По острию лезвия. Нравственно-публицистический очерк. Часть I. Когда всплывают подводные камни (Г. А. Пискарев, 2009)

Прекрасней песни материнской нет

Моя бабушка, неграмотная костромская крестьянка Варвара Ивановна, рассказывала мне в детстве всего одну сказку, которую только и знала, – про горошинку – особь в ее интерпретации сильную, но безоглядную. Пустившая корни в полутемном подвале горошинка эта в собственном стремлении к свету пробивает пол, потолок и крышу дома. Вырвавшись на волю, она стремительно тянется вверх, к солнцу, но лишенная опоры и поддержки себе подобных быстро «израстается» и падает безжизненной плетью на землю.

Еще бабушка знала и пересказывала в назидание притчу о воре-разбойнике, кончающем дни свои на каторге с осознанием ужасающего прозрения, что его погубил… пятачок – никчемная медная монетка, выкранная им незамечено в раннем детстве из отцовского кошелька.

Врезанные, как алмазом, в непорочную душу эти незатейливые вроде бы бабушкины рассказы стали для меня со временем, обретя чуть ли не библейскую концентрацию и глубину философской мысли, своеобразным катехизисом, поистине золотым ключом, гораздо высшей пробы, чем что-либо, в понимании проявлений человеческой сути на пути божественного промысла.

Наверное, нечто подобное произошло, как мне кажется, и с человеком яркой и неординарной судьбы, о котором мне давно хочется рассказать с позиций глубоко заложенной, на генном уровне общечеловеческой морали; с позиций коренных, истинных привязанностей, что предопределяют мотивацию наших праведных поступков и действий.

Мне трудно судить о поре становления моего героя, родившегося в глухом горном ауле, но я представляю, сколь суров и бескомпромиссен должен быть климат взаимоотношений между людьми, где каждый шаг, обеспечивающий удовлетворение жизненных потребностей, сопряжен с риском и нелегким трудом. Но для меня стало поистине открытием, что в тяжелой повседневной работе, в горниле тех испытаний, что выпали на долю народа, частью которого является мой визави, народ этот в основе своей девственно чист и необыкновенно духовен.

В одном из театров страны готовится к постановке пьеса. Есть там такая сцена: горец-старик и молодой паренек, его сын, отдыхают после работы. Ночь, звучит музыка романса на стихи М.Ю. Лермонтова «В небесах торжественно и чудно, спит земля в сиянье голубом». Между сыном и отцом идет неспешная беседа: «Вот видишь, сынок, – говорит старик, – небо над головой. Большое, красивое, недосягаемое. Такое же небо есть и в наших душах». Мальчик настораживается: «А разве мало одного неба – там, наверху?» – «Ах, сын мой, – укоризненно улыбается отец, – да если не будет неба в твоей душе, ты не увидишь его и над головой».

Потрясающе. Кстати, постановку драмы осуществляет ученик гениального Товстоногова, а спонсирует ее тот, кто когда-то с помощью отца, земледельца, открыл для себя святую истину: «Царство Божие – внутри нас»; открыл великую благодать от осознания себя человеком, почитающим предков своих, уходящих корнями к единым прародителям – Адаму и Еве, сотворенных Всевышним, благодать от любви к земле, которую нам оставили в наследство, в надежде, что мы ее сохраним, наши отцы и деды, благодать от чувства не растерянной совести и душевной свободы. И я вижу белоколонный, расписанный золотом дворец, царский Таврический дворец в Санкт-Петербурге, ковровую дорожку к высокой трибуне и человека, вещающего с нее перед собравшимися на международный экономический форум нечто совсем иное, что хотели бы слышать сейчас от него сильные мира сего – он говорит о горькой беде России, что ожидает ее при не продуманном до конца вступлении в ВТО.

Найдутся «эксперты», что назовут поступок сей безрассудным, кое-кто – проявлением особого мужества, сам же оракул – озарением, благодатью, логическим завершением понимания основ бытия, которые разъяснил ему, завещая горы и небо, отец. Разъяснил не на ковровой, а на кремнистой дорожке.

