Сон дарил Ермолаю жизнь – полноценную, осмысленную, содержательную. Если наяву был сплошной дискомфорт и какофония, то во сне гармония и счастье. Эту особенность собственного организма Ермолай обнаружил сравнительно недавно. Точнее в тот момент, когда неприятности посыпались на его голову словно из рога изобилия. И чем больше этих самых неприятностей случалось у Лопухова «в миру», тем в большей степени он был награждён за все страдания ночью. Об этой его тайне, естественно никто не знал. Но за сегодняшний день Ермолай пережил столько потрясений и так устал, что ему снилась полная белиберда.
Множество маленьких сопливых младенцев тянуло к нему ручки, и называли папкой. Лопухов, сверкая пятками, удирал от детей, – тщетно. На первый взгляд беспомощные создания, проявляя несвойственную их возрасту прыть, не отставали ни на шаг и трусили рядом. Потом, правда, как по мановению волшебной палочки, младенцы испарились.
Но самое страшное было впереди. Огромное количество женщин ждали от него ребёнка, а некоторые даже двоих. Нашлась и такая, которая заявила, что у неё родится тройня. Неприятная особа, похожая, кстати, на Люську, обвив рукой-удавкой шею Ермолая, немедленно потребовала разделить с нею радость.
И был суд. Молодой судья, в чёрной страшной мантии, по-бычьи глядя на нашкодившего подсудимого, упрямо задавал один и то же вопрос: раскаивается ли он в содеянном? Лопухов считал за благо молчать, но судья прилип как репей и не желал, чтобы вопрос оставался без ответа. В один далеко не прекрасный момент, рассвирепев, судья вдруг гаркнул во всё горло: «Товсь!». И судебные приставы, количеством пять человек, доселе неподвижно сидящие вокруг клетки, в которой томился несчастный узник, вскочили, и, передёрнув затворы, нацедили дула автоматов в лицо Лопухову.
Ермолай понимал, что сломленные, готовые унижаться пред всяким господином рабы, вызывают лишь отвращение. Но всё же решил поступиться на время, своими атавистическими понятиями чести и достоинства. Он упал пред судьёй на колени, и полностью признал вину. Судья как-то быстро успокоился, дал отбой автоматчикам, и удалился в совещательную комнату для вынесения смертного приговора. Через вечность, грозный служитель Фемиды вернулся. На устах его играла зловеще-довольная улыбка. Раскрыв чёрную папочку, мучитель стал зачитывать приговор. Легко, словно играючи манипулировал он юридическими терминами, перечислял огромное количество статей, по которым обвинялся Ермолай, пару раз даже матюгнулся. Наконец, титан юридической мысли чуть замедлил ход речи и провозгласил:
– …восемь часов…
Ермолай подумал, что ослышался. Или может, судья оговорился? Вероятно не восемь часов, а восемь лет. Но переспрашивать постеснялся.
– …восемь часов… – всё никак не хотел униматься судья.
«Когда я освобожусь, мне будет сорок четыре года», – подумал Ермолай и заплакал.
– Я пошла! – сообщил судья женским голосом.
«Трансвестит что ли?» – подумал Ермолай и брезгливо скривился.
Потом на голову хлынул поток ледяной воды. «По-моему в нашей стране запрещены пытки. Или я не в контексте?», – холодея от перспективы быть подвергнутым телесному истязанию, подумал несчастный осуждённый.
Но дальше, больше. Его ударил по лицу один из приставов. Несмотря на то, что сделать хороший замах мешали прутья клетки, удар получился хлёстким и болезненным. Как такое могло случиться? Скорей всего этих Церберов учат издеваться над людьми.
В помещении, которое по предположению Ермолая было залом судебного заседания, явственно запахло табачным дымом. Лопухов никогда сам не курил в закрытых, непроветриваемых помещениях, и другим не позволял. Это был его пунктик. Накопив храбрости, готовясь за строптивость опять получить по морде, он что есть мочи заорал, чтобы приставы не курили. И тогда судья, достал из-под мантии охотничий нарезной карабин Сайга, и с глумливым смехом выстрелил строптивцу в голову.
Никогда ещё Лопухов так не радовался возвращению в этот мир. Увидев родной потолок, он чуть не заплакал от умиления. А во сне то, похоже, плакал по-настоящему. Влага на лице и промокшая насквозь подушка, заставили припомнить стихотворную строчку: «Над вымыслом слезами обольюсь». Ой, до чего точно сказано! Однако, любитель классической поэзии, тут же ощутил дискомфорт. Метнул взгляд на кресло. А там, подмяв под свою, в общем-то, весьма симпатичную попку, сваленную кучей-малой его одежду, развалившись по-хозяйски, курила Алиса.
– Немедленно погаси сигарету! Я сам не курю в доме, и гостям своим не позволяю.
Алиса никак не отреагировала на замечание, и, продолжая пускать дым в потолок, изрекла томно:
– Я бужу тебя уже полчаса. Даже воду холодную лила. Спишь как сурок. Вставай – пора ехать.
Ермолай чуть было не спросил: куда? Но вовремя вспомнил, что по инструкции Елизаветы, они с Алисой сегодня должны ехать в детский дом, и разыскать там бабу Галю.
– Как ты сюда попала? И где Вовка?
– Дверь мне открыл Вова. Потом они с Елизаветой поехали на дачу. Императрица решила, что ребёнка нужно откормить и дать подышать свежим деревенским воздухом.
«Императрица!», – скривился Ермолай, однако признал, что лучшего прозвища для авторитарной старушки не придумаешь. Да и имечко у неё подходящее.
– Как это увезла?! – фальшиво вскричал Ермолай.
Он подумал, что любой добропорядочный папаша, должен именно так возмутиться по поводу произвола в отношении его ребёнка. Впрочем, души в реплику не вложил. То ли ото сна не отошёл, то ли градус чувствования был намного ниже, чем подобало.
