По ту сторону сознания: методологические проблемы неклассической психологии. Раздел I. Психология установки. Деятельность и установка[2] (А. Г. Асмолов, 2002)

Проблема соотношения деятельности и установки не раз вставала в отечественной психологии. И в этом нет ничего удивительного, так как в настоящее время теория деятельности и теория установки представляют собой наиболее четко выделившиеся и обладающие своим лицом направления, которые трудно спутать с любыми другими течениями отечественной психологии. Каждая из этих концепций, бесспорно, может являться предметом самостоятельного анализа, но нас в свете стоящей перед нами задачи исследования места установочных явлений в деятельности прежде всего интересует то, как в этих концепциях решается вопрос о взаимоотношениях между деятельностью и установкой. В решении этого вопроса существуют две прямо противоположные позиции. Представители школы Д.Н.Узнадзе в течение многих лет последовательно отстаивают идею о существовании первичной установки, предваряющей и определяющей развертывание любых форм психической активности (Прангишвили, 1967, 1972; Чхартишвили, 1971; Надирашвили, 1974; Шерозия, 1969, 1973 и др.). Исследователи, стоящие на позициях теории деятельности, не менее последовательно отстаивают альтернативную позицию, которая может быть лаконично передана формулой: «Вначале было дело» (Леонтьев, 1955, 1975; Запорожец, 1960; Лурия, 1945; Эльконин, 1957 и др.). В этой главе мы попытаемся с позиций теории деятельности во-первых, проанализировать разные варианты решения проблемы взаимоотношений между деятельностью и установкой и выявить причины, приводящие к противопоставлению деятельности и установки, во-вторых, на примере вопроса о связи поведения и установки показать последствия противопоставления деятельности и установки, с которыми сталкиваются представители школы Д.Н.Узнадзе, и, наконец, в-третьих, самое главное, – наметить путь решения задачи о месте установки в структуре деятельности.

Естественно, что подобный анализ требует рассмотрения некоторых основных положений теории установки выдающегося советского психолога Д.Н.Узнадзе, и в первую очередь понятия, выражающего стержневую идею этой теории – понятия первичной унитарной установки.

Постановка задачи преодоления «постулата непосредственности»

Без понимания той задачи, которая стояла перед Д.Н.Узнадзе, вряд ли удастся должным образом осознать стержневую идею теории установки. Если задача, ради разрешения которой родилась теория классика отечественной психологии Д.Н.Узнадзе, окажется близкой к той задаче, которую ставили перед собой создатели теории деятельности, то появится право сравнивать различные попытки ее решения и обнажится причина, приведшая к сорокалетнему противостоянию теорий установки и деятельности. Далее, если эта причина окажется устранимой, то откроется путь для сопоставления этих теорий, поиска точек соприкосновения и различий. Для того чтобы адекватно понять интересующее нас событие – появление задачи, ради разрешения которой была создана теория установки, – нужно восстановить исторический фон, выступивший в качестве условия этой задачи.

На заре экспериментальной психологии факт существования установки (готовности к действию) проявлялся в самых разных областях психической реальности, оставаясь неуловимым для исследователей. В психофизике и в исследованиях времени реакции он доставлял экспериментаторам массу хлопот, так как, будучи неким неконтролируемым фактором, искажал результаты измерений и порождал ошибки типа ошибок «ожидания» (изменения ответа испытуемого, вызванного предвосхищением изменения ощущения) и «привыкания» (тенденции испытуемого реагировать на появление нового стимула тем же способом, которым он реагировал на предшествующее предъявление стимула), «личной» ошибки наблюдателя (ошибки запаздывания или упреждения при локализации движущегося объекта). В другой линии исследования – при изучении иллюзии веса и объемно-весовой иллюзии – понятия установки или ожидания привлекались для описания тех состояний испытуемого, которые как бы опережали проявление этих иллюзий.

В начале XX в. проблема установки стала разрабатываться в Вюрцбургской школе. Не останавливаясь здесь на подробном анализе представлений об установке в школе «безобразного мышления», обратим внимание лишь на ряд основных особенностей, которые характеризуют вюрцбургское понимание установки. Во-первых, в Вюрцбурге понятие установки прочно срослось с понятием активности. Активность же рассматривалась вюрцбуржцами в отвлечении от своего реального носителя, от субъекта. Отсюда и понимание различных психических процессов как суверенных образований. У Кюльпе мышление мыслило, у Титченера ощущение ощущало, а установка упрямо проявлялась и в восприятии и в мышлении, словно напоминая о необходимости целостного подхода к изучению психических явлений. Во-вторых, установка (детерминирующая тенденция) впервые получила свое функциональное определение как фактор, направляющий и организующий протекание психических процессов, т. е. была предпринята попытка указать те реальные функции, которые установка выполняет в психических процессах. Однако этими крайне важными для понимания проблемы установки моментами и ограничилась в основном разработка этой проблемы в Вюрцбургской школе. Понятие установки резко выпадало из строя понятий атомарной интроспективной психологии, внутренняя логика которой толкала психологов на поиски некоторой субстанции «установки» в психической реальности. Следуя традиционной психологии, вюрцбуржцы должны были бы найти и описать некий новый «атом», подобно тому, как они, ориентируясь на данные интроспективных отчетов, описывали ощущения, образы, чувства и т. д. Но испытуемые «отказывались» отнести установку к какому-либо из известных состояний сознания. Поэтому, например, К.Марбе, столкнувшись с проявлениями установки при исследовании суждения, вынужден был добросовестно перечислить все психические процессы, заверяя, что установка есть «нечто», что не может быть отнесено ни к одному из этих процессов. Собственно говоря, К.Марбе тем самым негативно определил установку и зафиксировал это определение в концептуальном аппарате, введя термин «установка сознания».

Таковы в самой краткой обрисовке некоторые исторические события, обусловившие возникновение «задачи» Д.Н.Узнадзе. Мы говорим некоторые события, потому что с не меньшим успехом в качестве условий «задачи» могла выступить предыстория проблемы высших чувствований или высших психических функций, так как и в этих проблемах, как и в проблеме установки, со всей очевидностью проявлялась необходимость коренной перестройки самого фундамента здания психологической науки. Во всех этих областях с особой остротой проявлялись симптомы кризиса, разразившегося в 1920 годах в психологии. Уроки истории науки свидетельствуют о том, что в условиях кризиса необходимы выход из круга идей в какой-то определенной замкнутой области и обращение к более общим идеям, к тем постулатам, на которых строится мышление исследователей. В качестве индикатора кризиса может выступить наличие феноменов, не укладывающихся в сложившуюся концептуальную сетку. Поскольку реальность неоднократно наблюдаемых феноменов установки не вызывала сомнения, то это могло сыграть роль толчка, побудившего исследователей приступить к поиску постулата, на котором было воздвигнуто здание атомарной интроспективной психологии. Что же представляет собой идея, обусловившая тот факт, что представитель традиционной психологии «…застывает в беспомощном состоянии перед единичными результатами эмпирических исследований до тех пор, пока не раскроются принципы, которые он сможет сделать основой для дедуктивных построений» (Эйнштейн, 1965, с.6).

Базовой идеей, молчаливо или явно признаваемой представителями традиционной психологии, была идея о том, что «объективная действительность непосредственно и сразу влияет на сознательную психику и в этой непосредственной связи определяет ее деятельность» (Узнадзе, 1966, с.158). Д.Н.Узнадзе назвал эту идею «постулатом непосредственности».

Если мы вспомним слова Н.Н.Ланге, сравнивающего психолога конца XIX века с Приамом, сидящим на развалинах Трои, то уместно будет напомнить и о подарке коварных греков, который троянцы на собственных руках внесли в город. Таким троянским конем – «подарком» от мышления физиков и физиологов XIX столетия мышлению психологов – и был постулат непосредственности, приведший к развалинам «психологической Трои». Принимая осознанно или неосознанно этот постулат как исходную предпосылку экспериментального исследования, психолог оставался один на один с непреодолимыми трудностями, которые были обусловлены признанием постулата непосредственности и проявлялись в ошибках «ожидания» и «привыкания», иллюзиях установки, в таинственной неуловимости установки посредством интроспекции и, наконец, в беспомощности попыток поместить установку в арсенал устоявшихся категорий традиционной психологии.

Не менее рельефно признание постулата непосредственности сказывалось и в области высших чувствований, поскольку за тезисом представителей «понимающей» психологии о принципиальной невозможности причинного объяснения высших форм чувствования стояло все то же молчаливое признание механической причинности. «Описательная психология целиком и полностью принимает основную идею объяснительной психологии, заключающуюся в том, что причинное объяснение не может быть ничем иным, кроме механического сведения сложных и высших процессов к атомистически разрозненным элементам душевной жизни», – писал Л.С.Выготский (1970, с.125).

Признание схемы механистического детерминизма – постулата непосредственности – определило то, что представители традиционной психологии, ориентированные в своих исследованиях на переживания отдельного индивида, резко обособили сферу психической реальности от действительности и оказались в замкнутом круге сознания. Только пересмотр самого фундамента психологии мог устранить препятствия, которые встали на ее пути, а такой пересмотр возможен лишь при выходе за сферу эмпирических фактов и специальных частных проблем типа проблемы установки или высших чувствований и обращения к методологическому анализу оснований психологической науки.

Этот шаг был сделан Д.Н.Узнадзе, который, проделав методологический анализ фундамента атомарной интроспективной психологии, выделил постулат непосредственности, являющийся исходной предпосылкой всей традиционной психологии. Искусственность конструкций, вынуждающих мысль исследователя двигаться в замкнутом круге сознания, неадекватность рассмотрения психики, обусловленная принятием постулата непосредственности, привели Д.Н.Узнадзе к постановке задачи о необходимости преодоления этого постулата, к идее о невозможности анализа сознания изнутри и, следовательно, к поиску такого посредующего двучленную схему анализа звена, которое само бы не принадлежало к категории явлений сознания. В процессе решения этой задачи была создана теория установки.

Быть может, некоторые другие идеи Д.Н.Узнадзе подвергнутся пересмотру, ибо это нормальная судьба всех живых теорий, но анализ постулата непосредственности и его роковых для психологии последствий, венчающая этот анализ идея опосредования двучленной схемы анализа через «подпсихическое» останутся непреходящей ценностью психологической науки, ее фундаментальной идеей.

В поисках «опосредующего» звена

Постановка задачи о необходимости преодоления «постулата непосредственности» определила весь дальнейший ход развития мысли Д.Н.Узнадзе. Примерно с 1910 г. он начинает поиски «опосредующего» звена, захватывающая картина которых открывается перед нами благодаря работам А.Е.Шерозия (Шерозия, 1969, 1973). В ходе этих поисков постепенно формируется понятие, которое в начале 1920 годов укрепляется в отечественной психологии под термином «установка».

Поиски «опосредующего» звена – среднего члена между физическим и психическим миром – вплоть до середины 1920 годов шли чисто в философском плане. Усилия Д.Н.Узнадзе были направлены на построение представлений о субстанции, порождающей психические явления и расположенной вне замкнутого круга сознания. Для дальнейшего понимания всего хода идей Д.Н.Узнадзе крайне важно осознать то, что логическое конструирование понятия, предназначенного для преодоления постулата непосредственности, постоянно опережало попытки подыскать «нечто», соответствующее этому понятию в реальном мире. Сначала были сформулированы признаки, которыми с точки зрения Д.Н.Узнадзе должна была обладать искомая субстанция. Попытаемся, ориентируясь на исследование А.Е.Шерозия, перечислить эти признаки.

1. Эта субстанция должна быть «посредником» и «принципом связи» как между физическим и психическим, так и между двумя психическими рядами. Только при этом условии она может быть предложена для преодоления постулата непосредственности.

2. Она должна быть не исключительно психическим, но и не исключительно физическим или физиологическим явлением. Подобный признак вводится потому, что введение чисто физического или психического звена не снимает постулата непосредственности.

3. В этой субстанции как в единстве должны быть представлены оба вида детерминации: физическая и психическая. Она должна быть чувствительной как к влияниям со стороны субъекта, так и со стороны объекта.

4. Она должна быть таким «переводчиком» событий, происходящих во внешнем мире, в психические явления, который сохранял бы адекватность физических воздействий.

5. Ее отличительным признаком должна быть целостность, неразложимость на отдельные элементы.

6. Через нее должно осуществляться воздействие на субъективные психические явления. Психические же явления, в свою очередь, могут только через нее оказывать влияние на физический мир.

7. Эта субстанция – необходимое условие поддержания жизни субъекта.

8. Она должна предшествовать психическим сознательным процессам и существовать до появления сознательной психики, так как сама сознательная психика необходимо развивается из этой субстанции.

Таков перечень признаков, которыми должна обладать «опосредующая» субстанция. Введение такой субстанции даст, по мнению Д.Н.Узнадзе, возможность преодолеть постулат непосредственности в любой его форме, будь то принцип «замкнутой каузальности природы» В.Вундта, гласящий, как известно, что психические следствия имеют в своей основе только психические причины, или принцип «психофизического взаимодействия» Г.Фехнера.

В развитии идеи Д.Н.Узнадзе об опосредующем звене можно вычленить два периода: период разработки представлений о «нейтральном состоянии сознания» и период разработки представлений об общей унитарной первичной установке.

Первым концептом, призванным выполнить функции «среднего» звена, было «нейтральное состояние сознания». Д.Н.Узнадзе постоянно пытался найти в действительности феномен, отвечающий сформулированным выше признакам «опосредующей» субстанции – прообраз первичной общей установки. В этом феномене субъективное и объективное, сливаясь, должны как бы гасить друг друга.

В поисках этого феномена Д.Н.Узнадзе останавливается на таком состоянии сознания, в котором как бы исчезает индивидуальность субъекта и которое было бы лучше всего охарактеризовать как «надындивидуальное видение мира»[3]. Д.Н.Узнадзе, обращаясь к самонаблюдению, дает описание этого феномена: «Вспомните такой момент, когда перед сном ваши чувства и думы, меняясь, теряют определенность и индивидуальность, но при этом с какой-то механической силой сохраняют все же свое различие» (Узнадзе, 1910 – цит. по Шерозия, 1969, с.241). Легко увидеть, что за подобными поисками отчетливо проступает количественная концепция сознания Ледда, и описываемое Д.Н.Узнадзе нейтральное состояние сознания – это не что иное, как «минимум» сознания, не имеющий принципиальных качественных отличий от других состояний сознания. Следовательно, понятие нейтрального состояния сознания не может быть использовано в качестве «среднего термина» для преодоления постулата непосредственности.

Более чем через десять лет, в 1923 г., Д.Н.Узнадзе были сделаны первые наброски теории установки в исследовании под названием «Impersonalia». В этом исследовании Д.Н.Узнадзе решительно отмежевывается от существующего в то время и лишенного положительных характеристик понятия «бессознательное» и выдвигает идею о субстанции, расположенной вне круга сознания – о «подпсихическом».

Под подпсихическим он понимает некоторое пограничное состояние, которое «…является все еще неведомой сферой, для которого совершенно чужды полюсы субъективного и объективного…». И далее: «Мы вынуждены признать, что влияние объективного на живое существо в этой подпсихической сфере вызывает соответствующее себе “изменение”, являющееся адекватным выражением объективного, поскольку, оно лишено субъективной природы. Но так как оно лишено и объективной природы, то в нашем сознании переводится на “язык” психики в виде психических процессов и, следовательно, становится основой этих синтезов» (Узнадзе, 1923 – цит. по Шерозия, 1969, с.161). Функция этой неведомой сферы проявляется и в том, что «…интенция к объекту, заложенная в переживании всякого восприятия, возможно опирается только на эту неведомую подпсихическую сферу» ([курсив мой. – А.А.]; Узнадзе, 1923 – цит. по Шерозия, 1969, с.355). Неведомая подпсихическая сфера – область абстракции, лишенная конкретного психологического наполнения. Это остро чувствует сам Д.Н.Узнадзе и в дальнейшем непрерывно пытается найти конкретную почву для этой неведомой субстанции. Он предпринимает шаги в этом направлении, вводя понятия «ситуации» и «биосферы».

При разработке гипотезы «ситуации», поясняющей содержание подпсихического, неведомая сфера начинает приобретать конкретные психологические черты. Прежде всего, чтобы не возникло недоразумений, Д.Н.Узнадзе проводит резкое разграничение между «ситуацией» и внешней действительностью. В понимании Д.Н.Узнадзе ситуация – это не чисто внешний раздражитель или комплекс раздражителей, т. е. не объективное обстоятельство. С его точки зрения объективное обстоятельство лишь тогда может стать причиной поведения живого существа, когда оно отвечает сиюминутному состоянию, «расположению» этого существа. Тем самым Д.Н.Узнадзе вводит внутреннюю детерминацию в форме сиюминутного состояния, «расположения» или потребности субъекта, обогащая двучленную схему анализа, за которой скрывается «постулат непосредственности». Он замечает, что в зависимости от потребности меняется и ситуация – единство этой потребности и соответствующего ей внешнего раздражителя (Узнадзе, 1925). Но как потребность и соответствующий ей раздражитель, субъективное и объективное, могут выступить в единстве? Каким образом происходит превращение внешнего агента в ситуацию? Относится ли ситуация к числу психических моментов? Откуда берется интенция к объекту, опирающаяся на неведомую подпсихическую сферу? Все эти вопросы повисают в воздухе. И тут Д.Н.Узнадзе прибегает к понятию «биосфера», которое он отождествляет с «принципом жизни» или «жизнедеятельностью» (Шерозия, 1969). Понятие «биосфера» фиксирует несколько моментов. Первый заключается в том, что подпсихическое – это ни в коей мере не психическая, но и не чисто физическая реальность. Второй момент подчеркивает то, что подпсихическое представляет собой необходимую ступень развития, предшествующую сознательной психике. И третий момент олицетворяет интерес создателя теории установки к вопросу о связи между «жизнедеятельностью», «принципом жизни» и «ситуацией». Д.Н.Узнадзе отмечает: «Если в основе целесообразности лежит только расположение объединенного в одно целое объективного и субъективного, то выходит, что оно и есть принцип жизни. Поэтому, думаем, мы в полном праве признать, что в его лице мы имеем дело с до сих пор неведомой сферой действительности, которую можно назвать биосферой. Все то, что подразумевается под названием “ситуации”или объединенного в одно целое расположения, надо думать, есть вызванное в биосфере положение. Неудивительно поэтому, что задача разрешается прежде, чем живое существо осуществит ее в виде разных действий. Неудивительно и то, что наглядное поведение живого существа должно происходить под руководством биосферы…» (Узнадзе, 1925 – цит. по Шерозия, 1969, с.261). Приведенный выше отрывок из работы Д.Н.Узнадзе не оставляет сомнений в том, что «состояние ситуации», в котором вставшая перед субъектом задача дана как одно целое расположение, признается фактором, лежащим в основе целесообразности и соответственно направленности поведения. Несомненно и другое: задача, представленная в ситуации и содержащая в перспективе поступки живого существа, отождествляется с жизнедеятельностью. Но ситуация, которая на следующем этапе развития теории Д.Н.Узнадзе превратится в «установку», получив еще более конкретное выражение, есть фактор и условие жизнедеятельности, но никак не сама жизнедеятельность!

В дальнейшем Д.Н.Узнадзе никогда больше не возвращался к феномену «биосферы», к «биосферному» варианту преодоления постулата непосредственности. Однако именно на этом этапе развития представлений об установке впервые пересеклись категории деятельности и установки, и категория установки, если так можно выразиться, «поглотила» категорию деятельности. К последствиям этого события нам еще неоднократно предстоит вернуться.

Анализ понятия «ситуация» в теории Д.Н.Узнадзе показывает, что этим понятием обозначена вставшая перед субъектом, но не данная ему в сознании задача. Эта задача уже решена в том смысле, что она в потенции содержит свое решение и тем самым является основой свободного выбора дальнейших поступков и реакций живого существа, основой целенаправленного избирательного поведения. «Все, к чему сознание стремится, все, что оно в конце концов нам дает, по существу уже представлено в подпсихическом. Разница только в том, что там оно представлено in nuce…» (Узнадзе, 1925 – цит. по Шерозия, 1969, с.261). В 1920 годы мысль о том, что то, к чему сознание стремится, т. е. цель действия, представлена до наступления этого действия в подпсихическом, причина позднее следствия, могла показаться кощунственной и противоречащей материалистическому пониманию психики. Однако в наше время после появления работ Н.Винера, Н.А.Бернштейна и П.К.Анохина представления о цели как ключевом моменте регулирования, определяющем относительную устойчивость и направленность поведения в непрерывно меняющемся потоке воздействий различных раздражителей на организм, прочно заняли свое место в науке о поведении. В связи с этим есть все основания назвать Д.Н.Узнадзе одним из предвестников этих представлений в психологии.

