Правда о Первой мировой. Глава 3. 1914 год – схватка (Г. Б. Лиддел Гарт)

Германское вторжение во Францию подготовлялось настолько тщательно и должно было так планомерно развиваться, чтобы никакие непредвиденные задержки не смогли сорвать разработанного расписания действий. Железнодорожная сеть в Германии была создана под руководством и наблюдением военных органов. Контроль этот осуществлялся так жестко, что даже узкоколейку или незначительную ветку нельзя было проложить без согласия и одобрения начальника Генерального штаба. В результате число двойных колей, бегущих к западной границе, было доведено за время с 1870 по 1914 год с 9 до 13.

6 августа началось великое развертывание. Ежедневно 550 поездов пересекали мост через Рейн. Всего в 11000 поездов было переброшено на фронт 3120000 человек. В первые две недели войны через Гогенцоллернский мост в Кельне каждые 10 минут проходил один поезд. Эти грандиозные железнодорожные переброски являли собой образец организованности. Но когда развертывание, закончившееся 17 августа, перешло в наступление, трения, возникшие в ходе войны, вскоре обнаружили слабые стороны в работе германской военной машины и системы управления ею.

На случай сопротивления Бельгии германский план войны, пересмотренный Мольтке, предвидел немедленное выделение отряда под начальством генерала Эммиха, чтобы расчистить путь через ворота реки Маас в равнинной Бельгии севернее Арденн. Таким образом, была бы свободна дорога для наступления главных сил германцев, сосредоточиваемых за германской границей.

Но этим путем наступления командовало Кольцо фортов крепости Льеж. После первоначальной неудачи одна германская бригада проникла 5 августа между фортами и заняла город. Интерес этой геройской операции заключается в том, что успех ее обязан инициативе прикомандированного к отряду офицера Генерального штаба Людендорфа, имя которого впоследствии получило широкую известность.

Форты оказали упорное сопротивление и заставили германцев ожидать подхода их тяжелых гаубиц, разрушительная сила которых явилась первым тактическим сюрпризом мировой войны. Успех первоначального сопротивления бельгийцев остановил порыв наступления главных сил германцев и ввел в заблуждение их разведывательные органы. Бельгийская армия стояла за рекой Гетте, прикрывая Брюссель. Прежде чем пали форты Льежа, авангарды 1-й и 2-й армий уже теснили этот рубеж. Бельгийцы, предоставленные сами себе (из-за ошибки французского плана войны и согласия с ним Британии), решили сохранить свою армию и отойти в укрепленный лагерь Антверпена, откуда они могли хотя бы временно угрожать сообщениям германцев с тылом.

Германцы, путь перед которыми теперь был свободен, 20 августа заняли Брюссель и в тот же день появились перед Намюром – последней крепостью, преграждавшей путь с рубежа реки Маас вглубь Франции. Необходимо отметить, что, несмотря на сопротивление бельгийцев, наступление германцев развивалось даже несколько быстрее намеченных расписанием сроков. Но если бы бельгийцы быстро отступили на фланг противника, они могли бы этим тормозить наступление германцев успешнее, чем любыми жертвами в непосредственных боях с ними.

Между тем 7 августа на противоположном фланге движением отдельного корпуса в Верхний Эльзас началось французское наступление. Наступление это было намечено отчасти как военная демонстрация, отчасти – как политический эффект. Основной целью его было разрушение германской железнодорожной станции в Базеле и мостов на реке Рейн ниже этого пункта.

Наступление это вскоре остановилось. 19 августа оно было возобновлено под начальством генерала По более крупными силами; им фактически удалось достигнуть Рейна.

Но гнет поражений на остальных направлениях привел к отказу от этого предприятия и к расформированию всего отряда: соединения его были отправлены на Западный фронт в качестве пополнений. Между тем главный удар французских 1-й (Дюбайль) и 2-й (де Кастельно) армий в Лотарингии, начавшийся 14 августа, закончился 20-го боем у Моранж и Саарбург. Здесь французы познали, что материя способна сломить дух и что в своем наступательном энтузиазме они просмотрели оборонительную мощь современного оружия… Это откровение должно было опрокинуть все расчеты ортодоксального искусства ведения войны. Все же необходимо сказать, что короткое наступление французов имело косвенное влияние на планы германцев – хотя вряд ли это могло иметь место, если бы во главе германского Генштаба вместо колебавшегося оппортуниста Мольтке стояли Шлиффен или Людендорф.

Тот факт, что Мольтке почти удвоил по сравнению с набросками Шлиффена силы левого фланга, говорит, что фланг этот, с одной стороны, был излишне силен для пассивной и сковывающей противника обороны, как это понимал Шлиффен, с другой – он не обладал необходимым превосходством сил для подавляющего контрнаступления. Но когда развилась французская атака в Лотарингии и Мольтке понял, что французы оставляют позади себя свой укрепленный барьер – ряд крепостей, он сейчас же попытался приостановить наступление правого крыла и начал искать решения в Лотарингии. Этот импульс заставил его перебросить сюда шесть только что сформированных дивизий эрзац-резерва, которые должны были быть использованы для усиления мощи правого фланга.

Едва Мольтке успел наметить этот план, как тут же отказался от него и 16 августа вернулся к задуманной Шлиффеном схеме «вращающейся двери».

Все же Мольтке несколько двусмысленно заявил своим командирам левого крыла, что они должны сковать как можно больше французских сил, и когда наследный принц Рупрехт Баварский возразил, что он может сделать это только атакой, Мольтке предоставил ему инициативу действий. Мы подозреваем, что Рупрехт был рад избежать позора отступления, ведь германский наследный принц должен наступать.

Но ничего не могло быть более безумным и двусмысленным, чем поведение главного командования. Когда Рупрехт попытался получить ясный приказ на атаку, Штейн, уполномоченный Мольтке, сказал по телефону Крафту фон Дельмензингену, начальнику штаба Рупрехта: «Нет, мы не обяжем вас, запретив атаку. Вы должны взять ответственность на себя. Примите решение так, как вам подскажет совесть».

Любопытная база стратегии – совесть! А когда Крафт ответил: «Решение уже принято. Мы атакуем», Штейн глупо воскликнул: «Не может быть! Тогда бейте, и да хранит вас бог!»

Таким образом, вместо того чтобы отступать и увлекать за собой французов, Рупрехт 17 августа придержал свою 6-ю армию и стал ожидать боя. Найдя, что наступление французов развивается слишком медленно, он задумал его ускорить, перейдя в наступление сам. 20 августа во взаимодействии с 7-й армией (Херинген) он ударил на левом фланге. Хотя французы и были захвачены врасплох и отброшены назад с рубежа Моранж – Саарбург, все же контрудар германцев не обладал ни достаточной силой (обе армии насчитывали 25 дивизий), ни выгодной стратегической позицией, чтобы сорвать им решение. Попытка охватить правый фланг французов движением через Вогезы была начата слишком поздно и потому сорвалась. Таким образом стратегический успех этой операции выразился только в оттеснении французов на линию их крепостей, что могло лишь восстановить и увеличить их силу сопротивления. Опять же, благодаря этому французы оказались в состоянии перебросить часть войск, чтобы усилить свой западный фланг – т. е. сделать перераспределение сил, которое оказало затем громадное влияние на исход сражения при Марне.

С подобным же невниманием к распоряжениям главного командования германский кронц-принц, командовавший 5-й армией, образовывавшей ось захождения и опиравшейся на Мец и Тионвиль, перешел в атаку, когда ему был отдан приказ оставаться в обороне. Отсутствие того, что полковник Фош называл «внутренней дисциплиной», должно было явиться важным фактором в поражениях германцев – и большая доля ответственности за это лежит на амбициях генералов и их зависти друг к другу.

В то время как развивалось эта нерешительная и вялая кампания в Лотарингии, более решительные события развернулись на северо-западе. Атака Льежа заставила Жоффра признать возможность германского наступления сквозь Бельгию. Все же он не учел размаха этого движения. Стойкое сопротивление Льежа заставило его крепче утвердиться во мнении, что правый фланг германцев пройдет южнее этой крепости, именно между Маасом и Арденнами. План «XVII» учитывал такую возможность и подготовил ей отпор. Еще раз ведя бой с ветряными мельницами, французское командование так рьяно взялось за эту возможность, что первоначальный отпор они превратили в воображаемый coup de grace.[20] Их 3-я армия (Рюфей) и резервная 4-я армия (де Лангль де Кари) должны были бить с северо-востока через Арденны против фланга германцев, наступавших через Бельгию, и тем самым разорвать их охватывающий маневр. Левофланговая 5-я армия под начальством Ланрезака была передвинута дальше на северо-запад – в угол, образуемый реками Самбр и Маас, между Живе и Шарлеруа. Вместе с британскими частями, примыкавшими к левому флангу этой армии, 5-я армия должна была расправиться с противником, находившимся севернее реки Маас, и ударить по предполагаемым главным силам германцев во взаимодействии с ударом через Арденны. Рисовалась уже приятная картина клещей французских армий, замыкающих ничего не подозревающих германцев! Любопытно, что эта же мысль клещевидного маневра пришла в голову и германцам – причем роли менялись, а основания у германцев для такого маневра были более солидны.

Основной недочет французского плана заключался в том, что германцы развернули в два раза больше войск, чем это предполагала французская разведка, и развернули их для более широкого охватывающего движения. Французские 4-я и 3-я армии (23 дивизии), слепо наступая вглубь Арденн против германского города, не занятого, по предположениям, войсками, в туманный день 22 августа натолкнулись на германские 4-ю и 5-ю армии (20 дивизий) и в ряде тяжелых встречных боев, разыгравшихся вокруг Биртон – Нефшато, были отброшены. Войска слепо ринулись в штыковой бой, а их косили пулеметы. К счастью, обстановка была недостаточно ясна и для германцев, почему они и не развили своего успеха.

На северо-западе французская 5-я армия (13 дивизий) и британцы (4 дивизии) под руководством Жоффра чуть не попались в лапы германцев. Главные силы германских 1-й и 2-й армий наседали на них с севера, а 3-я армия – с востока. Всего французы имели перед собой 30 дивизий. Ланрезак один предчувствовал грозившую опасность. Все время он подозревал большую ширину германского маневра, и только благодаря его настояниям 5-й армии было разрешено продвинуться так далеко на северо-запад. Его нерешительности и раздумыванию перед форсированием реки Самбр, а также прибытию слева от него британских частей (что ускользнуло из поля зрения германской разведки) и преждевременной атаке германской 2-й армии французы обязаны тем, что их армии сумели отступить вовремя и избежать готовившейся им ловушки.

Отступление к Марне

Первые четыре британские дивизии, сосредоточившись у Мобежа, двинулись 22 августа к Монсу, в полной готовности наступать дальше в Бельгию в контексте общего наступления левого крыла англо-французских армий. Прибыв туда, Джон Френч узнал, что Ланрезак был 21 августа атакован и что ему помешали переправиться через Самбр. Джон Френч согласился остаться с британскими частями у Монса, чтобы прикрыть левый фланг Ланрезака – хотя из-за этого он оказывался выдвинутым вперед и занимавшим передовую, ничем не защищенную позицию. Но на следующий день, 23 августа, Ланрезак получил сообщение о неизбежном падении Намюра и о появлении 3-й германской армии (Хаузен) вблизи Динана, на реке Маас, что создавало угрозу его ничем не прикрытому правому флангу.

В соответствии с этим Ланрезак отдал приказ об отступлении этой же ночью. Британцы, выдержав днем атаку шести германских дивизий, 24 августа, в связи с отступлением французов, в свою очередь отступили. Это было сделано как раз вовремя, так как остаток 1-й германской армии продолжал свой марш на запад, чтобы охватить их обнаженный левый фланг.[21]

Но хотя британцы начали отступать позднее своих союзников, они откатились и быстрее и дальше. Этот печальный результат явился, главным образом, следствием внезапной перемены настроения Джона Френча.

Когда он наступал, то горел желанием выполнить задания, поставленные ему инструкцией Китченера. Когда же он возвращался, то думал лишь о приписке к этой инструкции. Эта перемена настроений была вызвана французами, а не германцами. Началась она с того момента, когда Ланрезак, выведенный из себя близорукостью Жоффра по отношению к надвигавшейся грозной опасности, перенес это негодование, которое он не мог обнаружить перед своим начальником, на только что прибывшего соседа. Иллюстрацией этого могут служить слова начальника штаба Ланрезака, которыми он встретил прибывшего вместе с Френчем его начальника штаба: «Наконец-то вы прибыли; можно сказать, вы не спешили. Если мы будем побиты, мы этим будем обязаны вам».

Когда Френчу возбужденным тоном сообщили, что германцы достигли реки Маас в районе Гюи и он задал вопрос, что же по их мнению думают германцы там предпринять, Ланрезак иронически ответил: «Зачем они туда пришли? Ну, затем, чтобы ловить рыбу в реке». Язвительность ответа была смягчена переводом. Но даже непонимание Френчем французского языка не помешала ему почувствовать нетерпение и резкость, проявленные Ланрезаком в беседе. Он скоро это разгадал. Когда же он увидел, что французы отступили и бросили его одного на произвол судьбы, чувство обиды сменилось чувством недоверия и отвращения к французам. С тех пор он не мог забыть, что французы покинули его в беде, и думал лишь о том, чтобы как-нибудь отделаться от них. Опыт последующих нескольких дней укрепил его в мысли самостоятельно отступить в Гавр и укрепиться там. От этого ужасного по возможным последствиям решения его отвела искусная лесть Вильсона и срочное, хотя и менее корректное, вмешательство Китченера. Большое значение для отказа от этого решения сыграл и дальнейший ход событий.

Поспешный откат левого фланга французов наконец-то открыл Жоффру глаза на истинное положение вещей и на полный провал плана «XVII».

Из обломков рухнувшего плана он попытался создать новый. Жоффр решил оттянуть назад свой центр и правый фланг, сделав осью этого движения Верден, а за это время снять войска с правого фланга в Эльзасе и, сформировав новую 6-ю армию на левом фланге, снова перейти в наступление.

Если бы не ошибки германцев, то оптимизм Жоффра (который, кстати, должен был скоро пройти) мог вновь сослужить ему плохую службу. Первой германской ошибкой было безумное решение Мольтке выделить 7 дивизий для захвата Мобежа и Живе и наблюдения за Антверпеном вместо того, чтобы использовать для этого войска ландвера и эрзаца так, как это намечал Шлиффен. Еще чудовищнее было его решение 25 августа послать 4 дивизии в Восточную Пруссию, чтобы остановить наступление русских. Дивизии эти тоже были взяты с правого фланга (фактически из отряда, осаждавшего Намюр). Его оправдания, которые он дал позднее, очень слабы. Германское командование, видите ли, полагало, что решающая победа на западе уже достигнута. Наконец, германское командование потеряло связь с наступавшими армиями, и движения последних не могли быть согласованы.