С Абубакаром Алазовичем Арсамаковым – президентом Московского индустриального банка (это о нем веду разговор) свела меня судьба задолго до того, как стал он крупнейшим в нашей стране финансистом. И в этом не вижу ничего удивительного: мы познакомились и сошлись с ним в бытность моей работы в газете «Сельская жизнь» на почве единого социального происхождения – из крестьян, он чеченских, я русских, на почве глубокого уважения к людям, выковавших за свою многовековую историю независимо от национальности и религиозных воззрений такие близкие для всех поведенческие устои. Нет, не зря называла крестьян русская императрица Екатерина Великая первейшими и необходимейшими людьми в государстве, а английский писатель Сомерсет Моэм, положивший немало сил на алтарь изображения судеб представителей общественной элиты, подводя итоги своей многолетней деятельности, признался, что самой замечательной представляется ему жизнь земледельца, который пашет поле и собирает урожай, находя отраду в труде и в досуге, любит, женится, растит детей и умирает – это радости и горести, присущие всему человечеству, это совершенная жизнь в ее совершенном осуществлении.

Мы часто собирались тогда у Бакара в его тесной комнатушке коммунальной квартиры на Шаболовке, где он жил с женой Майей и с двумя ребятишками (вскоре их будет четверо), немножко кутили, много хохмили и без зазрения совести наслаждались кавказским гостеприимством. Что касается меня, так я еще, видимо, инстинктивно чувствовал крепость среды, в которой находился Бакар, крепость, исходящую от поддержки многочисленной надежной родни. Меня подспудно тянуло к этому прочному причалу, меня, к тому времени «изросшегося» на чужой стороне – подобно бабушкиной горошинке. Но заряженный идеями не паритета, как это следовало бы, а приоритета общественного над личным, чем меня в избытке напичкали «сладкозвучные сирены» из Высшей партийной школы при ЦК КПСС, которую неплохо закончил некогда, я все больше и больше забывал о значении первоначального капитала, благодаря коему та же бабушка моя, оставшись вдовой в двадцать восемь лет с четырьмя малолетками на руках, без копейки достроила огромный, с шестью окнами по фасаду, заложенный дедом дом. Помог нравственный или, как говорю я, первоначальный капитал – братская взаимовыручка, великую спасительную роль которой мой друг чеченец усвоил, вероятно, лучше меня.

Хитрее ли был Бакар, или мудрее, не скажу, но догадываюсь, то, что представлялось мне целью (служба призрачному идеалу), для него было, пожалуй, всего лишь средством для достижения реального, ощутимого результата. Догадываюсь, что в этом кроется и некоторая разница в наших менталитетах: нас, русских людей, увлекающихся, что называется, нередко заносит, их – чеченцев, представителей созерцательного Востока, при всей горячности крови и поэтичности натуры, что-то всегда прочно держит на земле. Это сказалось, видимо, и на вере наших народов. Их Мухаммед – пророк, реальный осязаемый человек, наш Христос – Сын Божий, Бог.

С юмором, гениально, тонко, но и любовно отразил своеобразие восточного менталитета Александр Сергеевич Пушкин в незабвенном «Путешествии в Азрум». Помните приветствие одного из пашей, обращенное к Александру Сергеевичу:

– Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются.

Каково, а? Дальше еще лучше. «Выходя из палатки, – пишет Пушкин, – увидел я молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке и с мехом (outré) за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это был брат мой, дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали…»

Вот так-то. Теперь я понимаю, почему Бакар, когда рухнула советская система, которой мы оба, казалось бы, верно служили (он в ту пору – в Госбанке, я в контрольных органах страны), не был раздавлен жерновами реформ. Он сохранил свою Итаку, где иерархия ценностей осталась по-прежнему земной и гуманной: сначала человек, затем семья, потом общество. Он спасся сам, а за ним спаслись другие. Свой путь на предпринимательском поприще он начал по Марксу «в рабочей спецовке»: объединил и капитализировал доходы родного чантийского тейпа, занимавшегося скотоводством и пряжей козьего пуха. Мне же пришлось оплакивать долю оставленной некогда малой родины – костромской деревушки Пилатово. Запоздалым было признание-откровение, выплеснувшееся в печальных стихах:

Нет, что не говорите: водораздел эпох не через фундаментальные катаклизмы все же проходит, а через души людей – обычных, рядовых вершителей и жертв истории. Будем честны и признаем: есть в общих бедах и наша, быть может, невольная вина: колыбельную песню матери мы утопили в идеологических пасторалях. Стало быть, ждут нас, и поделом, на том свете наши покойные родители… с палкой. Такую участь, напророчила, кстати, болгарская прорицательница Ванга создателю пронзительных «Журавлей» – Расулу Гамзатову. Одно утешенье, что побьют нас любящие руки.

