По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина. В краю «северного сфинкса» (А. С. Панков, 2017)

Первый улов на реке лене

Многочасовой полёт из Москвы в Якутск на «Ил-18» оказался экзотическим. Мы вылетали в ночь. Но из-за разницы во времени, едва пролетев часа два, уже встречали рассвет. Я показал стюардессе своё редакционное удостоверение и попросил поговорить с командиром, чтобы он разрешил посмотреть восход солнца из кабины. В иллюминатор увидеть не удалось бы – солнце вставало точно по курсу. Командир разрешил, и я пристроился за спинами пилотов.

Это неописуемое зрелище! Авиалайнер нёсся навстречу быстро поднимающемуся над тёмной, ещё не проснувшейся Сибирью солнцу. Будто какой-то невидимый маг торжественно, завораживая зрителей, вытягивал из тьмы огромный золотой диск. В безоблачном пространстве чистота благородного металла казалась несомненной.

Когда небесное светило поднялось повыше над уплывающим горизонтом, оно потеряло драгоценный блеск и занялось своим будничным делом – освещать шестую часть планеты. Я покинул кабину, уверенный, что этот восход обещает мне успех в том восточном краю, где вставало золотое солнце и куда так стремился…

Часа за полтора до приземления стюардесса предупредила: в Якутске восемнадцать градусов мороза. После тёплой московской весны это сообщение бросило в дрожь. Но, когда мы вышли из самолёта, нас встречала радостная апрельская капель, со звоном падавшая с крыш… Вот такие дневные перепады температур! А каковы ожидают годовые: от плюс тридцати пяти до минус шестидесяти! К этому предстояло привыкать.

Новый дом пароходство ещё не заселяло. И разместило меня в своей служебной гостинице.

Я представился руководству. Начальник Ленского объединённого речного пароходства (ЛОРП) Василий Максимович Дубровский на первой же встрече стал меня уговаривать обустроиться в их гостинице. Мол, поскольку я человек не семейный, лучше мне пожить на «полном обеспечении». Я понимал, что, при острейшей проблеме с жильём в Якутске, ему жаль терять целую квартиру и отдавать её невесть откуда свалившемуся на его голову корреспонденту. Но я от «отеческой заботы» отказался. Так называемая гостиница пароходства – это фактически обычное общежитие. Причём живут здесь не постоянно, а те, кто волею производственной судьбы попадает в Якутск на короткий срок. Все удобства – на этаже. Отдельный номер вряд ли дадут. Если и дадут, то ввиду наплыва гостей, будут подселять. А при круглосуточном обилии речников, постоянно снующих в довольно тесном гостиничном помещении, устроенном в жилом доме, невозможно ни сосредоточиться, ни выспаться. А где мне беседовать с гостями? И разве смогу я стучать по ночам на машинке, когда нужно будет срочно отправлять информацию в Москву? К тому же что значит – холост? Сегодня холост, а завтра… Мне ж только тридцать один годик. Я ещё – ого-го! Мужчина на выдане.

Не имея никакой базы, я сразу же запросился в командировку. Появился информационный повод – началась навигация на реке Лене.

Навигация на сибирских реках, на тысячи километров растянувшихся с юга на север, начинается не так, как в Европейской части страны. Если на Волге растает лёд, то почти одновременно на всём её протяжении. На речных меридианах Сибири всё иначе. Сначала ото льда освобождаются верховья. И ледовая масса, неспешно, пугая население и весь животный мир своей мощью, спускается к Ледовитому океану месяца два! В Якутске река ещё была накрыта толстым ледовым панцирем. Поэтому, чтобы открыть навигацию на Лене, я полетел на юго-запад – в город Усть-Кут.

Там, на иркутской земле, железная дорога упиралась в реку, и грузы переваливались со станции Лена в порт Осетрово. Вот такое это своеобразное географическое место: три названия одной и той же точки!

Я встречался с местными речными и портовыми руководителями. Однако сделать пространный материал для газеты, не имея понятия о технологическом процессе, я, конечно же, не мог. И даже не попробовал. Единственный мой улов: крохотная заметулька о том, что на реке Лене началась навигация 1970 года.

Нет, не единственный «улов». Был ещё один. Я встречался с начальником тамошнего речного училища. Хотелось узнать, кого и как оно готовит для пополнения кадрами гигантского пароходства, раскинувшего свои владения на тысячи километров, почти от берегов Байкала – до Ледовитого океана и Колымы.

Когда беседа подошла к концу, в кабинет заглянула девушка. Начальник попросил её подождать. Когда я выходил, то понял, что меня эта незнакомка «зацепила». И стал её ждать. Не уверенный, что в свою очередь я смогу «зацепить» её своим «ненавязчивым» разговором, взял в руки шикарную десятицветную (!) итальянскую ручку. Уж на это яркое жёлтое пятно красавица должна обратить внимание, подумал я.

Мы познакомились. Лена работала в местной школе учителем английского языка (я при первом взгляде подумал, что она – какой-нибудь «культурный» работник: завклубом, массовик-затейник и т. п.; впрочем, не намного ошибся – учитель это тот же «затейник»). В речном училище вроде бы образовалась вакансия по её специальности, а здесь платят больше, чем в местной средней школе…

Сейчас, сорок семь лет спустя, я пишу эти строки на нашей даче, а Лена копошится в саду, оживляя после зимней спячки цветы и ягодные кусты… А на ручку, на моё ярко-жёлтое итальянское сокровище, как потом выяснилось, она внимание даже не обратила…

На четвёртом этаже, как заказывал, я и получил квартиру. Однокомнатную. С балконом. В центре города – на улице Ленина и в то же время на окраине – в двух сотнях метров от реки Лены. С видом на широченную долину, на старинные одноэтажные дома, скособоченные от капризов вечной мерзлоты, и на башню Якутского острога, построенную казаками-первопроходцами в середине семнадцатого века.

На самом-то деле они воздвигли её в другом месте. Там два с половиной века сохранялись сооружения острога – до Гражданской войны. Во время противостояния белых и красных заблокированная в городе советская власть распорядилась для спасения населения в морозную пору разобрать башни на дрова. Оставили для потомства только одну. Она в отличие от других не глухая, а с воротами и со смотровым балконом. Вот её, одинокую сиротинушку, и перенесли сюда, на площадку рядом с музеем. К сожалению, несколько лет назад и она сгорела. Говорят, подожгли. Чтобы уничтожить напоминание о колонизации русскими этого края?

В квартире со всеми удобствами долгое время не было ни газа, ни горячей воды. Это в «лучших советских традициях»! И никакой мебели. Всё, что я привёз из Москвы – один фанерный ящик, в котором доставили мне разобранный велосипед и что-то ещё по мелочи.

Пустую квартирную коробку хотелось поскорее заполнить для нормализации быта. Но при тогдашнем дефиците осуществить это быстро без «знакомства» было невозможно. Люди записывались в очередь, оставляя у продавцов открытки с обратным адресом. Или платили им «задаток», то есть взятку. Или чуть ли не ежедневно навещая магазин, надеясь на удачу, что нужный товар неожиданно «выбросят», а это происходило весьма редко, тем более в Якутии, удалённой от железных дорог.

В пароходстве мне пожертвовали старую, грохочущую пишущую машинку, не менее старые письменный стол и стул. Спал на полу (то есть была буквально – половая жизнь).

Что ещё надо для работы? Совсем «немного»: связь с миром – телефон и знание профессионального дела речников. У меня не было ни того, ни другого. С телефонизацией в Советском Союзе была повсеместная беда. А знания – дело наживное, но никакой скандально-критический повод, чтобы я сходу мог вмешаться и выстрелить громким материалом, не возникал.

Так было положено. Надо было представиться не только «речному хозяину» – начальнику пароходства, но и партийному. Куратором по промышленным и транспортным вопросам был второй секретарь обкома партии Александр Власов. Мои новые коллеги-журналисты охарактеризовали его как весьма контактного и информированного деятеля. И, действительно, он охотно согласился поговорить со мной о задачах транспортников в связи с активным хозяйственным развитием Якутии. Был любезен и откровенен.

Ощущалось, что он, выпускник Иркутского горно-металлургического института и бывший шахтёр, неплохо разбирается в здешних производственных делах. В помощь мне для лучшего познания проблем Якутии подарил книгу-сборник о развитии производительных сил республики, в издании которой он принимал непосредственное участие – как руководитель редакционного коллектива. Книга оказалась полезной. Она была насыщена конкретикой, что выгодно отличало от чисто партийных деклараций, ведь в числе авторов выступали специалисты.

Не знаю, как бы потом сложились наши с ним отношения, когда я стал писать критические материалы о подопечной ему сфере. Но вскоре его взяли на работу в ЦК КПСС. И он сделал головокружительную карьеру: первый секретарь Чечено-Ингушского обкома КПСС, первый секретарь Ростовского обкома КПСС. Новый лидер компартии Горбачёв нуждался в обновлении кадров и использовал его на всех «фронтах». Бывший горняк неожиданно становится министром внутренних дел СССР в чине генерал-полковника. При нём был создан ОМОН. Он получает особое партийное назначение – возглавил правительство РСФСР. Его избирают кандидатом в члены политбюро ЦК КПСС.

Уже при последнем вздохе КПСС он возвращается непосредственно на партийную работу – зав отделом ЦК. И главное: он становится соперником Бориса Ельцина на Первом съезде народных депутатов РСФСР при выборе председателя Верховного совета. Однако, несмотря на богатый послужной список, он уступил Ельцину. Настало новое время – новых идей, деятелей реформаторского толка.

После путча ГКЧП Власов ушёл на «заслуженный отдых». К его чести – он не вёл активную антиреформаторскую, реваншистскую деятельность. Видимо, понял, что время «партийных хозяйственников» прошло.

Вот такие люди работали и на якутской земле. Ну, и совсем другие, конечно же.

Да, с тех пор много воды утекло, а мне всё ещё с болью вспоминается моё фиаско в должности собкора «Водного транспорта».

Было много факторов, объективно помешавших мне начать плодотворно работать.

Самой серьёзной проблемой для начала работы оказалось отсутствие телефонной связи. Лишь через несколько месяцев смогли меня обеспечить номером АТС. Как же связываться со специалистами-водниками, если речной транспорт – это не только контора пароходства, что находится в соседнем здании, но и разбросанные на громадной территории Северо-Востока страны порты, ремонтные базы, путейцы… К тому же флот взаимодействует со всеми отраслями края… При этом ты ещё никого не знаешь.

Для связи с редакцией приходилось ходить на телеграф, заказывать переговоры, долго ждать, потом мучиться от постоянного прерывания «по техническим причинам». При этом помнить про шестичасовую разницу во времени. Да и редакция не могла со мной экстренно связаться, чтобы передать какое-то задание. А без оперативности любая заметка опаздывает. В информационном вакууме нормально работать невозможно.

Войти в трудовой ритм помешала и смена климатической зоны. Сначала выбивала из колеи… жара. В середине лета в Якутске температура воздуха может превышать тридцать градусов. «За что же вам надбавки начисляют? – удивилась одна москвичка, с которой меня по ошибке соединила телефонистка. – Мы думали, вы там замерзаете…» Но ещё тяжелее я переносил сушь. В то лето более двух жарких июльских недель не было ни дождинки. Радоваться бы мне – курорт! Но после влажного московского климата я тяжело вживался в якутскую Сахару. Не мог нормально существовать без влаги. Вынужден был или в день по два-три раза отправляться на купание в реке Лене (а до неё, несмотря на видимость из окна, не близкий путь), или дома принимать холодную ванну. Всё это отнимало силы и время.

Наступили зимние холода, и возникла новая проблема для моего организма. Одно дело – во время командировки «прошвырнуться» по центральной улице, а совсем другое – жить в этом непроглядном «молоке» при пятидесяти градусах. Впервые в жизни я всё время ощущал потребность больше есть и пить: есть мясо и пить горячий чай. Алкоголем для «сугреву» не злоупотреблял. Больше пить требовал не только мороз, но и продолжавшаяся сушь: при низких температурах снег практически не выпадает.

Вообще в Центральной Якутии осадков выпадает не больше, чем в пустыне Сахара, однако территория не превращается в пески благодаря мощному (в несколько сотен метров) слою вечной мерзлоты, который в летнее время подпитывает почву снизу.

Для выхода на морозы надо было приобрести тёплую одежду. С этим в советских магазинах всегда была проблема. Что-то скромное, не меховое, приобрёл для согрева тела. А вот, чтобы не отморозить ноги, надо было иметь меховую обувь, лучше всего торбаса. Это такие высокие «сапоги» из оленьих или лосиных шкур. Или хотя бы – унты, они покороче и подешевле. Но ни то, ни другое в торговой сети не продавали, а на рынке или на заказ они были дороги – не менее двухсот рублей. Напомню: средняя официальная зарплата по стране равнялась ста пятидесяти рублям. В Якутске, конечно, доход благодаря северным коэффициентам и надбавкам был выше. Но у меня ещё не было надбавок, а городской якутский коэффициент составлял лишь сорок процентов. При этом надо было обустраивать совершенно пустую квартиру. Поэтому заказал себе обувь подешевле – не торбаса, а меховые ботинки. И не из оленьей шкуры, а из лошадиной.

Ещё одна физиологическая проблема для выходцев из европейской части – аномально высокое атмосферное давление. Оно держится довольно долго. И зимой, и летом. А если и уменьшается, то случаются весьма резкие перепады. Как и температурные.

Помню один такой случай в начале декабря. Если двадцатиградусный мороз в октябре уже практически норма, то что говорить о декабре. Но однажды в начале этого зимнего месяца случилось внезапное потепление, на улицах образовались лужи. А потом в течение нескольких часов температура упала ниже тридцати градусов. И рябь на лужах так и замёрзла волнами.

Когда город при пятидесятиградусных морозах окутан туманом и это продолжается не один месяц, наступает психологический стресс. И прежде всего у только что поселившихся в этом экстремальном крае. Это тоже надо преодолеть.

Ещё одной весьма серьёзной проблемой (и неожиданной для меня) оказалось негативное отношение ко мне некоторых членов редколлегии. Неожиданной – потому что в Москве это никак не проявлялось.

Но оказалось, что редактор общественно-политического отдела затаил на меня обиду за то, что я, выскочка, будучи официальным обозревателем на очередной летучке, позволил себе назвать материалы этого отдела «трескучими», сославшись при этом на схожую оценку определённых газетных публикаций Лениным. Причём тут Ильич и «Водный транспорт»? Но вот такой я был прямолинейный «правдоруб». И теперь этот редактор отомстил мне.

Я по заказу отдела речного флота подготовил подборку информаций по Ленскому пароходству. Отдел её одобрил, отдал в печать. Вместе с этой подборкой должно было стоять моё представление: что вот теперь в Якутске есть собкор газеты. Это важно для обратной связи с читателями. Но дежурным редактором номера был тот самый «политик», и под каким-то предлогом он вынул из номера мою подборку. Представление меня читательским массам Якутии и её окрестностей не состоялось. Пока судили-рядили, подборка устарела.

Подлость проявилась и с моим первым большим и интересным (это я сужу даже сейчас) материалом – об исследованиях якутских мерзлотоведов на водных акваториях. Ранее считалось, что под водой не может быть мёрзлых пород. Ведь морская вода, насыщается солями, порой не замерзает до минус восьми градусов. Однако эти предположения основывались на отрывочных сведениях. Впоследствии выяснилось, что вечная мерзлота может быть и при глубине моря менее двух метров (такого размера достигает толщина льда), а на большей глубине – реликтовая, сохранившаяся с древних времён.

Как сказал мне зав лабораторией криолитологии Института мерзлотоведения Евгений Катасонов, исследования якутских учёных помогут ускорить экономически выгодные разработки полезных ископаемых в Ледовитом океане, а также в развитии здесь водного транспорта. Ведь более точные знания позволяют грамотнее, с учётом конкретных условий, возводить сооружения, прокладывать более надёжные пути в устьях сибирских рек.

Материал напечатали («За морскими кладами», 13 августа 1970 г.) и даже, как мне сообщили доброжелатели, похвалили. Но опять-таки никакого представления меня как собкора не удосужились сделать. Под предлогом, что это… не профильный материал. Видимо, «профильной» была бы статья о выполнении или невыполнении пароходством производственных планов.

Но на такие «серьёзные» производственные темы я тогда не рискнул замахиваться. Считал себя недостаточно компетентным. Решил, что раз приехал сюда минимум на три года (по трудовому договору), то надо накопить знания, а потом уж и выступать квалифицированно. Старался лучше познать всю речнофлотовскую технологию.

В июне того же 1970 года я запросился во вторую командировку в Усть-Кут. Дали разрешение нехотя. Я решил воспользоваться возможностью проплыть на грузовом судне, увидеть команду в действии, познать опасности плавания в верховье реки и, разумеется, увидеть ленские красоты.

Мне разрешили доплыть до Якутска на СП-816Т. Увы, речные суда не блещут оригинальными названиями. Их так много, что большинству давали серийные названия: скажем «Морской-1» (или «2», «19»), «Волгонефть» с порядковыми цифрами и т. д. И ещё менее романтично – аббревиатурой. Имя доверенного для моего плавания судна расшифровывается так: «сухогруз палубный, толкач». Ну, а порядковый номер означает, что таким по счёту построили его на советской верфи.

Сам по себе СП-816Т длинный, а ещё впереди себя он толкал, накрепко прикреплённую баржу, и общая длина была очень внушительной – порядка ста тридцати метров! Это увеличивает производительность, но осложняет маневрирование. Особенно там, где фарватер узкий. А в верховье Лены он везде неширок. И мы с затруднениями выруливали из порта Осетрово в далёкое плавание.

– Главное – до Витима добраться, – констатировал капитан с бравой фамилией Орлов. – Там посвободнее будет…

Общаясь с ним, я понял, что он стеснялся своего полного имени и отчества – Владимир Ильич. В эпоху построения коммунизма это обязывало, а он – простой ленский капитан. Ну, как простой? На судах ходил с сорок второго года. Начинал рулевым. Воспитывался в святости к своему кораблю:

– Механик, у которого я учился, заходил в машинное отделение и, даже если никого не было, говорил: «Здравствуйте». Вот так…

Я не мог сидеть в каюте пассажиром, и всё время находился в рубке. Отсюда и речная панорама в лучшем виде, и можно следить за командами капитана и действиями рулевого.

Вскоре я решил, что уже всё понял: как надо расходиться со встречными судами, как держать курс по бакенам и береговым створным знакам. И… попросился порулить. Мне разрешили. Естественно под присмотром. Держать нос чётко по створам у меня получалось неплохо. Сложнее было на значительном расстоянии от встречного судна и на крутых поворотах русла понять, какими бортами мы будем расходиться, когда сблизимся. Но вскоре и эту азбуку я освоил, к тому же научился понимать лоцманскую карту. И несколько часов подряд, не отходя, рулил судном. Это завораживало. Меня с трудом уводили на камбуз подкрепиться. Команда привыкла к моему «дежурству», и однажды…

Дело было под вечер. Потемнело. Засветились бакены и береговые створы. Смотрю я на эти светящиеся точки и точно держу курс на них. И вдруг в рубку вбегает испуганный Ильич, отталкивает меня и круто даёт лево руля. И тут только я понимаю, что вёл судно точно в берег. То ли я устал уже, то ли глаз, что называется, замылился, но я перепутал костёр на склоне высокого берега с огоньком створного знака. Я с ужасом наблюдал, как наш длиннющий сухогруз-толкач, несмотря на предельно резкий поворот рулями, стремительно приближается кормой к берегу. Мы едва не задели его.

Я понял, что мне уже не дадут порулить, да и я, весь дрожа от испуга за чуть не содеянную аварию, перешёл в ранг добропорядочного пассажира.

Вести такие длинные суда по верховью Лены даже профессионалам не просто. В этом я убедился на следующий день. Мы проходили Щёки. Это – громадные береговые скалы, образующие каньон. С быстрым течением. К тому же – извилистый. Глубины хватает. Но из-за узости хода важно правильно маневрировать и не приблизиться к берегу, где можно зацепиться за острые подводные выступы.

Когда Щёки оказались позади, капитан обратил моё внимание на сухогруз, который залез носом на пологий берег.

– Поцеловал камень. А чтобы не утонуть и на месте подремонтироваться, вот и сел на берег, – пояснил Орлов.

К аварийному теплоходу уже подогнали другое судно, велась перегрузка…

Чтобы в подобных узких местах не произошло столкновения судов, здесь устанавливали… светофоры.

А ещё в верховье есть и такая опасная скала, как Пьяный Бык… Да и на притоках без аварий ни одна навигация не обходится: то судно на мель сядет, то бережок зацепит.

Не так уж невинна и доброжелательна красавица Лена. Только в начале навигации, по высокой воде, можно проплыть от Усть-Кута вверх по течению до Качуга, и по многим её притокам. В межень мелководные участки бассейна становятся труднопреодолимыми для судов. Без потери винтов, посадки на мель, а то и пробоин ни одна навигация не обходится, рассказали мне речники.

Когда я ещё стоял у руля, то особое напряжение у меня возрастало при обгоне лесосплавных сигар. Тут свои особенности. Нельзя слишком быстро идти, чтобы волна не разрушила этот длиннющий плот. Но долго идти параллельным курсом, особенно там, где фарватер не широк и извилист, тоже опасно.

Трудно представить, как такую сигару длинной в несколько сотен метров проводить по извилистым участкам. Это же каким мастерством, опытом и чутьём нужно обладать! А плотогонам – быть эквилибристами. Я видел, что на некоторых плотах стояли палатки. То ли так положено, то ли это самостийное решение?

Вообще этот вид доставки круглого леса – анахронизм. Он был вызван отсутствием у лесоотправителей соответствующих погрузочных механизмов и надёжных подходов к реке. Да и откуда всему этому взяться в глухомани? Конечно, он более прогрессивный, чем молевой сплав, когда лесорубы просто скатывают брёвна с берега в воду, и река сама доставляет их вниз. Потом их вылавливают с помощью бонных заграждений. Но этот способ применим лишь на небольших речках, где нет судоходства. И он опасен для экологической обстановки. Немало брёвен застревают по пути, гниют.

Но и сплав в плотах тоже не надёжен. Случалось, что из-за шторма и сильного волнения плот разрушается, и вся эта гигантская масса устремляется вниз, до самого океана. Что-то, может быть, и успеют выловить, но потери огромны. И побережье Ледовитого океана было усеяно брёвнами. Долго находящиеся в воде, бесхозные брёвна превращаются топляки, которые и не совсем тонут, и не видны на поверхности, становясь опасными, как боевые торпеды. Столкнувшись с ними, суда рискуют получить пробоину. Особенно опасны они для быстроходных судов на подводных крыльях. Поэтому самый правильный, экологически и экономически выгодный способ доставки леса – на борту судов. И не кругляк надо доставлять на Крайний Север, где нет лесообрабатывающих производств, а пиловочник. Но таких специализированных судов тогда не хватало…

Рулевой Володя был прописан… на судне. И ему пришла персональная радиограмма: в воскресенье – выборы, проголосовать! Мы остановились в Ленске, чтобы он, да и весь экипаж выполнил свой гражданский долг. Да и я тоже. Причём у меня не было паспорта (я его отправил в Москву для выписки). Поверили, что я обладаю правами гражданина СССР по редакционному удостоверению. Кто был тот кандидат – представитель «блока коммунистов и беспартийных», понятия не имел. Но голос свой отдал, не раздумывая и не сомневаясь, что человек этот достойный. Коли его рекомендует партия…

Одно из чудес не только Якутии, но и всего света – Ленские столбы. Я слышал о них и попросил экипаж предупредить меня, поскольку проплывать мы будем, как выяснилось, ночью. Белой ночью. Так что хоть света было бы маловато, чтобы сфотографировать каменных исполинов, но зато загадочнее могли выглядеть эти башни то ли недостроенных, то ли полуразрушенных замков. Меня успокоили: мы будем плыть вдоль них несколько часов. Ведь их протяжённость составляет восемьдесят километров.

Завораживающим оказалось зрелище!

Странно, что всей стране было лучше известно про Красноярские столбы, хотя с Ленскими они несравнимы по масштабам. Возможно, потому, что те ближе к цивилизации и доступнее. Но ещё более эффектные, на мой взгляд, столбы на притоке Лены – реке Синей. Но до них добраться сложнее. Синяя (название дано не за цвет воды, это искажённое якутское или эвенкийское слово, в переводе означающее «узкая») не судоходна. До её столбов можно добраться только или на вертолёте, или поднимаясь против течения.

В Якутском речном порту не было ни цветов, ни улыбок встречающих, даже каких-либо официальных представителей. Лишь краны молчаливо кивнули и начали выгружать то, что мы безаварийно доставили сюда, потратив четыре дня на две тысячи вёрст… Вот только до выполнения пятилетнего плана «ударной» пятилетки в тонно-километрах ещё далеко: его неожиданно резко увеличили, пожаловался капитан…

Был у меня ещё один познавательный рейс. Решил проплыть морем из Тикси в устье реки Яны. Подвернулся попутный транспорт. С верховья Лены перегоняли построенный там новый речной буксировщик-толкач. Этакая тупорылая коробочка. Его экипаж состоял всего из двух человек – капитана и механика. Я стал третьим. По морю нас дотащил морской буксировщик. Так надёжнее, хотя бы потому, что на речном судне нет компаса. Капитан рассказал, как однажды в сопровождении морского судна от устья Лены на восток шёл целый караван речных. И кто-то в тумане отстал. Плывёт, а не знает, куда плывёт. Слёзно радирует: где я? И смех, и беда… Обнаружили его: он двигался на север, ко льдам.

Морское судно ушло, мы остались одни среди безбрежной глади воды. Где же берег? А до берега ещё надо было добраться, преодолев бар. Бар – это не то место, где пьют, а некий подводный вал, образованный речными выносами. По сути, это подводные пески. Их не видно, но преодолеть бар можно только, строго следуя расставленным в воде вешкам – белым палкам.

Но чтобы плыть, надо завести двигатель. А он, новый-то, никак не заводился. Прошло десять минут, двадцать, капитан с механиком, матерясь, возились с дизелем, а я ждал на палубе. Подул ветерок, нас стало относить в сторону океана. Стало неуютно от мысли, что нас унесёт туда, откуда мы ничего не увидим: ни берега, ни вешек. К тому же без работающего двигателя на судне холодно, а температура воздуха лишь около десяти градусов. А если ветер усилится?..

Моё напряжённое состояние разрядило появление нерпы. Эта глазастая бестия, то с одного борта покажется, то с другого. Знает, что возле корабля можно поживиться.

Прошло больше получаса, прежде чем удалось запустить дизель. Кораблик ожил, задрожал от нетерпения, и мы двинулись… Да не в ту сторону. Оказалось, что заклинило рулевое управление. Руль не поворачивался. Это, как установили его на стапелях, так в таком положении он и замер. Ещё повозились какое-то время. Благо, летом день здесь, в Заполярье, продолжительный.

И вот мы плывём среди вешек, круто огибающих подводные мели. Крутились, крутились по обставленному коридору, капитану это надоело, и решил он срезать острый угол. И мы застряли. Смех да и только. Посреди водного простора, где даже и берега ещё не разглядеть, речное судно с очень маленькой осадкой – ни туда, ни сюда. И крутились, и дёргались взад-вперёд… Наконец, подводным пропеллером судно размыло подводный бугор, и мы, уже не выходя за рамки коридора, установленного путейцами, добрались до устья Яны…

В обратный путь я также решил добраться попутным судном. На Яну приходят сухогрузы от порта Осетрово, доставляя всё необходимое горнякам, геологам, строителям, оленеводам. Я поднялся на весьма комфортабельное судно чехословацкой постройки. Оно вместительное (пять тысяч тонн грузоподъёмностью), могло выходить в прибрежное морское плавание, так как считались классом «река-море».

Вышли мы на тот же пресловутый бар, но стало уже темно, и капитан застопорил ход. Бросил якорь. Объяснил, что у их компаса не сделана поправка на девиацию – высокоширотное отклонение между географическим Северным полюсом и магнитным, поэтому рисковать в темноте он не хочет. Что делать? Ждать утра или попутного морского корабля с правильно настроенным компасом. А я очень спешил вернуться в Тикси и потом в Якутск. Весь экипаж ушёл в каюты отдыхать. Я остался в рубке. Ждал попутного транспорта. И дождался.