В поисках «опосредующего звена» формируются представления об установке. Весь ход этих поисков, а также «задача» Узнадзе позволяют сделать следующие заключения: постановка задачи о преодолении постулата непосредственности и рассмотрение различных способов ее решения в исследованиях Д.Н.Узнадзе, предшествовавших экспериментальному анализу установки, позволяют резко противопоставить в методологическом плане концепцию Д.Н.Узнадзе всем вариантам понимания установки, существующим в психологии. В этом плане попытки вычертить прямую линию развития проблемы установки, скажем, от психофизической теории установки К.Марбе, детерминирующей тенденции Н.Аха, когнитивного ожидания Э.Толмена или установки Д.Хебба до теории установки Д.Н.Узнадзе (Колбановский, 1955; Бжалава, 1966) являются неоправданными в принципе. Ограниченность подобных попыток состоит прежде всего в том, что содержание опосредующей субстанции, фиксируемой Д.Н.Узнадзе в 1920 годы термином «установка», не имеет ничего общего с содержанием, стоящим за этим термином, например, у К.Марбе, относящего установку к субъективным явлениям. В отличие же от Э.Толмена и Д.Хебба, направляющих свои усилия на анализ «центрального процесса» (установки, когнитивного ожидания и т. д.) – промежуточной переменной и пытающихся, по выражению У.Рейтмана, «выманить зверя из укрытия» (Рейтман, 1968), Д.Н.Узнадзе уже самой постановкой «задачи» и формулировкой признаков «опосредующей» субстанции показывает, что попытки искать этого «зверя» внутри замкнутого круга сознания или в физиологических механизмах мозга обречены на неудачу, так как постулат непосредственности не может быть преодолен изнутри.

Д.Н.Узнадзе и ведущие представители теории деятельности (см., например, Выготский, 1960; Леонтьев А.Н., 1975) решали общую задачу – задачу преодоления постулата непосредственности и вытекающей из него двучленной схемы анализа психических процессов: воздействие объекта – изменение текущих состояний субъекта. В одном случае в качестве среднего звена – субстанции, порождающей психические явления, – предлагается «подпсихическое» – первичная установка, в другом – предметная деятельность. Общность задачи, а также признаков опосредующей субстанции дают право на сопоставление этих вариантов ее решения.

В том случае, если понятие первичной установки наделяется признаками опосредующей субстанции, оно альтернативно категории деятельности, т. е. Д.Н.Узнадзе и А.Н.Леонтьев предлагают прямо противоположные варианты решения задачи о преодолении постулата непосредственности.

В ходе поисков «опосредующей» субстанций возникает разрыв между абстрактным содержанием, вкладываемым Д.Н.Узнадзе в понятие «установка», и конкретно-психологическим наполнением этого понятия. Вследствие этого в понятие «первичная установка» вкладываются два относительно самостоятельных значения: некоторое абстрактное содержание, которым должно обладать это понятие, чтобы выполнить функцию «опосредующего» звена, и конкретно-психологическое содержание первичной установки как фактора целенаправленной деятельности. Разрыв между абстрактным и конкретно-психологическим содержанием понятия «первичная установка» по мере экспериментальной разработки самой теории установки все углубляется и приводит к ряду парадоксов, которые, как будет показано далее, могут быть преодолены лишь ценой отказа от понимания первичной установки как опосредующего звена.

Некоторые парадоксы проблемы первичной установки

Вопрос о «первичности» установки, установочного отражения до сих пор остается дискуссионным, так как он является камнем преткновения на пути разрешения проблемы отношений между установкой и деятельностью. Дискуссия о «первичности» установки – это, по существу, дискуссия о категории, лежащей в основе психических явлений. С нашей точки зрения обсуждение альтернативы «первичная установка» или «деятельность», прозвучавшей во всех выступлениях на совещании по проблеме установки в 1955 г. и в несколько более смягченных формах продолжающей звучать и по сей день, выиграет, если будет переведено на почву исторического анализа содержания понятия «первичная установка».

В 1941 г. в исследовании «Основные положения теории установки» Д.Н.Узнадзе дает определение первичной установки. Он пишет, что установка – это «…своего рода целостное отражение, на почве которого может возникнуть или созерцательное, или действенное отражение. Оно заключается в своеобразном налаживании, настройке субъекта, его готовности… к тому, чтобы в нем проявились именно те психические или моторные акты, которые обеспечат адекватное ситуации созерцательное или действенное отражение. Оно является, так сказать, “установочным отражением”. Содержание психики субъекта и вообще всего его поведения следует признать реализацией этой установки и, следовательно, вторичным явлением» (цит. по Бжалава, 1966). Это определение, будучи взято само по себе, оставляет возможность для свободы интерпретации. Какой смысл, например, вкладывает Д.Н.Узнадзе в термин «психическое», которое всегда вторично по отношению к установке? Что он имеет в виду, говоря о первичности установки? Чтобы ответить на эти вопросы и устранить излишние степени свободы в интерпретации этого определения, достаточно восстановить исторический контекст. Д.Н.Узнадзе, анализируя представления традиционной психологии, неоднократно подчеркивал, что ее представители отождествляли сознание и психику. В сознании современного психолога мысль о том, что психика не сводится к сознанию, укрепилась столь прочно, что он автоматически подставляет иной смысл в термин «психическое» в определении Д.Н.Узнадзе, забывая порой, что в начале века такое понимание вовсе не относилось к классу банальных. Тогда «…для большинства философски образованных людей идея психического, которое одновременно не было бы сознательным, до такой степени непонятна, что представляется им абсурдной и несовместимой с простой логикой» (Фрейд, 1925, с.5). Правда, Д.Н.Узнадзе упоминает о существовании направления, которое обращается к проблеме бессознательного – о психоанализе З.Фрейда. Но, по справедливому мнению Узнадзе, концепция Фрейда ни в коей мере не меняет действительного положения вещей в картине представлений традиционной психологии, поскольку «бессознательное» у Фрейда – это негативно определенное сознательное. И только. Рационализовав таким способом «бессознательное» в психоаналитической теории, Узнадзе устраняет любые возражения против своего тезиса, согласно которому в традиционной психологии «…все психическое сознательно, и то, что сознательно, является по необходимости и психическим» (Узнадзе, 1966). Все это наталкивает на мысль, что, по-видимому, говоря о первичности установки по отношению к психике, Д.Н.Узнадзе подразумевал психику в смысле традиционной психологии, т. е. психику как явление сознания. Более того, в своих ранних работах он неоднократно акцентировал внимание на том, что признак сознания является основным признаком психического: «…какое мы имеем право называть психическим нечто такое, что совершенно лишено основного качества психического – сознания» (1925; цит. по Бочоришвили, 1966, с.153). «Первичность» установки и мыслилась Д.Н.Узнадзе как прямая противоположность первичной данности явлений сознания, которые считались основными и единственными объектами изучения в традиционной психологии. В этом и вся методологическая нагрузка «первичности» установки в исследованиях Д.Н.Узнадзе, стоящего не перед альтернативой «установка или деятельность», а перед другим исторически совершенно оправданным вопросом: либо первичность, непосредственная данность субъективных переживаний и, как следствие признания этой «первичности» единственным объектом исследования, бесконечные странствия внутри круга сознания; либо попытка прорвать обычные границы психики и «…констатировать наличие чего-нибудь принципиально отличного [курсив мой. – А.А.]от всего того, что традиционно было установлено в ней» (Узнадзе, 1961, с.170). Таким образом, «первичность» в смысле Д.Н.Узнадзе и следует понимать как оппозиционное понятие по отношению к «первичности» в смысле непосредственной данности явлений сознания. При таком содержании «первичности» становится понятной та страстность, с которой Д.Н.Узнадзе настаивал на положении о «первичности» и бессознательности установки. Ведь если бы установка была вторична по отношению к психическому, то ее введение ничего бы не дало для решения задачи преодоления постулата непосредственности. До этого момента анализировался лишь один из аспектов понятия «первичная установка», а именно то содержание, которому должно удовлетворять это понятие, чтобы выступить в функции «среднего термина». Из сказанного выше вытекает, что под «первичностью» в теории установки Д.Н.Узнадзе прежде всего имеется в виду «первичность» по отношению к сознательной психике.

Если же мы тем не менее вслед за некоторыми авторами предположим (см., например, Бжалава, 1971), что установка первична по отношению к любым формам поведения вообще, появляется до поведения и, следовательно, любые уровни деятельности являются производными от установки, ее peaлизацией, то при переходе к конкретно-психологическому содержанию понятия установки как тенденции, готовности к определенному действию столкнемся с серьезными трудностями.

Во-первых, признание примата установки над деятельностью не только в функциональном, но и в генетическом аспекте приводит к нивелированию всякого отличия установки от «либидо» З.Фрейда, «стремления к власти» А.Адлера или тенденции, влечения иррационалистической философии, согласно которой человеческая деятельность и есть лишь реализация некоей человеческой «самости». «Мы знаем об этой “самости” лишь… по тем следам, которые она оставляет в реальных эмпирических поступках человека. Теоретически ее можно представить как тенденцию к чему-то, возможность чего-то. Практически же она существует только в своих символических облачениях – в действиях и поступках человека» (Кузьмина, 1969, с.288). Признание установки первичной в этом смысле означало бы сведение ее исключительно к внутренней детерминации и противоречило бы аксиоматическим положениям Д.Н.Узнадзе о необходимости для возникновения установки ситуации удовлетворения потребности и об установке как единстве двух видов детерминации. И не случайно Д.Н.Узнадзе, словно предвидя попытки неоправданного сближения его теории установки с некоторыми идеалистическими концепциями (Колбановский, 1955; Рудик, 1955), парирует их: «…Установка является соответствующей объективному положению вещей модификацией живого существа, отражением в нем как в целом объективного положения вещей. Для понятия же установки именно это и имеет существенное значение, и без этого указанное понятие не имело бы никакой ценности для психологии» (1940; цит. по Шерозия, 1969, с.191). Эта мысль Д.Н.Узнадзе заставляет усомниться в приписываемом установке примате над деятельностью и превращении ее в некоторую внутреннюю силу, напор, импульс, порождающий деятельность.

Во-вторых, при таком понимании «первичности» установки исследователь, решая вопрос об отношениях между восприятием и установкой, неминуемо попадает в заколдованный круг.

Парадокс состоит в следующем: необходимыми условиями возникновения установки являются потребность и ситуация удовлетворения потребности. Ситуация удовлетворения потребности только в том случае выступает как условие возникновения установки, если она воспринята субъектом, но любой акт восприятия, согласно теории Д.Н.Узнадзе, предполагает существование установки. Иными словами, для того чтобы возникла установка, должна быть отражена ситуация удовлетворения потребности, но ситуация не может быть отражена без установки.

Рассмотрим несколько попыток преодоления этого парадокса. Первая попытка – это попросту откровенный отказ от решения вопроса об отношениях между восприятием и установкой, выступивший, по мнению Ф.В.Бассина, в исследовании Д.Миллера, Ю.Галантера и К.Прибрама, в форме вопроса об отношении между Планами и поведением (Бассин, 1966). Упомянутые авторы отделываются от решения этого вопроса изящным замечанием: «Наше отношение к вопросу, откуда берутся Планы, напоминает отношение бостонских дам к своим шляпам: “Моя дорогая, мы не получаем наши шляпы, у нас они есть”» (Миллер, Галантер, Прибрам, 1966, с.194). Подобная нейтральность к проблеме взаимоотношения между планом и поведением не проходит даром. Она не замедляет проявиться в том, что для объяснения иерархии компонентов деятельности авторы ссылаются на иерархию T – O—T – E[4]. «Операциональные компоненты схемы T – O—T – E сами могут быть элементами этой схемы. Иначе говоря, схема T – O—T – E включает как стратегические, так и тактические элементы поведения. Таким образом, операциональная фаза системы T – O—T – E более высокого порядка может сама состоять из цепи других подобных же систем, а каждая из последних, в свою очередь, может содержать ряды таких же подчиненных единиц и т. д.» (Там же, с.48). Такого рода объяснение иерархической структуры поведения через иерархическую систему T – O—T – E представляет, по справедливому замечанию Ф.В.Бассина, логическое соскальзывание, очень напоминающее ошибку типа petitio principii: «Если фактом, который подлежит объяснению, является иерархическая структура поведения, а каждый из компонентов этой структуры организован по схеме ТОТЕ, то разве не очевидно, что существование иерархии ТОТЕ заранее предрешается объясняемым фактом и что оно поэтому является лишь оборотной стороной этого факта, его отражением, следствием, но никак не может служить его объяснением!» (1966, с.10). Но дело не исчерпывается только одной этой логической ошибкой. Попытка объяснить иерархию деятельности через иерархию лежащих в ее основе регуляционных механизмов вступает в противоречие с ходом развития регуляционных механизмов и поведения в филогенезе, поскольку поведение постоянно опережает в филогенезе формирование этих механизмов. Так, например, Н.А.Бернштейн, анализируя филогенез движений, обрисовывает те отношения, которые складываются в ходе филогенеза между центральными замыкательными системами и эффекторикой. Тщательно прослеживая эволюцию движения, он показывает, что исторически центральные замыкательные системы служили «подсобными для подсобных» и руководящая роль досталась им сравнительно недавно. В эволюции организм, вынужденный постоянно решать все новые классы задач, возникающие в изменяющейся среде, развивает свою эффекторику, и когда старый уровень управления оказывается не в силах справиться с эволюционирующим эффекторным аппаратом, происходит качественный скачок, рождается новый уровень управления движениями (Бернштейн, 1947). Следовательно, в филогенезе мы видим нечто противоположное тому, что предлагают Д.Миллер, Ю.Галантер и К.Прибрам: не иерархия регулирующих механизмов задает иерархию деятельности, а, наоборот, в филогенезе деятельность «строит для себя» иерархический аппарат управления. Тут мы должны оговориться во избежание возможных недоразумений. При исследовании вопроса об отношениях между деятельностью и установкой всегда необходимо четко различать два аспекта рассмотрения: генетический и функциональный. Сказанное выше целиком и полностью относится к генетическому аспекту рассмотрения, но отсюда ни в коем случае не вытекает, что и в функциональном аспекте наблюдается аналогичная картина взаимоотношений между установкой и деятельностью. Напротив, в функциональном аспекте установка, сформировавшаяся в предшествующей деятельности, может вести деятельность и определять ее устойчивость.

Вторая попытка преодоления парадокса принадлежит Ш.Н.Чхартишвили. Для выхода из создавшегося в теории установки затруднительного положения он обращается к теории отражения. Если рассмотреть живое существо только как вещь, как физический предмет, то оно, как и любой физический предмет, отражает воздействия из внешней среды. В виде физического отражения, присущего всем уровням организации материи, в установку и входит объективный фактор – ситуация удовлетворения потребности, – оставляя след в организме наряду с другими физическими воздействиями. При появлении в организме потребности он становится чувствительным именно по отношению к тем физическим воздействиям, которые связаны с этой потребностью. «Когда в динамическое состояние живого существа, созданное определенной потребностью, попадает физическое отражение того предмета или той ситуации, которые могут удовлетворить эту потребность, то тогда оно, так сказать, “оживает”, теряет характер простого физического отражения и вместе с потребностью переходит в состояние установки, восходит, возвышается до установочного состояния» (Чхартишвили, 1971, с.147). Ш.Н.Чхартишвили приходит к выводу, что материальным базисом установочного отражения везде и всюду является физическое отражение и, следовательно, нет надобности для допущения какого бы то ни было восприятия, предшествовавшего возникновению установки. Положение о том, что в основе установочного отражения лежит физическое отражение, представляется правильным, но… и оно не дает выхода из парадоксальной ситуации, поскольку физическое отражение в снятом виде содержится во всех уровнях отражения. Бесспорно, что оно является, в том числе, и базисом установочного отражения. Однако из этого бесспорного положения никак не следует, что указанная выше особенность установочного отражения по отношению к физическому есть особенность, специфичная именно для установочного отражения.

И, наконец, третья попытка выхода из заколдованного круга взаимоотношений между восприятием и установкой. Ее автор – Д.Н.Узнадзе. Для того чтобы выйти из парадоксальной ситуации, Д.Н.Узнадзе вводит третий фактор возникновения первичной установки, помимо двух основных: потребности и ситуации удовлетворения потребности. «Мы должны признать, – пишет Д.Н.Узнадзе, – что в случаях актуальности какой-нибудь потребности и наличия объекта как условия ее удовлетворения субъект в первую очередь, должен заметить, должен “воспринять” этот объект, чтобы затем, получив установку, быть в состоянии обратиться к соответствующим актам деятельности, рассчитанной на удовлетворение потребности. Словом, получается, что “восприятие” объектов, касающихся поведения, возникает раньше, чем установка на это поведение» (Узнадзе, 1961, с.172). Таким образом, третьим фактором возникновения первичной установки является «особое восприятие», которое Д.Н.Узнадзе, чтобы отличить его от восприятия, направляемого установкой, называет замечанием. По мнению Д.Н.Узнадзе, существуют три ступени развития восприятия: ступень замечания, ступень восприятия и ступень объективации, присущая исключительно человеку. Ступень замечания – самая примитивная ступень восприятия, представляющая по своему содержанию раздражение не субъекта как целого, а лишь его чувственных органов. Но вопрос в данном случае не столько в том, что конкретно Д.Н.Узнадзе понимал под «замечанием». Суть дела прежде всего заключается в том, что возникновению первичной установки всегда должна предшествовать какая-то, пусть самая примитивная, но работа – говоря словами А.Н.Леонтьева, работа всегда должна быть (1965, с.29).

Таким образом, Д.Н.Узнадзе находит выход из создавшегося парадоксального положения в отношениях между установкой и восприятием. Он допускает существование некоторой предварительной активности, некоторой работы, предшествующей возникновению первичной установки. Подобное допущение, введенное Д.Н.Узнадзе, имеет принципиальное значение, поскольку доказывает, что сам создатель теории установки не исключал возможности существования активности, предшествовавшей возникновению первичной установки.

Итак, мы можем сделать следующие выводы.

– При исследовании первичной установки следует различать два плана анализа этого понятия: методологический и онтологический. При рассмотрении первичной установки в методологическом плане в поле зрения попадают те свойства первичной установки, которыми она наделяется, чтобы выступить в качестве опосредующего звена, необходимого для разрешения задачи преодоления постулата непосредственности. Говоря об онтологическом плане рассмотрения, мы имеем в виду те реальные признаки, которыми обладает явление, названное первичной установкой.

– В методологическом плане «первичность» установки в момент возникновения этого понятия означала прежде всего «первичность» по отношению к психике, отождествляемой в традиционной психологии с сознанием. Лишь в более поздний период в понимание «первичности» установки был вложен иной смысл: «первичность» по отношению к деятельности. Такой перенос не является случайным, а закономерно вытекает из абстрактного понимания первичной установки как опосредующей субстанции.

– Подчеркивание Д.Н.Узнадзе принципиальной бессознательности установки было обусловлено задачей преодоления постулата непосредственности. Принципиальная бессознательность как характеристика установки в системе Д.Н.Узнадзе – это не что иное, как иносказание требования выйти за пределы замкнутого круга сознания.

– В онтологическом плане попытки считать установку первичной по отношению к деятельности приводят к парадоксам, подобным разобранному выше парадоксу, возникающему между установкой и восприятием: установка возникает до любой деятельности, в том числе и до восприятия, но для возникновения установки необходимо восприятие ситуации удовлетворения потребности. В поисках выхода из заколдованного круга «установка – восприятие» Д.Н.Узнадзе оказывается вынужденным допустить наличие некоторой активности, «предварительного замечания», и тем самым деятельности, предшествующей возникновению установки. Но это допущение, углубляющее представления о реальных условиях возникновения готовности к определенным образом направленной деятельности, рассогласуется с пониманием установки как опосредующей субстанции.

– Допущение активности, «предварительного замечания», в качестве третьего фактора возникновения установки приводит к введению деятельности в схему возникновения установки, но деятельности только как одного из условий, рядоположенного с двумя другими условиями – потребностью и ситуацией удовлетворения потребности.

Онтологический статус первичной установки

Вопрос о том, какое реальное психологическое явление стоит за понятием «первичная установка», нуждается в специальном анализе, так как конкретно-психологическое содержание первичной установки завуалировано абстрактным содержанием этого понятия. Некоторые авторы, имея в виду абстрактное содержание понятия «первичная установка», склонны полагать, что оно вообще не поддается непосредственному экспериментальному исследованию. Так, например, А.Е.Шерозия, совершенно справедливо отмечая, что через понятие первичной установки проходит линия водораздела между исследованиями установки в школе Д.Н.Узнадзе и в зарубежной психологии, отстаивает точку зрения о принципиальной невозможности прямого экспериментального изучения первичной установки. По мнению А.Е.Шерозии (1969, 1973), о свойствах первичной установки, являющейся объяснительным принципом психологической науки, возможно судить лишь опосредованно, через данные, полученные при изучении вторичной фиксированной установки. Так что же такое первичная установка – универсальный абстрактный принцип, неведомая подпсихическая сфера или же конкретно-психологическое явление, играющее вполне определенную роль в деятельности субъекта? Уход от ответа на этот вопрос не только возведет альтернативу «деятельность или установка» в ранг вечных проблем, но и даст широкие возможности для превращения первичной установки то в динамический стереотип, то в информационную модель, то в акцептор действия. Отмечая факт существования подобных превращений, противоречащих представлениям о первичной установке как об опосредующей субстанции, мы вовсе не считаем их случайностью или недоразумением. Напротив, мы полагаем, что у таких авторов, как А.С.Прангишвили и И.Т.Бжалава, принимающих указанные понятия в качестве синонимов установки, были на то реальные основания. Но это никак не снимает поставленных выше вопросов, а лишь заостряет их, побуждая отыскивать эти основания. И одним из неизбежных шагов на пути этих поисков является исследование конкретно-психологического содержания, вкладываемого в понятие «первичная установка».

