вас вящший[49] быти, да будет вам слуга: и иже аще хощет в вас быти первый, буди вам раб: якоже Сын Человеческий не прииде, да послужат Ему, но послужити (Мф. 20, 25–28). Не с той ли целью изобразил Он и бедственную участь, ожидающую того раба, который возгордился вверенной ему властью и во зло употребил ее? Вот что о нем говорится: Аще ли же ренет злый раб той в сердцы своем: коснит господин мой приити, и начнет бити клевреты своя, ясти же и пити с пияницами: приидет же господин раба того в день, в оньже не чает, и в час, в оньже не весть, и растешет его полма, и часть его с неверными[50] положит: ту будет плач и скрежет зубом (Мф. 24, 48–51). Из этих последних слов Господа видно и то, что властолюбие сопровождается еще тяжким злом лицемерия и потворства властолюбца в отношении к беспорядкам и бесчинию подвластных, потому что властолюбивый правитель большей частью имеет в виду удовлетворение своих порочных страстей, а не исправление других от пороков. А сколь противно это Богу в правителях, коим вручается власть над подчиненными для их блага, а не на пагубу, поучает нас библейский пример: Илия, который за потворство беззакониям детей своих так обличен был Господом: почто… прославил ты сыны твоя паче Мене? – и вскоре затем сам он, и дети его наказаны были смертной казнью (1 Цар. 2, 29; см.: 4,17–18). За такое же нерадение и пренебрежение власти упрекает Господь пастырей и чрез пророка, взывая к ним: Оле, пастырие Израилевы! Еда пасут пастырие самих себе? не овец ли пасут пастырие? Се, млеко́ идите и во́лною одеваетеся… а овец моих не пасете… сокрушеннаго не обязасте[51] и заблуждающаго не обратисте… (Иез. 34, 2–4). Обратить же заблуждающаго — значит взыскать падшего грешника пастырской заботливостью и наставить на путь правый, а обязать сокрушеннаго — значит остановить греховный недуг его пастырской дисциплиной, когда пастырь врачует духовные раны духовными средствами и, подобно врачу телесному, употребляет то более легкие, то более крепкие перевязи, смотря по обстоятельствам болезни страждущего, а иногда решается на самые строгие меры, рассекая раны и даже отсекая целые части больные, чтобы они не сделались смертоносными для всего состава.

Но часто и у врачей телесных от неосторожного перевязывания, а еще более – сечения болезнь не только не ослабляется, но еще пуще усиливается: когда или слишком тугая перевязка чрез меру сдавливает больное место, или смелое сечение оканчивается неблагополучным исходом. Посему и тот, кто врачует язвы греховные строгими мерами, должен соблюдать при этом величайшую осторожность, так чтобы в самой строгости видна была и любовь. Пусть же пастырь духовный будет для своих пасомых и отцом по строгости (disciplina), и матерью по любви (pietate); а вместе с тем пусть тщательно бережется он, чтобы строгость не обращалась в жестокость, любовь же – в слабость. Ибо, как мы заметили и в книгах Нравоучительных (Moralia)[52], строгость и снисходительность (disciplina vel misericordia) много теряют одна без другой. В пастырях по отношению к пасомым они должны быть нераздельны, так чтобы у них и строгость растворялась человеколюбивой снисходительностью, и снисходительность не пренебрегала законной строгостью. Так, по словам Спасителя (см.: Лк. 10, 30–35), добрый самарянин, проезжая из Иерусалима в Иерихон, нашел на пути избитого разбойниками человека, оставленного ими едва жива, и, сжалившись над ним, перевязал ему раны, возливая масло и вино, и привез его с собой в гостиницу, чтобы позаботиться о нем: он возливал вино, чтобы раздражить боль, а масло — чтобы согреть и утишить боль, потому что при врачевании ран раздражительная сила вина предохраняет от гниения, а облегчительное свойство масла способствует исцелению. Таким образом, надобно соединять строгость и кротость и уравновешивать их между собой как бы в одном составе, тогда подчиненные не