Мимо нас прошмыгнул морской буксировщик. Я побежал будить капитана: «Быстрее» Уйдёт». «Не уйдёт», – спокойно возразил капитан, отдавая команды к отплытию. А от буксировщика уже еле-еле виднелись огоньки. Но наше судно оказалось быстрее, и мы стали догонять его.

Я напросился в рулевые. Здесь не надо искать створные знаки – следуй за впереди идущим «моряком». Одно только неприятное ощущение: наше длинное судно с пустыми отсеками было лёгким, сильно возвышалось над водой и, как гусеница изгибалось на волнах. А выдержит ли корпус? Когда приблизились к буксировщику, я старался идти точно за его кормой, по следу, где он как бы срезал волну. Но он короткий, а наше судно раза в три длиннее… «Ты что юлишь?» – Обеспокоенный «слаломным» движением вверенного ему корабля, капитан вернулся в рубку. «А мы не развалимся?» Он успокоил: судно крепкое, рассчитано на большие волны…

Когда обогнули выступающий далеко в море мыс Буор-Хая, капитан засёк прямой курс в сторону Тикси, мы обогнали буксировщик – теперь этот проводник нам уже не нужен. А я пошёл спать…

Но все эти романтические приключения не оказали никакого положительного влияния на мою собкоровскую продуктивность. По-прежнему я писал не то, редакция мои опусы не печатала, за исключением очень коротеньких сообщений, в том числе и по заказу из Москвы. Например, такую «нетленку» сочинил я в подборку «Навстречу выборам»:

Завтрашний уровень производства, материального и культурного благосостояния народа зависит прежде всего от результатов сегодняшнего труда. Эти слова из Обращения Центрального Комитета нашей партии к нам, избирателям, глубоко понятны и близки каждому советскому человеку.

Так повелось, что перед очередными выборами мы анализируем наши успехи и недостатки. За четыре года народное хозяйство Восточной Сибири шагнуло далеко вперед. Это сказалось и на развитии водного транспорта. Объем перевозок грузов увеличился на 33 процента. На Лене появилось много новых судов…

Этот текст я не смог бы сейчас придумать. Он сохранился у меня в записной книжке. Видимо, я писал его где-то по дороге к автору этого эпохального сочинения. Писал я его за какого-то «работника диспетчерской службы». Далее я, то есть он говорит о «неиспользованных резервах», о том, что «надо их выявлять, устранять ошибки на каждом рабочем месте, это и станет залогом еще более быстрого развития речного флота»… И подобные штампованные словеса печатались от выборов до выборов, от съезда к съезду. Выносились на первые полосы всех газет Советского Союза, создавая иллюзию неуклонного, «более быстрого» развития страны, единства народа и партии при всеобщем «одобрямсе»…

Ко мне в Якутск, чтобы наставить меня на путь истинный, прилетел зам главного редактора Владимир Сорокин. Но ничем помочь он мне не смог. Вот если бы мы вместе сделали какой-нибудь весомый материал, или он подсказал темы будущих статей, но… Он не речник, в этой сфере глубоко не разбирался, к тому же ежедневно «плохо себя чувствовал», объясняя своё состояние скачком артериального давления, и подолгу отлёживался в гостинице «Лена». Была только одна совместная акция: мы на экскурсионном теплоходе «Россия» сплавали к Ленским столбам.

Вскоре после возвращения Сорокина в Москву мне позвонила его жена и стала допытываться, не я ли его сдал, сообщив редакции, что он тут запил. Вот ещё один признак скандалёзности этой редакции. Я, естественно, отрицал, поскольку действительно не знал о причине его перманентного «плохого самочувствия»: когда мы встречались, от него алкоголем не пахло.

Через полгода, когда я получил первую северную десятипроцентную надбавку к окладу, отношение редакции ко мне заметно ухудшилось. Получилось так, что мой общий доход превысил оклад редактора отдела. В то время как мой «валовый продукт» в присланных строках был непропорционально мал. Меня вызвали в Москву «на ковёр». Мой отчёт проходил в обстановке лютой ненависти тех, кто меня возненавидел, и при сочувствии тех, с кем отношения были вполне приличными. Главный редактор не устроил разнос, он просто по-человечески поинтересовался, смогу ли я в Якутске устроиться, если «Водный транспорт» откажется от моих услуг.

Ко мне опять прилетел Сорокин. На этот раз, чтобы уладить кадровый вопрос. Ему было важно срочно найти мне замену из местных, чтобы перед редакцией снова не встал злополучный «квартирный вопрос». Я рекомендовал Евгения Баханова, опытного журналиста, возглавлявшего в газете «Социалистическая Якутия» отдел промышленности (и строительства, и транспорта, и геологии).

В результате получился кадровый бартер: Женю утвердили на моё место, меня взяли на его. Я был очень доволен таким исходом – с моей израненной души свалился тяжкий груз. К тому же я благополучно избавился от транспортного узкотемья, которое не вызывало у меня энтузиазма. Вся Якутия давала более широкий простор для творчества.

Как всегда на новом месте, у меня сначала дела разворачивались ни шатко, ни валко. Я – о моих собственных публикациях. И здесь я, хотя и скрупулёзно, но слишком медленно вживался в темы, не спешил готовить собственные большие материалы. Но первой значительной публикацией (вот парадокс!) стала целая полоса на воднотранспортную тему – про Жатайский судоремонтный завод, про его проблемы. После этой публикации главный редактор Олег Якимов вздохнул с облегчением: наконец-то я прорезался! И обком партии утвердил меня членом редколлегии. Лёд тронулся…

Загружают суда за сутки, а разгружают полмесяца

В записной книжке я нашёл очень длинную и подробную запись беседы с начальником Ленского пароходства Дубровским в 1977 году. Я уже не тот собкор-новичок, что когда-то растерялся от обилия тем и неумения их использовать для публикаций. Очень насыщенный, доверительный получился разговор по итогам очередной навигации. Возможно, проблемы настолько допекли этого сурового мужика, что он решил открыться. К тому же тогда у меня уже были громкие статьи в «Социалистической Якутии», и это вызывало ко мне доверие как к автору. Было ли напечатано это интервью, не помню. Экземпляра газеты с публикацией, даже если она состоялась, у меня не сохранилось. Цитирую наш разговор по своим записям.

Как водится среди начальников, Дубровский в своём рассказе перемежает успехи с недостатками, ошибки своего предприятия с недочётами смежников и нехваткой внимания со стороны министерств. Не буду повторять его слова о достижениях, сейчас они не имеют никакого значения, а также его самокритику об аварийности, которая самая высокая по министерству (а условия работы-то какие экстремальные!), о недисциплинированности, из-за чего пришлось снять нескольких капитанов, о неритмичности по вине самих речников… Меня сейчас больше интересуют проблемы, которые иллюстрируют, в каких общих народнохозяйственных и природных условиях достигались «трудовые победы» и насколько малоэффективна была государственная экономика – вроде плановая, но не стыкующаяся по отраслям.

Вот выжимки из сказанного Дубровским во время нашей беседы:

Годовой план перевозок не выполнен. Главная причина отставания – недостаток флота под значительное увеличение объёмов против установленного пятилетним планом. А также из-за мелководья. Такого затяжного безводья на верхней Лене не было восемьдесят лет. Ледообразование на средней и нижней Лене произошло на семь – девять суток раньше среднегодовых сроков…

Все продукты и основные промышленные товары вывезены из Осетрова. Но раннее ледообразование не позволило часть грузов доставить до пунктов назначения – особенно в Якутск и в районы Центральной Якутии. Зазимовали: в Олёкминске – 23 тысячи тонн, Пеледуе – 19 тысяч. В основном – технические грузы и стройматериалы.

Можно было бы даже в таких условиях больше завезти? Да, можно.

Недостаточно эффективно используется наш транспортный флот. Растут встречные перевозки. Завозятся через Осетрово материалы, изготовление которых уже освоено здесь.

И такие застарелые причины: неподготовленность причалов отправителей и получателей – несоответствие глубины, отсутствует перегрузочная техника – даже у УМТС [Управление материально-технического снабжения] Якутского района нет ни одного крана для тяжеловесов. У большинства леспромхозов нет причалов, крановой механизации. Табагинский лесокомбинат не имеет причала и перегрузочной техники. Якутский гортоп уже догоняет «Якутлес» по заготовке леса, но нет ни одного причала и перегрузочной техники.

На всех предприятиях не накапливается груз для судовой нормы… Суда приходят, а груза нет. Флот простаивает, не завозит грузы другим заказчикам.

Устаревшая технология разгрузки флота: судно – автомашина. Это приводит к колоссальным простоям флота, механизации, рабочей силы. Особенно это в Ленском порту [принадлежал Министерству цветной промышленности СССР, туда приходили грузы для алмазного края], на других ведомственных причалах. Если бы только в Ленске иметь грузовые площадки и промежуточные склады, норма обработки флота была бы снижена как минимум на тридцать процентов. Значительно было бы сокращено количество рабочей силы. Себестоимость погрузочной работы уменьшилась бы. Но Минцветмет, несмотря на доводы и расчёты, не изменяет положение дел.

В десятой пятилетке мы сдерживаем развитие контейнерных перевозок – только потому, что не можем вывозить контейнеры из-за недодачи железнодорожных вагонов. Ежегодно в бассейне остаются не вывезенными свыше тридцати тысяч контейнеров. Увеличивается количество большегрузных контейнеров, но их также не вывозят в достаточном количестве – нет подвижного железнодорожного состава.

ЛОРП – пионер пакетных перевозок на речном флоте страны. Однако грузы в мешках (сахар, цемент, мука и т. д.), несмотря на утверждённые типы конструкций, не внедряются. В результате Осетровский порт вынужден их пакетировать в порту. Но отсутствие промежуточных складов в Ленске и других ведомственных причалах сводит на нет усилия портовиков, так как груз расформировывается непосредственно в судах, на что тратится много времени. Так, в Осетровском порту тысячетонное судно загружается продуктами и промтоварами 24 – 30 часов, а в Ленске (при расформировании) оно разгружается от 8 до 15 суток.

Диспетчерские службы на причалах получателей не работают круглосуточно – только днём. И контроль обработки флота затрудняется. Передать им информацию о подходе судов бывает некому. И суда простаивают в ожидании подготовки к разгрузке.

Из-за нечёткого плана внутрибассейновых перевозок происходит выколачивание флота. И эти внеплановые перевозки исключают плановые…

Кто и как выколачивает – понятно. Этим всегда занимались местные партийные власти. Им нужно обеспечить население продуктами, горючим, запчастями, а в нашей стране всегда зима приходит неожиданно, не по расписанию, вот и стучат кулаком: «Ты прежде всего – коммунист!»

И ещё одно алаверды: Дубровский чётко разложил по полочкам всё, что мешало речникам нормально работать, и, надо полагать, он о них не раз говорил и в партийных органах, и в министерстве. Так почему же эти известные, обмусоленные проблемы не преодолевались?

…Жаль, если интервью не было опубликовано. Это меня реабилитировало бы за мою неудачу в «Водном транспорте». Но эти же проблемы – нестыковка отраслей, нереальность планов и тому подобные – были освещены мною в публикациях про другие отрасли Якутии.

Блеск и нищета алмазного края

Партия велела – журналист ответил: «Есть!». Далеко не всегда именно партия, то есть конкретный партийный деятель давал указание корреспонденту, о чём писать. Для этого есть прямой контакт: партком – главный редактор. А уж тот распорядится, чем тебе заняться. Но и это не обязательно. В более широком смысле указания давали постановления пленумов ЦК или съездов КПСС. И если уж решили, скажем, повышать эффективность производства или снижать затраты, то как газете не откликнуться публикациями на эту животрепещущую тему!

Приёмы для реагирования прессы были разные.

В первую очередь газеты давали отклики на «исторические решения». А они всегда были «историческими» – наверно, потому, что очень быстро уходили в глубокую историю, поскольку никогда до конца, полностью не выполнялись! Не верьте пожелтевшим страницам советских газет, от края и до края заполненным словами поддержки. Да, иногда присылали вполне искренние отклики, написанные по велению собственного сердца. Но главным образом в письмах были крики о помощи, вызванные как раз этими новыми решениями. У людей появлялась надежда, что их проблемы наконец-то останутся в тяжёлом прошлом.

В основном же отклики готовились профессиональными журналистами. Готовились по накатанному социальному набору: от рабочего или колхозника до директора или председателя, от рядового инженера до академика. Понимая «важность момента», корреспондентам не отказывали в просьбе. Да и редакции выбирали людей проверенных, по рекомендации парткомов или уже известных своей «правильной» общественной позицией.

Пишу эту прелюдию потому, что не помню, как я замахнулся на столь щекотливую тему и на такую объёмную публикацию. Статья в трёх отдельных номерах газеты – это по личному хотению не делается. Это заранее согласуется.

Тогда, в 1970-е годы, компартия была озабочена низкой производительностью труда в нашей экономике. Мы не только значительно, в несколько раз (!) отставали по этому показателю от передовых стран (и до сих пор отстаём), но и не выполняли собственных планов роста. Предприятия ведь получали деньги не за производительность, а за реализацию своей продукции, в соответствии с планом выпуска и потребления, спущенного сверху в рублях! А какой ценой это достигалось – дело второстепенное, за это не снимали с должности.

Но отставание в эффективности экономики становилось всё более угрожающим. Недаром наш мудрый генсек Брежнев изрёк классическую формулу для выживания нашей системы: «экономика должна быть экономной»! Должна быть – и всё! И вслед за озабоченностью этой проблемой в Кремле озаботились и парткомы всех уровней, следовательно, и их газеты. Надо было как-то реагировать, принимать местные решения, кого-то поднимать на щит за успехи, кого-то пришпорить.

Я понимаю так, что вопрос о повышении эффективности был внесён в повестку дня бюро Якутского обкома партии, а значит и его газета должна была каким-то образом заранее отреагировать. И, признаюсь, скорее всего, эту тему и поездку в алмазный край мне предложили. Не хочу приписывать лично себе желание взяться за такую объёмную и весьма щекотливую тему. Ведь алмазный край Якутии был в определённом смысле гордостью автономной республики.

Но не хочу сказать и то, что мне это было не интересно. Напротив, ещё раз побывать там очень хотелось. В западной части Якутии шли грандиозные изменения: строились город Мирный, посёлки, новые объекты алмазодобывающей промышленности, вторая очередь Вилюйской гидроэлектростанции… Размах и темпы завораживали. Однако редакция не всегда могла меня, руководителя отдела, надолго отпустить – уж слишком много повседневной суеты по выпуску текущих номеров. Но тут надо было подготовить публикацию к бюро обкома, на котором собирались обсудить работу крупнейшего в Якутии генподрядчика – «Вилюйгэсстроя».

Я не был прямо озадачен редактором раскритиковать строителей. Нужен был анализ, а не поверхностный окрик. И я посвятил этому длительную поездку.

Перво-наперво я отправился на самый крупный по объёмам капиталовложений и самому важному для промышленности Якутии, да и для всей страны весьма ценный объект – возведение новой обогатительной фабрики. Её строили возле самой богатой алмазами трубки – «Удачная».

В начале первой части из моей трилогии под общей рубрикой «Письма со строек алмазного края» («На ударной – затишье», 18 октября 1972 года) я констатирую положительное:

Главная стройка «Вилюйгэсстроя» (впрочем, как и всей нашей республики) – комплекс горно-обогатительного комбината на трубке «Удачная». Как известно, она началась с возведения временного поселка строителей – Надежного. Сейчас здесь около сорока двухэтажных благоустроенных домов, столовая и ресторан, школа, детский комбинат, поликлиника со стационаром, магазины. Скоро будут сданы клуб, гостиница. Строятся детский сад, спортивный зал. Такого начала работ – без палаток, без балков – не знала ни одна большая стройка Якутии.

Безусловно, освоение алмазных месторождений преобразил край. Даже по моему короткому перечню видно, сколько построено за непродолжительный срок в этом почти безлюдном крае. Однако я же приехал, чтобы разобраться, почему этот генеральный подрядчик «Вилюйгэсстрой» не справляется с заданиями по росту производительности труда. Не справляется вот уже два года подряд. Отставание вроде бы и не столь катастрофично, на три-четыре процента, но всё же это сигнал того, что расширение производства идёт экстенсивным способом. Что не в русле решений партии и вообще тормозит развитие советской экономики.

Для начала объясню несуразицу, почему этот «гэсстрой» возводит алмазодобывающие предприятия. Потому что другого генподрядчика на огромной территории Западной Якутии просто не было. Но я не заостряю ныне модный вопрос об отсутствии в такой ситуации конкуренции. Тогда, как говорится, было не до жиру – быть бы живу: есть застройщик – и ладно.

Тут закавыка в другом. Этот генподрядчик – структура союзного Министерства энергетики и электрификации, а алмазодобывающие предприятия и окружающая их инфраструктура – вотчина Министерства цветной металлургии СССР (ну, а куда иначе подчинить алмазодобытчиков?!). К чему это ведомственное раздвоение приводило, я ещё расскажу. А сейчас о причинах невыполнения плана по росту производительности.

В редакции «Социалистической Якутии» любили пошутить…

Я привожу в статье привычную ссылку на собственные сложности – перебои в снабжении. Удачный считался полюсом недоступности. До центра алмазного края – города Мирного более полутысячи километров! А от него до берега реки Лены, где расположен порт, снабжающий эту часть Якутии, – ещё столько же! Представляете, какой сложный, дальний путь для снабжения! Аэропорт Полярный, километрах в двадцати от Удачного, только строился. Но всё эти транспортно-снабженческие проблемы были известны заранее! Неужели, когда верстали планы, не учитывали эту удалённость?

Строители пожаловались мне на непредсказуемое, по их мнению, ценообразование: намного снизили стоимость некоторых работ. А так как производительность исчисляется в рублях, то она и просела. Ох, уж эти странности советского планирования по рублёвому валу. Но об этом снижении цен, как я выяснил, министерство заранее предупреждало. И снижение состоялось только в текущем году, но ведь задание по росту производительности, как я уже отметил, не выполнялось и ранее.

Но это, так сказать, привнесённые проблемы. Я отметил огрехи самих строителей. Потери рабочего времени (от простоев) за 1971 год по сравнению с предыдущим годом увеличились вдвое! Это официальные данные, и явно заниженные, не учитывающие скрытые потери, например – использование рабочих на менее квалифицированной работе.

Технический уровень, отмечаю я, остаётся низким. Так, по старинке строящиеся дома окутаны плотным слоем традиционных строительных лесов, хотя собирались перейти на сборно-разборные монтажные леса, на использование люлек и телескопических вышек. Возводить леса – на это уходит уйма времени. И завозить для них доски и брус – за тысячи километров по воде и примитивным дорогам, в том числе по зимникам, весьма обременительно. Правда, это вина не самих строителей, а тех, кто техническое развитие обязан обеспечить, тех, кто сидит в московских министерских кабинетах.

И вот к чему приводит недоснабжение. Вижу: мощный самосвал «КрАЗ» привозит строителям… хилый пучок досок для опалубки. Но как иначе? Не на себе же их таскать – на морозе и по снегу! А всё потому, что не обеспечили строителей ни одной бортовой машиной! Тех, что строит будущий город!

Хуже того, половина автотранспорта отработала положенный срок. Гараж автобазы стоит без крыши. И это в октябре, когда уже крепкие морозы, а впереди – долгая суровая зима. Где же будут парковаться и ремонтироваться машины? И всё это происходило в районе с тяжелейшими природными условиями! Вся надежда – на энтузиазм «патриотов» и находчивость советских Левшей.

Были и такие свои собственные ошибки.

Начали строить общежитие. Воткнули сваи в скважины, но замешкались с бетонированием. Пустоту заполнила вода. Грянул мороз. Вынуждены были замёрзшие в земле сваи срезать и ставить новые.

Похожий случай. Бетонировали основание насосной станции в посёлке Айхал, но заморозили. Пришлось сразу же ремонтировать, укреплять металлом.

Ленский комбинат стройматериалов поставлял пилопродукцию с повышенной влажностью. Из-за этого приходилось перестилать полы… Сухую штукатурку перевозили не в жёсткой таре. На длинных и неровных якутских дорогах она обламывалась, приходилось её обрезать.

За всякие переделки только в том неполном году заплатили десятки тысяч рублей…

Бич советских строек – задержка с проектно-сметной документацией. Особенно это болезненно, когда стройка «ударная».

Подрядчикам она должна была поступить до первого сентября, но к моему приезду (это уже был октябрь) институт «Якутниипроалмаз» передал только… справку о состоянии проектов.

Но после получения проектов начинаются традиционные распри, перетягивание каната:

Выясняли, из какой стали изготавливать анкерные болты для фабрики, каким способом – шахтным или открытым – строить корпус дробления. В результате были сорваны сроки начала работ на важнейших объектах, упущено благоприятное время для бетонирования. К тому же стройка до открытия зимника практически осталась без цемента.

Потери, потери, потери… А это за счёт населения – ведь финансирование-то государственное. Следовательно, меньше государство могло выделить денег на социалку, на улучшение инфраструктуры и быта.

В результате всех передряг строительство важнейших в то время объектов края – гигантской обогатительной фабрики № 12 и нового города – шло с отставанием. Но, что любопытно, здешний генподрядчик – управление строительства «Айхалэнергопромстрой» (подразделение «Вилюйгэсстроя») с лихвой осваивало выделенные капиталовложения. Вот такое было планирование! Главное – «освоить», то есть потратить средства. А на каких работах – это решает сам генподрядчик. Он и осваивает. На самых дорогих – на земляных…

Об этих загогулинах планирования я подробно рассказываю во второй части. Но прежде чем отправиться в город Мирный, расскажу о некоторых эпизодах командировки, не вошедших в статью.

Мне устроили экскурсию на действующую обогатительную фабрику № 11. Технология передовая. В данном случае, как я понял, мы не отставали от схожих африканских и других предприятий в мире, где также в качестве сырья использовалась руда. Мне показали кучу пиропа – горошины тёмно-красного цвета. Этот минерал используется ювелирами. Но в данном случае пироп важен тем, что он спутник алмазов.

«А сами-то алмазы можно увидеть?» – нетерпеливо спрашиваю я «гида».

Кимберлитовая руда доставляется с карьера на фабрику огромными самосвалами. В то время здесь использовались «БелАЗы», но впоследствии перешли только на зарубежные, более мощные и более надёжные. Руда дробится, мелется до определённого размера. Размельчённая фракция размывается и подаётся на конвейер. Чтобы обнаруживать на нём кристаллы алмазов, конвейер подсвечивается люминесцентными светильниками.

Меня подвели к окошку возле конвейера. И вдруг я увидел алмазик… в щели рамы окошка. Я взял его дрожащими пальцами. Это такая драгоценность!? Мокрый, грязный крохотный, миллиметра четыре, осколок стекла – не более. Сзади чуть не в крик: «Бросьте его туда!» Я испуганно бросил. И он канул в фабричном чреве. Сопровождавший сотрудник обиженно заметил: «И совсем не крохотный!» Действительно извлекаемые после дробления породы алмазы – в основном мелкие, для технических целей. А этот был ещё ничего – покрупнее.

Заторопили меня избавиться от алмазика потому, что с охраной достояния страны здесь очень строго. Нельзя постороннему человеку даже трогать эти дорогостоящие камешки. Крупные же находки (до трёхсот с лишним каратов!) на особом счету. Каждая – со своим персональным именем. И, как правило, попадает в коллекцию Алмазного фонда страны.

Но как бы ни было строго с охраной, увы, воровали! Мне рассказывали тогда, как выявили криминальную цепочку. Унести алмазы с обогатительной фабрики в одежде невозможно – приборы, стоящие на выходе, обнаружат. Но женщинам есть куда прятать драгоценные камешки и не в одежде. Они легко проносили их мимо чуткой техники. Далее – вопрос сбыта. И это тоже было налажено. Когда якутские алмазы обнаружились в «свободной» продаже на чёрных рынка знойного юга страны, этим занялись чекисты. Заслали в Мирный «покупателя». Таким способом всех и повязали… Вот только надолго ли защитились от воровства?

На меня произвели сильное впечатление размеры одиннадцатой, работающей фабрики, но двенадцатая, строящаяся, была спроектирована ещё более мощной. В ожидании перемалывания бо́льших объёмов кимберлита.

Не помню, на какой глубине тогда разрабатывали карьер на «Удачной». На трубке «Мир» уже дошли до глубины почти двести метров. Я был потрясён размером дыры в якутской земле, когда смотрел на алмазный карьер из самолёта. Диаметр был практически равен ширине города Мирного. Внутрь, на дно карьера, где велись буровзрывные работы, гигантские самосвалы долго, медленно, осторожно скатывались и также не спеша поднимались по многоярусной спирали. Тогда уже начались проектные работы по переходу на шахтный способ добычи руды. И сейчас, в новом веке, разработка ведётся там на глубине порядка полукилометра!

К сожалению, вынужден здесь добавить печальную новость. На днях, в начале августа 2017 года, здесь произошло затопление подземных выработок. Почти полторы сотни рабочих были благополучно выведены на поверхность, но на тот день, когда я пишу эти строки, восемь человек всё ещё не обнаружены, и с каждым днём их спасение становится всё более нереальным…

На трубке «Удачная» глубина в настоящее время уже достигла шестисотметровой отметки. Построена шахта. И утверждены промышленные запасы алмазов до глубины 1400 метров!

Теперь представьте, какие накапливаются колоссальные отходы из обогатительных фабрик – так называемые хвосты (миллионы тонн за год!). Куда же их выбрасывать? Просто в долины рек? Но эти хвосты – не только раздробленная горная масса, это ещё и химия. Такие отходы губят окружающую природу. Она и так сильно страдает от гигантских карьерных дыр, мощной техники… Строят специальные хвостохранилища.

Чаще всего горняки устраивают их в долинах маленьких речек. Делают плотину, и в образовавшийся резервуар сбрасывают отходы производства. Но отходов слишком много. Надо было искать более просторный резервуар. И за несколько дней до моего приезда на трубку «Удачная» там устроили ядерный взрыв. Под землёй. Специалисты подсчитали, что так они одним махом создадут объёмное место для хвостохранилища. Да просчитались, видимо, не всё учли. Случились выбросы радиоактивного вещества в атмосферу. О заражении глубинных пластов я уж и не говорю.

Об этом взрыве всего в двух километрах от посёлка Надёжный доблестная советская пресса, естественно, не сообщала. Я узнал, однако мог ли написать об этом эксперименте? Написать мог, но не напечатали бы. Цензура запрещала. Но я ведь ещё знал и про опасения местных жителей. Поскольку все так или иначе были связаны с добычей алмазов, тайной такое пугающее событие не стало. Они с тревогой ожидали последствий взрыва. Но здешнее начальство убеждало, что ничего опасного для жителей не будет.

Мне рассказывали, что сам руководитель местного советского органа ходил по домам Надёжного, призывал не паниковать и не убегать отсюда, личным примером показывая, что ничего опасного не будет, дело, мол, НАДЁЖНОЕ. Но слухи о выбросе распространялись. Как удалось их пресечь и остановить бегство людей, точно не знаю. Но для этого, видимо, задействовали всех: от парткомов до чекистов. Да и как убежишь от больших денег?! Ну, кто-то, может, и «отлучился» по внезапной надобности. Но ненадолго…

Страна гордилась, что у нас построили первую атомную электростанцию. Пропагандисты подняли на щит оптимистический лозунг «Пусть будет атом рабочим, а не солдатом!». Он украшал не только город Обнинск, где возвели первую АЭС, но и праздничные демонстрации трудящихся по всей стране. Но и «мирный» атом весьма опасен. Особенно, когда власть старается скрыть огрехи от тех, кто рискует своим здоровьем. Не знаю, поднимали ли киевляне на первомайской демонстрации 1986 года к солнечному небу транспарант с этим лозунгом. Но, что в то время, когда они скандировали здравицы в честь «мудрой» Коммунистической партии, сверху на них уже падала чернобыльская радиация, это доподлинно известно.