В исследованиях Д.Н.Узнадзе встречается описание явления, стоящего за первичной установкой. Обращаясь к хорошо знакомой каждому из нас ситуации, он приводит следующий пример. «Скажем, я чувствую сильную жажду, и в этом состоянии я прохожу мимо места продажи прохладительных напитков, мимо которого, впрочем, мне приходилось проходить ежедневно по нескольку раз. На этот раз я чувствую, что вид напитков привлекает, как бы тянет меня к себе. Подчиняясь этому влечению, я останавливаюсь и заказываю себе воду, которая кажется сейчас мне наиболее привлекательной. Лишь только я удовлетворяю жажду, вода сейчас же теряет для меня привлекательную силу, и если я в таком состоянии прохожу около того места, оно остается вне моего интереса, или же бывает, что я его не замечаю вовсе» (Узнадзе, 1961, с.169).

Явление притяжения со стороны предметов, «побуждающего характера» предметов неоднократно описывалось в художественной литературе. Оно вовсе не обязательно сопровождается осознанием, как в приведенном выше примере. Иногда и потребность и сам ее предмет не выступают в сознании человека, но тем не менее властно определяют его поступки, «притягивают» человека к себе. Так, герой романа «Преступление и наказание» Раскольников, намеревающийся пойти в полицейскую контору, вдруг находит себя у того места, где им было совершено убийство старухи-ростовщицы. «В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была уже в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом через две улицы, – может быть, без всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще потянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг, как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у того дома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил. Неотразимое и необъяснимое желание повлекло его» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание). Мы видим, как какая-то непонятная сила влечет Раскольникова к месту преступления, и она, эта сила, словно действует помимо него. Два описанных случая глубоко отличны, но в них есть одна общая особенность, которая и становится центром интереса Д.Н.Узнадзе. При наличии некоторой потребности вещь, могущая удовлетворить субъекта, влечет его к себе и побуждает совершить акт, «требуемый» этой вещью и приводящий к удовлетворению потребности. Пусть в одном случае эта вещь – самый банальный стакан воды, а в другом – место преступления; пусть в одном случае состояние, вызванное потребностью и ее предметом, осознается, а в другом скрыто от человека, – все эти различия не должны укрыть общей особенности этих ситуаций. В обоих случаях специфическое состояние, возникшее у субъекта при наличии потребности и ее предмета, выражается в направленности, готовности к совершению определенного акта, отвечающего потребности, т. е. в установке.

На явление, описываемое понятием «установка», психологи не раз обращали внимание. В частности К.Левин исследовал «побуждающий характер» предметов (Aufforderungscharakter). Однако, как отмечает Д.Н.Узнадзе, это явление не было понято и использовано в науке в должной мере, несмотря на то, что оно имеет первостепенное значение для понимания поведения. В исследовании этого явления Д.Н.Узнадзе видит основную проблему психологии: «…Анализ психической деятельности должен начинаться в первую очередь с изучения модификации активного субъекта как целого, с изучения его установки» (1961, с.171).

Последуем за Д.Н.Узнадзе и попытаемся разобраться, как возникает установка, какую роль она играет в психической деятельности. При этом постоянно будем иметь в виду не абстрактное содержание первичной установки как неведомой подпсихической сферы, посредующей психические и физические явления, а тот конкретный феномен готовности, вызываемой потребностью, нашедшей свой предмет, который только что был описан. Вопрос о возникновении первичной установки, в свою очередь, разбивается на два более частных вопроса: о связи потребности и установки и о связи установки с ситуацией удовлетворения потребности.

Рассмотрим вопрос о связи потребности и установки. Потребность определяется Д.Н.Узнадзе (1966) как психофизическое состояние организма, выражающее нужду в чем-то, лежащем вне его. Если бы у организма не возникало потребностей, то он бы оставался недвижим. Потребность дает импульсы к активности, вносит в установку тенденцию перехода к активности, тем самым обусловливая одну из основных особенностей первичной установки – ее динамичность.

При самой разнообразной трактовке потребностей в психологии динамическая, побуждающая функция потребностей является общепризнанной. Д.Н.Узнадзе, описывая вклад потребности в возникновение установки, отмечает: «Среда сама по себе не дает субъекту никакого стимула действия, если он совершенно лишен потребности, удовлетворение которой стало бы возможно в условиях этой среды. Среда превращается в ситуацию того или иного нашего действия лишь сообразно тому, какой мы обладаем потребностью, устанавливая с ней взаимоотношения» (1940, с.74 – цит. по Шерозия, 1973). Взаимоотношения со средой, в ходе которых происходит превращение этой среды в ситуацию удовлетворения потребности, осуществляются в процессе активности, побуждаемой потребностью. Эта активность понимается Д.Н.Узнадзе не только как прием, гарантирующий организму средства удовлетворения потребности, но и как источник, благодаря которому появляется возможность непосредственного удовлетворения потребности. До тех пор, пока в среде не найдены средства удовлетворения потребности, потребность «неиндивидуализирована», не наполнена, у субъекта нет установки. А это значит, что первично субъект никогда не подступает к действительности с уже готовой, сложившейся установкой! «Установка возникает у него в самом процессе воздействия этой действительности и дает возможность переживать и осуществлять поведение соответственно ей» (Узнадзе, 1940, с.74 – цит. по Шерозия, 1973). Допустим, что субъект впервые в своей жизни испытывает какую-либо потребность, и у него нет возможности опереться на прошлый опыт. Первое, что он должен предпринять, – это начать поиск тех средств, которые бы позволили ему удовлетворить потребность. Пока не найдены эти средства, пока среда не превратилась в ситуацию удовлетворения потребности, нет никаких оснований говорить о наличии у субъекта установки. Мы особо акцентируем внимание на этих положениях, чтобы оттенить кардинальный и, к сожалению, часто забываемый факт: до того, как в процессе активности не будут найдены средства удовлетворения потребности, до поведения установки не возникает! Мысль Д.Н.Узнадзе об активности – источнике средств удовлетворения потребности, – будучи доведена до своего логического завершения, принимает следующую форму: активность – источник возникновения установки. Активность и есть та субстанция, в которой происходит «встреча» субъективного иобъективного видов детерминации, потребности и ситуации ее удовлетворения и, следовательно, рождается установка.

«Установку создает не только потребность и не только объективная ситуация. Для того чтобы возникла установка, необходима встреча потребности с объективной ситуацией, содержащей условия ее удовлетворения» [курсив мой. – А.А.] (Узнадзе, 1940 – цит. по Шерозия, 1973). В современных исследованиях, в частности в искусных экспериментах этологов, тщательно изучен процесс изменения активности, происходящей после «встречи» потребности с ее предметом (Лоренц, 1970; Тинберген, 1969). До «встречи» с потребностью активность носит разлитой ненаправленный характер; после «встречи» она приобретает устойчивую направленность, которая порой, особенно у животных, стоящих на низких уровнях биологической эволюции, оборачивается инертностью.

Подобная устойчивая направленность поведения является, по мнению Н.Ю.Войтониса, первым шагом к освобождению организмов от обязательного подчинения факторам среды данного момента и составляет необходимую психологическую предпосылку биологической эволюции (Войтонис, 1949).

В теории деятельности акт встречи потребности с ее предметом рассматривается как один из самых важных моментов в становлении поведения. «В психологии потребностей нужно с самого начала исходить из следующего капитального различия: различия потребности как внутреннего условия, как одной из обязательных предпосылок деятельности, и потребности как того, что направляет и регулирует конкретную деятельность субъекта в предметной среде… Лишь в результате “встречи” потребности с отвечающим ей предметом она впервые становится способной направлять и регулировать деятельность.

Встреча потребности с предметом есть акт чрезвычайный, акт опредмечивания потребности – “наполнения” ее содержанием, которое черпается из окружающего мира. Это и переводит потребность на собственно психологический уровень» (Леонтьев А.Н., 1975, с.88).

Мы считаем, что различение потребности как одной из обязательных предпосылок деятельности и потребности как того, что направляет и регулирует деятельность, нашло свое отражение в теории Д.Н.Узнадзе. Однако представление о первичной установке как об опосредующей субстанции помешало создателю теории установки с достаточной определенностью эксплицировать реально заложенное в его концепции различение потребности до «встречи» с предметом и потребности после «встречи» с предметом. Ведь в действительности Д.Н.Узнадзе показывает, что о психологическом содержании потребности может идти речь лишь тогда случае, когда она «встречается» в ходе активности со «своим» предметом и вводит особое психологическое понятие, указывающее на состояние субъекта как целого после «встречи» потребности с ее предметом, выражающее готовность к деятельности, направленной на этот предмет. Он обозначает это состояние термином «установка».

До этого момента анализировались отношения между потребностью и установкой. Далее нам следует рассмотреть вопрос о вкладе в установку ее объективного фактора – ситуации удовлетворения потребности. Однако этот вопрос теснейшим образом связан с проблемой взаимоотношения поведения и установки в концепции Д.Н.Узнадзе, и поэтому он будет рассмотрен в контексте этой проблемы.

Анализ онтологического статуса понятия первичной установки привел нас к следующим выводам.

– За понятием «первичная установка» в концепции Д.Н.Узнадзе стоит конкретно-психологическое явление, известное в психологии под именем феномена «побуждающего характера» предметов.

– В процессе возникновения первичной установки можно выделить три момента: потребность (предпосылка возникновения деятельности), активность и ситуация удовлетворения потребности. Первый и третий моменты образуют некоторое единство лишь в процессе активности, которая и является основным источником возникновения установки. Отсюда следует, что первичная установка представляет собой не что иное, как момент деятельности субъекта.

– В концептуальном аппарате теории установки представляется возможным выделить по отношению к деятельности две формы потребностей:

а) потребность до «встречи» с предметом ее удовлетворения – условие и предпосылка возникновения деятельности;

б) потребность после «встречи» со своим предметом – установка, направляющая процесс деятельности.

Установка и ее связь с поведением. Попытки систематизации различных форм установок в школе Д.Н.Узнадзе

Несмотря на то что вопрос о связи объективного фактора, вызывающего установку, поведения и установки прямо не вставал в школе Д.Н.Узнадзе, попытки анализа самой установки, ее различных форм, взаимоотношений между первичной и фиксированной установками приводили к нему исследователей. Логика исследования явлений установки сталкивалась с логикой исследования установки как опосредующей субстанции, окольными путями выводя на деятельность, в которой только и существует установка. Анализ исследований по установке, приводящих к вопросу о связи объективного фактора, вызывающего установку, поведения и установки, позволяет, как будет показано далее, наметить перспективы решения задачи о месте установки в деятельности субъекта.

Наиболее ярко этот вопрос выступил в теоретическом исследовании Д.Н.Узнадзе, посвященном проблеме роли мотива в волевом поведении. Д.Н.Узнадзе проводит анализ этой проблемы на примере ситуации, хорошо известной каждому человеку. Представьте себе, что вы возвращаетесь после загруженного дня домой и собираетесь в соответствии с заранее намеченным планом приняться за работу. В это мгновение раздается телефонный звонок. Ваш знакомый сообщает, что ему удалось раздобыть пару билетов на редкий концерт. И тут начинается… В вас рождаются две противоборствующие тенденции: пойти на концерт или остаться поработать дома. Вам хочется пойти на концерт, вы мысленно взвешиваете все «за» и «против», представляете тот груз работы, который навалится на вас, если вы отважитесь на этот поступок, и в конце концов принимаете решение остаться дома. Вы остаетесь дома, так как в свете чего-то (?) ваша работа приобретает для вас гораздо большую ценность (Узнадзе, 1966).

Именно осознание этой ценности и есть мотив вашего поведения. Так или примерно так сказал бы представитель традиционной психологии. Фактически понимание мотива как оценки последствий того или иного поступка означает, что мотив приравнивается к соображению, заставившему человека совершить определенное действие. Подобное понимание мотива было подвергнуто критике со стороны Д.Н.Узнадзе. По его мнению, оно является неприемлемым для психологии, поскольку неизбежно приводит к созданию резкой границы между мотивом и поведением, к их противопоставлению. При сведении мотива к оценке последствий поведения получается, что есть мотивы «за» и «против» поведения, а поведение существует само по себе. Если мотив – оторванная от процесса поведения оценка его последствий, то никого не должно удивить существование поведения с двумя противоположными мотивами. Тогда все зависит от точки зрения. За посещением концерта могут стоять тогда два противоположных мотива: «пустая трата времени» и «получение эстетического удовольствия». Д.Н.Узнадзе вполне допускает такое понимание мотива с позиций этики или криминалистики. Представителям этих областей важно рассечь поведение как объективно данный комплекс движений и достоинства или недостатки этого поведения. Поведение интересует их преимущественно как физическое поведение. Одно дело – поступок, другое – мотив этого поступка.

В психологии мотивы поведения и процесс поведения не могут, с точки зрения Д.Н.Узнадзе, изучаться изолированно друг от друга. Поведение – это не только комплекс физических движений. «Психически этот комплекс может считаться поведением только в том случае, когда он переживается как носитель определенного смысла, значения, ценности» (Узнадзе, 1966, с.402). Смысл и весь характер поведения определяются мотивом. Продолжая анализ ситуации с приглашением на концерт, Д.Н.Узнадзе вводит в нее еще одно условие: человек, отказавшийся пойти на концерт, внезапно узнает, что там будет его знакомый, встреча с которым для него необыкновенно значима. Тогда он меняет свое старое решение и отправляется на концерт. Но разве психологически посещения концерта при разных мотивах тождественны? Конечно, нет. Они лишь внешне могут казаться тождественными, лишь «физически» могут быть приняты за совершенно идентичное поведение. Психологически же они глубоко различны, поскольку побуждаются и направляются разными мотивами. «Есть столько же поведений, сколько и мотивов, дающих им смысл и значение», – заканчивает Д.Н.Узнадзе свой анализ соотношения мотива и поведения (Узнадзе, 1966 с.403).

Мы видим, что при анализе соотношения мотива и поведения создатель теории установки, во-первых, решительно отказывается от сведения мотива к внутренней побудительной оценке и помещает его вне субъекта. «Встреча со знакомым», «потеря времени» – это примеры разных мотивов. К сожалению, Д.Н.Узнадзе не дает обобщающего определения мотива, и вследствие этого выделенное им отличие мотива от внутренней побудительной оценки утрачивается в последующих исследованиях по психологии установки. Между тем отнесение мотива к числу объективных факторов, определяющих поведение, весьма символично. Оно свидетельствует о том, что при решении вопроса о роли мотива в волевом поведении автор теории установки остается верен задаче «преодоления постулата непосредственности» – помещает мотив не в сферу переживаний, а в ситуацию удовлетворения потребности, т. е. относит мотив к числу объективных факторов, определяющих установку на поведение.

Во-вторых, Д.Н.Узнадзе подчеркивает неотъемлемость мотива от поведения. У него мотив – это основание для выделения поведения как такового. Это положение является общим не только для случая волевого поведения, о котором шла речь, но и для представлений Д.Н.Узнадзе о любом виде поведения вообще. Правда, при анализе поведения вообще Д.Н.Узнадзе не употребляет термин «мотив», а предпочитает говорить о цели в самом широком смысле слова или о предмете, «нужном» субъекту. Критикуя бихевиористское молекулярное понимание поведения, Д.Н.Узнадзе отмечает, что целостное поведение всегда соотносимо с понятием цели, и по меньшей мере противоестественно говорить о смысле и значении поведения, не учитывая цели, которой оно служит. В этом контексте цель понимается автором теории установки как предмет, «нужный» субъекту. Он пишет: «То, какие силы приведет субъект в действие, зависит от нужного субъекту предмета, на который он направляет свои силы: особенности действия, активности, поведения определяются предметом» (Узнадзе, 1966, с.132), Таким образом, из объективных факторов, входящих в состав ситуации разрешения задачи, Д.Н.Узнадзе выделяет как доминирующий предмет, необходимый субъекту.

Однако, естественно, характер протекания поведения определяется не только вызвавшим его предметом. Автор теории установки учитывает этот факт и предполагает существование в целостной картине поведения относительно независимых частей. «Его [поведения. – А.А.] отдельные части, отдельные действия, служат одной цели и постольку составляют одно целое поведение, в котором каждое из них занимает определенное место» (Узнадзе, 1966, с.381). И продолжает, развивая свою мысль о структуре волевого поведения: «Плановое поведение является единым целостным, но сложным поведением. Намечена основная цель, определены средства, с помощью которых должна быть достигнута эта цель, и эти средства подготавливают и обусловливают друг друга, находятся в некотором иерархическом отношении друг с другом и, таким образом, объединяются в одно сложное единое целое» (Там же, с.381–382). Казалось бы, представление Д.Н.Узнадзе о существовании в общем потоке деятельности «отдельных» частей должно было повлечь за собой поиск содержательной характеристики этих «частей» и критерия их вычленения, а также привести к попытке их соотнесения с установкой. И такое соотнесение действительно производится, но только по отношению к самой важной детерминанте поведения – по отношению к предмету, «нужному» для субъекта, или мотиву. Предмет, «нужный» для субъекта, или мотив приводит к возникновению поведения и порождает у субъекта установку на выполнение этого поведения. Что же касается остальных, относительно независимых «частей» в целостной структуре поведения, то, несмотря на оброненное Д.Н.Узнадзе замечание об их существовании, соотношение этих «частей» с «установками» на объективные условия ситуации, детерминирующие эти «части», остается долгое время без внимания. Между тем, по Д.Н.Узнадзе, для установки основополагающим является именно содержательный или объективный фактор, или, иными словами, то, на что направлена установка. Это положение об основополагающем значении содержательного или объективного фактора для понимания природы установки буквально требует соотнесения установки с объективными детерминантами ситуации, обусловливающими структуру поведения.

Д.Н.Узнадзе следует этому требованию при выявлении двух планов работы психики. За этим вычленением довольно отчетливо, по нашему мнению, просматривается различное отношение предмета, «нужного» для субъекта, т. е. одного из объективных факторов ситуации разрешения задачи, к установке. В зависимости от того, непосредственно или опосредованно предмет, «нужный» субъекту, вызывает установку на целостное поведение, Д.Н.Узнадзе выделяет план установки и план объективации.

В плане установки развертывается импульсивное поведение. Для импульсивного поведения характерна непосредственная включенность субъекта в поведенческий акт. Оно осуществляется под влиянием актуального импульса сиюминутной потребности и отвечающего ей предмета, диктующего, в буквальном смысле этого слова, что нужно делать. Стакан воды, стоящий на кафедре, «диктует» лектору, почувствовавшему жажду, взять и выпить его, не прерывая хода своих рассуждений; любая женщина, занятая многочисленными домашними делами, в момент появления недостаточно знакомого человека машинально поправляет волосы, направляясь навстречу гостю; заядлый курильщик, увлеченный каким-то разговором, механически разминает сигарету – все это примеры импульсивного и привычного поведения. Хотелось бы особо подчеркнуть, что импульсивное поведение развертывается у человека в русле актуальной установки лишь в простых, стандартных ситуациях, т. е. в тех ситуациях, где ориентировочно-исследовательская деятельность уже сыграла свою роль – роль наполнителя установки содержанием. Поэтому-то при анализе установок, вызывающих поведение в простых стандартных условиях, порой возникает впечатление изначальной данности этих установок. Безраздельное господство в поведении человека установок, непосредственно вызываемых «нужным» предметом, кончается, когда перед человеком возникает задача, которую нельзя решить, опираясь на арсенал уже готовых форм поведения.

Если на пути поведения появляется препятствие, то возникает задержка, остановка, прерывающая реализацию установки импульсивного, или, как его еще иногда называют, практического, поведения. В этой задержке, остановке при столкновении с затруднением Д.Н.Узнадзе видит проявление специфического только для человека механизма объективации, благодаря действию которого человек выделяет себя из окружающего мира и начинает относиться к нему как к существующему объективно и независимо от него. Действие психологического механизма этой задержки проявляется в том, что человек видит, по выражению Д.Н.Узнадзе, что существует мир и он в этом мире.