будут оскорбляться и ожесточаться от слишком строгих мер и не будут вдаваться в беспечность от неумеренной снисходительности. Такое соединение необходимых свойств пастыря весьма хорошо, по свидетельству апостола Павла, изображалось в ковчеге завета, который, кроме скрижалей, заключал в себе жезл и манну (Евр. 9, 4); так как и пастырь должен, кроме знания Священного Писания, носить при себе жезл прещения[53], имея в готовности у себя и манну утешения. От того-то и псалмопевец говорит: жезл Твой и палица Твоя, там я утешиста (Пс. 22, 4); ибо жезлом поражаем, а палицей подпираемся. Если есть жезл, который разит и устрашает, то пусть будет и палица, которая подкрепляет и поддерживает. Итак, пастыри, любите своих пасомых, но не потворствуйте им; будьте к ним строги, но не раздражайте, чтобы строгость ваша не приводила их в отчаяние; являйте себя ревнителями правды, но не до ожесточения; будьте ласковы и снисходительны, но не сверх надлежащего до поблажки греховным наклонностям: тогда милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются (Пс. 84, 11) на престоле правительственной власти и правосудия; тогда пастыри и пастыреначальники ни грозным судом не поколеблют в подчиненных благорасположения к себе, ни судом милостивым не умалят в них страха к своей власти.

Глава 7

Пастырь духовный как руководитель своей паствы не должен забывать внутренних нужд ее среди забот о делах внешних, ни внешних дел не должен оставлять в заботливости о внутренних.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, в заботах о внешних делах паствы не должен забывать и внутренних нужд ее, ни среди заботливости о внутренних нуждах не должен пренебрегать и внешними делами: несоблюдение этих условий неизбежно поведет и в том, и и в другом случае к пагубным крайностям.

Так нередко и бывает, что иные пастыри, как бы забывая и упуская из виду, что они поставлены главным образом заботиться о вечном спасении душ, вверенных их попечению, всецело предаются мирским заботам, имеющим целью только временное благополучие. Когда есть у них такие занятия, то они в восторге; если же нет, то ни днем, ни ночью не дают себе покоя, думая и передумывая, как бы найти их. Что́ для других служит вожделенным отдохновением, то́ для них становится томительнее и мучительнее всякого труда. И в этих суетных заботах они находят величайшее наслаждение, так что́ они собственно тяготятся отсутствием этих забот, а не тем, когда они ежеминутно подавляют их. Что́ же выходит из этого? То́, что, увлекшись вихрем мирских забот, они не обращают уже никакого внимания на главную и существенную обязанность свою – быть духовным руководителем своих подчиненных. А оттого и подчиненные, без сомнения, охладевают в своей жизни ревностью о благочестии. Иной из них и готов бы преуспевать в жизни духовной, но в соблазнительном примере предстоятеля своего встречает как бы преткновение на пути к тому. Ибо когда ослабевает и опускается голова, то тщетны напряжения членов; и воины в преследовании врага напрасно усиливают свои переходы, если сам полководец сбился с надлежащей дороги и направляет их не в ту сторону, куда бы следовало. Не услышит паства ни утешения, которое бы облегчило и поддержало труждающихся, ни обличения, которое вразумило бы виновных: приставник и хранитель душ их превратился в мирского судию; стадо не имеет уже пастыря для охранения себя. Чада Церкви лишаются возможности просветиться светом истины, когда учители их всеми помыслами своими погружаются в житейские заботы, пристрастие к коим помрачает их глаза. Сии-то печальные последствия имел в виду предупредить и предотвратить Искупитель рода человеческого, когда, увещевая нас быть воздержными в пище и питии, остерегал и от печалей житейских напоминанием страшного Дня Судного в следующих словах: Внемлите же себе, да некогда отягчают сердца ваша объядением и пиянством