Я видел праздник

Возвращаясь к природе великих общественных катаклизмов, размышляя о их внутренней и внешней сути, я порой думаю, что они в какой-то мере похожи на морские отливы – оставляют после себя одну и ту же картину. То, что было только что на плаву и представлялось величественным и несокрушимым, исчезает, уходит вместе с отхлынувшей от берегов водой. И открывается взору то, что было сокрыто, но прочно укоренено на дне водоёма, в илистой, неприглядной, но такой родной почве. Чаще всего это подводные камни, ещё недавно считавшиеся скверной помехой. Как ни парадоксально, но, «всплывая», именно они в первую очередь принимают на себе всю силу и мощь натиска новой реальности, нередко гибнут, оставив заметный, памятный след на лике и в характере обновленного пейзажа.

Таким вот «подводным камнем», а может быть, и столпом в русле бурной – то мелеющей, то полноводной российской действительности, видятся мне деяния Абубакара Арсамакова.

Его не одурачили ни зазывалы-сирены ушедшего времени, ни декларативные постановления первоначального Правительства новой России и такие же Указы Президента о создании «среднего класса». Он видел, как ввергнув в пучину неконтролируемого базарного действа мало что смыслящих в истинно рыночных отношениях наивных граждан, власти и сотой доли не сделали того, что надо было бы дать людям, решившимся взвалить на себя государственную заботу о процветании экономики.

Снова пришлось опереться на нелегкий, но верный «дедовский посох», вспомнить благую истину: кто имеет, тому дано будет. Вкупе с родней, людьми ему близкими Абубакар учреждает финансовую организацию – коммерческий банк, где не зарытые в землю таланы имеют способность быстро расти – при удаче, конечно. Как же решился на это мой друг? Возможно, вспомнил, как после школы поехал в Орджоникидзе поступать в сельскохозяйственный институт и, не пройдя по конкурсу, вернулся домой.

– Ну, как, приняли? – спросил отец.

– Конкурс большой там. Поступить невозможно.

– Невозможно? Значит, никто не поступил?

Это всё, что сказал Алаз, но этого было достаточно, чтобы в следующий раз сын выдержал конкурс. Воспитание… Нас так не учили. Да и правители, когда гробили кондовую российскую деревню, а по сути дела, как и чеченцев, выселяли с насиженных мест, действовали более изощренно: разрушали в русском крестьянине основу основ человеческого бытия – уверенность в себе, в собственных силах.

Банкир, финансист, бизнесмен. Выросшие на классической литературе с определенным уклоном, мы каждого из них соотносим зачастую с героем «Трилогии желаний» американского писателя Теодора Драйзера – Каупервудом. Помните, как наблюдает он в детстве своём жизнь в аквариуме: рыбёшка, что покрупнее, неизменно и безжалостно глотает ту, что помельче. Переняв и применив в обществе эти глотательные инстинкты, Каупервуд становится титаном. Но титаном без души и сердца. А это ведет к трагедии – трагедии американской.

Но есть ведь и русский путь, о котором не очень-то любят распространяться наши же средства разудалой гласности. Это путь Морозова, Мамонтова, Третьякова. Путь накопления и созидания, завещанный евангелистом Лукой. Вот благословенный принцип обретения праведного богатства – богатства не только материального, но и, главным образом, духовного. Наверное, не случайно слова Бог и богатство одно-го-таки корня, а первая монета, как гласит предание, была отчеканена в божьем храме.

Провиденье ли, или врожденно-развитая мудрость, а может, строгое следование заповеди Корана, согласно которой небесам угодны только полные щедроты, водили рукой Бакара, не знаю, но первый солидный спонсорский вклад, окрепнув финансово, он внёс в строительство храма Покрова, воздвигнутого на легендарном Прохоровском поле – Бородинском поле XX века, где в нечеловеческой схватке с гитлеровцами сложили свои отчаянные головушки и многие земляки, родственники Бакара. Здесь, на белгородской земле, открыл он первый филиал Московского индустриального банка, президентом которого стал к тому времени.