Развивая мысль об объективации, Д.Н.Узнадзе заостряет внимание на социальной обусловленности этого акта, а следовательно, и всех процессов, происходящих на базе объективации. Резкие изменения при переходе к человеческой ступени развития претерпевает и установка. Она уже не непосредственно, как это было на уровне практического поведения, детерминирует любые действия субъекта, а сама формируется в процессе деятельности, развертывающейся на базе объективации. Иными словами, основная отличительная особенность установки в плане объективации заключается в том, что она является продуктом деятельности субъекта. На страницах, завершающих во времени все то, что было написано создателем теории установки, эта особенность установок выдвигается на первый план. Исследуя волевое поведение, Д.Н.Узнадзе решительно заявляет, что волевая активность предшествует установке и вызывает ее актуализацию. Эта опосредованность установки поведением, побуждаемым и направляемым мотивом представляет собой первую и наиболее существенную ее особенность в плане объективации вообще и в волевом поведении в частности. «Волевое поведение не опирается на импульс актуальной потребности», – замечает Д.Н.Узнадзе (Узнадзе, 1966, с.377).

Описывая новые свойства установок в плане объективации, автор теории установки рисует картину происхождения различных форм установки, которая представляет скорее эскиз будущей концепции о роли разных видов установки в поведении, чем законченное произведение. В этой картине неявно проступают черты нескольких видов установок, различных по своему происхождению.

Первое и самое очевидное расчленение установок – это разделение их на два класса по критерию отношения к «нужному» предмету: «непосредственные» и «опосредованные».

К «непосредственным» установкам относятся установки практического поведения. В классе «опосредованных» установок, формирующихся в процессе сознательной психической деятельности, выделяются, в свою очередь, два вида:

– индивидуальные установки, т. е. возникшие в процессе собственной деятельности человека в плане объективации. Так, например, человек, спешащий на работу, не находит на привычном месте своей авторучки. Происходит «задержка», данный практический акт «выключается» из цепи других поведенческих актов и объективируются обстоятельства, мешающие дальнейшему протеканию практического поведения. «Покопавшись» в своей памяти, человек вспоминает, что авторучка осталась в другом костюме, и, следовательно, перед ним встает весьма конкретная задача, вызывающая установку на ее выполнение. Это и есть индивидуальная установка, опосредованная актом объективации.

– установки, опосредованные чужой объективацией. К этому виду принадлежат установки, возникшие в прошлом у богато одаренных личностей и перешедшие затем «…в достояние людей в виде готовых формул, не требующих более непосредственного участия процессов объективации. Источником, откуда черпаются такого рода формулы, является воспитание и обучение…» (Узнадзе, 1961, с.203). По сути, говоря об этом виде установок, Д.Н.Узнадзе впервые в русле теории установки предпринимает попытку перекинуть мост между разными поколениями и ставит проблему усвоения индивидом общественно-исторического опыта.

Итак, Д.Н.Узнадзе выделяет несколько форм или видов установок по их отношению к «нужному» предмету и по их происхождению. При этом логика систематизации разных форм установок – это логика движения от объективного содержательного фактора к пониманию специфической природы установки. Первая попытка систематизации установок (а не их свойств или функций!), предпринятая Д.Н.Узнадзе, порождает целый ряд вопросов, которые фиксируют «точки роста» его теории и служат надежным залогом ее дальнейшего развития. Д.Н.Узнадзе говорит о возникновении установок в ходе усвоения «готовых формул» и о разных формах установок в деятельности человека. Но как происходит усвоение этих «готовых формул»? Что они собой представляют? И, наконец, какие отношения складываются между различными видами установок?

Вопрос об отношениях, складывающихся между разными формами установок, является критическим при анализе проблемы связи поведения и установки, так как при решении этого вопроса со всей остротой проявляются последствия как вычленения разных форм установок по критерию их отношения к предмету, «нужному» для субъекта, так и аморфного рассмотрения структуры поведения. Разберем вначале те трудности, с которыми сталкиваются исследователи при вычленении установок только по их отношению к «нужному» предмету, на примере отношений, складывающихся между установками практического и теоретического поведения, а затем коснемся некоторых попыток систематизации установок. По Д.Н.Узнадзе, появление установки на базе объективации возможно только при наличии теоретической потребности. При этом практическое поведение, развертывающееся под влиянием соответствующей ему установки, «выключается» и уступает место совершенно другому поведению, ведомому теоретической установкой. По-иному и не может быть, поскольку у Д.Н.Узнадзе за установкой и реализующим ее поведением всегда стоит мотив или предмет, «нужный» субъекту, и, следовательно, смена предмета равносильна смене установок и появлению совершенно нового поведения. Если это так, то из положения Д.Н.Узнадзе о появлении установки в плане объективации только при наличии теоретической потребности неизбежно вытекает своего рода «запараллеливание» между установками практического и теоретического поведения. Этот момент не ускользает от внимания Ш.Н.Чхартишвили (1971), который справедливо отмечает, что при принятии положения о появлении установки только при наличии теоретической потребности остается непонятным, на какой почве возникли первые акты объективации и первые процессы мышления. Стоит нам довести этот вопрос до логического завершения, и он станет критическим для представлений об объективации в целом, обретя следующую форму: «На какой почве появилась психика человека»? Ш.Н.Чхартишвили возражает против резкого разрыва между практическими и теоретическими установками. Он приводит пример, иллюстрирующий возникновение теоретической установки. Этот пример выглядит примерно так. У молодого человека, собирающегося на свидание с любимой девушкой, никак не одевается ботинок, и все его усилия оказываются тщетными. Тогда, порядком разнервничавшись, он начинает разбираться, в чем дело, и с досадой обнаруживает, что, увлекшись мечтой о встрече с любимой девушкой, он упорно пытался натянуть ботинок своего брата.

Д.Н.Узнадзе, вероятно, проинтерпретировал бы эту ситуацию таким образом: препятствие, возникшее при одевании ботинка, парализует установку, направленную на встречу с девушкой; возникает теоретическая потребность в выявлении причины задержки, оформляющаяся под воздействием ситуации в установку, которая, в свою очередь, направляет мышление и в конце концов приводит к решению задачи. Затем вновь происходит переключение из плана объективации в план актуального практического поведения.

Почти полное отсутствие зависимости установок от структуры поведения со всей очевидностью проступает в подобной интерпретации. Поскольку все перечисленные выше виды установок могут быть выделены применительно к поведению только по одному критерию – предмету, «нужному» для субъекта, или, в случаях волевого поведения, по мотиву, то у Д.Н.Узнадзе не остается другого выхода, как приостановить поведение, реализующее одну установку, и «включить» совершенно обособленное, независимое от первого поведение. Согласно теории Д.Н.Узнадзе, одно поведение не может развертываться на базе двух или нескольких актуальных установок, и соответственно появление теоретической установки равнозначно появлению независимого поведения. Приняв интерпретацию описанного случая, которую надлежало бы дать, следуя положению о возникновении теоретической установки лишь на основе теоретической потребности, мы должны будем предположить, что оказались свидетелями двух независимых, обособленных друг от друга типов поведения, протекающих у юноши: практического и теоретического. Тогда, например, становится странным и непонятным бурное волнение, охватившее юношу из-за такого пустяка, как задержка при одевании ботинка. Этот факт трудно объяснить, если под влиянием теоретической установки «включается» поведение, обособленное от поведения, реализующего установку на встречу с любимой девушкой. Ш.Н.Чхартишвили пытается выйти из этого противоречия, предполагая возможность возникновения внутри поведения, реализующего установку на встречу с любимой девушкой, установки на препятствие. Тем самым Ш.Н.Чхартишвили фактически отходит от позиции Д.Н.Узнадзе, следуя которой установку можно выделять только по отношению к предмету, «нужному» для субъекта.

В исследованиях Ш.Н.Чхартишвили, развивающего концепцию Д.Н.Узнадзе, особенно сильна тенденция рассмотрения поведения в связи с установкой. Он пытается, в частности, соотнести установки с отдельными моментами поведения при обсуждении проблемы взаимоотношений между первичными и фиксированными установками. Напомним, что под фиксированной установкой понимается готовность к повторной актуализации определенного способа действия, реализующаяся при столкновении субъекта с теми условиями, на которые эта установка ранее была выработана. Анализируя взаимоотношения между первичными и фиксированными установками, Ш.Н.Чхартишвили показывает глубокое различие между ними. Это различие, с его точки зрения, столь велико, что для обозначения фактора, обусловливающего различные установочные иллюзии, вообще нужно подыскать какой-нибудь другой термин. Отстаивая свою точку зрения, Ш.Н.Чхартишвили перечисляет признаки первичной и фиксированной установок, показывая, сколь велико различие между этими понятиями. Так, первичная установка – это всегда состояние субъекта, его модус, в котором заранее отражен общий характер всего поведения. Во-вторых, первичная установка – явление динамического порядка. В-третьих, первичная установка «сама снимает себя» после того, как совершены акты поведения, приведшие к удовлетворению потребности, т. е. первичная установка – это переходящее состояние. Ей присуща целостная природа. И, наконец, она определяет ход течения явлений сознания, никогда не вступая в пределы сознания.

В отличие от первичной установки, фиксированная вторичная установка принадлежит к «состояниям хронического порядка», которые иногда сохраняются в течение всей жизни. Вторичная установка существует в инактивном виде до тех пор, пока не попадает в те условия, на которые она выработана. После появления этих условий на базе фиксированной установки развивается именно то действие, в котором она ранее была зафиксирована, независимо от того, адекватно это действие ситуации или нет. И далее, у индивида одновременно может быть неограниченное количество фиксированных установок. Перечислив все эти признаки первичной и фиксированной установок, Ш.Н.Чхартишвили делает вывод, что фиксированная установка – традиционный объект исследований в школе Д.Н.Узнадзе – вообще не может быть признана установкой! Приводя дальнейшую аргументацию в пользу этого положения, он особо останавливается на различном отношении первичной и фиксированной установок к поведению. Первичная установка соответствует поведению как целому, и в ней с самого начала предусмотрена структура ситуации того поведения, которое должно осуществиться на ее основе. По-иному связаны между собой поведение и фиксированная установка. Опираясь на тот факт, что фиксированная установка приводит к возникновению иллюзии, Ш.Н.Чхартишвили указывает на соотнесенность иллюзии фиксированной установки с отдельными фрагментами поведения. Он пишет: «Обычно иллюзии и ошибки фиксированной установки могут касаться только отдельных структурных моментов – отдельных действий и операций [курсив мой. – А.А.],а не основной структуры поведения, его основного каркаса» (Чхартишвили, 1971, с.26). Интересный теоретический анализ, проделанный Ш.Н.Чхартишвили, позволяет глубже понять специфику разных форм установки – первичной и фиксированной. Особенно ценной в этом анализе является попытка соотнесения различных форм установок со структурными моментами поведения. Однако вывод о том, что фиксированная установка вообще не является установкой, звучит неожиданно. Чтобы лучше ощутить всю неожиданность этого вывода, мы вынуждены будем сделать отступление и напомнить о той роли, которую сыграли в развитии школы Д.Н.Узнадзе исследования фиксированной установки.

О проявлениях фиксированной установки судят по тем искажениям, которые она вносит в процесс поведения. Эти ошибки и искажения говорят о том, что в ряде случаев фиксированная установка может приобрести относительную самостоятельность и независимость от задачи, поставленной перед субъектом. В этой относительной независимости от задачи заключается фундаментальная особенность фиксированной установки, которая наложила неизгладимый отпечаток на весь ход исследования проблемы установки в эспериментальной психологии. Благодаря ей психологи узнали о существовании установки. Из-за нее в умах многих исследователей установка устойчиво ассоциируется с фактором, вносящим искажение в разные виды деятельности. В исследовании этой особенности Д.Н.Узнадзе увидел путь к изучению многообразных свойств установки. Он искусственно создал ситуацию, в которой установка открывалась перед исследователем в кажущейся независимости от деятельности, и превратил эту ситуацию в метод исследования установки. Такой шаг был необходим, и Д.Н.Узнадзе сделал его в поисках подхода к решению главной проблемы – проблемы исследования первичной установки. Так появился метод «фиксации установки», с помощью которого Д.Н.Узнадзе и его ученикам удалось изучить саму сущность фиксированной установки по той роли, которую она играет в возникновении, развитии и угасании различных иллюзий и «нарушений» в процессах психической активности. В мировой психологии ни одна школа не сделала в этом направлении большего, чем школа Д.Н.Узнадзе. Последователи Д.Н.Узнадзе, вдохновленные своим учителем, открыли и детальнейшим образом исследовали характеристики фиксированной установки: динамичность (статичность), пластичность (грубость), лабильность (стабильность), генерализацию, иррадиацию, фазовый характер и т. д. Идя по пути Д.Н.Узнадзе, они создали целый ряд тонких методов исследования фиксированной установки: метод «нейтрального шрифта» З.И.Ходжавы, метод «субсенсорных раздражителей» Б.И.Хачапуридзе, исследование фиксированной установки на материале послеобразов (И.Т.Бжалава) и т. д. Без этих исследований нельзя было бы подойти к главной проблеме – к изучению первичных установок. Однако в ходе исследований фиксированной установки незаметно произошел «сдвиг мотива на цель», т. е. мотив «изучение первичной установки» временно сместился на цель «изучение фиксированной установки», которая приобрела вполне самостоятельное значение и оставалась основной целью исследования в течение последних сорока лет. Поэтому вывод Ш.Н.Чхартишвили о том, что явления фиксированной установки вообще не относятся к классу установочных явлений, звучит столь неожиданно.

С этим выводом трудно согласиться, несмотря на то, что выделенные Ш.Н.Чхартишвили специфические признаки первичной и фиксированной установок со всей ясностью показывают их различие. Однако набор специфических признаков первичной и фиксированной установок не должен заслонить общего и основного признака, объединяющего эти две различные формы установочной регуляции деятельности. Ведь в обоих случаях мы имеем дело с тенденцией к реагированию в определенном направлении, с готовностью к действию. И эта характеристика установочных явлений является главной как в исследованиях школы Д.Н.Узнадзе, так и в зарубежной психологии. Конечно, ею никак нельзя ограничиться, и под нее попадают самые разные установки, начиная от нервно-мышечных и моторных установок и кончая мировоззренческими установками. Но это означает лишь то, что необходимо установить связь между этими формами установок, а не изгонять наиболее изученную в настоящий момент форму установки – фиксированную установку – из класса установок вообще. Именно то, что общего указания на готовность как на основную особенность установки явно недостаточно, что нельзя разные проявления установки подводить под одну универсальную безликую установку, и доказывает кропотливый сравнительный анализ свойств первичной и фиксированной установок, проделанный Ш.Н.Чхартишвили. Этот анализ еще раз убеждает в том, что нельзя бесконечно двигаться путем возведения к общему. Этот путь как показал Л.С.Выготский, неизбежно приводит к полной утрате конкретного многообразия и специфики изучаемого явления. Однако не следует впадать и в другую крайность – не видеть за многочисленными специфическими свойствами установок объединяющей их общей особенности. На наш взгляд, из исследования Ш.Н.Чхартишвили вытекает не вывод о том, что фиксированная установка вообще не относится к установочным явлениям (вывод, противоречащий представлениям об установке как готовности к действию), а только то, что различные по своей природе установки не могут быть приведены к одному общему знаменателю – единой всепоглощающей установке. Такое сведение будет тем не менее происходить, пока во всей полноте не будет поставлен вопрос о содержании, которое та или иная форма готовности выражает в деятельности и от которого зависит ее специфика. Согласно Д.Н.Узнадзе, содержание установки зависит от объективного фактора, вызывающего установку. Следовательно, при исследовании содержания установки каждый раз необходимо найти тот предмет в ситуации разрешения задачи, на который направлена установка, и то, какую роль выполняет этот предмет в детерминации деятельности. Поэтому, чтобы найти действительные причины различия разных форм установок – первичной и фиксированной, – следует выявить место вызывающего их объективного фактора в поведении и исследовать, каким образом этот фактор отражается субъектом, т. е. дать его содержательную характеристику. К сожалению, в ходе этих поисков само обозначение различных форм установок как первичных и фиксированных может повлечь за собой ложное предположение, будто термины «первичность» и «фиксированность» означают только различные моменты, которые установка при формировании проходит во времени. В экспериментальном исследовании «первичность» имеет исключительно операциональный смысл, т. е. она является лишь указанием на то, что еще не произошел процесс фиксации посредством установочных опытов. И только. Тогда остается совершенно непонятным, почему свойства первичной установки столь резко отличаются от свойств фиксированной установки. Термины же «первичность» и «фиксированность» не несут указаний на содержание разных форм установок и затушевывают существующее между ними различие.

Итак, исследования установки и поведения, выделение разных видов поведения и лежащих в основе этого поведения установок по отношению к одному из объективных факторов ситуации разрешения задачи – предмету, «нужному» для субъекта, поиски причин различия между первичными и фиксированными установками, попытки систематизации различных по природе установок приводят Д.Н.Узнадзе и некоторых его последователей к вопросу о связи различных установок с разными структурными моментами поведения. Но что собой представляют эти структурные моменты поведения? Как они связаны между собой и соответствующими им установками? Как эти моменты соотносятся с объективными содержательными факторами ситуации разрешения задачи, обусловливающими эти моменты и определяющими специфическое содержание различных установок? Что собой представляет то содержание, которое выражают в деятельности так называемые первичные и фиксированные установки? Большинство из этих вопросов восходит, как мы пытались показать, к одному общему корню. Этот корень – обособленность установки от деятельности. Такая обособленность возникла из-за понимания первичной установки как порождающей психические процессы, что привело в конечном счете к выпадению анализа деятельности из теории установки. Однако именно развитие теории классика советской психологии Д.Н.Узнадзе привело к постепенному вызреванию и постановке этих вопросов, ответ на которые даст возможность решить задачу о месте и функции установки в предметной деятельности. Для того чтобы это сделать, необходимо как бы изменить систему отсчета и перевернуть исходную формулу, определявшую долгое время ход исследований проблемы установки: не деятельность должна выводиться из установки, а установка из деятельности.

Эта глава посвящена центральной задаче нашей работы – анализу места и функции установки в деятельности человека. Проделанный выше анализ проблемы взаимоотношений деятельности и установки в отечественной психологии позволяет преобразовать эту общую задачу и поставить ее в более конкретной форме в виде ряда вопросов. При преобразовании задачи мы опираемся на положения о существовании различных форм установок и о связи этих форм установок с объективными содержательными факторами ситуации деятельности, обусловливающими отдельные структурные моменты деятельности и вызывающими различные по своей природе установки. Последовательное развертывание этих положений приводит, как было показано выше, во-первых, к изменению формулы, определявшей ход исследования установки – «не деятельность должна выводиться из установки, а установка из деятельности»; и, во-вторых, к постановке следующих вопросов: Что собой представляют те объективные факторы, которые вызывают различные установки? Каковы те структурные моменты деятельности, в которых проявляются различные установки? Каково то содержание, которое различные формы установок выражают в разных структурных моментах деятельности? Какие специфические особенности приобретают разные формы установок в зависимости от их места в структуре деятельности и какие функции в регуляции деятельности они выполняют? эти вопросы и являются ключом к решению задачи о месте установки в деятельности.

Вначале будет рассмотрено психологическое строение деятельности. Рассмотрение психологического строения деятельности позволяет ответить на первые три вопроса и приводит к гипотезе об иерархической уровневой природе установки как психологического механизма стабилизации деятельности.