и печальми житейскими, и найдет на вы внезапу день той: яко сеть бо приидет на вся живущыя на лицы всея земли (Лк. 21, 34–35); или когда говорит: Никтоже может двема господинома работати… Не можете Богу работами и мамоне (Мф. 6, 24). Подобным образом и апостол Павел, отклоняя благочестивых и богобоязненных людей от пристрастия к мирским заботам и положительно преследуя этот недуг, говорит: Никтоже (бо) воин бывая (Богови)[54] обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет (коему обязался служить) (2 Тим. 2, 4). И потому пастырям и пастыреначальникам как правителям и учителям Церкви он, с одной стороны, заповедует не обременять себя таковыми заботами, а с другой – подает благие советы в указании на этот раз средств к удовлетворению и этим потребностям, говоря как бы в дополнение к тому: Житейская бо судища (тяжбы)[55] аще имате, уничиженых (низших членов Церкви)… сих посаждаете (1 Кор. 6, 4), то есть: житейскими делами пусть распоряжаются те, кои не наделены дарованиями духовными; или еще яснее: есть люди, которые не могут глубоко постигать духовных предметов, они-то пусть и занимаются необходимыми делами житейскими. Так и Моисея, собеседника Божия, не одобрял тесть его, иноплеменник Иофор, за то, что он без нужды и неблагоразумно утруждает (stulto labore) и себя и других разбирательством тяжб народных, выразившись пред ним так: не право ты твориши, и тут же присоветовал ему назначить для сего и подобных тому дел житейских вместо себя особых мужей, которые бы всякое слово легкое судили сами, а о всяком слове неудоборешительном доносили ему, самому же ему быть людем в тех яже к Богу, и доносить словеса их к Богу, и свидетельствовать им повеления Божия и закон Его, и поведать им пути Его, имиже пойдут, и дела, яже сотворят, и тогда он возможет настоятельствовати и еси людие приидут во свое место с миром (ср.: Исх. 18, 17, 26, 19–20, 23).

Итак, пастыри, а тем более пастыреначальники, должны дела меньшей важности поручать подчиненным своим, низшим себя, под своим наблюдением, а сами заниматься преимущественно делами важнейшими, чтобы, так сказать, око, которое должно управлять стопами, не омрачалось прахом земным. В самом деле, всякий начальник есть глава своих подчиненных; а чтобы ноги ступали прямо, голова должна смотреть, конечно, сверху на дорогу: иначе, когда голова преклонится долу, к земле, тогда ноги неизбежно уклонятся от надлежащего направления и собьются с пути. Да и как может пастырь духовный, учитель и руководитель душ, пользоваться уважением, подобающим его званию, если и сам он осуетится теми же житейскими заботами, против которых обязан вооружаться пред лицом своей паствы? Таковым пастырям Господь во гневе Своем грозит чрез пророка Осию праведным возмездием уравнивая их с пасомыми, говоря: И будет якоже людие, тако и жрец[56](Ос. 4, 9), ибо пастырь ничем не отличается от своих пасомых тогда, когда и он, по долгу звания своего долженствующий учить и руководить других в жизни духовной и словом, и примером, творит то же, что и другие, погружаясь в дела плотской жизни, которые сам же осуждает в подчиненных ему. То же самое и пророк Иеремия с великой скорбью оплакивает в своем плаче о разрушении храма, когда взывает в нем: како потемне злато, изменися сребро доброе! разсыпашася камыцы[57] святыни в начале всех исходов! [58] (Плач. 4, 1). И что означается здесь златом, этим превосходнейшим из всех металлов, как не превосходство святости? что – сребром добрым, как не любезная всем драгоценность благочестивой жизни? Что – камнями святыми, как не разные чины священнослужителей Божиих? Что – исходами[59], как не тот широкий путь мира сего, который, по словам Самой Истины, вводит в пагубу?