3
В спальне заметно потеплело с его последнего визита. Даррен негромко включил музыку на магнитоле – довольно странном подарке от его прежних соседей—меломанов, которые искренне верили, что музыку должен любить каждый, причем наравне с ними, и пытались привить эту любовь в том числе насильственными методами, – бросил телефон на разобранную кровать и плюхнулся рядом. Все предложения на сегодняшний вечер он отклонил, потому что искренне верил, что будет увлечен работой. Но вместо этого он лежал, уставившись в потолок. С прошлой ночи его рассудок застилал туман, но теперь он рассеялся, а значит, чтобы не поддаваться упадническим настроениям, надо было чем—то себя занять. Но Даррен понял это слишком поздно, уже попав в водоворот нахлынувших мыслей. Так бывало всегда. Стоит дать слабину, и действительность превращается в огромную черную дыру, поглощающую весь свет, собранный за день.
Все началось издалека, и именно поэтому Даррен не сразу осознал опасность своего состояния. Он блуждал где—то в мире упырей и вурдалаков, против которых он только что выдержал столько отчаянных битв. Но постепенно воображаемое стало растворяться в реальном и наконец было полностью выдворено на задворки сознания, откуда порой внезапными вспышками сигнализировало о своей жизнеспособности. Даррен думал о своей работе. Можно ли ее вообще так назвать? Многие сказали бы, что нет. Да он и сам не был уверен. Он не спасает жизни, не делает мир лучше, не способствует развитию человечества, не укрепляет связь между поколениями, не делает никакого вклада в будущее. Если бы он не делал свою работу, ничего бы не изменилось. Даже если бы его работы вообще не существовало, это не доставило бы никому неудобств и не вызвало бы сожаления. Чем же он занимается? Развлекает людей? Скорее, помогает людям находить развлечения. Или, если еще точнее, делится своими впечатлениями о пережитом опыте. Вся его деятельность строится на вторсырье. Вторсырье искусства. Оказывают ли его слова на самом деле хоть какое—то влияние на людей, читающих их? Запоминают ли их? Прислушиваются ли к ним? Или лишь просматривают нетерпеливым взглядом по дороге на работу, покончив со всеми важными новостями на предыдущих страницах, бросая их, не дочитав, посреди вагона, когда объявляют нужную станцию?
Другая, рациональная сторона Даррена пыталась напомнить ему, как быстро он приобрел все, что имел, как быстро пришел к успеху, добился всего, на что у людей уходили долгие годы и многократные попытки. И все это потому тому, что людям было важно его мнение, его ждали и к нему прислушивались. Что ему еще было нужно? Он должен был быть благодарен за то что имеет. Но все же рациональный голос был слишком слаб. Его загнали в угол и заглушили, накрыв тяжелым медным куполом.
Он думал о людях, которые каждое утро ровным строем шагают на работу, чтобы вечером той же дорогой прошагать домой. Все по расписанию. Их называют офисным планктоном. Так ли сильно он от них отличается со своим «свободным графиком», «удаленной работой на дому» и «творческим подходом»? И если отличается, то в лучшую ли сторону? От него, пожалуй, даже меньше толку. Надо было следовать советам родителей и найти «нормальную, стабильную работу». Отучиться на юриста, а потом корпеть над бумажками, как добропорядочный гражданин. Тогда бы и времени на все эти скитания не было, правда? Так ведь все говорят? И миллионы пчел, как известно, ошибаться не могут. А главное, он приносил бы настоящую пользу обществу. Не расходовал бы почем зря ресурсы, не занимал бы лишнее место в ноосфере. Если условно разделить все общество на рабочую и интеллектуальную прослойки, он паразитирует на обоих.
Он думал о великих творцах прошлого, чьи работы подарили своим мастерам бессмертие. Он думал о тех миллиардах людей, что умирают в безвестности. Он думал о тех, чью смерть никто не заметит, чьи жизни будут преданы забвению. Он думал о том, что когда умрет, ему будет уже все равно. Но сейчас—то он жив. Сейчас ему не все равно.