Психологическое строение деятельности

Первые три из поставленных нами выше вопросов определяют те стороны в теории деятельности, которые необходимо рассмотреть прежде всего. Деятельность, порождающая разные формы психического отражения, имеет уровневую иерархическую структуру. В деятельности вычленяются относительно самостоятельные, но неотторжимые от ее живого потока «единицы» – действия и операции. Подчеркивая, что в деятельности выделяются «единицы», а не «части» или «элементы», А.Н.Леонтьев акцентирует внимание на том, что деятельность не является аддитивным процессом, и указывает на применяемый им метод анализа деятельности «по единицам». Метод анализа «по единицам», введенный в психологию Л.С.Выготским, требует разложения исследуемого объекта на «единицы» – образования, сохраняющие специфику целого и получающие существование только в потоке конкретной деятельности, а не на «элементы» – образования, утрачивающие по своему содержанию свойства анализируемого целого. Мы подчеркиваем специфику метода анализа, применяемого А.Н.Леонтьевым, в связи с тем, что эта специфика иногда упускается из виду и приводит к неадекватному пониманию теории деятельности. Так, например, З.И.Ходжава, описывая теорию деятельности, обнаруживает в ней совершенно независимые и обособленные друг от друга виды поведения, которые равноценны между собой, – деятельности и действия. На недопустимости такого рассечения поведения он строит свою критику теории А.Н.Леонтьева, дискутируя с вымышленным тезисом о наличии двух независимых видов поведения (Ходжава, 1960). С вымышленным тезисом, говорим мы, так как действие не противостоит деятельности, а является ее «единицей». А.Н.Леонтьев специально указывает, что структурные моменты деятельности не имеют своего «отдельного» существования, что процесс, рассмотренный со стороны мотива (предмета потребности), получает свою характеристику в качестве особенной деятельности, со стороны цели – в качестве действия, со стороны условий осуществления действия – в качестве операции. Таким образом, в теории деятельности структурные моменты деятельности получают свою специфическую характеристику при соотнесении их с мотивами, целями и условиями осуществления действия. Конкретные виды деятельности выделяются по критерию побуждающих их мотивов. Под мотивом в теории деятельности понимается материальный или идеальный, чувственно воспринимаемый или данный только в мысленном плане предмет потребности. В свою очередь, внутри деятельности вычленяются действия – процессы, направленные на достижение осознаваемого предвидимого результата, т. е. цели. Действия всегда соотносимы с целями, с тем, что должно быть достигнуто. Но достижение цели, т. е. действие, происходит не в пустоте, а осуществляется в определенных условиях. В действиях вычленяются операции – способы осуществления действия, которые соотносимы с условиями выполнения действия. Введение операции в качестве «единицы» действия позволяет учесть то, как, каким способом может быть достигнута цель действия. Действие и входящие в него операции образуют некоторую целостность по отношению к задаче – цели, данной в определенных условиях. И, наконец, четвертым необходимым моментом психологического строения деятельности являются «исполнительные» психофизиологические механизмы – реализаторы действий и операций. Эти механизмы выступают в виде формирующихся в процессе онтогенеза «функциональных систем», представления о которых разработаны П.К.Анохиным (см., например, Анохин, 1975). Если бросить взгляд на строение деятельности со стороны, то в ней просматриваются два аспекта: мотивационный и операционально-технический. При исследовании мотивационного аспекта открываются причины, обусловливающие общую направленность и динамику деятельности в целом, а при исследовании операционально-технического аспекта – конкретные пути и способы ее выполнения.

Системный анализ деятельности необходимо приводит к изучению психического отражения действительности, порождаемого в процессе деятельности и регулирующего этот процесс. В сложном движении от деятельности к сознанию можно выделить, ориентируясь на мотивационный и операционально-технический аспекты деятельности, две системы отношений, в которые вовлекаются условия деятельности. Первая система отношений – это отношения социально-предметных условий деятельности друг к другу. В этой системе отношений обнаруживается объективное значение этих условий для протекания деятельности. Общественно выработанные значения «…несут в себе способы, предметные условия и результаты действий независимо от субъективной мотивации деятельности людей, в которой они формируются» (Леонтьев А.Н., 1975, с.144–145). Они усваиваются в ходе деятельности и становятся достоянием индивидуального сознания в виде обобщенного отражения действительности. Содержание значений может быть зафиксировано в сфере понятий, знаний, обобщенных образов действия, предметных и социальных норм, ценностей и т. д. Значения, носителем которых является язык, представляют одну из основных «единиц» сознания. Другая «единица» сознания – личностный смысл. Эта единица раскрывается при изучении второй системы отношений – отношений субъекта к предметно-социальным условиям действительности. В системе отношений субъекта к предметно-социальным условиям действительности создается пристрастность человеческого сознания. Действительность открывается в этой системе отношений, выступающих при исследовании мотивационного аспекта деятельности, со стороны жизненного значения знаний, обобщенных образов действия, предметных и социальных норм для самого человека, а не только со стороны объективного значения этих знаний. Иными словами, за системой отношений субъекта к миру открывается смысл приобретаемых им знаний об этом мире. Этот смысл отражает в сознании содержание реальных отношений человека к миру и определяет пристрастность сознания. Выделение в сознании в качестве основных единиц значения и смысла имеет, как справедливо отмечает А.В.Запорожец (1960), важное значение для понимания содержания установки. Без понимания взаимоотношений различных форм установки с единицами сознания не удастся выяснить вклад этих форм в регуляцию деятельности. Поэтому необходимо несколько подробнее рассмотреть единицы сознания и их связь со структурой деятельности.

За проблемой соотношения значения и смысла стоит старая психологическая проблема связи познавательной и аффективно-потребностной сферы. Многочисленные попытки ее решения приводили, как правило, или к гипертрофии глубинных влечений, или к переоценке когнитивных факторов. Подобные крайности проявлялись, например, в интеллектуалистической трактовке сознания и подмене его со-знанием, т. е. совокупностью знаний. Эта небольшая историческая справка вызвана тем, что последнее время получила распространение упрощенная интерпретация «смысла» как преимущественно когнитивного рационального образования. Между тем уже обращение к истории возникновения представлений о «значении» и «смысле» заставляет усомниться в правомерности такой интерпретации. Дело в том, что представления о значении и смысле выкристаллизовались в процессе борьбы с интеллектуалистической, чисто когнитивной трактовкой сознания, т. е. той самой интерпретацией, которая иногда вкладывается в понятие смысла. Вводя понятие «личностный смысл», А.Н.Леонтьев обозначил особую сферу явлений сознания и показал недопустимость сведения сознания к сумме частных познавательных процессов. С точки зрения А.Н.Леонтьева сознание должно быть раскрыто в своей смысловой, собственно психологической характеристике как отношение человека к миру, как направленность. Но понять действительное содержание той или иной единицы сознания – это прежде всего значит раскрыть порождение этой единицы и ее движение в системе деятельности. Поэтому верная, но общая мысль о сознании как отношении субъекта к миру обретает в теории деятельности свою конкретную форму. При исследовании генезиса психики обнаруживается связь возникновения этой единицы, сознания с вычленением на определенном этапе развития деятельности – действия. Возникновение в деятельности действия является исторически прямым следствием перехода человека к жизни в обществе и, следовательно, появления у людей в процессе труда общественных отношений. В своем генезисе выделение действия изначально связано сотношением индивида к другим людям, к участникам совместно выполняемой деятельности. Будучи рассмотрена в контексте деятельности, проблема связи значения и смысла раскрывается как проблема отношения мотива деятельности к цели действия. Чтобы понять эту трансформацию, необходимо восстановить несколько положений теории деятельности. Во-первых, действие всегда направлено на цель, открывающуюся в сознании в своем значении; во-вторых, действие побуждается мотивом, в большинстве случаев не совпадающим с целью действия; в-третьих, мотив определяет отношение субъекта к миру, которое в контексте деятельности проявляется как отношение субъекта к стоящей перед ним цели действия. Это отношение и характеризуется А.Н.Леонтьевым как личностный смысл. «Конкретно-психологически такой сознательный смысл создается отражающимся в голове человека объективным отношением [курсив мой. – А.А.]того, что побуждает его действовать, к тому, на что действие направлено как на свой непосредственный результат» (Леонтьев А.Н., 1965, с.290). Таким образом, мы вновь встречаемся с отношением аффективно-потребностной и познавательной сфер, с проблемой связи «знаний» и «отношения субъекта к знаниям». Эта проблема теперь выступает в плане деятельности в форме проблемы отношения мотива к цели; в плане сознания – в форме взаимоотношений между смыслом и значением. Итак, личностный смысл отражает в сознании отношение мотива к цели, т. е. реальное жизненное отношение субъекта к тому, на что направлено его действие.

Рассмотрение психологического строения деятельности дает возможность выделить объективные факторы, обусловливающие единицы деятельности и единицы сознания, и тем самым ответить на вопрос об объективных факторах, вызывающих различные установки, о структурных моментах, в которых проявляются эти установки, и о содержании, которое разные установки выражают в деятельности. Объективными факторами являются мотив (предмет потребности), цель и условия осуществления действия. Эти факторы обусловливают такие единицы деятельности, как особенная деятельность, действие и операция, иерархически связанные между собой, и вызывают проявляющиеся в этих структурных моментах деятельности установки, тенденции к сохранению направленности каждого из этих структурных моментов на соответствующий ему объективный фактор. Содержание установок зависит от того, какое место в структуре деятельности они занимают. Если установки вызываются мотивом деятельности, то они выражают в деятельности личностный смысл, поскольку эта единица сознания обусловлена именно мотивационным аспектом деятельности. Если установки вызываются целями и условиями осуществления действия, то они выражают в действиях и операциях значение, поскольку эта единица сознания обусловлена операционально-техническим аспектом деятельности. Соотнесение различных форм установок с объективными факторами и структурными моментами деятельности позволяет предположить, что различные формы установок образуют иерархическую уровневую структуру. Соответственно объективным факторам в ситуации деятельности и тому содержанию, которое открывается при изучении деятельности в плане сознания, нами выделяются четыре уровня установочной регуляции деятельности человека: уровни смысловой, целевой и операциональной установок и уровень психофизиологических механизмов – реализаторов установки в деятельности.

Высказанные выше положения представляют собой основной каркас гипотезы об иерархической уровневой природе установки как психологического механизма стабилизации деятельности. Далее нами будут рассмотрены уровни установочной регуляции деятельности и взаимоотношения между ними.

Уровень смысловой установки

Ведущим уровнем установочной регуляции деятельности является уровень смысловых установок[5]. Смысловая установка актуализируется мотивом деятельности и представляет собой форму выражения личностного смысла в виде готовности к совершению определенным образом направленной деятельности.

Чтобы объемнее представить характеристику смысловой установки, приведем вначале несколько эпизодов из истории становления представлений об установке и смысле, а затем, опираясь на экспериментальные факты, попытаемся показать вклад этого ведущего уровня установочной регуляции в деятельность и его функции в деятельности.

Пути «установки» и «смысла» не раз пересекались в истории психологии. Так, А.Бинэ, чье представление о смысле было одним из самых проницательных и тонких во всей традиционной психологии, понимал под смыслом зачаточное действие. Исследуя процессы мышления, он пришел к заключению, что распространенные концепции о мышлении как совокупности образов представляют сенсуалистический предрассудок, так как в этих представлениях игнорируется существование некоего нечувственного психического процесса, некой интенции, относящей ассоциации к действительности. Эта интенция мысли на объекты действительности, находящиеся вне мысли, и составляет, по А.Бинэ, смысл различных ассоциаций. Раскрывая содержание смысла, А.Бинэ видит в нем готовность, позу, attitude. «Умственная готовность, – говорит он, – кажется мне вполне подобной физической готовности; это – подготовка к акту, эскиз действия, оставшийся внутри нас и сознаваемый через те субъективные ощущения, которые его сопровождают. Предположим, что мы готовы к нападению; нападение не состоит только в действительных движениях и ударах, в его состав входят также известные нервные действия, определяющие ряд актов нападения и производящие их; устраним теперь внешние мускульные эффекты, останется готовность, останутся все нервные и психические предрасположения к нападению, в действительности не осуществившемуся; такой готовый наступательный жест и есть готовность (attitude). Она есть двигательный факт, следовательно, центробежный <…>. Можно сказать с некоторым преувеличением, что вся психическая жизнь зависит от этой остановки реальных движений, действительные действия заменяются тогда действиями в возможности, готовностями» (цит. по Ланге, 1914, с.61). А.Бинэ был первым психологом, увидевшим тесную связь между смыслом и attitude. Сейчас приходится только поражаться точной и выразительной характеристике установки, «эскиза действия», данной А.Бинэ в самом начале XX в. В сближении установки и смысла, понимании смысла как готовности к действию отчетливо выступил материалистический мотив этого исследователя, но при анализе связи установки и смысла этот мотив в конце концов привел А.Бинэ к полному растворению смысла в моторном приспособлении. За отправную точку исследования А.Бинэ, как и большинство психологов его времени, взял явления, принадлежащие к сфере сознания. В результате ему не удалось избежать роковой альтернативы – либо явления в сфере сознания, либо физиологические процессы. Смысл был превращен в «двигательный факт». Тем не менее мы еще раз отмечаем, что постановка А.Бинэ проблемы соотношения установки и смысла и попытка ее решения, предпринятая на перекрестке двух веков, были кульминационным моментом исследования этой проблемы в традиционной психологии.

Путями, принципиально отличными от выбранных любым представителем традиционной психологии, подходят к анализу проблемы смысла и установки А.Н.Леонтьев и Д.Н.Узнадзе. Они, как уже отмечалось выше, отказываются от всяческих попыток построения психологической науки на основе постулата непосредственности. Таким образом, между их теориями нет той преграды, которая отделяет эти теории вообще и представления о факторе, определяющем пристрастность психического отражения, в частности, от любых других теорий и представлений об установке и смысле в традиционной психологии. Близость идеи Д.Н.Узнадзе об установке и идеи А.Н.Леонтьева о личностном смысле неоднократно отмечалась в отечественной литературе. Об этом говорил А.С.Прангишвили (1973), замечая, что представления об установке как о психологическом выражении отношений между потребностью и ситуацией удовлетворения потребности перекликаются с концепцией А.Н.Леонтьева о «личностном смысле». На родственность этих понятий обращал внимание Ф.В.Бассин (1975), показывая, что неосознаваемость личностного смысла и неосознаваемость установки – разные стороны одного и того же явления. Вопрос о возможности рассмотрения личностного смысла как диспозиции социального поведения личности недавно анализировался В.А.Ядовым (1975). Не раз затрагивали этот вопрос и исследователи, стоящие на позициях теории деятельности. Напомним, например, что один из ведущих представителей деятельностного подхода П.Я.Гальперин (1940, 1945) пришел к необходимости введения понятия «смысла» – отношения субъекта к знаниям – при изучении роли установок в мышлении и смысловых схем поведения. Глубокий анализ вопроса о связи установки и смысла дан А.В.Запорожцем при исследовании роли установки в регуляции человеческих движений. В этих исследованиях впервые была проведена грань между содержанием установки и самой установкой. «Содержание установки не есть еще сама установка. О наличии последней можно говорить лишь в том случае, – писал А.В.Запорожец, – когда смысловой опыт, опыт отношения субъекта к определенному роду предметов, приобретенный в предшествующих действиях, в чем-то фиксируется, приобретает своего материального носителя и вследствие этого получает возможность актуализироваться до нового действия, предвосхищая его характер и направление» (Запорожец, 1960, с.387). Список исследований, в которых поднимается вопрос о связи личностного смысла и установки, можно было бы продолжить, но и этого уже достаточно, чтобы показать, что наши представления о личностном смысле как отражении в сознании отношения мотива к цели и о первичной установке как форме выражения этого отраженного в сознании отношения в регуляции деятельности вырастают не на пустом месте, а имеют свою предысторию. Эта предыстория, даже будучи взята сама по себе, могла бы привести к предположению о том, что понятия «общая первичная установка личности» и «личностный смысл» описывают стороны какого-то одного общего механизма регуляции деятельности человека. Сопоставление же некоторых стержневых положений теорий Д.Н.Узнадзе и А.Н.Леонтьева, а также анализ ряда эмпирических фактов позволяют привести аргументы, говорящие в пользу этого предположения.

Остановимся еще на одном из теоретических положений, сближающих теории Д.Н.Узнадзе и А.Н.Леонтьева. Речь идет об отношении этих авторов к формуле эмпирической психологии личности как о продукте прошлого опыта. Для эмпирического психолога свята формула о том, что прошлый опыт, будь он дан в осознаваемой форме или в виде вытесненных влечений, определяет любые движения человеческого поведения. Эта традиционная формула, получившая надежную поддержку со стороны здравого смысла, вызывает серьезные возражения как у Д.Н.Узнадзе, так и у А.Н.Леонтьева. С самого момента рождения теории установки Д.Н.Узнадзе настойчиво проводит мысль о том, что опыт не может непосредственно влиять на поведение субъекта, а оказывает влияние только через установку. Особенно отчетливо проявляется эта мысль в работе Д.Н.Узнадзе о сновидениях. Он высказывает точку зрения, согласно которой протекание снодений не зависит непосредственно от прошлых нереализованных душевных переживаний, а, наоборот то, какие нереализованные переживания предстанут перед спящим человеком, зависит от общей установки личности.

В свою очередь, А.Н.Леонтьев выдвигает тезис, противопоставляющий развиваемую им концепцию другим современным подходам к изучению личности. Вклады прошлого опыта, говорит он, становятся на определенном этапе развития человека функцией самой личности, т. е. прошлый опыт превращается в предмет отношения личности и, следовательно, не непосредственно, а опосредованно, через личностный смысл, оказывает воздействие на поведение. «В условиях происходящей иерархизации мотивов она [формула о личности как о продукте прошлого опыта. – А.А.]все более и более утрачивает свое значение, а на уровне личности как бы переворачивается.

Дело в том, что на этом уровне прошлые впечатления, события и собственные действия субъекта не выступают для него как покоящиеся пласты прошлого опыта. Они становятся предметом его отношений, его действий и поэтому меняют свой вклад в личность. Одно в этом прошлом умирает, лишается своего смысла и превращается в простое условие и способы его деятельности, умения, стереотипы поведения; другое открывается в совсем новом свете и приобретает прежде не увиденное значение…» (Леонтьев А.Н., 1975, с.216).

Вглядевшись внимательно в то, как А.Н.Леонтьев и Д.Н.Узнадзе критикуют традиционную формулу эмпирической психологии, и на мгновение абстрагируясь от содержательного наполнения ими общей схемы «прошлый опыт есть функция личности», мы увидим, что А.Н.Леонтьев и Д.Н.Узнадзе придерживаются при решении вопроса о роли прошлого опыта в поведении личности сходных позиций. И в этом отношении развиваемые ими теории бесконечно далеки от биологических теорий поведения типа теории функциональных систем П.К.Анохина. В теории П.К.Анохина, разрабатываемой исключительно в рамках адаптивной схемы «организм – среда», исследуется именно индивид как продукт прошлого опыта и механизмы прошлого опыта. Об этом различии приходится говорить в связи с тем, что очень часто встречаются сопоставления биологически ориентированных теорий с теорией установки Д.Н.Узнадзе. Эти сопоставления, выступающие порой в виде нивелирования всякой разницы между установкой и акцептором действия (Бжалава, 1966), противоречат формуле Д.Н.Узнадзе об опосредующем выражении отдельных психических процессов через общую первичную установку личности. Сказанное ни в коем случае не означает, что разработанные в концепциях, основывающихся на адаптивной схеме «организм – среда», представления о механизмах формирования опыта индивида не могут быть привлечены для интерпретации целого ряда феноменов установки и ее физиологических механизмов. Например, безусловно оправдано, на наш взгляд, обращение А.С.Прангишвили при анализе проявлений установки в различных иллюзиях восприятия к представлениям о вероятностном прогнозировании (Прангишвили, 1973). При этом нужно только отчетливо осознавать, что речь идет об одном из частных механизмов, действующем на уровне операциональной установки, а не о более высоких уровнях установочной регуляции. При рассмотрении уровня операциональной установки мы еще коснемся этого вопроса. Здесь он затронут лишь для того, чтобы проиллюстрировать взаимоотношение теорий Д.Н.Узнадзе и А.Н.Леонтьева с биологически ориентированными концепциями поведения. Итак, теории А.Н.Леонтьева и Д.Н.Узнадзе схожи по той функции, которая возлагается в этих теориях на образование, опосредующее отношение личности к прошлому опыту. Выделение этого образования (в одном случае – личностного смысла, в другом – общей первичной установки личности) резко отграничивает эти теории от концепций, работающих в рамках адаптивной схемы «организм – среда».

И, наконец, самым важным аргументом, доказывающим необходимость выделения уровня смысловой установки, понимаемой как форма выражения личностного смысла в регуляции деятельности человека, являются те экспериментальные факты, которые демонстрируют вклад смысловой установки в регуляцию деятельности. Экспериментальных исследований, показывающих существование смысловой установки, пока очень немного. Среди них выделяется исследование А.Н.Леонтьева и А.В.Запорожца, посвященное восстановлению функций руки после ранения, которое было проведено в годы Великой Отечественной войны. В этом исследовании были получены факты, показывающие влияние смысловой установки на восстановление функций руки после ранения, а также затронуты вопросы о функции смысловых установок, о проявлении смысловых установок в движении, об особенностях смысловых установок и путях их изменения. Влияние смысловой установки, или, как ее называют авторы, «личностной установки», особенно наглядно выступило в тех случаях, когда тот предмет, на который экспериментатор направлял действие больного, и действительный предмет отношений больного резко расходились между собой. Это расхождение, с точки зрения авторов, было обусловлено установкой щадить больной орган – «личностной установкой» испытуемого. Так, например, перед испытуемым ставилась задача «поднять руку». Испытуемый принимал эту задачу и производил требуемое движение, но при этом он был внутренне направлен не на само движение, а на щажение больной руки, т. е. общий характер выполняемого движения определялся установкой на щажение больной руки. Эта установка давала о себе знать, проявляясь в различных выразительных движениях больного, его позе, настороженности и т. д., которые сопровождали действие. В отличие от большинства физиологов, видящих в этих «сопровождениях» только не несущий никакой нагрузки «моторный аккомпанемент», А.Н.Леонтьев и А.В.Запорожец пришли к выводу, что эти нереализуемые двигательные возможности имеют решающее значение для протекания «исполняющего движения». Во «внутренней моторике», по мнению авторов, выражается пристрастное отношение человека к тому, что он делает, выражается, как бы мы сказали, смысловая установка. «По самой своей природе внутренняя моторика содержит в себе лишь такие внешние компоненты, которые образуют не определяющиеся техническими условиями задачи “сопровождающие” или “выразительные” движения; зато внутренняя моторика интимно связана с личностными установками человека, с мотивами, определяющими его отношение к ситуации» (Леонтьев, Запорожец, 1945, с.163). При наблюдении за больными было установлено, что внутренняя моторика отражает не направленность на цель действия, а направленность на оберегание больной руки. Из всех этих наблюдений можно сделать следующий вывод об особенностях смысловой установки: смысловая установка непосредственно проявляется в различных действиях человека, выражая в них тенденцию к сохранению общей направленности деятельности в целом. Эта тенденция «проступает на поверхность» различных действий и создает их неповторимую субъективную «окраску». Эта смысловая окраска не всегда так заметна, как в описанном исследовании, но она всегда есть, всегда пронизывает деятельность человека в целом. Общаясь друг с другом, люди часто осознанно или неосознанно улавливают эту окраску[6] по позе, ошибочным действиям, «лишним» движениям, обмолвкам и оговоркам.