(Мф. 7,13). Итак, злато темнеет и блеск свой теряет, когда святая и неукоризненная жизнь омрачается суетными мирскими заботами; сребро доброе изменяет свою белизну, и чистота его тускнеет, когда доброе о нас мнение, заслуживаемое добрыми делами, переменяется в худую молву с переменой нашего нравственного поведения; драгоценные камни святыни рассыпаются по распутиям, когда и те, которые должны бы всегда пребывать внутри святилища, как лучшее украшение Церкви, исходят на пути широкие мирской суеты. Ибо эти камни дорогие для того и хранились во святилище храма, чтобы могли служить украшением одежды первосвященника. Но когда служители алтаря своей жизнью не располагают народ к прославлению Искупителя своего, как могут они называться украшением святыни Сего Великого Архиерея? Эти камыцы святыни остаются в пренебрежении, как уличные камни, попираемые ногами проходящих, когда священнослужители Божии самолично предаются суетным делам мирским, ища в них корыстолюбивых прибытков и чувственных удовольствий для себя. И надобно заметить, что у пророка не просто о них сказано: во всех исходах разсыпашася, но: в начале всех исходов, так как они и среди суетных мирских занятий хотят казаться высокими начальниками, чтобы и на широких путях мирской суеты и удовольствий удерживать за собой первенство во имя святости звания своего. Впрочем, ничто не мешает разуметь здесь под камнями святыни и те самые камни, из которых построено святилище храма Соломонова. И в этом истолковании скорбь и жалость пророка о разбросанных и попираемых на площадях камнях не будет ли иметь того же самого значения скорби и жалости о том, что священные лица, на которых некогда опиралась слава дома Божия, находят удовольствие исходить на широкие пути, вводящие в пагубу, и предаваться суетным житейским заботам. Можно еще пастырю иногда терпеть их, можно по временам и обстоятельствам принимать даже участие в них из сострадания к немощной братии; но привязываться к ним до пристрастия и поставлять в них все удовольствие свое – это и недостойно пастыря, и гибельно для него: эти житейские попечения могут обременить душу до того, что сделают ее неспособной высвободиться из бездны их и подняться горе.

С другой стороны, нельзя одобрить и тех пастырей, которые посвящают свои занятия исключительно одним духовным предметам, так что внешние нужды паствы для них как бы не существуют, которые не то чтобы предпочитают потребности тела потребностям души, а вовсе уже пренебрегают ими и на удовлетворение их не обращают никакого внимания. Ибо и здесь что бывает следствием сего? И пасомые, не видя в них сочувствия к своим нуждам, остаются, в свою очередь, равнодушны и к ним, пренебрегая большей частью их пастырскими наставлениями, хотя в существе своем и полезными, но слабо действующими на сердца их, мало к тому подготовленные и удовлетворением насущных потребностей не привлеченные. Выслушивая из уст их обличения своего невежества и своих проступков, но не видя сочувственного сострадания к своим немощам и нуждам настоящей жизни, они неохотно слушают их духовные беседы, а еще менее выполняют то, что им внушается в них. Для нуждающихся в вещественных благах недействительны бывают уроки такого учителя, который не подает им руки помощи в претерпеваемых ими нуждах и не привлекает к себе милосердием. Семя слова Божия легко проникает в сердца их, возрастает и дает плоды тогда только, когда проповедник орошает и поливает его сострадательным милосердием к ним. Поэтому пастырям необходимо заботиться и о невинных средствах к процветанию внешнего благосостояния членов своих паств, если для них вожделенно, чтобы и внутреннее их благочестие тем более процветало. Пусть же они, ревнуя о последнем, не пренебрегают и первым: иначе пасомые их, повторяю, как бы вправе будут отворачиваться от кафедры проповедника, когда он отворачивается от их насущных потребностей жизни. Посему-то и верховный пастырь Христова стада, апостол Петр, с отеческой заботливостью увещевает: Старцы иже в вас молю яко старец сый и