Остановка 2-го британского корпуса у Ле-Като (что было сделано Смит-Дориеном против воли его начальника) и контратака Ланрезака у Гюи (в которой Френч запретил даже участвовать своему 1-му корпусу) – все эти факторы также задержали германское охватывающее наступление. Но каждый из них имел еще и значительно более важные косвенные последствия. Ле-Като, например, убедило командующего 1-й германской армией Клука, что можно легко ликвидировать здесь британскую армию, а Гюи заставил Бюлова обратиться к Клуку за поддержкой. Вследствие этого Клук повернул, заходя внутрь, думая этим сбить левый фланг французов. Идея Седана преследовала германцев и заставляла их рвать еще не созревшие плоды. Преждевременный поворот задолго до Парижа являлся отказом от плана Шлиффена и обнажал германский правый фланг, содействуя его контрохвату.

Все это быстро развивалось в то время, когда Мольтке также приносил в жертву мечте о Седане план Шлиффена – но уже на другом участке фронта. Центр и левый фланг получили приказ сомкнуться, как клещи с обеих сторон Вердена, а правый фланг должен был завернуть наружу и двигаться фронтом на Париж, прикрывая эти клещи. Эта внезапная перемена направления и изменение ролей напоминали безумие шофера, который на скользкой дороге, нажав на все тормоза, резко под прямым углом поворачивает передние колеса машины.

Надо остановиться еще и на другом факторе, быть может, наиболее значительном из всех: германцы наступали слишком быстро, опережая свое расписание, и снабжение не поспевало за ними. Усталость войск увеличивалась голодом. Когда дело доходило до столкновений с противником, то боеспособность войск фактически оказывалась подорванной их физическим переутомлением. Это становилось тем более опасным, что французы, отступая, тщательно уничтожали все запасы. Таким образом, в германскую машину попало столько песчинок, что достаточно было небольшого разлада, чтобы она сломалась. Это и сделало Марнское сражение.

Прилив отхлынул

Возможность использовать обстановку была замечена не Жоффром, отдавшим приказ о продолжении отступления, а военным губернатором Парижа, где собиралась заслоном вновь формируемая 6-я армия. 3 сентября Галлиени, разгадав значение захождения Клука внутрь, отдал распоряжение 6-й армии (Монури), чтобы она подготовилась для удара по обнажившемуся правому флангу германцев. На другой день Галлиени с трудом добился на это согласия Жоффра. Раз проникшись убеждением, Жоффр действовал с решимостью. Всему левому флангу было приказано повернуть кругом и подготовиться к общему наступлению, которое было назначено на 6 сентября. Монури был на месте уже 6 сентября, и под его натиском на обнаженный фланг германцев Клук вынужден был оттянуть вначале часть, а затем и всю свою армию, чтобы прикрыть и укрепить свой фланг. Этим был создан 30-километровый разрыв между армиями Клука и Бюлова. Разрыв этот был прикрыт только кавалерийской завесой.

Клук пошел на такой риск потому, что британцы, находившиеся против него, быстро отступали, повернув спину этому обнаженному сектору. Даже 5 сентября, когда французы на обоих флангах англичан повернули и стали наступать, британцы все еще продолжали свое отступление к югу.

Но в этом поспешном отступлении, скорее «исчезновении», британцев неявно таилась причина победы. Когда британцы повернули вспять, донесение о наступлении их колонн в секторе разрыва заставило Бюлова 9 сентября дать приказ об отступлении своей армии. Временное преимущество, которого 1-я армия Клука (изолированная теперь благодаря своему маневру) добилась против Монури, было тем самым сведено к нулю, и Клук в тот же день отступил. К 11 сентября отступление распространилось – отчасти самостоятельно, отчасти по приказу Мольтке – на все германские армии.

Попытка частичного охвата, осью захождения которого служил Верден, больше не могла иметь успеха; клещи, образованные 6-й и 7-й армиями, просто сломались бы на оборонительных сооружениях французской восточной границы. Атака 6-й армией Гран-Куроннэ (прикрывавшего Нанси) стоила слишком дорого. Трудно понять, как германское командование могло решиться действовать импровизированно и идти теперь на то, что при хладнокровных расчетах перед войной казалось совершенно безнадежным и привело их к единственно возможному для них решению наступать через Бельгию.

Таким образом, Марнское сражение было обусловлено несогласованностью действий и трещиной во фронте наступления германцев.

Атака Монури по германскому правому флангу вызвала трещину в слабом стыке германского фронта, а просачивание противника в эту трещину в свою очередь надломило волю германского командования.

Результатом было стратегическое, а не тактическое поражение. Германский правый фланг оказался в состоянии срастись и твердо закрепиться на линии реки Эн. Сравнительная слабость фланговой атаки Монури, а отчасти и неумение британцев и французской 5-й армии (теперь под начальством Франшэ д’Эсперэ) быстро пройти сквозь брешь, пока она ничем не была прикрыта, привели к тому, что союзникам не удалось извлечь больших выгод из своей победы.

Направление движения войск вело через район, изрезанный реками. Преграды эти становились еще значительнее от недостатка порыва и воодушевления командиров: каждый вежливо оглядывался на соседа и пугливо – на свои фланги. Чувства их очень удачно могут быть переданы ироническим стихом:

По-видимому, большие результаты были бы достигнуты, если бы было сделано больше усилий (как этого требовал Галлиени), чтобы ударить германцам в их отдаленный, а не близкий фланг, и для этой цели направить подкрепления к северо-западу от Парижа. В этом мнении нас укрепляет и крайняя чувствительность германцев к донесениям о высадках на бельгийском побережье, которые могли угрожать их коммуникациям. Тревога, вызванная этими донесениями, заставила германское командование даже считаться с возможностью отступления своего правого фланга раньше, чем началось Марнское сражение. Если сравнить моральное действие этих призрачных, несуществовавших сил с материальным эффектом, выразившимся в оставлении части германских сил в Бельгии из-за боязни возможного выхода бельгийцев из Антверпена, то баланс, видимо, сильно склонится в пользу стратегии, которую отстаивал Робертс. Придерживаясь этой стратегии, британские войска могли иметь не только косвенное, но и прямое влияние на борьбу, и успех Марнского сражения оказался бы не только стратегическим, но и тактическим.

Оценивая Марнское сражение так, как оно сложилось, мы приходим к следующему заключению. Тот факт, что на решающем фланге против 13 германских дивизий были нагромождены 27 дивизий союзников, указывает, во-первых, на то, как далеко Мольтке отошел от намерений Шлиффена; во-вторых, на то, как удачно Жоффр под энергичным натиском противника перегруппировал свои силы; наконец, на то, что такой перевес сил позволял придать охвату больший размах и ширину, чем это фактически пытались сделать.

Фронтальное преследование остановилось на реке Эн раньше, чем Жоффр, видя 17 сентября, что старания Монури охватить фланг германцев недействительны, пришел к решению организовать свежую армию под начальством де Кастельно для маневра в охват и в обход германского фланга. К этому времени германские армии восстановили соприкосновение друг с другом, а германское командование ожидало и готово было отразить такой маневр. Хотя союзные командиры и были осторожны в действиях, они были неосторожны в своих предположениях. Критики имеют основание указывать, что они были недостаточно изобретательны и что хитрость их граничила с простодушием: Вильсон и Бертело (умы, питавшие Френча и Жоффра) 12 сентября спорили о вероятном дне, когда они перейдут германскую границу. Вильсон скромно рассчитывал, что это произойдет через четыре недели; Бертело называл его пессимистом и спорил, что к границе подойдут на неделю раньше!

Течение и застой

Однако, вопреки расчетам, на реке Эн выявилась преобладающая мощь обороны над наступлением, несмотря на то, что окопы были крайне примитивны по сравнению с тем, что было позднее. Затем последовали, в виде единственного выхода из положения, чередовавшиеся попытки каждой стороны перекрыть и охватить западный фланг противника, период, известный под популярным, но неточным названием «бег к морю». Эти обоюдные стремления выявили новую, преобладавшую тогда черту стратегии – рокадные переброски резервов по железным дорогам с одной части фронта на другую. Прежде чем это могло быть доведено до логического и неизбежного конца, на сцену выступили новые факторы: Антверпен (с бельгийской полевой армией), все еще бывший колючкой, вонзившейся в бок германцев, которую Фалькенгайн – преемник Мольтке – 14 сентября решил уничтожить, и германская конница, двигавшаяся поперек к бельгийскому побережью для продолжения фланга, производившего охват во Франции.

Одним из наиболее поразительных явлений и ошибок в ведении войны германцами было то, что когда союзные армии находились в полном отступлении, Мольтке ничего не предпринял, чтобы обеспечить себе порты Канала, всецело от него тогда зависевшие. Британцы эвакуировали Кале, Булонь и все побережье вплоть до Гавра; они даже перенесли свою базу в Сен-Назер на Бискайском заливе. Это был шаг, который не только показывал степень их пессимизма, но и отсрочивал прибытие подкреплений (6 дивизий), пока германский фронт не застыл, обосновавшись на реке Эн. Германские же уланы во время отступления союзных сил рыскали по всему северо-западу Франции и обосновались даже в Амьене, как будто это было их постоянной стоянкой, но оставили в покое все важнейшие порты. Месяц спустя германцы жертвовали десятками тысяч своих бойцов, чтобы в ряде безуспешных попыток захватить то, что раньше они могли получить совсем даром.

Здесь мы должны остановиться и вернуться к операциям в Бельгии – к тому моменту, когда бельгийская полевая армия отступила к Антверпену, временно уйдя с главного направления операций.

24 августа бельгийцы начали вылазку против тыла германского правого фланга, чтобы ослабить натиск германцев на левый фланг британцев и французов, участвовавших тогда в начальном сражении под Монсом и вдоль реки Самбр. Вылазка была прервана 25 августа, когда пришло известие об отступлении франко-британцев вглубь Франции. Все же бельгийская армия (6 дивизий) заставила германцев, помимо уже выделенных трех бригад, выделить еще 4 резервных дивизии. 7 сентября бельгийское командование узнало, что германцы часть своих сил перебрасывают во Францию, и король Альберт организовал новую вылазку – а именно 9 сентября, в критический день Марнского сражения. Эта вылазка была сделана не по просьбе Жоффра, который, видимо, мало уделял внимания возможностям вне самого поля боя. Вылазка заставила германцев отменить отправку одной дивизии во Францию и задержать отправку туда двух других; однако бельгийцы вскоре были отброшены назад. Несмотря на это, известие о вылазке, несомненно, оказало некоторое моральное влияние и на германское командование. Вылазка совпала с решением командования отвести 1-ю и 2-ю армии от Марны, а неприятное напоминание, что Антверпен расположен угрожающе близко к их коммуникациям, заставило германцев предпринять, как подготовку к решительному сражению, ликвидацию крепости и захват наиболее важных пунктов вдоль бельгийского побережья, где производилась высадка англичан.

Угроза Британии, если бы порты канала оказались в руках германцев, была очевидной. Известные размышления вызывает и тот факт, что, повторяя ошибку германцев, британское командование не остереглось от этой опасности – хотя Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, настаивал на необходимости этого еще до Марнского сражения.

Когда 28 сентября германские пушки начали обстрел Антверпена, Англия проснулась и с запозданием признала правильность стратегического инстинкта Черчилля. Ему было разрешено послать бригаду моряков и две вновь сформированных бригады морских добровольцев, чтобы усилить осажденных, а регулярная 7-я дивизия и 3-я кавдивизия под начальством Раулинсона были высажены в Остенде и Зеебрюге для рейда и прорыва блокады извне. Англия располагала в то время 11-ю территориальными дивизиями, но, вопреки поведению Германии, Китченер расценивал их все еще не способными для активных действий. Жалкое подкрепление отсрочило, но не могло помешать капитуляции Антверпена 10 октября, а войска Раулинсона прибыли слишком поздно. Они могли только прикрыть отступление бельгийской поле вой армии вдоль побережья Фландрии.

В исторической перспективе первая и последняя попытки использовать способность Британии действовать на суше и на море все же способствовали надлому германского наступления вдоль побережья. Надлом этот помешал германцам осуществить свою вторую попытку добиться решения на западе. Союзникам удалось выиграть время для прибытия главных сил британцев, перебрасываемых от реки Эн к левому флангу нового фронта. Героическое сопротивление англичан под Ипром, вместе с сопротивлением французов и бельгийцев вдоль реки Изер, вплоть до моря, хотя и явились преградой из человеческих тел для германцев, все же судьба союзников висела на волоске, и экспедиция в Антверпен по справедливости явилась для них спасением.

Как же случилось, что основное сухопутное сражение оказалось перенесенным из Франции во Фландрию?

Следующий за Марнским сражением месяц был отмечен целой серией отчаянных попыток каждой стороны охватить западный фланг своего противника. У германцев эти поиски выхода из создавшегося положения вскоре сменил более тонкий план действий. Французы же продолжали с прямолинейностью, до странности смахивающей на упрямство, проявленное ими в своем оперативном плане, придерживаться того же способа действий.

Но 24 сентября, подойдя вплотную к Сомме, охватывающее наступление Кастельно остановилось. Затем вновь образованная 10-я армия под начальством Модюи попыталась несколько севернее продолжить это наступление, начав его 2 октября. К сожалению, вместо того чтобы обойти фланг германцев, эта армия вскоре сама вынуждена была отчаянно сражаться, чтобы удержать в своих руках Аррас. В это время британский экспедиционный корпус перемещался к северу от реки Эн, чтобы укоротить свои сообщения с Англией. Жоффр решил использовать эти силы совместно с французскими войсками и охватить (это была уже третья попытка) фланг германцев. Чтобы внести единство в руководство этим новым маневром, Жоффр в качестве своего представителя на севере назначил генерала Фоша.

Фош пытался заставить бельгийцев образовать собой крайнее левое крыло этой новой армии – но король Альберт с большей осторожностью (вернее, с большей практичностью) отказался оторваться от побережья и наступать внутрь страны для операции, которую он к тому же считал необдуманной. Такой она и оказалась на деле.

14 октября, т. е. четыре дня спустя после падения Антверпена, Фалькенгайн подготовил стратегическую западню для следующего охватывающего маневра союзников, которое, как он предвидел, неминуемо последует. Одна армия, образованная из частей, переброшенных из Лотарингии, должна была удерживать наступление союзников, а другая, организованная из частей, освободившихся после падения Антверпена, а также четырех вновь сформированных корпусов, должна была спуститься вдоль бельгийского побережья и ударить во фланг атакующих союзников. Фалькенгайн даже оставил на месте часть войск, преследовавших бельгийцев, чтобы до поры до времени не вселить тревоги в командование союзников.

Между тем, новое наступление союзников развивалось по частям, по мере поступления корпусов, снимаемых с юга и перебрасываемых на восток, образуя постепенно вытягивавшуюся «косу». Британские экспедиционные войска, теперь уже силою в 3 корпуса,[22] развернулись в свою очередь между Ле-Бассе и Ипром, где они и вошли в соприкосновение с частями Раулинсона. По другую сторону постепенно формировалась новая французская 8-я армия, а бельгийцы продолжали собой линию фронта вдоль Изера до моря.

Хотя британские корпуса центра и правого фланга оставались на месте, Джон Френч, уменьшая и так уже недооцененные его разведкой силы германцев, приказал левофланговому корпусу (Хейг) перейти в наступление от Ипра на Менин. Попытка эта была заранее обречена на неудачу, так как она совпала (20 октября) с началом германского наступления.