– Ой, только не делай вид, что, ты огорчён! – раскусив Лопуховские манипуляции с чувствами, попросила Алиса. – Елизавета позаботится о ребёнке должным образом. И потом, по-моему, они уже подружились.
Лопухов надеялся, что девушка имеет хоть какое-то представление о приличиях, и покинет комнату, дав ему возможность прикрыть грешное тело одеждой. Но Алису, похоже, не волновали такие малозначительные детали как полуголый мужчина, она даже не думала двигаться с места. И Лопухов принужден был надевать штаны под одеялом. Попросить девушку выйти, он почему-то не догадался.
И ему потребовался ещё целый час, для того, чтобы привести себя в относительный порядок. И часа полтора на сборы. Ведь ехать предстояло долго, – по расчётам всезнающей Елизаветы часов пять-шесть. И это только в один конец. И Лопухов методично наполнял огромную дорожную сумку вещами так, словно собирался в экспедицию на Северный полюс. Алиса поторапливала его ежесекундно, вот прямо все нервы истрепала.
Перед дальней дорожкой Ермолай решил побаловать себя водочкой. Не то чтобы очень хотелось выпить, а так, на всякий случай, чтобы форму не потерять. Едва спиртное дошло до мозга, на пьяницу снизошло откровение, смысл которого заключался в том, что жизнь прекрасна и удивительна.
От внимания Алисы не ускользнула резкая перемена настроения у своего напарника, и она догадалась от чего именно, произошла такая метаморфоза. Но это знание она никак не обнаружила, справедливо рассудив, что если сейчас начать ругаться, то они уже вообще никуда не поедут.
И вот, около одиннадцати часов утра, «Москвич 412» с красным от стыда водителем и беспристрастной пассажиркой, забряцав всеми деталями, тронулся в дальнюю дорогу. Попутчики главным образом молчали, и лишь изредка перекидывались краткими репликами. Ермолай воспользовавшись столь благоприятной ситуацией (он не сомневался, что Алиса будет трещать всю дорогу и приставать с глупыми вопросами), решил поразмышлять на досуге о своей неудачно складывающейся жизни. Но отчего-то всё никак не мог сосредоточиться. Покопавшись в чувствованиях, обнаружил, что помехой, как не печально признавать, была девушка сидящая так близко на пассажирском сидении.
Не то чтобы она волновала Ермолая… Вчерашняя эйфория от бурной встречи прошла. Лопухов уже составил своё мужское мнение насчёт Алисы: неуравновешенная истеричка, конечная психопатка. А он всегда сторонился таких женщин.
В мединституте преподаватель по психиатрии, не раз любил говаривать своим студентам: «Бойтесь истеричек! При любой возможности бегите от них!». И как бы спохватившись, добавлял: «Конечно, если общение с данными особами, не будет входить в круг ваших профессиональных обязанностей».
Психиатром Ермолай не стал. В его стоматологический кабинет время от времени наведывались чрезмерно эмоциональные особы, но тот, кто предупреждён – вооружён, и Лопухов всякий раз умело купировал начинающийся припадок.
Так отчего он всё время отвлекался мыслями на Алису? Кстати, он только теперь разглядел, что она сегодня была одета весьма странно. На дворе июль, а эта ненормальная облачилась в чёрные джинсы, чёрную водолазку, а на голове туго повязанная чёрная капроновая косынка. Завершали ансамбль белые кроссовки. Более разумные соплеменницы Алисы, щеголяли в нарядах максимально демонстрирующих их прелести, а она наглухо запаковалась, словно отгородилась от внешнего мира.
– Ты почему так тепло одета? – пробуя открыть окно, чтобы впустить в салон толику свежего воздуха, полюбопытствовал Ермолай.
Алиса не отрывая взгляд от дороги, немного подумав, всё же удосужилась ответить:
– У меня траур.
Ермолай похолодел. Неужели бабуля не открыла правду? Ну и ведьма! Заставляет внучку страдать, причём сознательно.
Лопухов, несмотря на стойкую антипатию к девушке, всё же пожалел её. Тщательно подбирая слова, сообщил, что её возлюбленный жив.
– Я знаю, – спокойно выслушав блеянье Ермолая, ответила Алиса.
– Тогда по какому поводу траур? – вконец растерялся Лопухов.
– Я скорблю по потерянной любви!
«Фу ты, ну ты, пальцы гнуты! Какие мы серьёзные!». Ответ Алисы вызвал в душе Лопухова не только раздражение, но и откровенную злость. Он страстно хотел теперь, поскорее решить проблему с Вовкой, и навсегда распрощаться с неадекватной девицей.
Маленький провинциальный городок Жилкинск, похожий на все населенные пункты, обладающие подобным статусом, встретил путешественников не радостно, но и не агрессивно. Городок просто остался равнодушен к визитерам. Вот если бы они взъехали в провинциальное обиталище на презентабельном автомобиле, то возможно, местные жители и обратили бы хоть какое-то внимание на чужаков. А так, у половины горожан были подобные ретромобили, и потому, колымага непрошеных гостей, вполне органично вписалась в повседневный уличный городской пейзаж Жилкинска.
– Вы не подскажете, как проехать к детскому дому? – обратился Ермолай к молодой женщине с коляской.
Новоиспечённая мамаша, была рада указать незнакомцам дорогу. Ещё бы! В её однообразных буднях, ограниченных лишь интересами ребёнка, появилось хоть какое-то развлечение. Чрезвычайно оживившись, она принялась слишком подробно объяснять, в каком направлении следует двигаться. Лопухов уже перестал вообще что-нибудь понимать, и решил, что быстрее будет доехать по наитию, чем выслушивать подробный отчёт выпавшей из жизни говоруньи.
Вежливо, насколько позволяло готовое лопнуть терпение, он поблагодарил недавнюю роженицу, и «утопил» педаль газа.