свидетель Христовым отрастем, иже и хотящей славе явитися общник: пасите еже в вас стадо Божие, и, чтобы показать, что он разумеет под этим не одно спасение души, но и тела, тотчас присовокупляет: посещающе не нуждею, но волею и по Бозе, ниже неправедными прибытки, но усердно[60] (1 Пет. 5, 1–3). Из этих слов усматриваем, между прочим, и то, с какой любовью апостол предостерегал пастырей от гордости, которая нередко выказывается при подаянии помощи нуждающимся, каковая помощь не столько облегчает их, сколько заставляет сильнее чувствовать горестное положение свое, – предостерегал их от того, чтобы сами не голодали от недостатка духовного хлеба правды, когда насыщают неимущих хлебом вещественным. Такую же заботливость о внешнем благосостоянии пасомых внушает пастырям и другой верховный апостол, Павел, следующими словами: Аще же кто о своих, паче же о присных не промышляет (не заботится), веры отверглся есть и неверного горший есть (1 Тим. 5, 8). Между тем никогда не надобно забывать того, что вера все-таки должна быть предметом самой первой важности, по смыслу тех же слов самого апостола, и потому надлежит остерегаться и зорко следить, чтобы при заботливости о внешних благах ни в каком случае не упускать из виду благ внутренних – духовных; потому что нередко пастыри духовные впадают в противоположные крайности, как сказано нами об этом выше, то есть или предаются всецело заботам о внешних делах паств своих до того, что совершенно охладевают в любви к занятиям с ними духовными предметами, или преследуют одни духовные нужды их до того, что вовсе забывают о внешних потребностях их. Поэтому в заботливости своей, особенно по отношению к благосостоянию внешнему пасомых, они должны наблюдать так называемую золотую середину (certa necesse est mensura teneatur) и являть в этом со своей стороны величайшее благоразумие. На это некоторым образом намекается и у пророка Иезекииля в законоположениях касательно левитов и жрецов, где, между прочим, говорит Господь пророку: и глав своих да не обриют, и влас своих да не растят, но остригая да подрезывают их[61](Иез. 44, 20). Ибо пастыри духовные потому и называются пастырями, что они поставляются руководителями над вверяемыми их попечению духовными паствами. А власы на главе представляют собой как бы внешние испарения мысли ума; и как власы эти, непостижимым и неуловимым для нас образом возрастая на нашей голове, выражают заботы о жизни настоящей, так и самые эти заботы, появляясь иногда без настоятельной потребности и не встречая себе никакого противодействия, как бы без всякого со стороны нашей участия усиливаются в нас. Итак, поелику все вообще начальники обязываются по самому званию своему заботиться о внешнем благосостоянии подчиненных своих, с соблюдением благоразумной умеренности, то и ветхозаветным жрецам не напрасно воспрещалось законом как брить волосы на голове дочиста, так и отращивать их чрез меру длинными, чтобы таким образом пастыри ни уклонялись вовсе от житейских забот о внешних благах своих пасомых, ни пристращались к ним всецело. Поэтому и заповедано им: но остригая да подрезывают власы свои, то есть чтобы настолько удовлетворяли житейским нуждам и своим, и ближних своих, насколько необходимость того требует, а всякий излишек отсекали. Пусть же священнослужители Божии, и пастыри, и пастыреначальники как руководители своих паств споспешествуют внешнему благосостоянию их в нуждах, а пристрастие к житейской заботливости обуздывают и в себе, и в других: тогда и власы их сберегутся для покрытия главы, и излишек оных отсечется, чтобы не закрывал и не помрачал глаз[62].

Глава 8

Пастырь духовный как руководитель своей паствы не должен заботиться о том, чтобы нравиться людям и человекоугодничать им, а, напротив того, обязан направлять их мысли на то, что они должны полюбить и на что он должен устремлять свое внимание.