Тем не менее в течение одного или двух дней Джон Френч твердо считал, что он атакует, в то время как его войска с трудом удерживались на месте. Когда обстановка разъяснилась, Френч ударился в другую крайность и боязливо потребовал создания обширного оборонительного лагеря вблизи Булони, который мог бы включить всю английскую экспедиционную армию. Но его стремление к отступлению было сломлено более сильной волей и, быть может, большим пессимистом – Фошем. Благодаря своей сильной личности и лести Фош добился большого влияния на Френча. Уважение Френча к нему еще более возросло, когда Фош частным порядком дал ему знать, что Китченер предполагает (этого предположения на деле не было) сменить его Гамильтоном. Так «вожди» боролись друг с другом, а войска в это время сражались с неприятелем.

Неумение высшего командования понять обстановку привело к тому, что действительное руководство боем легло на Хейга и его командиров дивизий. А они из-за отсутствия резервов могли только укреплять шаткие участки фронта, снимая для этого части с других направлений, и вдохновлять к сопротивлению до последнего бойца измотанные, но не сломленные войска. Таким образом, Ипр, как и Инкерман, стал преимущественно «солдатским боем».

Уже с 18 числа бельгийцы стали чувствовать на реке Изер все возраставший натиск противника, который угрожал катастрофой. Избежать последней удалось в конце месяца только снятием плотин и затоплением прибрежных низменностей. У Ипра кризис наступил позднее, он возникал 31 октября и 11 ноября, образуя собой поворотные пункты в борьбе. Союзный фронт, несмотря на изношенность и крайнее перенапряжение, все же не был прорван. Это было следствием жестокого сопротивления британцев и своевременного прибытия французских подкреплений.

Оборона Ипра – это дважды памятник британской регулярной армии. Здесь офицеры и бойцы показали неоценимые качества дисциплины и высокие достижения в стрелковом деле – плод долгой подготовки. И здесь же оказалась их могила. Из их падавших рук знамя перехватывалось национальными армиями, поднимавшимися по зову страны.

В континентальных армиях благодаря принятой там системе воинской повинности процесс перерождения существующих армий в армии национальные был едва заметен. Но в Британии процесс этот носил явно революционный характер. Здесь не было эволюции. В дни, когда маленькая профессиональная армия приносила себя в жертву как авангард нации, понимание новых методов ведения войны и вовлечение в войну целых народов лишь постепенно начинало доходить до сознания гражданского населения. Лорд Китченер, не в пример правительству, гениальным предвидением понял, как длительна будет борьба.

Население Британии пошло навстречу его призыву стать под ружье. Подобно приливу началось формирование «новых армий». К концу года на военную службу поступило до 1 000 000 человек, и Британская империя имела армию численностью до 2 000 000 человек.

Быть может, Китченер сделал ошибку, не построив этот переход от профессиональной армии к национальной на существовавшей уже организации территориальных сил. Но надо вспомнить, что территориальники призывались для несения службы внутри страны и вначале на согласие на расширение круга обязанностей являлось добровольным. Быть может, причиной было и то, что Китченер слишком поздно признал военную ценность территориальников. Дублирование армий, безусловно, являлось источником задержек и напрасной траты усилий.

Китченера также упрекали в сопротивлении замене добровольчества системой призыва. Но упреки эти недооценивают того факта, что добровольческая система в жизни Британии пустила глубокие корни. Не учитывают они и того, насколько медленно проводятся в Британии коренные изменения. Если методы Китченера были характерны для него как для человека, то они были характерны и для Англии. Хотя действия его были неметодичны, тем самым британский народ резче чувствовал разницу между прошлыми единоборческими, «гладиаторскими» войнами и настоящей национальной войной, с которой Англии пришлось столкнуться. Больше времени потребовалось, чтобы заставить это понять британские военные круги, представленные Главным штабом во Франции. Генри Вильсон написал, что:

«смешная и нелепая армия Китченера в 26 корпусов является посмешищем для каждого солдата в Европе… Ни в коем случае этим толпам не придется в течение двух лет быть на фронте. Да и что же им делать?».

По его расчетам, британская армия вот-вот должна была вступить в Берлин.

Сражение под Ипром, представив собою психологическую веху, явилось вехой и в военном искусстве. После отражения попыток германцев к прорыву окопы вытянулись непреодолимой преградой от швейцарской границы до моря. Мощь современной обороны восторжествовала над атакой, и линия фронта застыла. Военная история франко-британского союза в последующие годы сводится к истории попыток выйти из состояния застоя либо прорывом этой преграды, либо случайным обходом ее.

На Восточном фронте большие расстояния и большее различие в вооружении армий обеспечили недостававшую на западе гибкость и развитие операций. Образовывались линии окопов – но это была тонкая застывшая корка, покрывавшая бурлившую глубину. Проломить эту корку было нетрудно, а раз это произошло, то появлялась возможность и к подвижным маневренным операциям старого стиля. Этой свободы действий западные державы были лишены, однако центральное положение Германии обеспечивало ей такую возможность. В ноябре 1914 года Фалькенгайн решился, хотя и временно и с тяжелым сердцем, перейти во Франции к обороне, одновременно ища на Восточном фронте возможности сломить мощь России.

Русский фронт

Первые столкновения на востоке характерны скорее быстрыми колебаниями от успеха к неудачам, чем крупными победами какой-либо из сторон. Австрийское командование выделило часть своих сил для неудавшейся попытки раздавить Сербию, а план их начального наступления – «клещами» откусить польский «язык» – был позднее искажен тем, что германская часть этих «клещей» не действовала. Было это вызвано тем, что германцам в свою очередь угрожали русские клещи. Русский главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, заставил 1-ю и 2-ю армии, не дожидаясь полного их сосредоточения, наступать в Восточную Пруссию, чтобы ослабить натиск германцев на Францию. Более чем двойной перевес сил давал уверенность в том, что согласованный удар этих двух армий сможет раздавить попавшиеся в их клещи силы германцев.

17 августа 1-я армия Ренненкампфа (6,5 дивизий пехоты и 5 кавалерийских дивизий) перешла границу Восточной Пруссии, а 19–20 августа она столкнулась с германцами под Гумбинненом и отбросила ядро 8-й армии Притвица (7 пехотных и 1 кавдивизия). 21 августа Притвиц узнал, что русская 2-я армия (10 дивизий пехоты и 3 кавалерийских дивизии) под начальством Самсонова перешла южную границу Восточной Пруссии в его тылу, причем тыл был прикрыт только тремя дивизиями. В панике Притвиц сейчас же по телефону повел переговоры о необходимости отступить за реку Вислу.

Мольтке сменил Притвица, назначив на его место отставного генерала Гинденбурга. Начальником штаба к нему был назначен Людендорф – герой Льежской операции.

Развивая план, необходимые передвижения для которого были уже начаты по инициативе Гофмана, работника штаба 8-й армии, Людендорф сосредоточил против левого фланга Самсонова около 6 дивизий. Эти силы, численно уступавшие русским, сами по себе не могли привести к решению, но Людендорф, видя, что Ренненкампф все еще медлит у Гумбиннена, пошел на сознательный риск. Он снял с этого фронта все оставшиеся германские войска, за исключением кавалерийской завесы, и перебросил их против правого фланга Самсонова.

Этой смелой переброске помогли отсутствие связи между двумя русскими командующими и та легкость, с которой германцы расшифровали приказы, отдававшиеся Самсоновым по радио своим корпусам. Под натиском с двух сторон фланги Самсонова дрогнули, центр его был окружен и армия почти целиком уничтожена. Даже если возможность такого разгрома скорее представилась немцам сама собой, чем была сознательно подготовлена, все же эта короткая операция, позднее получившая название «Танненбергского сражения», является блестящим примером использования внутренних операционных линий, проще говоря – своего центрального положения.

Получив затем два свежих корпуса с французского фронта, германский командующий обратился против медленно наступавшего Ренненкампфа и вытеснил его из Восточной Пруссии. В результате этих сражений Россия потеряла четверть миллиона людей и много военных материалов; последнее же она могла позволить себе еще меньше, чем первое. Но переброска двух корпусов с запада для очищения Восточной Пруссии позволила французам несколько оправиться на Марне. Между тем, корпуса эти прибыли на Восточный фронт слишком поздно, чтобы чем-либо помочь под Танненбергом.

Эффект победы под Танненбергом уменьшился вследствие того, что далеко на Южном фронте, в Галиции, чаша весов склонилась не в пользу центральных держав. Наступление австрийских 1-й и 4-й армий на Польшу вначале развивалось успешно, но вскоре успехи эти были сведены к нулю разгромом 3-й и 8-й русскими армиями более слабых 2-й и 3-й австрийских армий, прикрывавших правый фланг. Эти армии понесли тяжелое поражение 26–30 августа и были отброшены за Львов. Таким образом, наступление левого фланга русских угрожало тылам победоносного левого фланга австрийцев. Конрад пытался часть сил на левом фланге повернуть кругом и ударить во фланг русским. Но удар этот был отбит. А затем, пойманный в западню с поколебленными и дезорганизованными армиями, он был вынужден из-за нового наступления русского правого фланга спасать себя общим отступлением. Началось оно 11 сентября, а к концу сентября австрийцы откатились почти к Кракову.

Обязательства союзника заставили Германию оказать австрийцам помощь. Большинство сил в Восточной Пруссии было реорганизовано в новую 9-ю армию и передвинуто в юго-восточный угол Польши, откуда армия эта повела наступление на Варшаву совместно с возобновленным наступлением австрийцев. Но русские наступали теперь мощным потоком всех своих мобилизованных сил. Перегруппировавшись и развив контрудар, русские остановили наступление врага и мощным порывом докатились на плечах отступавшего противника до Силезии.

Великий князь Николай образовал (в авангарде) большую фалангу из семи армий – три впереди и по две на каждом из флангов. Еще одна армия – 10-я – вторглась в восточный угол Пруссии и атаковала там оставшиеся слабые силы германцев. Надежды союзников возросли, когда прославленный русский «паровой каток» начал свое тяжелое движение. Чтобы противостоять этому наступлению, германский Восточный фронт был подчинен Гинденбургу. Людендорф и Гофман разработали для него мастерской удар, построенный на использовании системы рокадных железнодорожных линий за германской границей.

9-я армия, отступая перед наседавшими русскими, замедляла их движение систематическим разрушением и без того скудных в Польше дорог. Достигнув германской границы без боя и опередив противника, 9-я армия была переброшена вначале на север в район Познань—Торн, а затем двинута на юго-восток. 11 ноября левый фланг 9-й армии был уже на Висле, против стыка между двумя армиями, прикрывавшими правый фланг русских.

Клин, вогнанный молотком Людендорфа, разъединил обе русские армии, заставив 1-ю армию отступить назад к Варшаве и едва не устроив новый Танненберг для 2-й армии, почти окруженной под Лодзью. Но 5-я армия из авангарда вернулась назад и спасла ее. В результате части германских сил, производящие охват, едва не подверглись сами той участи, которую они готовили русским. Все же германцам удалось прорваться сквозь главные силы русских. Хотя германцы и не добились решающего тактического успеха, этот маневр является классическим образцом того, как сравнительно небольшая армия, используя свою подвижность для удара по жизненному центру сил противника, может парализовать наступление противника, во много раз превосходящего по численности. «Паровой каток» русских был сломан, и ему уже больше не удалось проникнуть на германскую территорию.

Через неделю четыре новых германских корпуса прибыли с Западного фронта, где к этому времени сражение под Ипром закончилось неудачей. Хотя войска и прибыли слишком поздно, чтобы вернуть упущенные возможности решающей победы, Людендорф смог их использовать, чтобы теснить русских. К 15 декабря русские стояли на линии рек Бзура—Равка перед Варшавой. Этот отход и постепенное истощение огнеприпасов привели великого князя Николая к решению, прекратив продолжавшуюся еще под Краковом борьбу, отступить и провести зиму в окопах по линии рек Нида и Дунаец, оставив часть польского «языка» в руках противника.

Таким образом, на востоке, как и на западе, наступил застой позиционной войны – с той лишь разницей, что здесь застывшая кора была менее прочна, а русские настолько истощили свой запас огнеприпасов, что их индустриально слабой стране не удавалось в достаточной степени его пополнить.

Действия на море

Мы переходим к разбору операций на море в третью очередь, хотя в хронологической цепи событий они стоят на первом месте. Причина заключается в том, что морские силы стали оказывать преобладающее влияние на ход войны лишь после того, как провалились первоначальные планы действий на суше. Если бы удалось добиться на суше быстрого решения, как того и ожидали военные руководители, то вряд ли морские силы могли бы играть при этом условии какую-либо роль.

Как близки были германцы к решающей победе и как они упустили ее рядом грубых и трудно объяснимых ошибок, теперь ясно для истории. Англия, конечно, могла выступить на море самостоятельно, но мы должны помнить, что в августе 1914 года война носила чисто профессиональный характер и еще не была войной национальной. Вмешательство Британии в войну расценивалось с точки зрения скорее рыцарской попытки помочь обиженной Бельгии и поставленной под угрозу Франции, чем борьбы не на жизнь, а на смерть за существование самой Британии. А когда друг попался в лапы тигру, то было бы медвежьей услугой вступать с ним в борьбу за остатки тела друга, раз имелась надежда отвлечь тигра от его жертвы.

К счастью, в 1914 году тигр не выходил из бухты. Британия имела возможность прибегнуть к своему традиционному оружию – флоту. Эффект морских операций сказывался на ходе войны не в виде молний, внезапно поражавших врага, а в виде систематической силы, действовавшей в помощь наземным армиям и успешно уменьшавшей за морские источники сырья и снабжения врага.

Но хотя эффект был обширным и разносторонним, сами действия были мгновенны и напоминали электрический разряд.

Наиболее простой, но, быть может, и наиболее решающий акт имел место 29 июля, еще до фактического объявления войны. В этот день в 7 часов утра «Великая армада» – британский флот – вышла из Портленда. чтобы прибыть на свою стоянку военного времени – Скапа-Флоу. Немногие видели ее отплытие, а еще меньше знали цели ее движения – ее верные Оркнейские острова, которые контролируют проход между северной Британией и Норвегией. Но с этого момента артерии Германии подвергались невидимому гнету, не ослаблявшемуся до 21 ноября 1918 года, когда германский флот прибыл в эти же северные воды, чтобы самолично убедиться, каковы те силы, которые он за 414 лет непрерывной борьбы видел лишь мельком.

Основная причина такого необычайного рода действий заключалась в недавнем прогрессе нового оружия и новых средств – мины и подводной лодки; они привели в морской войне к такому же преобладанию оборонительной мощи над наступательной, какое являлось главной характерной чертой действий на суше. Частично к этому же привела и стратегия германского командования, явившаяся следствием просчета в вероятной стратегии Британии. Взвесив свое бессилие по сравнению с британским флотом и невозможность, ввиду готовности Британии, нанести последний внезапный удар, германское командование, полагая, что противник пропитан принципами Нельсона и будет искать сражения, решило прибегнуть к медлительной стратегии постепенного измора. Немцы решили избегать столкновения, пока их минные заградители и подводные лодки не ослабят британский флот, пока тяготы организации тесной блокады не будут давить на более сильный флот, и пока разгром союзников Британии на суше не сделает положение последней более затруднительным.