Жилкинская администрация, полагая, что асфальтированные дороги непозволительная, да и пожалуй, никчемная роскошь, для малонаселённого муниципального образования, озаботилась лишь тем, чтобы засыпать дорожные рытвины огромными «булыгами».
Ермолай, маневрировал как мог, объезжая «булыги», и зло, от души матерился, жалея, по укоренившейся водительской привычке, управляемое транспортное средство. Нужно ли говорить, что подобная езда не доставляла удовольствия и Алисе.
– Ты можешь не так громко выражать свои эмоции? – попросила девушка.
Что тут скажешь? Он не мог. При всём своём желании не мог тихо материть воров и дебилов.
Справа и слева от «убойной» дороги сплошной стеной, без единого зазора, словно былинные богатыри готовые противостоять в любой момент, вражескому натиску, наплывая друг на друга крышами, стояли, свыкшиеся со своим архитектурным убожеством, жилые дома. Каменные, двух-трёх этажные постройки девятнадцатого века, мешались с развалюхами, от которых за версту несло нищетой и человеческим отчаянием. Кое-где встречалось и благоустроенные строения. Однако таких домов Ермолай насчитал всего три.
Детский дом размещался на окраине города, и расположен был в неожиданно красивом, диссонирующем с общим городским пейзажем месте. Со всех сторон здание детской скорби было огорожено высокой кованой оградой, да и само здание выглядело весьма презентабельно. Ермолай не ожидавший увидеть ничего подобного, был приятно удивлён.
– Ну, что будем делать? – остановив машину, спросил Ермолай, у своей пассажирки. – Пойдём прямо к заведующей, или всё же попытаемся разыскать бабу Галю?
– Если пойдём к заведующей, и станем интересоваться бабой Галей, это будет самой настоящей подставой. Наверняка тётка заподозрит что-то неладное, – резко, словно отчитывая Лопухова за постыдный проступок, отчеканила Алиса. – И вообще, тебе пока там делать нечего, я сама пойду и разыщу бабу Галю.
Даже ради приличия не спрашивая Ермолая, согласен ли он с таким раскладом, Алиса, вышла из «Москвича» словно из «Maserati», и прошествовала к детскому дому.
Вопреки своим правилам не курить в машине, Ермолай так раздосадовался, что машинально схватился за сигарету. И не успел он докурить, как увидел, что Алиса уже возвращается назад.
«Ага! Всё же не может без меня обойтись! Ей там, поди, отворот-поворот дали! Так тебе и надо! Это в наказание за самонадеянность». Изо всех сил, стараясь быть индифферентным, Ермолай принялся насвистывать какую-то незамысловатую мелодию.
– Трогай! – скомандовала Алиса, садясь в машину.
Лопухов, перестал свистеть, но упрямо не слышал приказа.
– Поехали, – поторопила Алиса.
– Может, ты объяснишь, куда и зачем? – не трогаясь с места, попросил Ермолай, пока ласково.
Он чувствовал, что рано или поздно, манера Алисы диктаторствовать, выведет его из себя, и он наговорит много гадостных слов.
– Сначала нужно отъехать подальше отсюда, чтобы не вызывать подозрений.
Сказано – сделано. Ермолай всё же соизволил завести двигатель, и машина с непримиримыми пассажирами, направилась в противоположную от детского дома сторону.
Лопухов решил ни о чём не спрашивать Алису. В конце концов, если эта припадочная и дальше будет играть в девочку-загадку, то он сам пойдёт в детский дом, и поговорит с бабой Галей. Чёрт бы её побрал!
Ермолай также не проронил ни слова, когда Алиса, не спросив разрешения, закурила в салоне. И, несмотря на то, что у него от табачного дыма уже глаза лезли на лоб, стоически терпел, закаляя силу воли.
– Останови машину, – слабым голосом, из которого куда-то непостижимым образом испарились менторские нотки, попросила Алиса. – Меня тошнит.
– Не стоит молодым девушка курить в принципе, да ещё в такую жару, да ещё в душном салоне в котором нет кондиционера, – не удержался от замечания Ермолай.
Алиса вывалилась из машины, и забежала за угол дома. Её не было минут двадцать. Но Ермолай и не подумал выйти и хотя бы для вида предложить свою помощь.
Наконец Алиса соизволила вернуться. Недомогание раскрасило её лицо весьма причудливым образом. На равномерной, цвета чахлой зелени грунтовке, жирными мазками выступали красно-розовые нервические пятна, оттенённые нездоровой белизной кожных припухлостей, завершённость образу придавали хаотичные сизые вкрапления.
«О, голубушка! Да мы никак беременны!», – поставил диагноз Ермолай. Но вслух естественно ничего не сказал. Не из деликатности. Потом как-нибудь вставит свои пять копеек.
– Дело гораздо серьезней, чем мы с Елизаветой предполагали, – едва дыша, выговорила Алиса. – В детском доме я встретила ещё одну уборщицу – бабу Дашу, и она мне рассказала….
Алиса держала паузу, как всамделишная драматическая актриса. Непонятно, то ли сил у неё не осталось, то ли хотела подольше сохранить интригу. Но у Ермолая, не желавшего устанавливать первопричину, быстро лопнуло терпение, и он заорал:
– Ты скажешь, наконец, что произошло?! Или так и будем, вокруг да около ходить?
– Не кричи на меня! – в тон мужчине потребовала Алиса. – Баба Даша сказала, что баба Галя умерла!
– Как? – заорал ещё громче Ермолай.
– Не ори! Иначе вообще ничего не скажу. Мне и так плохо, а тут ещё вы со своими воплями! Она умерла месяц назад. Вернее погибла. У неё сгорел дом. Вместе с домом сгорела и баба Галя.
Здравый смысл отказывался служить Ермолаю. Ведь Вовка говорил, что дорога заняла у него два дня. А тут… Либо пацан всё же обманул его, либо Алиса неправильно поняла бабу Дашу, либо Ермолай в очередной раз что-то напутал.