Как побеги на молодом здоровом древе, взрастут подобные филиалы затем во многих регионах провинциальной России, инвестируя местную промышленность и сельское хозяйство. Что ж, правило, выведенное Ломоносовым: богатство России Сибирью прирастать будет (в данном случае провинцией), – не утратило значенья и ныне. Лишь бы эта провинция сырьевой не осталась. И захудалой. Но, может, не зря мотается герой моего эссе с тем же белгородским губернатором Е. С. Савченко (в порыве чувств признавшемся, что ему легко и полезно плыть с Арсамаковым на одном корабле) с целью изучения передового опыта и новейших технологий переработки продукции по странам дальнего и ближнего зарубежья. Учиться у кого бы-то ни было не зазорно. Ещё Ключевский, кажется, говорил: перенимать новое у иностранцев в вязании спицами можно и нужно, – образ мыслей вот только менять не стоит.

И, конечно, давно бы пора перестать нам двигаться «обратным путем», что удивляет и удивляло немало людей, далёких нам по менталитету, но в основе своей думающих и порядочных. Я не могу не вспомнить эпизод из повести редактора «Русского богатства» В. Г. Короленко «Без языка». Американский предприниматель и одновременно мэр Диккенсон, беседуя с русским эмигрантом – инженером Ниловым, работающим у него простым рабочим на лесопилке, задаёт вопрос: «Господин Нилов, когда американец приезжает в Россию, он меняет своё среднее положение на лучшие условия у вас?» «Пожалуй», – отвечает Нилов. Мэр чуть ли не потрясен, резюме его беспощадно. «Вы, кажется, идете обратным путём».

Когда-то Макар Посмитный – старейшина советского колхозного движения, узнав, что руководство страны тратит золотой запас на закупку зерна в Америке, воскликнул в сердцах:

– Лучше бы это золото перелили в звёзды Героев Социалистического труда для селян!

Выросшим, сформировавшимся в крестьянской среде, где образом жизни была работа, работа и работа, – нам близок и понятен эмоциональный порыв патриарха. Нам, это, в частности, и Бакару Арсамакову, прекрасно знающему, что производительный эффективный труд был у нас ещё совсем недавно не только делом доблести и геройства, но и прочной основой семейного, общественного воспитания. Не на спекулятивных финансовых барышах расцветают и крепнут в долгосрочной перспективе народы, а в поте лица добывая свой хлеб. Можно себе представить теперь, каково было банкиру-созидателю в обстановке ВэТэОшной безумной продажности и низкопоклонства перед Западом сделать главным партнёром, клиентом банка соотечественника, российского производителя. Надо поистине обладать недюжинной волей, огромным потенциалом патриота и государственника, чтобы начать вкладывать деньги в разорённую нашу промышленность, «оборонку», в некогда славное авиастроение, оплёванное ненавистниками державы, раззявивших рот до ушей на чужой каравай. Действия, скажет кто-то, наверное, донкихотские.

Однако следовало бы знать: создатель книги на все времена, которую по выражению Ф.М. Достоевского, человек не забудет взять на последний суд Божий, Сервантес жил и творил в Испании во времена, когда та претендовала на мировое господство. Что же сгубило эту страну? Неправедное, нетрудовое злато-серебро, поступавшее из Южноамериканских колоний, приведшее к обесцениванию денег, к забросу собственных рудников, к утрате интереса заниматься ремёслами, а главное – к упадку земледелия и скотоводства. Богатсва же, идущие со стороны, шли на содержание огромного чиновничьего аппарата, обогащали лишь короля и его приближённых. Народ вымирал.

Не правда ли, как это близко нашей действительности? Действительности, где всеобщая растащиловка вкупе с безответственностью опрокинули навзничь былые понятия о морали и чести. Но этот разгром и упадок нравов разожгли, что и требовалось ожидать, в непокорной душе Арсамакова не только гнев, но и энергию небывалой силы. Энергию, заставившую его безоглядно, как на амбразуру броситься, – подняться на трибуну в Таврическом дворце, упорно стучаться в чугунные двери высоких инстанций и кабинетов. Не мог, не мог он мириться, видя народ, теряющий веру, учёных мужей, отрицающих знания, богатых людей, забывших о милосердии. Неужели всё доброе, чем веками жил праведный человек, будет растоптано грязными сапогами чистогана и стяжательства – уродами, насильно вскормленными бессовестными временщиками? Возможно ли, чтобы извечные ценности гибли под натиском хоть и липких, но мелкотравчатых идей и помыслов.