План этот, по крайней мере, имел под собой разумную географическую базу, так как характер и очертание германского побережья сами собой говорили за такую стратегию. Короткая линия побережья Северного моря была сильно изрезана; устья рек представляли собой труднопроходимые фарватеры, а само побережье было прикрыто цепью островков, из которой Гельголанд был сильным укрепленным щитом морских баз в гаванях Вильгельм, Бремер и Сих. Наконец, и что важнее всего, из устья Эльбы вела в Балтийское море внутренняя дверь – Кильский канал. Благодаря этому морские силы в Балтийском море могли быстро получить подкрепление, а противника, наступавшего в этом замкнутом землями море, не только стесняла нейтральность подступов к нему, но на него легко могли напасть подводные лодки и миноносцы врага при проходе через узкий канал между Датскими островами. Естественная оборонительная мощь морских границ Германии делала почти невозможной непосредственную атаку и в то же время давала ей великолепную базу для организации морских рейдов. Единственным географическим препятствием было то, что линия побережья Великобритании в виде громадного волнореза сужала выход из моря для операций вне его.

Недостатком этой стратегии было то, что Германии приходилось с самого же начала отказаться от заграничной торговли. Вместе с тем уменьшились и возможности ограничения притока заморского подвоза в Британию и Францию. Германский план нараставшего измора британского флота был сорван стратегией, принятой британским Адмиралтейством, которое, отказавшись от доктрины «искать сражения» – удовольствовалось доктриной «держать флот начеку». Адмиралтейство, поняв, что мина и подводная лодка, в сочетании с естественными преимуществами Германии, делают тесную блокаду делом слишком рискованным, остановилось на стратегии наблюдения за противником с расстояния. Поэтому флот был сосредоточен на позиции, которая командовала над Северным морем, с сохранением в то же время полной боевой готовности на случай появления неприятеля. Легкие суда использовались для более близкого (но не слишком) наблюдения. Эта стратегия не была столь пассивной, как она казалась критиковавшей ее публике, с нетерпением ожидавшей нового Трафальгара. Стратегия эта говорила о том, что господство Британии на море является здесь стержнем и залогом сил союзников, что неосторожные действия и необоснованный риск потерь являются отрицанием этой руководящей роли флота Британии. Поэтому, желая боя и будучи готовым к нему, Адмиралтейство спокойно выдвинуло на первый план задачи по обеспечению морских сообщений Англии, имея дело с временными угрозами этим сообщениям и, наконец, обеспечивая свободный переезд во Францию британским экспедиционным войскам.

Идея экономического зажима при помощи морских сил была тогда лишь в зародыше. Только позднее она выкристаллизовалась в настоящую доктрину, и понятие «блокада» получило новый и более широкий смысл.

Нападения на торговые суда были старой традицией британского флота; таким образом незаметно совершился переход к косвенной угрозе жизни населения Европы лишением его источников снабжения и сырья. Когда тот же зажим, но произведенный в новый форме и новым оружием – подводными лодками, сказался и на самой Британии, она, вполне естественно, хотя и нелогично, признала это гнусным зверством. Нелегко было консервативному уму понять, что с переходом от войны армий к войне целых народов неопределенный кодекс военного рыцарства должен смениться в борьбе за существование вырвавшимися наружу примитивными инстинктами. Но в 1914 году такого понимания войны еще не было. Оно пришло позднее и потому не могло оказать какого-либо влияния на первые операции, хотя влияние этих операций на представление о войне было очень большим.

Начало борьбы на море должно быть датировано 26 июля 1914 года, когда Адмиралтейство, учитывая осложнившуюся международную обстановку, послало приказ флоту, собранному для смотра в Портленде, не рассредоточиваться. И если смотр явился счастливым предлогом, то использование смотра явилось одним из наиболее решительных и здравых решений, принятых во время войны.

Не нося провокационного характера мобилизации, решение это автоматически дало Британии возможность установить контроль над морем. За этим последовали малозаметный перевод 29 июля флота в Северное море, на его стоянку военного времени, и предупредительная телеграмма всем судам и эскадрам, находившимся в заграничном плавании.

Люди, изучающие военное дело, а также политики, не должны забывать того, что профессиональной армии всегда присуща особая мощь непровокационной готовности, которой абсолютно нет у народной армии.

Мобилизация – угроза, создающая обстановку, губительную для всяких мирных аргументов.

Между переговорами и мобилизацией – пропасть, между мобилизацией и войной – едва заметная прослойка. В это время любой проступок случайного лица может вовлечь весь народ в войну.

Адмирал Джеллико, новый командующий «Большим флотом» Англии, с самого начала должен был считаться с некоторыми слабостями порученного ему флота. База флота в Скапа-Флоу была открыта для атак миноносцев противника, а укрепленная база, подготавливаемая в Росайте, далеко еще не была готова.

Издавна морские силы Британии концентрировались у берегов канала, где гавани были лучше всего оборудованы и защищены. Правительство медлило с выделением средств для организации морских баз в Северном море в соответствии с изменениями в районах развертывания и сосредоточения сил.

Опасность заставила британское правительство отвести флот к западу от Оркнейских островов, хотя во время переброски во Францию экспедиционный флот спустился до залива реки Форт. Переброска войск непосредственно прикрывалась старыми броненосными крейсерами находившейся в канале флотилии и организацией системы патрулей в южной части Северного моря. Благополучная переброска экспедиционных войск явилась первым прямым достижением флота. Следующее достижение было 29 августа, когда эскадра крейсеров Битти и флотилия миноносцев Теруита заплыла в Гельголандскую бухту, потопила несколько германских легких крейсеров[23] и косвенно заставила командование германского флота еще тверже придерживаться в дальнейшем чисто оборонительной стратегии, сосредоточивая все внимание на атаке подводных лодок. Помимо этого, история событий и достижений в 1914 году на Северном море – это, с одной стороны, непрерывная бдительность, а с другой – ряд небольших побед подводных лодок, успехов в расстановке мин и потерь при взрывах на минных заграждениях.

Война в Средиземном море началась ошибкой, которой суждено было иметь глубокие политические последствия. В этом море находились быстроходнейшие германские суда – дредноут «Гебен» и легкий крейсер «Бреслау». Суда эти получили из Берлина приказ отплыть в Константинополь. Несмотря на попытки британцев отрезать путь этим судам, они благополучно проскользнули. Частично неудача англичан была вызвана недостаточной гибкостью в выполнении британскими кораблями полученных от Адмиралтейства директив.

В открытом море охота за судами противника велась дольше. Германия не располагала достаточным временем, чтобы выслать подводные лодки для борьбы с коммерческим флотом, но в течение нескольких месяцев некоторые из ее крейсеров, находившихся в заграничных плаваниях, сильно досаждали британскому флоту. Трудно было сочетать необходимость сосредоточения флота в Северном море с работой по охранению и защите морских путей чудовищной длины, по которым текли в Англию снабжение и войска из Индии и доминионов. Индийский океан окончательно был очищен уничтожением 9 ноября «Эмдена». Но успех этот померк перед бедой в Тихом океане, где эскадра крейсеров адмирала Крэдока была раздавлена более тяжелым металлом дредноутов адмирала Шпее – «Шарнгорст» и «Гнейзенау».[24]

Эта неудача была сравнительно быстро уравновешена английским Адмиралтейством, пославшим адмирала Стэрди с двумя дредноутами «Инфлексибл» и «Инвинсибл» в рейд к югу Атлантического океана, а третий дредноут «Австралия» – в тыл адмиралу Шпее к островам Фиджи. Пойманный в западню этим хитро задуманным, неожиданным маневром у Фолклендских островов, Шпее 8 декабря погиб, а вместе с ним волны поглотили и последний оплот германского владычества в океане.

С этого времени океанские пути Британии и ее союзников были расчищены для беспрепятственного притока предметов снабжения и товаров, а также и для переброски войск.

Однако развитие подводной войны вскоре сделало это обеспечение менее действенным, чем это казалось на другой день после победы Стэрди.

Характер морской войны начал претерпевать существенные изменения уже в начале 1915 года. В первый период войны британцы были слишком заняты очисткой моря и обеспечением своих морских путей, чтобы уделить достаточное внимание использованию своего господства в море как экономического оружия против Германии. Вместе с тем морская мощь Британии была скована искусственным ограничением блокады, согласно условиям Лондонской декларации 1909 года. Британское правительство с изумительной близорукостью заявило в начале войны, что оно принимает эту декларацию за основу своих действий на море. К счастью, Англии помогли освободиться от этих добровольно наложенных на себя уз сами германцы.

2 ноября 1914 года эскадра германских дредноутов провела разведывательный рейд к берегам Норфолка с целью нащупать и испробовать мощь и протяжение британской морской обороны. Второй рейд был проведен 16 декабря к Йоркширскому побережью, причем были обстреляны Скарборо, Хуайтби и Хартлепул. Оба раза германцы благополучно ускользнули. 24 января они попытались провести третью вылазку, но эскадра английских крейсеров под начальством Битти захватила их у Доггер-банки, потопила дредноут «Блюхер»[25] и сильно повредила «Дерфлингер» и «Зейдлиц».

Хотя удар эскадры Битти не привел к полному уничтожению судов противника, все же он убедил германцев в тщетности практикуемой ими стратегии измора. Ингеноль, командующий германским Флотом открытого моря, был сменен Полем. Последний предложил Фалькенгайну наступательную подводную кампанию, не стесняя ее ради успеха никакими ограничениями.

В итоге 18 февраля германцы объявили военной зоной воды вокруг Британских островов, где все появляющиеся корабли противника или нейтральных стран будут без предупреждения топиться. Это дало повод Британии порвать узы, связывавшие ее Лондонской декларацией. Она ответила объявлением своих прав перехватывать все суда, подозреваемые в доставке товаров Германии, и приводить их в британские порты для обыска. Это усиление мертвой хватки блокады привело к серьезным трениям с нейтральными странами, особенно с Америкой, но Германия разрядила обстановку потоплением 7 мая 1915 года «Лузитании». Гибель 1000 пассажиров, в том числе нескольких американцев, была неслыханным красочным зверством. Мир содрогнулся, а общественное мнение Америки было потрясено этим событием серьезнее, чем даже насилием над Бельгией. Этот поступок германцев, за которым последовали и другие аналогичные поступки, расчистил путь для вступления Соединенных Штатов в войну, хотя это и случилось позднее, чем могло казаться сразу после трагедии с «Лузитанией».

Одним из результатов раннего установления господства Британии на море явилась возможность постепенного выключения германских заморских колоний. Владение последними было ценно и давало союзникам серьезные преимущества, чтобы «поторговаться» в случае неблагоприятного или отрицательного исхода войны. В августе Новозеландская экспедиция овладела Новой Гвинеей и Самоа, а австралийский флот ликвидировал несколько важных германских радиостанций на островах Тихого океана. Япония, вступив в войну на стороне Британии, послала дивизию и морскую эскадру для захвата германского оплота на китайском берегу – крепости Циндао. Первый десант высадился 2 сентября; небольшой британский отряд прибыл 23 сентября, но укрепления оказались современными, а подступы к крепости трудными и узкими, почему фактически штурм крепости смог начаться лишь 31 октября. За бомбардировкой, длившейся 7 дней, последовала атака, которая привела к захвату гарнизона крепости в плен после сравнительно слабого сопротивления.[26]

Тоголенд (в Африке) был занят в августе месяце, но экваториальные леса Камеруна представляли собой более серьезное препятствие. Лишь в начале 1916 года соединенными усилиями британцев и французов удалось после длительно, но экономно проведенной кампании и здесь справиться с германцами. Генерал Бота – южно-африканский премьер, когда-то выступавший против Англии, а теперь стоявший на ее стороне, – организовал отряды для захвата Германской Юго-Западной Африки.[27] Бота оказал британцам еще большую услугу, подавив восстание группы мятежных буров. Это восстание, если не считать Ирландского восстания в Истере в 1916 году, было единственным мятежом в пределах Британии за все четыре года тяжелых испытаний войны.[28]

Оставалась только Германская Восточная Африка[29] – самая обширная и богатая германская колония. Эту колонию не удалось полностью покорить вплоть до 1917 года из-за трудностей, которые представляла собой местность, а также вследствие искусства германского командующего, генерала фон Леттов-Форбека.

В конце ноября 1914 года для поддержки местных восточноафриканских британских войск сюда был послан экспедиционный отряд. Экспедиция эта была неудачной: отряд оказался разбит у Танга. Лишь в конце 1915 года британское правительство смогло оторваться от разрешения более серьезных проблем и уделить время и силы, чтобы расправиться с этим осиным гнездом.

В 1915 году зародился новый вид ведения войны, который помог понять новую и с трудом осознаваемую истину, что из войны профессиональных армий выросла война всенародная. С января этого года начались налеты цеппелинов на Англию. К концу лета 1916 года они достигли высшего напряжения и затем сменились рейдами самолетов.

Трудность различать с воздуха военные и мирные гражданские цели подготовила почву для широкого развития бомбометания, которое, начавшись с извинений, закончилось открытым признанием, что в борьбе за существование не только солдаты противной стороны, но и воля всего народа противника неизбежно представляют собой действительную цель, по которой надо бить.

Первым психологическим симптомом начавшейся мировой войны было, как это казалось многим, огромное чувство облегчения.

Это чувство можно объяснить как реакцию против однообразия обыденной жизни, когда воспоминания о прошлых войнах, сгладившись и померкнув, подготовили почву для возрождения и выхода наружу первобытного «охотничьего» инстинкта человека.

Но первый порыв энтузиазма сменился порывом страстности, естественной жестокости войны. Британская армия не страдала этой болезнью благодаря своему профессиональному характеру; зато в германской, по преимуществу «гражданской», армии инстинкты эти пышно расцвели, поощряемые хладнокровной логикой теории ведения войны ее Генерального штаба. С наступлением осени настала новая пора, резко выявившаяся в фронтовых частях. Скороспелое чувство «терпимости» выразилось в ряде братаний на рождестве в декабре. Но чувство это, неожиданно проявившись, быстро завяло, когда тяготы и напряжения войны стали себя давать знать, а глубокие тылы сражавшихся сторон наконец осознали и почувствовали действительный характер борьбы.

1. Марна – сражение, которого не было, но которое остановило прилив

Ни одно из сражений не вызывало столько споров, не служило источником для появления в короткое время обильной литературы, не пользовалось такой широкой известностью и не было сопряжено со столькими легендами, как Марнское сражение. Кризис сентября 1914 года подготовил крушение германского плана войны и тем самым повернул колесо истории. Если верно (а в известной степени это так), что Германия проиграла войну, когда она проиграла это сражение, то естественно также предъявление многочисленных претензий на признание этого сражения победой Германии.

Первая из возникших легенд говорила, что Фош выиграл это сражение, втянув центр германцев в болота у Сен-Гонд, и даже сегодня, совершенно не считаясь с фактами и датами сражения, легенда эта все еще распространяется почтенными историками и за пределами Франции.