– У бабы Гали в этом городе живёт родная сестра. У меня есть её адрес. Думаю, нужно съездить к ней, и расспросить обо всём. Ведь сестры, как правило, делятся друг с другом своими проблемами.
Маленькие городки перед мегаполисами обладают неоспоримым преимуществом – до любого объекта, здесь можно добраться за считанные минуты. Так что искомый дом нашёлся очень быстро.
Добротный бревенчатый дом, в котором обитала сестра бабы Гали, был огорожен высоченным забором, возведённым по всей вероятности относительно недавно. Доски ещё не успели почернеть на солнце, подвергнуться другим климатическим воздействиям.
Так как звонок обнаружен не был, Ермолай смело толкнул незапертую калитку, но бряцанье цепи и короткий утробный собачий рык, внёс в планы Ермолая существенные коррективы. Пес, судя по голосу, был весьма внушительных размеров, и наверняка легко бы расправился с нахалом, посмевшим вторгнуться на охраняемую территорию. А потому, не раздумывая, Ермолай ретировался.
– Вы к Розке пожаловали? – послышался противно высокий женский голос.
Лопухов обернулся на голос, и увидел в окне противоположного дома пожилую женщину, голова которой была обмотана тёплой шалью.
– Да, – ответила Алиса, навесив на лицо неискреннюю улыбку. – Мы её родственники, вот, решили навестить.
– Это, какие такие родственники? Что-то я вас не видала никогда. Я всех ихних родственников наперечёт знаю. Сто лет тут вместе живём. Вы, чьи будете?
Ермолай растерялся, но Алису, как оказалось, не так то просто было сбить с толку.
– Мы дальние родственники, со стороны мужа.
– Петькина родня?
– Ну да! – с энтузиазмом подхватил Ермолай.
– Так Петька уж помер давно, – как-то радостно сообщила соседка.
– Да мы знаем, – тяжело вздохнула Алиса. – Мы к Розе приехали, вы не знаете, она дома сейчас? Мы хотели войти, а во дворе собака.
– Ага, он у них телёнка сожрёт – не поморщится, волкодав одно слово. Лучше не суйтесь.
– А как в дом то попасть? – не сдавалась Алиса.
– Так Розка с базара придёт, да и впустит вас. Так это постой, вы Петькиного брата дети? – пытала ума соседка.
– Вы прямо ясновидящая! – с восторгом заметил Ермолай.
– Мы не его дети, а сестры его жены от первого брака, – уточнила Алиса.
Соседка озадачилась и замерла, заведя глаза к небу. В полнейшей тишине шли сложные мыслительные процессы. Затем генеалог неуверенно проговорила:
– Её кажись, Любкой звали…
– Точно! – обрадовавшись старухиной памятливости, подтвердила Алиса.
Лопухов злился. Ну, к чему эти пустые разговоры? То ли Алиса издевается над несчастной лишённой общения женщиной, то ли преследует какую-то определённую цель. Но какую?
– Так Любка чё это два раза замужем была? – напала на золотую информационную жилу местная сплетница.
– Не два, а три! – призналась Алиса.
– Не, ну глянь чё делается! А с виду такая тихая, всё ходила да улыбалася. Приветливо бывало, поздоровается, про здоровье спросит. А сама ишь ты тихоня! Ну а Николай то сам как?
– Нормально, – решил внести пассивную лепту в общий разговор Ермолай. – Последнее время, болеет сильно.
– Так чё ж не болеть то! Ему ведь… Так, а он с какого году-то? С Валькой или с Машкой он ровесник? Это сёстры мои непутёвые, – пояснила балаболка. – Так, однако с Валькой, значит с тридцать первого… Так?
– Да, точно, – вновь обрадовалась Алиса.
– Так это ему сейчас…
– Восемьдесят четыре! – дабы женщина не напрягала и без того истощённый старческий мозг, сообщила Алиса. – А вас как зовут? Простите, что сразу не спросили.
– Фаина Ивановна я. Ковалёва.
– Очень приятно, – вновь встрял Ермолай, – а вот скажите…
Но Алиса, перебив невежливо, продолжила «допрос»:
– Мы такую страшную новость узнали. Это правда, что у Розы сестра умерла?
Фаина, как подлинный разведчик, в целях соблюдения конспирации, покрутила головой из стороны в сторону, проверила, не затаился ли где-нибудь поблизости недремлющий враг, и вдруг исчезла. Спустя секунду, она предстала пред очи «детективов», так сказать в натуральную величину. Раскрыв калитку, опять покрутив головой влево – вправо, загадочная женщина махнула рукой, призывая следовать за ней.
Визитеры ринулись на жест слишком поспешно, и вследствие несоблюдения последовательности, застряли в узком калиточном проходе. Оба не спешили исправлять неловкость. Вынужденная телесная близость была приятна Лопухову. А уж почему Алиса не отстранялась, – одному богу известно.
– Вы идёте, нет ли? – проорала из дома Фая.
– Да, да, – откликнулась Алиса и пошла на голос.
Пройдя через тёмные, пахнущие плесенью и пылью захламлённые сени, гости оказались в доме.
Грязные полы, грязные занавески, грязная мебель, грязная посуда, – всё это, вкупе с тошнотворным запахом, являло нищету духа и материи. Глаз радовали только цветы герани на окнах. Профессионально сформированные дизайнером-природой яркие соцветия, активно противопоставляли свою красоту общей домашней убогости.
– Какие у вас цветы замечательные! – искренне восхитилась Алиса.
– Та какое там! – раздражённо махнула рукой хозяйка. – Герань это. Воняет зараза – просто жуть! Врачиха мне сказала, что от головы, дескать, помогает, да и бессонницу лечит. Я ведь головой маюсь. Во!
Фаина ткнула указательным пальцем в пуховый платок с такой силой, словно вознамерилась вскрыть черепную коробку и в натуре продемонстрировать всем желающим свою головную боль.
– Листья капустные прилаживаю, говорят, помогает. Ну, ещё и герань эту нюхаю как ненормальная. А меня ажно мутит с неё.
