3. «Семьи»
Пять деревень. Разный ландшафт, климат, разные люди; совершенно разные культурные регионы. И все же они похожи. Если ты побывал в одной из них, то знаешь и остальные. Впрочем, это не совсем так, потому что каждая деревня имеет свой собственный стиль жизни, собственное лицо и собственную гордость. И все же, переезжая из одной деревни в другую, открывая дверь, чувствуешь себя опять дома.
Это сходство объясняется многими причинами, и я надеюсь на следующих страницах показать их. Прежде всего, оно основано на том, что многие люди живут в домах, не соответствующих нашим представлениям о норме. Далее, важную роль в совместной жизни играют определенные основные принципы – принципы, которые сильнее региональных различий в культуре, в людях, климате или ландшафте. Сходство деревень связано со стилем жизни в семейных объединениях, стилем трудовой и культурной жизни. И оно состоит в том, что не все рассматривается в финансовом аспекте. Но начнем с семей.
3.1 Коллективный образ жизни
«Идиоты, придурки, злодеи!..» Так назвали бы широкие круги населения значительную часть тех, кто живет в деревнях. Но там много и таких, кто просто предпочитает жить в деревенском сообществе. Может быть, они в основном нормальны – а может быть, и нет, может, мы просто не открыли их особенностей. Во всяком случае, в деревнях встречаются всякие вариации. Некоторые из тех, кто приезжает туда, годы провели под замком, потому что считались социально опасными. Другие приезжают с надеждой найти смысл жизни. Кто-то его находит, другие, напротив, недовольны и при первой возможности покидают деревню.
Те же, кто остаются надолго, живут в семьях, объединяющих разных людей. Это высший принцип этих деревень: там нет разделения по «способностям» или «нормальности». В каждом доме вместе живут нормальные и не совсем нормальные люди. Большинство из них имеют собственную комнату, но нет отдельного флигеля для жильцов с необычным поведением. Кто- то, кому нужна защита от шума, получит комнату, расположенную в глубине дома, но дальше этого разделение не идет.
Тот же принцип относится и к использованию общественных помещений; они тоже предназначены для всех. Он же справедлив и для важнейшего из всех домашних мероприятий: трапезы. В доме, как правило, один большой стол, за которым все жильцы сидят вместе.
Мать семейства или отец семейства часто сидят во главе стола и заботятся, чтобы каждый получил то, что ему нужно. Маленькие дети сидят со своими родителями. Некоторые родители завтракают с детьми в собственных комнатах, поскольку совсем маленькие дети требуют особого внимания, а общество за столом для этого слишком велико. Также и некоторые пожилые люди завтракают в одиночестве, если чрезмерное общение их утомляет.
Но это редкие исключения. Обычно это большой стол, за которым все вместе сидят и беседуют. Иногда беседуют лишь двое или трое, может быть, потому, что обсуждается тема, за которой другие не могут уследить. В некоторых домах это практически входит в распорядок дня. Как и вообще в коллективной жизни, здесь считается невежливым обособляться в общем помещении, и потому воспринимается неодобрительно. Нормой является общее участие.
В каждой семье есть кто-то, на ком лежит особая ответственность за все домашние дела. Почти всегда речь идет не о том, кто получает пенсию и потому считается имеющим затруднения в развитии. Но и здесь бывают исключения, в некоторых семьях основную ответственность несет кто-то, кого явно можно считать ущербным. Такие ответственные называются «мать семейства» и «отец семейства». Некоторые из них супруги, у кого-то есть собственные дети.
После завтрака все обитатели дома, за исключением матери или отца семейства, отправляются на работу. В некоторых случаях отец или мать тоже покидают дом, хотя бы на полдня.
На это время приходит кто-нибудь из другого дома, потому что домашние обязанности – например, уборка и приготовление пищи – считаются работой и выполняются другими людьми. Считается важным разграничивать жилище и рабочее место.
Как во время обеда, так и вечером, незадолго до начала культурных мероприятий, дом снова наполняется. Также и субботний вечер, и воскресенье становятся временем оживленной деятельности в семьях.
Все это звучит довольно мирно, как будто будни в деревне гармонически организованы, хорошо спланированы и предсказуемы, но это не так. Я хотел бы дать описание распорядка одного совершенно обычного субботнего дня с точки зрения вполне нормального сотрудника. Необычно в этой ситуации лишь то, что в этот день дома нет ни отца, ни матери семейства.
В этот день:
– А уже с утра болен и жалуется на боли в желудке,
– В не убирает свою комнату и не чистит лестницу,
– С должна готовиться к вечернему чтению Библии, но слоняется вокруг комнаты В,
– Д решает по крайней мере убрать лестницу вместо В, но пылесос не включается, так как В, в доказательство своей физической силы, слишком сильно закрутил шланги, и у меня тоже недостаточно сил,
– А становится все хуже, и он жалуется, что может умереть, а я не могу вспомнить имя медсестры и не знаю, где она живет.