Но в то время как, подобно кругам от брошенного в воду камня, отголоски этой истории все еще носились на поверхности, заинтересованные круги Франции яростно спорили о том, кто же здесь выдвинулся: главнокомандующий Жоффр или же Галлиени, его прежний начальник, а затем подчиненный, развивший из Парижа удар по германскому флангу, обнаженному из-за отклонения Клука перед Парижем. Одна школа утверждала, что Жоффр разработал идею контрнаступления, и признавала под давлением фактов, что инициатива Галлиени, увидевшего удобный момент для такого наступления, явилась толчком, побудившим Жоффра окончательно принять решение. Другая школа возражала, что Жоффр после срыва своей первой попытки организовать контрудар с рубежа реки Соммы совершенно отказался от всяких дальнейших попыток в этом отношении и что без решительности и настойчивости Галлиени французские армии продолжали бы свое отступление.

В настоящее время можно уже вынести беспристрастное решение. Если мы признаем, что на Жоффре лежала ответственность за принятие решения, то факты – упрямая вещь – показывают, что вдохновению Галлиени мы обязаны быстротой и размахом удара. Более того, этим опрокидываются нападки защитников Жоффра, что Галлиени провалил план Жоффра, поспешив с ударом, ибо мы знаем, что задержка на сутки позволила бы германцам закончить выгодное для них перераспределение сил, а это именно и было сорвано ударом Галлиени.

В Германии такие же горячие споры вызвали вопросы, был ли приказ об отступлении ошибкой и кто несет ответственность за роковое решение: Клук, командовавший 1-й армией, Бюлов, командовавший 2-й армией, или посланный главным командованием полковник Хенч.

Так или иначе, многочисленные споры пошли на пользу, показывая, что Марна была победой скорее психологической, чем физической. Но таковыми же были многие другие бессмертные в истории победы, где сам бой имел второстепенное значение.

Марна настолько очевидно являлась психологическим успехом, что после нее было подвергнуто длительному анализу мышление командиров. Но при этом «комплекс боя» сузил анализ до пределов того момента, когда произошло фактическое столкновение армий. В итоге многое, заслуживавшее внимания, осталось вне поля зрения комментаторов.

В самом деле, если мы познакомимся с настроениями германских командиров, то узнаем, что до и во время кризиса они все время оглядывались назад, вернее через правое плечо, опасаясь удара союзников по их все удлинявшимся коммуникациям в Бельгии и северной Франции. К несчастью для союзников, оснований для такой нервности было мало. Запоздалая просьба о высадке английского экспедиционного корпуса на бельгийском побережье не имела успеха. Верх одержала точка зрения и пометка Вильсона, рассматривавшего этот корпус как придаток левого фланга французов. Но бельгийская полевая армия, блокированная германцами в Антверпене, безусловно, потребовала выделения крупных частей германских армий для своей охраны, и даже более того, она хронически трепала нервы германцам.

Пытливый ум мистера Черчилля также не дремал. Сил было мало, но он отправил одну бригаду морской пехоты во главе с генералом Астоном в Остенде, приказав ему как можно шире предать гласности свое пребывание там. Бригада высадилась 26 августа и стояла на берегу в течение нескольких дней.

Теперь перейдем к другой стороне. 5 сентября, в тот день, когда французские войска шли, чтобы нанести Клуку удар, полковник Хенч, представитель германского высшего командования, прибыл в угрожаемую армию с чудовищным и мало ободряющим предупреждением:

«Плохие новости. 7-я и 6-я армии окружены. 4-я и 5-я армии встретили сильное сопротивление. Англичане беспрерывно высаживают свежие войска на бельгийском побережье. Имеются донесения о появлении там же русских экспедиционных частей. По всей вероятности, отступление неизбежно».

Из других источников мы знаем, что 3000 моряков в воображении германского командования выросли в 40 000, а силы русских оценивали в 80 000 человек.

Таким образом, германская фланговая армия была предоставлена своей судьбе вследствие твердого убеждения, что тыл германцев находится под серьезной угрозой и что главное командование учитывает возможность отступления. Такие известия в период большого напряжения, конечно, должны были сильно нервировать и тревожить. Раз бельгийские новости заставили главное командование колебаться, то новости эти повлекли за собой также мысль об отступлении, и когда Хенч вновь вернулся 9 сентября с полномочиями упорядочить отступление «в случае если начался отход», то отступление это не только началось, но и совпало с получением новых тревожных известий из Бельгии: в этот день была произведена вылазка бельгийцев из Антверпена, которая хотя и не привела к серьезным результатам, оказала неоценимое психологическое воздействие тревожной новости, полученной в момент кризиса.

Германское отступление не только ускорилось, но и расширилось. Вместе с ним повернулось и колесо истории.

История должна отдать должное счастливому вдохновению мистера Черчилля и горсточке «разгуливавших моряков» генерала Астона. Но помог также и удивительный «русский миф», который столь таинственно возник и распространялся. Мы знаем, что мистер Черчилль фактически предлагал таким путем привезти русский экспедиционный корпус. Быть может, это предложение выплыло наружу и было преувеличено до фактического его осуществления. Все же общее мнение давно приписывает эту легенду разгоряченному воображению вокзального швейцара; пищей для него послужил простой факт прохода ночью воинского поезда, пассажиры которого говорили на шотландском наречии. Если это так, то совершенно необходимо поставить в Лондоне памятник «неизвестному швейцару».

Запомнив это, вернемся и проследим последовательность событий самого сражения. Ближайшая цепь причин начинается – благодаря отступлению французской и английской армий – спасением германцев от приграничной западни, куда, согласно плану Жоффра, их хотели заманить. Первые ярко расцвеченные донесения армий о пограничных боях создали у германского главного командования впечатление решающей победы. Весь во власти этой галлюцинации, Мольтке 25 августа совершенно бесцельно отправил на русский фронт четыре дивизии. Это еще более ослабило правый фланг, и так уже ослабленный выделением семи дивизий для окружения устарелых крепостей. Однако сравнительно небольшое число захваченных пленных вызвало у Мольтке сомнение и заставило его менее радужно расценивать обстановку. Оптимизм кайзера его теперь раздражал: «Он все время в ликующем настроении, которое я до смерти ненавижу».

Новая полоса сомнений и пессимизма Мольтке в сочетании с новым оптимизмом его командующих армиями привела к новым изменениям плана, которое таило в себе зародыши поражения.

В то время как армия Клука на германском крайнем правом, т. е. внешнем, фланге шла, наступая на пятки британцев, так что «крайний» британский корпус (Смит-Дорриен) был вынужден остановиться и дать бой, сосед Клука на внутреннем фланге – Бюлов – преследовал 5-ю французскую армию Ланрезака. Когда 26 августа левый фланг британцев, серьезно побитый, отступил на юг (от Ле-Като), Клук вновь повернул на юго-запад. Направление это частично было взято из-за ошибки в предполагаемом направлении отступления британцев (думали, что они отступят к пор там канала), но оно полностью отвечало основной задаче Клука – широкому охватывающему захождению. А выход армии Клука в район Амьен—Перонн, где как раз выгружались первые части вновь сформированной французской 6-й армии после их отхода из Эльзаса, приводил и к срыву планов Жоффра о раннем возврате к наступлению, заставив его быстро оттянуть 6-ю армию назад, под защиту укреплений Парижа.

Но Клук едва успел завернуть на юго-запад, как ему пришлось вернуться назад. Чтобы облегчить положение британцев, Жоффр приказал Ланрезаку остановиться и ударить по преследовавшим германцам. Бюлов, испугавшись этой угрозы, обратился к Клуку за помощью. Атака Ланрезака 26 августа была остановлена прежде, чем Бюлову могла понадобиться эта помощь, но он все же просил Клука вернуться, чтобы отрезать пути отступления армии Ланрезака.

Раньше, чем согласиться на это, Клук запросил Мольтке. Запрос поступил в момент, когда Мольтке вообще был смущен тем, что французы ускользают от его охвата, и в частности обеспокоен разрывом, образовавшимся между его 2-й (Бюлов) и 3-й (Гаузен) армиями, хотя последняя и повернула уже с юго-запада на юг, чтобы помочь 4-й армии – ее соседу с другой стороны. Поэтому Мольтке одобрил изменение Клуком направления наступления, что неизбежно означало отказ от первоначального плана широкого охвата Парижа с внешней его стороны. Теперь фланг германского захождения должен был проходить с южной стороны Парижа, другими словами – пройти через укрепления Парижа с фронта. Таким образом, уплотнив ради большей безопасности свой фронт, Мольтке отказался от более широких перспектив, заложенных в широком маневре охвата первоначального плана. И, как показали события, он, вместо того, чтобы уменьшить риск контрудара, сам себя поставил под роковой контрудар.

Решение отказаться от первоначального плана было окончательно принято 4 сентября, причем план этот Мольтке заменил более узким окружением центра французов и их правого фланга. Центр германцев (4-я и 5-я армии) должен был развивать натиск в юго-восточном направлении; вместе с тем левый фланг (6-я я 7-я армии) должен был бить в юго-западном направлении, пытаясь прорваться сквозь укрепленный район между Тулем и Эпиналем. Таким образом клещи охвата должны были сомкнуться внутри с обеих сторон Вердена. Одновременно правый фланг (1-я и 2-я армии) должен был повернуть наружу и, став фронтом на запад, препятствовать всяким попыткам французов перейти в контратаки из окрестностей Парижа.

Приказ Мольтке не учитывал того факта, что в стремлении к югу Клук опередил Бюлова и уже переправился через Марну. Приказ этот не только указывал Клуку «оставаться фронтом к восточной стороне Парижа» (что означало стоять фронтом на запад), но и оставаться севернее реки Марны, в то время как Бюлов заходил фронтом на запад между Марной и Сеной, выходя с ним на одну линию.

Таким образом, чтобы исполнить этот приказ, Клук должен был не только остановиться, пока Бюлов не нагнал и не перегнал бы его, но даже проделать некоторое обратное движение. Но в данном случае контрудар французов, от которого Мольтке хотел предохранить себя, начался раньше, чем его новый план мог оказать свое действие. Более того, Клук, недовольный тем, что его лишают надежды стать героем решающей победы, 5 сентября продолжал свое наступление на юг к Сене, сказав, что «поворот на запад может быть сделан как-нибудь на свободе». В данный момент для защиты своего фланга он оставил только слабый отряд в три бригады и немного конницы. На следующее утро фланг этот был атакован 6-й французской армией, выступившей из Парижа.

В течение всех этих дней франко-британское отступление продолжалось. 30 августа Жоффр, уступая настояниям правительства, встревоженного тем, что направление отступления французской армии обнажало столицу, выделил 6-ю армию Монури для усиления гарнизона Парижа. Выделение этой армии означало отказ от всяких прежних надежд на проведение контрудара, так как армия была организована Жоффром именно для этой цели.

1 сентября Жоффр отдал приказ о продолжении отступлений союзных армий до рубежа южнее рек Сены, Об и Орнен. Результатом этого приказа являлся не только отвод армий далеко на юго-восток от Парижа, но и отказ на долгое время от контрудара – так как, имея в виду план раннего перехода в контрнаступление, командующий не ставил бы между собой и противником водную преграду.

Последовавшее на другой день письмо командующим некоторыми армиями добавляло, что намерением Жоффра является «организовать и укрепить» этот рубеж, с которого он намечал не сейчас, а при случае развить контрудар. В тот же день он отклонил предложение дать бой на Марне, сделанное сэром Джоном Френчем и переданное Жоффру через военного министра.

«Я не полагаю возможным провести на Марне общую операцию всеми имеющимися в нашем распоряжении силами. Но считаю, что взаимодействие английской армии в обороне Парижа – единственный путь, который может привести к успешным результатам».

Военному министру и Галлиени он повторил этот же аргумент. Когда защитники Жоффра утверждают, что подсознательно в голове Жоффра присутствовала мысль о контрнаступлении, историк может с этим согласиться. Но приведенных выше фактов более чем достаточно, чтобы рассеять легенду о намерении Жоффра дать сражение на Марне или о том, что именно он раз работал контрудар, который привел к таким драматическим последствиям.

Решительный характер ответа Жоффра приобретает тем большее значение, что 1 сентября один из офицеров штаба армии Ланрезака нашел в чемодане убитого германского офицера приказ о перемене направления наступления. Приказ этот был рано утром на следующий день отослан в штаб Жоффра. А утром 3 сентября изменение направления движения походных колонн армии Клука на юго-восток было замечено британскими летчиками, и о нем было донесено. Во второй половине дня летчики добавили, что колонны эти переправляются через Марну, а вечером Монури донес, что на всем пространстве к западу от линии Париж—Санлис германских войск больше нет. Все это было донесено Жоффру, но не оказало никакого влияния на его планы – за исключением разве того, что в ночь с 1 на 2 сентября он перенес еще дальше на юг рубеж, до которого должны были отойти союзные армии.

Для Галлиени, нового военного губернатора Парижа, даже часть добытых 3 сентября разведывательных данных оказалась достаточной, чтобы вызвать немедленный отклик. Он приказал Монури продолжать, как только станет светло, дальнейшую разведку авиацией и конницей. Когда эта разведка подтвердила факт, что германцы двигаются облически по отношению к фронту укреплений Парижа и подставляют под удар свой фланг, Галлиени приказал армии Монури изготовиться для наступления на восток, чтобы ударить германцам во фланг. В 9 часов утра, сообщив Жоффру по телефону о принятых им мерах, он решительно просил его санкционировать контрнаступление. Это согласие было необходимо не только для того, чтобы обеспечить согласованность действий, но еще и потому, что Жоффр убедил нового военного министра подчинить ему Галлиени.

Вдохновенные и энергичные доводы Галлиени произвели на туго соображающего главнокомандующего полевыми армиями некоторое впечатление, но не более того. Чтобы выиграть время (Жоффр все еще раздумывал), Галлиени кинулся на автомобиле в Мелон, чтобы разъяснить создавшуюся обстановку британцам – и если удастся, склонить их на свою сторону. К несчастью, сэра Джона Френча в штабе не было, и Галлиени вначале даже не мог найти его начальника штаба Арчибальда Мюррея. Картина была любопытная: Галлиени, со своей стороны, нашел, что британский штаб подавлен и колеблется. Англичане не скрывали того, что если бы Англия знала состояние французской армии, она не ввязалась бы в войну. Они совсем не были расположены оценить скрытые достоинства этого человека, по виду мало похожего на военного гения – в очках, небрежно одетого, с растрепанными усами, в черных ботинках на пуговицах и в желтых крагах. Неудивительно, что один из видных военных с язвительным остроумием заметил: «Ни один британский офицер не будет даже разговаривать с таким… комедиантом».

Галлиени указывал Мюррею на крайнюю важность использования обстановки, которую создали сами германцы, обнажив свой правый фланг. Он говорил ему, что «парижская армия» уже выступила против флангов германцев, и просил, чтобы британцы прекратили свое отступление и примкнули на следующий день к наступлению. Но Мюррей выказал «une grande repugnance a entrer dans nos vues»[30] и заявил, что без командующего он ничего не может сделать.