– Вы хотели сообщить что-то важное о смерти бабы Гали, – напомнил Ермолай.
– А то! – живо отозвалась Фаина Ивановна. – Значит….
– Скажите, – перебила рассказчицу Алиса, – когда она умерла?
– Щас скажу… На Пасху мы с ней вместе в церковь ходили – куличи да яйца святить. Значит, после Пасхи прошло… На родительский она на кладбище была, это я хорошо помню, ну а вот потом… Так считай, сразу после родительского значит, – торжественно заключила Фаина.
Для атеиста Ермолая, всё сказанное, было набором пустых, несвязных между собой звуков.
– Ну а точенее сказать можете? Какого, числа, какого месяца? – попросил Лопухов.
– Так число то не помню, а вот месяц… апрель, поди. Пасха нынче в апреле была, ну вот, значит апрель и есть… Или начало мая…
– Ну а как она погибла? – спросила Алиса.
– Как погибла? Да дом у ей сгорел, и она в доме значит, и сгорела дотла… Токо документы её нашли. Пожар тогда был – жуть! Огонь до неба полыхал. Пожарных понаехало! Да и соседи тушить пыталися. Да всё равно не спасли Галку. Вот так-то! А перед Галкиной смертью поссорились они, – шёпотом сообщила сплетница.
– Кто? – в голос спросили Алиса и Ермолай.
– Да Розка и Галка. Орали ту на всю улицу.
Сплетница заткнулась резко, держала интригу.
– А из-за чего поссорились то? – поторопил Ермолай.
– Розка предложила Галке дом её продать, чтоб значит жить вместе. У них дети то в города разные разъехались. Вот Розка то и говорит, мол, давай дом продадим. Да и на старости лет не скучно вдвоём то. А Галка – ни в какую! Хоть убей! Розка уж покупателей нашла. Приходил тут один высоченный как верста. Я ещё тогда у Розки спросила, кто мол это? А она говорит, что покупатель на Галкин дом. Ну и всё. Розка одно, Галка – другое. Потом поругались, так что в глазах темно. Проклинали друг друга. Я значит, как услыхала, что орут, быстренько вёдры взяла, дескать, за водой пошла, а сама – шмыг к забору Розкиному. У ей тогда ещё забор невысокий был. Это сейчас отгородилась. От людей стыдно, вот она и прячется! И на какие только шиши отстроилась? – задала риторический вопрос Фаина Ивановна, и тут же на него ответила:
– Хотя и так ясно. У ей сынок боров тот ещё, в области депутатом работает. Вот на скраденные у народа деньги они и построились. Она вообще ни в чём не нуждается. Всё у ей есть. Не то, что я, горемычная. Вот это чё такое? Сын ей помогает, сама с базара не выводиться – кажный день молоком да сметаной с творогом торгует. У ей корова – золото! По два ведра молока иной раз даёт! Не то что моя! Не мычит, не телится. Молока – с гулькин нос. Даже на прокорм не хватает, не то, что на торговлю. А вам, кстати, коровка не нужна? – прервала плавное повествование «доброжелательная» женщина.
– Нужна! – обрадовался сверх всякой меры Ермолай.
– Ой, люди добрые, вы уж купите у меня эту паскудину! Она так то хорошая, только вот молока совсем нет. Зимой перекупщики, барыги эти проклятущие, за неё две тысячи предлагали. Видно думали, я совсем без ума, не понимаю, что обман это. А вам я за двадцать отдам, так и быть.
– Хорошо Фаина Ивановна, мы за деньгами только съездим, и сразу к вам за коровой вернёмся, – клятвенно заверил Ермолай.
Фаина Ивановна расчувствовалась, сорвалась с места, и с несвойственной для её возраста резвостью, шмыгнула в подпол.
Алиса весьма красноречиво смотрела на Ермолая. Он же делал вид, что ничего не понимает, и элегически пялился в окно. От досады, состроив злую гримасу, Алиса покрутила указательным пальцем у виска, и отвернулась от дурного мужика.
Наконец, показался обмотанный шалью «кочан».
– Сынок, прими самогонку то у меня, – попросил «кочан».
Ермолай с удовольствием исполнил просьбу хозяйки. И даже сверх того, – помог извлечь её тушку из подпола.
Фая предложила обмыть сделку по купле-продаже крупного рогатого скота. Алиса отнекивалась. Она и представить себе не могла, как можно пить эту помойную жидкость. Фая настаивала. Ермолай в принципе был не против. В последнее время желание выпить, у него, как правило, преобладало над брезгливостью.
– Ермолай за рулём! – предприняла последнюю попытку пресечь стихийное застолье, злорадно сообщила Алиса.
Фаина не стала возражать, и не без радости убрала лишнюю стопочку. Душа Ермолая почернела от злости, а мозг параллельно уже разрабатывал план страшной мести.
В процессе застолья выяснилось, что Фаина настоящий профессионал по части выпивки. Самогонку она в себя заряжала с автоматной скоростью. Собственно Алисе не о чем было волноваться, Фаю совсем не заботило, пьют её гости или нет. Она и сама прекрасно справлялась с данной задачей.
Будучи уже совсем пьяной, она, однако, весьма подробно пересказывала сцену ссоры сестёр, вспоминая до мельчайших подробностей все их действия и слова. Закончился конфликт безобразной дракой.
Тогда собралось немало зрителей, однако никто не спешил вмешиваться во внутрисемейный конфликт. Соседи вели чинные беседы, решали, кто прав, кто виноват. Голоса присутствующих, разделились приблизительно поровну. Кто-то полагал, что Розка не имеет право приказывать сестре, а кто-то целиком и полностью был на её стороне.
– А как выдумаете, почему Галина не захотела дом продавать? – продолжала допрос Алиса.