– К счастью, мимо проходит один из сотрудников и говорит мне, как ее зовут, но теперь телефон не работает, а другой аппарат внезапно исчез.
– А все громче жалуется, и С, которая все-таки пробирается в комнату В, просит меня проследить за яйцами, которые она как раз в это время варит, и когда я в конце концов заставляю В работать, приходит медсестра и просит настой ромашки, но у нас в доме его нет, и я прошу Е быстро сбегать к соседям, чтобы одолжить, но Е, не умеющий читать, уверен, что у нас дома есть настой ромашки, и в доказательство того, что нет необходимости бежать к соседям, тащит меня к полке с двадцатью жестянками, которые я перед этим уже просмотрел. Таким образом, я мчусь сам и приношу настойку, и, конечно, забываю о яйцах, так что С очень сердита на меня.
– Тут из комнаты А выходит медсестра и сообщает, что он улыбается во весь рот. Все, что ему требовалось, это немного внимания.
И это день, когда:
– Яйца не так уж плохи, и я прощен,
– Д наконец справился с пылесосом и рад, что пропылесосил лестницу,
– В конце концов убирает свою комнату, и я вспоминаю, что слышал, будто С не может иметь детей и поэтому мне не нужно беспокоиться о последствиях романа, который, может и заключается-то лишь в том, что они вместе съели плитку шоколада. И когда я иду в комнату А, он все еще расплывается в улыбке и полон сил, так что прижимает меня к стулу; потом крепко берет меня за руку, а другую прикладывает ко лбу.
Это был день, как и всякий другой день в деревне.
3.2 История о непролитом чае[2]
Большинство людей, сидящих в семье за большим столом, как будто бы глупы. Это бросилось мне в глаза, когда я впервые приехал в одну из деревень и ужинал. За столом сидело с десяток людей. Видар спросил, не хотим ли мы еще чаю, и налил всем. Не дрогнув, не пролив ничего. Ни капли не упало мимо. Видар не только считается человеком с затрудненным развитием, он также и слеп. Но суть истории не в том, что слепой, отнесенный к умственно неполноценным Видар налил нам чаю. Все дело в поведении остальных, присутствовавших за столом. Для них было само собой разумеющимся, что Видар налил чаю, и царила атмосфера полного доверия. Мне кажется, я заметил тогда лишь один бдительный взгляд того, кто был особенно ответственен за накрывание стола, но не было никакого вмешательства и никаких комментариев. Это не могло быть запланировано. На следующий день я спросил об этом у одного своего знакомого. Он подтвердил, что в этом не было никакой стратегии; все это никогда не обсуждалось в семье.
Единственная опасность, которая, на мой взгляд, угрожает этому кругу людей за столом, состоит в обилии помощников.
Я не имею в виду помощников по профессии – соцработников, потому что их нет в повседневной жизни деревенских общин, по крайней мере в их профессиональном качестве. Я имею в виду слишком усердных добродеев – они-то и представляют истинную угрозу. Деревенские сообщества привлекают активных молодых людей, которые только и ждут возможности поучаствовать в деревенской жизни. Многие из них инстинктивно бы подумали, что надо взять чайник из рук Видара, или отстранили бы его от основной работы в домашнем хозяйстве, от вытирания посуды. Правда, Видар делает это раз в день в дополнение к другим своим обязанностям вне дома. Чтобы защитить его и других, в деревне не заводят моечных машин. И именно для его защиты некоторые из молодых людей, которые могли бы поддаться искушению оказать слишком большую помощь, должны есть отдельно, в комнате, где нет никого из тех, кого раньше называли душевно больными, слабоумными, слепыми или калеками. Из юных помощников получились не совсем полноценные люди, от которых надо защищать других.
Молодые люди знают это совершенно точно. Они борются за то, чтобы получить доступ, чтобы познать жизнь сообщества во всей ее полноте и обрести разного рода учителей в важнейших жизненных вещах.
Эта борьба не прекращается. В Видаросене было по крайней мере три попытки разграничить жилища и оставить некоторые дома для совершенно определенных целей. В них должны были жить здоровые молодые люди, временные гости или просто те «нормальные», кому нужен отдых. Но это не получилось. Молодые люди становятся еще моложе, будучи предоставлены сами себе; гости не приезжают, а те, кто нуждаются в отдыхе, начинают задаваться вопросом, что же такое, собственно, отдых. Отсутствие шума, смеха, даже слез? Один из многих опытов деревенской жизни состоит в том, что отношения в семье омрачаются, если разнообразие ее членов сильно ограничено. Люди впадают в уныние, будучи заняты лишь собственными проблемами и личными нуждами.