Тщетно прождав три часа возвращения Френча, Галлиени уехал, получив лишь обещание уведомить его позднее по телефону о решении Френча. Сообщение это не было удовлетворительным: британцы ставили Галлиени в известность, что на следующий день они будут продолжать свое отступление. На это решение британцев повлияло получение письма Жоффра, написанное им в это утро. В письме говорилось:

«Моим измерением при создавшейся обстановке является придерживаться плана, о котором я имел честь сообщить вам – именно – отступления за реку Сену, – и только на этом рубеже дать всеми силами сообща бой».

Из добавленного к письму постскриптума ясно видно, какое незначительное влияние оказала на Жоффра новость о перемене армией Клука направления наступления:

«В случае если германские армии будут продолжать свое движение на юго-восток… Вы, быть может, согласитесь с тем, что целесообразнее всего ваши войска использовать на правом берегу реки между Марной и Сеной».

Невольно бросается в глаза трагический контраст между тугодумом Жоффром, постепенно, но к сожалению, слишком поздно меняющим свои мнения, и быстрой оценкой обстановки (coup d’oeil) Галлиени, его проницательностью и немедленным реагированием на события.

Утренним сообщением Галлиени Жоффр был настолько расшевелен, что в 12 часов 45 минут дня он послал Франшэ д’Эсперэ (сменившему Ланрезака в командовании 5-й армией) телеграмму: «Пожалуйста, сообщите мне, считаете ли вы вашу армию в состоянии провести атаку с видами на успех», – запрос без всякого намека на крайнюю необходимость такой атаки и без всякого понуждения к действию. Телеграмма эта была получена Франшэ д’Эсперэ, когда у него был Генри Вильсон (начальник штаба Френча). После обсуждения этого вопроса Франшэ д’Эсперэ в 4 часа дня послал ответ, в котором говорилось, что «сражение не может иметь место раньше послезавтра» и что завтра он будет продолжать свое отступление, а противника атакует 6 сентября. В 4 часа 45 минут дня он послал еще менее обнадеживающую записку, изменяющую первоначальное решение:

«Необходимыми условиями для успешности операции являются: 1) Обязательное и тесное взаимодействие с 6-й армией, которая должна появиться на левом берегу реки Урк утром 6-го числа. Она должна достигнуть Урка завтра… в противном случае британцы не тронутся с места. 2) Моя армия может сражаться 6-го, но положение ее не блестяще. Нельзя положиться на резервные дивизии».

Такой обескураживающий ответ на попытку Жоффра навести справки мог лишь усилить его колебания.

Но если быстрая оценка обстановки Галлиени и его проницательность (coup d’oeil) позволили использовать создавшееся положение, то, как он сам говорил, его «телефонному звонку (coup de telephone) Франция обязана успехом Марнского сражения».

Вернувшись в свой штаб в Париж, он нашел запоздавшее сообщение Жоффра, которое было благоприятно для предложенного Галлиени контрудара, но которым предполагалась организация этого контрудара южнее Марны – на направлении, где терялись бы серьезные преимущества, даваемые ударом во фланг и тыл противнику.

Галлиени тотчас схватил телефонную трубку, соединился с Жоффром и горячностью своих аргументов наконец убедил Жоффра дать свое согласие на удар «Парижской армии» севернее Марны как части общего контрнаступления левофланговых армий. Жоффр обещал добиться взаимодействия в этой операции со стороны англичан. Галлиени быстро отдал приказ (10 часов 30 минут вечера) армии Монури, которую он усилил, а несколько часов спустя прибыл и телеграфный приказ Жоффра (посланный вскоре после полуночи) об общем наступлении, назначенном на 6 сентября.

Но теперь было слишком поздно для 5 сентября и даже слишком поздно для 6 сентября, чтобы наступление оказалось действенным. Эта задержка привела ко многим последствиям, из которых, впрочем, не все были плохими.

Утром 5 сентября, когда войска Монури двигались на восток, сближаясь с противником, британцы, как и войска Франшэд’Эсперэ, в соответствии с первоначальными приказами спокойно продолжали свой отход к югу, удаляясь от противника. Когда они на следующий день повернули обратно, им пришлось покрыть большое расстояние – но назад они шли далеко не так быстро, как этого требовала обстановка. Это «исчезновение» британцев не только позволило Клуку, но и подтолкнуло его (он был захвачен врасплох) снять половину главных сил (II и IV корпуса) с сектора, где находились британцы, и усилить ими свое фланговое охранение, подвергавшееся сильному натиску и пытавшееся задержать грозное наступление Монури против германского тыла.

Эти свежие силы начали 7 сентября тормозить наступление Монури, и Галлиени лихорадочно подбрасывал для усиления Монури все, что только ему удавалось наскрести.

Тогда и случился знаменитый, хотя и расцвеченный легендами, эпизод с парижскими такси. Свежая дивизия только что выгрузилась под Парижем, но до фронта сражения оставалось еще 40 миль. Если бы она отправилась туда походным порядком, она опоздала бы, а по железной дороге могла быть переброшена только половина дивизии. В этот вечер полиция на улицах задерживала такси, иногда высаживая пассажиров. Собрав 600 машин, полиция отправила их в предместье Аньи, где они нагружались солдатами. Галлиени приехал посмотреть, как проводится в жизнь его распоряжение, и с оттенком одобрения воскликнул: «Ну что же, по крайней мере, это оригинально!». Всю ночь колонна такси, предвестник будущих моторизованных колонн, непрерывно плыла, как только умеют плыть парижские такси, сквозь окружающие Париж деревни, проезжая мимо изумленных жителей. Машины сделали две поездки, перевозя каждый раз по 3000 солдат. К несчастью эти такси придерживались своего традиционного предпочтения скорости порядку движения и, обгоняя и перегоняя друг друга, настолько перемешались, что утром 8 сентября потребовалось несколько часов, чтобы рассортировать их пассажиров, прежде чем дивизия могла пойти в атаку.

Если бы Галлиени получил еще два армейских корпуса, о чем он просил значительно раньше и которые стали лишь прибывать отдельными частями и вперемежку, можно было бы отрезать германцев южнее реки Марны, и сражение закончилось бы не только стратегическим, но и крупным тактическим успехом.

Но даже в данной обстановке угроза была такова, что в 6 часов вечера 6 сентября Клук отозвал назад и свои два оставшиеся еще впереди корпуса, образовав, таким образом, разрыв шириной в 30 миль между собой и соседней армией Бюлова. Для заполнения этого разрыва было оставлено два слабых кавалерийских корпуса с несколькими батальонами егерей, и Клук даже упустил из виду необходимость объединения войск этой тонкой завесы под одним руководством. Последствия этого были роковыми.

Несмотря на то, что Клук смог удержать и даже оттеснить армию Монури, разрыв, который он оставил на южном фронте, обнажил фланг Бюлова. Хотя медленное наступление Франшэ д’Эсперэ и 7 сентября еще ничем не дало себя знать, Бюлов, опасаясь за свой обнаженный правый фланг, оттянул его назад, на северный берег реки Пти-Морен. А когда стало известно о наступлении британцев в центре разрыва, это явилось сигналом для общего отступления германцев, которое началось 9 сентября.

Если продолжение отступления британцев 5 сентября сорвало возможность решающей победы, то насмешкой судьбы явилось то, что именно их отступление привело к «победе» в том виде, в каком фактически она была одержана.

Необходимо все же учесть обстановку и на других участках фронта, так как если бы планы германцев не провалились и там, победа Жоффра была бы немыслима и поражение его неизбежно. В неудаче левого фланга, наступавшего на востоке (в Лотарингии), главным образом виноваты сами германцы. Отбросив французов назад на линию их крепостей, они тем самым сделали почти невозможной свою задачу пробиться сквозь эту преграду. Опять-таки еще одно из многих «происшествий на Марне» привело к неизбежности отступления германцев.

Когда армии Дюбайля и де Кастельно после разгрома в боях у Саарбурга и Моранжа закончили свое поспешное отступление, линия их фронта оказалась изломанной и глубоко вогнутой. И в этот мешок, образовавшийся совершенно произвольно, был нацелен главный удар германцев. Германцы добровольно пошли в ловушку, которую французы еще в прежние годы подготовили для их приема.

В итоге французам была дана возможность развить действительный контрудар по флангам германцев, чем они временно парализовали первоначальное германское наступление, которое остановилось 27 августа. Это не только дало французам передышку для укрепления их позиции, но позволило Жоффру с полной безопасностью подтянуть к более критическому левому флангу часть сил с правого. Известие об этой переброске вдохновило Мольтке создать новый план для 5 сентября и привело к другой тщетной атаке французской полосы крепостей, несмотря на протест баварского наследного принца Рупрехта, командовавшего 6-й армией.

Новое наступление было поведено в лоб против Гран-Куронэ-де-Нанси, хребта, который представлял собой фланговое укрепление Шармского прохода. Прибыл кайзер со своими белыми кирасирами и, как актер, ожидал своего выхода для торжественного въезда в Нанси. Но последовательные атаки захлебывались в хорошо организованном и метком огне более сильной французской артиллерии. 8 сентября Мольтке отдал приказ Рупрехту остановить наступление и прекратить ненужный расход жизней. Рупрехт был втянут в это наступление против своего желания, исключительно благодаря доверию к артиллерийскому эксперту майору Бауэру, утверждавшему, что и здесь его сверхтяжелые гаубицы окажут то же действие, что и против устаревшей бельгийской крепости. Теперь же Рупрехт согласился на прекращение наступления, лишь резко возразив против этого. Так изменчиво было суждение старших начальников в войне 1914–1918 годов.

Центру германцев (5-й и 4-й армиям) также не удалось западнее Вердена сыграть роль правой половины клещей в маневре, намеченном измененным планом Мольтке. На участке Вердена Саррайль сменил Рюффея в командовании французской 3-й армией, и первые же полученные им инструкции предписывали не только продолжать отступление, но даже оставить Верден. Саррайль был на этот счет другого мнения и решил, не теряя соприкосновения к западу с 4-й армией, как можно дольше держаться за Верден, как за ось. Это было счастливым решением, и торможение вследствие этого наступления 5-й германской армии (под начальством германского кронпринца) явилось одним из основных факторов срыва плана Мольтке. Упорное сопротивление, оказанное войсками Саррайля, и, прежде всего, убийственный огонь его артиллерии не только задержали, но совершенно остановили наступление кронпринца. А запоздалая попытка 9 сентября проложить себе дорогу ночной атакой окончилась почти самоубийством, потому что германцы стреляли друг в друга.

Саррайль тщетно просил подкреплений, которые позволили бы ему перейти от обороны к опасному для германцев контрудару от Вердена в западном направлении против их фланга. Держась за Верден, Саррайль со своей армией образовал одну сторону мешка, куда вдвинулись германские армии, Монури же был другой стороной мешка.

Германская 3-я армия (Гаузен) была связующим звеном между центром и правым флангом германцев. Ей была поставлена довольно неопределенная задача: быть готовой поддержать один из них. При постановке такой задачи известную роль сыграло, быть может, то, что армия эта состояла из саксонцев, и пруссаки были склонны ее недооценивать.

В данной операции она была разделена. Левый фланг армии был использован для поддержки 4-й армии в ее недолгой атаке против французской 4-й армии (Лангль де Кари). Атака эта, быть может, самая ожесточенная во всем сражении, была отражена французской артиллерией. Правый фланг армий был присоединен к левому флангу Бюлова для атаки Фоша, командовавшего новой 9-й армией французского центра, сформированной путем простого дробления армии Лангль де Кари (4-й армии).

Среди всех легенд, связанных с Марной, легенда, выросшая вокруг роли Фоша в этом сражении, наиболее понятна – по крайней мере, она имеет под собой реальные основания. Первое утверждение, все еще широко распространенное, заключается в том, что Фош решил исход всего сражения контрударом, отбросившим прусскую гвардию в «болото у Сен-Гонда». В действительности германцы стали отступать без всякого давления здесь французов, после того как исход сражения был решен западнее. Второе, и более скромное утверждение – что Фош обеспечил победу, предупредив прорыв французского центра германцами. И здесь неточность, потому что германцы не пытались прорваться. Бюлов просто выполнял свою новую задачу, прикрывая 1-ю германскую армию и заворачивая свой фронт на запад. А во время этого захождения его левый фланг, естественно, столкнулся с фронтом Фоша. Дальнейшим парадоксом является то, что хотя Фошу и было приказано примкнуть к общему контрнаступлению, а он наверняка отдавал повторные приказы об атаке, в действительности его войска исключительно оборонялись.

В 1 час 30 минут ночи 6 сентября Фош получил знаменитый приказ Жоффра об общем наступлении. В отличие от других армий он получил этот приказ вовремя и был в состоянии выполнить поставленную ему задачу, которая заключалась в прикрытии фланга наступления Франшэ д’Эсперэ посредством удержания южного края болота у Сен-Гонд. Войска его были утомлены и сильно потрепаны тяжелым отступлением. Германцы, подойдя к северному краю болота, неожиданно обнаружили, что болото это возможно пересечь только по узкой гати. Вследствие этого их робкая атака и запоздалая попытка обойти болото стороной вызвали бесцельную трату времени и не привели ни к каким результатам. 7 сентября их атака восточнее болота была сломлена огнем французской артиллерии. Тогда было решено, что единственным средством продвинуть наступление является штыковой удар, организованный на рассвете. Этот удар захватил врасплох правый фланг Фоша, и он быстро поддался. К счастью, германцы не развивали успеха с той же быстротой, поэтому им удалось захватить только часть терзавшей их артиллерии.

Но даже в таком виде обстановка была весьма серьезной, и Фош просил о помощи. Франшэ д’Эсперэ одолжил один корпус, чтобы поддержать его левый фланг, а Жоффр послал другой, чтобы заполнить зияющий теперь разрыв на его правом фланге.

9 сентября германцы, встречая слабое сопротивление, продолжили наступление против правого фланга Фоша, причем оно развивалось довольно успешно. Незадолго до 2 часов ночи наступление было приостановлено вследствие получения ставшего теперь знаменитым приказа Бюлова об общем отступлении. Германцы отошли, не встречая при этом никаких помех. Их отход не был даже замечен французами. Чтобы справиться с положением, создавшимся ранее на его фронте, Фош снял 42-ю дивизию со своего левого, не подвергшегося нападению фланга и перебросил ее поперек фронта на правый фланг. Дивизия эта прибыла к тому времени, когда германцы уже снялись. Орудия ее могли только послать свои снаряды вслед исчезнувшему противнику.

Все это совершенно не вяжется с популярной легендой о решающем контрударе дивизии по флангу прорыва германцев.

В нашем обзоре фронта сражения мы теперь вернулись назад к решающему западному флангу. Сосредоточим наше внимание на различных штабах за линией фронта германцев и рассмотрим преобладавшие во время отступления германцев колебания во мнениях.