Из-за «грязного» первого взрыва возле «Удачной» остальные пять запланированных из-за неУДАЧНОГО эксперимента отменили. Место радиационного выброса на поверхность впоследствии накрыли земляным саркофагом. А Удачнинский ГОК стал главным поставщиком российских алмазов. Посёлок Надёжный, временное прибежище горняков и строителей, растворился в новом городе. Но меня в Якутии к тому времени уже не было.

Второе «Письмо со строек алмазного края» я написал, побывав в Мирном («Лишь слова, слова…», 19 октября 1972 г.). Этот известный на всю страну город был куда более обустроенным. Однако и здесь продолжалось большое строительство. И тоже не всё было благополучно. Строители, констатирую я, не смогут до конца года сдать в эксплуатацию многие объекты, в том числе главный корпус больницы, 96-квартирный дом, профтехучилище, прачечную, телецентр.

Руководитель генподрядчика – управления «Мирныйэнергопромстрой» вывалил мне кучу причин, из-за которых план года не будет выполнен. Это напоминает анекдот про Ходжу Насреддина. Его спрашивает повелитель, почему он со своим отрядом не взял неприятельскую крепость. Тот отвечает: «На это – двенадцать причин. Первая – не было пороха…» Какого же «пороха» не хватило строителям Мирного? Если отбросить остальные одиннадцать причин, то главная – «слишком большой план ввода». А кто виноват, что вся незавершёнка скопилась именно к концу этого года? Нельзя ли как-то так спланировать, чтобы вводить объекты равномерно в течение всего года?

Этот вопрос, кстати, я много раз задавал и другим отстающим строителям. И все они могли назвать «двенадцать причин». На самом деле, это – следствие ущербного планирования. Тут даже нельзя винить самих строителей. Если тебе нужно освоить за год столько-то миллионов рублей капиталовложений, а всяких проблем множество, и ты из последних сил стараешься натянуть выполнение задания, то какие работы будешь в первую очередь выполнять: дорогие или дешёвые? Тут и задумываться с ответом не стоит. А дорогие – это земляные, это фундамент. Дешёвые – отделочные. Вот и «зарывают» деньги в землю. В рублях это выглядит приличнее, а до сдачи объектов руки попросту не доходят.

К тому же подрядчик гневается: заказчик – всемогущее объединение «Якуталмаз» неудовлетворительно финансирует пусковые объекты. А оттуда резонно отвечают: нам не хватает средств, мы могли бы воспользоваться кредитами, но нам их не позволяют взять, так как вы не сдаёте объекты в эксплуатацию. Причём некоторые строятся по восемь – десять лет. И возникает ещё одна проблема: там многое устарело, приходится дорабатывать проекты. Заколдованный круг. Пустая трата времени и средств.

Есть и такая специфическая для Крайнего Севера проблема. Когда хочется отдохнуть после якутских морозов? Правильно, летом. Ну, по крайней мере, в тёплое время года. А когда в основном надо заниматься отделкой? Конечно же, в то же самое тёплое время года. Оно здесь очень короткое. И, когда можно штукатурить и красить, большинство рабочих (и начальников тоже!) – на Югах. А когда все соберутся – их встретят безжалостные якутские морозы. Работы идут медленнее и затратнее. Дилемма…

Третье «Письмо» («За плотиной равнодушия», 20 октября 1972 г.) я посвятил межведомственным взаимоотношениям. Я уже упомянул об этом. Генподрядчик «Вилюйгэсстрой» – это Минэнерго, заказчик «Якуталмаз» – Минцветмет. И эти две параллельные административные линии пересеклись на такой вот сложной во всех отношениях территории – в Западной Якутии.

Я тогда отметил и подтверждаю сейчас: этот генподрядчик воздвиг себе памятник на берегах Вилюя. Он построил первую в мире крупную гидроэлектростанцию на вечной мерзлоте, и построил весьма качественно! Я бывал на ней. Она восхитительна. Строители достойны похвалы. Ну, если не считать традиционного экологического преступления – затопления долины вместе с отличным лесом. Об этом защитники природы много потом писали, но это ведь повелось ещё с каскадов на Волге.

Затопление случилось задолго до того, как я побывал там, а в моё время уже полным ходом шло строительство второй очереди Вилюйской ГЭС. Бурно развивающемуся алмазному краю, новым обогатительным фабрикам, карьерам, рудникам и поселениям требовалось всё больше и больше электроэнергии. А самая дешёвая (в примитивном понимании, если не учитывать последствий) – полученная на гидроэлектростанциях.

Но я-то писал о выполнении, точнее о невыполнении задания по росту производительности труда и вообще плана сдачи объектов в эксплуатацию. И тут выяснилась большая разница в отношении генподрядчика к «своим» и «чужим» объектам. «Свои» – это прежде всего вторая очередь ГЭС, «чужие» – стройки для алмазодобытчиков. Я привожу примеры ведомственного подхода. Конкретизировать сейчас не буду.

Ныне кажется ясным, что если не нравится один подрядчик, найми другого. Деньги-то есть, тут же найдутся охотники для дополнительного пополнения своего кошелька. Но это – рассуждение с позиции нынешнего, рыночного состояния экономики. Тогда, как я уже подчёркивал, «Вилюйгэсстрой» был единственным генподрядчиком на здешней громадной территории! Когда нет конкуренции, нет выбора, поневоле заказчики будут терпеть все лишения от такого партнёрства. И третейским судьёй в такой ситуации выступает не рынок, а вышестоящая власть. Поскольку фактически самой высшей властью были партийные органы, то и многие противоречия пытались решить там.

Ситуацию в «Вилюйгэсстрое» и на стройках алмазного края обсуждали на бюро Якутского обкома вскоре после моей публикации. И меня туда пригласили.

По ходу обсуждения отчёта «Вилюйгэсстроя» выступавшие неоднократно ссылались на мою статью, на те данные, которые я привёл. Знавшие меня работники обкома приветливо кивали, молча пожимали руку. А глава «Вилюйгэс-строя», с которым мы не были знакомы и который вряд ли мог предположить, что корреспондент присутствует на столь высоком мероприятии, выступая под конец обсуждения, в сердцах заметил: «Да этому автору надо бы у нас главным инженером работать!» Это прозвучало не как одобрение моему анализу, а с намёком, что вот какой всезнайка выискался. Мол, одно дело – настрочить статью (для критики всегда повод найдётся), другое – работать в реальных условиях.

После заседания меня уже в открытую поздравляли со столь значимой публикацией. Но я не чувствовал полного удовлетворения. Остался неприятный осадок, что меня использовали. Что, в конце концов, дело не в этом руководителе, самоотверженно сражавшемся и с тяжелейшими природными условиями, и с ненормальным обеспечением всем и вся, и с неповоротливой централизованной командной системой «планирования». И он не «преступник», а жертва системы, в которой вынужден работать. В такой же ситуации мог оказаться любой советский хозяйственник. И оказывались. И их наказывали. Нередко ломали судьбы. В первую очередь – тем, кто не каялся в своих упущениях, а пытался доказать, что система негодная, что её надо менять.

Но до моего вывода, что эту систему надо кардинально перестроить, иначе она разрушит экономику одного из самых потенциально богатых государств мира, я ещё не созрел. Однако даже без такого понимания я честно вскрыл все её родовые недостатки.

При всей важности алмазодобывающей отрасли для Якутии и для всей страны, чаще мне приходилось заниматься золотодобывающими предприятиями. Формально предприятие было единственным – объединение «Якутзолото». В него входили три комбината – «Алданзолото», «Индигирзолото», «Джугджурзолото» и прииск «Кулар». «Якутзолоту» подчинялся и прииск «Депутатский», но он занимался добычей олова и других попутных, весьма полезных ископаемых.

Алдан – это юг Якутии, наиболее доступный и самый освоенный промышленный район автономии. Золотом здесь стали промышлять ещё в начале двадцатого века. После завершения Гражданской войны здесь началась золотая лихорадка. Тысячи старателей с лотками и первыми примитивными устройствами мыли в здешних ручьях золотишко. И к семидесятым годам, когда я стал приезжать в этот район, россыпные месторождения изрядно иссякли.

Но добыча продолжалась. Появились более чуткие промывочные приборы, улавливающие мельчайшие самородные частицы. На речках обосновались драги. Это – плавучая фабрика. В горняцком сословии Якутии родились такие стихи про это оригинальное устройство:

Внешне технология простая. В небольшом водоёме на плаву держится эта фабрика-пароход высотой с пятиэтажный дом. С одной стороны у неё установлен длинный «хобот», который черпаками захватывает со дна реки и с берега всё, что попадётся: песок, гальку, валуны. Эта масса подаётся на конвейер, который доставляет её в непрерывно вращающуюся бочку, происходит разделение по размерам и весу фракций. Все пустые отходы выбрасываются сзади драги. «Лодочка» действительно качается, то есть поворачивается из стороны в сторону и одновременно продвигается вперёд, отгрызая с каждым маятниковым движением очередные метры у реки. Плыть она может только вперёд: сзади образуется галечный вал, похожий на гигантскую гусеницу, извивающуюся в узкой горной долине. Так что драга, исполинский стальной бегемот, всё время барахтается на небольшом водном пространстве.

Горняки мне пояснили: на этом месте моют золото уже в третий раз. Сначала здесь были старатели с лотками, потом горняки с промывочными приборами и вот теперь дражный способ вполне оправдывает себя благодаря гигантскому объёму промывки и более тонкой технологии улавливания уже даже не песчинок, а, можно сказать, пылинок золота.

И, тем не менее, россыпные месторождения практически себя исчерпали (как и во всём мире, где они дают лишь несколько процентов от всего объёма добываемого золота), зато есть рудные месторождения. В нашем обывательском представлении руда – это скальная порода. Разочарую: золотосодержащая руда – это…почти как глина. По крайней мере, именно такую я видел в алданском посёлке Нижний Куранах. И драгоценный металл из неё извлекали не промывкой, а химическим способом с использованием ртути.

Добыча рудного золота – это более цивилизованный способ. Более комфортный для работников: это же – фабрика с достойными условиями труда. Но золоторудных месторождений в Якутии мало, и в основном золото здесь моют…

Комбинат «Джугджурзлото» вёл добычу северо-восточнее алданских месторождений. Объёмы там сравнительно небольшие. Предприятие было бесперспективным, и я туда ни разу не ездил, отправляя разбираться с проблемами своих подчинённых.

Дороги золотого Оймяконья. Окрестности Усть-Неры

Зато регулярно ездил в Оймяконский район, в «Индигирзолото». Хотя там, в Усть-Нере, центре района, постоянно жил собственный корреспондент нашей газеты. Почему-то это самое холодное в северном полушарии Земли облюбовали журналисты с Украины. Сначала при мне там работал Виктор Хохлачёв, который, вернувшись в Киев, сделал на родине прекрасную карьеру в местном отделении ТАСС, а также опубликовал несколько научно-популярных книжек. После него из Львова приехал Олег Бережной, любитель охоты и рыбалки.

Хотя Оймяконье – не самый дальний край в Якутии от столицы республики, но зато самый труднодоступный. Вокруг горы и быстрые, порожистые, не судоходные реки. О том, что здесь есть золото, знали ещё в двадцатых годах прошлого столетия. Но посчитали, что промышленных запасов нет. Геологические экспедиции искали в этих краях олово, в котором остро нуждалась советская промышленность: для выпуска подшипников. Но олова не нашли.

Золото обнаружили на соседней Колыме. Туда потянулись старатели. В начале тридцатых годов для освоения перспективного района создали трест «Дальстрой», ставший потом печально знаменитым потребителем рабочей силы – узников ГУЛАГа.

Когда решили всерьёз заняться разведкой золота на Индигирке, то геологи-первопроходцы добирались сюда на оленях. Но в 1937 году «Дальстрой» создал Индигирскую экспедиции во главе с Валентином Александровичем Цареградским.

С ним мне лично переговорить не удалось. Когда я работал в Якутске, он жил в Москве. Но в 1974 году он побывал у нас в редакции «Социалистической Якутии». Человек знаменитый, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии, генерал-майор. Почестей он добился заслуженно.

Моя запись его рассказа полна интереснейших фактов освоения Колымского края, с чем связаны открытия и в Оймяконье. Впервые Цареградский попал туда вместе с другим выдающимся геологом – Юрием Билибиным. В 1928 году их направил Геолком. Причём никто не знал, где конкретно они будут искать золото. Маститые геологи даже ругали их за такую авантюру.

Двадцать восемь первопроходцев приплыли по Охотскому морю на японском судне, вместе с рыбаками. На берегу якут Макар Медов помог достать семь лошадей. Восьмую они купили сами. Медов ехал с ними, но был против сплава по реке. Он помнил, что когда-то на ней погибли казаки. Однако заметил:

– Вы хорошо поёте. Значит – проплывёте…

Половину отряда составляли старатели, остальные – демобилизованные год назад красноармейцы. На ручье Безымянном не нашли ничего. На Правом Среднекане обнаружили небольшую промышленную россыпь. В. Раковский на реке Утиной обнаружил богатую россыпь. Ему и Билибину поручили дальше исследовать Утиную, а Цареградскому – Среднекан.

Карт не было. Вели глазомерную съёмку. А на какой широте Среднекан, даже не знали. Увязывали площадь с помощью теодолита от соседних гор.

16 сентября уже должен был за ними прийти пароход. А на Среднекан вышли только 31 августа. И работали до морозов. Цареградский должен был пройти средним путём между маршрутом Билибина и хоженой тропой. Якут-конюх вначале отказался там идти, боясь погубить лошадей. Цареградский предложил расписку за лошадей, и якут согласился. Шли медленно, по восемнадцать – двадцать пять километров в сутки. Задерживала пурга. Да и у лошадей за время летних работ были сбиты копыта.

Чуть не заблудились и не повернули в другую сторону. Но в бинокль увидели белые горы – Белогорье! Вышли правильно.

Сделали очень смелые прогнозы относительно золотоносности района. А горные породы там такие же, как и на Индигирке. Геолком удивился результатам. И в 1930 году Цареградский стал во главе большой экспедиции, в которой было уже восемь партий. Кстати, он сообщил любопытную подробность: его заместителем был боцман с крейсера «Авроры», вот только отличался он не революционной дисциплиной и трудовым героизмом, а пьянством.

Были сложности со снабжением. На Среднекане люди даже голодали: трудно было туда добраться. Но отряды в разных местах обнаруживали всё новые и новые месторождения. Когда был создан трест «Дальстрой», организовали ещё одну экспедицию на Колыму. А отряд И. Галченко прошёл по притокам Индигирки и установил там золотоносность.

В 1937 году геологов целенаправленно сориентировали на Индигирку. От Иркутска они добрались на лошадях до Качуга. Здесь на берегу реки Лены, на судоверфи, построили карбаса. Это – старинный вид сплавного средства, применявшегося ещё казаками-первопроходцами. На карбасах и пароходах добрались до реки Алдан, а оттуда до Индигирки – на гидросамолётах. И там, в суровом Оймяконье, начались открытия: Ольчан и другие места.

Цареградский подчеркнул уникально быстрое освоение найденных месторождений: «такого в мировой практике ещё не было». Он отметил, что здесь стали применять новую технику. Так, первый в СССР бульдозер появился именно на Колыме. Эту технику закупили в Америке. И она резко повысила производительность. В годы войны вообще всё снабжение края, вплоть до питания, шло из США. Хотя всё равно с продуктами были сложности: порой запасов на приисках оставалось только на три дня.

В 1938 году Цареградского назначили главным геологом «Дальстроя». В сороковом году, по его утверждению, Колыма добыла уже пятьдесят пять процентов всего советского золота. В этом есть и вклад Оймяконья.

Одновременно геологи нашли долгожданные месторождения олова, а также вольфрама, столь необходимого для изготовления танковой брони и противотанковых снарядов.

Всё прекрасно: мужество первопроходцев, открытие богатейших месторождений, рекордная добыча! И всё это – заслуга пяти тысяч коммунистов «Дальстроя»? Ещё Цареградский привёл такие цифры: там трудилось около тысячи выпускников вузов и порядка шести сотен со средним специальным образованием – топографы, геодезисты и т. д. Но «Дальстрой» – это ГУЛАГ, однако генерал-майор в отставке ни словом не обмолвился об использовании труда зэков, о том, сколько их было, сколько погибло при освоении и побитии рекордов. А на наш прямой вопрос про заключённых ответил обтекаемо, что, мол, и у вольнонаёмных условия труда и жизни были тоже очень тяжёлыми. Да, тоже тяжёлыми, но над ними не издевались конвоиры, их не мордовали и не морили голодом. Зэков считали людьми даже не второго, а десятого сорта, и даже вовсе не людьми, а отбросом, которого незачем жалеть. Зато: «такого в мировой практике ещё не было». Да, действительно не было…

Итак, часть экспедиции Цареградского шестого августа тридцать седьмого года добралась до Индигирки на трёх гидросамолётах, которые сели возле устья её притока – Неры.

Прибывшие перебрались на берег, перенесли продовольствие, снаряжение. Сложили. Огляделись. Сплошной стеной стоят лиственницы. Никого. Зверьё от шума моторов попряталось. Люди на этот шум не пришли. Дикие места. Лишь вдалеке от реки стояла одинокая юрта якута Кривошапкина. В тот же день поставили палатки. Так родилась Усть-Нера.

Это я процитировал свою книгу «Оймяконский меридиан». Там же я описываю, с каким трудом со стороны Магаданской трассы пробивалась по бездорожью первая колонна из четырнадцати автомашин. Более месяца – в январе-феврале сорокового года – она потратила на путь до Усть-Неры.

Позже началась пробивка Колымской трассы до посёлка Хандыга, что на реке Алдан.

Готовя «Оймяконский меридиан» к публикации, я не акцентировал внимание на том, что основной рабочей силой в этом краю были зэки. В каких условиях им приходилось выполнять «задания Родины», достаточно почитать «Колымские тетради» Варлама Шаламова. Без содрогания и слёз читать их невозможно. Особенно тем, кто потерял своих близких в гулаговской мясорубке…

В брежневские времена вспоминать о лагерях не приветствовалось. Но ГУЛАГ сам напоминал. Однажды, попал я на совещание у руководства какого-то индигирского прииска (кажется, это был «Ольчан»). Заседаем на втором этаже конторы. Посмотрел я в окно и обомлел: в двух сотнях метров, на соседней сопке стоит лагерная вышка. Не скособочилась, в «рабочем состоянии». Почему она сохранилась? Как память о жертвах? Как напоминание, что надо всего себя отдавать Родине, которая всё видит, всё слышит, всё знает? Или просто в производственной суете не до неё, не стали тратить силы и время? Хотя после ликвидации ГУЛАГа к тому времени прошло уже два десятилетия…

В Усть-Нере ещё в советские годы создали краеведческий музей. Когда я там был в середине 1970-х годов, он занимал небольшую избу, которая и сама-то фактически была историческим экспонатом. Интересный музей. Там, например, были предметы быта якутов и русских: инкрустированный серебром посох; старинное седло, выдолбленное из дерева и украшенное чеканкой; лук-самострел; чороны – сосуды для кумыса; деревянные чаши и ложки; шкатулки; берестяные туески…

Но не хватало в этом музее одной очень важной страницы истории. Ни один экспонат не напоминал, что в этих краях были лагеря ГУЛАГа.

По сведениям Мемориала, взятым им из доступных архивных материалов, Индигирский исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ) создан 20 сентября 1949 года. Базой его была Усть-Нера. Но зэки работали на обширной территории: на приисках «Маршальский», «Ольчан», имени Покрышкина, «Балаганах», «Панфиловский», «Кокарин», «Юбилейный», «Разведчик», «Партизан». Участвовали в разведке и добыче не только золота, но и вольфрамовой руды (на Аляскитовом месторождении; в том числе подземным способом). Участвовали в строительстве важнейших объектов: ремонтных мастерских, Нерской электростанции, Аляскитового горнорудного комбината, ЛЭП Ольчан – Новопанфиловский, ЛЭП-35 Нера – Покрышкин – Богатырь. И даже работали в совхозе «Балаганах». Всего, по тем же данным, в Индигирлаге на первое сентября 1951 года числилось 13843 заключённых, два годя спустя – чуть больше восьми тысяч. Вроде бы и не так много, но ведь числились – не значит долго жили, так что «сталинскую школу жизни» на Индигирке прошло гораздо большее число заключённых.

При этом надо иметь в виду, что речь идёт о новом самостоятельном подразделении «Дальстроя». Но и до 1949 года здесь работали зэки. Просто они числились в другом ИТЛ, например в Северо-Восточном, что был организован в Магадане ещё в 1932 году. По крайней мере, в строительстве дороги до Усть-Неры с востока уж точно зэки были задействованы.

Мне не довелось в Усть-Нере познакомиться с бывшими узниками ГУЛАГа. Уж мало кто выжил. Кто выжил – уехал. Либо в родные края, если разрешали вернуться. Либо куда-то на поселение, но туда, где покомфортнее жить. Либо, если ещё были силы, уезжали на новые, более перспективные прииски, скажем на молодой развивающийся прииск «Кулар». Там я встречал тех, кто переехал туда с Индигирки.

Может, кто-то из зэков ещё и оставался здесь, но люди не хвастают лагерным «багажом». Им, как и участникам кровопролитных боёв с нацистами, вспоминать об этом тяжело. Да и не станут рассказывать о жизни в гулаговском аду первому-встречному, да ещё чтобы об этом узнал весь белый свет. А вот разные зэковские байки слышать мне доводилось. И про то, как выживали, любыми способами цепляясь за жизнь, и как косяком вымирали, и как «любили» лагерное начальство… Но главным предметом баек было всё же – золото. Куда же без него, без кормильца?

Рассказывали, например, о разных хитроумных способах умыкнуть золотишко. Утаить-то его не проблема, даже под оком «человека с ружьём», даже при повседневном шмоне. И запихивали во все человеческие дырки, и глотали, и прятали под подмётку… Ведь даже при самом большом сроке отсидки люди верили, что рано или поздно уедут отсюда на «Большую землю». А вот как воспользоваться накопленным богатством? И готовились.

Вот одна из историй. Человек тайком копил самородки в консервных банках. И кидал это в очко – в говно туалета. Чётко заметил координаты своего клада. Выждал несколько лет, прожив на свободе, на «материке». Приехал за своей «копилкой», а на том месте, где стоял туалет, теперь современный дом…

Сейчас, я знаю, в усть-нерском музее есть раздел по истории ГУЛАГа. Правду истории не утаишь…

Золото и старатели – это неразрывные понятия. Где старатели – там наверняка есть золото. Как минимум – надежда, что его найдут. Но где золото – там не обязательно будут старатели. Это сейчас. А до большевистской власти в Якутию добирались тысячи охотников за самородками. Они были на Вилюе, в верховьях притоков Алдана, на Чаре, Жуе, Патоме, Витиме. Но советская власть установила монополию на добычу золота. И месторождения отрабатывались государственными предприятиями.

Однако не всякое месторождение давало доход, который бы окупал расходы. И там, где невыгодно мыть золото госспособом, разрешали это делать артелям. Сохранение старательского способа – это доказательство преимущества частного производства перед государственным. В определённых условиях, конечно.

Казалось бы, столько лет минуло со времён «золотых лихорадок» прошлого и позапрошлого веков, описанных в романах американских и наших отечественных писателей, показанных в фильмах Чарли Чаплина, однако в пони мании многих непосвящённых людей и ныне старатель остался всё таким же полубродягой, уповающим на фарт. Фарт, безусловно, нужен. Как в любом деле. Но не только он определяет успех старателя…

Быть в золотодобывающем Оймяконском районе и не познакомиться с современными старателями – этого я бы себе не простил. Хотя в этом не нуждалась моя редакция. Об артелях или писали что-то критическое (разорились, своровали, избили), или ничего не писали. Не пропагандировали эту предпринимательскую лазейку в социалистической экономике. К тому же «старались» золотодобытчики, как правило, в стороне от хороших дорог.

Но мне подсказали, где найти не столь отдалённую базу старателей.

Председателя артели «Север» на месте не оказалось. Встретил горный мастер Иван Тихонович Буцик. Должность его в артели – всё равно, что на обычном карьере главный инженер. Он здесь всей технике голова. И вообще в курсе всех дел.

– Вы руководствуетесь какой-нибудь технической докумен тацией? – спросил я его, когда мы познакомились.

– А как же! Из комбината дают проект. Я держусь его.

Геологи довольно часто открывают месторождения, промыш ленные запасы которых невелики. На таком пятачке государственному прииску невыгодно заниматься добычей, особенно если месторождение на большом расстоянии от производственной базы. Тогда государ ство (комбинат) отдаёт частным лицам (артели) это месторожде ние как бы в аренду, по трудовому соглашению. Отдают и закрываемые участки, где добыча госспособом уже невыгодна. Комбинат выде ляет бульдозеры, промприборы, другую технику, инструменты, материалы, но за собственные деньги старателей. Они сами решают, сколько чего приобрести. Мало возьмёшь – не справишься с планом (а задание им тоже регламентируется – исходя из запасов), много возьмёшь – техника «съест» артель расходами на её содержание. Артель также сама ре шает, сколько ей нужно поваров, ремонтников, шофёров…

Всеми делами руководит правление артели из восьми чело век, которое избирается ежегодно. Лишь двое – председатель артели и горный мастер – не занимаются непосредственно фи зическим трудом. Старатели работают круглый год. Зимой идёт ремонт горного оборудования, монтируют промывочные прибо ры, добывают подземные пески. Денежный расчёт делается один раз в год – по окончании сезона на основании начисленных трудодней, как в колхозе. Остальное время живут на аванс.

– Стараются не очень много брать, чтобы получить поболь ше под расчёт.

– А если случай какой непредвиденный: свадьба, дом купить или машину… Как тогда?

– Правление решает. Всё зависит от самого старателя. Доб росовестный – дадим. Плохо работает – такому можем и не дать большую сумму. Пусть себя покажет… Но это не значит, что все дела артель вершит бесконтрольно. На комбинате есть старательский сектор. Он проверяет качество отработки месторождений – достаточно ли полно выбрано золото. Районные организации следят, нет ли нарушений охраны природы, санитарных норм, противопожарных правил и так далее.

Мы разговариваем с горным мастером в конторе артели, вы соком бревенчатом доме. В углу стоит красное знамя.

– За что оно вручено артели? – спросил я.

– За первое место в социалистическом соревновании среди артелей комбината, – не без удовольствия ответил мой собесед ник.

Старатели, эти сугубые частники, материалисты, работаю щие исключительно ради денег, и – соревнование? Противоре чия в этом нет.

– Если и в следующем квартале займём первое место, обе щают выделить нам легковые автомобили и мотоциклы с коляс ками. Денежных премий, конечно, не получаем. А сами, внутри коллектива, премируем лучших. Вот к Первому мая выделили. Сумма не так важна, главное – внимание, если хотите, почёт – вот что главное.

– А как с дисциплиной? – спросил я.

– Не будет дисциплины – не будет и фарта, – коротко отве тил горный мастер. – Были у нас нарушители. В самом начале. Выгнали сразу же. И с тех пор ни одного нарушения. И ни один человек не уволился. А стабильность кадров, сами понимаете, в наших условиях – половина успеха.

– Интересует ли старателей что-нибудь кроме работы?

Горный мастер сердито посмотрел на меня.

– Вы лучше спросите: а такие ли мы советские люди, как и все?.. Ну, откуда такое представление о нас?.. Мы все члены профсоюза. У нас есть и коммунисты, и комсомольцы. Газет и журналов «на душу населения» выписываем побольше, чем в Усть-Нере. Тем более что телевизор из-за высокой горы почти не берёт. А радиоприёмники есть. Самодеятельность комбинатовская к нам приезжала. Артель выделила профсоюзу комбината три тысячи рублей на эстрадный оркестр. Это ведь из собственного кармана.

– Я вам ещё один каверзный вопрос задам. Только заранее прошу: не сердитесь на меня… Говорят, в старатели идут одни алиментщики.

– Их у нас четверо… А в основном у нас люди степенные, семейные. Холостых мало. Пальцев на руке хватит пересчитать их. Из шести десятков членов артели двадцать четыре имеют семьи в Усть-Нере.

