4
Купить. Ну вот и все. Очередное малоприятное путешествие с сомнительной целью. Надо бы сообщить Марте о дате и времени вылета. Вернее, прибытия. Ее в принципе мало волнует все, что происходит за пределами ее мира, даже если речь идет о собственном брате. Как будто их родство по—настоящему вступает в силу только после того, как он пересекает границу города. Она тут же начинает задавать вопросы, раздавать советы и всячески демонстрировать свою озабоченность его судьбой. Чего не скажешь о телефонных разговорах, наполненных исключительно ею самой. Даррен поморщился от одной мысли о том, что нужно будет снова выслушивать ее. И решил не звонить, а просто написать. Завтра. Она ведь все равно перезвонит, а он был совсем не в настроении для разговора с ней. Еще слишком свежи были вчерашние раны.
Он захлопнул ноутбук и поначалу оказался в кромешной тьме: в комнате не осталось ни одного источника света, даже тяжелые шторы были плотно задернуты и не пропускали свет с улицы. Он сидел так какое—то время в абсолютной тишине, мысленно блуждая в лабиринтах прошлого. Постепенно глаза привыкли к темноте, и она уже не казалась столь непроглядной. Даррен мог видеть мрачные очертания предметов своей полупустой спальни, но он не всматривался в них, и вскоре они начали искажаться и сливаться в единое целое. Время, как и формы, совсем потеряло для него значение, и он перестал различать прошлое, настоящее и будущее в сценах, проносившихся перед его внутренним взором. Хотя прошлое несколько подернулось дымкой, ощущалось оно совершенно реальным, вызывая свежие эмоции, порождая навязчивые воспоминания. Настоящее было почти полностью стерто и казалось далеким, незначительным и чужим, даже игрушечным. Будущее было ярким и манящим и отталкивающим одновременно. Манящим, потому что несло в себе возможность реализации всех планов и исполнения всех мечт, отталкивающим – потому что ничего из этого могло не случиться. Даррен пытался представить себе будущее во всех деталях и проживал его прямо на полу своей темной молчаливой спальни. Он закрыл глаза и думал о грандиозных свершениях магического завтрашнего дня, обещающего начало новой жизни, а потом и следующего десятилетия. Он представлял людей, которых там встретит, места, где побывает, слова, которые он скажет сам и которые будут произнесены в его адрес, погоду, заставляющую совершать те или иные поступки, запахи, преследующие его повсюду. И он чувствовал, как это еще несуществующее будущее влияет на его ускользающее настоящее.
Подобные провалы во времени случались с ним довольно часто, и всегда обрывались самым примитивным, хотя каждый раз отличным от предыдущего, образом. Сегодня причиной послужила упирающаяся в спину рама кровати, именно сейчас давшая о себе знать. Придя в себя, Даррен почувствовал, как затекло от долгого пребывания в одной позе все тело. В ушах гудело, в голове стоял шум. Даррен поднялся, почувствовал боль от резко прилившей к ногам крови и легкое головокружение и медленно, проглядываясь сквозь темноту комнаты и своих мыслей, направился к выходу. Открыв дверь и оказавшись в гостиной, заполненной льющимся сквозь окна светом уличных фонарей, он сразу почувствовал, как клубок времени у него в голове начинает распутываться и все встает на свои места. Последние заплутавшие мысли были застигнуты ярким лучом лампы, ворвавшимся в комнату, и превратились в пепел.
Даррен направился к холодильнику. Скорее, чтобы убить скуку, чем голод. Он долго смотрел на полупустые полки, главным содержимым которых были продукты, призванные в основном удивить своей нетривиальностью редких гостей. Сам он мало ценил вкусовые качества экзотических фруктов и соусов со сложно произносимыми названиями. Вкусовые предпочтения из прошлой жизни большой город так и не смог из него вытравить. А потому, Даррен принялся жарить простую яичницу, да еще и из обычных куриных яиц, выудив предварительно сковородку из—под горы грязной посуды.