Главное командование вернулось 30 августа назад в Люксембург, куда оно перебралось из Кобленца, и располагало для связи с армиями только радио, дополнением к которому служили случайные визиты офицеров штабов, приезжавших на автомобилях. Не было организовано регулярной связи с армией посредством автомобилей и мотоциклов. Связь по радио страдала не только от траты времени на зашифровку и расшифровку документов – ей мешала также и работа Эйфелевой башни в Париже. Поскольку командующие армиями, верные традициям 1870 года, ревниво сосредоточивали все управление в своих руках, донесения поступали скупо и с опозданием – за исключением тех случаев, когда командующие могли доносить об успехе. Тогда донесения бывали раздуты. В течение всего кризиса сражения, с 7 по 9 сентября, с фронта не поступило ни одного более или менее значащего донесения, и даже к 12 сентября Мольтке не имел представления о случившемся с армией Клука и о том, где эта армия находится. Хотя, быть может, эта неосведомленность и не имела существенного значения. Ведь отметил же 5 сентября Фалькенгайн в своем дневнике, когда он был в Люксембурге как военный министр:

«Можно быть уверенным только в одном – наш генеральный штаб совершенно потерял голову. Шпаргалки Шлиффена больше не помогают; в итоге – сообразительности Мольтке пришел конец».

Более того, Мольтке даже примирился с поражением. Уныние, царившее в Люксембурге, ясно рисует тот факт, что когда 8 сентября подполковник Хенч, исполняя поручение Мольтке, выехал для посещения всех пяти армий, действовавших западнее Вердена, ему были даны безграничные полномочия для согласования отступления «в случае если начался отход».

Хенч нашел, что отход еще не начался, потому что в штабах 5-й, 4-й и 3-й армий к нему отнеслись недоверчиво. Проезжая, он провел ночь с 7-го на 8-е с Бюловым и здесь увидел такое отчаянное настроение, что утром, уезжая, по крайней мере, мог быть уверен в одном – что приказы для отступления будут скоро даны. 9 сентября в 9 часов утра донесения летчиков сообщили Бюлову, что шесть колонн противника (пять британских и одна французской конницы) приближаются к Марне и таким образом входят в разрыв между германскими армиями. В 11 часов утра Бюлов отдал приказы для отступления армии, назначив отход на 1 час дня и поставив Клука в известность о своих действиях.

Хенч, задержанный в пути заторами на дорогах, добрался до штаба Клука после полудня. Там, согласно его свидетельству, он, увидев, что приказы для отступления уже отданы и утверждены, только добавил направление отхода на северо-восток. Но начальник штаба Клука Куль утверждает, что эти приказы являлись ошибкой одного из его подчиненных и что он просто приказал оттянуть несколько назад свой левый фланг, так как британцы почти надвинулись на него. Далее он говорит, что Хенч, учитывая положение армии Бюлова, приказал ему отступить; но Хенча нет в живых, чтобы это опровергнуть. Однако факты (отступление началось в 2 часа дня, пути отхода были уже очищены, и ни Куль, ни Клук не позаботились попросить письменного приказания Хенча) скорее подтверждают свидетельство Хенча, показывая, насколько сильно было стремление обоих срочно отступить. Куль все же признал, что, вероятно, прорыв британцев и Франшэ д’Эсперэ делал отступление неизбежным. Благодаря же проникновению британцев армия Клука должна была отступить в северном направлении, ничем не заполнив разрыва.

* * *

Наиболее любопытным из многих происшествий на Марне является случайное воспроизведение точной схемы наполеоновских сражений – схемы, которую Наполеон неоднократно проводил в жизнь и которая, как полагает генерал Камон, всегда была в его голове. Характерные черты этой схемы следующие: в то время как противник сковывается с фронта, против одного из его флангов проводится маневр, который сам по себе не должен быть решающим, но который должен подготовить возможность нанесения решающего удара. Угроза охвата заставляла противника, предупреждая охват, вытягивать свой фронт и тем самым приводила к слабости одного из стыков, против которого и развивался решающий удар.

На Марне Галлиени вызвал это вытягивание фронта, а британцы прорвали стык. Схема эта была воспроизведена точно, хотя и бессознательно.

Таким образом, мы ясно видим, что продолжавшийся 5 сентября отход британцев и их медленное наступление 6 и 7 сентября в стратегическом отношении имели громадное значение. В данном случае действовали бессознательно, а Наполеон сделал бы это нарочно. Если бы «решающий» удар британцев разразился раньше, стык не был бы еще ослаблен, потому что фактически снятие оттуда двух последних корпусов Клука Бюлов отсрочил до 8 часов утра 8 сентября. А то обстоятельство, что удар армии Монури был окончательно сломлен, хотя эти два корпуса к нему еще и не подошли, – достаточное доказательство того, что удар армии Монури сам по себе не мог привести к решению.

Все же продолжавшаяся медлительность британцев 8, 9 и 10 сентября была полным отрицанием схемы Наполеона. И это оказалось роковым для возможности превратить отступление германцев в полный разгром. Тем самым была подготовлена почва для долгих четырех лет позиционной войны. Частично медлительность эта была вызвана последовательным рядом водных преград. Но в большей мере она обязана отсутствию инициативы и неудовлетворительному руководству английского командования. Сэр Джон Френч, видимо, мало доверял плану операции и еще меньше полагался на своего союзника. В соответствии с этим он скорее топтался на месте, чем стремился ускорить свое движение. Кроме того, большую часть конницы он ставил на своем правом фланге и даже позади него, как связь со своим соседом французом, а не в голове, своих сил для преследования. Только 11 сентября конница была по-настоящему брошена в преследование.

Хотя наступление Франшэ д’Эсперэ шло еще медленнее, оно, по крайней мере, имело перед собой и на правом фланге не пустое место, а Бюлова, хотя и у него перед левым флангом дорога была совершенно свободна.

Следующая причина задержки лежит в тактике наступления. Старая идея выравнивания фронта все еще продолжала господствовать (фактически она держалась до 1918 года). В итоге, когда какой-нибудь корпус или какая-нибудь дивизия задерживались, то ради поддержания единообразного темпа наступления останавливались и их соседи. Британцы и французы слепо придерживались такой тактики. Лишь в 1918 году им пришлось понять, насколько глубоко они заблуждались. Германцы же прибегали к естественным методам действий.

Быть может победа оказала бы более решительное влияние на сокращение срока войны, если бы ее создатель не был с самого начала отстранен от руководства операцией. Жоффр, ограничив мощь удара Галлиени, воспользовался первой возможностью, чтобы лишить его права руководить операцией. Уже 4 сентября Жоффр сообщил Галлиени, что он берет на себя непосредственное руководство армией Монури, предоставив Галлиени в Париже терзаться, видя как плоды победы ускользают из рук его туго соображающего начальника.

В течение всего сражения основным замыслом Галлиени было направление всех резервов на север – к тылам противника, хотя Жоффр неоднократно ему это срывал. Теперь, с устранением Галлиени, наступление приобрело чисто фронтальный характер, позволив германцам передохнуть, перераспределить свои силы и крепко обосноваться на рубеже реки Эн. Только тогда (17 сентября) Жоффр сообразил, что, пожалуй, следует сосредоточить по железной дороге свежую группу войск за германским флангом для проведения нового маневра охвата. В результате операции, называемой «бег к морю», французы всегда оказывались «или слабее на один корпус, или опоздавшими на сутки», пока наконец фронт позиционной войны не вытянулся до самого моря.

Но это не являлось единственным пробелом в стремлении использовать временный беспорядок и нерешительность, господствовавшие за линией фронта германцев. Печальный приговор генерала Эдмонда, официального английского историка, гласит:

«Если бы часть 14 британских территориальных дивизий и часть 14 конных бригад вместе с 6-й дивизией, все еще остававшейся в Англии, высадились на побережье канала и ударили по коммуникациям и тылу германцев, мог быть достигнут решающий тактический успех, и война была бы закончена».

Часто задавался вопрос, удалось ли бы избежать застоя позиционной войны, если бы Франция обладала Наполеоном? Хотя безграничная оборонительная мощь современного оружия и неповоротливость масс 1914 года склоняют чашу весов скорее в пользу подвижности и решительности маневра, но вмешательство Галлиени наводит на сомнения. Галлиени не только проявил одну из сторон «наполеоновской» проницательности (о чем свидетельствует Западный фронт 1914–1918 годов) – его интуиция, смелость его маневра и его быстрота принятия решений так резко отличались от тех же качеств других французских, британских и германских командиров, что невольно приходишь к утверждению, что, пожалуй, можно было при помощи маневра вырвать решение из цепких лап позиционной войны раньше, чем воякам-профессионалам удалось бы затереть талантливого художника.

Гипотеза эта подкрепляется тем фактом, что влияние Галлиени проводилось в самых неблагоприятных условиях.

Управление крепостью всегда стеснено рядом правил и ограничений, которые предписывают чисто оборонительные действия и даже дают право коменданту крепости отказывать в поддержке полевым армиям, сужая его горизонт до непосредственной ответственности за защиту крепости. Можно считать только насмешкой судьбы, что главнокомандующий всеми полевыми армиями пользовался старыми методами действий осадной войны, а комендант крепости наметил и организовал самый решающий на всем протяжении войны маневр.

Позднее он полуиронически-полуогорченно заявил:

«Вовсе не было сражения на Марне. Инструкции Жоффра приказывали отойти к Марне и эвакуировать Верден и Нанси. Саррайль не послушался: он спас Верден; Кастельно держался за Гранн-Куроннэ, – он спас Нанси. Я организовал наступление. А теперь утверждают, что главнокомандующий, отошедший далеко назад, когда я наступал, – руководил, предвидел и устроил все это… Трудно этому верить…».

Наиболее верна первая фраза: «Вовсе не было сражения на Марне». Не было также в 1870 году и «сражения» под Седаном. Безумие Мак-Магона при столкновении с первым Мольтке оказалось уравновешено и даже превзойдено безумием второго Мольтке, испугавшегося только призрака.

2. Легендарное сражение при Танненберге

Подобно Марне, известная великая германская победа под Танненбергом является памятником не менее памятным ошибкам.

Первая и наиболее популярная из легенд рисует романтическую картину отшельника-генерала, посвящавшего в годы своей отставки все свое время любимому коньку – разработке гигантской западни будущему вторжению русских, изыскивая тропинки сквозь болота и изучая глубину дна тех болот, которые должны были поглотить русские орды. Когда настала война, он свои мечты претворил в жизнь.

Следующая легенда, возникшая тогда, когда за фигурой Гинденбурга выросла тень Людендорфа, говорила о мастерском плане вторых Канн, задуманном и продиктованном в поезде, когда Людендорф по дороге в Восточную Пруссию ехал подбирать своего начальника. Реальная история, увы, должна рассеять все эти легенды.

Германцы – по преимуществу народ комбинаций – нашли своего Галлиени в сочетании ума молодого штабного офицера и опыта старого корпусного командира. А им в свою очередь много помогло то, что русские командиры оказались способны сочетать в себе недостатки и Мольтке, и Жоффра.

Человек, на котором в значительной степени лежала ответственность за эту необдуманную операцию, был ответствен также за неудачное вторжение в Восточную Пруссию, и за то, что оно было сделано прежде, чем русские были к этому готовы. Это был генерал Жилинский, начальник русского Генерального штаба до 1914 года. Это он заключил военную конвенцию с Францией, согласно которой Россия обязывалась на 15-й день мобилизации выставить армию в 800 000 человек. Это обязательство явилось непосильным напряжением для громоздкой русской военной машины. Когда она начала работать, она стала трещать по всем швам, вызывая многочисленные срывы и местные неудачи. Явилось это также слишком сильным напряжением и для русского главного командования. В итоге оно принимало решения в состоянии повышенной нервозности и волнения.

Но конвенция не кончалась одним этим обещанием. Новый план предвидел также наступление против германцев – наступление, проводимое одновременно с главным ударом, развиваемым против Австрии.

Как нарочно, чтобы увеличить ошибки, план этот должен был проводиться в жизнь не теми, кто его разработал и кто военным министром генералом Сухомлиновым был лишен даже возможности исподволь оказать на этот план какое-либо влияние. Сухомлинов, без сомнения, сам метил в главнокомандующие. Но и он был не один среди тех, кто был уверен в своих гениальных способностях как командира. А соперником его оказался помазанник божий. Когда вспыхнула война, царь, к смятению и тревоге всех министров, предложил взять командование на себя. Затем царь с сожалением уступил настояниям министров и назначил главнокомандующим великого князя Николая – который, по крайней мере, прошел школу солдата; царь все же ограничил его назначением к нему двух помощников.

Один из них – Янушкевич – был придворным генералом, не пользовавшимся популярностью в действующей армии. Другой – Данилов – был способным, но действовавшим по старинке солдатом. Он-то фактически и руководил русской стратегией.

Начиная с первых дней августа французы через русское министерство иностранных дел требовали все время от великого князя, чтобы он что-нибудь сделал, облегчив этим «чем-нибудь» нажим германцев на французов, и требовали сделать это быстро. Вторжение русских в Восточную Пруссию, хотя и не началось ранее обещанного срока, все же произошло раньше, чем русские оказались к этому готовы.

Восточная Пруссия представляла собой длинный кусок земли, пересекавший Неман и вдававшийся в Россию. С севера Восточная Пруссия ограничена Балтийским морем, а с юга – русской Польшей. Вдоль длинной границы сосредоточивались две армии: 1-я (Виленская) армия под начальством Ренненкампфа и 2-я (Варшавская) армия под начальством Самсонова. Обе эти армии составляли группу, начальником которой являлся Жилинский.

План Жилинского был таков: Ренненкампф наступает в восточную часть Восточной Пруссии, притянув к себе этим германские силы, а два дня спустя Самсонов пересекает южную границу и ударяет по тылу германцев, отрезав их от Вислы. Ошибка этого плана лежала не в замысле, а в выполнении. Потенциальная ценность его была вполне доказана тревогой и расхождением во мнениях, вызванными в штабе германцев, когда угроза эта была разгадана.

Указанный план, не говоря уже о недостатках управления и негодности русских сил, страдал от двух естественных препятствий. Первое препятствие заключалось в том, что обе армии были разделены цепочкой Мазурских озер, тянувшихся на 50 миль. Эти озера, в сочетании с укрепленным районом крепости Кенигсберг, сузили фронт наступления Ренненкампфа до пространства шириной всего около 40 миль. Во-вторых, вторжение русских с юга затруднялось тем, что приграничная полоса, как препятствие против вторжения германцев, намеренно была оставлена русскими пустынной, железных дорог здесь было очень мало, а грунтовые дороги – очень плохи.

С первых дней августа великий князь Николай Николаевич находился под непрестанным давлением союзника – Франции. 17 августа Ренненкампф перешел восточную границу 6 1/2 пехотными дивизиями и 5 кавалерийскими дивизиями.

Проблема отражения такого двойного удара изучалась немцами с давних пор. Решением Шлиффена было использовать естественные препятствия местности, главным образом, Мазурские озера, для решительного и мощного удара по одной из русских армий, подошедшей первой, и затем обратиться против второй армии. Но Притвиц, командующий германской армией в Восточной Пруссии, напоминал своего начальника Мольтке в боязни идти на сознательный риск. Опасаясь положиться на ландвер и на гарнизонные войска для усиления ими естественных препятствий и для задержки Самсонова, он оставил на южном фронте еще две дивизии XX корпуса (Шольтц). Остальные части 8-й армии – 7 дивизий пехоты и 1 кавалерийская дивизия – сосредоточились, чтобы отразить удар Ренненкампфа. А для того чтобы, как нарочно, затруднить свою задачу и заранее лишить себя возможности добиться быстрых и решительных результатов, Притвиц повел против русских фронтальное наступление. Получилось это так из-за ошибочного представления о занимаемой русскими позиции.