И сам Буцик – человек «степенный». Участник Великой Отечественной войны. Воевал под Сталинградом, в Болгарии, Чехословакии, Румынии, Венгрии (освобождал Будапешт), Австрии. Закончил войну в Вене. В марте 1945 года его тяжело ранило, гранатой в уличном бою. Девятое мая встретил в госпитале. Провалялся полгода. Девять наград: орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и т. д. Офицер запаса. Демобилизовался в 1948 году. Уже двадцать шесть лет на Индигирке. До 1970 года работал на госдобыче. Окончил технические курсы.

Почему лично он пошёл в старатели?

– Самостоятельность привлекает…

Место, где мы встретились с Буциком – это лишь одна часть артели. Здесь только ремонтируют горное оборудование. А подземная добыча ведётся в шестнадцати километрах отсюда, за перевалом, добраться можно только на бульдозере. Когда три года назад приехали сюда с прииска «Маршальский», была маленькая, маломощная база. Пришлось укреплять. Собственными силами.

Некоторые в старатели идут потому, что могут заработать гораздо больше, чем «обыкновенные советские» горняки. Но могут ведь и «пролететь». Скажем, содержание золота в песках на их пятачке оказалась ниже расчётной. Расходы получились чересчур большие – из-за погоды, из-за аварий, из-за выхода из строя старой техники. Авансы раздали больше, чем в конечном итоге заработали… Да мало ли какие причины появятся?! И в результате многомесячный труд выйдет насмарку.

Случалось, после промывочного сезона старателям не на что выехать на материк. Ко мне в редакцию приходили письма «пролетевших» старателей с жалобами на безденежье. Причины разные называли: и неточности в геологических прогнозах, и тактические ошибки руководства, и злоупотребления…

И другая особенность. При полном социалистическом окружении и жесточайшем контроле, чтобы старатели не слишком обогатились каким-то нечестным способом, жить постоянно под дамокловым мечом не просто. Попадали в тюрьму, например, за выработку слишком богатых россыпей. Хотя старателям выделяют самые невыгодные участки, но ведь можно «помочь» им с фартом. На бумаге показать заниженное содержание золота. Не за красивые глазки, разумеется. Это был своего рода откат: я тебе более выгодный участок, ты – мне ручку позолотишь. И сажали одновременно и старателей, и комбинатовских.

А ещё были уголовные дела за обогащение в нарушение устава старательских артелей. Им разрешено только добывать золото. Другое предпринимательство было наказуемо.

Наиболее шумное дело случилось на соседней реке – Яне. При руднике «Эге-Хая». Там ещё в 1965 году была организована старательская артель «Яна». Крупнейшая в Якутии. Её участки были разбросаны на сотни, и даже на тысячу, километров от базовой конторы, которая обосновалась в посёлке Усть-Куйга, что стоит на берегу реки Лены. Во главе неё стоял грамотный специалист из Одессы Владимир Бабин. Без юмора – он действительно был грамотным, образованным, имел два диплома: юриста и экономиста. И к тому же в одессите бурлил неистребимый предпринимательский дух Остапа Бендера.

Артельщики обратили внимание на бесхозный лес, что осел на отмелях Ледовитого океана. Ведь все сибирские реки выносят его в большом количестве. Почему бы им не обеспечивать окрестные предприятия и организация, всегда нуждающиеся в стройматериалах? Организовали вывоз и продажу. И – получили срок. У артели не было официально оформлен этот вид деятельности. А так хорошо всё начиналось…

Это моя любовь и боль – прииск «Кулар» и подчинённые ему подразделения…

С первой поездки туда я прикипел к этим местам. К продуваемой тундре, к бездорожью. К людям, что работали в экстремальных условиях самого молодого, бурно развивавшегося тогда подразделения объединения «Якутзолото».

У меня много записей в блокнотах о поездках туда. Все процитировать невозможно. Попытаюсь слепить некую единую мозаику из многочисленных фактов, встреч, рассказов горняков…

История у Кулара многострадальная, с взлётами и падениями. О золоте в низовье Яны знали ещё в первой половине прошлого века. Но геологи тогда почему-то оценили этот район как неперспективный. В конце 1950-х – начале 1960-х годов ситуация изменилась. Были открыты вполне промышленные запасы. И с 1964 года здесь, в нескольких десятках километров от южного берега Ледовитого океана, началось их освоение.

В первую очередь сюда прибыли люди с насиженных горняцких мест – с Индигирки. Климат здесь даже более суровый, чем там. Таких крепких морозов, как в Оймяконье тут не бывает, но зато – жуткие ветры, страшные затяжные снежные метели… И абсолютно пустынные, не заселённые места. Но манила перспектива нового прииска, а значит более устойчивый заработок. Ведь на Индигирке многие горняцкие места уже затухали, истощались запасы. Потом сюда потянулись «энтузиасты» – жители всех советских регионов, желавших подзаработать.

Работали в исключительно сложных условиях, созданных и природой и хозяйственной системой.

Рассказывает Леонид Симопуло, главный энергетик «Кулара»:

– Вентиляторы, лебёдки самолётами доставляли… Дали заявку на сто семьдесят вентиляторов, выдали только семьдесят. Острая хроническая нехватка кабелей. Фонды на год начинают поставлять лишь во втором квартале. Компрессоров не хватает. Нет резервного, переходящего, до получения фонда. Зачем заявки? Зачем планирование?

Зачем да почему? А по кочану! Нехватка, недопоставка, запоздалое снабжение – это можно повторять до бесконечности, так как это – родимое пятно плановой (?) экономики. Но работать-то надо, а то без зарплаты останешься. И план выполнять надо, иначе скинут с должности.

И это ещё полбеды, если чего-то не хватает и об этом заранее уже знают: можно исхитриться, выкрутиться. А вот если случится совсем уж непредвиденное, да в самый неподходящий момент?!

О пожаре на дизель-электрической станции (ДЭС) мне рассказывали многие куларцы. Как о самой большой опасности для всего посёлка.

Анатолий Поколодин, начальник ДЭС:

– Случилось это девятнадцатого февраля, вечером в девятом часу. Из-за заводского дефекта масляные пары из картера дизеля попали на выхлопную трубу. Вспыхнули. Крыша низкая – помещение временное. Через пятнадцать – двадцать минут всё сгорело. Вышли из строя шесть дизелей да ещё два в пристройке. Погорели резиновые трубки, уплотнения. Стали перебирать, поставили палатки, калориферы. Два дизеля часов через пять-шесть запустили. А первый дизель из зала запустили только четвёртого марта, через пять дней – второй, и т. д. Воду из теплотрассы спустили сразу же. Кое-где всё-таки разморозили трубы. Недели две – аврал. Сварщиков собрали отовсюду.

Директор прииска Виктор Таракановский не первый год на золотодобыче в Якутии. Выпускник Ленинградского политехнического, он начинал в Якутии с рядового сотрудника. Познал многие «прелести» Севера, но и он был ошарашен случившимся:

– Полярная ночь. Посёлок в абсолютной темноте. Тишина. Лишь пурга просвистит в безжизненных проводах. И вот тогда мне впервые стало страшно. Отрезаны от мира. Помощи ждать неоткуда. Нет электричества – нет тепла, нет горячей пищи, нет жизни…

Геннадий Сыпченко, старший горный мастер участка Иэкийэс, человек не робкого десятка. На Куларе уже несколько лет. Родом с Донбасса. И ему, видавшему всякое в жизни, стало не по себе:

– Пожар на ДЭС – страшно было смотреть. Таракановский как раз откуда-то возвращался. Увидал. Побледнел. К нему обращались – не слышит ничего. Один бульдозерист отказался. Другой натянул шапку и пошёл. Вырвал из пламени два генератора. Все бросились тушить и их, и бульдозер… Помню, был женский день в бане. Жена прибежала, вся мокрая. Дрожит. Говорит: что же теперь будет? А я: повесимся. Что же нам остаётся? Система отопления могла продержаться не более семи часов. Потом замёрзла бы, и крышка. Но два генератора через пять часов запустили. Ток дали в котельную и на нашу двадцатую шахту, там надо было скорее закончить работы. Остальных рабочих отослали на «Омолой» и «Энтузиасты». Через три недели ДЭС снова работала.

И кто же тот герой, что, рискуя сгореть, направил бульдозер в огненный ад, сохранил два дизеля и спас посёлок? Сорокалетний бульдозерист Антон Стынко рассказывает о том случае буднично:

– Только вернулся с Энтузиастов. Тогда туда был только зимник. Помылся. Пошли с женой в кино. По ступенькам поднимаемся – взрыв на ДЭС. Крикнул в клуб: «Пожар!» А сам бежать к нашему балку. Он был как раз возле ДЭС. Завёл бульдозер, а он без отвала, зацепил трос и к ДЭС. Пытались тросом и швеллером растащить. Не удалось – только выхватил раму и всё. Никто не приказывал, сам решил – двинулся на галерею. Она уже горела. Метра три длиной. Разрушил её. Уже нос трактора вылез, но сверху придавили трубы, а внизу – траншея. И мотор заглох. На крыше обрушенные доски запылали костром. Выскочил, завёл трактор рычагом. Вывел его. Тут все стали обливать вёдрами. То пар шёл от меня, то я покрылся сосульками… Загасили и трактор, только стёкла полопались. Пристройка вся не сгорела – быстро защитили…

Случались аварии и менее страшные, но их было немало, и они тоже мешали работе, жизни.

Про какой-то отдалённый участок рассказали мне:

– Январь. Работали, бурили. Началась пурга. Сорвало крышу с компрессорной, разорвало палатку, повалило антенну. Связи нет. Пытались к ним пробиться, но вездеход не прошёл. Хотели – вертолётом, но видимости нет. Самолёт в первый раз не сумел сесть. Только со второго раза. И всех оттуда вывезли. Через двадцать дней вернулись. Всё занесено снегом: двигатели, компрессор. Восстанавливали, ликвидировали поломки. Сделали крышу. За четыре рейса «Ми-8» завезли дизтопливо, оборудование, материалы…

Схожими историями поделились и другие куларцы…

И производственных проблем у молодого прииска много. О них мне рассказал Виктор Таракановский. Они связаны с особыми условиями добычи подземных золотосодержащих песков в условиях вечной мерзлоты, очень короткого лета… Но самой большой проблемой, по мнению начальника прииска, оказалось непосильное планирование и недостаточное материально-техническое снабжение. Об этом с моей журналистской помощью Таракановский написал для «Социалистической Якутии» большую проблемную статью «Грамм стал тяжелее» (28 мая 1976 г.). Для иллюстрации тяжелейшей ситуации достаточно процитировать один этот абзац:

…В 1975 году по сравнению с 1970 добыча и промывка подземных песков увеличилась в 2,2 раза, вскрыша торфов [снятие пустой, не содержащей золота породы] – в 6,3 раза, в том числе с использованием взрывчатых веществ – в пятнадцать, промывка – открытых песков – в три с половиной раза. А численность работников возросла лишь на 64 процента…

При этом за последние два года среднее содержание драгоценного металла в открытых песках снизилось почти в два раза, в подземных – более чем на четверть. Это и повлекло необходимость в резком увеличении объёмов горных работ. К этому прииск оказался неподготовленным. Чтобы компенсировать отставание от плановых заданий, прииск вынужден был даже заняться осенне-зимней промывкой, что резко удорожает производство и увеличивает потери металла в отвалах.

В общем «скачок» последних двух лет быстро развивавшегося прииска, ставшего палочкой-выручалочкой для всего объединения «Якутзолота», принёс ему не только «трудовые победы», в частности присвоение «имени 50-летия СССР», но и сопутствующие острые проблемы. Сняли «сливки», рапортовали к праздникам, а теперь приходится расплачиваться за перевыполнение «плановых показателей». Командная система!

Этот крик души руководителя стал прелюдией к моему ещё более острому материалу про «достижения» золотодобытчиков Крайнего Севера. Но об этом – ниже…

В начале сентября 1972 года я впервые добрался до самого северного в стране (а может, и в мире) золотодобывающего предприятия – шахты «Энтузиасты». Поговорил с начальством, потом меня направили к самому лучшему бригадиру – Анатолию Аниченко. Его коллектив, сказали мне, – передовой, большой – около восьмидесяти человек. Сам руководитель – человек энергичный, инициативный, любит внедрять технические новинки.

Моё знакомство с ним было весьма необычным, но что до такой степени оригинальным, можно сделать вывод, лишь прочитав мою записную книжку.

Я вхожу в помещение, где, как мне сказали, сейчас находится Аниченко. На диване лежит человек. Я здороваюсь, представляюсь. Далее по тексту моих записей:

Один глаз открылся:

– А-а-а… – И снова на бок под пальто.

– Принимаешь гостей?

– А? А-а-а… Ну…

Полированный стол завален пустыми бутылками.

– Ну, вчера погуляли. До сих пор голова болит… Откуда приехал-то?.. Ну, якутских тут режут. И бороду обрежут. Опалят… Тебя как зовут? Ну, Анатолиев здесь через одного режут. Слишком много их развелось… Этот нож, пожалуй, для тебя не подходит. Ты же – специальный корреспондент, и нож для тебя есть специальный… А то напишут… Вот я ещё в бригаде Пушкаря был. Приехал спецкор. Ребята ему: «Да вон с политруком поговорите». Политруком меня прозвали. Побеседовали. Я – откровенно. А он понаписал. Ну, у меня сзади крылышки выросли. Такой я ангел. Я б этого корреспондента собственными руками… Так что пиши с умом.

Я не был обескуражен таким «радушным» приёмом. На Севере не ангелы живут. Бывало и хуже. Тем более что Анатолий вскоре пришёл в норму, от последствий похмелья и бравирования не осталось и следа. По крайней мере, в разговоре.

Аниченко – один из тех, на ком держался Север, кто пополнял золотой запас страны, без которого жизнь советских людей была бы ещё более скудной. А потому я расскажу о нём поподробнее. Его биография схожа с судьбами многих горняков Якутии. Не всех, конечно, но – действительно многих. И по «шероховатостям», и по самоотдаче в экстремальных условиях.

Родился он… в море. Отец и мать – одесситы. Отец служил на границе, его там ранило. Мать, беременная, уехала. Родила его на катере. Место рождения – ближайший на пути остров.

С восемнадцати лет рыбачил. Ловил на Каспии селёдку. За полтора года заработал бешеные деньги – тринадцать тысяч. Уволился. Жил один, кутил. Ходил к соседке Фросе. Она на десять лет старше, не работала. Её мужа перевели в другой город, скучала… Он вдруг решил уехать в Ангарск. Она за ним. Всё продала. Жили, не расписываясь. Строил ТЭЦ, город. Зарабатывал хорошо. В их бригаде все – зэки. Один он – вольный. На его глазах рабочему ломом проломили голову и – в печку.

Призвали в армию. Он распрощался с подругой. Она знала, что он не будет с ней жить. «Интересная баба, но на десять лет старше». Устроил её и уехал.

Попал в Казахстан, на границу с Китаем. Думал перевестись туда, где отец служил. Но так и остался. Шофёром был. Несколько раз в Китай возил грузы.

Познакомился с Ларисой из Усть-Каменогорска. Вернулся из поездки с заместителем командира части. От неё письмо: скучаю, не знаю, что делать. Ещё никто в части не знал, что Анатолий вернулся, и он рванул в Усть-Каменогорск – пятьсот двадцать километров. К утру был в городе. Частный дом. Скинул щеколду. Разбудил её. Тут же увёз. По городу превысил скорость. Ушёл от погони. В воскресенье уже был на месте. Расписался с ней. И тут из ГАИ – подполковник, удивился: «Когда успел?» Счастье, что расписался, а то бы засудили…

Компартия призвала народ осваивать Сибирь, Север, Дальний Восток. Анатолий и два сослуживца захотели в Якутию. По комсомольской путёвке он приехал на Индигирку, на прииск «Маршальский». Вместе с женой. Его назначили в гараж слесарем. Потом он перешёл на катер «Индигирец», обслуживал переправу. Это летом. А зимой шоферил.

Когда начали осваивать Кулар, переехали туда. Жена стала первым председателем поссовета, зав клубом. В Риге они купили кооператив. Но семейная жизнь разладилась. Признаётся: сейчас третий раз женат.

– Я подумал: хватит гулять. Пора серьёзнее быть. Четвёртый раз не хочу. А то судить будут. Несерьёзный я, да? – И покрутил пальцем у виска.

Нет, на самом деле он оказался очень серьёзным. При всей своей занятости уделил мне время и для рассказа о делах, и для знакомства с подопечными участками.

– Четвёртого февраля прибыли сюда из Кулара санным поездом с бульдозерами, в балках. Ну, и погодка была! Пурга, ничего не видать. Но быстро всё разбросали, наладили. Движки у нас были. Двадцать второго февраля уже нарезку начали… На открытие промсезона приехал Таракан [начальник прииска Таракановский]. Шампанское привёз. Бросил бутылку в бункер. Она прошла в скруббер. Повертелась, постукалась и невредимой вышла на стакер. И только тут – бах! И пена… На счастье…

Не раз в своей журналистской практике слышал сомнительные комментарии рабочих о присвоении звания Героя Социалистического Труда кому-либо из коллег: мол, вытянули имярека на Героя, создали ему особые условия… А вот про Аниченко мне ещё при первом посещении Энтузиастов горняки сказали, что заслужил он звание Героя, и что ему, его деловитости и хватке должны быть благодарны руководители и прииска, и «Якутзолота». Столь велика была его роль в успехе этого коллектива.

И первое место в соцсоревновании по отрасли страны бригада получала заслуженно. При всей условности такого «соревнования», показатели его бригады впечатляли. Коллективу неоднократно давали путёвки в дома отдыха за победу в соцсоревновании по Союзу. За один год дали – семнадцать. За другой – четыре. Сейчас – девять в Пицунду и четыре туристические.

Анатолий не просто «рвал кубометры породы». Всё время что-то придумывает, меняет технологию в зависимости от условий, стремится внедрять новинки:

– Новую шахту я задумал сделать трёхкрылую. А делают двукрылую, и геологи сдают по частям. А можно было такую производительность достичь!

И всё время ратовал за увеличение численности бригады. Впоследствии довёл её до ста пятидесяти человек! Крупная бригада и крупная шахта – это для того, чтобы был больше фронт работы. Для концентрации сил, мощностей. В одном забое неурядица – перебросили в другой. Это позволяет оперативно бросить силы большей численностью для ликвидации аварии там, куда техника не пройдёт.

Он следил за технической учёбой, у него каждый опытный рабочий овладел несколькими специальностями. И благодаря совмещению профессий он добивался комплексности, взаимозаменяемости.

У него чуть ли не первый в Якутии шагающий экскаватор – работает на вскрышных работах. Аниченко пробивает у начальства более современные конвейеры, ищет новинки…

Делится впечатлениями от недавней поездки в Москву:

– В Минцветмет заходил… Разговаривал с его сотрудником, который всем новым занимается. Я ему: присылай нам всё, что у тебя есть. Одно не привьётся, другое подойдёт… И вот техника к нам идёт… Все хотят на кнопочки нажимать.

С подчинёнными Аниченко строг:

– Из другой бригады просится – обидели его там. Это плохо, что он – злопамятный. Мало ли что случается. Я своих иной раз и… Чего греха таить, и в морду дашь. А через полчаса он подходит: «Извините»… Тех, кто за деньгами приехал, мы не считаем своими… Уволился, вернулся: иди по этапу!.. Мы с первого дня втянулись в бешеный темп. И до сих пор идём так. А если начать кое-как, то так и пойдёт всё время…

При этом он дорожит своими «старичками», что с ним не первый год:

– Бригаду делили: какой палец ни укуси – каждый больно.

Его не устраивают не только некоторые подчинённые, но и неповоротливые начальники.

– Для наших темпов нужен более энергичный человек, – говорит про одного из руководителей прииска. – А ему нужна спокойная обстановка, размеренная, с чехословацкой линеечкой ходить. А где размеренность, там можно остаться без плана. Значит будет текучесть. Отсюда – травматизм. В горном деле нужны полувоенные мужики.

Можно сказать, что «полувоенные» – это перебор, но при подземных работах нужна очень твёрдая дисциплина, соблюдение технологии и повседневный контроль. Шахта не прощает ошибок.

Рассказывает. Кто-то из его специалистов шёл по шахте. «Ну, как дела?» – спрашивает бурильщика. Тот: «Нормально. Только к концу бур что-то вязнет». – «Как вязнет? А ну-ка пробури рядом напрямую?» Прошёл метра полтора, и со свистом потекла вода из старых, затопленных шахт. А эту стену уже собирались взрывать, были заложены шпуры. Осталось три-четыре отверстия пробурить. Рухнула бы стена, вода затопила бы шахту, и погибли бы восемь человек, работавшие в дальнем углу. Фонтанирующее отверстие три дня заделывали, пока не сдержали воду мешками с грунтом. Всё замёрзло, и работали дальше.

Нередко во взрывном деле случается так называемый прострел. Это когда заложенная в шпуре взрывчатка приводится в действие раньше положенного срока. И такой прострел случился в звене Ивана Бахтина. Породой завалило взрывника. Вот-вот сработают и другие начинённые шпуры. Звеньевой, не теряя ни секунды, откопал раненного и стал выносить его, в это время за спиной раздался взрыв, но они уже были вне опасности. Я встречался с Бахтиным, спросил его, не страшно было рисковать своей жизнью. Он пожал плечами, вроде бы так и надо. А у него в Ростове-на-Дону недавно родились две дочки-близнецы, и старшая только окончила школу. Могли и сиротами остаться…

После того, как Анатолия назначили начальником шахты «Энтузиасты», его ответственность за всё и всех увеличилась. Об одном из руководителей прииска:

– Я ему говорю: «Баню надо делать». При всех пообещал, что спроектируют хорошую баню. Через два месяца спрашиваю: «Ну, когда начнут строить баню?» А он: «Принимаются меры для строительства». А мне не меры нужны, а баня. Спёрли брус, и сами построили. Скоро и парная будет.

Когда осваивали новый участок, балки собирали отовсюду: с перевалбазы, карьера, геологоразведки. За биллиардом слетали в Депутатский. Но особое достижение – профилакторий. Уж и не знаю, как он его оформил. Как склад для ВВ (взрывчатых веществ)? Вполне приличное одноэтажное здание на окраине посёлка. Не каждый год и не каждый человек захочет и сможет съездить для поправки здоровья на «югах». А тут – база отдыха под боком.

Но не всё получается, как задумано. Посадили осенью двадцать четыре дерева с берега Яны. Пурга, хозяйка зимней тундры, сломала их… Не хватает мебели, она и на материке была в те годы острейшим дефицитом, а попробуй завези сюда… Протянули ЛЭП… Радиосвязи нет: тринадцать тысяч ухнули, но – непрохождение сигнала… Надо телефонную линию доделать: столбы – пустые, осталось пять километров, где надо натянуть провода… Нужно водовод вести…

В один из моих зимних приездов я поразился: в столовой на каждом столе стоял сосуд с нарзаном! Когда раньше видел на здешних столах баночки с аскорбиновыми драже, это не слишком удивило. Но откуда тут нарзан, когда даже пиво в дефиците? Да в таком количестве! Да в такой нетранспортабельной таре.

– Как раз завтра поедем за ним. Хочешь посмотреть, где мы его добываем? – предложил Аниченко.

Я поехал. На «зилке», по тундровому бездорожью. Кое-как по колдобинам добрались до озера. Водитель вытащил из кузова несколько многолитровых фляг, в которых в советское время возили разливное молоко. Присел на льду, постучал по замёрзшей лунке ломиком, стал черпать… нарзан. Вода действительно минерализованная, очень вкусная, и, что особенно, удивительно, – газированная, губы пощипывает. Её проверяли в лаборатории, подтвердили полезность. А газом она насыщается зимой, когда вода покрывается ледовым панцирем.

В таком специфическом крайне-северном крае и без криминала?.. Аниченко не церемонился в критических ситуациях, понимал, что отпускать вожжи нельзя.

На участке Онккучах сколотилась всевластная группка руководителей. Делала, что хотела. Запугала всех мордобоем. Был у них свой боксёр-скуловорот. В посёлке случилась очередная драка. Вызвали милицию. Участковый – к Аниченко: что делать? Тот: «Брать всех, кто виновен». – «Попадает и начальник участка». – «Брать». Дали всем пятерым по десять суток. Начальник участка добрался до телефона: «Ну, долго я ещё буду здесь сидеть?» – «Сколько положено». Из милиции звонят: «Не выходят на работу». Аниченко: «А что по вашим законам в таком случае полагается?» – «Набросить срок». – «Набросьте». Набросили, штрафники стали выходить на работу.

Другой случай – межнациональный.

В марте-апреле якуты гоняют по тундре свои стада. Горняки их хорошо встречают, в помощь им дают трактор, доски, бензин, продукты. Когда у горняков трудно с мясом, покупают у них оленину. Люди с того же Онкучаха увидели стадо, поехали на «Буране» охотиться. Несколько штук отставших оленей застрелили. Один раненый олень вернулся в стадо. Якуты по кровавому следу нашли место побоища и погрузки туш, поняли, куда отвезли убитых животных. «Охотники» отпирались. Аниченко: договоритесь, заплатите и уладьте. Те отказались. Тогда он якутам: подавайте заявление в милицию. Следователь обнаружил семь убитых оленей. Будет суд…

Разразился такой нежданный гром: посадили горняка за воровство. И не золото воровал. Нашёлся «деятель», который крал диоды и триоды, отсылал их на материк, где продавали. А автоматика отказывала. Нашли. Посадили. Всё притихло. Но и драгоценный металл воровали.

– Мосол [Маслов] попался на воровстве золота. Жаль, что мы его раньше не выгнали. Что я скажу Таракану? Ведь больше года прятал золото… Небось, дрожал. Может, потому и пил? Осетину (ну, того давно надо было взять) продавал, говорит, по два рубля за грамм. А зарабатывает по восемьсот, в среднем за год – десять тысяч. Не хватало? Сейчас получит десять лет…

Мой последний приезд в посёлок Энтузиасты состоялся в 1977 году. Редкий для меня случай – летом.

В посёлке сразу же замечаю изменения: надстроен второй этаж у конторы. Поставили ещё один двухэтажный дом.

Аниченко – такой же подвижный, энергичный, разговорчивый и радушный хозяин.

Из столовой слышатся звуки оркестра…

– Наш «Кабак 13 стульев»… Больше стульев не нашлось. На свадьбы, на дни рождения приходят со своими.

Оркестр по просьбе посетителя исполняет очень популярный тогда танец «7.40». Отплясывают лихо. Женщин не хватает. Парни танцуют с парнями.

– Сделаем две пристройки к столовой. Расширим зал. Потолок обобьём яичными картонками. Вон – три богатыря [изображены три якута]. Вот тот усатый из оркестра нарисовал. А рядом, видишь, стена камнем отделана… Стёкла – большие, таких даже в Куларе нет. Занавески из Москвы привезли. Правда, коротковаты. Наличники переделаем… Здесь, да, пьют. Пусть пьют здесь, а не в общежитиях. Пусть – на людях…

– Доску почёта делаем, – продолжает экскурсию Анатолий. – Название шахты будет не на стене, а на камне. Огромный кусок кварца привезли. На нём и прикрепим. Сразу будет видно – горное предприятие… Тротуары бетонируем. Дорого. Но проанализировали: за год десять человек бюллетенили из-за дорог – оступились, упали, ушиблись, вывихнули… Потери – несколько тысяч рублей на бюллетени. Люди не работают. Да ещё страдают физически… Много у нас простудных заболеваний. Особенно зимой. Почему? Выяснилось: из помещения, где делают вторичное обогащение, женщины выбегали на улицу распотевшие. Сделали им тёплый туалет и душ, ни одна теперь не болеет. Холодные туалеты – всеобщее бедствие. Идёт борьба за канализацию. Поставили сорок три этих [имитирует сливной бачок] – пшшшиии… Детсад на днях пускаем. Там же школа будет. Клуб… Добились. Построим ещё один жилой дом, общежитие на сто двадцать мест с благоустройством…

– Почему столы в столовой полированные? – удивляется моему вопросу. – Как сказал англичанин, мы не так богаты, чтобы покупать хреновые вещи [сказал это Ротшильд]. А это – вещь! Смотрится! И всё можно поставить. Сначала боялись ставить горячие чайники. Ну, видим: испытание выдержали… А достали так. Узнал, что в розницу привезли. Попросил Таракана. Он наложил лапу. Купили на общественные деньги, которые оставались от колпита…

На коллективное питание каждый горняк скидывался по девяносто рублей в месяц.