Даррен любил тишину, но только вкупе с темнотой. Отсутствие звука в присутствии света только раздражало его, тревожило и давило, почти физически, до боли в висках. Поэтому усевшись прямо перед горячей сковородкой и вооружившись вилкой, он по привычке включил телевизор. Время было уже позднее, а значит, телевизионная программа стала куда более разнообразной. А рекламы стало больше. Все стало ярче: освещение, декорации, костюмы; люди говорили быстрее и громче, или же наоборот, тихим голосом, почти интимным тоном, как бы приглашая стать хранителем тайны, которая будет известна только вам двоим. В итоге его выбор пал на ток—шоу, в котором женщина в строгом (пожалуй, слишком строгом для такого повода) костюме обсуждала с чересчур возбужденной публикой новую технику индивидуального декорирования дома, основанную на знаке зодиака хозяина. Даррену казалось забавным, как много сил и энергии люди способны потратить на обсуждение чего—то столь откровенно нелепого. Не говоря уже о том, что кому—то хватило ума пустить это в эфир. И сейчас кто—то это смотрит и тратит самым бессмысленным образом свое время. Вот он, например. Ладно, он—то смотрит просто, чтобы убить время, но кто—то делает это на полном серьезе. А потом, точно так же серьезно потратит кучу денег на переоформление, передекорирование и прочий ребрендинг. Впрочем, его это никак не касается, а значит, и волновать не должно. Каждый волен распоряжаться своей жизнью, как пожелает. И все же Даррен находил что—то печальное в том, как люди заполняют свое существование бесконечными переделками крошечного пространства, окружающего их ежедневно, надеясь, что это изменит их судьбу. Периодически в студии раздавались звонки обеспокоенных зрителей, которые в результате ужасного недоразумения, порожденного незнанием глубинных истин бытия являлись обладателями «неправильных» жилищ и рабочих мест, что породило массу проблем и несчастий в их жизни. Но теперь—то они узнали правду и осознали всю плачевность состояния своего дома. И теперь они просили совета у великих гуру декора. В такие моменты Даррен переставал жевать, внимательно слушал взволнованную речь звонившего и в задумчивости качал головой, поражаясь человеческой глупости. А еще он завидовал им. Как завидовал своей сестре. Ему хотелось бы, чтобы и его голова была забита такими простыми, житейскими проблемами. Хотелось бы, чтобы поиск подходящего кресла занимал его слишком сильно, чтобы он мог отвлекаться на ментальное самоуничижение.
Он медленно осмотрел ту часть квартиры, что находилась в поле его зрения. Она была совсем не похожа на дом его родителей и, скорее всего, у нее не было ничего общего с домами звонящих в студию добропорядочных граждан. Она была пустой, холодной и безличной (его мама говорила про такие: «бездушная»). Это была одна из тех квартир, в которых мог жить кто угодно: человек любого пола, возраста и рода занятий. В ней не было практически ничего, кроме книг, что выдавало бы своего хозяина. У Даррена напрочь отсутствовала привязанность к вещам. Он сделал все, чтобы оставить ее в прошлой жизни. Теперь он с легкостью покупал вещи и не задумываясь избавлялся от них. Даже полученные им подарки, если они не несли практической значимости, обычно проживали недолгую жизнь. Он легко расставался с вещами, чтобы легко расставаться с людьми, связанными с этими вещами.
В его квартире не было ни одного живого существа, за исключением самого хозяина (хотя в своей жизнеспособности он иногда не был уверен): ни животных, ни растений. Ему всегда казалось, что единственное живое существо, за которым он способен ухаживать – это он сам. И даже это ему порой давалось с трудом. Его окружали безжизненные металлы и стекло. Разве что кухонный стол был сделан из дерева, которое когда—то дышало, питалось, росло и никак не ожидало, что все закончится вот так. Типичный клинический случай: детская травма, пронесенная сквозь года. А все эти проклятые самолеты. Маленький Даррен обожал живность: постоянно упрашивал родителей принести/взять/купить очередного бесхвостого щенка или порцию рыбок. Каждый раз родители долго протестовали, но в итоге сдавались под неумолимым натиском детских слез и уговоров, но животные либо сбегали, либо умерщвлялись по неосторожности совсем юного хозяина или по вине не зависящих от него обстоятельств, так, например, хомяк, во мраке ночи принятый приехавшей погостить бабушкой за крысу, был забит шваброй. Не иначе как божественное вмешательство. Но Даррен не отчаивался. После очередного несчастного случая он вновь и вновь упрашивал родителей дать согласие на новую авантюру. И вот они снова отказывали, чтобы потом снова согласиться. А потом случилась вся эта история с улетевшим Чарли, и Даррен постепенно стал утрачивать интерес к живым существам. Он уже не брал животных с мыслью «ты станешь мне хорошим другом», он смотрел на них и думал, как рано или поздно они его покинут.
Теперь коробка с самыми счастливыми в его жизни детскими воспоминаниями, полученная им в тот злополучный день из рук лучшего, но бывшего, друга и хранящаяся в глубинах чердака родительского дома, как можно дальше от посторонних глаз, была единственным свидетельством его способности к привязанности. Он редко посещал этот дом. Но когда делал это, всегда брал из сарая опасно старую лестницу, залезал на чердак, доставал оттуда коробку и подолгу смотрел на нее. Только он никогда ее не открывал. Его не покидало чувство, что в коробке живет дух его детства, и стоит снять крышку, как дух улетучится, забрав с собой память о тех счастливых днях. А может, так было раньше, сейчас же Даррен просто боялся разочарования, которое могло поджидать его в картонном хранилище. Когда он в последний раз видел его содержимое, оно было преображено и почти что мистифицировано его детским восприятием мира и сильными эмоциями. И размыто слезами. Для восьмилетнего мальчика эти безделушки были бесценными магическими артефактами. Но много лет спустя взрослый Даррен вероятно не увидел бы в коробке ничего, кроме бесполезного хлама.