И хлестали через край израненной души, как молитва, стихи:

С партией «Возрождение России» мы прилетели на майские праздники на Ставрополье, где влияние Арсамаковского банка особенно велико. Губернатор края Александр Черногоров в модно сшитом бежевом костюме приветствует гостей в банкетном зале гостиницы «Интурист». Среди них Абубакар Арсамаков, он прибыл сюда не с пустыми руками. Мой старый друг, ныне покойный (земля ему пухом) Саид Лорсанукаев, тогда советник председателя Российской Госдумы, взял слово за губернатором:

– Знаменитого Вальтера Скотта богатые современники упрекнули как-то, что вот, мол, он пишет больше о древней старине, временах рыцарства, а почему бы не посвятить свой талант показу характеров современных героев: фабрикантов, банкиров. Знаете, что ответил великий романист? – Люди, посвятившие свою жизнь наживе, не имеют биографии.

Саид обвел взором собравшихся и многозначительно заключил: – «Надеюсь, у вас биография есть!». От дорических колонн зала, увитых цветущими розами, пахнуло теплом. Надежность, уверенность и могучесть отразилась в облике Черногорова. О, какой разговор завязался! О людях, России, Кавказе – «колыбели русской поэзии». Да только ль поэзии? Ведь здесь проходил Великий шелковый путь. В шумном человеческом потоке – котле (кстати, на Ставрополье и сейчас проживает более 129 национальностей) варилось и продолжает вариться великое единение людей, стремящихся к Миру, Труду, Свободе, Братству и Счастью, тому будущему, которое составляет нашу неугасимую мечту, тому грядущему,

Но главное чувство – чувство восторженной радости, начисто стёртое в годы перестроечного беспредела, захлестнуло нас всех, словно чистой живой водой из речки далекого детства, утром, на праздничной демонстрации, Господи, да неужто это не ностальгический сон, а явь – явь сегодняшнего (сегодняшнего) первомайского утра. И вот эти лица – загорелые, улыбающиеся и открытые, это море цветов и транспарантов, славящих Труд, Весну, Первомай – не забытое открыточное видение, а самая настоящая, – не виртуальная реальность. И слова, звучащие с трибуны, эти приветствия трудовому народу, как и некогда, искренни, зазывны и вдохновенны, а не покрыты серой пылью лицемерия, не затасканы, как давно не стиранный носовой платок.

И всё же я глянул на соседа – в глазах слёзы. Не удержался, притронулся к его руке. Не сон. Всё – правда. И этот город Святого креста, и эта бравурная медь труб духового оркестра, и вскинутые вверх мозолистые руки, и голос человека, чьими заботами обрела реальные очертания программа возрождения экономики края: «Вами, такими, как вы, вашим трудом, надеждой и верой будет жить и процветать Россия!»

О, какую же цену заплатили мы, чтобы вновь обрести такого рода к себе обращение, сколько снова пришлось пролить крови и слёз, чтобы очистить от фальши эти слова, чтобы прозвучали они в первозданной своей красоте, высекая гимн в сердце, волнуя до дрожи, вдохновляя и сплачивая в единое целое.

Нас всех охватило неудержимое желание братания от вида воистину феерического зрелища танцев, плясок, показательной гимнастики, того богатства красок, костюмов, музыки, всего того, что лилось здесь непрерывным потоком, выплескивалось в город, разливалось по улицам. Этим потоком были вынесены в город и мы. Плясали лезгинку, пили «добре чарку» с казаками (признаюсь, что самогон), запивали ядреной ногайской шурпой («только из черного барана») украинскую горилку… И вообще, чего мы ни ели, чего мы ни пили. Каких рукомесел ни насмотрелись. Каких добрых слов ни услышали. Вон прохладненцы (они из Кабардино-Балкарии) обнимают прасковейцев: «Не тужите, хлопцы, что виноград побило. У нас – обошлось. Загрузим и ваш винзавод».