На днях здесь показывали один из первых советских многосерийных фильмов – «Адъютант его превосходительства»:

– Пять часов подряд, с перерывом на ужин… «А зори здесь тихие» – какой фильм! Три раза смотрел. Впервые у нас голых женщин показали. А старшина какой!.. «Княжну Мэри» четырнадцать раз смотрел…

И вдруг неожиданное признание:

– Кубрак умер от силикоза. Такой здоровый, сильный, красивый парень. И умер… Работал – зверь. Однажды вместе с Тыну набурил двухмесячную норму за шестнадцать дней. Набурят – идут спать. Надо бурить – их разбудят, идут в забой.

Ни Кубрака, ни Тыну я не знал, но он всё равно решил со мной поделиться… А ещё сказал, что газету с моей статьёй о проблемах куларцев зачитали до дыр:

– Переходит из рук в руки. Я её под расписку даю…

Резать специального корреспондента специальным ножом теперь не грозил. Значит, ничего я не наврал.

– Правильная статья… – согрел моё авторское самолюбие начальник шахты…

На одном из куларских участков при мне к начальнику пришёл горняк: – Можно, я психану? – Было явно видно, что он уже начал «психовать» и без разрешения.

– Да ты что? План нам завалишь.

– Не. Потом целую неделю из забоя не выйду. Буду, как стёклышко… Ну, спасибо тебе, отец родной!

На прииске «Кулар», как и вообще на Крайнем Севере, да и, пожалуй, по всей стране, бок о бок работали бывшие зэки, алиментщики, алкоголики и люди с боевым прошлым. Причём иногда всё это было совместимо даже в одной судьбе. Но не у тех, о ком хочу рассказать, чтобы показать широту человеческого диапазона в здешних краях.

Уж и не помню, кто меня навёл на слесаря Куларской автобазы Григория Тихоновича Бурмистрова. А может, впервые узнал о нём из книги поэта Евгения Долматовского «Автографы победы», где упоминается этот ветеран войны? И почему бы не написать к Дню Советской Армии об этом герое войны? А то всё про добычу золота да выполнение плана. Вот он, Бурмистров, это и обеспечивает, потому что от его мастерства и сметливости зависит быстрое и качественное восстановление техники, которую ждут на прииске.

Бурмистров прошёл почти всю войну, добрался до гитлеровского логова и оставил автограф на рейхстаге. Это, конечно, большое везение, что остался жив в этом пекле. Но это и геройство! Даже если на груди демобилизованного лейтенанта была не звёздочка Героя, а «всего лишь» орден Красной Звезды и медаль «За отвагу»…

Григорий только год проработал после школы сельским трактористом, как нацисты напали на нашу страну. И сразу он получил «боевое задание» – перегнать свой трактор подальше от стремительно приближавшегося фронта. Потом четыреста километров возвращался в родное калужское село своим ходом. А на следующий день к ним уже нагрянули немцы. Человек тридцать односельчан решили пробиваться через линию фронта. Когда вышли к своим, Григория приняли в запасный полк. Выучился на пулемётчика. И уже 23 февраля (в праздник!) его ранило.

После второго, тяжёлого ранения и лечения в госпитале его направили в Касимовское общевойсковое училище. Но долго учиться не довелось, курсантов срочно отправили на Курскую дугу. Потом – Брянск, Белоруссия. Под Оршей его ранило и опять под праздник – на Новый год. Тогда чуть не погиб. Их полк направляли в тыл врага, а когда прорывались обратно, его контузило, и он не дополз до наших всего несколько десятков метров. Но они его заметили, спасли. А домой пришла похоронка…

Через четыре месяца он уже в Литве, в составе истребительной противотанковой бригады. На его личном счету несколько подбитых немецких танков. Форсировал Одер. Второго мая – в Берлине. Но их часть с боями пошла дальше, к Эльбе, где он и встретил День Победы. Тем не менее, в столице побеждённой страны он успел не только написать на рейхстаге «Москва – Берлин. Бурмистров», но и побывать в логове фюрера! На полу рейхсканцелярии он увидел бронзовую голову Гитлера. Кто переступал, а кто пинал её…

После войны Григорий четыре года работал на авиационном заводе, потом почему-то его призвали в армию… В Кулар он приехал тогда, когда только зарождался прииск, жил в палатке. Построил бало́к, и к нему из Симферополя перебралась вся семья. Когда мы встречались, они жили уже в новом доме посёлка Северный на берегу Яны, куда планировали перевести центр прииска…

Ещё один здешний горняк-герой – взрывник шахты «Энтузиасты» Владимир Иванович Миронов. На фронт он попал даже раньше Бурмистрова. И тоже прошёл всю войну. А на День Победы оказался в Праге.

Родом он с Дона, где теперь Цимлянское водохранилище. Окончил Горьковский институт водного транспорта. Отправили в Астрахань, там занимался в аэроклубе. Потом – Сталинградская лётная школа. Попал на фронт первого июля 1941 года. Через четыре дня вступил в первый бой:

– Три фанерных истребителя и два бомбардировщика – это гробы-тихоходы. Вдруг – четыре «мессера». Один из нас остался на прикрытии, а мы двое ринулись навстречу, отгонять. Как-то само собой получилось, что на каждого ястребка пришлось по два «мессера». Закрутилась карусель. У наших скорость небольшая, но зато маневренные. Немецкие пули прошили кабину. Едва не задели меня. Сам нажал на гашетку, и – немец к земле. Второй удрал. На аэродроме – качать. Техник: «Ты чего, Володя, так разговариваешь – через зубы?» Еле разжал я зубы. Аж челюсть свело. Весь бой вспоминается сквозь туман… Каждый день по пять-шесть вылетов. Первые пять дней вообще не спали. Летали как во сне.

Всего он сбил три «мессера» и два «юнкерса». Последний, пятый вражеский самолёт, сбил так. Патрулировал. Сошлись один на один. Зашёл ему в хвост. Тот стрельнул, попал по кабине. Тогда Владимир пошёл на хитрость. Сделал вираж. Вынырнул над «юнкерсом» вниз головой. Немецкий стрелок, видимо, ожидал, когда подставит своё брюхо, но Миронов из этого же положения расстрелял его. С чёрным шлейфом самолёт ушёл вниз. Дали орден – за находчивость, за умелое ведение боя.

Последний воздушный бой. Патрулировал над доками. Налетела немецкая армада – больше сотни. А наших только три ястребка. Они попытались прижаться к земле. Но пули зажгли его самолёт, пробили ногу. Машина горела, и можно было посадить самолёт. Но сесть – рассекретить замаскированный аэродром. Полетел в другую сторону. От потери крови потерял сознание. То ли в бессознательном состоянии это сделал, то ли удача такая – самолёт сел на брюхо. Жители спасли лётчика.

Но удар, видимо, был настолько силён, что Владимир надолго вышел из строя: нормально говорить не мог до 1950 года.

После госпиталя жил в Астрахани. Месяцев шесть-семь. А рядом – Сталинградская битва. Взяли в отдельный миномётный полк резерва главного командования. Всегда был на передовой – радистом-корректировщиком. Освобождал Донбасс. Воевал под Матвеевым курганом, на Миусе. На кургане Саурмогила его опять ранило. На Первом Белорусском фронте под Жлобином двенадцать часов лежал в воронке. Наших солдат поливал огнём шестиствольный «Ванюша». Немцы тогда кичились этой новинкой и распространяли издевательские листовки: «Женим вашу “Катюшу” на нашем “Ванюше”». Красноармейцы отвечали: «Чхала она на вашего “Ванюшу”».

В городе Лебедин Сумской области, где лежал в госпитале, познакомился с будущей женой – «цивильной», то есть не военной.

На поезде приехал в Румынию. Понтонная переправа возле Рымника. Потом переправы через другие реки. Возле озера Балатон наших сильно потрепали: у немцев там появилось много новейших самоходных артиллерийских установок «Фердинанд». А потом – Прага, Победа!

– Какой бой самый тяжёлый? – не удержался я от банального вопроса.

– Лёгких не было. А запомнились те, где было больше потерь: под Жлобином и возле Балатона…

И ещё отмечу чрезвычайно важное: оба героя на мой лобовой вопрос ответили, что они никогда на фронте не слышали, чтобы кто-то из красноармейцев бежал вперёд с криком «За Сталина!». Может, у них такая военная специализация была? Да нет же, не в этом дело. И от всех других участников той войны, с кем за мои долгие годы удалось побеседовать, я слышал тот же ответ: «Никогда!». Скорее, матерились или молились, чтобы подбодрить себя, подставляя своё тело под огневую мощь противника…

Эксплуатация «энтузиастов»

Эта статья могла и не появиться в газете «Социалистическая Якутия». Она не имела право появиться в те дни, когда страна и «весь прогрессивный мир» чествовали «дорогого Леонида Ильича» в связи с его юбилеем. Но вопреки логике партийного издания мою статью опубликовали. Причём два больших куска, в двух номерах!

«Честь мундира и честь отрасли» – один из тех моих газетных материалов, которым я горжусь, который является определённой вехой в моей журналистской работе. Слова пафосные, но они в данном случае уместны.

Публикации помогло стечение обстоятельств.

Наш главный редактор Олег Якимов отсутствовал в эти дни. Его отправили в Москву поучиться уму-разуму в партийном университете при ЦК КПСС. Замещавший его Юрий Чертов незадолго до этого пришёл к нам из местного литературного журнала. Ещё, видимо, не был напуган обкомовским контролем. Он понял, что материал очень острый, поверил в достоверность всех фактов, но всё же попросил предварительно «проконсультироваться» в обкоме партии.

С готовой статьёй я отправился ко второму секретарю обкома Андрею Фёдоровичу Галкину, который курировал промышленность. Он хорошо знал беды отрасли. И его мнение могло стать решающим для судьбы материала… Возвращая мне текст, он вздохнул и сказал всего одну фразу: «Что ж, всё верно». И никаких рекомендаций, просьб что-то убрать, смягчить. Думаю, даже эти скупые слова ему было нелегко произнести. Ведь в какой-то степени и он, как секретарь обкома, несёт ответственность за горнодобывающую отрасль.

Наш цензор, коренной житель, якут, прочитав оттиск с первой частью моей статьи, спросил: «А в обкоме кто-нибудь смотрел?» Как я предугадал реакцию «внимательных товарищей»! Ведь он мог бы под любым предлогом задержать статью, не будь моей консультации с Галкиным. Разумеется, я, как опытный газетчик, не нарушил ни одного формального требования цензуры, но он придумал бы любую закавыку, лишь бы на всякий случай снять с себя ответственность. Например, мог бы попросить согласовать цифры: речь-то идёт о полузакрытой, финансовой сфере страны: об объёмах добычи золота в открытой прессе сообщать было запрещено.

Формальным поводом для поездки на прииск «Кулар» было невыполнение им годового плана. Статья вышла под рубрикой «”Социалистическая Якутия” на отстающем предприятии».

Конечно, я констатирую просчёты самих работников прииска, но одна из главных причин отставания – слишком много требовали от «Кулара».

Первая часть статьи этому и была посвящена: неадекватности планирования и реального положения дел с производственной базой, а также стремлению высокого начальства выжать все соки из тупиковой, по сути, ситуации, лишь бы отчитаться перед правительством. Золото ведь – стратегический металл.

Во второй части я привёл убийственные факты о негуманном отношении к горнякам. Что такое жить и работать в тундре, где двенадцать месяцев зима – остальное лето? Центральная база «Кулара» более или менее обустроилась, и то там было далеко до оптимальных условий жизни. А вот на более отдалённых участках социальная неустроенность была вопиющей!

В Москве, в Министерстве цветной металлургии СССР считали, что здесь применяется экспедиционный метод. В этом чиновники убедили и Госплан, и правительство, и всемогущий, всезнающий Центральный комитет Компартии. Если экспедиционный – то не надо строить капитальное жильё и развивать социальную базу. Министерству это выгодно – меньше затрат. К тому же можно прослыть инициатором современных методов. Но при экспедиционном или вахтовом методе люди работают лишь ограниченное время в отдалённых местах. Как, скажем, нефтяники Тюмени, которых вертолётом доставляют к месту работы на короткий срок. Хотя их качалки стоят круглый год на одном месте.

У золотодобытчиков совсем иная технология. Она сезонная. Зимой из-под земли добывают так называемые пески – золотосодержащую породу. Шахтным или открытым способом. Почему зимой? Потому что здесь вечная мерзлота, и летом, даже холодным арктическим летом, в шахтах и карьерах подтаявший грунт осядет, вода затопит выработки. Зато за короткое северное лето надо успеть промыть все поднятые на-гора пески. Начинали промывку в конце мая, а в августе – уже ночные заморозки.

При формальном экспедиционном методе, горняки «Кулара» живут там годами. Некоторые безвылазно – со дня основания. В отпуск из-за отдалённости и благодаря возможности получить бесплатный проезд один раз в три года к этому графику отпусков и приспосабливаются. Чаще ездить, за свой счёт, – слишком дорого.

Если горняк работает здесь годами, то и некоторые жёны сюда перебираются. Формально не имеют право – экспедиционный метод. Но руководители входят в положение подчинённых. Возникает цепочка проблем.

Женских профессий здесь мало. Не важно, кем ты была на «материке» – хоть музыкантом, учителем или библиотекарем. Здесь повезёт, если летом найдётся место на промывочном приборе. Ещё лучше – в котельной, там работа почти круглогодичная. Место поварихи – это ещё бо́льшая удача…

Мужики живут в общежитиях. В сезон промывки там размещали до тысячи трёхсот человек, с учётом временщиков. Приедет жена к тем, кто хочет поработать здесь подольше – надо искать отдельный угол. Поскольку возводить капитальные дома не разрешали, местные руководители исхитрялись строить жильё под видом, скажем, клуба. Клуб-то нужен для воспитания в «духе преданности» и для культурного времяпрепровождения. Контролёрам из разных инстанций «замазывают» глаза «хорошим угощением». Возможно, и чем-нибудь побольше.

Но таких добротных домов очень мало. Скажем, в посёлке шахты «Энтузиасты» было всего два, третий только строили.

Предприимчивый северный народ сам, не дожидаясь милостей от министерства, стал обеспечивать себя жильём.

Вы знаете, что такое бало́к? Это деревянная конура. В тундре леса нет. Последние лиственницы, преодолев реку Яну, как раз до южной окраины прииска «Кулар» только и добирались. Но это – нестроевой лес. Деревьям этим, как мне сказали ботаники, лет по двести, а они диаметром сантиметров двадцать. И низкорослые. Со стволами, израненными морозами, все в трещинах. Но «строевой» лес есть в шахтах. Это – рудничные стойки, например. Новые брать – криминал. Стараются успеть выдернуть б/у весной, перед закрытием шахты. Из этих брёвен и строили горняки себе жильё. Их на «Куларе» было более тысячи! Без каких-либо удобств, но всё же это не брезентовые палатки, в которых в 1960-е годы начинали здесь осваивать месторождения.

Однако некоторым и шахтных брёвен б/у не хватает. И я видел балки из… ящиков. На Север ведь практически всё доставляют в деревянных ящиках: консервы, конфеты, взрывчатые вещества. Дощечки, конечно, тоненькие. Но с их помощью делают засыпушки, заполняют пустоты тем, что окажется под рукой: шлаком от угольных котельных, мхом. А снаружи этот, с позволения сказать, дом укутывают рубероидом, защищая от пронизывающих тундровых ветров.

Но, тем не менее, из чего бы ни соорудили балок, это – свой дом. При желании внутри можно устроиться цивилизованно. Один хозяин такого жилья мне с гордостью похвастал внутренним убранством, которое не снилось многим советским семьям на «материке». Вся комната в коврах. Вот что осталось в моей записной книжке по горячим следам:

– Лежат в магазине ковры. За ними никто не толкается, – так хозяин балка отмечает, как охотятся за таким дефицитом в центральных и южных районах страны. – Заверните, говорю. Три штуки. А они: “Это в нагрузку к пианино”. Тогда их завезли, а никто не покупал. Заверните, говорю, в них пианино, чтоб по дороге не поцарапать и чтоб не замёрзло. С тех пор так и живём: я, пианино и эти… дагестанские…

Вот эта денежная возможность – «завернуть», что угодно, лишь бы было это в продаже, в какой-то степени компенсировало неудобства и сложности Севера, давало моральное удовлетворение: не зря мы здесь пашем, как рабы…

Зимой пурга заботливо укрывает балки снегом до крыши: нет дневного света (его всё равно нет – полярная зима), зато экономится тепло. Но в этом укрывательстве есть и минус.

Однажды в этих местах две недели бушевала пурга. Я как раз после этого приехал сюда в командировку. Сначала побывал в Тикси. Там двухэтажные дома до крыши замело. Мальчишки на санках от труб скатывались. Чтобы жители могли зайти в подъезд, бульдозеры прорыли каньоны! А на «Куларе» занесло практически все эти низкорослые балки полностью – сравняло со снежным покровом тундры. Какой-то бульдозерист, не видя дороги, наехал на балок, продавил крышу. Хорошо, не провалился до пола и никого не придавил.

В те же пуржистые дни на «Куларе» случилась трагедия. Не помню, откуда и куда шёл мужик. Заблудился в снежной круговерти, долго-долго плутал, потом, видимо, услышал звук котельной, пошёл в её сторону. Но не хватило ему сил, замёрз, не дойдя до котельной нескольких десятков метров. Нашли его полураздетым. Такова реакция агонизирующего организма: человеку становится жарко.

Бескрайняя тундра – это не место для легкомысленных прогулок. Зато это – место для «экспериментов» над советскими работягами. А те или сразу же сматываются отсюда («Ты, начальник, волка в шахте видел? Нет? Ну, и меня не увидишь!»), или ради больших горняцких заработков, северных коэффициентов и надбавок терпят лишения, унижения, скотские условия. Отсюда такое сочетание: высокая текучесть и устойчивость горняцкого костяка.

Председатель поселкового совета Нина Санбочу дала мне такие официальные данные: средняя обеспеченность жильём на территории прииска «Кулар» – 2,7 квадратного метра на человека. В этих метрах учтены и балки, сооружённые из бог знает чего. Центральный посёлок прииска – самый тут обустроенный. Но и здесь многое появилось «подпольно».

Горняки открыли секрет своего «благоустройства». Детский комбинат построили как компрессорную. Здание аэровокзала – под видом склада. Мне рассказывали: приехал представитель Стройбанка для контрольного обмера. Ему: эта пристройка нужна для склада (теперь там сидит авиадиспетчер)… Кое-как уговорили с помощью «Спиридона Ивановича», то есть спирта. Позже надо было здание передать авиаторам. И вновь кое-кого уговорили. Перевели склад в разряд аэровокзала.

Вдумайтесь: в посёлок Кулар круглый год возили питьевую и для технических целей воду за двадцать пять километров! Два десятка мощных «КрАЗов» приспособили для этих целей. Это в какую же копеечку всё это влетало горнякам! Как же тут уложиться в планы пятилетки по производительности и себестоимости?

А потому что – «экспедиционный метод»! Липовый. Сами себя обманывали. Но даже, если и «экспедиционный» – почему нельзя всё продумать заранее и сделать всё по-человечески? Для этих несчастных северных человеков! Которые были готовы за «длинный» рубль терпеть лишения и унижения…

Может, мудрецы из Минцветмета и из «Союззолота» были уверены, что вскоре на «Куларе» иссякнут запасы золота? Нет, не были уверены. Хотя гарантированных запасов тогда было лишь на три года. Не зря же Москва вдруг расщедрилась, и затеяли строительство новой центра прииска – посёлок Северный, на берегу Яны. Но работы шли ни шатко, ни валок. Геологоразведка отставала от потребностей золотодобытчиков, и никто тогда ничего точно не мог сказать о перспективах. А страдали люди, «энтузиасты», привлечённые сюда длинным рублём.

Так получилось, что тогда же мне довелось сравнить советский метод освоения северных территорий с американским. В Якутске прошла международная конференция по проблемам мерзлотоведения. Поскольку, как оказалось, вечной мерзлотой озабочены страны всех континентов, даже Африки (там она занимает вершины гор), то столица Якутии собрала очень представительный состав учёных и практиков хозяйственного освоения. Разумеется, для нас наибольший интерес представлял опыт США и Канады. Там тоже используют вахтовый или экспедиционный метод. Но какая колоссальная разница. На фото – вполне цивильные сборные дома из щитов с утеплителями. Устанавливают эти лёгкие конструкции за считанные дни. Внутри практически все удобства. А когда заканчиваются работы здесь – разобрали и перевезли туда, где они понадобятся. И экономично. И люди не терпят таких страданий и унижений, как в нашей «социалистической» стране. Так что и при вахтовом методе можно (и нужно!) обеспечивать нормальный быт.

Ещё более антигуманный и разорительный метод бесхозяйственности я воочию увидел на полигоне шахты «Энтузиасты», подразделения того же прииска «Кулар». Вот живая картинка, которую я в статье не посмел детально показать, ограничившись понятием «зимняя промывка».

Тундру бороздят мощные 250-сильные бульдозеры советского производства. Они рыхлят уже замёрзший верхний слой. Сзади бульдозера установлен стальной клык. Он вонзается в мёрзлый грунт на почти метровую глубину. И мощная машина пашет полигон. Взрыхлённый грунт бульдозеры отваливают в сторону, добираясь до золотосодержащих песков. От оголённой влажной земли идёт пар. Он смешивается с выхлопными газами. Плюс рёв мощных моторов. И у меня создалось впечатление, будто я свидетель танкового сражения на Курской дуге.

Только «танкисты» не слишком долго здесь воюют. Вдруг останавливают свой «танк» и – быстрее в балок. Пьют горячий чай, греют заледеневшие руки. Мороз, вроде бы, и не большой – около двадцати градусов, но… У бульдозеров… нет кабин. Прииск лишь недавно получил эти новые машины, готовясь их использовать в будущий сезон.

Доставляется сюда техника сложным, длинным путём. По железной дороге до Усть-Кута, это в Иркутской области. Там, в порту Осетрово грузят на суда типа «река-море», которые по реке Лене, Ледовитому океану и реке Яне добираются до Кулара. Но кабины до наступивших морозов доставить не успели. Тем не менее, сверху пришла команда: несмотря на морозы, продолжить промывочный сезон, попытаться подтянуть план всего объединения «Якутзолото». А состояние бульдозеристов, их здоровье, не волнует руководство.

Но это не вся беда такой запоздалой добычи.

Пока бульдозеры толкают пески к промывочному прибору, мелкая фракция смерзается. И, чтобы крупинки золота не смывались в отвалы, вокруг вращающейся бочки промприбора строят ангар, утепляют его, для подогрева используют дизтопливо. Представляете, во сколько обходится эта ударная зимняя промывка?

Но как ни утепляют промприбор, самые мелкие крупинки самородкового золота уплывают. Сопровождавший меня горный мастер предположил, что теряется не менее трети. И следующим летом эти отходы будут заново перемывать. Однако часть самородков уже потеряна безвозвратно, унесена в ручьи. Проблема заключается не только в неэкономичности, но и в экологических последствиях. После такого грубого смыва ручьи засоряются, становятся непригодными для жизни.

Героизм газеты (без иронии и без кавычек) заключался в том, что эту мою статью напечатали (17 и 18 декабря 1976 года), когда полторы полосы в каждом номере было отдано материалам, славящим генсека Брежнева в связи с его семидесятилетием.

Приведу только заголовки в номере газеты от 17 декабря: «Вручение кубинской награды товарищу Л.И. Брежневу» (вручал сам Фидель Кастро), «Биография страны – биография коммуниста. Общественный просмотр нового документального фильма». В следующем номере: «Вручение награды ПНР товарищу Л.И. Брежневу» (вручал партийный лидер Польши Эдвард Герек), и фотоочерк «Вся жизнь – служение народу».

Отчёт о просмотре лизоблюдочного фильма начинается со слов самого юбиляра: «Наша дорога – это дорога правды, дорога свободы, это – дорога народного счастья». Ну, по поводу «свободы» тут и комментировать нечего: коммунистическая власть ведь всегда считала нашу страну самой свободной в мире; и это несмотря на объявленную «диктатуру пролетариата»! А вот каким был счастливым наш народ, как ему служили Брежнев и его команда, я показал в своей статье, расположенной в том же номере по соседству со славословиями в честь второго Ильича.

Возможно, это сочетание несочетаемого: жёсткой статьи и юбилей Брежнева сыграло особую роль в реакции на мою публикацию. Утром, когда вышла вторая часть статьи «Честь мундира и честь отрасли», я проснулся…

Нет, я не о том, что стал знаменитым. Я проснулся от раннего звонка. Была суббота, и я хотел отоспаться после напряжённой работы в предыдущие дни. Два вечера подряд я дежурил в редакции до полуночи, пока номера не были подписаны в свет. Звонил мне спозаранку генеральный директор объединения «Якутзолото» Тарас Гаврилович Десяткин.

Мы были хорошо знакомы. Я неоднократно делал интервью с ним. Причём он их не читал: «Я тебе верю». Он знал, что я ничего не искажу. Все нужные цифры о золотодобыче, о работе подопечных комбинатов и приисков я брал у компетентных сотрудников. Но то были дежурные материалы – как правило, перед промывочным сезоном или после его завершения. А тут я понаписал такое…

Тарас Гаврилович не ругался. И был даже не обижен, а, скорее, сильно огорчён. Я понимал его. Конечно, любому руководителю обидно получить такую публичную оплеуху от прессы. Он к тому же единственный якут, который руководил столь мощным индустриальным предприятием. Он – национальная гордость автономной республики. Герой Социалистического Труда, это звание ему присвоили всего за пять месяцев до моей публикации. Лауреат Государственной премии.

И вот мой разгромный материал. Хотя в статье ни разу его фамилия не упоминалась, и вообще остриё моей критики было направлено главным образом в сторону Москвы. Но я понимал, как ему было больно.

Он сорок пять минут (!) объяснял мне, почему возникла такая ситуация, что пришлось продлить промывочный сезон до крутых якутских морозов. Дело не столько в отставании объединения от плана по добыче золота, утверждал гендиректор. Секретарь ЦК КПСС Владимир Долгих, который курировал металлургическую промышленность, попросил (это как приказ) добыть как можно больше золота в ближайшее время. Не исключаю, что с этой просьбой тот обратился и к другим золотодобывающим предприятиям страны, но сейчас не о них речь. Советскому Союзу надо было позарез купить в Канаде зерно, иначе возникли бы проблемы и с продовольствием, и с кормом для скота. А купить у проклятых капиталистов можно только за твёрдую валюту или за золото.

Излив мне свою горечь – скорее от ситуации, в которую он попал, чем от моей статьи, Тарас Гаврилович остался со мной в нормальных деловых отношениях. Не пытался добиться сатисфакции через партийные органы. Да и что он мог бы доказать? Я же был во всём прав. К тому же ему, полагаю, было больно за родную Якутию: ведь по его личному приказу совершались экологически вредные действия. А мог ли он в той планово-командной системе ослушаться, решать производственные задачи разумно, исходя их реальностей, а не по прихоти «верха»? Мог ли отказаться от, по сути, преступной сверхнормативной осенне-зимней добычи золота на открытых участках?..

И если бы мы оба знали тогда, что потом случится с «передовым» заполярным предприятием «Якутзолота» – прииском «Кулар», носившим гордое имя 50-летия СССР!

Современная история Кулара и его окрестностей оказалась весьма печальной.

Вскоре после моего отъезда из Якутии было принято решение построить возле центрального посёлка прииска золотоизвлекательную фабрику. Фабрику возвели. Но достаточных запасов сырья не нашли. Как же тогда закладывали предприятие, на основании каких данных?