Но любые ли обмолвки и оговорки относятся кпроявлениям смысловой установки? Нет, не любые. По-видимому, существуют два отчетливо отличающихся друг от друга типа обмолвок и оговорок: обмолвки как проявления смысловой установки и обмолвки как проявления операциональной установки. К обмолвкам, вызываемым операциональной установкой, относятся обмолвки типа «чепуха – реникса». Эти обмолвки основаны на предвосхищении, опирающемся на предшествующий опыт и на внешнее сходство тех или иных знаков. Совсем иной характер носят обмолвки, через которые приоткрывается смысловая установка и выражаемый ею в деятельности личностный смысл. Для возникновения этих обмолвок вовсе не необходимо какое-либо внешнее сходство знаков, которое обязательно для операциональных обмолвок. Приведем некоторые примеры смысловых обмолвок. Так, З.Фрейд в одном из своих исследований рассказывает о председателе, который открывает не предвещающее ему ничего хорошего заседание словами «объявляю заседание закрытым» (вместо «открытым»), не замечая при этом обмолвки (Фрейд, 1925). Эта обмолвка приоткрывает то значение, которое собрание имеет для председателя. И еще один пример. Юноша, расставшийся с любимой девушкой, начинает встречаться с другой. Оживленно беседуя с ней о чем-то, он несколько раз называет ее именем той девушки, с которой встречался раньше. Его новая знакомая вспыхивает и заявляет: «Ты вовсе не меня любишь». И сколько бы ни оправдывался юноша, утверждая, что просто оговорился, она упорно стоит на своем. За обмолвкой девушка проницательно увидела то реальное значение, которое она имеет для юноши, «увидела» ту смысловую установку, тенденцию к сохранению определенной направленности деятельности, которая прорвалась на поверхность в виде обмолвки. Итак, смысловая установка, тенденция к сохранению общей направленности деятельности в целом может быть распознана по смысловой окраске, выступающей в виде определенного типа обмолвок – смысловых обмолвок.

Другая важная особенность, или, точнее, функция смысловых установок, обнаружилась при исследовании у больных взаимоотношения между личностными (смысловыми) и моторными (операциональными) установками (Леонтьев А.Н., Запорожец, 1945; Запорожец, 1945). Моторная установка рассматривалась авторами как готовность двигательного аппарата, возникающая при наличии двигательной задачи. Авторы исследовали проявление фиксированной моторной установки на материале иллюзии веса, возникающей при сравнении тяжестей. Было установлено, что у большинства больных не возникает иллюзии веса, а следовательно, не проявлялось моторной фиксированной установки в том случае, если они сравнивали тяжести больной рукой. Из этого факта можно было сделать два прямо противоположных вывода: либо причиной нарушения процессов образования установки является поражение опорно-двигательного аппарата и, следовательно, моторная установка по своей природе относится к числу локальных периферических явлений; либо актуализации моторной фиксированной установки препятствует характерная для этих больных установка на щажение больной руки. Первое предположение отпало, так как выяснилось, что установочные опыты, проведенные на больной руке, приводят к возникновению установки на здоровой руке. А это означает, что в ходе установочных опытов не только образовалась моторная установка, но и имел место перенос моторной установки на здоровую руку. Авторы пришли к заключению, что проявлению моторной фиксированной установки препятствует личностная установка на щажение больной руки. По-видимому, именно такого рода факты впоследствии привели А.В.Запорожца к мысли о существовании ситуационно-действенных предметных и личностных установок, воплощающих основные отношения личности к действительности, которые находятся в соподчиненной иерархической связи друг с другом (Запорожец, 1960). При выделении же уровней установки по критерию объективного содержательного фактора, обусловливающего отдельные структурные моменты деятельности и соответствующие им установки, ситуационно-действенные и предметные установки попадают в одну категорию – операциональных установок, и поэтому будут разобраны в разделе, посвященном операциональным установкам. Возвращаясь к полученным в исследовании А.Н.Леонтьева и А.В.Запорожца фактам взаимоотношения личностной и моторной установок, отметим, что в свете гипотезы об уровневой природе установочной регуляции деятельности эти данные свидетельствуют о наличии влияния смысловой установки на установки более низких иерархических уровней, в частности на операциональные моторные установки. Исходя из этих данных, можно также предположить, что смысловая установка обладает фильтрующей функцией по отношению к установкам нижележащих уровней: смысловая установка блокирует проявление не соответствующих ей операциональных установок и извлекает из прошлого опыта релевантные ей установки и стереотипы поведения[7].

Анализируя личностную установку, авторы отмечают еще одну ее особенность. Выяснилось, что в большинстве случаев установка на щажение больной руки не осознавалась больными. Об этом красноречиво свидетельствует тот факт, что некоторые больные даже были не в силах вспомнить, какой рукой они выполняли задание. Следовательно, смысловая установка может быть как осознаваемой, так и неосознаваемой.

При исследовании функции смысловой установки в регуляции деятельности недостаточно ограничиться указанием на то, что смысловые установки могут осознаваться. Более значимым для понимания природы смысловой установки становится вопрос, достаточно ли «означения» смысловой установки для ее изменения, сдвига. Может ли произойти изменение смысловой установки под непосредственным влиянием вербальных воздействий? Отвечая на эти вопросы, мы должны указать третью, важную особенность смысловых установок. Она заключается в том, что сдвиг смысловых установок всегда обусловлен изменением отражаемых в личностном смысле реальных жизненных отношений личности к действительности, которые выражают в деятельности смысловые установки. Эта особенность смысловых установок позволяет резко отделить их от таких субъективных образований, как «отношение» в смысле В.Н.Мясищева (см., например, Мясищев, 1971), и от фиксированных социальных установок[8], справедливо сближаемых В.А.Ядовым (1975) с «отношениями» в концепции В.Н.Мясищева. Сдвиг фиксированных социальных установок – субъективных образований – происходит, как правило, под воздействием новой вербальной информации об объекте этих установок. Смысловая установка – это, скорее, субъектное, чем субъективное, образование. Для ее сдвига такого условия, как осознание привлекательности (или непривлекательности) объекта установки, явно недостаточно. Для того чтобы показать эту особенность смысловых установок, обратимся к ряду примеров. В исследовании А.Н.Леонтьева и А.В.Запорожца описана ситуация, приведшая к сдвигу личностной установки: одного больного с поражением руки никак не удавалось ввести в трудовой процесс и заставить при работе пользоваться больной рукой. «Убеждения и уговоры в необходимости трудотерапии легко принимались больным, – замечают авторы, – но практически действовали слабо, и процесс восстановления, вопреки нашим ожиданиям, продвигался у него с досадной медлительностью» (Леонтьев А.Н., Запорожец, 1945, с.102–103). Однажды этот больной попал в бригаду, которая должна была быстро переправить материал для мастерских через реку. По ряду причин бригада, выполнявшая эту работу, столкнулась с серьезными препятствиями. В этой ситуации больной вдруг взял всю инициативу в свои руки и стал фактическим руководителем работы. Выяснилось, что часть своей жизни он жил и работал на реке. После случая на реке радикально изменилось отношение больного к работе. Установка на щажение больной руки была «сдвинута», и восстановление пошло быстрыми темпами. Сдвиг смысловой установки произошел из-за изменения места больного в системе общественной деятельности и из-за возникновения нового мотива.

На наш взгляд, яркие примеры того, что изменение личностного смысла и его выражения в деятельности – смысловой установки – всегда опосредованы изменением деятельности человека и не подвержены влиянию прямого произвольного контроля, приведены в «Педагогической поэме» А.С.Макаренко. Автор рассказывает, что первые «морально-дефективные» воспитанники выслушали его речь о том, что необходимо решительно переменить образ жизни, с ехидными улыбками и презрением. Позднее, вспоминая об этом печальном опыте А.С.Макаренко писал: «Не столько моральные убеждения и гнев, сколько вот эта интересная и настоящая деловая борьба дала первые ростки хорошего коллективного тона» (Макаренко А.С. Педагогическая поэма. 1948, с.42). Только в деловой борьбе произошло у воспитанников А.С.Макаренко изменение личностного смысла. Деловая борьба, деятельность сыграли решающую роль там, где оказались бессильны уговоры, речи и убеждения. Еще раз отметим, что содержание смысловой установки может открыться сознанию в форме «значения для меня», но этого недостаточно для сдвига смысловых установок. Вообразите на мгновение, что вы, руководствуясь благими намерениями, пришли к Аккакию Аккакиевичу и объясняете ему, что не годится, мол, придавать столь огромное значение переписыванию каллиграфическим почерком холодных административных бумаг, видеть в этом деле смысл жизни. Маленький чиновник из гоголевской «Шинели» почти наверняка побоится не согласиться с вами и покорно кивнет головой, а быть может, и подивится вашей правоте. Однако от одного лишь осознания содержания смысловой установки, от того, что даже эмоции – эти глаза, видящие смысл ситуации, – приоткроют этот смысл, не произойдет ее изменения. Будут меняться «отношения» в смысле В.Н.Мясищева и выражающие их фиксированные социальные установки. Будут скользить на поверхности сознания и сигналить о неблагополучии переживания, а перемены смысловой установки и переосмысления личностного смысла не произойдет до тех пор, пока не изменится содержание реальных жизненных отношений, лежащих в его основе. Из всех этих случаев вытекает, что изменение смысловых установок – это всегда следствие изменения реальных отношений человека к действительности. Кардинальное отличие личностного смысла и выражающей его в деятельности смысловой установки от частных субъективных образований, замкнутых в круге сознания, типа «отношений» (В.Н.Мясищев), социальных фиксированных установок, «значащих переживаний» (Ф.В.Бассин), и т. д. и состоит в том, что изменение смысловой установки всегда опосредовано изменением деятельности и мотива деятельности, так как личностный смысл и смысловая установка неотделимы от порождающей их системы отношений человека к миру. Только при условии перестройки мотивов деятельности происходит перестройка общих смысловых установок.

Описанную особенность смысловых установок необходимо учитывать при анализе такой практической и жизненно важной проблемы, как проблема воспитания личности. Психологическим объектом воспитания является смысловая сфера личности, система личностных смыслов и реализующих их в деятельности смысловых установок. Из подобного понимания психологического объекта воспитания вытекает, что перевоспитание личности всегда идет через изменение деятельности, а тем самым и через изменение смысловых установок и в принципе не может осуществляться посредством воздействий чисто вербального характера. Только установки целевого и операционального уровней подвержены прямому влиянию различных инструкций. Пути изменения установок смыслового уровня и установок нижележащих уровней коренным образом отличаются друг от друга: смысловые установки личности перевоспитываются, а целевые и операциональные установки переучиваются.

Анализ приведенных выше фактов и некоторых теоретических положений позволяет сделать ряд выводов об особенностях и функциях смысловой установки:

– Смысловая установка, представляющая собой выражение личностного смысла в виде готовности к определенным образом направленной деятельности, стабилизирует процесс деятельности в целом, придает деятельности устойчивый характер. Эта функция может непосредственно проявляться в общей смысловой окраске различных действий, входящих в состав деятельности, выступая в виде «лишних» движений, смысловых обмолвок и оговорок.

– Смысловые установки могут быть как осознаваемы, так и неосознаваемы.

– Сдвиг смысловых установок всегда опосредован изменением деятельности субъекта. В этом заключается кардинальное отличие смысловой установки и выражаемого ею в деятельности личностного смысла от различных субъективных образований типа «отношений» (В.Н.Мясищев), фиксированных социальных установок, «значащих переживаний» (Ф.В.Бассин) и т. д., которые изменяются непосредственно под влиянием вербальной информации.

– Смысловая установка выступает в роли фильтра пo отношению к установкам нижележащих уровней – целевой и операциональной установкам.

Из перечисленных особенностей смысловой установки основная особенность – это «цементирование» общей направленности деятельности в целом, придание всей деятельности устойчивого стабильного характера. Эта функция прежде всего проявляется в выборе тех или иных целей, соответствующих мотиву деятельности. В том случае, если осуществляется процесс целеобразования (причем неважно, проходит ли он в форме выбора целей в ходе деятельности субъекта или в форме принятия «готовых», заданных через инструкцию целей), этот процесс приводит к возникновению целевой установки.

Уровень целевой установки

Критерием для выделения следующего уровня установочной регуляции деятельности является наличие цели действия. Цель, будучи представлена в форме образа осознаваемого предвидимого результата, актуализирует готовность субъекта к ее достижению и тем самым определяет направленность данного действия. Под целевой установкой и понимается готовность субъекта совершить прежде всего то, что сообразно стоящей перед ним цели, которая возникает после принятия определенной задачи.

Вопрос о целевой установке, ее природе и функциях разработан в психологии намного детальнее, чем вопрос о смысловой установке. В различных психологических школах и направлениях, а особенно в Вюрцбургской школе и динамической теории личности К.Левина, исследование целевой установки занимало одно из центральных мест. В этом отделе мы приведем лишь несколько примеров и экспериментальных фактов, свидетельствующих о существовании целевой установки, а затем остановимся на вопросе о ее природе и роли в протекании деятельности.

До сих пор одним из наиболее впечатляющих примеров силы действия целевой установки остается случай с охотником, описанный К.Марбе. Суть этого трагического случая состоит в следующем. В поздний вечерний час охотник с нетерпением подстерегал в засаде кабана. И вот, наконец, долгожданное событие произошло, листья кустарника качнулись, и… грянул выстрел. Охотник кинулся к подстреленному «кабану», но вместо кабана он увидел девочку. Сила целевой установки, готовности увидеть именно то, что он ожидал и хотел увидеть, была столь велика, что сенсорное содержание, возникшее в процессе восприятия объекта (девочки), преобразовалось в иллюзорный образ кабана (Натадзе, 1972).

Первое экспериментальное исследование влияния установки, вызванной инструкцией, на восприятие было проведено также ведущим представителем Вюрцбургской школы О.Кюльпе. В 1902 г. в экспериментах Кюльпе и его ассистента Брауна был обнаружен факт, от которого берет свое начало длинный цикл исследований, посвященных влиянию целевой установки на избирательность восприятия. Кюльпе и Браун, проводя эксперименты по изучению абстракции, тахистоскопически предъявляли испытуемым бессмысленные слоги, отличающиеся по цвету, форме и пространственному расположению. Перед предъявлением стимульного материала испытуемым предлагалась инструкция, в которой их просили сообщить после экспозиции о каком-либо одном из признаков предъявленных объектов. Было установлено, что испытуемые наиболее точно воспроизводили признаки, оговариваемые в инструкции, и порой ничего не могли сказать о других признаках стимульного материала. Кюльпе увидел в этом факте еще один аргумент в пользу существования «безобразного мышления». Кроме того, он выдвинул гипотезу, что предварительно заданная инструкция повышает четкость восприятия. Спустя много лет, выступая на симпозиуме по установке в г. Бордо, П.Фресс (Fraisse, 1961) начал свой доклад «Роль установки в восприятии» с изложения экспериментального исследования О.Кюльпе. Он отметил, что хотя в наши дни эксперимент О.Кюльпе может показаться банальным и не выдержит строгой критики, все же именно в исследованиях О.Кюльпе отчетливо выступил факт, свидетельствующий о влиянии установки, вызванной инструкцией, на избирательность восприятия. Интересные результаты, проливающие свет на особенности целевой установки, были получены в исследованиях Сиполы (1935). В этих экспериментах у испытуемых одной группы с помощью инструкции вызывалась установка на восприятие слов из категории «корабли», а у испытуемых другой группы – установка на восприятие слов из категории «животные». Среди тахистоскопически предъявляемых слов были бессмысленные слова типа «sael». Типичной ошибкой испытуемых, настроенных воспринимать слова из категории «животные», было прочтение бессмысленного слова «sael» как «seal» (тюлень), а для испытуемых, настроенных на восприятие слов из категории «корабли», типичной ошибкой было прочтение слова «sael» как «sail» (парус). Затем испытуемым обеих групп предъявлялись слова с пропущенными буквами, которые следовало заполнить. Выяснилось, что все испытуемые заполняют пропуски в словах в соответствии с установками, вызванными инструкцией в прошлых экспериментах, не осознавая этого факта. Следовательно, установка, вызванная инструкцией, во-первых, может привести к искажению материала и тем самым к сохранению направленности действия в заданном направлении, и, во-вторых, целевая установка не исчезает после выполнения задания, продолжая влиять на следующее решение сходных задач. В эспериментах Сиполы также ярко проявилась, на наш взгляд, характерная черта любых экспериментов на установку: нужно каким-то образом «нарушить» протекание действия, преградить ему путь, и тогда тенденция к сохранению направленности действия даст о себе знать, ассимилировав воздействия, преграждающие путь заданному протеканию действия.

По сути, тот же прием «нарушения» деятельности использован в исследовании И.А.Тоидзе (1974). Изучая влияние установки на формирование зрительного образа, И.А.Тоидзе применила следующий методический прием: она предъявляла испытуемым различный стимульный материал, расположенный в подпороговом диапазоне. Так, например, в одной из серий испытуемого просили решить арифметическую задачу. Текст задачи высвечивался на экране, перед которым сидел испытуемый. Одновременно на тот же экран проецировались «подсказка» и «ответ» при яркости, которая по величине была ниже, чем предварительно установленная пороговая яркость. Иными словами, испытуемый не видел на экране ни подсказки, ни ответа на задачу. Выяснилось что ответ воспринимался на экране только в том случае, если в процессе решения задачи у испытуемого актуализировался зрительный образ, релевантный ответу. Если же образ ответа не актуализировался, то ответ так и оставался под порогом восприятия. Интересно, что изображение ответа на подпороговом уровне, которое проецировалось на экране одновременно в нескольких различных формах (цифры, графическое изображение и т. д.), воспринималось именно в форме, соответствующей образу полученного испытуемым результата. В экспериментах И.А.Тоидзе, таким образом, было показано влияние целевой установки, возникшей после получения в ходе решения задачи определенного результата, на избирательность восприятия. В них также выяснилось, что целевая установка относится к числу факторов, обусловливающих сенсибилизацию чувствительности.

Приведенные примеры помогают очертить круг явлений, обозначаемых понятием «целевая установка». Но тут может возникнуть вопрос: «Во всех этих примерах о наличии установки судят лишь по ее конечному эффекту – избирательности, проявляющейся в процессе восприятия. Нельзя ли с таким же успехом предположить, что эффекты избирательности и направленности поведения вызываются непосредственно представлением о цели?». Игнорирование этого вопроса приводит, на наш взгляд, к двум противоположным позициям. Представители одной позиции не делают допущения о существовании «промежуточного» процесса, опосредующего влияние цели на поведение, а следовательно, прекрасно обходятся без понятия, обозначающего эти процессы. В истории психологии эта позиция наиболее ярко выражена во взглядах У.Джеймса. Развивая представления об идеомоторике, У.Джеймс утверждал, что идея может непосредственно вызвать соответствующее ей движение. Произойдут ли при наличии идеи ожидаемые движения или нет, зависит, по мнению У.Джеймса (Джемс, 1912), от простой физиологической случайности. Вечный соперник У.Джеймса Э.Титченер довольно язвительно писал по поводу представлений У.Джеймса об идеомоторике, что признание этих представлений равносильно признанию за мыслью «полить траву» силы, способной непосредственно привести фонтан в действие. Несколько более мягко отнеслись к гипотезе У.Джеймса об идеомоторике Д.Миллер, Ю.Галантер и К.Прибрам (1965). Они заявили, что У.Джеймс решает проблему взаимоотношений между образом и действием, поставив дефис между словами идея и моторика.