Едем в Прикумье. И опять примечательный факт. На конезаводе «Архиповский» по случаю Первомая – конно-спортивные мероприятия – скачки. Первые три приза от председателя Годумы Г. Селезнева и президента Московского индустриального банка А. Арсамакова. Ой, как трудно по-первости выговорить ведущему имя, нет не Геннадия Николаевича, конечно, а Абубакара Алазовича. Но коль так, потренируйся, ведущий, и заяви-ка на остальные заезды тоже Арсамаковские призы. Но их ведь не три, а восемь. И денег в портфеле на такое количество не оказалось. Где хранители банковской казны Владимир Катунин и Валентина Сафонова? Оказалось среди народа, у палаток – пьют с казаками пиво. Выручай, Селезнёв, одалживай.

Вот так гуляли…

И пили тож.

За праздничным столом, который накрыли в столовой пионерского лагеря (здесь таковые сохранены, как и школьные бригады), ломившемся не от «сникерсов» и «хот-догов», а от запечённых карасей, свежей зелени, сочных пельменей, марочных прасковейских вин, губернатор края, побывавший до праздника в хвалёных богатых Штатах, воскликнул:

– Увидели бы всё это американцы – ахнули!

Грешным делом, вспомнил я свою многолетней давности поездку на Ставрополье – к ипатовцам. Они убирали тогда богатейший урожай зерновых. Мой однокашник по МГУ, а тогда помощник первого секретаря крайкома КПСС Иван Зубенко, счел долгом понапутствовать: «Гена, будь аккуратен, народ у нас дюже гостеприимный, мало ли – молва пойдет..». Вот ведь чего боялись.

Эх, как хочу я, чтобы пошла сейчас такая молва о трудолюбивом красивом крае, о всей моей ненаглядной России – божьей слезе, возрождающейся из пепла, самоотверженным трудом детей своих создающей истинные богатства.

РОССИЯ, РУСЬ, храни себя, храни!

Позывные бога

Не мною сказано: когда общество не скреплено разумом, не оживлено чувством, когда в нём нет неподдельной благожелательности и обмена достойными мыслями, что видят большинство его граждан? То ярмарку, то игорный притон, то разбойничий вертеп, то публичный дом.

Можно себе представить, что претерпел мой герой, чеченец по национальности, открывая «дело» своё в центре России – в Москве, когда вовсю систематизировался тезис о чуть ли не наследственной чеченской враждебности к метрополии. И почва для этого была весьма благодатная.

Сказать, что на банк, возглавляемый Арсамаковым, обрушился шквал проверок – ничего не сказать. Наши «правозащитные», ошалевшие от «демократии» СМИ писали и о причастности банка к афёрам, связанных с авизо, и об отмывании денег, и о многом другом – договорились аж до того, что в загородном доме предприимчивого кавказца функционирует лагерь боевиков. Разжигаемое чувство ненависти враждебными силами с обеих сторон обернулось для Бакара крайне печальным исходом – его убивали. Выжил, поверьте, чудом. А вот криминала в финансовых действиях его найдено не было, о чём говорливая наша пресса предпочла умолчать, не огласив результатов проверок даже Счётной палаты.

Как должен был воспринять всё это, о чём думать, стенать человек, переживший чудовищную несправедливость, догадаться не сложно. Но тем труднее вообразить себе то, что предпринял после этого Бакар. В разгар «второй чеченской войны», приехав в Будёновск, где разыгралась трагедия, от которой содрогнулся мир, передав лекарства в местную больницу и возложив венок на могилу павших от нашествия слуг сатаны, он, стоя потом в часовне у Святого креста, вспомнил ни что-то, а библейское изречение: в начале было слово и слово это было Бог.

Стоит ли говорить, что в годы разбойной перестройки истинно божественное слово было забыто начисто. И народ, великий народ, оказавшись в руках бессовестных особей, стал терять свой иконописный образ. «Если бы в армейских штабах и некоторых чеченских аулах побольше читали Льва Толстого, Лермонтова, люди с обеих сторон не бросались бы друг на друга с таким ожесточением». Это реченье Бакара, за которым последовали и не менее значимые дела.