С переходом экономики на рыночные отношения золотодобычу прииск «Кулар» здесь прекратил. Стало экономически не выгодно. Горняки, у кого были деньги на проезд и место для продолжения жизни, поразъехались. В 1998 году посёлки Кулар, Власово (там была шахта «Омолой») и Энтузиасты постановлением якутского правительства были упразднены, а земли переданы в распоряжение Омолойского наслега (сельского округа).

Часть местных горняков на какое-то время оставались в старательских артелях. Одна из них организовала добычу на месте центрального посёлка. О том, что Кулар буквально стоит на золоте, мне говорили ещё тогда, в 1970-е годы.

Когда главой правительства Якутии был Владислав Штыров (впоследствии президент компании «АЛРОСА»), он попытался оживить Куларский золотоносный район. Геологической экспедиции из бюджета выделили десятки миллионов рублей на дополнительные изыскания. Чем завершились эти изыскания, не знаю. Но добычу золота там в больших масштабах по-прежнему не ведут. Немного промышляют местные жители.

Некоторые специалисты иногда ещё выступают со статьями в защиту Кулара, пытаясь доказать, что район перспективен, что есть там золото. Однако для возобновления производства, для воссоздания социальной базы теперь потребуется очень много средств. Едва ли в рыночных условиях это теперь возможно. Если только снова не обнаружат там очень богатые месторождения…

Куларские неудачники, те, кто никак не смог выбраться оттуда, превратились в «асоциальный элемент». Жить было где: хотя большинство построек было сломано и сожжено, всё же некоторые дома остались. А вот где они «добывают» деньги на житьё-бытьё, одному якутскому богу известно.

Бывшие жители Кулара создали сайт, на котором делятся своими воспоминаниями, своей тоской по северному краю. Рассказывают, как покидали обжитые в суровой тундре места. Самым впечатляющим оказался для меня рассказ о том, как закрывали школу. Учителя и ученики, завершив последние занятия, в прямом смысле закрыли её и… подожгли… Трудно представить, что было на душе у тех, кто там учился и учил, а теперь лично уничтожил. Наверно, на всю оставшуюся жизнь в душе этих куларцев осталась зарубка.

Якутские горняки на шхуне Маннергейма

В каком непростом географическом месте находилась плавучая фабрика «Горняк», можно судить по тому, что лишь на шестой день сентябрьская погода смилостивилась, и вертолёт прорвался к побережью Ледовитого океана. Я стремился туда, чтобы познакомиться, как идёт этот уникальный эксперимент: оловянную руду (касситерит) добывают в море с помощью плавсредств.

Я уже бывал здесь, но зимой. Помню, я сюда летел тогда на воздушном вездеходе «Ан-2» и не мог понять, как лётчик посреди абсолютно белой, искрящейся распластанной заснеженной тундры при чрезвычайно ярком мартовском солнце увидел точку, куда надо было приземлиться. Собственно земли-то не было видно. И я понял, что мы прилетели лишь тогда, когда винтокрылое «такси» пошло на посадку. А он опытным глазом давно уже рассмотрел ориентир – тёмную крошку на гигантском пространстве, буровую установку на льду Ванькиной губы. Но сели мы на берегу, на расчищенной местными обитателями заснеженной площадке. Тогда геологи Полоусненской партии Янской экспедиции вели здесь разведку Чокурдахской прибрежно-морской россыпи касситерита.

Яркое солнце, ослепительный снег располагал к праздничному настроению: наконец-то после полярной ночи начинается нормальная жизнь. Нормальная? Нормальная, когда нет пурги. А подует – если надолго, то отрежет буровиков не только от всего мира, а даже от берега, до которого всего несколько сотен метров. В пургу эти «всего» могут превратиться в непреодолимое расстояние.

Геологи рассказали жуткую историю, произошедшую той зимой. Буровая стояла немного дальше – так сказать оконтуривали месторождение. Бульдозером что-то доставили, и он отправился в обратный путь к берегу. Внезапно налетела пурга. Ничего не было видно. Куда ехать? Но не стоять же – заметёт по самую крышу и тогда не выбраться. Бульдозерист и его напарник ехали и ехали… Потом их нашли. Далеко в море. Заплутав, они не смогли в снежной пелене выбрать правильный путь (какое легкомыслие: в таком своеобразном месте, где вообще трудно ориентироваться даже при хорошей видимости, не иметь компаса!). Как они не уткнулись в берег относительно узкого залива, не понятно, – видно судьба такая. Когда бульдозер заглох, люди стали замерзать… Оба трупа оказались в отдалении от машины. В разных местах. И тоже, как уже в рассказанном случае, верхней одежды…

Но сейчас даже пятидневная осенняя непогода не помешала работе. И теперь здесь хозяйничают не геологи, а горняки, морские горняки! Там, где на льду в прежний мой приезд стояла буровая, теперь возвышалась громадная коробка плавучей фабрики «Горняк».

О добыче россыпных полезных ископаемых на дне морей давно задумывались. Советские специалисты пытались осваивать шельфы Балтики, Чёрного моря, на Дальнем Востоке. Но положительных результатов там не добились. И тогда вспомнили про море Лаптевых. Было создано предприятие «Севморолово».

На плавучей фабрике при мне было всё готово, чтобы начать промывку подводных отложений и доставать руду. Но на море, как и на обычных полигонах, надо сделать вскрышу – убрать пустые породы. Подводного бульдозера пока не изобрели, и эту работу выполнял обычный земснаряд. А ещё при мне испытывали специально изготовленный для этих морских работ мощный насос.

При всех немалых размерах «Горняка» это – всё-таки корабль. А значит, на волнах и он покачивается. Глубокий залив – не открытое море, но и здесь ветры вспучивают морскую поверхность, крен фабрики бывал немалый. И это вызывало дополнительную заботу об оборудовании: и чтобы оно было устойчивым, и чтобы, скажем, правильно разделять металл и камни.

Но это ещё не все проблемы морской добычи. Мне рассказали, как непросто в долгую полярную ночь было работать на этой фабрике, которая вообще никогда не эксплуатировалась при морозах, как с трудом обеспечивали себя пресной водой, привозя и растапливая лёд с тундровых озёр, как весной едва отстояли плавсредства в битве с морскими льдами, как отрезанные от мира отсутствием радиосвязи и авиационного сообщения жили, неделями не получая из-за непогоды никаких вестей из дома…

На первый взгляд, все проблемы с началом освоения месторождения, решаются проще, чем на суше. Здесь не начинали с палаток, а получили для проживания старый, но комфортабельный теплоход «Петродворец», где есть все минимальные бытовые удобства, можно посмотреть фильм, сыграть в пинг-понг, биллиард, шахматы… Захотел подышать свежим воздухом – открыл иллюминатор, мало этого – прогуляйся по палубе, если ветер не сдувает. А какая экзотика: полярный день (или полярная ночь), северное сияние, летом чайки садятся на судно в двух-трёх метрах от тебя…

Однако экзотика хороша для тех, кто приезжает на короткий срок. А если жить круглый год? А именно так и задумывалась морская добыча.

Морской горняк трудится на постоянно вибрирующей от работающих механизмов плавучей фабрике. Возвращается на отдых «домой» – в плавучую «гостиницу». Но на ней тоже круглосуточно работают дизели, и корпус судна вибрирует. Это хорошо в круизе потерпеть эту вибрацию несколько дней, а здесь круглый год никуда от неё не спрячешься: отдых – на судне, работа на судне, до твёрдой земли далеко. Ведь даже моряки имеют санитарные ограничения пребывания на судне в плавании… А как быть с круглогодичными семейными работниками – они же составляют квалифицированный костяк коллектива? Если же строить жильё на берегу, то какая же выгода от морского способа?

…Ночью, под ровный, едва доносившийся шум дизелей и слабую вибрацию я лежал и думал: как судьба непредсказуема? Этот «Петродворец», построенный в Европе ещё в 1938 году, был личной шхуной Маннергейма – известного царского генерала, участника Японской и Первой мировой войн, ставшего главнокомандующим финскими войсками. По его инициативе была построена оборонительная линия, которая в начале Второй мировой войны мешала Красной Армии продвигаться по территории Финляндии… Недавно в Санкт-Петербурге попытались воздать должное этому бывшему русскому генералу, однако установленную памятную доску наши «патриоты» и обливали краской, и корёжили её…

А тогда, в семидесятые годы, я видел безрадостный конец жизни некогда престижного судна. В Ванькиной губе. С каютами, заполненными непритязательными морскими горняками. Кто занимал личную каюту фельдмаршала и в каком она теперь была состоянии, не знаю. Экскурсию мне не организовали. И, как бывшая шхуна попала в такую даль, не рассказали…

Собравшись возвращаться, я долго ждал вертолёт на берегу. Время его появления было неопределённым – ведь нередко он совершал промежуточные посадки, попутно залетая к оленеводам, рыбакам: кого-то забрать, доставить ветеринара, подвезти какой-нибудь инструмент, продукты, лекарства, материалы… Чтобы скоротать время, пошёл осматривать окрестности.

Моё внимание привлекло тёмное, почти вросшее в землю сооружение. Ба, да это же зэковский барак! Бревенчатый сруб хорошо сохранился в арктических условиях. Только не было двери да оконной рамы. Чтобы меньше было потерь тепла и лучше защитить от ветров, барак поставили к «стенке», прилепили к береговому склону. Так что две стороны были глухими. И лишь торец с дверью да один бок были доступны для дневного света. И только на одно небольшое оконце расщедрились «защитники социализма». Такое небольшое, чтобы человек не смог сквозь него пролезть, даже если и был чрезвычайно худ. Крыша завалена грунтом, за долгие годы она уже покрылась тундровой растительностью. И сооружение было похоже на блиндаж. A la guerre comme a la guerre (на войне, как на войне)…

Я присел возле стены, прислонясь спиной к почерневшим брёвнам. Тишина. Ни шума ветра, ни крика птиц. Мёртвая тишина… На «Горняке» мне рассказывали, что здесь во времена ГУЛАГа содержались политические. Попытался представить, как в этом промозглом крае люди (наши советские люди! многие политические – из интеллигенции!) проводили долгие месяцы (долгие – если долго выживали), как измождённые от голода и тяжёлого труда на геологоразведке (скорее всего они копали на берегу шурфы и обслуживали буровые) валились на топчаны между этих закопчённых и заплесневелых стен…

Я был на экскурсии в нацистском лагере смерти Маутхаузен, но там в барак нас не пустили – и правильно делали. Это – психологическое испытание не для всех людей. Отсюда, из этого барака на берегу Ванькиной губы, не отправляли в печь крематория, здесь люди ждали смерти ещё дольше, они умирали здесь медленнее, здесь устроили им «трудовое воспитание» под предлогом искупления греха перед «родной» советской властью…

Работать в Якутии журналистом и не проехаться по зимнику? Это было бы большим профессиональным упущением. Кто на зимнике не бывал, тот и Якутии не видал! И вот, поднабравшись опыта, наглости и связей, я договорился с Хандыгской автобазой прокатиться на одной из её машин по трассе, которая действует только в зимнее время. В качестве пассажира, разумеется.

Хандыга – это посёлок на правом берегу Алдана, который издавна был перевалочным пунктом. Сюда на речных судах из далёкого иркутского порта Осетрово доставляют грузы для многих районов Северо-Востока, куда другим способом доставить всё нужное для промышленных и социально-бытовых надобностей просто нет возможностей. Отсюда на восток идёт более или менее обустроенная дорога на Магадан и в Усть-Неру.

А зимой, когда заледенеют реки, появляется возможность добраться на колёсах до северных районов Якутии, где добывали золото, олово, сурьму и другие весьма полезные ископаемые. И тогда из Хандыги отправляются грузовики в далёкие, до двух с половиной тысячи километров, рейсы.

В начале февраля 1975 года я отправился в командировку в Томпонский район, целью которой было сначала побывать на угольной шахте «Джебарики-Хая», а потом проехать по зимнику до центра Верхоянского района. Сохранились путевые заметки:

4 февраля

Якутский аэропорт. Туман… Морозище под 50 градусов… Бесконечные переносы рейса «по техническим причинам»… Объявляют о посадке на 31-й рейс до Тикси за 1 февраля. Ушла группа «оленеводов» с рюкзаками и солдаты.

Малыши среди толпы гоняют мяч.

Сижу за буфетным столом. Других свободных мест в аэропорту нет. Буфетчица не протестует – привыкла. Рядом со мной сидят трое. Супружеская пара и якутка в белом полушубке – администратор концертно-эстрадного бюро Лида. Она провожает Киселевых. Анатолий – скрипач, лауреат международных конкурсов.

– Вот недавно я в Стамбуле был…

Наташа – концертмейстер, пианистка. Едут на два дня. Спрашивают меня, кто живет в Хандыге, какие предприятия. Я бухнул:

– Автобаза.

Наташа даже глаза закатила:

– Кто же там будет слушать камерный концерт?

– А я собирался в Швейцарию. Нет, говорят, надо в Якутию. Надо план выполнять. А здесь, похоже, никому камерная музыка не нужна. Здесь большей популярностью пользуются лилипуты и цыгане.

…Летим. Анатолий рассказывает:

– Я был в геологическом музее на Сахалине. Увлекаюсь минералогией. Видел прекрасный образец: множество представителей флоры и фауны внутри кристалла. Я говорю геологам: давайте дам вам шефский концерт… Через минуту рядом со мной ни одного человека уже не было…

«Як-40» быстро доставил нас до Тёплого Ключа [ближайший к Хандыге аэропорт]. Вышли на жуткий холод. Едва влезли в заполненный автобус. Вдруг Киселевых просят вернуться. Позвонили из Якутска: надо завтра срочно улететь в Иркутск. Нет, такое может быть только в нашем богатом государстве. Гнать людей «прокатиться» из Москвы до Хандыги… За семь тысяч километров…

5 февраля

Хандыгская автобаза. Один из её руководителей – Михаил Саловский рассказывает о моём предстоящем маршруте:

Всего до Батагая [это был центр Верхоянского района] – 1029 км.

72-й км от Хандыги – Тёплый Ключ. Там: дорожник, гараж, автопункт, гостиница, столовая.

Ещё 42 км. Улах: заправка, пункт отдыха на шесть коек, теплый гараж дорожников – для экстренных случаев.

Через 28 км – зимовье Минкула (искажённое Минкюель): старик обслуживает пост, нары, можно обогреться при аварийной ситуации… [И так про все предстоящие точки опоры в безлюдном пространстве].

6 февраля

Сосед по комнате в общежитии, куда меня пустили на ночлег, – шофёр Василий Бочка. 4 февраля ездил на лесоучасток завода стройматериалов Министерства местной промышленности. «Урал» с прицепом берёт 12 тонн. До участка – более 100 км. Приехали в 13.00. Постояли до 17.00. Грузчиков нет. Позвонили на завод. Говорят, ждите до утра, чем-нибудь загрузим. А бруса для «Индигирзолото», за которым приехали, ещё и не заготовлено…

7 февраля

Среди шоферов есть и инженеры, бывшие главные механики или главные инженеры автобаз, завгары. Понесли наказание за чьи-то срывы, а теперь не хотят возвращаться на командные должности.

По ТВ – «Семнадцать мгновений весны». «Мгновенья раздают – кому позор, Кому – бесславие, а кому – бессмертие!» Совсем, как на трассах Якутии…

В шофёрской нет газет. Сосед переживает это по-своему: – Я даже не знаю, что по телевидению будет…

8 февраля

Перед отъездом ещё она деловая встреча. Главный инженер ХЭЛУАД (Хандыгское эксплуатационно-линейное управление автомобильных дорог) Анатолий Буртов рассказал, где какая дорожная техника имеется: бульдозеры, автогрейдеры, скреперы, роторный снегоочиститель, для расчистки от кочек соорудили «утюг», сваренный из рельсов…

– Самое больное место – отсутствие тяжёлой техники типа ДЭТ-250. Не хватает грейдеров. Обслуживающие машины слабые. Дали БАТ – большой артиллерийский тягач, но этого мало.

На технике – сменные экипажи. Работают по две недели. Потом возвращаются в Хандыгу.

Всего ХЭЛУАД обслуживает 1635 км [как от Москвы до Урала!], в том числе чистый зимник – 843 км. Всего рабочих – 341 человек. Чистых дорожных рабочих 65, которые ведут подсыпку, остальные зимой становятся истопниками, дизелистами и прочим обслуживающим персоналом.

– Магаданская трасса, – продолжает Буртов, – строилась в сороковые годы. Деревянные мосты пришли в негодность. Да и рассчитаны на старые нагрузки. Ведем укрепительные работы… Лишь девять мостов – железобетонные. Не достаёт труб, не соответствуют водостоки. На Агаякане строится мост: надо 450 т цемента, дают только 200. В Кюбюме всё падает: электростанция, котельная. За что раньше хвататься?.. Хандыгская автобаза хорошо помогает. Иначе не справимся со своими задачами. Ежегодно надо высыпать 400 тысяч кубометров грунта для восстановления полотна, не считая того, что сносят паводки. А укладывалось лишь 200 тысяч. И лишь в 1974 году уложили 340 тысяч. Так что дорога ежегодно ухудшается. Не говоря о том, что не отработаны повороты…

На автобазе перед дальней дорогой, как бы заранее извиняясь, меня предупредили:

– Вам наши ночлеги не понравятся. Бичарни…

Представили моего персонального водителя: Столяров Анатолий. Точность – вежливость королей… трассы. Приехал за мной точно в 14.00. Даже на две минуты раньше. Но ещё не обедал:

– Всё возились с машиной.

Едем по посёлку очень медленно, тяжело. «Урал-377» поскрипывает, как старичок от ревматизма.

– Замёрз мой ермачок… Застоялся. Ни черта не тянет.

Не тянет не только из-за почти 50-градусного мороза. Плохой бензин. На трассе нет Аи-93. [ «Урал», предназначенный для армии, ездил на самом дорогом в те годы 93-м бензине, а не на 80-м, как большинство грузовиков и не на солярке! Но «Урал» лучше других отечественных машин справлялся с северным бездорожьем.]

– В Хандыге есть, и в Батагае. А на трассе нет. Головки горят. Октановое число ниже. А нагрузка зимой больше. Мороз давит. Да и мотор круглые сутки молотит, – незлобиво жалуется Анатолий. И по-хозяйски рассуждает: – Шесть тысяч литров – на рейс. Дизель был бы выгоднее…

Вдруг, спохватившись, спрашивает, словно мы к Чёрному морю едем:

– Темные очки взяли? Без них сейчас нельзя.

Да, если выглянет солнце, в этом белоснежном царстве можно и «зайчиков» нахватать, как при электросварке. Пока пасмурно.

В гараже Анатолий знакомит с попутчиками. Алексей – без прицепа. Оставил его на 120-м километре. Мотор застучал, и вернулся. Второй – Виктор Белый, тоже с Кубани, с одного села. Он действительно весь белый. Третий – Николай Пострихин. Ему около сорока лет. Из них восемь лет ковырял уголёк в Донбассе. Потом плавал на Камчатке. Был на могиле Беринга.

Столяров с Кубани. Работал на заводе. С 1960 г. – шофёр. Приехал сюда с женой. Здесь родились две дочки. Люду приняли сегодня в пионеры. А галстук носит младшая – Маринка. Совсем как мальчишка – в шортиках. Вертится вокруг отца:

– Папа, салфетки возьми…

Жена собирает Анатолию в дорогу: кладёт банку солёных огурцов, лечо… Всё – своего приготовления.

По дороге Анатолий рассказывает:

– Ехали в Якутию на три года. Деньжонок поднакопить. Вроде всё уже есть. На Кубани домик построили. Под Ейском – отец, мать. У них большой дом с удобствами. Даже газ будет… А уезжать отсюда не хочется. Деньги держат?.. Да нет. Уже привыкли. Восемь лет здесь. Природа какая! Картина есть «На севере диком». Так то – картина, а здесь – жизнь… Снег такими шапками лежит на деревьях!

Про дорожных работников у него немало специфических историй:

– Дядя Вася (на Менкуле) говорит: «Я деньги кладу на спирткнижку». Рубаха и чёрный кот – вот всё его имущество… А Руль Иванович выпил с кем-то тормозной жидкости. Стало ему плохо. Эх, говорит, помирать жалко: не всё выпил. Нашли у него только оставшиеся от получки 76 рублей. Был он когда-то шофёром, офицером штаба, задавил кого-то, посадили…

Мы в шоферской на Улахе. Одна комната, пять коек, аккуратно заправлены. Чистые, белые простыни и наволочки. Одеяла – так себе. Печка. Жарко натоплено. В баке – вкусная вода. Со льдом. Стол. Две голубые лавки. Умывальник. Керосиновая лампа под потолком.

9 февраля.

Зимовье Менкула (Мен-Кюель). В избе – печка, столик, топчан на четверых, за ширмой – койка без простыней, портрет Косыгина, фанерный ящик-тумбочка, «Спидола», чёрный котёнок с беленьким «бантиком».

У кого-то выходной, а мы встали утром пораньше. Хотя вчера мы приехали сюда в полночь. Дядя Вася приглашает:

– Сегодня – воскресенье, грех работать. Давайте на рыбалку.

«Хозяин» зимовья в «калошах» – обрезках от резиновых сапог, в клетчатой рубахе – ковбойке, шароварах. Русый. Хохолок. Носатый. Худой. Лицо морщенное, как мочёное яблоко. Здесь с 1937 г. Ясно, как попал сюда бывший офицер. Петли ставит, капканы – на зайцев, горностая, соболя. Есть, говорит, сохатые, и много волков.

Приглашение на рыбалку никто не принял. Режутся в карты. В тысячу.

На «Урале» приехал дорожник Михаил Большедворский. В почтенном возрасте, седой. Моет руки:

– Корреспондента не видели?

Кто-то предупредил о моём передвижении по трассе. И по такому случаю на нескольких крутых подъёмах подсыпали песок.

– Не помню, чтобы здесь так делали, – отметил Анатолий, когда выруливал на дорогу.

…Над рекой – лёгкий туман. Это парят наледи. Но – маленькие. Большие – старые, уже замёрзшие.

«Ворота» – две чёрные скалы. Река здесь абсолютно без снега – ветер сдувает. Лёд – бирюзовый, как чистая вода в здешних горных реках.

Лёд покатом от берега – как уровень воды падал, так и замёрзло. Первым спускается Алексей. Не рассчитал, его машину развернуло. «Сложился»: кузов и прицеп борт о борт. Анатолий попытался расцепить их, дёрнул тросом, прицеп опрокинулся. Лопнула рама, треснули доски. Вывалились тракторные гусеницы. Что делать? Вызывать техничку, чтоб на месте сварить раму? Решили оставить гусеницы. И с пустым прицепом Алексей опять вернулся в Хандыгу. В первый раз – из-за двигателя. Теперь вот из-за своей ошибки. Мы остались на трёх машинах.

…Томпо – на высоком берегу домишки, пекарня и т. д. Мусор, ящики под обрывом. Река всё очистит весной.

Машина – в кювете. «ЗиЛ» застрял капитально. Остановились, осмотрели: не нужна ли помощь? Грузовик холодный. Никого нет. Дорога ошибок не прощает.

…Тополиное. Здесь строится новый центр совхоза. Но никто не живёт. Хотя уже есть и школа, и прочее. Медленно строят.

На АЗС нет бензина. Сварщик ремонтирует бульдозер. Новый «Урал» с ласточкой-снегоочистителем – два крыла из металла. В столовую не пошли. Белый объяснил:

– Потом два дня будешь вздрагивать. И таблеток не напасёшься…

Разожгли керогаз. Сварили пельменей. Умывальники не работают. Потоп. Газет нет. Приёмник молчит.

Дорога по Делинье гладкая, как полированный стол. Лёд не покрыт снегом. Свистун. Позёмка. И стали появляться заносы. Пока небольшие.

Под скалой заметили труп снежного барана – чубуку. Остановились. Увидеть его в горах сложно, очень осторожный зверь. Видимо, сорвался со скалы и разбился. Почему? Может, заболел, обессилел и упал. Или от хищников спасался… Погиб сравнительно недавно – труп никто не тронул…

На перевале – встреча с бульдозером, который был с прицепом-санями. Бульдозер под углом 30⁰залез на склон. Сняли у прицепа борт. Проскочили…

Николай отстал. Его даже не видно. Вернулись. У него ремень на генераторе слетел. Поправлял. Провозился с полчаса.

Анатолий вновь настроился на разговор:

– Народ на Севере добрее. Вот был я в рейсе до Магадана. Кончился бензин. Думал, в бочке есть, а там пусто. Заглох. Едет один. Попросил у него. Дал только ведро – ему самому мало. Проехал восемь километров – опять заглох. Догнали свои. Дали восемьдесят литров. А в бочке оказался снег. Я эти километры чуть не сутки шёл. Приехал. Мне ремонтироваться надо, но в гараж не влезаю – пятнадцатиметровые трубы вёз. Что делать? Пальцы уже пообморозил. Сам – снежный. Подходит мужик: «В чём дело?» Так, мол, и так. «Слей воду, – говорит, – и иди спать. Мы последим. Откострим». Я зашёл в котельную. Сел за стол и уснул. Они будят, ведут в закуток. А пить не хочется, не могу. Сутки не спал… Меня трясло – намёрзся. Они повернули ко мне калорифер. Это и спасло. Не заболел. А от их заботы так приятно стало: ну, кто я им?

Зимовье Тирехтях. Одинокая избушка. Тусклый огонёк в окне… Крохотная точка опоры в этом безлюдном бескрайнем морозном крае…

Усть-Нолучу. Пять коек. Засмолённые матрацы и подушка. Без наволочек и простыней. В комнате грязно. В бочке воды нет. Но есть водяное отопление, тепло. Электрический свет. Книги в ящиках. Одна стена обклеена репродукциями. Портрет Ворошилова на жести. Говорят, сделано в лагере.

Шофёры не доверили машины прогревальщикам. Или, мол, закипит машина, или вообще случится, что хуже… Спят в кабине.

Виктор Белый видел следы волка:

– Да их дальше будет как кур нерезаных…

Гидрометеостанция «Иема». Едем по высокогорью. Здесь много живности. Лоси.

Стая птиц – маленькие птахи. Пуночки, что ли?

– Эх, если бы маскхалат был?

Куропатки. Далеко не улетают. Сами белые, а чёрный клюв и чёрные пятна на конце крыльев. Сова. Три оленя резвятся в низине.

Зимовье Дербеке. Кразисты-перегонщики попросили:

– Не рассчитали, понадеялись на столовые, на магазины. Нет ли чего пожевать?

Дали им буханку, две банки консервов. Один из них раньше был военным музыкантом. Потом в якутском театре работал. Уже много лет здесь…

В Алыс-Хая был лагерь. Зеки добывали касситерит. Остались брошенные дома и кладбище. В бывшем погребе зимовал медведь.

Нельгесе. Нет света. Мотор не работает. Семь кроватей. Матрацы в коленкоровом переплёте. Ни простыней, ни наволочек, ни подушек. Возле печки – лёд…

До следующей столовой 200 км…

Нолучу – здесь свежий горячий хлеб замораживают, и он всю зиму не черствеет. Угостили мёрзлым солёным хариусом.

Седой мужчина рассказал историю своего поседения. Геологический отряд остался без продуктов. Якуты то ли не догнали, то ли потеряли их. Уже пошёл снег. Ягоды накрыл. Неделя прошла. Все отощали. Начальник отряда: «Всё равно погибнем. Давайте съедим одного». Кинули жребий. Достался он рассказчику. На следующее утро повели его. Наставили карабин. И в это время появилась якутская упряжка. Он упал, как подкошенный. И поседел…

За две сотни километров до финиша мои дорожные записи оборвались. Поскольку записи делал на коротких стоянках, а то даже в пути, то некоторые важные события остались вне моего дневника. Но они врезались мне в память, и забыть их невозможно. Я испытал страх. Скорее даже не страх, а панику.