Он стал придумывать себе жизненный путь великого героя, спасителя человечества. А потом – великого злодея. Важно ли ему, как его запомнят, или главное – остаться в памяти, увековечить свое имя, чего бы это ни стоило? Так или иначе, что нужно сделать для того, чтобы обмануть смерть? Эликсир вечной жизни может достаться любому, мы видим, как он течет по венам других людей, но как заполучить его для себя? На что для этого придется пойти и готов ли он? И стоит ли оно того?
Он не знал, верит ли он в реинкарнацию и жизнь после смерти. И он не знал даже, есть ли у него душа. И он не знал, сможет ли он встретить конец достойно, лицом к лицу. Когда он был маленьким, мама всегда говорила ему, что после смерти он отправится на небеса. Только вот она никогда не упоминала о том, как прожить эту жизнь здесь и сейчас. Интерпретация фразы «Будь хорошим мальчиком» давалась ему с каждым годом все с большим трудом. Ясно было одно – жить нужно так, чтобы заработать на билет в один конец до небес. Но Даррен боялся высоты.
Он подумал о своей семье. Как они все собираются на ужин за большим столом в их старом доме с ужасными оленьими рогами – в детстве он ужасно их боялся, – развешанными по разным комнатам, как мама просит кого—то прочитать молитву, отзывается скорее всего его сестра или ее жених, пытающийся (или уже сделавший это, как знать) стать членом семьи… Он плохо помнил, какие разговоры обычно велись за этим столом. Много времени прошло, да и он никогда особо не слушал. Кажется, отец говорил о ферме. Наверняка так и было. А мама? Что—то о новостях, чаще – местных, мировые события мало волновали ее, если только они не касались ее собственного мира. Сестра и брат… Когда он уехал, они еще ходили в школу и болтали обычно о своих школьных приключениях. Сам Даррен никогда ничего не рассказывал. Только когда его просили об этом. Тогда он находил на краю памяти какую—нибудь глупую историю про сбежавшую соседскую свинью и рассказывал ее, приправив хорошенько деталями реальными и не очень. Все радостно смеялись и упивались разумностью собственной скотины.
Сестра. Свадьба. Подарок. Черт. Опять забыл. А еще нужно купить билет на самолет, чтобы попасть на семейное торжество, которое он уже заранее возненавидел. Он сбросил с себя одеяло и верхний слой гнетущих мыслей. Пошарил в поисках ноутбука и нащупал его под кроватью. Одному Богу известно, как он там оказался.
Даррен сел на пол, облокотившись спиной о кровать, и, держа ноутбук на коленях, стал смотреть, как то загорается ярче, то немного затухает монитор при загрузке. Сидеть было неудобно, и он долго не мог устроиться, но в итоге все равно остался на прежнем месте. Как будто физическое неудобство отражало, усиливало и странным образом дополняло связанное с этим процессом неудобство моральное. Последнее, в свою очередь, было вызвано не только маячившей в конце необходимостью воскрешать и проживать заново все давно и старательно забытые воспоминания, общаться с людьми, насильно вычеркнутыми из жизни и памяти, и пытаться соответствовать в попытке не сойти с ума. Дело было в другом. Даррен ненавидел самолеты. Ненависть эта зародилась еще в детстве, когда его лучший друг, Чарли, улетел от него на одном таком самолете вместе с родителями на другой конец света. Чарли тогда было десять, Даррену – восемь. Их дружба продлилась четыре года (для одного из них – полжизни на тот момент), что в таком возрасте – огромный срок.
Они впервые встретились, когда Даррен гонял птиц на улице, а потом, сам того не заметив, оказался в чужом дворе. Во дворе, где Чарли впервые заговорил с ним, поинтересовавшись деловито: «Тебе чего тут?» Даррен тогда перепугался до смерти и попытался как можно скорее унести ноги, но вместо этого он споткнулся о черенок лопаты и полетел вниз. Приземлившись на колени и ободрав ладони, он с ужасом осознал, что находится в полной власти врага. Однако вместо того, чтобы добить несчастную жертву, властелин двора перешел на побежденную сторону:
– Эй, – пробормотал он, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Ну ты чего? Я же это… не хотел. Ну вставай же, чего ты?