Президент Московского индустриального банка Абубакар Арсамаков стал одним из организаторов культурно-образовательной акции, проводимой совместно с общественно-политическим движением «Россия» и государственным газетно-журнальным объединением «Воскресенье». Десятки тысяч экземпляров художественной, образовательной, прикладной литературы, приобретенные на средства банка, начали поступать на «кровоточащий континент» – в самые горячие регионы Чечни, Дагестана, Ингушетии, Ставропольского края, Ростовской области. Поступок подлинных, а не энтвэшных болельщиков за народ нашёл широкую поддержку у всех, для кого отечество и патриотизм – не есть убежище для негодяев. В акции приняли участие министерства обороны, культуры, образования, внутренних дел России. Около 30 тысяч книг – этих настоящих учебников жизни, пополнили школьные и общественные библиотеки разорённых районов Северного Кавказа. Правда, многие из этих библиотек надо восстанавливать, строить заново. – «Будем строить, – заверил А. Арсамаков, – мы же не Иваны, не помнящие родства».

Просвещение народа…Просвещение любовью, которое в молитвенных текстах напрямую связано со светом. В его функции – разгонять тьму, что равнозначно очищению от греха. Самодержавною рукою сеял просвещение царь Пётр, понимая, что именно с него начинаются все новые дела и реформы. Это внушал, к сожалению, безуспешно, Николаю I Александр Пушкин. Этим занимались, ликвидируя безграмотность, настоящие коммунисты, преуспев на сём поприще в отличие от потуг нынешних «демократов». И что бы там ни было, но правы оказались классики марксизма и ленинизма, заявляя, что любой народ будет жалкой игрушкой в руках злобных сил, пока за хитросплетениями слов, изрыгаемых циничными политиками, не научится видеть интересы враждебных ему групп и классов.

Вольно или невольно, но к этой мысли пришёл и Абубакар Арсамаков, взваливший на плечи свои ещё и обязанности председателя новой общественной организации – «Объединение граждан, вынужденно покинувших Чеченскую Республику».

Хорошо помню атмосферу, витающую на одном из первых конгрессов этого объединения: «Все мы, а чеченцы в первую очередь, за годы великой трагедии стали такими политиками, что не верим уже сами себе, – звучало лейтмотивом в выступлениях собравшихся, – И так будет, пока не усвоим, что война в Чечне – коммерческая война, а организуется она в основном людьми, покинувшими республику. Вон и Масхадов отправил свою семью в Малайзию, а наших детей призывает к «джихаду», толкая их в рай с гранатомётами. Мы – наивные люди, нас – нагло используют. И в том, что творится у нас, – наша вина. Должны же мы это понять и сбросить сами с себя маску фанатизма и терроризма. Всем нам необходимо сделать могучее усилие, чтобы воля и энергия слились воедино, чтобы весь народ жил одной неотвязной мыслью – залечить раны внутри страны, чтобы была Чечня собранной, скромной и работающей – пока не будет восстановлена честь. И пусть все услышат не грохот чеченской войны, а шум от всеобщего усердного труда во имя свободы и благоденствия народа».

Да, такие прозрения дорогого стоят. Как и стремление восстановить правду о своём народе. Этой цели неплохо послужит инициируемое и оплаченное Арсамаковым издание книги «Чеченская история», к которой он сам написал великолепное предисловие. Этому должна была послужить научная конференция, хлопоты по организации и содержанию которой опять же взял на себя Бакар. В ней приняли участие политики, обществоведы, деятели культуры, науки и образования – интеллигенция, в общем. Правда, что и требовалось ожидать, эта непростая публика выдала такой широкий и противоречивый спектр взглядов на проблему, особенно на взаимоотношения Чечни с Россией, что потом академик Гакаев, вызвавшийся подготовить по материалам конференции монографию, просто за голову схватился и ушёл в мир иной, не закончив работы.

Конечно, в каждой национальности много чего намешано. Но всё-таки в душе любого народа есть то главное, благодаря чему он становится узнаваемым, признаваемым, индивидуально значимым и привлекательным. Если для нас, русских, по очень меткому определению Достоевского всепоглощающей чертой является всемирная отзывчивость, то для чеченцев – это честь, стремление оставить после себя добрую память. Они избегают делать то, что по их народному понятию считается стыдом. Странно, но эти благородные характерные свойства особо отметил у ичкерийцев человек, проклятый ими – генерал Ермолов.

Конец ознакомительного фрагмента.