Бой был дан под Гумбинненом 20 августа. Германскому центральному корпусу (XVII, Макензен) пришлось вести атаку прямо в лоб русским. Результатом явился мощный контрудар, который морально повлиял и на успех, достигнутый корпусами, наступавшими на флангах. Несмотря на все это, Ренненкампф был уже готов отдать приказ об отступлении, спасая свой центр от охвата, когда на следующее утро он убедился, что вместо него отступили сами германцы.

Дело заключалось в том, что в день Гумбиннена Самсонов подошел к границе. Однако он так спешил, подхлестываемый телеграммами Жилинского, что войска его были утомлены и голодны, обозы не в порядке и не в полном составе, а тыл – в полном хаосе. С ним подошло 8 дивизий пехоты и 3 кавалерийских дивизии. Еще две дивизии шли позади.

XX корпус донес Притвицу о появлении армии Самсонова, причем силы русских были скорее недооценены, чем переоценены. Притвиц был взволнован этими новостями, хотя XX корпус был вполне спокоен. В этот вечер два работника штаба армии Притвица, генерал Грюнерт и подполковник Макс Гофман, беседовали после окончания работы, выйдя из штаба (который стоял тогда в Нейденбурге, чрезвычайно близко к южной границе). Внезапно появился Притвиц и позвал их в штаб. Там был и начальник штаба Вальдерзее (тоже нерешительный человек). Притвиц, явно взволнованный, сказал: «Я полагаю, господа, вы тоже получили свежие новости с южного фронта. Армия выходит из боя и отступает за Вислу».

Оба младших работника штаба протестовали, говоря, что ранее надо закончить Гумбинненский удар, что для этого в их распоряжении еще достаточно времени и что во всяком случае поспешное отступление без боя позволит Самсонову (он был значительно ближе к Висле) отрезать главные силы германцев. Притвиц все же холодно заявил, что решение им принято окончательно, а остальное – не их дело, и что решает он, а не они. Затем Притвиц покинул штаб, оставив обоих офицеров спорить с Вальдерзее. Им удалось даже убедить его пойти на менее крайние меры. Было решено для выигрыша времени и места организовать наступление против левого (западного) фланга Самсонова.

С этой целью с Гумбинненского фронта должны были быть сняты три дивизии и переброшены по железной дороге для усиления XX корпуса, а остальные оставшиеся там еще части (I резервный и XVII корпуса) должны были отступать на запад походным порядком. Этим решением была заложена основа для Танненбергского маневра.

Вернувшись в штаб, Притвиц согласился с этими изменениями первоначального решения и больше не заговаривал об отступлении за Вислу. На следующий день он проявил даже некоторую жизнерадостность и уверенность, когда появились известия, что под Гумбинненом войска отступили благополучно и что Самсонов почти остановился.

22 августа, когда штаб перешел севернее – в Мюльгаузен, неожиданная телеграмма, которой сообщалось, что в пути – специальный поезд, везущий нового командующего армией и нового начальника штаба, произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Командующим был генерал Гинденбург, начальником штаба – генерал Людендорф. Полчаса спустя пришла задержавшаяся телеграмма, уведомлявшая Притвица и Вальдерзее об их замене.

Только позднее изумленный штаб выяснил причины такой трагической смены. Дело заключалось в следующем: в то время как Притвиц ушел из штаба, он не только позвонил по телефону Макензену и другим командирам корпусов, сообщив им, что он собирается отступить за Вислу, но позвонил также главному командованию (тогда в Кобленце на Рейне). Он сообщил даже Мольтке, что рубеж Вислы ему удастся удержать, лишь получив подкрепления. В довершение своего безумия, вызванного потерей самообладания, он, вернувшись, позабыл сообщить своему штабу об этой беседе и тем самым исключил возможность предупреждения ими Мольтке о принятых изменениях.

Мольтке, которому вскоре самому суждено было потерять самообладание и предаться пессимизму, теперь поспешил принять нужные меры, чтобы быстро пресечь эти настроения у подчиненного.

Он немедленно стал озираться в поисках решительного человека и остановился на Людендорфе, только что вырвавшем победу под Льежем и предотвратившем вероятное поражение. Затем, как нечто второстепенное, что вначале было упущено из вида, он выбрал Людендорфу командующего. Людендорф был вызван в Кобленц, куда он и прибыл 22 августа. Там ему разъяснили создавшуюся в Восточной Пруссии обстановку, и он отправил свои первые приказы непосредственно командирам корпусов армии Притвица, сел в поезд, отправлявшийся за его новым командующим, и в Ганновере подобрал своего «командующего» – Гинденбурга.

Задержимся на минутку, чтобы рассмотреть этот восхитительный и любопытный образчик германской системы управления. Первым выбирают начальника штаба и с ним одним совещаются, а руководящая фигура – командующий – ждет в Ганновере, предоставленный самому себе. С ним и не думают встретиться и посоветоваться. Начальник штаба раньше сначала отдает по телефону свои приказы, а затем уже собирает попутно свои вещи. Иронией судьбы, однако, было то, что план операции сказался уже намеченным, а необходимые для этого распоряжения на передвижения уже отданы значительно более молодым офицером Генерального штаба – Гофманом, которому суждено было и при Людендорфе остаться в штабе во главе оперативного управления.

Более того, расчетливая дерзость этого плана обязана более раннему опыту Гофмана. Именно Шлиффен, гениальный провидец, выбрал этого чертовски блестящего молодого капитана, которого многие считали просто остроумным бездельником, и послал его наблюдателем к японской армии в ее войну с Россией.

Здесь Гофман многое узнал о русской армии; узнал он среди прочего и историю того, как два генерала – Ренненкампф и Самсонов – крупно поссорились на платформе железной дороги в Мукдене, причем дело чуть не дошло до оскорблений действием. Поэтому он полагал, что вряд ли Ренненкампф будет спешить, развивая свой натиск от Гумбиннена, чтобы помочь Самсонову. В Манчжурии он также познакомился с недопустимой беспечностью действий русских, и знание этого позволило ему в августе 1914 года считать подлинными перехваченные по радио приказы русских, передававшиеся незашифрованными. Между тем все его подчиненные не доверяли тогда этим приказам и склонны были скорее смотреть на них как на искусную ловушку.

Кажется парадоксом, но на самом деле проведение в жизнь плана Гофмана и его развитие Людендорфом было заторможено первоначальными приказами самого Людендорфа. Чтобы пресечь в корне влияние Притвица, Людендорф протелефонировал из Кобленца непосредственно командующим корпусами и приказал им действовать до прибытия нового командующего самостоятельно. На фронте Ренненкампфа I резервный и XVII корпуса использовали это право для дневки и прекратили свое отступление на запад. Другой помехой в быстроте развития операции было то, что весь штаб 8-й армии должен был отправиться назад в Мариенбург и там встретить новое командование.

Прибыв туда 23-го числа, Людендорф был приятно удивлен тем, что движения войск производятся в соответствии с планом, полусложившимся у него в голове, и он утвердил распоряжения Гофмана. На следующий день выяснилось, что Ренненкампф не перешел в преследование, и Людендорф расширил план, ускорив отступление I резервного корпуса (Белов), с тем чтобы корпус этот мог ударить по правому флангу Самсонова.

Затем 25 августа перехваченные русские радиодонесения указали ему на медлительность Ренненкампфа, и Людендорф начал думать о том, что он сможет использовать также и XVII корпус (Макензен), оставив против Ренненкампфа (для наблюдения за ним) только кавалерийскую завесу. Таким образом он сможет сильно ударить не только по одному, но по обоим флангам Самсонова и провести решающий двойной охват. Упущенное время (дневки), к несчастью для лелеемого им теперь плана, нельзя было наверстать и форсированными маршами.

В это время Самсонов двигался вперед, подгоняемый телеграфным подхлестыванием Жилинского, который вбил себе в голову, что германцы делают то, что предполагал Притвиц – то есть отступают к Висле. Подгоняя Самсонова, чтобы он отрезал германцам путь отступления, Жилинский не только позабыл подогнать Ренненкампфа, но даже отвел его, приказав осадить Кенигсберг. В это время армия Самсонова растянулась на 60 миль по фронту, а ее правый фланг, центр и левый фланг были разорваны широкой полосой преград. Если бы войска обладали хорошей подвижностью, это было бы преимуществом. Но с частями, тяжело волочившими ноги, и при плохих дорогах это стало большой опасностью. А попытка к углублению на территорию врага по мере наступления на запад, разрывая армию на части, вела к ее самоуничтожению.

XX корпус Шольца медленно отходил перед наступавшим центром русских (XIII и XV корпуса), заворачивая на запад к рубежу Алленштейн—Остероде. Опасаясь как утомления, так и влияния дальнейшего отступления, Людендорф приказал I корпусу Франсуа 26 августа атаковать у Усдау и прорвать левый фланг русских (I корпус и 2 кавдивизии). Франсуа возражал, что часть его войск, три четверти полевых орудий, все тяжелые орудия и колонны с боевыми припасами еще не прибыли; он предлагал вместо фронтальной атаки произвести охват фланга русских. Людендорф отклонил эти возражения. Быть может, ради выигрыша времени Людендорф жертвовал тактическим успехом. Но Франсуа вовсе не хотелось повторить опыт Макензена под Гумбинненом. Он уклонился от активного сопротивления русским, прибегнув к пассивному противодействию приказам Людендорфа и ограничившись захватом только близкого рубежа. XX же корпус Шольца избежал опасности благодаря бездействию измученных войск Самсонова: например, один корпус в 12 дней прошел более 150 миль по дорогам, которые большей частью были покрыты глубоким песком.

Но 26 августа все же не прошло без серьезных боев. Далеко на другом фланге правое крыло русских (VI корпус и одна кавдивизия), отделенное двухдневным переходом от остальных частей армии, встретило близ Лаутерна два германских корпуса (следовавших с Восточного фронта назад). Правое крыло русских было отброшено в беспорядке, но атаки Белова и Макензена производились почти без всякого взаимодействия, а войска были измотаны форсированными маршами; поэтому преследование организовано не было. В итоге правое крыло русских, хотя и дезорганизованное, смогло благополучно отойти.

Все же некоторые дивизии были прижаты спиной к озеру Боссау, причем в панике часть бойцов утонула. Из этого частного эпизода выросла легенда, будто бы Гинденбург завлек армию Самсонова в озера и болота, потопив тысячи солдат.

Действительный кризис всего сражения наступил 27 августа. В это утро Франсуа, теперь в изобилии снабженный снарядами, открыл сильную бомбардировку левого фланга русских под Усдау. Русские войска не выдержали на голодный желудок действия тяжелой артиллерии германцев и обратились в бегство, не ожидая даже появления германской пехоты. Франсуа отдал приказ о преследовании русских в направлении на Нейденбург, чтобы пройти по тылам центра русских. Но контратака русских по его внешнему флангу заставила его повернуть к югу против Сольдау. На рассвете 28 августа он обнаружил, что разбитый левый фланг русских поспешно отошел от Сольдау за границу, и вновь повернул свои войска на восток к Нейденбургу.

Время, упущенное 27 августа, было компенсировано тем, что русские, на свою погибель, продолжали углубляться на запад.

Хотя Самсонов еще накануне ночью знал, что его правый фланг разбит, а левый находится под ударом, он приказал центру армии продолжать наступление на север. Самсонова можно обвинить в излишнем оптимизме. Объяснить его действия можно двояко: или он считал своим долгом слепое выполнение приказа, стараясь во что бы то ни стало справиться с поставленной ему задачей, или же он не хотел отступать, когда Ренненкампф, его старый враг, наступал. Наступление это вероятно спасло Самсонова от возможного тяжелого удара, так как Шольц имел приказ Людендорфа вмешаться в бой после атаки, развиваемой Франсуа.

Центр русских вызвал несколько трещин в фронте Шольца, хотя этого удалось добиться ценой крайнего напряжения войск. Эти трещины, видимо, на мгновение надломили самообладание Людендорфа, заставив затрепетать и его нервы, потому что он приказал Франсуа послать Шольцу подкрепления, а с остальными частями корпуса двинуться на северо-восток к Ланна, чтобы ударить по тылам центра русских. Это направление вело через густые леса и давало Франсуа меньше времени и возможностей отрезать русским путь их отступления. К счастью, Франсуа вновь игнорировал этот приказ и продолжал преследование в направлении Нейденбурга.

Вскоре после полудня Людендорф обнаружил, что русские не только не пытаются расширять и углублять трещины на фронте Шольца, но, видимо, отступают. Поэтому он послал Франсуа новый приказ: не только двигаться на Нейденбург, но и, пройдя его, идти на восток к Вилленбургу. В ночь на 29 августа части корпуса Франсуа цепью окопавшихся постов блокировали дорогу от Нейденбурга к Вилленбургу, образовав таким образом преграду поперек пути отступления русских. Теперь русские были вынуждены поспешно отступать через густые леса, которых удачно избежал Франсуа, и в этих лесах совершенно перемешались. Русский центр (XIV, XV и половина ХХIII корпуса) был отрезан от тыла, а пути его отступления были преграждены. Фактически его больше не существовало. Он превратился в толпу голодных и измученных людей, беспорядочно и нерешительно пробивавшихся сквозь огневое кольцо германцев и тысячами сдававшихся в плен.

В последней сцене этой трагедии сыграл роль сам Самсонов. 27 августа он выехал из Нейденбурга, чтобы самому взять на себя управление боем, но уже ничего не смог сделать, и сам был захвачен водоворотом отступления. Не будучи в состоянии чем-либо помочь, 28 августа он повернул обратно на юг и, пробираясь верхом сквозь густые леса, заблудился. В темноте он отошел в сторону. Отсутствие его штабом не было замечено, пока близко не раздался отдельный выстрел. Самсонов лишил себя жизни, не желая пережить поражения своей армии.

Но когда он умирал, поражение не было столь велико, как велико было отчаяние командующего, да оно еще и не было столь безусловным. Если бы центр русских оказался в состоянии реорганизоваться и попытаться энергично прорваться, быть может, попытка эта увенчалась бы успехом. Дело в том, что преграда Франсуа была тонка, и ему самому извне угрожала опасность в лице I корпуса Артамонова, который после своего поражения под Усдау и отступления за границу был усилен свежими частями и шел на спасение Самсонова.

Донесения летчиков еще 29 августа предупреждали Франсуа о грозившей ему опасности, но он стойко отказывался снять свою «блокаду», хотя и выделил столько сил, сколько представлялось возможным, чтобы задержать наступление русских у Нейденбурга. Тем не менее 30 августа город пришлось отдать, но Людендорф уже слал подкрепления, а Артамонов, почти ничего не сделав, чтобы развить свой успех, 31 августа вновь отошел к югу.

Конец ознакомительного фрагмента.