В дороге, на второй день, я почувствовал, что правый низ моего живота «горит». Я еле терпел этот «пожар», надеясь, что всё рассосётся. Но не рассасывалось. Это внезапное воспаление всё сильнее и сильнее давило на живот и на мозги. Неужели приступ аппендицита? А почему бы и нет – ведь у моей мамы вырезали аппендикс, причём в довольно солидном возрасте. До ближайшего аэропорта, то есть до конца моей поездки, несколько дней ходу. Можно и перитонит получить. Другой вариант – добраться до метеостанции, и оттуда по радио вызвать вертолёт. Но даже до метеостанции ещё два дня тащиться. Если не будет помех.

Жар стал распространяться по всему телу. Я запаниковал. А паника усиливает боль, ухудшает общее состояние. Но Анатолию жаловаться не стал. Он же ради меня не повернёт назад и не рванёт быстрее. Мы не на скоростной трассе. Зачем же отягощать его своей проблемой? Решил молча терпеть, по крайней мере, до ночлега. Было и страшно за последствия, и стыдно за то, что так подвёл водителей, добавив им заботу.

Долго ехали по реке. Дорога монотонная. Анатолий стал засыпать. Я будил его, он успокаивал: «Да не сплю я». И снова клевал носом, закрывал глаза, доверяя «ермачку» самому выбирать путь. Конечно, мы не на городской трассе, встречных-поперечных нет. Колёса катят в ледяном ложе строго вперёд, как по рельсам. Ну, а если «Урал» проявит норов и выскочит на снежную целину, да врежется во что-нибудь?..

– Ты пить не хочешь? – вдруг очнулся от долгого молчания и сонного состояния мой «таксист». – Там под тобой ящик с молоком. Достань пару баночек.

В ящике было десятка два банок с концентрированным молоком. Тогда оно продавалось не в меньшем количестве, чем сгущённое. И было заменой нормального жидкого молока, которое купить было всегда проблемой – всегда и везде. Я достал в бардачке нож, проткнул дырочки. Проглотил этот специфический напиток, и – о, чудо! – вскоре молоко затушило пожар в животе. Значит, с печенью всё в порядке, обострился холецистит!

Меня дважды – дома у Анатолия и потом в столовой Тёплого Ключа – накормили острейшим борщом. Пришлось питаться тем, что в обычной жизни я не употреблял, к тому же в таком количестве. Вот мой желчный пузырь и восстал.

В другой раз подлый холодок овладел моей душой и головой, когда мы в горах, на прижиме встретились с трактором, который тащил короб для сена таких размеров, что мы, пытаясь разойтись, чуть не свалились под откос. Как я уже упомянул в походном дневнике, трактор залез на скалу, но, тем не менее, «Уралам» пришлось сдвигаться в сторону реки. Меня высадили из кабины, и я с ужасом наблюдал, как правые колёса машин оказывались за пределами дорожного полотна и едва удерживались на кустарниках, на стланике. Было непонятно, как машины не сползли в долину. Если бы завалился хотя бы один «Урал», мы надолго застряли бы здесь, в сотнях километрах от цивилизации, на пятидесятиградусном морозе. С непонятными последствиями.

В предпоследний день нашего движения на одном «Урале» забарахлил редуктор, что-то в нём заклинило. Машины съехали с дороги, благо этот участок пролегал по руслу широкой реки. Парни залегли под машину. Втроём поддерживая редуктор, который весит почти сотню килограммов, они с большим трудом, чертыхаясь и вспоминая всех святых и изготовителей этой техники, отвернули болты, сняли какую-то шестерёнку, чтобы редуктор был отключён от трансмиссии, и снова прикрепили его к брюху грузовика. Всё этот делалось без рукавиц! На операцию ушло минут сорок.

Как я понял, этот редуктор передавал тяговое усилие на одну из пар задних колёс. Подраненный грузовик ослабел и теперь не мог тянуть прицеп, его прикрепили к машине Анатолия. Теперь наш караван двигался ещё медленнее.

Когда закончилась трасса зимника по льду Адычи, надо было подняться на коренной берег. Дорогой этот участок не назовёшь. Просто заезженный снежный склон. И очень длинный. Высокопроходимые «Уралы» обычно преодолевали его. Иначе бы и не ездили здесь! Однако в нашей автоколонне один грузовик – подранок, а другой с двумя прицепами. Они не потянут вверх.

Тот «Урал», что здоров и с одним прицепом, забрался наверх метров на сто. Прикрепили его тросом к лиственнице. От его лебёдки протянули трос до подранка, зацепили, и тот поднялся. Потом на ту же высоту вытащили и машину Анатолия. И так в несколько приёмов все три машины оказались на вполне нормальной (впервые после Тёплого Ключа) дороге.

Водители в первую очередь добрались до автобазы в Эге-Хая, чтобы ремонтироваться – ведь им предстояло преодолевать ещё тысячу с лишним километров пути – по горным и тундровым местам. А я отправился в гостиницу, чтобы на следующий день через Батагай улететь в Якутск…

Да, а причём тут Эдит Пиаф? Эта великая французская певица проехала со мной в кабине «Урала» весь путь от берега Алдана до центра Верхоянского района. Не лично, конечно, а в граммофонной записи. Её песни в те годы были чрезвычайно популярны, а потому пластинки – в дефиците. Достать было трудно. Когда в Хандыге увидел, что это Пиаф, даже не поверил. Но обожгла мысль при покупке: смогу ли я довезти «Воробышка» по зимнику в целости и сохранности? И всё же рискнул. Довёз.

После этого путешествия Эдит Пиаф своим неповторимым гортанным пением всегда напоминает мне о зимнике, о тех, кто в жуткую стужу преодолевает Верхоянский хребет, и о тех, кто скудными техническими средствами пытается обеспечить проезд, и о тех, кто в зимовьях и прочих таёжных «гостиницах» («бичарнях»!) хранит тепло…

Вспоминаются цифры, которые мне сообщил начальник Хандыгской автобазы: до Кулара – полторы тысячи километров, до Депутатского, центра оловодобычи, – ещё дальше. По зимникам автомобилисты в тот сезон должны были доставить в северные районы несколько тысяч тонн грузов.

Плюс к этому добавлю: многое доставляли в эти северные районы по воздуху. Однажды я летел из Москвы в Якутию на грузовом самолёте «Ан-12», который был загружен… яйцами. Доставляли их в Депутатский! Золотые яички…

Такое дорогостоящее и негарантированное снабжение не могло не сказаться на неэкономичности добычи золота и олова в тех отдалённых местах. И, когда наступили рыночные отношения, это, в конечном итоге, привело к закрытию многих северных приисков.

«Слышишь, время гудит – БАМ…»

В ноябре 1974 года секретарь Якутского обкома Компартии по строительным делам Валентин Суханов пригласил меня к себе в кабинет и торжествующе показал исторический документ: решение Москвы о строительстве БАМа с ответвлением железной дороги в сторону Якутии, об освоении Нерюнгринского угольного месторождения, строительстве там города и других чрезвычайно важных для автономной республики объектов. А прокомментировал коротко: «Теперь есть где развернуться. В том числе и газете». Поскольку я в редакции возглавлял отдел промышленности и строительства, то стало понятно, что Родина, точнее Якутия, ждёт от нашей газеты и лично от меня особых творческих усилий.

До сих пор нет-нет да возникают споры: а надо ли было стране тратить колоссальные средства на строительство БАМа, которая долгие годы после её прокладки так и не была задействована в достаточной мере и затраты не окупались?

Многострадальная эта магистраль. О том, чтобы проложить железную дорогу до Северо-Востока нашей страны и даже до американского континента, прозорливые люди говорили ещё более века назад. В советское время даже построили часть магистрали. Но закончить помешала Вторая мировая война. А когда гитлеровские полчища взяли в клещи Сталинград, с БАМа сняли рельсы и с их помощью проложили рокаду по льду Волги, что помогло улучшить снабжение наших войск, оставшихся на правом берегу реки.

В 1970-е годы публично отрицать надобность в прокладке дублёра Транссиба было невозможно. Решению высшей советской власти противоречить – всё равно, что приговорить себя к антисоветизму со всеми вытекающими последствиями. А вот для объяснения пользы привлекались весьма влиятельные силы.

Военно-стратегический довод: БАМ нужен, потому что Транссиб проходит слишком близко к границе с Китаем, следовательно уязвим в случае военного конфликта с могущественным соседом, и Дальний Восток окажется отрезанным от страны.

Экономический довод: новая магистраль короче, вдоль неё разведаны многие полезные ископаемые и только ждут развития транспорта. После строительства БАМа здесь появятся новые территориально-промышленные комплексы, твердил весьма влиятельный в ту пору академик Абел Аганбегян. Страна получит дополнительный стимул для развития экономики.

Это поможет и в решении социальных проблем, утверждали специалисты. Сюда приедут тысячи новосёлов, которые не только поспособствуют дальнейшему освоению малозаселённого края, но и себе – здесь можно быстрее сделать карьеру, больше заработать, а кому повезёт с работой после завершения стройки, – и улучшить жилищные условия.

И снова, как в хрущёвские времена освоения целины, в поездах зазвучала песня Эдмунда Иодковского и Вано Мурадели «Едем мы, друзья!»:

На БАМ я отправился вскоре после высадки первых строительных отрядов на территории Якутии. Здесь прокладывали не собственно эту магистраль, а ответвление от неё в сторону Якутска. Как ждала эту дорогу автономная республика! Как она опекала её! Насколько это было в её силах, поскольку стройка-то общесоюзная. Деньги шли из Москвы, всё начальство и все кардинальные решения – оттуда же, из союзных министерств.

Нагорный, Беркакит, Золотинка – это названия уже существовавших населённых пунктов и строившихся станций на территории Якутии. Строили их «комсомольцы-добровольцы» со всей страны. В кавычки взял – потому что приехали не только юноши и девушки, но и люди преклонного возраста. Прибыли со всей страны. И ещё одно существенное замечание: на якутском направлении БАМа ни военных строителей, ни зэков не привлекали. Насколько я знаю, они в основном были на участке восточнее Тынды.

На БАМе родилась поговорка: бог создал Сочи, а чёрт – Сковородино и Могочи. А ведь станции Транссиба Сковородино и Могочи (Могоча) намного южнее Южной Якутии, которая хотя не Крайний Север, не Оймяконье, не побережье Ледовитого океана, но и она с довольно суровым климатом.

С первым отрядом на якутском направлении всесоюзной ударной стройки, как и полагалось, прибыли посланцы комсомола Якутии. Их торжественно провожали из Якутска. Они прибыли зимой, разгребали дорогу себе и следующим строителям – по пояс в снегу. Кто-то из них уже был строителем с опытом, кто-то только начинал свой трудовой путь, после школы.

Большинство бамовцев собирались в группы у себя на родине, заранее формируя бригады. Орловские, белорусские, ивановские… Соответственно и первые улицы получили такие же географические названия. И эти бригады, как правило, были более спаянными и более подготовленными. Но приезжали и отдельные семейные пары и даже поодиночке.

Мой сосед по гостинице Сергей – молдаванин. Но сюда приехал устраиваться из Тынды. Железнодорожник. Водил тепловозы. На столе книга по эксплуатации подвижного состава на железных дорогах страны. А учится на юридическом факультете Иркутского университета. Его назначили бригадиром лесорубов…

Когда я ехал в местном автобусе, попутчик Юрий Новохатский охотно рассказывал о себе.

– Вот экстру [водку] везу. Надоело пить древесный спирт, а тем более – одеколон.

Работал в Певеке, в Охотске, на Чёрном и Азовском морях. Приехал с Белгородчины. Имеет права капитана маломерного флота. Служил на Дальнем Востоке. Дослужился до боцмана. Тонул: когда якорь спасал, когда нетрезвый прыгал в лодку и свалился за борт…

– С семьёй – осечка. Затем – второй раз. Потому и приехал сюда. Жизни конец. Нужно ли начинать жизнь в сорок три года?

К здешним строительным делам относится не романтически:

– Комсомольцы понастроили, а мы исправляем. На гитаре бренчать – одно, а строить – другое. Нет, я не озлоблен. Просто выговариваюсь. Если бы до Невера ехали, я б вам всю жизнь свою рассказал: книжку бы написали. Ну, если не книжку, то повесть получилась бы… Котельную за месяц построили, а потом два месяца без дела сидели. Ещё бы могли две котельные поставить… Почему общежития без тёплых туалетов? На Чукотке давно научились как следует строить. А здесь что – нельзя? Можно. Мне-то что, я на три года. Отработал и махну отсюда. Мне всё равно… Хватит, надоело скитаться. Надо тихо пожить, не торопясь. Надоело всё бегом да скачком… Впрочем, долго не смогу тихо-то. Привык ведь к такой жизни…

Такие вот незаметные герои трассы. Но было много заметных – на всю страну. Ставили рекорды проложенных метров, рапортовали о построенных придорожных объектах…

Внимание СМИ к строительству БАМа было настолько большим, что редакции главных газет всех шести регионов, по которым проходила магистраль, делали совместные выпуски. В подготовке единого для всех газет вкладыша-разворота участвовали журналисты Якутии, Бурятии, Иркутской и Читинской областей, Хабаровского и Приморского краёв. Это было, на мой взгляд, чистой агиткой. Хорошо, что от нашей газеты участвовал собкор по Южной Якутии и мне не пришлось «рапортовать». Мне кажется, гораздо интереснее были книжки о стройке, которые готовило Якутское книжное издательство. И не потому, что я в них публиковался. Просто они были более человечными, не столь примитивно-плакатными.

Интерес проявляли и зарубежные журналисты. Но им по стране не слишком-то позволялось шастать, надо было каждый раз согласовывать маршрут, а наши органы догляда не всегда им это позволяли. Но однажды в Южную Якутию централизованно привезли полтора десятка акул пера, представлявших СМИ буржуазных стран. Вероятно, сюда приезжали и представители «стран народной демократии» или западные журналисты из коммунистической прессы, но я с ними не имел контактов и их публикации не видел. А вот с «врагами социализма» довелось вместе побывать в Нерюнгри и на строящихся железнодорожных станциях.

Это была не моя прихоть вклиниться в эту группу. При всём желании меня бы не допустили до контакта с «буржуазными писаками» без соизволения спецслужб. Чекисты сами попросили редакцию прикомандировать меня. Они очень волновались, что всё пойдёт бесконтрольно и понапишут чёрт-те что. В чём была моя задача как временного подкрышника? Простая – помочь получить залётным гостям «правдивую информацию». А что для этого нужно? Правильно: замалчивание.

Журналистам повезло: они хотели познакомиться с будущим угольным предприятием, и они увидели гигантское обнажение прекрасного коксующегося угля. Он интересовал не только советские предприятия, но и зарубежные, скажем японские. Гости стояли перед этой стеной, как заворожённые – сплошной пласт порядка двадцати метров! Щёлкали фотоаппаратами, восклицали, не сдерживая эмоций. Да и я был ошарашен, ведь когда я ранее приезжал сюда, пласт ещё был закрыт от человеческих глаз. А там, где потом основали новый город Нерюнгри, стояли нетронутая тайга, скалы вокруг и символические колышки: «Здесь будет город!».

Но им не повезло. Главным информатором о том, как идёт освоение территории и налаживается здешняя жизнь, должен был быть руководитель местного исполкома совета. Но председатель Михаил Кочнев отсутствовал (его вообще не было в районе). Я раньше встречался с ним. Очень интересный, энергичный человек, хороший рассказчик.

Человек, его замещавший, выглядел некомпетентным, смешным и даже глупым. К тому же он, вероятно, был напуган предупреждением чекистов, чтобы ничего лишнего не ляпнул. Ему задают самый обычный вопрос: расскажите о ваших проблемах?

– У нас проблем нет…

Все рассмеялись. Ведь они – «зубры», уже не первый год в СССР, всё про нашу страну знают не из публикаций в газете «Правда» и уже владели русским языком. Корреспондентка агентства Ассошиэйтед Пресс стала ему втолковывать, что вот и в США, когда осваивали Аляску, было очень много проблем: с жильём, с криминалом, с женским трудом и т. д.

– Но мы их решаем, – быстро сориентировался человек за начальственным столом.

Было стыдно за него, за Якутию, за страну…

Зарубежные коллеги знали, кто я. Правда, они сначала меня сторонились, видимо, полагая, что я не журналист, а элементарная подсадная утка. Но, пока мы ехали в автобусе, я стал им рассказывать о реальных проблемах. И на все вопросы отвечал достаточно компетентно и точно, цифрами и фактами. Они поспешно записывали за мной. А потом благодарили меня за «ценную информацию». Хотя то, что я рассказал, было известно каждому читателю «Социалистической Якутии», никакого секрета «врагу» я не выдал.

Как прореагировали чекисты на мою дорожную лекцию, не знаю. Но потом, когда мы приехали в посёлок строителей Беркакит, они мне на ушко шепнули, чтобы я оградил гостей от «провокаций». Под этим они понимали то, чтобы журналисты не совали нос, куда не следует. Я усмехнулся наивности стражей социалистического порядка, привыкшие командовать отечественными журналистами. Зачем же тогда иностранцев привезли в такую даль? Всех их разделили на маленькие группки по три-четыре человека, дали сопровождающих – вероятно, каких-то местных стойких партийцев, функционеров, возможно и здешних журналистов, но я никого из них не знал.

На мою гидовскую долю достались американские журналисты, причём с одним из них – Крейгом Уитни (кажется, он из газеты «Нью-Йорк таймс») – мы были знакомы, он приезжал в Якутск зимой, чтобы рассказать своим читателям о жестоких сибирских морозах и о том, как местные люди выживают. Я действительно хотел помочь зарубежным коллегам в контакте со здешними жителями, которых, не сомневаюсь, заранее предупредили. Полагаю, что не желательных персон (асоциальный элемент и критиканов) изолировали. Я предоставил полную свободу выбора: заходите в любое жильё. Они выбрали деревянный вагончик. Там жила семейная пара, встретила очень тепло. Предпенсионного возраста. Приехали откуда-то с юга. Да, подзаработать деньжат, да и на мир посмотреть, когда-то ещё удастся в такой экзотический край приехать. Очень милые люди. Не помню, кем они работали. Какие-то простые работяги. На жильё не жаловались, хотя даже им двоим было тесновато в этой конуре.

Я в разговоре был двусторонним переводчиком. Всё-таки иностранцы не так уж здорово знали наш язык и нашу непутёвую бытовую жизнь, чтобы с ходу всё понимать. Переспрашивали, уточняли сказанное бамовцами. Да и те иногда оказывались в тупике от обычных вопросов западных журналистов. Это ведь не советские, которые в основном интересовались трудовыми достижениями…

Наша прогулка закончилась благополучно. А вот для корреспондента журнала «Бизнес-уик» – скандалом. Очень настырный был журналист. И самый агрессивный к Советам. Решил он расследовать, как в таком маленьком посёлке, где живут преимущественно мужики, обстоит дело с… проституцией. Полез в комнату, где как раз жили женщины. Стал напрямую, по-западному, то ли задавать вопросы, то ли приставать с неприличными предложениями. Наши советские оскорбились, они же не какие-то продажные. Возник шум. Тут подоспели мужички и повоспитали чужестранца, чтобы не совал свой буржуазный нос в нашу чистую, без проституции, и светлую, как наше будущее, жизнь…

Не знаю, заметили ли иностранцы одно из примечательных отличий бамовской территории: там было гораздо лучше с ширпотребом. В бамовских магазинах можно было свободно купить зарубежные товары: обувь, одежду, парфюмерию, бижутерию… Европейские и даже японские. Советская власть не пожалела валюту, чтобы и этим тоже (помимо патриотических песен и всенародного признания героизма строителей) привлечь сюда добровольцев и закрепить их здесь как можно дольше. Даже право на покупку автомобиля можно было заработать гораздо быстрее. Именно – право, так как накопить деньги на новую машину даже на БАМе для большинства было маловероятно.

«Герой БАМа» исключён из КПСС…

Ездил я на БАМ не только показать ход строительных работ, прокатиться на тепловозе по новым, ещё некачественно уложенным рельсам, но и разбираться с конфликтной ситуацией. Редактор Олег Якимов вручил мне письмо бамовцев, которое они направили в «Комсомольскую правду». Там, почему-то не захотели копаться в грязной истории. Возможно, по идейным соображениям: ведь БАМ – Всесоюзная ударная комсомольская стройка, на которой люди проявляют героизм, и на этом главная молодёжная газета страны должна воспитывать подрастающее поколение, а тут – чернуха. И «Комсомолка» переправила жалобу в Якутск, из обкома – к нам в редакцию, Якимов – мне.

Юрий Николаев, на которого жаловались, не ординарная личность – начальник строительно-монтажного поезда (СМП), первого на якутской земле. Он уже засветился в хвалебных репортажах центральной прессы. Его назначал и поддерживал лично начальник Главбамстроя. По крайней мере, так представлялся этот «герой».

К сожалению, у меня не сохранился номер газеты с моим материалом, но информации в записных книжках – не то что на повесть, а на роман хватит.

Первая наша встреча происходила у него дома, в Нагорном. Это – самый южный посёлок Якутии на дороге, связывающей республику с Транссибом и БАМом.

Для пионеров освоения новой территории жилищные условия начальника СМП-677 Юрия Николаева выглядели весьма комфортными. Это не примитивные вагончики первопроходцев.

Три комнаты. Кухня. Санузел, очень просторный, совмещённый. В гостиной все стены отделаны деревом: внизу – шкафы с фанерными дверками, вверху – стеллажи для книг. На них также – коллекция камней, друза, рога лося. Рядом – рога оленя. Выжженные и вырезанные на дереве и фанере различные картинки. На одной из них – оленья повозка: два оленя и на санях погонщик (каюр) с длинной палкой. Камин. «Собственной конструкции», – похвастался хозяин. Бра. Кресла. Журнальный столик. Миниатюрный обеденный стол.

Под дерево отделываются и другие комнаты…

Подошла пятилетняя дочурка Наташа.

– Вам какая кукла больше нравится? – Показывает новую, чистенькую, и старую, уже замызганную. – Папа, а зачем дядю заставляешь пить, ему же нельзя.

Когда Николаев предложил водку, я отказался: «при исполнении». Закуска редкостная для БАМа: мандарины, очень вкусные яблоки… Милая девочка, если бы ты знала, с какой нехорошей целью пришёл этот чужой дядя в гости к твоему папе и какие будут последствия этого визита?

Хозяин насторожённо рассказывал о себе, о своих трудовых свершениях на «стройке века» и грандиозных планах. Он как бы прощупывал: кто ты, пришелец, зачем ты здесь, насколько ты посвящён в наши внутренние дела, ты мне друг или враг? И я, понимая, что передо мной чрезвычайно изворотливый человек, не торопился раскрыть свои карты, не намекнул о письме в «Комсомолку» (он сам о нём заговорил), не ссылался на жалобы его подопечных. До встречи с ним старался поднабрать побольше общих впечатлений, мнений широкого круга людей, вовлечённых в принципиальный конфликт. И составить психологический портрет этого начальника: может, он так сильно радеет за успех строительства, что лишь слегка перегнул палку, и на него возводят напраслину?

По своему проекту, на свой страх и риск, рассказывает Николаев, он строит гостиницу, трёхэтажный клуб с пивбаром и «кают-кампанией». Сам балки рассчитал. ПТО (производственно-технический отдел) чертежи подготовил. В общежитии решили установить хорошие умывальники – отдельно это отметил, как заботу о людях.

– Всё было нормально. Один дед приехал из МПС, посмотрел. Здесь сказал: «Молодцы». А в Москве на коллегии заявил: «Вы знаете, что он задумал? Чтоб парни пиво пили, чтоб клуб был трёхэтажным… Народный контроль на него надо напустить… Что это он себе позволяет? Ему деньги дали на строительство железной дороги, а он куда их тратит? Мы найдём на тебя управу». И теперь у меня руки опустились… Да ещё письмо в «Комсомольскую правду». Сто сорок подписей: нет удобств в общежитиях. В МПС подумают, что это я организовал.

Представил себя защитником трудящихся перед министерством…

– Чиряев [первый секретарь Якутского обкома КПСС] благодарил меня за такое строительство, за культуру, за сохранение леса между домами… С начальником главка [Главбамстрой] ещё в Москве разговаривали: «Ну, как ты себе представляешь БАМ?» – «Прежде всего – высокая культура». – «И я также думаю…» – «Дайте трест или СМП – сделаю примером культуры». И сейчас здесь делается хоть сотая доля настоящей культуры, но делается…

Упоминание контактов с высокими чинами – непременный аргумент Хлестакова, подумал я тогда…

– С Басанцом [ответственный партработник в Якутске] в одном одесском вузе учились. Ну, он сидит где-то в обкоме. А я где? Я – на БАМе! Это звучит гордо, чёрт возьми… Якутский отряд – молодцы. Они не поддаются ни на какие провокации. Молча работают…

Молча – это хорошо, это правильно, это так, как надо начальнику, лидеру, который ведёт их вперёд, к трудовым победам.

– Моим пацанам нужна вера в то, что они героическое дело совершают, что они – герои. Приезжали якутские писатели. Они им в глаза с трибуны: вы же герои! И мои басурманы начинают думать: мы ведь и правда герои. Проступок кто совершил, я ему: ты же позоришь БАМ, а наш Нагорный – самый лучший посёлок. Не позорь его. Мы выгнали человек десять пьяниц, что не хотели работать. Но никто ещё не убегал за время моей работы в СМП…

На мой вопрос, как оказался на БАМе, Николаев ответил патетически:

– В Одессе возглавлял отдел строительства и архитектуры при горисполкоме. Занимался морским строительством. Тянула неизвестность этого края. Кого ни спрошу, всякий открещивается: «А сам-то поедешь?» «Поеду!» И назло всем поехал. Когда Травкова сняли, стал начальником СМП…

Это не придуманное мной излияние хозяйственного начальника, это практически стенографическая запись нашего разговора.

А что же происходит за стенами этой уютной квартиры и что думает народ об этом «заботливом» руководителе?

Один из самых последовательных оппонентов Николаева – Владимир Либин, секретарь комсомольской организации и член партбюро. Прибыл из города Иванова, где работал в «Рембыбтехнике» механиком по ремонту пишущих машинок. Здесь – строитель.

– Николаев вначале показался нам энергичным, деловым. Всё правильно говорил. Потом выяснилось: и делает, и строит для себя. Но каждый держит жирный кусок, и боится рот раскрыть. Когда партсобрание объявило ему строгий выговор с занесением в учётную карточку, это развязало многим языки. О недоверии ему теперь заявляют в лицо. Он спросил меня: «Зачем в газету написали? Могли бы и мне сказать». Я ответил: «Чтобы в зубы получить?» Но мы надеялись на его исправление…

Донбасский парень, плотник из передовой бригады Александр Бугаенко не побоялся «рот раскрыть»:

– Да, это я написал письмо в редакцию «Комсомолки», подписалось сто сорок человек. Могли и больше… Николаев зарвался… Не здоровается с людьми, пройдёт и не заметит. Не советуется с рабочими. Перетасовывает кадры, как хочет. Главному энергетику Хильченко выбил зубы. Обмывали «тысячник» – дизель. Пили в вагончике Николаева. Тот спросил: как ты ко мне относишься? Хильченко сказал правду и пострадал… Директору магазина Николаев заявил: «Вы не только не привезли мне эмалированные тазики, но ещё и не оставили их… И ковёр – ко мне!»

– Саша Астахов покритиковал его жену – главного врача, – рассказывает дальше Бугаенко. – Николаев перевёл его из шофёров автоколонны, которая подчиняется СМП, в строительную бригаду. Астахов совсем уехал… В плановом отделе сидит недоучившийся школьник… В общежитиях нет кухонь, газовые плитки не поставлены. А в мехколонне везде есть плитки. Поликлиника холодная. Школа холодная. Клуба нет. Баня временная, то работает, то нет. В мехколонне баня отличная… Потерял он доверие. Ему не место здесь…

Николаев стал дознаваться, кто написал письмо в «КП». Алексей признался.

– Он у нас кем работает? – спросил Николаев кадровика в присутствии Бугаенко.

– Я – плотник и меня не сможете понизить в должности… Тоже будешь зубы выбивать?

Практически все мои собеседники отмечали сумятицу в производственном процессе. Невыполнение плана работ собственными силами и задания по вводу объектов в эксплуатацию. А это лихорадит весь коллектив, влияет не только на моральное состояние строителей, но и на их заработок. Некоторые жаловались мне, что порой получали за месяц буквально считанные рубли.