Хламом для взрослого Даррен вообще было все, что не несло в себе никакой практической пользы. Конечно, он пришел к такому выводу не тогда, в восьмилетнем возрасте, и совсем не сразу. Эта мысль росла, пускала корни и укоренялась в нем годами. Еще только перебираясь в новый мир больших городов и возможностей, он чувствовал ментальный раскол между старым и новым Дарреном: между смутным предчувствием ностальгии и желанием взять с собой частичку дома и стремлением перечеркнуть все, что было до этого, сжечь все мосты, начать жизнь с чистого листа. Сначала никакие избитые метафоры не смогли сломить боевой дух старого Даррена. Он привез с собой кучу вещей, которые (таков был план) должны были напоминать ему о доме и тем самым смягчать острые углы происходящих в его жизни радикальных перемен. Поначалу так оно и было, повсюду в его первой квартире были расставлены крошечные окошки в прошлое. Однако со временем внешние изменения стали оказывать свое тлетворное влияние и на внутренний мир Даррена, и тогда окошки стали биться, а их осколки ранить гораздо сильнее, чем трудности, от которых те должны были защищать. Настало время избавиться от них. Перебираясь в новую квартиру, в ту, где он жил сейчас, Даррен выбросил все старые, привезенные из дома вещи, при этом некоторые из них были буквально сожжены в ритуальном костре, разведенном в старом ведре. И все углы перемен как—то сразу разгладились.
Он больше не приходил домой к фотографии родителей в безвкусной рамке, которую когда—то сами сделали и подарили им на годовщину его младшие брат и сестра, а значит, не переживал о том, что бы они подумали о нем и он думает о них. Дело было не в том, что мнение семьи сильно волновало его и каким—то образом оказывало влияние на его решения и поступки. Уже нет. Просто думая о них, он понимал, насколько ему безразличны их соображения на счет его жизни, и ему становилось стыдно за такие мысли. Спустя несколько месяцев после торжественного уничтожения семейных реликвий он уже и сам не понимал, зачем притащил с собой всю эту рухлядь, напоминавшую о всем том, что он так сильно презирал и от чего так старательно пытался избавиться. Возможно, причиной тому было не столько желание бросить якорь в тихой, знакомой пристани, чтобы всегда иметь возможность пришвартоваться там, сколько неосознанное стремление следовать общественным нормам. И желание избежать шумного скандала с материнским волнением, когда он отказывается упаковывать принесенные ею ценнейшие пылесборники, которые будут напоминать ему, «что у него всегда есть дом, где любят и ждут», и следующими за этим отцовскими криками, потому что «совсем мать не бережет». Сейчас уже сложно было сказать, в чем была причина его решения не порывать с прошлым сразу, одним рывком. Как бы то ни было, со старыми вещами и старым образом мыслей было покончено, и Даррен стал новым, премного, на его взгляд, усовершенствованным человеком.
Но совершенства никому не дано достичь, и наш главный изъян кроется в нашей слабости. У каждого она есть. И чья—то слабость – это избыток силы. Такой изъян – самый коварный, ведь кому может прийти в голову так его назвать? Каждый из нас хочет называться сильным, уж по крайней мере, никто не хочет считаться слабым. Однако безграничной силы не существует, как не существует и совершенства. Мы растягиваем ее все больше и больше, стремясь спрятать за ней себя, других, тех, кому это действительно нужно, тех, кому не очень. А потом она рвется. Она обязательно порвется, если тянуть ее бесконечно. И тогда человеку, которому она принадлежит, приходится латать ее чем придется: агрессией, апатией, безразличием. Они найдутся у каждого, но надолго ли их хватит? Даррен Сангвин, кажется, был намерен это узнать.
И вот он сидит, человек разумный, возродившийся из пепла им же сожженных воспоминаний, в своем холодном мире из стекла и металла. Он так тщательно выстраивал этот замок равнодушия, что совсем не заметил, как воздвиг его вокруг собственной боли, незаметно копившейся в нем уже много лет. И теперь его разум стал его собственным адом. Он уже и не вспомнит, с чего все началось: с попытки убежать от чужих чувств или укрыться от своих. В настоящем никто не мог до него достучаться, ничто не могло его задеть, а ему было не спрятаться от себя. Он не знал, как усмирить свои мысли и эмоции, и выпустить их было некуда. Они были надежно заперты в построенной им самим цитадели. Если позволить им вырваться на свободу, стены могут рухнуть, и кто знает, каких новых демонов он встретит за их пределами, а со старыми он уже примирился. Он стал рабом своего сознания, сам загнал себя в ловушку, медленно вытягивающую из него силы. Иногда ему удавалось приоткрыть дверцу на волю и вдохнуть ее сладкий аромат, прежде чем дверь захлопнется. И вот он вновь погружается во мрак, блуждает по лабиринтам своей невидимой тюрьмы в поисках выхода.