Сторонники второй позиции склонны к полному отождествлению установки и цели. Так, А.С.Прангишвили пишет: «Установка (закодированная модель конечного результата реакции)[курсив мой. – А.А.],предвосхищая эту реакцию во времени, является совершенно неотъемлемым компонентом структуры целенаправленной деятельности» (Прангишвили, 1972, с.6). Полностью соглашаясь с А.С.Прангишвили в том, что установка – неотъемлемый компонент целенаправленной деятельности, мы не можем поставить знак равенства между установкой и закодированной моделью конечного результата реакции и тем самым упразднить ту психологическую реальность, которая стоит за целью. Вслед за Ф.В.Бассиным (1966) мы считаем, что установка – это не синоним модели будущего результата, а скорее обозначение специфической роли осознаваемого предвидимого образа цели. Эта роль состоит в стабилизирующем организующем влиянии со стороны предвосхищаемой цели на протекание процесса. Как и при анализе смысловой установки, мы различаем отражение того или иного объективного фактора, вызывающего установку, в данном случае – целевого объекта и саму целевую установку – форму выражения этого отраженного в сознании фактора в регуляции деятельности. Целевая установка неотрывна от антиципируемого результата действия, но она не растворяется в нем. Эта спаянность целевой установки и цели вызывает трудности при анализе целевой установки и отчасти является причиной пренебрежения целевой установкой во многих исследованиях. Трудности выделения целевой установки в качестве относительно самостоятельного момента осуществления действия связаны прежде всего с тем, что в условиях нормального функционирования действия она практически спрятана в нем и никак феноменологически не проявляет себя. Ситуация, однако, разительно меняется, если смена целевых установок не поспевает за резким изменением действия, сменой одного действия другим. Тогда целевые установки обнаруживают себя, подобно тому, как мгновенно обнаруживается инерция движения быстро бегущего человека при резкой остановке. Приобретшая самостоятельность целевая установка – это форма, вырвавшаяся из-под власти содержания. Выпадая из общей системы активного целенаправленного действия, она начинает выступать в своем собственном движении, которое в ряде случаев носит извращенный характер, проявляясь, например, в системных персеверациях[9]. В других случаях, не принимая патологической окраски, целевые установки выступают как сила, ушедшая из-под контроля субъекта, и проявляются в тенденциях типа тенденции к завершению прерванного действия (Б.В.Зейгарник).

Анализ различных форм патологии установки в связи со структурой человеческого действия дан в исследовании А.Р.Лурии (1945). В случае поражения конвекситальной поверхности лобных долей у больных обнаруживается выпадение целевой, или, как ее называет А.Р.Лурия, предметной интенциональной, установки из общей системы действия. Больные с поражением конвекситальной поверхности лобных долей могут выполнять действия, задаваемые отдельными инструкциями, но оказываются не в силах подчинить поведение цепи инструкций, сменяющих друг друга. Новая инструкция приводит лишь к выявлению предварительно созданной установки. А.Р.Лурия, характеризуя деструкцию поведения, возникающую при нарушении установки на уровне действия, пишет: «Раз вызванная предметная установка оказывается обладающей столь резко выраженной инертностью, что после выполнения нужного действия она не исчезает, но продолжает оставаться и подменять собою все последующие намерения, в то время как адекватные новым инструкциям установки не возникают вовсе» (Лурия, 1945, с.251). При извращении целевой установки нормальное протекание поведения подменяется персевераторными штампами. Так, больной, которого просят нарисовать то круг, то крест, начинает стереотипно рисовать фигуру креста, не замечая, что выполняет неадекватное действие. Позднее А.Р.Лурия (1966) назвал персеверации такого типа системными персеверациями.

В обычной жизни часто встречаются случаи «самостоятельного» проявления целевой установки в форме тенденции к завершению прерванных действий. Этим феноменом интуитивно пользуются писатели и хорошие лекторы. Писатель, желающий, чтобы его читатель захотел прочесть вторую, еще не опубликованную часть книги, старается «оборвать» изложение на самом интересном месте. Лектор, стремящийся, чтобы его слушатели глубже поняли проблему, не «разжевывает» ее до конца, а прерывает лекцию, вынуждая тем самым слушателей самих попытаться решить или, по крайней мере, обдумать эту проблему. Если слушатель выходит с лекции в состоянии прерванного действия и имеет установку на поиск решения поставленной проблемы, то, значит, лекция удалась. Подобные проявления целевой установки были открыты и исследованы Б.В.Зейгарник на материале запоминания прерванных и законченных действий. Испытуемым предлагали в беспорядке совершать различные действия, причем одни действия им давали довести до конца, а другие прерывали. Выяснилось, что прерванные действия запоминаются примерно в два раза лучше, чем законченные. В классических экспериментах Б.В.Зейгарник, таким образом, был установлен тот фундаментальный факт, что предвосхищаемая субъектом цель действия продолжает оказывать влияние и после того, как действие прервано, выступая в виде устойчивой тенденции к завершению прерванных действий.

Анализ особенностей и функций установок на уровне действия или целевых установок позволяет сделать следующие выводы:

– Целевая установка, представляющая собой готовность, которая вызвана предвосхищаемым осознаваемым образом результата действия, выполняет функцию стабилизации действия.

– В том случае, когда протекание действия не встречает на своем пути никаких препятствий, стабилизирующая функция целевой установки никак феноменологически не проявляет себя. Поэтому возникают затруднения при анализе целевой установки, и, как правило, этой форме установки приписывается только роль фактора, определяющего избирательность психических процессов (см., например, эксперимент О.Кюльпе). Отсутствие феноменологических признаков и опознание проявлений целевой установки исключительно по ее конечному эффекту – избирательности психических процессов – приводят некоторых исследователей либо к полному игнорированию установочного момента в регуляции действия, либо к отождествлению между собой цели и вызываемой этой целью установки.

– Целевая установка феноменологически проявляет себя в тех случаях, когда на пути протекания действия возникают те или иные препятствия. Такими «препятствиями» могут быть неопределенность предъявляемой стимуляции (эксперименты Сиполы, Тоидзе) и резкое нарушение или изменение протекания действия. При резком нарушении действия или изменении ситуации, в которой развертывается действие, целевая установка выступает в виде системных персевераций, ошибок («sail» вместо «sael» и т. д.) и тендеции к завершению прерванного действия (феномен Зейгарник). Подобные проявления «самостоятельной» жизни целевой установки наглядно подтверждают факт существования тенденции к сохранению действия в определенном направлении как момента регуляции действия.

Уровень операциональной установки

Под операциональной установкой понимается возникающая в ситуации разрешения задачи на основе учета условий наличной ситуации и предвосхищения этих условий готовность к осуществлению определенного способа действия, опирающегося на прошлый опыт поведения в подобных ситуациях. Конкретное выражение способа осуществления действия зависит от содержания предвосхищаемого условия. Говоря о «содержании условия», мы имеем в виду представление А.Н.Леонтьева о том, что человек не просто находит в обществе внешние условия, к которым он приноравливает свою деятельность – сами эти условия несут в себе средства, общественно выработанные способы деятельности, ценности, предметные и социальные нормы. Условия деятельности обладают этим присущим только миру человеческих предметов свойством, так как в них объективированы «значения». Именно в «значениях» содержатся те схемы действия – готовые формулы, образцы поведения, о которых писал Д.Н.Узнадзе и которые передаются из поколения в поколение, не позволяя распасться «связи времен». Эти «значения», будучи представлены в образе предвосхищаемого условия, определяют конкретное выражение способа осуществления действия. В случае совпадения образа предвосхищаемого условия с фактически наступившим условием ситуации разрешения задачи операциональная установка приводит к осуществлению адекватной операции, посредством которой может быть достигнута цель действия. Таковы в самых общих чертах содержание и механизм возникновения операциональной установки.

В повседневной жизни операциональные установки действуют в привычных стандартных ситуациях, целиком определяя работу «привычного», по выражению Д.Н.Узнадзе, плана поведения. После того как человек многократно выполнял один и тот же акт в определенных условиях, у него при повторении этих условий не возникает новая установка, а актуализируется ранее выработанная установка на эти условия (Узнадзе, 1961). Воспользуемся образным примером П.Фресса (Fraisse, 1961), чтобы проиллюстрировать эту мысль: контролер на станции метро после многократного предъявления билетов ожидает вновь увидеть билет, а не стакан с аперитивом, т. е. при встрече с пассажиром у него каждый раз на основе прошлых воздействий актуализируется готовность действовать именно по отношению к билету. Если вы рискнете в часы пик предъявить контролеру похожую на билет бумажку, то убедитесь в том, что установка, вылившаяся в операцию, будет по своему содержанию соотнесена именно с билетом, а не с бумажкой. Иными словами, выражение операциональной установки будет обусловлено «образом действия», принятым в данной ситуации.

Не покидая станции метро, вы можете увидеть и второе, несколько отличное от ситуации с контролером проявление операциональной установки. Стоит движущейся вниз ленте эскалатора, на которой вы стоите, остановиться, как у вас возникает на какое-то мгновение отчетливое впечатление движения лестницы вверх. «Движение» появляется в результате вмешательства специфической установки, связанной с вашим прошлым опытом в отношении эскалатора», – отмечает К.Прибрам, приводя подобный пример в качестве иллюстрации действия тестирующего механизма в схеме Т – О – Т – Е (Прибрам, 1975, с.110).

Разнообразные фиксированные социальные установки также могут по своему месту в деятельности выступить как операциональные установки. Очень удачный пример действия социальных фиксированных установок, актуализирующихся в стандартных ситуациях, использует Я.Л.Коломинский (1972), обращаясь к произведению Л.Н.Толстого «Анна Каренина»: «Жизнь Вронского тем была особенно счастлива, что у него был свод правил, несомненно определявших все, что должно и не должно делать. Свод этих правил обнимал очень малый круг условий, но зато правила были несомненны, и Вронский, никогда не выходя из этого круга, никогда ни на минуту не колебался в исполнении того, что должно. Правила эти несомненно определяли, что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, что лгать не надо мужчинам, а женщинам можно, что обмануть нельзя никого, но мужа можно, что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т. д. Все эти правила могли быть неразумны, но они были несомненны, и, исполняя их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову» (Толстой Л.Н. Анна Каренина). Эти правила, нормы оценок и отношений внедряются в сознание человека и, выступая в форме отвечающих стандартному кругу условий операциональных установок, руководят человеком в повседневной жизни и избавляют от необходимости всякий раз заново решать, как надлежит действовать в той или иной уже встречавшейся ситуации. Достаточно, опираясь на прошлый опыт, отнести встретившуюся ситуацию к определенному классу, и «срабатывают» соответствующие установки. Эти установки будут операциональными – по их месту в деятельности и отвечающими усвоенным социальным нормам (пример с Вронским) – по их содержанию. Операциональные установки обычно осознаются лишь в тех случаях, когда они нарушаются. Так, главный персонаж романа Ф.М.Достоевского «Идиот» князь Мышкин, вместо того чтобы небрежно бросить свой узелок швейцару, заводит с ним обстоятельную беседу в «людской», чем сначала приводит в недоумение самого швейцара, а затем и княгиню Мышкину. Нарушение принятых норм мешает швейцару, «человеку с намеком на мысль», решить, как себя вести с князем. Подобное нарушение правил и вытекающих из них установок на определенное поведение в данной ситуации расцениваются и швейцаром и княгиней как событие из ряда вон выходящее, о чем недвусмысленно дается понять князю Мышкину. Княгиня Мышкина «узнает» о существовании установки по неадекватному проявлению поведения в стандартной ситуации, а в экспериментальной психологии более сотни лет о проявлениях операциональной установки судят по тем нарушениям, искажениям и ошибкам, которые она привносит в различные процессы человеческого поведения.

Традиционным объектом исследования в экспериментальной психологии являются феномены операциональной установки, обнаруживающиеся в ситуациях типа описанных выше ситуаций с контролером и с «движущейся» лестницей. Наиболее тщательно операциональные установки такого содержания и их свойства исследованы в школе Д.Н.Узнадзе. На наш взгляд, фиксированная установка, полученная методом «фиксации установки», служит типичным образцом операциональной установки. Для того чтобы доказать это утверждение, обратимся к анализу фиксированной установки и попытаемся выяснить то, с каким объективным фактором в ситуации разрешения задачи она соотносится, т. е. чему релевантна фиксированная установка – мотивам, целям или условиям осуществления действия.

Рассмотрим схему классического метода выработки установки – метода «фиксации установки» Д.Н.Узнадзе на примере иллюзии величины. В этих опытах экспериментатор, предварительно удостоверившись в том, что испытуемый способен оценить равенство предъявляемых объектов, предлагает ему инструкцию типа: «Сравните эти два шара по величине». Затем испытуемому предъявляются два отличающихся по величине шара. При этом предполагается, что при предъявлении шаров у испытуемого возникает установка на оценку «больше – меньше», которая определяет восприятие объектов. Эта установка фиксируется посредством повторного предъявления шаров (10–16 раз) в так называемой установочной серии. На 16 раз испытуемому предъявляют равные по величине шары. Инструкция остается прежней. В этом критическом опыте испытуемый оценивает один из равных по величине шаров как «больший» или «меньший». Если испытуемый говорит, что там, где в установочных опытах находился «меньший» шар, сейчас предъявлен «больший», то такая иллюзия называется контрастной. Если же он говорит, что там, где раньше находился «меньший» шар, сейчас вновь находится «меньший», то такая иллюзия называется ассимилятивной.

Интерпретируя подобные результаты, Д.Н.Узнадзе считает, что в ходе установочных опытов у испытуемого фиксируется состояние, которое приводит к иллюзорному восприятию объектов. Это состояние определяется им как готовность к привычному способу реагирования, т. е. как установка. Известно, что установки «ни на что» не бывает и, следовательно, необходимо установить, на какой момент в ситуации разрешения задачи выработана фиксированная установка. При проведении классических опытов на выработку установки инструкция в течение всего эксперимента остается неизменной.

Значит, в течение эксперимента испытуемый действует на основе одной целевой установки, вызванной с помощью инструкции. Этот факт подчеркивает Ш.Н.Чхартишвили (1971), говоря, что на протяжении всего опыта у испытуемого одна установка – выполнить требования руководителя опыта в соответствии с полученной инструкцией. На основе этой установки испытуемый совершает самые разные акты: он ждет своей очереди, знакомится с экспериментальной ситуацией с большим или меньшим вниманием, в зависимости от значения для него этих экспериментов, слушает конкретное задание экспериментатора и т. д. В ходе установочных и критических опытов повторяется только одно условие, а именно: регулярное предъявление шаров разного веса в разные руки. Так, например, вес шара в правой руке всегда больше, а в левой руке – меньше. Это условие служит ориентиром для испытуемого независимо от того, отдает он себе в этом отчет или нет, и на это условие вырабатывается установка. Ориентируясь на выбранный нами критерий, т. е. на место объективного фактора, вызывающего установку, в структуре деятельности, мы относим установку, выработанную любым вариантом метода фиксации установки, к «фоновому», операциональному уровню установочной регуляции. Фиксированные установки, приводящие в классических экспериментах Д.Н.Узнадзе к возникновению иллюзий или искажений различного поведения, соотносимы с условиями разрешения задачи, а не с целями или мотивами и, следовательно, по своему месту в структуре деятельности являются операциональными установками.

Какие механизмы лежат в основе фиксированной установки? Какие детерминанты определяют эту форму готовности? Дж. Брунер (Bruner, 1957), автор теории перцептивной готовности считает, что одной из важнейших детерминант, определяющих готовность восприятия того или иного объекта, является вероятность появления объекта определенного класса в данной ситуации. Показывая роль этой детерминанты в возникновении перцептивной установки, он провел следующий эксперимент. Испытуемым тахистоскопически предъявлялся знак «13», вертикальный компонент которого не соприкасался с изогнутым. Этот знак можно было принять либо за букву «В», либо за число «13». При общей инструкции на опознание знак подавался в разном контексте. В одной из серий он предъявлялся среди цифр, а в другой – среди букв. Оказалось, что опознание полностью зависит от контекста, в котором предъявляется этот двусмысленный знак. На основании этих экспериментов Дж. Брунер пришел к выводу, что из двух следов, с которыми может вступить в контакт наличная информация и которые в равной степени сходны, берет верх тот, который имеет большую вероятность появления в данных условиях (Bruner, Minturn, 1955; Bruner, 1957). Эта экспериментальная ситуация близка к описанному ранее примеру П.Фресса с контролером в метро. В обоих случаях перед нами ассимилирующее действие операциональной установки, опирающейся на вероятность появления объекта данной категории и наличную ситуацию. На роль фактора вероятности появления сигнала в возникновении установки неоднократно указывали многие представители зарубежной психологии, среди которых следует упомянуть таких исследователей, как автор теории вероятностного функционализма Э.Брунсвик, П.Фресс, а также авторы психофизической теории обнаружения сигнала Свете, Таннер и Грин. Свете, Таннер и Грин рассматривают «знание» вероятности появления сигнала как один из наиболее значимых факторов, обусловливающих предрасположенность испытуемого в условиях дефицита сенсорной информации (Энген, 1974). В отечественной психологии некоторые представители школы Д.Н.Узнадзе, например А.С.Прангишвили, пытаясь ответить на вопрос о механизмах, лежащих в основе фиксированной установки, обращаются к концепции вероятностного прогнозирования (Фейгенберг, 1963, 1977). Основное положение концепции вероятностного прогнозирования заключается в том, что субъект, опираясь на вероятностно организованный прошлый опыт поведения в подобных ситуациях, или (пользуясь удачным выражением А.А.Леонтьева – 1969) на «память ситуации» и непосредственную стимуляцию, выдвигает гипотезы о наступлении будущих событий с приписыванием каждой из гипотез определенной вероятности. В соответствии с таким прогнозом осуществляется преднастройка – подготовка к определенным способам действия, приводящая с наибольшей вероятностью к достижению некоторой цели. С точки зрения А.С.Прангишвили, многократное предъявление установочных экспозиций является фактором, приводящим к образованию установки. Он полагает, что на основе информации, например о величине шаров, и регулярного повторения одной и той же ситуации у испытуемого формируется вероятностный прогноз того, какое событие произойдет в следующей ситуации, и соответственно осуществляется подготовка к этому событию. Так, если с правой стороны в n случаях предъявлялся большой шар, то испытуемый, опираясь на прошлый опыт поведения в подобной ситуации, прогнозирует, что в п + 1 случае ему будет вновь предъявлен справа шар большей величины. Если разница, существующая между вероятностным прогнозом наступающей ситуации и характером фактически наступившей ситуации велика, то возникает контрастная иллюзия. Если же она незначительна, то гипотеза о наиболее вероятном событии приводит к возникновению ассимилятивной иллюзии. Предлагая это объяснение возникновения фиксированной установки, А.С.Прангишвили практически ставит знак равенства между установкой и вероятностным прогнозированием, говоря об установке как о «состоянии вероятностного прогнозирования» (Прангишвили, 1967, 1973). Такой вывод нуждается в некотором уточнении. Дело в том, что представления о вероятностном прогнозировании адекватны только для объяснения возникновения установки в стандартных, привычных условиях, т. е. механизм вероятностного прогнозирования работает на уровне операциональных установок. Не случайно поэтому объект анализа А.С.Прангишвили – фиксированная установка, обусловливающая иллюзии восприятия, а не первичная установка. Однако существующие в настоящее время представления о вероятностном прогнозировании не могут полностью объяснить и механизм образования операциональной фиксированной установки, так как в них не учитывается такой конституирующий момент в образовании фиксированной установки, как предметное содержание предвосхищаемого условия. Вероятностный прогноз выступает в деятельности на фазе ориентировки и участвует, как справедливо отмечает О.К.Тихомиров (1969), в регуляции степени развернутости поискового процесса. То же, какой конкретный характер будет иметь осуществляющаяся операция, зависит от «значения» предвосхищаемого условия. Именно «значение», предметное содержание условия обусловливает конкретное выражение способа осуществления действия. Тот фундаментальный факт, что «значение», кристаллизованное в том или ином продукте общественной деятельности, как бы «требует» совершить то или иное действие, актуализирует готовность к совершению определенного способа действия, нашел свое, правда, искаженное отражение в представлениях К.Дункера об установке как о «функциональной фиксированности» (1965, с.200). К.Дункер провел детальное исследование фиксации функционального значения за различными объектами. В типовых задачах испытуемый должен был преодолеть фиксацию функции, закрепленной за объектом, и употребить объект, ранее применявшийся в той же ситуации в обычной функции, в другой, непривычной функции. Например, после того как плоскогубцы использовались для вынимания гвоздя, применить их в качестве «подставки для цветов» и т. д. Было установлено, что фиксация какой-либо функции за объектом впоследствии приводит к тому, что у испытуемого возникает ригидная установка на применение объекта в той функции, в которой он использовался ранее. О наличии этой установки судят по тому, что она препятствует, мешает употребить объект в новой непривычной функции. Далее мы остановимся на той интерпретации этого факта, которую предлагает К.Дункер, и ее месте в развитии представлений о природе установки. Здесь же нам важен сам полученный К.Дункером факт фиксированности «значения» за тем или иным объектом и решающей роли этого «значения» по отношению к конкретному выражению способа осуществления действия. Факт «функциональной фиксированности» показывает, что «значение», фиксированное в объектах, в том, на что направлена установка, полностью определяет выражаемое этой установкой в деятельности содержание и в то же время отражает стабилизирующую функцию установки. И опять мы видим, что для того, чтобы проявился сам факт существования установки, нужно создать ситуацию, нарушающую обычное протекание деятельности. И только тогда установка феноменологически проявит себя, в данном случае в виде «барьера», препятствующего решению задачи.