3.3 Важно, но не решающе
Домашний быт представляет в деревнях явно меньшую ценность, нежели это принято на северо-западе Европы. Жилища, например, обставлены проще, без претензий; мебель не вполне соответствует обычным скандинавским стандартам, и маленькие символы личной жизни присутствуют не в том количестве, как обыкновенно. Вообще вещей примерно столько же, сколько бывало прежде в южных странах, и причины этого, вероятно, те же. На юге Европы жизнь большей частью проходила публично – естественное следствие климатических условий, особенностей строительства и социального устройства в этих странах.
Как возмещение климатических трудностей севера в Видаросене и других четырех деревнях множество общественных зданий. Негативное отношение к потребительской психологии ограничивает накопление имущества в жилых помещениях, а организация коллективной жизни выманивает жителей деревни из жилых домов. Кроме того, приватная жизнь – часто связываемая с обособлением в стенах дома – имеет там гораздо меньшее значение.
3.4 Одиночество без уединения
Когда живешь в одном из описанных семейных сообществ и испытываешь радость от такой формы коллективной жизни, невольно возникает вопрос о критериях оценки жизни семьи. Является ли дом тем местом, где черпают энергию, крепость ли это для восстановления сил или арена творческой деятельности? Самоцель или часть общего процесса? И какое значение имеет пребывание в одиночестве, переработка впечатлений, полученных в других сферах жизни, зализывание ран, нанесенных там, отдых?
Тема потребности в уединении часто затрагивается приезжающими в деревню гостями. «Как это вы можете целый день быть среди других людей, никогда не побыть одному, не иметь времени для себя?»
Разгадка, может быть, в отсутствии притворства. Потому что большинство живущих в этих деревнях не очень-то ловко умеют притворяться или скрывать свои мысли. Тем самым возникает превышающая привычные масштабы степень честности. Значительную роль при этом играет также организация социальной жизни. Как будет видно из последующих глав, она нацелена на постоянное коллективное участие почти во всех сферах повседневной жизни. Там каждый знает каждого, и не только дома, но и на рабочем месте, во время культурных мероприятий, в свободное время. Целостность, с которой каждая личность предстает всей деревне – результат множества встреч в самых разных жизненных ситуациях. От этого возникает и потребность в постоянстве. Если же кто-то привык играть определенную роль в какой-либо сфере общественной жизни, а в других вести скрытое существование, здесь это у него вряд ли получится. Напротив, в характерах людей, которых мы встречаем в деревне, не ощущается противоречий. Для них естественно, понятие дома имеет совсем другое качество. Вероятно, поговорка «мой дом – моя крепость» и общее стремление к защищенной жизни дома, доводящее в худшем случае до одиночества, указывают на существование второй жизненной реальности, мира притворства, в котором носят маску. Дом при этом становится местом, где маски сбрасываются, и обнаруживается второе «я»; это место полного уединения, пространство освобождения, дающее возможность примирить внешний образ, рассчитанный на публичную жизнь, с внутренним, домашним. Жизнь в деревне представляется совершенно иной. Из-за своеобразия жителей и специальной формы устройства сообщества, это жизнь, не знающая маскировки. Поэтому уединение не имеет там первостепенного значения. Ведь если почти все известно, и скрывать-то практически ничего не нужно. Благодаря этому легче быть самим собой в обществе других. И потому в сообществе можно почувствовать ту свободу, которую обычно связывают с пребыванием наедине с собой.
Эта интерпретация, вероятно, несет в себе ключ и к более глубокому пониманию совсем иного опыта. В своей жизни я провел много времени с разными группами необычных людей. Большей частью это были те, кого называли умственно отсталыми, но были среди них и такие, кто слыл сумасшедшим или очень испорченным. Со временем я установил, что во мне возникло пристрастие к такого рода обществу. Я знаю, что в этом я не одинок. Люди, которые слывут умственно отсталыми, сумасшедшими или очень дурными, имеют нечто общее друг с другом – не то, что их поведение отклоняется от определенных норм, но скорее то, что оно последовательно и правдиво. В отличие от большинства из нас, эти люди либо выше любой формы притворства, либо неспособны к нему. В пограничных случаях, наоборот, люди стремятся прослыть нормальными.
Но в тех, кто твердо держится оборотной стороны, ощущается редкая по притягательности подлинность.
Нора заглянула ко мне после того, как неделю активно участвовала в моем семинаре о психиатрических учреждениях. Она имеет, очевидно, большой опыт жизни в таких заведениях и очень ранима. Она совершенно перевернула мой семинар вверх дном; какое-то время там царил полный хаос. После семинара она сразу же возвратилась в клинику, чтобы немного отдохнуть, но скоро снова вышла и навестила меня. Она не стремилась дать отпор, не притворялась и потому побудила и меня отбросить всякое притворство. Такие посетители создают особого рода мир в тесных стенах кабинета, мир, который остается надолго.