– Так а чё тут думать? Дочь у ей в городе живёт. Недавно в институт поступила. У Галки детей то долго не было. С Серёгой своим жила, так и не забеременела, а когда он помер, она уж сразу на сносях оказалась. Года не прошло, как он помер, а Галка уже дочку родила. И никто не знает, кто отец. Ну, она видно подумала, что вдруг дочь захочет назад вернуться, а дома нет. Вроде как нехорошо получается. Розка ей говорила, что из городу уж никто не возвращается. Вот так то. А потом, сразу после ссоры, дом то и сгорел, и Галка вместе с ним. Может, и лучше было бы, чтобы она его продала? – философски заметила Фаина.
– Скажите, а они раньше часто ругались? – спросила Алиса.
– Нет. Никогда! Они обе вредные – жуть! Ни с кем ужиться не могли, а промеж собой – ни-ни. Друг за дружку держалися. Не то, что мои сеструхи дурынды нарожали дармоедов, те – своих детей. Слышь, хотели тута у меня дачу устроить, а я пои, корми. Пенсия – копейки, а они как наедут оравой, хоть ложись и помирай. А у меня даже куры не держатся. Давеча купила дюжину, смотрю, через три месяца – квёлые ходят. Ну, думаю, подохнут скоро. Не стала дожидаться, сама порезала всех, да и на рынок снесла. А родственников всех отвадила! Живу сама себе хозяйка, и ни нуждаюся ни в чём!
– Скажите, а как вы выдумаете, почему сёстры поссорились? – всё не унималась Алиса.
– Так чужа семья потёмки, никто не разберёт. Я никогда не мешаюсья. Давеча заступилась за Нинку, это почтальёнша наша, она с Сашкой Гореловым живёт. Десять лет живёт, десять лет мается, – бьёт он её по черному. Ну, как-то раз он за ей погнался, а я дура старая, Нинку у себя в доме схоронила, что б значит, Сашка не убил её совсем. А тут участковый Николай Матвеич подоспел, сразу бумагу написал, Сашку арестовали. Ну, участковый то и говорит, ты, мол, бабушка Фая, свидетелем на суде самым главным будешь. Я по дури то обрадовалась. Сколь лет живу, ни разу свидетелем то не была. Когда бумагу из суда прислали, я нарядился, платье что на смерть шила, не пожалела, одела. Судья такой вежливый, всё меня по имени отчеству называл. Я стараюся, всё подробно рассказываю, как дело было. Ну, Сашке срок дали. Правда, сразу домой отпустили, сказали, только что б в милицию отмечаться приходил. Нинка плакала на суде, просила пожалеть Сашку, мол, хороший он, вот ему условный срок то и дали. Прошёл месяц, а у меня крыша в сарае провалилась. Гляжу, Сашка идёт, я ему говорю, помоги, мол, крышу поправить, бутылку дам. А он ирод две фиги мне показал, обматерил, и дальше пошёл. Даже бутылка ему не нужна. Вот так то… А о чём это я? – наполняя самогоном стопку опамятовалась Фаина.
– О том, что чужая семья потёмки, напомнила Алиса.
– Точно! Давай выпьем!
Ухнув по-мужицки, женщина выпила. Ермолай сглотнул подступивший к горлу ком, всё ещё не оставляя мысли о страшной каре, которая по законам справедливости рано или поздно должна настигнуть Алису.
– Чё то мне капуста это не помогат, – пожаловалась Фаина Ивановна, разматывая шаль. – Видать это из-за того, что лист дырявый насквозь.
– Какой лист? – не понял Ермолай.
– Да капустный.
Развязав платок, с большим трудом установив корпус в вертикальное положение, Фаина направилась к комоду. Но по дороге резко сменив маршрут, рухнула на высокую кровать с панцирной скрипучей сеткой, и смачно захрапела. А гости, наконец, покинули гостеприимный дом.
– Мы не договорились, как представимся Розе. Она, верно, сейчас никого видеть не хочет. Скорей всего, чувствует свою вину. Нужно что-то придумать, – едва они оказались на свежем воздухе, заговорил Лопухов.
Но они так и не успели ничего придумать. Едва они вышли со двора Фаины Ивановны, увидели женщину, широкую как русская печь, и по виду такую же тёплую. Женщина пристально вглядывалась в незнакомцев.
– Вы Роза? – спросила Алиса.
– Ну, – нелюбезно ответила женщина.
Ермолай был готов дать руку на отсечение, что женщина сильно испугалась.
– Мы к вам… – неуверенно заговорил Лопухов.
– Чего надо?
– Мы хотим поговорить о вашей сестре Галине.
– Нечего о ней разговаривать, померла она.
– Да мы знаем, – вступила в разговор Алиса.
– Ну вот и нечего душу её тревожить, – резюмировала Роза открывая калитку.
– Пожалуйста, выслушайте нас! – как-то уж слишком отчаянно попросила Алиса. – Мы лишь хотим кое-что выяснить. К Ермолаю Фёдоровичу, – жест в сторону Лопухова, – недавно пришёл мальчик Вова, и заявил, что он его сын. Адрес ему якобы дала баба Галя…
Роза резко прервала:
– Идёмте!
Азиатская овчарка, которая и впрямь оказалась размером чуть меньше телёнка, радостно скуля, бросилась навстречу хозяйке. Но, заприметив незнакомцев, передумала ластиться, и устремила мгновенно наливающиеся кровью глаза на оккупантов.
– Фу, Розенкранц! – приказала Роза. – Свои!
«Азиат» мгновенно признал свою оплошность, виновато завилял хвостом и удалился в будку. Однако, когда Ермолай взглянул на Розенкранца, мороз прошёл у него по коже. Пёс лишь затаился на время, и не будь рядом хозяйки, он с большим удовольствием наказал бы нахалов, из-за которых ему случился нагоняй.
Роза предложила поговорить в беседке, которая располагалась позади большого добротного дома. Гости расселись, а Роза продолжала стоять.
– Радикулит зараза замучил, – пояснила женщина, – пока усядусь, сто лет пройдёт. Говорите, чего хотели.