Даррен опасливо покосился на незнакомого мальчишку. Тот был щедро перемазан грязью, и волосы у него были взлохмачены, но в целом он казался вполне безобидным и дружелюбным, даже, пожалуй, немного смущенным. Даррен поднялся на ноги и отряхнул руки об новые шорты.
– Я – Чарли, – заявил мальчик, уже более уверенно, и вытянул вперед руку для пожатия. Даррен посмотрел на нее с недоверием. – Меня папа научил, – похвастался мальчик.
– Меня Даррен зовут, – ответил тот тихо. – Мне раньше никогда не пожимали руку. Так только взрослые делают.
– Так мы и есть взрослые! – воскликнул его новый друг радостно и немного удивленно. – Вот тебе сколько лет?
– Четыре.
– Хмм… Ну ты еще не такой взрослый, как я… Но все равно! Руку тебе пожимать уже можно. Вот машину тебе водить пока рановато, а это можно. Пошли на речку лягушек ловить!
И они пошли. Поначалу идея с лягушками не сильно прельщала тихого, домашнего, к тому же, достаточно пугливого Даррена. Даже беготня за птицами во дворе была для него актом неповиновения. Но птицы не скользкие. И не квакают громко по ночам. Так что, сначала от отнесся к этой затее без особого энтузиазма, но вскоре, под чутким руководством столь талантливого вождя и охотника за лягушками, он втянулся в это дело и к вечеру уже решил, что лучше этого занятия и быть не может. В тот день он пришел домой поздно, на улице уже начали сгущаться сумерки, и родители места себе не находили. А Даррен так увлекся лягушачьей ловлей, что и думать о них забыл. Но вот он наконец вернулся, весь вымазанный грязью и тиной, с лягушками, выпрыгивающими из карманов – чем привел мать в ужас, – но абсолютно довольный собой. Если бы их не охватила радость от счастливого возвращения блудного сына, родители точно всыпали бы ему по первое число. Но в этот раз все обошлось причитаниями, парочкой подзатыльников и целым морем мыльной воды.
Так все и началось. Если они не ловили лягушек, то таскали противные кислые яблоки из сада жившей неподалеку от дома Чарли еще более противной старухи, имени которой никто из ныне живущих уже не помнил. Старуха их гоняла, да и яблоки эти есть было невозможно, но утащить парочку было делом чести. Или же они залезали на деревья в поисках самых больших желудей. Или вместе ужинали то у одного, то у другого дома, передавая друг другу под столом булочки, часть которых перемещалась в карманы в качестве неприкосновенного запаса на следующий день.
Но лучшее воспоминание о том времени было связано у Даррена с тем днем, когда Чарли учил его кататься на велосипеде. Новенький велосипед Даррен обнаружил тем утром на крыльце – видимо, отец привез его из магазина уже ночью. Это было в понедельник – первый официальный день летних каникул, последних летних каникул, которые они провели вместе. По словам матери, вышедшей из кухни на радостные вопли сына, это был его подарок в честь успешного окончания первого класса.
– Ты что, еще не умеешь кататься? Я вот давно научился, – похвастался Чарли с нарочитым пренебрежением, когда Даррен примчался к нему, насколько мог быстро, таща за собой велосипед. Но за пренебрежением этим скрывался настоящий восторг.
– Что—то я тебя ни разу на велосипеде не видел! – ответил Даррен, и впервые в его голосе прозвучало самодовольство.
– Я же тебе говорил: я только у брата могу кататься… Мне мама не разрешает велосипед. Говорит – расшибусь.
– А с братом не расшибешься?
– А с братом она не узнает, – раздраженно буркнул Чарли. Впрочем, он быстро вернулся в прежнее расположение духа, хоть и завидовал своему младшему другу безмерно. – Ладно, посмотрим, что у нас тут…
– А что тут смотреть? И так ясно – велик! Да еще какой!