В отечественной психологии мысль о необходимости учета того содержания, которое различные установки выражают в деятельности человека, особенно рельефно выделена в исследованиях А.В.Запорожца. В зависимости от содержания, лежащего в основе установок, А.В.Запорожец вычленяет два вида установок: ситуационно-действенные и предметные (Запорожец, 1960). Ситуационно-действенные установки отражают физические отношения между субъектом и объектом, складывающиеся в данной конкретной ситуации действия. Например, в ситуации с иллюзией величины – это отражение связи определенной руки с признаком величины шара. В предметных установках отражены более устойчивые и независимые от преходящих особенностей действия отношения между признаками самого предмета. В качестве примера проявления предметных установок А.В.Запорожец приводит иллюзию Шарпантье, в основе которой лежит связь, соответствующая устойчивым отношениям признаков предмета – отношениям между объемом и весом. Можно предположить, что взаимоотношения между двумя моментами механизма операциональной установки – вероятностностным прогнозом и «содержанием связи» – в ситуационно-действенных и предметных операциональных установках различны. В ситуационно-действенных установках именно частота появления определенной связи на относительно небольшом временном интервале является основным признаком, на который опирается испытуемый и который приводит к возникновению установки. За рамками экспериментальной ситуации частота появления данной связи резко падает, и фиксированная установка, обусловливающая иллюзию величины, через некоторое время разрушается. В предметных установках типа установки, обнаруживающейся в иллюзии Шарпантье, на первых порах ее возникновения человек вновь ориентируется на признак частоты – предметы большего объема чаще всего оказываются большими по весу. Но так как в этом случае частота выступает как один из признаков, свидетельствующих о существовании устойчивого реального отношения между объемом и весом, то она возрастает при каждом новом столкновении субъекта с этим отношением. Как только у субъекта сформируется определенное «знание» о содержании связи между объемом и весом, частота встречаемости этой связи, сыграв роль указывающего на ее существование признака, уходит на задний план. Субъект начинает ориентироваться на «знание» закономерности связи между объемом и весом. По-видимому, в своем формировании предметные установки минуют этап ситуационно-действенных установок.

Итак, мы видим, что в исследованиях А.В.Запорожца, как и в работах К.Дункера, выступил факт зависимости установки от предметного содержания, от «значений», кристаллизованных на объектах установки. Этот факт доказывает, что действие механизма операциональной установки не сводится к вероятностному прогнозированию и что необходимо учитывать то «значение» предмета, на который возникла установка и от которого зависит конкретное выражение способа осуществления действия.

Нам представляется, что помимо двух типов операциональной установки (ситуационно-действенной и предметной) необходимо выделить еще один третий тип – импульсивные установки. По своему механизму импульсивные установки резко отличны от предметных и ситуационно-действенных установок, но тем не менее они соотносимы с побочными условиями ситуации, в которой человеку приходится решать самые различные типы задач. Примеры действия импульсивных установок встречаются буквально на каждом шагу. Вы пишете статью, а рядом стоит тарелка с яблоками или лежит пачка сигарет. Время от времени вы, не отрываясь от работы, машинально протягиваете руку и берете яблоко или закуриваете сигарету. Прогуливаясь по улице и оживленно беседуя со своим знакомым, вы проходите мимо автомата с газированной водой. Продолжая о чем-то спорить, вы, почувствовав жажду, бросаете в автомат три копейки и выпиваете стакан воды. В том случае, если условие, способное удовлетворить потребность, находится перед нами в стандартной ситуации, мы почти никогда специально не задумываемся, что предпринять: «Сами условия ситуации диктуют нам, что надо делать» (Узнадзе, 1966, с.373). Факторы, приводящие к возникновению импульсивных установок, внешне те же, что и у смысловых установок: потребность и побуждающий предмет. Однако легкодоступный побуждающий предмет, вызывающий импульсивную установку в стандартной обстановке, не относится к числу мотивов деятельности и имеет ситуационное значение. Это предмет – побудитель в «ситуации потребности момента». Только в ней он обладает побудительной силой. В другой ситуации тот же самый предмет, например вода для путника, заблудившегося в пустыне, может возвыситься до уровня смыслообразующего мотива деятельности, ради достижения которого отчаявшийся человек готов пойти на что угодно. Но в обычной стандартной обстановке предмет-побудитель типа воды занимает структурное место побочного условия деятельности. По мере развития общества целый ряд мотивов неизбежно переходит в ранг предметов-побудителей, и для их достижения оказывается достаточно срабатывания операциональных установок. «Предметно-вещественные “потребности для себя” насыщаемы, и их удовлетворение ведет к тому, что они низводятся до уровня условий жизни, – замечает А.Н.Леонтьев, – которые тем меньше замечаются человеком, чем привычнее они становятся» (1975, с.226). Изменение места побуждающего предмета в структуре деятельности и соответственно изменение уровня установки – это лишь одно из проявлений возможности взаимопереходов установки одного уровня на другой, в данном случае с ведущего уровня на «черновой» операциональный уровень установочной регуляции деятельности.

Итак, нами были рассмотрены установки, лежащие в основе «привычного» поведения – операциональные установки. Было показано, что фиксированные установки, вырабатываемые посредством классического метода «фиксации установки» Д.Н.Узнадзе, относятся к уровню операциональных установок, так как они соотносятся с условиями протекания действия. Эти установки проявляют себя в хорошо известных феноменах иллюзий типа иллюзии веса, иллюзии Шарпантье и т. д. В качестве механизма для объяснения действия такого рода установок некоторыми исследователями привлекаются представления о вероятностном прогнозировании. Однако механизм действия операциональных установок не сводится к вероятностному прогнозированию. Необходимым и определяющим содержание операциональной установки моментом является «значение» предмета, на который возникла установка и от которого всецело зависит конкретное выражение способа осуществления действия. По характеру предметного содержания следует различать такие виды операциональных установок, как ситуационно-действенные и предметные (А.В.Запорожец). Особое место в ряду операциональных установок занимают операциональные импульсивные установки, которые актуализируются на условия ситуации, отвечающие той или иной «потребности момента».

Психофизиологические механизмы – реализаторы установки

Физиологическое объяснение явления установки, или, точнее, сведение явления установки к определенным физиологическим процессам, появилось задолго до того, как встал вопрос о собственно психологической природе установки и ее роли в регуляции деятельности. Это объяснение родилось в рамках физиологической психологии в школе В.Вундта. Факты проявления установки в экспериментах на ВР (время реакции) были обнаружены психологами Лейпцигской лаборатории. Вначале С.Экснер, а затем Л.Ланге (1886) обращают внимание на влияние предварительной подготовки испытуемого на ВР. Л.Ланге приходит к выводу, что в зависимости от того, на что направлено внимание реагента, необходимо различать две формы реакции: моторную и сенсорную. Если испытуемый предварительно настраивается на двигательный ответ, то проявляется более короткая моторная реакция; если же он предварительно настроен на стимул, то обнаруживается сенсорная реакция. Таким образом, в исследованиях Лейпцигской лаборатории происходят два немаловажных для истории проблемы установки события. Первое событие – это возникновение представлений о сенсорной установке (настройке на ожидаемый раздражитель) и моторной установке (настройке на ответное движение). Второе событие – попытка интерпретации установки. Так, Л.Ланге видит в моторной установке предварительное иннервационное напряжение, связанное с «молниеностностью» мускульной реакции (см. об этом Ланге Н.Н., 1893; Корнилов, 1922; Woodworth, Schlosberg, 1958). Говоря о моторной установке как о предварительном мышечном напряжении, Л.Ланге тем самым подчеркивал, что установка представляет собой явление периферической природы. В работах Л.Ланге был верно подчеркнут факт участия тонуса, тонической настройки в реализации установки. Однако сведение установки к чисто периферическим процессам еще в XIX веке встретило серьезные возражения.

Такое объяснение не удовлетворило исследователя, с именем которого связана первая теория установки в истории экспериментальной психологии. «После того как психологи отошли от исключительно менталистской точки зрения, стало популярным представление о моторных установках (motor attitudes). В 1888 г., например, Н.Н.Ланге развил моторную теорию, в которой процессы восприятия рассматривались большей частью как следствие мышечной подготовки или «установки» (set)», – пишет Г.Олпорт (Allport, 1935, с.799). Данная Г.Олпортом характеристика теории Н.Н.Ланге как теории моторной установки лишь частично отражает истинное положение вещей. Дело в том, что теория Н.Н.Ланге, продолжателя лучших традиций Г.Гельмгольца и И.М.Сеченова, гораздо богаче представлений о моторной установке Мюллера и многочисленных концепций о природе моторных установок, получивших затем широкое хождение в американской психологии, особенно в раннем необихевиоризме (см., например, Dashiell, 1940; Freeman, 1939). Во всех этих представлениях отстаивается взгляд на установку как на явление чисто периферической природы, практически лишенное связи с различными психическими состояниями. В отличие от этих вариантов теорий моторной уста-новки Н.Н.Ланге рассматривает установку в контексте разработанной им теории волевого внимания.

В его представлениях о природе установки всегда присутствуют два момента: предварительное знание об объекте внимания и возникающее при наличии этого предзнания мышечное напряжение, которое предшествует движению. Вводя предварительное знание об объектах внимания как один из моментов возникновения установки, Н.Н.Ланге тем самым указывает на центральный характер этого явления. Спор о «локусе» установки, о том, имеет ли установка центральную или периферическую природу, начавшийся в Лейпцигской лаборатории между Л.Ланге и Н.Н.Ланге, достигает особого накала в русле необихевиоризма (см. об этом Асмолов, 1977). Здесь мы не будем останавливаться на этой дискуссии. Отметим лишь вслед за В.П.Зинченко, что сама постановка проблемы «периферия или центр» представляется ложной, так как в реализации установки задействованы как центральные, так и периферические процессы (Зинченко, Вергилес, Стрелков, 1970). Сама постановка проблемы «центр или периферия» вызвана тем, что как исследователями Лейпцигской лаборатории, так и необихевиористами установка представлялась как чисто физиологическое явление. Полностью игнорировался тот факт, что физиологические процессы являются только реализаторами, своего рода «технологией», которая зависит от задачи, стоящей перед субъектом. В зависимости от того, какая задача стоит перед субъектом, возникает смещение акцента либо на моторную, либо на сенсорную сферу. Факты, подтверждающие смещение акцента установки с моторной на сенсорную сферу при изменении задания, были получены в исследованиях К.Прибрама. В них было показано, что место изменения отрицательного электрического потенциала («волны ожидания» Г.Уолтера), вызываемого с помощью разнообразных подготовительных состояний ожидания, зависит от типа задания, требующего этого подготовительного состояния. Так, «если обезьяна или человек готовится, ничего не делая, к выполнению ответа, максимальная CNV (контингентная негативная вариация) появляется в лобной коре; если требуется подготовиться к моторному ответу, отрицательный потенциал появляется прежде всего в моторной коре и предшествует осуществлению движения; если требуется выполнить длительное ответное действие, <…> максимальный отрицательный потенциал возникает в соматосенсорной коре» (Прибрам, 1975, с.311). Эти факты окончательно доказывают, что то, какая установка появится – сенсорная или моторная, – полностью определяется задачей, поставленной перед субъектом.

В отечественной физиологии существует целый ряд направлений, в которых анализируются вопросы о физиологической природе готовности к действию. Среди них прежде всего нужно упомянуть исследования ученика Н.Е.Введенского замечательного советского исследователя А.А.Ухтомского, развившего представления об «оперативном покое» – особом состоянии нервных механизмов, осуществляющих функцию управления движениями, а также идеи о доминанте и ее роли в организации направленного поведения (Ухтомский, 1950). Большое внимание анализу установочных явлений уделял классик отечественной науки Н.А.Бернштейн (1947). Он подчеркивал, что процессам афферентации помимо пусковой роли принадлежит еще очень важная инициативная установочная роль. С его точки зрения установочные явления принадлежат к широкому классу процессов, основанных на «заглядывании в будущее». Говоря о собственно физиологических процессах, лежащих в основе этих явлений, Н.А.Бернштейн особо выделял тоническое состояние нервно-мышечной периферии. «Тонус, – писал он, – как текучая физиологическая настройка и организация периферии к позе или движению есть не состояние упругости, а состояние готовности» (Бернштейн, 1966, с.219). Сходные идеи о функции тонуса высказывает также К.Прибрам. Он также отмечает, что тонус – это не величина спастичности или вялости сократительной ткани, а состояние готовности всего нервно-мышечного аппарата к действию, предварительное условие любого действия. Только при условии наличия состояния готовности к ответу, только на этом фоне, отмечает К.Прибрам (1975), может начаться дискретное действие. Следует отметить, что в исследованиях К.Прибрама дается подробный анализ нейрофизиологических механизмов так называемой нервной установки. Он пишет: «В результате прошлого опыта внутри организма формируется набор установок, нервных моделей, пережитых в прошлом. До недавнего времени такой термин, как “установка” или “ожидание”, не имел достаточного числа неопровержимых неврологических подтверждений. Это положение радикально изменилось после классических опытов Е.Н.Соколова. Он показал, что всякий раз, когда изменяется конфигурация стимула, повторно воздействующего на сенсорный вход, по какому-либо из его параметров, происходит растормаживание и возникает ориентировочная реакция» (Прибрам, 1975, с.225–226). Отсюда, как мы видим, следует, что К.Прибрам расценивает «нервную модель стимула» (Соколов, 1960) как физиологическое выражение установки.

Не обошел своим вниманием явление установки и такой известный советский физиолог, как П.К.Анохин. Им были развиты представления об «акцепторе действия» как о заготовленном комплексе возбуждений. Автор теории функциональной системы П.К.Анохин сближает понятия «акцептор действия» и «установка». «Психологи разработали специальную форму эксперимента, – пишет П.К.Анохин, – в котором они обнаруживают наличие этого акцептора действия. Можно указать на давно известное в психологии явление «иллюзии Шарпантье», которое в точности соответствует физиологическим явлениям, разобранным нами выше. К этому же роду физиологических явлений относится и установка в психических процессах, разрабатываемая в настоящее время лабораторией Д.Н.Узнадзе» (Анохин, 1975, с.181).

Но понимают ли установку как физиологическое явление в психических процессах представители школы Д.Н.Узнадзе? На этот вопрос нельзя дать однозначного ответа. Дело в том, что сам Д.Н.Узнадзе неоднократно подчеркивал, что установка не является ни исключительно физиологическим, ни исключительно психологическим процессом. Тем самым он недвусмысленно говорил, что недопустимо сведение установки к физиологическим явлениям. Со временем ряд представителей школы Д.Н.Узнадзе, в частности И.Т.Бжалава и З.И.Ходжава, отошли от точки зрения Д.Н.Узнадзе и начали рассматривать установку как динамический стереотип. «В последнее время некоторые ученики Д.Н.Узнадзе полагают, – пишет И.С.Беритов, констатируя различие между пониманием установки самим Д.Н.Узнадзе и его учениками, – что установка как первичная форма психического отражения ситуации в целом и, значит, как состояние готовности субъекта к соответствующему этой ситуации действию должна иметь свою физиологию. Они находят, что физиология установки заключается, согласно учению Павлова о высшей нервной деятельности, в системности корковой деятельности, в том положении этого учения, что соответственно стереотипу, раздражений в коре головного мозга возникает определенное функциональное объединение следов возбуждения и торможения, после чего каждое из этих раздражений способно активировать всю эту функционально объединенную систему. Следовательно, течение ответной реакции в основном обусловливается вот этим внутренне установленным стереотипом нервной деятельности, а не спецификой раздражения. При этом предполагается, что фиксированная установка является психической формой той физиологической деятельности, которая именуется системностью» (Беритов, 1969, с.405). Расхождение между Д.Н.Узнадзе и его учениками в вопросе о «физиологичности» установки становится понятным, если вспомнить, что Д.Н.Узнадзе распространял требование «нефизиологизации» установки только на первичную унитарную установку – абстрактное понятие, введенное ради преодоления постулата непосредственности. При исследовании же установки как конкретно-психологического явления и тем более фиксированной установки, с которой постоянно имеет дело И.Т.Бжалава (1971), представляется бесспорно оправданным анализ физиологических механизмов, реализующих эту форму установки. Сведение же установки к тем или иным физиологическим механизмам представляется совершенно непонятным и неоправданным, если под установкой имеется в виду некоторая всеобъясняющая единая установка. Однако такое «сведение» становится вполне законным, если мы соответственно единицам деятельности выделяем различные уровни установок и анализируем в качестве одного из этих уровней психофизиологические механизмы, реализующие установки.

Итак, в самых общих чертах мы отметили некоторые существующие подходы к психофизиологическим механизмам установки. Еще раз подчеркиваем, что целью этого раздела являлся не анализ подобных подходов (см. об этом Асмолов, 1977), а перечисление некоторых фактов (сенсорные и моторные установки) и представлений, свидетельствующих о необходимости выделения уровня психофизиологических реализаторов установки.

Взаимоотношения между установками различных уровней

Выделенные уровни смысловой, целевой и операциональной установок ни в коем случае не следует представлять как этажи, механически надстроенные друг над другом и лишенные каких бы то ни было отношений между собой. Точно так же, как деятельность при определенных условиях может превратиться в действие, а действие – в операцию, смысловая установка может понизиться в ранге и начать выполнять функцию целевой установки, а целевая установка после реализации перейти на уровень операциональной установки. В свете представлений о существовании подвижных взаимопереходов между различными уровнями установок можно по-новому взглянуть на разгоревшуюся еще в 1930 годы и продолжающуюся в наши дни дискуссию вокруг вопроса: обладают ли установки одновременно и побуждающей и направляющей функцией? (Allport G., 1935; Katz, Stotland, 1957; Прангишвили, 1975). Одни исследователи, например А.С.Прангишвили, считают, что установка одновременно и направляет и побуждает поведение. Другие, в частности Г.Олпорт, придерживались мнения, что установка не может одновременно оказывать побудительное и направляющее влияние на поведение. Г.Олпорт подчеркивает, что «без направляющего действия установок индивид был бы растерян и сбит с толку», и в то же время настаивает на разведении побуждающей и направляющей функции установок. Аргументируя свою точку зрения, Г.Олпорт приводит следующую ситуацию. Когда испытуемый приходит в психологическую лабораторию, он мотивируется любопытством, чувством покорности или еще чем-либо. Однако он может усвоить дополнительные установки применительно к конкретному случаю. Например, задача (Aufgabe), пишет Г.Олпорт, которой подчиняется испытуемый, сама по себе не является в данной ситуации мотивом. Задача «нажимать на ключ, когда появится свет», вызывает скорее установку, чем мотив. Эта установка направляет поведение, мотивом которого было нечто другое. На основе подобного анализа Г.Олпорт приходит к мысли о необходимости выделения двух типов установок (attitudes): одни побуждают (drive) поведение, а другие – направляют (direct) его. Первые Г.Олпорт назвал мотивационными установками, а вторые (возникающие при наличии AufgaЯe) – инструментальными установками. Эта классификация типов установок внешне созвучна предложенному нами делению установок на смысловые, с одной стороны, и целевые и операциональные – с другой. Более того, мы признаем за смысловой установкой, поскольку она актуализируется мотивом, побуждающую и общую направляющую функцию по отношению к деятельности, а за целевой установкой – направляющую функцию по отношению к действию, и в этом наша точка зрения, скорее, ближе к Г.Олпорту. Но Г.Олпорт практически ничего не говорит об отношениях между этими типами установок. Он рассматривает их как отдельные независимые типы, упоминая лишь, что в некоторых ситуациях направляющие, инструментальные установки могут быть мотивационными, а мотивационные, побуждающие – дегенерировать и превратиться в направляющие установки (Allport G., 1935). В этом некоторые исследователи, например С.Московичи (Moscovici, 1962), видят слабость и нечеткость систематизации Г.Олпорта. Однако если принять гипотезу об иерархической структуре установки, ответ на возражение С.Московичи не представляет особых затруднений. Чтобы ответить на эти возражения, напомним о механизме «сдвига мотива на цель», описанном А.Н.Леонтьевым. Суть этого преобразования заключается в том, что мотив при определенных условиях может утратить свою побуждающую функцию и превратиться в цель действия.

Конец ознакомительного фрагмента.