Ермолай не знал что говорить. Как заставить гонористую старуху, сменить гнев на милость? Как всегда на помощь пришла Алиса. Она, словно бы не замечая неудовольствия Розы, начала разговор.
– Скажите, вам сестра что-нибудь рассказывала о мальчике?
– Нет, – резко ответила Роза.
Потом, всё же немного смягчившись, пояснила:
– Мы с Галиной были в ссоре.
– Да, мы знаем.
– Файка напела? – угадала Роза.
– Да, о вашей ссоре нам рассказала Фаина Ивановна. Я понимаю, как вам сейчас тяжело но, тем не менее, прошу, если вы хоть что-нибудь знаете об этом деле, расскажите, пожалуйста. Для нас важна любая информация. Ведь не зря ваша сестра отправила мальчика одного в такое неблизкое путешествие. Вероятно, она опасалась, что в детском доме ему угрожает реальная опасность. Мы просто обязаны докопаться до сути. Ведь в любом случае, является Ермолай Фёдорович отцом ребёнка или нет, мы обязаны вернуть его в детский дом. Но с другой стороны, возвращая ребёнка, мы можем серьёзно навредить ему. Ведь не зря же ваша сестра так беспокоилась.
Свой монолог Алиса исполнила очень проникновенно, истратила немало душевных сил, взывая к состраданию. Но из-за неумения экономно распределять эмоции, прирождённая актриса быстро выдохлась. А на каменном лице «вождя индейского племени», не дрогнул ни один мускул. Непонятно, дошёл ли до женщины смысл сказанного, взволновала её эта пламенная речь, либо она осталась равнодушна к судьбе ребёнка.
Ермолай поспешил возненавидеть противную бабу: «Тоже мне фря! Слова из неё не втянешь. Видно сестрички из разного теста. Не зря Галина отказалась жить со старшей сестрой под одной крышей!».
– Жара весь день была жуткая! – заметила Роза. – Весь день на рынке простояла, кофта взмокла, а сейчас холодает уже. Пойду, переоденусь, а то, так и застудиться недолго.
– Ну, что делать то будем? – дрожащим голосом спросила Алиса.
Девушка была явно обескуражена, её прежняя ни на чём не основанная самоуверенность испарилась как эфир, и в огромных глазах стояли слёзы. И выглядела она теперь жалко, так, что Лопухов передумал ненавидеть Розу. «Молодец женщина! Как она Алиску сделала!».
Однако вопрос всё же остаётся открытым. Непонятно, то ли Роза своим уходом давала понять, что аудиенция окончена, то ли после переодевания, будет всё же расположена к беседе.
Вернулась радетельница за собственное здоровье очень не скоро. Ермолай и Алиса не ушли лишь потому, что боялись собаки. А просто сидели и ждали непонятно чего. И вот на крыльце, наконец, образовалась Роза. В одной руке она держала два стакана, в другой – литровую банку с молоком.
– Последнее время мы мало общались, – разливая молоко по стаканам, кивком головы призывая гостей угощаться, начала хозяйка. – Но я вспомнила, что Галька когда-то говорила мне о мальчике. Я ведь в детский дом наведывалась почти каждое утро. Корова у меня хорошая, вот я ребятишкам молоко то и относила. Правда почти не общалась там ни с кем.
Роза села на скамейку и продолжила:
– Это Галька всё никак отлипнуть от детей не могла, жалела их. Она ведь вначале фельдшерицей работала. Считай, лет двадцать оттрубила. Потом врачиха новая пришла. Приказ вышел о том, чтобы при детских домах были медики с высшим образованием. Но не ужились они с сестрой. Наша порода такая – не можем сволочизм терпеть. А врачиха эта Нонна, гадиной редкостной оказалась. Ни хрена не делала, только и думала, как бы кусок жирный от детей оторвать. Галка как могла боролась с ней. Да у этой Нонны в облздраве свой человек сидел. То ли сестра родная, то ли невестка. Словом не смогла Галька победить её, вот и ушла в уборщицы. И к детям близко и от Нонны подальше.
– А какое отношение эта Нонна имеет к мальчику? – полюбопытствовал Ермолай.
– Ты, коли, слушать не умеешь, так и не спрашивай тогда ни о чём. Ну а коль спросил, так уж будь любезен, слушай. Нонна действительно ни при чём. Это я к тому рассказа веду, что Галка моя, в своё время медицинский техникум окончила. Я – педагогический, а сестра – медицинский.
Ермолай опять разлюбил тётку: «Когда такие грымзы в преподавателях ходят, стоит ли удивляться, отчего большинство детей ненавидит родную школу. Да просто нет сил, выносить подобных дамочек».
– Галка в медицинском техникуме с Женькой Фалютиной дружила. Женька эта и попросила приглядывать за мальчиком. Ну а больше я ничего не знаю.
– А вы случайно не знаете, где эта Женя работает? Может, вспомните где живёт? – чувствуя, что удача повернулась к ним лицом, осторожно спросила Алиса.
– Точно не знаю. Знаю, что она долго работала в токсикологическом отделении городской больницы. Ну а живёт где-то в областном центре. Улица Грибоедова, номер дома не знаю. Да он там один такой урод – высокий, серый, на утюг похож. Это я со слов Галки помню. И вообще шли бы вы по добру по здорову. Некогда мне лясы точить. Работать надо. У нас ведь как потопаешь, так и полопаешь.
Розенкранц оставался на своём месте. И желание скушать подозрительных типов также осталось неизменным. На собачьей морде явственно читалось разочарование, что так и не удалось осуществить план расплаты за своё унижение.
– Тебе ничего не показалось странным в поведении Розы? – спросила Алиса, когда Жилкинск остался уже далеко позади.