Начальник участка Василий Еливанов рассказал о своеобразных управленченских методах Николаева:

– Всё делается на окрик, на испуг. При этом полностью отсутствует техническая документация. За день много раз меняет указания… Посадка здания сделана с нарушением всех правил строительного производства. Два дня я не завозил материалы, сопротивлялся… А гостиница сползёт. И не одно сооружение сползёт… Надо прекратить эту самодеятельность. Есть типовые проекты – нет, зачем-то нужно что-то особенное…

Когда я стал просматривать официальные документы, то появились любопытные сведения. Ну, решил человек сменить фамилию Степаненко и стал Николаевым (хотел себя считать не украинцем, а русским?) – это его личное дело. Но почему-то долгое время не сдавал трудовую книжку в СМП, который он возглавил. Три месяца не вставал здесь, в Якутии, на партийный учёт. Потом выяснилось, что записи в трудовой книжке и партийной учётной карточке не совпадают. И вообще трудовой путь Николаева-Степаненко очень витиеватый.

Выпускник Одесского гидротехнического института, почему-то работал в Караганде – на угле, потом в Темир-Тау у металлургов, потом вдруг – литсотрудник одесской газеты «Знамя коммунизма». Поработал в стройконторе и проектном институте, снова – та же газета. Затем пошла чехарда со службой в одесских стройорганизациях. В 1975 году оказался в Тынде. Захотел сделать карьеру на громкой стройке? Романтика потянула? Книжку написать? Ещё в Одессе он увлекался литературным творчеством. «В 1956 году мне было поручено создать литературную студию. Начал печататься в областных, республиканских, союзных газетах. Книга сейчас будет издаваться…». Показал мне публикацию в молодёжном журнале «Смена».

Незадолго до моего приезда на отчётно-выборном партийном собрании СМП, несмотря на возражение представителя райкома, встал и заявил, что он как руководитель должен быть в составе бюро. В связи с тем, что он не состоял на партучёте, но был избран в состав бюро, Алданский райком отметил это нарушение. Выборы признаны недействительными и назначены новые.

Председатель Нагорнинского поссовета Надежда Руденко жаловалась мне, что хотя Николаева избрали депутатом, сессии он не посещал. И вообще никак не реагировал на социальные запросы.

Уже после того, как я побывал в Нагорном и разбирался там в этом конфликте, бюро Алданского райкома исключило Николаева из КПСС «за хулиганский поступок, выразившийся в рукоприкладстве к своим подчинённым с нанесением телесных повреждений. Отрыв от коллектива. Высокомерие и грубость».

Потом, судя по официальной справке, на беседе в обкоме партии он «не дал правильной оценки своим поступкам». На что надеялся? На высоких покровителей в министерстве? На то, что московские журналисты вступятся за него, учитывая его творческие потуги?

Из этой же справки я узнал, что Николаев ещё побил какого-то Ивановского. Мне про это никто не рассказывал. Возможно, это произошло уже после моего отъезда. Я этот факт не проверял, но верю, что такое могло случиться. Уж слишком распустился он в своей вседозволенности. Строители, с кем я беседовал в Нагорном, меня предупредили, чтобы я был осторожнее и в одиночку не ходил. Они не исключали, что может быть провокация. И это чуть не случилось.

Однажды, когда я в вестибюле какого-то общежития разговаривал с очередным «источником информации», сзади меня с улицы в коридор с шумом проскочила группа агрессивных людей во главе с Николаевым. Когда возвращались, я услышал их реплики: «Нет его здесь. А сказали, что корреспондент сюда пошёл? Где его искать?» Искали меня. По наводке. За мной следила николаевская опричнина! Но со спины меня не узнали… Я благоразумно воспользовался предупреждением доброжелателей и заночевал не в гостинице, а в общежитии…

Персональное дело Юрия Николаева добралось до Якутского обкома КПСС. Не стали ограничиваться решением на районном уровне, поскольку он занимал должность, можно сказать, союзной компетенции. Заседание состоялось вскоре после моей публикации. Но ещё до вынесения «приговора» – исключить, снять с должности начальника СМП – в обком пришла «телега» на меня. От Николаева. Он решил нанести превентивный удар и поставить под сомнение все обвинения, которые я выдвинул в своей статье. Хотя я лишь проверял факты.

Об этом письме я узнал только после решения бюро обкома и после проверки этого пасквиля. Редактор Олег Якимов передал мне эту длинную – аж на шестнадцати страницах – кляузу-отмазку. Ничего нового для меня в этом послании не было. Николаев хотел убедить обком в том, что он заботливый и эффективный руководитель, перечислил все свои заслуги. И, конечно же, пожаловался на тех, кто ему мешает работать, своеобразно интерпретируя все конфликтные события: и мордобитие, и противостояние с поссоветом, с партбюро, профсоюзом, комсомолом…

Но из шестнадцати страниц две исчезли. Мне их не показали. Судя по соседнему тексту, там лились какие-то обвинения в мой адрес. Предполагаю, что Николаев пытался показать мою недобросовестность, как журналиста, предвзятость и, возможно, даже аморальность поведения во время командировки в Нагорный. Как потом я узнал, эти две страницы Якимов передал нашему коллеге Эдуарду Рыбаковскому и отправил того в Нагорный для проверки фактов на месте. Тот, судя по всему, ничего предосудительного в моём поведении не нашёл, «дело» против меня закрыли, но две кляузные страницы так мне и не показали.

«Герой БАМа» исчез со «стройки века». И со страниц газет и журналов… Впрочем, может, сидя на одесском берегу, накропал роман о своём «героическом» участии в прокладке далёкой от черноморского комфорта магистрали…

Книжные меридианы и жизненные параллели

Почему после пяти лет работы в московских редакциях я бросил столицу и уехал в Якутию? Я уже стал профессиональным журналистом – чего же боле? Пиши, печатайся, совершенствуй перо, ищи свою нишу, оседлай какую-нибудь популярную, востребованную тему, расширяй круг знакомств с журналистами, редакциями, книжными издательствами… Москва для карьеры, пожалуй, лучшее место в стране.

Нет, не желание подзаработать на северных надбавках подтолкнуло к этому. Главная причина – охота к перемене мест, стремление познавать жизнь в разных её проявлениях – географических и социальных. Отрыв от насиженного места обостряет глаза и уши. Увлекает новизна во всём: в природе, архитектуре, людях, в их говоре и мыслях… А я ведь давно задумал написать книгу. Или даже несколько книг. Якутия – огромнейший, интереснейший край с экстремальными условиями жизни, с конгломератом человеческих судеб – давала мне шанс. И, работая в Якутске, я решил им воспользоваться.

Сначала придумал тему книги для местного издательства. Я встречаюсь с очень разными по профессии людьми – почему бы не рассказать о них подробнее, не в короткой газетной заметке о «трудовой вахте» и прочих производственных «подвигах»? Книжку так и назвал – «Этюды о профессиях». Она документальная. В ней рассказал не только о разных профессиях через судьбы, мнения и оценки конкретных людей, выбравших их, но и об истории той техники, которой они пользовались, – от швейной машинки до компьютера. И сам узнал много интересного, и читателям поведал…

Не могу сказать, что я доволен этой книжкой (над этой темой надо было бы поработать дольше и глубже). К тому же там есть высказывание, с которым теперь я поспорю. В духе времени я утверждал:

…Когда после революции из России началось повальное бегство буржуазной интеллигенции, то за рубежом эту «потерю генов» считали невосполнимой. Однако дети рабочих и крестьян, таланты из народа сумели двинуть вперед нашу науку, культуру, технику невиданными темпами. Отсталая прежде страна теперь одна из самых развитых в мире, с самым крупным отрядом научных кадров.

Я цитирую это не для того, чтобы развенчать себя прежнего (в этом особой нужды нет), а чтобы показать, что вот все эти сентенции – довольно стандартные для того времени, они – зеркало официальной пропаганды.

Почему-то акцентирую, что убегала именно буржуазная интеллигенция. Была ли в той России другая? И почему-то науку и другие сферы потом вперёд двинули «дети рабочих и крестьян». А как же выходец из семьи священнослужителей великий Иван Павлов, а дети купца знаменитый на весь мир генетик Николай Вавилов и президент Академии наук СССР его брат Сергей, а сын учителя и дочери купца Сергей Королёв, а сотни, тысячи других учёных, изобретателей с непролетарским происхождением? При этом, разумеется, можно привести множество примеров, когда дети из бедных семей, даже детдомовцы становились известными деятелями науки и культуры. Но здесь классовый подход к наследственности неуместен.

Ещё одно возражение: царская Россия не была отсталым государством. Да, Первая мировая война нанесла нам большой урон, но до этой вселенской катастрофы наша страна была в десятке самых экономически развитых государств, с высокими темпами развития.

И почему-то мне было невдомёк (опять-таки влияние пропаганды!), что не будь столь массового исхода культурного, самого передового слоя нашего общества, страна добилась бы в своём развитии ещё большего.

Самое печальное следствие многолетнего обеднения генофонда, ухудшения общего культурного развития – невосприятие демократических принципов, вера в успех твёрдого, самодержавного пути развития, согласие жить с веригами всевозможных запретов, поиск духовности не в достижениях культуры и науки, а в церковных канонах, которые склоняют «рабов божьих» к слепому послушанию, к отказу от активного гражданского поведения. И мы с удивлением видим в двадцать первом веке, как, поддержанное даже некоторыми официальными лицами, крепчает мракобесие, отбрасывая нашу великую страну в средневековье, как пытаются нас отдалить от мировой цивилизации…

Но в 1970-е годы я был рад выходу своей первой книжки. Видимо, она понравилась Якутскому издательству, и мне заказали написать о старейшем не горнодобывающем предприятии республики, основанном на базе прежних кустарных промыслов ещё в первой пятилетке, – Якутском кожевенном комбинате. Вышла она под названием «Мы – кожевники». Более привлекательное – так и не придумалось. Хотя можно было бы поиграть на использовании названий: или неординарного сырья для этого производства, или редких профессий, или экзотической кожевенно-меховой продукции.

Удивительное открытие ожидало меня, когда я изучал историю предприятия. Одним из директоров комбината был будущий писатель Франц Таурин. Не очень известный, но всё же – писатель. На выход моей книжки он никак не отреагировал. Он тогда уже жил в Москве. Может, не знал, что вышла такая книга? И никто не сообщил ему из Якутска? Или что-то в моём тексте ему не понравилось, обидело? Сам я не проявил инициативы встретиться с ним, подарить книгу, поговорить о прошлом.

Может, ему было неприятно ворошить прошлое?

Директором кожкомбината он стал довольно молодым – в тридцать лет. Шла война. Не знаю почему, но на фронт его не забрали. Наверно, дали бронь, чтобы сохранить партийца для укрепления кадров. Ветеран комбината Резван Юлборисов рассказывал мне, что сначала Таурин сменил его на должности начальника цеха. Юлборисов был опытнейшим кожевником, но не имел технического образования. А Таурин имел, к тому же до приезда в Якутию поработал на аналогичном производстве в Сарапуле. И довольно быстро из цеха его пересадили в директорское кресло. Потом из директорского он перепрыгнул в горкомовское.

Увлёкшись литературной деятельностью, Таурин уехал в Иркутск, где возглавлял многотиражную газету, затем альманах «Ангара». Поднакопив опыт и творческие связи, перебрался в Москву…

И, может, хорошо, что я не встречался с Тауриным? А то бы долго очищался после встречи. Почему? Лучше всего на этот вопрос ответил Александр Твардовский. Вот что он писал о Таурине после разгрома редакции журнала «Новый мир», возглавляемой Александром Трифоновичем:

Политический гений т. Шауры [заведовал отделом культуры в ЦК КПСС] и выше сказался со всей недвусмысленностью в назначении Ф. Таурина членом редколлегии “Н[ового] М[ира]” по разделу прозы (вместо бедного, слабого и больного Дороша, бог ему судья, ‹…› – заодно с Марьямовым согласившегося подписывать № 2, – теперь они будут подписывать до № 7!).

В журнал, который, как я угадал в свое время, подвергался более надуманным, чем вызванным настоящей нуждой нападкам, когда еще нельзя было ему поставить в вину главную вину – Солженицына, – в этот журнал назначается для окончательного искоренения злого духа и окропления углов святой водой тот самый Таурин, который ездил “на акцию” исключения С[олженицына] в Рязань из Союза писателей. Прием безотказный до жути: парня заставили сперва сделать разовое гнусное дело – теперь откажись, попробуй. А парень, м[ожет] б[ыть], и неплохой “по идее”, но уж как попал литначальником, так поделом вору и мука. Впервые встретился я с ним на Ангаре; Иркутск, где он редактировал многотиражку, – однажды я даже пособил ему что-то обработать, заметку какую-то. Потом уж он оказался писателем, выходцем из министерства Якутской АССР, автором двух-трех читанных мною романов – серая провинция, убожество, хотя знание материала было как будто. Сунулся он было в “Н[овый] М[ир]” с какой-то рукописью, но при всем моем благорасположении к нему это было нереально…

Вместе с ним назначен некий Сахнин, жук ‹…›, которого помню по “Красноармейской пр[авде]”, – уже тогда считался жуком ‹…›.

Компания подбирается. Мрак и ужас, по свидетельству С[офьи] Х[анановны] и Архангельской, которые уходят вместе со многими другими.

А. Твардовский, «Рабочие тетради», журнал «Знамя», 2005, № 10.

Тогда я и понятия не имел о зловредной роли Таурина в судьбе «Нового мира», Твардовского, Солженицына, да и, по сути, всей отечественной литературы. Так что судьба избавила меня от знакомства с этой одиозной личностью. Но из песни слова не выкинешь: Таурин возглавлял Якутский кожевенный комбинат в годы войны.

Мне было любопытно познакомиться с весьма специфическим кожевенным делом. А то носишь в якутские морозы шубы, куртки, унты, но не знаешь, какой сложный путь проходят шкуры животных, прежде чем они защитят тебя от жестоких холодов.

Были и другие заказы от издательства, но это, откровенно говоря, уже смахивало на халтуру. Не то, чтобы я халтурно относился к заданию, нет, я старался, но заказы эти не вызывали у меня большого интереса к предлагаемым темам – лишь бы заплатили. Это было приглаживание диссертаций местных учёных до более или менее удобоваримого прочтения массовым читателем, а также куцая книжечка с рассказом об актуальном событии в общественно-политической жизни Якутии – «творческих отчётах трудовых коллективов». Такое новшество в идеологическое дело ввела тогда Компартия. К творчеству вся эта «литература» не имела никакого отношения.

Захотелось пробиться с предложениями в какое-нибудь московское издательство. И тоже получилось. Опять-таки без всякого знакомства. Просто отправил письмо в московское издательство «Мысль», которое выпускало научно-художественную литературу, в том числе географическую.

Предложил издать книгу о путешествии по реке Индигирке. Река не столь известна, как, скажем, Лена или Колыма. Но по реке Лене незадолго до этого совершила плавание экспедиция, в которой приняли участие поэт Евгений Евтушенко и журналист-известинец Леонид Шинкарёв. И едва ли я смог бы что-то принципиально новое привнести в описание этой реки, её окрестностей и обитателей, в познание истории приленского края. Про Колыму давно не писали. Я имею в виду путешественнеческие, а не художественные и документальные книги про ГУЛАГ. А больше про Колыму и писать-то особенно нечего. По крайней мере, я так думал. Про Индигирку тогда современной литературы вообще не было. Для отечественного читателя она – почти терра инкогнито. Хотя все знали про Оймякон – полюс холода Северного полушария Земли. Знали про добычу золота. Про вечную мерзлоту. Ну, прогремело озеро Лабынкыр, в холодных водах которого якобы видели неизвестное науке животное. Остальное – белое пятно.

Оймяконье. Июль 1974 года на «полюсе холода» был очень жарким, но тарын (наледь) сохранится до морозов

Тема заинтересовала. Меня попросили написать три главы будущей книги, которую я сразу же назвал «Оймяконским меридианом». Написал, отослал. Одобрили, заключили со мной договор. Я обещал предоставить рукопись через год. Казалось бы, огромный срок. Но получалось, что ежедневно я должен писать по три страницы текста. Тоже, вроде бы, немного. Но это помимо основной работы – с ежедневной редакционной текучкой, с регулярными командировками по всей колоссальной территории Якутии, которая по площади – это три Франции! А ещё надо было изучить огромное количество источников: старых журналов, книг географов и путешественников, архивы. Всё это переварить и, отойдя от стиля повседневных газетных материалов, подать читателю в более или менее художественной манере, как того требовал жанр. А ещё – семья, маленький ребёнок… В общем, целый год пришлось урезать свои нетворческие желания. Писать книги при штатной редакционной работе – это аскетизм, самопожертвование: ни в гости лишний раз не сходишь, ни в театр, ни в кино…

К тому же надо было накопленные знания про Индигирский край «нанизать» на единое сюжетное построение в виде путешествия. Разработал я и осуществил такой маршрут: из Якутска на путейском судне по Лене и Алдану – до Хандыги, оттуда на грузовике по Магаданской трассе до Оймяконья. Точнее – на грузовиках, поскольку на одном мы свалились с трассы в ручей. Пришлось дальше, до Томтора, ехать на другой машине. Оттуда началось байдарочное путешествие. В одиночку. Не по туристским законам это, но я вынужден был так поступить. Мы собирались сплавляться по Индигирке с устьнерским собкором «Социалистической Якутии». Но из-за отсутствия здесь надёжной связи никак не смогли переговорить. Он на несколько дней опоздал в Томтор. А я не мог нарушать свой график движения и контроля, и стартовал без него.

В Усть-Нере, центре Оймяконского района и золотодобычи, я устроил себе отдых. Тем более что там произошла незапланированная встреча с женой, прилетевшей туда в качестве переводчика с американскими учёными, которые изучали растения холодного края. Далее снова на байдарке – до Момских порогов. Это – «Труба», где неистовая Индигирка прорезает хребет Черского, образуя трудно проходимые участки. Проплыть по «Трубе» или преодолеть хребет по воздуху? Посчитал, что решу на месте, в зависимости от ситуации и рекомендации местных жителей.

Рассказы тех, кто по производственной надобности ранее преодолевал Момские пороги на специально укреплённых плавучих средствах, энтузиазма мне не добавили. Даже беглые заключённые не рисковали здесь спускаться по Индигирке. Свежая информация тоже поубавила мой авантюрный пыл: в то лето в «Трубе» погибло несколько человек, решившихся на отчаянный сплав вниз. К тому же у меня не было шлема. Но главный аргумент-сюрприз преподнесла погода: Индигирка из-за сильных дождей в верховье вспучилась, никакой береговой линии в «Трубе», вероятнее всего, не осталось. И, в случае катастрофы с байдаркой (а это на порогах, где скорость воды достигала тридцати километров час, практически невозможно было бы избежать), негде было бы высадиться на берег, ремонтироваться, зализать раны, да просто погреться, ведь вода в той горной части Индигирки очень холодная. Выдержит ли организм, пока буду бултыхаться в воде до выхода из тридцатикилометровой «Трубы»?

Выбрал благоразумный вариант. До Хонуу, центра Момского района, хребет преодолел по воздуху. Туда, на Полярный круг, ко мне, уже из Якутска, прилетела жена. Однако не весь маршрут мы плыли вместе. Она вернулась в Якутск раньше, а я в заполярном Чокурдахе стал искать варианты для знакомства с белым стерхом, розовой чайкой, жителями древнего поселения – Русское Устье и «Кладбищем мамонтов» на реке Бёрёлёх.

На попутном вертолёте местного рыбзавода меня подбросили до рыбацкого стана в дельте Индигирки. Когда летел над тундрой, видел стерха, но чтобы найти эту редкостную, «краснокнижную» птицу на земле, приблизиться, для этого нужно организовать специально экипированную экспедицию. Да и что ты увидишь? За стерхами интереснее всего наблюдать во время брачных танцев.

Розовые чайки, которые, как воробьи в средней полосе, шастали по помойкам Чокурдаха, накануне моего появления в посёлке исчезли. Они уже начали откочёвывать на север. Это единственная птица, которая улетает на зимовку не в южные края, а ищет открытые водные пространства в Ледовитом океане, где-то ближе к Канаде. Но я «догнал» их на рыбацком стане. Ночью пошёл на соседнее озеро, увидел и стал фотографировать. Ночь-то была полярная – солнечная.

В Чокурдахе случайно познакомился со студентом Дальневосточного университета Сергеем Говорушко. Я летал на вертолёте на так называемый Воронцовский яр: глубокий провал, образовавшийся в результате вытаивания вечномёрзлого грунта. Там работала экспедиционная группа Дальневосточного университета, в том числе и практикант Сергей. В Чокурдах возвращались вместе. По пути я его сагитировал отправиться со мной на «Кладбище мамонтов», а оттуда сплавиться на байдарке до Чокурдаха. И два незнакомца отправились в длительное путешествие. Мы долетели до посёлка Чкалова. Оттуда до «Кладбища мамонтов» лишь километров тридцать вверх по реке Бёрёлёх. Но местный начальник отговорил нас туда подниматься – мамонтовы кости можно было обнаружить и ниже по течению. Что нам и удалось сделать… За пять дней мы проплыли четыре с половиной сотни километров до Чокурдаха.

Такова канва движения по оймяконскому меридиану. В книге ничего не придумано. Ни одного факта. Зато кое о чём я умолчал. Время-то было советское, цензурное.

Так, когда наша автоколонна двигалась по прижимам вдоль Хандыги, водители просвещали меня о том, как строилась эта трасса в тяжелейших горных условиях во времена ГУЛАГа. Пробивали её, конечно, зэки. Недалеко от одного посёлка дорожников устроили мне экскурсию к развалинам бывшего женского лагеря. Отсюда женщинами «снабжали» мужские лагеря, что стояли вдоль этой трассы.

Несколько недель назад, летом 2017 года, я узнал о поразительном совпадении… Меня пригласили в ЦДЛ, где отмечали стодесятилетие со дня рождения Варлама Шаламова. Там представили новые книги, связанные с его именем, в том числе сборник его произведений «О, Север – век и миг!» Про то, что автор «Колымских тетрадей» бывал в Оймяконье, я уже читал. Но в середине 1970-х годов, когда собирал материал для своей книги, я практически ничего не знал о Шаламове. И никто в Оймяконье мне тогда не рассказал, что после освобождения в октябре 1951 года из ГУЛАГа, он работал фельдшером в местечке Куйдусун, что в полутора километрах от Томтора. Сами местные жители не знали? Или боялись рассказывать?

За два года вольной жизни он написал там немало стихотворений, объединённых в «Синей тетради», и этот плодотворный период литературоведы назвали «Болдинской осенью» Шаламова. Прожив в Томторе несколько дней, я не знал, что бродил с фотоаппаратом по тем же улицам и тропам, по которым за два десятилетия до моего путешествия здесь ходил Шаламов, что я отправлял контрольную телеграмму жене из той же почты, которая для писателя была окошком на «Большую землю» и которую он не раз упоминал в своих стихах, что, наконец, я начал своё байдарочное путешествие именно в Куйдусуне…

Варлам Тихонович написал здесь, на оймяконской земле:

Да, он два года добирался отсюда до Москвы. По одним сведениям, ему не разрешили сразу же отправиться в центральные районы страны, по другим – он сам не захотел, опасаясь, что там его снова (в который раз!) возьмут в оборот чекисты. И осмелел отправиться туда лишь после смерти Сталина. Да и то изуверский режим не разрешил ему осесть в столице, писатель поселился в Калининской (ныне Тверская) области…

…Какой радостный шок я испытал, когда увидел свеженапечатанный экземпляр «Оймяконского меридиана»! Причём, не в своих руках. Книга ещё не долетела до Якутска. Знаменитый в те годы врач-путешественник и телеведущий Юрий Сенкевич показал мою книгу в своей передаче «Клуб путешественников». На всю страну! Поводом для показа послужила политическая причина. В кои-то веки престарелый генсек Леонид Брежнев совершил поездку в восточную часть нашей необъятной страны, поскольку партия решила тогда осуществить пророческие слова Михайло Ломоносова, что российское могущество прирастать будет Сибирью.

Однако к политическому решению «родной партии» ни моё желание рассказать о путешествии по Индигирке, ни само содержание моей книги не имело никакого отношения.

И какое удовлетворение за содеянное я ощутил, когда мне из-за рубежа позвонил в Якутск американский писатель, специалист по аномальным явлениям, и предложил немалые по советским меркам деньги за фото чудовища озера Лабынкыр! Правда, в ответ я сам был готов ему предложить ту же сумму, поскольку такого снимка никто никогда так и не сделал.

Вскоре меня пригласили на местном телевидении вести путешественническую передачу «По родной Якутии» – некое подобие передачи Юрия Сенкевича. Но именно – подобие. Киноматериалы о путешествиях по Якутии находил с трудом. Любительское кино тогда ещё не было так развито, как сейчас. Да и с фотоснимками было бедновато. В какой-то степени это компенсировалось живыми рассказами географов, ботаников, геологов, просто любителей путешествий, туристов…

Особняком запомнилась одна передача. Точнее, послесловие к ней. Был моим собеседником знаменитый местный учёный-ботаник, специалист по тундровым растениям Владимир Николаевич Андреев. Его исследования и рекомендации помогали оленеводам, в том числе и зарубежным. В конце нашей беседы перед телекамерой я задал вопрос: как так получилось, что он является почётным гражданином… Аляски? Это же такая неожиданность для советских людей! Он коротко ответил: там охотно пользовались его научными разработками, вот и оценили его вклад таким способом. А после передачи этот огромный, гренадерских параметров человек вдруг сник: «Наверно, я не так ответил? Надо было сказать о заслугах советской науки?» Вот как были закомплексованы советские люди: даже собственные достижения, свой личный полувековой тяжкий труд в арктических условиях этот великолепный учёный готов был оценить, как достижение государства…

…Куда мне плыть в творчестве дальше? Решил продолжить торить книжную тропу в той же географической сфере. Тому же издательству «Мысль» предложил книгу о путешествии по Южной Якутии. Рабочее название новой книги – «Жемчужина БАМа». Воспользовался конъюнктурой? Лишь отчасти, и только в названии – это своего рода завлекалочка для издательства. В те времена издательства все были партийные, все конъюнктурные. Да, и уже началось строительство Байкало-Амурской магистрали. О ней трубили все газеты и телеканалы. Но это просто совпало с моим личным выбором: край тоже в природном и историческом отношении чрезвычайно интересный! Более освоенный и заселённый, чем берега Индигирки, но тоже мало отражённый в современной ненаучной географической литературе.

Я собирался потом поменять это конъюнктурное название, но так ничего лучше и не придумал. Чтобы снизить эффект конъюнктурщины, лишь добавил подзаголовок, подчеркнув, что за обложкой этой книги рассказываю о путешествии, а не о производственных делах…

Проложив творческие маршруты по Восточной и Южной Якутии, я начал осматривать другие части этой необъятной республики. Где бы ещё попутешествовать, чтобы сложился сюжет для очередной книжки?

Безусловно, чрезвычайно интересна западная часть Якутии: и историей освоения, строительством гигантских производственных объектов, новых населённых пунктов, и геологической перспективой, и как место ссылки, и бытом коренного населения, и уникальными природными объектами. Я уже прикидывал маршрут… Но разве не меньший интерес представляет вариант путешествия вдоль побережья Ледовитого океана? Кстати, у меня даже нашлись потенциальные спутники по этому второму варианту – туристы из города Мирного предложили осуществить прибрежное байдарочное плавание… Но, поразмыслив в семейном кругу над нашей дальнейшей судьбой, мы решили вернуться в Москву. Тем более что меня уже несколько месяцев ждала вакансия в московской газете.

Однако Якутия меня надолго околдовала, не отпускала воспоминаниями о ней. Тоска была настолько сильной, что, встретившись в Москве с главным редактором «Социалистической Якутии», я высказал пожелание вернуться. Семья была «за». Но это не осуществилось. Может, это получилось к лучшему: жизнь в стране, и в Якутии в том числе, вскоре круто изменилась. И я оказался в самом центре этих перемен…