– Да—да… Действительно, неплох, – заключил Чарли голосом знатока велосипедных наук. – Пожалуй, даже слишком хорош для такого малявки как ты.
– Эй!
– Ну ладно… Так и быть, научу тебя, как управляться с ним. Только чур будешь давать мне покататься!
Так и провели они весь день: крутя педали, выворачивая руль и разбивая коленки. Попеременно кричали друг на друга (один – за неопытность и «тупоголовость» ученика, другой – за некомпетентность наставника), и оба не раз порывались уйти. «И чего я вообще вожусь с тобой?!» – топал ногой Чарли; «Вот и вали отсюда! Сам разберусь! Только просить покататься не приходи!» – кричал в ответ Даррен. Они расходились на несколько метров, Чарли пинал камни на дороге, Даррен пинал велосипед. После этого они снова, беззлобно ворча друг на друга, возвращались к делу.
К вечеру оба были уставшие, но довольные собой. Чарли считал, что он сделал все, что мог, и, хоть и не признался бы в этом, спроси его кто, считал, что из Даррена вышел очень способный ученик, успешно освоивший за день основной курс вождения. Даррен просто был счастлив, что не сломал себе ничего. Бабушка часто предупреждала его, что это постоянно случается с мальчиками, которые носятся по улице днями напролет вместо того, чтобы делать уроки и помогать родителям.
Это был самый счастливый день в его жизни. А уже через год в этот самый день он проклинал вселенную за свое несчастье, соизмеримого которому мир еще не видывал. Несколько месяцев назад отец его друга получил работу в другом городе, и переезжать нужно было сразу, но на семейном совете было принято решение, что Чарли доучится до конца года. Он остался вместе с мамой. Но только до лета. Даррен эту новость воспринял неважно: он стал топать ногами, винить Чарли в том, что тот бросает его ради «лучшей жизни», как часто говорил его отец. Чарли поначалу пытался уговорить его, повторял, что ничего не поделаешь, родителям нужно ехать, а его оставить не с кем. Только Даррен и слушать ничего не желал. В итоге они разругались в пух и прах и не разговаривали целую неделю. Пока Чарли не пришел мириться с двумя рогатками, торчащими из карманов.
Они больше не говорили о переезде, и Даррен, исполнившись детского эгоизма, надеялся, что дела в том, другом городе идут не так хорошо, как от них того ожидали, и скоро отец Чарли вернется, и тогда он, Даррен, не лишится лучшего друга. Но вот уже чемоданы собраны и машина до аэропорта ждет у крыльца. Даррен пришел попрощаться и неловко перекатывался с пятки на носок, засунув руки поглубже в карманы шорт. Чарли стоял напротив, растерянный и смущенный. Помня, что он, по старшинству, за главного, первое слово он взял на себя:
– Слушай, Даррен… Я это… Я уговорю родителей и буду приезжать на каникулы. Честно.
– Ага, – еле выдавил тот из себя.
– Я точно тебе говорю! Да. Каждую зиму и каждое лето приезжать буду.
– Буду ждать, – пробубнил Даррен, морща нос, чтобы не расплакаться. Мальчики ведь не плачут.
– Вот и хорошо! – воскликнул Чарли, то ли радостно, то ли отчаянно. – Да ладно тебе, не навсегда расстаемся. – Если бы он только знал… – Но я хотел тебе подарить кое—что. Чтобы ты не скучал тут без меня.
Он вытащил из—под крыльца целый набор молодого бойца. Это была старая коробка из—под обуви, где было сложено все их годами накопленное богатство: найденное, выпрошенное у родителей, сделанное самими. Все, чем они скрепляли свою дружбу. Там были и общеизвестные предметы – фонарик, бесценный (потому что единственный) коробок спичек (использовать только в случае крайней необходимости), пара рогаток, несколько шнурков разных цветов и размеров, россыпь старых гвоздей и гаек, – и вещи, назначение которых было известно лишь их создателям.
Даррен молча принял коробку.
– Ну… мне пора, – заторопился Чарли, – самолет ждет, – и захлопнул за собой дверцу машины.
Так Даррен возненавидел самолеты.