До этого никто не хотел вступать в разговор. Ермолай хотел есть, он устал, и мысль о том, что раритетная колымага доставит их домой не раньше полуночи, изрядно портила настроение. Алиса ощущала душевный дискомфорт, но причины его возникновения, как не силилась, выявить не могла. Наконец, устав гонять собственные мысли, она решила поговорить с Лопуховым.
– Да, в общем, то ничего, – неохотно ответствовал Ермолай. – Злыдня, бывшая учителка, которая не избавилась от дурной привычки глядеть на людей свысока. Мнит себя пупом земли. Собачку людоедку Розенкранцем кличет! Тоже мне интеллигенция местная. Не без претензий. Это ведь в «Гамлете» персонажа одного так звали.
– Да, я знаю. Кстати действительно очень оригинально. А то всё Шарики, да Рексы. Но не в этом дело. Я вот сижу, мучаюсь и не могу понять, что же меня насторожило. Уже после того, как она переоделась.
– Нуууу… – начал было Ермолай.
Но Алиса похоже не нуждалась в его комментариях. Она принялась размышлять вслух, чтобы попытаться самой выйти на правильную мысль.
– Она ведь сначала стояла. Сказала, что её мучает радикулит. А потом уселась, как ни в чём не бывало.
– При радикулите поражаются пучки нервных волокон, так называемые корешки спинного мозга, – снисходительно словно разговаривал с не совсем адекватным человеком, пояснил Лопухов. – Проявляется радикулит болью по ходу этих самых корешков и образованных из них нервов. Боль усиливается при движении, поэтому больные избегают резких движений.
– Может и так. Но как-то уж очень резко у неё спина перестала болеть.
– Да обманула просто.
– Зачем?
– Вот этого я не знаю.
– Вначале, мне показалось, что она нарочно убежала в дом, чтобы от нас отвязаться. И не выходила довольно долго в надежде, что мы уйдём.
– И что дальше?
– Если бы Роза действительно хотела этого, почему бы ей прямо не заявить так, мол, и так, до свидания гости дорогие? И потом, она ведь прекрасно знает, что собака не выпустит со двора незнакомых людей. Следовательно, Роза не хотела, чтобы мы уходили. Но вот зачем в дом пошла?
– Переодеться, она ведь ясно сказала.
– Да, но когда вернулась, с ней явно произошла какая то перемена. Даже если не принимать во внимание этот радикулит.
– Я не понимаю, куда ты клонишь, – уже начал раздражаться Ермолай.
Он устал и был к тому же сильно голоден. Если не считать стакана молока, он так ни разу за весь день и не поел. И не выпил.
Голова этой блаженной занята сейчас какой-то ерундой. А Ермолаю просто хотелось есть. Хотелось до такой степени, что ни о чём другом, он уже думать не мог. За последние месяцы, Лопухов только и делал, что ничего не делал, и сегодняшние заботы, тяжким грузом легли на изнеженный от безделья организм.
– В любом деле нужна ясность, – словно не замечая настроения напарника, гнула своё Алиса. – Мне показалось, что Роза всё же знает больше, чем говорит. Если она не до конца нам всё рассказала, значит, что-то скрывает. Если что-то скрывает, значит, есть на то причины. Так вот, не мешало бы выяснить, что это за причины.
– Как выяснить? – талдычил как заведённый Ермолай.
– Ну как… Пока не знаю. Но я уверена, что нам нужна полная и достоверная информация. Ты ведь в первую очередь должен быть заинтересован в благоприятном исходе дела.
– Ну, смотря, что считать благоприятным исходом.
– Ты на законном основании сможешь усыновить родного сына. Мальчик обретет, наконец, дом, семью. Мы спасём живую душу.
Лопухов задумался. Крепко. Он был стопроцентно уверен, что мальчик не его сын. Распутывать дело взялся лишь с одной единственной целью – получить отрицательный результат. То есть положительный… То есть… Ну в общем чтобы в конце концов выяснилось, что он не является отцом ребёнка.
Лопухов как ему казалось, очень хорошо изучил женщин. Если не всех, то, во всяком случае, тех, с которыми ему приходилось иметь дело. А это много. Представительницы прекрасного пола, встречающиеся на его пути, были сделаны как под копирку и отличались друг от друга только в мелочах. Да и то не всегда.
Вначале своей донжуанской карьеры, как и всякий мужчина, он был ориентирован, прежде всего, на внешнюю сторону тела. Постепенно он понял, что с дурами лучше не иметь дела. С ними конечно гораздо проще в общении. Лопухов рядом с такой милашкой чувствовал себя титаном мысли, настоящим гуру. Женщина заглядывала ему в рот, ловя каждое слово, была послушна и исполнительна, безрассудна и вызывающе откровенна. Но… Рано или поздно наступало это самое «но». Когда приходила пора расставаться, а это обстоятельство было просто предопределено изначально, потому что ни о какой любви речи не шло, эти дамы превращались в неуправляемых фурий, готовых ради любимого идти на любые бесчинства, бессовестно устраивали бои без правил.
Они травились, или делали вид что травились. Караулили в подворотне, кидались на шею со словами любви и вечной преданности, и добивались лишь того, что ещё больше отторгали от себя и без того охладевшую Лопуховскую плоть. Были и такие, которые пытались оповестить обо всём Ленку. Ермолай как мог, чинил преграды, и игра затягивалась на довольно продолжительный срок. Дама успокаивалась лишь тогда, когда в её сердце вспыхивала новая страсть, и она переключалась на другой объект вожделения.
Вот потому то Лопухов наученный горьким опытом, в последнее время стал избирателен. Теперь его подругами становились дамы, может не столь привлекательные внешне, но обязательно воспитанные, имеющие представления о приличиях. С первых же дней знакомства, он, дабы очистить свою, в общем-то, спящую совесть, так, на всякий случай, предупреждал, что женат, и с женой разводиться не собирается. Такие женщины после разрыва отношений, забирались в свою нору, и не доводили до широкой общественности факт расставания. И что самое главное, не терзали Ермолая.
Конец ознакомительного фрагмента.