Пастырю, правящему духовным стадом Христовым, кроме всего вышесказанного, необходимо также всячески беречься, чтобы не занимало его слишком свойственное нам желание нравиться людям и не увлекало его до человекоугодничества. Ревнуя о делах внутренних, духовных, и о делах внешних, житейских, своей паствы, он не должен во всем этом заискивать у своих пасомых больше расположенности к самому себе, чем внушать им любовь к истине. Иначе, как бы ни отделялся он подвигами своими от мира и как бы ни казался великим в глазах людей, самолюбие отчуждает его от Бога. Ибо тот враг Искупителя, кто домогается, хотя бы и добрыми делами, не столько заслужить любовь Его, сколько восхитить у Его Церкви привязанность и расположение к себе: это походит на то, как если бы какой-нибудь слуга, чрез которого жених пересылает подарки своей невесте, вздумал предательски привлечь к себе ее сердце и обольстить. От этого самолюбия пастырь нередко делается то слишком слабым, то слишком жестокосердным. Он делается слабым, когда, опасаясь потерять у своих подчиненных расположенность к себе, не предпринимает мер к исправлению нравственных недостатков, замечаемых в них, а иногда даже позволяет себе лестью и угодничеством потворствовать тому, что надлежало ему порицать и осуждать. К таковым пастырям можно отнести следующие слова пророка: горе сшивающим возглавийцы под всякий лакоть руки и сотворяющим покрывала над всякую главу всякого возраста, ежеразвратити души[63] (Иез. 13, 18). Подкладывать же сшиваемые возглавийцы, или подушечки, под локти – значит низкой лестью и угодничеством потворствовать грешникам, и без того уклоняющимся от правоты и почивающим на мягком ложе мирских удовольствий. Ибо как бы подушками и покрывалами защищаются локти и голова лежащего от жесткости и докучливости, когда избавляется грешник от строгого обличения и оказываются ему нежные ласки, чтобы он спокойно лежал во зле, не тревожась никакими упреками. Но так обходятся самолюбивые пастыри, без сомнения, только с теми, которых они боятся, чтобы не встретить в них противодействие стремлению своему к временной славе; тех же, которые ни в чем не могут им повредить, напротив того, утесняют с необыкновенной жестокостью, никогда не обращаются с ними милостиво и снисходительно, а, забыв пастырскую кротость, только устрашают силой своей власти. Таких пастырей обличает Господь чрез того же пророка и в другом месте: властию наказасте я и наруганием (cum austeritate – сурово) (Иез. 34, 4). Любя самих себя более, нежели Виновника своего могущества, они высокомерно надмеваются пред пасомыми, стремясь выказать над ними свою власть в одной силе, а не в том, в чем пастырская их власть должна выражаться; нисколько не страшатся будущего Суда, а лишь бесстыдно тщеславятся своей временной властью, любуясь, что могут безнаказанно делать все, что им угодно, и никто из подчиненных не осмелится возвысить против них голос. Итак, кто готов на всякое нечестивое дело, однако же лучше желает, чтобы другие молчали о его беззакониях, тот сам против себя свидетельствует этим, что он ревнует не о любви к истине, а о себе самом, когда не допускает упреков против себя ни в малейшем уклонении от нее. А между тем найдется ли человек на земле, который бы пожил и не согрешил (см.: Иов. 14,4–5)? Значит, только тот ревнует больше о любви к истине, чем к самому себе, кто никому не препятствует обличать себя за оскорбление истины и желает даже того для исправления своих погрешностей. Так и апостол Петр благодушно выслушал обличение апостола Павла (см.: Гал. 2, 11); так и царь Давид смиренно внимал упрекам подданного своего (см.: 2 Цар. 12, 7); ибо добрые начальники, чуждые самолюбия, принимают за долг послушания и смирения выслушивать свободное и правдивое слово даже от подчиненных. Впрочем, дозволяя пасомым таковую свободу в отношении к себе, пастырь должен наблюдать и за тем, чтобы эта свобода не перешла у них в нахальство и гордость и не послужила им самим в ущерб собственного их послушания и смирения.

Конец ознакомительного фрагмента.