Но и эта история верна лишь отчасти. Я не знаю Норы. Я никогда не узнаю ее. Я не знаю людей, которые живут в деревенских общинах, и, конечно, не знаю себя самого. Может быть, это связано с уважением. Жизнь в этих сообществах предоставляет редкую возможность принимать других людей такими, какие они есть. Это включает и терпимость к тому, что мы не все знаем друг о друге. Потребность в одиночестве уменьшается вместе с претензией быть как все. Люди, которые не соответствуют норме, создают свободное пространство, и не только вокруг себя, но и вокруг тех, кто соприкасается с ними. Кэмпхилл-поселения представляют собой социальные системы, вполне пригодные для того, чтобы способствовать этому процессу. Они создают пространство для близости, но также и для одиночества без уединения.
3.5 Любовные связи
В первой редакции моей рукописи этого раздела не было, и критики настойчиво на это указывали. Они писали: «Когда читаешь Вашу рукопись, создается впечатление, что в этих «семьях» нет личных тайн. Прежде всего кажется, что там не существует никаких сексуальных отношений. Разве у жителей деревни нет потребности в любви и чувственности? Что там происходит в домах?»
То, что у меня ничего об этом не было сказано, уже в какой- то мере отвечает на эти вопросы. Умолчание отразило тот факт, что деревни являются довольно нормальными сообществами.
Правда, там меньше притворства, чем обычно, но в отношении личной жизни и нежелания говорить о ней деревни едва ли отличаются от остального общества. Поэтому не приходит в голову исследовать любовную сторону жизни деревенских сообществ, и я знаю об этом немного, не больше, чем о сексуальных отношениях моих соседей и друзей в Осло. Деревни – это не учреждения, и обзор там ограничен. Нет системы контроля, как это принято во многих приютах и институтах. Люди влюбляются в деревнях также, как и везде. Некоторые, но немногие, поселяются вместе. Другие живут вместе, но так, что это не особенно бросается в глаза. Я думаю, что многие из тех, кто не имеет пары, получают сексуальное удовлетворение, занимаясь онанизмом. Как и везде, в Видаросене некоторые связи быстро рвутся; как и повсюду, есть люди, явно нарушающие общепринятые нормы, либо вызывающие своим поведением столько конфликтов, что возбуждают всеобщее недовольство. Сверх того, для некоторых жителей деревни довольно трудно бывает самим осознать собственные потребности. Это может быть одной из причин того, что среди так называемых людей с затрудненным развитием известно мало случаев беременности. Некоторые используют противозачаточные средства. В Осло более половины женщин хотя бы раз в жизни делали аборт. Но среди своих соседей, живущих там, я не знаю ни тех, кто делал, ни тех, кто не делал. И я не настолько бесцеремонен, чтобы спрашивать. Не спрашивал я об этом и жителей Видаросена. Это было бы ниже моего и их достоинства.
Общие же помещения предназначаются для всех. В одном из них я встретил недавно Гудрун, но новую Гудрун. Я увидел мельком, как она медленно шла за колоннами. Она так изменилась, что я не сразу понял, что эта женщина Гудрун. Я взглянул еще раз, да, это действительно Гудрун.
Она первой приехала в Видаросен. Ее брат – один из основателей деревни, он хотел ей помочь. Гудрун там понравилось, и все же ее жизнь была какой угодно, только не счастливой. Собственно, она ловко мыла полы, но все, что она делала, сопровождалось гневом и грохотом. Ее лицо всегда было мрачным. Она что-то бормотала себе под нос, выглядела как ведьма и вызывала тревогу.
Такой была Гудрун прежде, до того, как я увидел ее за колонной. Теперь она совершенно переменилась. Ее объял покой.
Ее лицо излучало радость. А причина – у Гудрун теперь был Йоган. Незадолго до этого они познакомились на встрече двух деревень. Иоган, крупный и степенный мужчина, был из другой деревни. Через неделю после встречи он упаковал свой чемодан и переселился в деревню Гудрун. В следующем году они обменялись кольцами в самолете, когда он перелетал через Альпы. Это была история из рекламного журнала, но конец оказался довольно реалистичным. Теперь они живут в смежных комнатах и довольно много времени проводят вместе. Значительная часть этого времени заполнена бурными ссорами. Я не знаю, как у них обстоит дело с интимной жизнью, и даже и в мыслях не было спрашивать их об этом, но разделяю общую радость оттого, что они встретили друг друга, и общую озабоченность тем, что их союз может распасться.