© Татьяна Мищенко, 2016
ISBN 978-5-4474-5182-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От Ермолая Лопухова, прихватив с собой сына и чемодан с личными вещами, сбежала жена. Вот так без истерик и скандалов, без битья посуды и членовредительства, без объяснения причин, без… ну просто вязала и ушла, и даже записки не оставила. Никакого понятия о приличиях у женщины.
И теперь всё своё свободное время, а этого добра у Ермолая было предостаточно, так как с работы он ушёл ещё два месяца назад, он пил водку. А что ещё прикажете делать? Не в библиотеку же записываться.
В какой-то момент Лопухову надоело одиночество, и он решил выйти в «свет». Взяв всё имеющиеся деньги, он отправился в дешёвый кабак. Здесь он очень быстро обрёл весёлых, умных, а главное преданных друзей. В частности, девушка по имени Ирина, выслушав душещипательную историю крушения семейных отношений, клятвенно пообещала, что будет любить Ермолая до гробовой доски. Доверчивый горемыка поверил беспрекословно, и дабы отблагодарить возлюбленную за отзывчивость, заказал ящик шампанского. И как-то сразу наступил покой.
«Как хорошо, что сейчас лето! Зимой околел бы», – думал Ермолай, лёжа в большой вонючей луже. И больше никаких связных мыслей не было – дождевые капли долбили по голове и мешали сосредоточиться. Спустя полчаса правда, закралась ещё одна о том, что неплохо бы придать телу вертикальное положение. Лужа находится посреди проезжей части, и хотя в два часа ночи совсем нет машин, не помешает всё же принять меры предосторожности. К тому же изрядно надоел не прекращающийся дождь.
Десять минут понадобилось на то, чтобы сесть. Ещё столько же чтобы встать на четвереньки. А вот потом дело застопорилось. Он просто забыл последовательность действий. Долго думал, вспоминал – тщетно. Решил абстрагироваться и подумать на досуге о смысле жизни. Затошнило. И стало как-то совсем гадко на душе. Зато теперь он довольно быстро, за каких то двадцать минут, сумел подняться на ноги. И с трудом удерживая баланс, Ермолай шаг за шагом, наконец, выбрался из лужи.
Безумно захотелось курить. Из заднего кармана брюк он выудил пачку сигарет и зажигалку. Сигареты размокли и превратились в табачную кашу, зажигалка не функционировала. Ермолаю явно не везло, а ведь начиналось всё так хорошо. Он ведь уже успел полюбить прекрасную девушку по имени Ирина, но она исчезла, прихватив всю его наличность, как фантазия вечера. И вот злодейка судьба в довершение лишает последней радости – никотиновой услады. Выругавшись для порядка, Лопухов подумал, что неплохо бы попасть домой. Он вознамерился вызвать такси, но сотовый телефон обнаружен не был. Вероятно, телефон у него изящно «отработали». Слабо представляя где находится, он однако твёрдо веровал, что скоро найдёт родное убежище. Как ни странно предчувствия его не обманули. «Вот эта улица, вот этот дом!», – гордясь своими штурманскими способностями, заплетающимся языком продекламировал Ермолай, входя в традиционно тёмный подъезд.
Без лифта карабкаться на пятый этаж человеку, кровь которого наполовину состоит из спирта – мука мученическая. Ермолай был добрым человеком, однако подобные неудобства кого угодно обозлят и выведут из себя. Крепкий отборный мат в адрес чиновников всех уровней, соседей (ведь именно они вывели из строя лифт) и человеческого сообщества в целом, был единственным подспорьем в нелёгком пути. Не совсем достойно, но всё же справившись и с этой задачей, Ермолай упёрся наконец в обитую деревянными рейками дверь. «Только бы ключи были на месте!», – заклинал ночной путешественник удачу. И тут до слуха долетел едва отчётливый шорох. Лопухов замер. Шорох повторился. Поняв, что не сможет быстро отыскать ключи и скрыться за спасительной дверью квартиры, Ермолай собрав волю в кулак, поинтересовался грозно:
– Ххххххто тут?
По мнению Лопухова этот хрюкающий звук «Х», может напугать даже самого отъявленного бандита. Время шло, но злоумышленник не спешил обнаруживать себя. «Показалось, наверное», – не без радости подумал Ермолай. Однако как только он возобновил поиск ключей, шорох опять повторился. На высказанную угрозу в случае неповиновения применить оружие, Лопухов услышал молитвенную просьбу:
– Дяденька, не стреляйте пожалуйста! Я ничего плохого не делал. Я к папе своему пришёл.
– А ну выходи! – потребовал Ермолай.
Из-за шахты лифта показалась детская голова.
– Я не писал в лифте, и не мусорил, – заверила голова, – я папу ждал, а потом уснул.
– Выходи! – приказал Ермолай.
Ребёнок беспрекословно подчинился и теперь уже в полный рост предстал пред взором Лопухова. Несмотря на то, что рахитная лампочка едва тлела, а мозг туманился, Ермолай смог разглядеть, что ребенок, как говорят теперь, социально запущен. Чумазое лицо в слёзных подтёках, спутанные немытые волосы, руки покрыты «цыпками». Да и одет пацан был соответствующе: кургузая куртёнка с оторванным карманом, коротенькие рваные джинсы, истоптанные до последней крайности кроссовки.
В душе Ермолая шевельнулось чувство жалости, которое он не испытывал в отношении других людей очень давно.
– А хто твой папка? – решил проявить участие в судьбе ребёнка Лопухов.
– Я не знаю, – испуганно сообщил ребёнок. – Он в девятнадцатой квартире живёт. Только его сейчас нет. Ушёл куда-то, наверное.
Лопухов почувствовал дискомфорт, но причины его возникновения, как ни силился, не мог пока определить и решил продолжить допрос.
– А ты хто?
– Я Вова, – с большой готовностью отозвался мальчик.
– А как тебя Вова зовут?
– Вова Безродных. Безродных – это фамилия, – уточнил ребёнок.
Лопухов не знал о чём ещё можно говорить с мальчиком, к тому же бренное многострадальное тело чрезвычайно желало отдохновения.
– Ну, я пошёл, – объявил Ермолай, – пока!
Вова не ответил, а во все глаза стал наблюдать за тем, как мужчина пытается открыть ключом замок. Когда Лопухов можно сказать, блестяще справившись с задачей, собрался было уже переступить порог квартиры, он, наконец, отмер:
– А вы в этой квартире живёте?
– Так точно! – ласково улыбнулся едва державшийся на ногах Ермолай.
Он уже немного жалел, что ввязался в разговор, в данный момент его занимала исключительно собственная судьба. Где будет ночевать ребёнок, ему, честно говоря, было безразлично.
– Так значит, вы и есть мой папа! – восторженным шёпотом сообщил Вова, и вздохнул с облегчением, словно справился с какой-то очень трудной, давно решаемой задачей.
Только чудом можно назвать явление, ослабившее действие водочного угара, и позволившее мозгу выработать несколько вполне трезвых мыслей. «Это ж надо было так набраться, чтобы не узнать собственного сына!», – мысль номер один. Озарение, проходившее под вторым номером, было следующего содержания: «А каким образом ребёнок оказался среди ночи в подъезде?». И, наконец, завершающим аккордом вопрос: «И где интересно знать шляется эта с позволения сказать мамаша?».
– Ромка, ты что ли?
Ермолай развёл руки в стороны, для того, чтобы немедленно заключить в объятия любимого отпрыска. Радость от встречи с сыном усиливалась ещё от сознания одержанной победы над бывшей супругой. Ребёнок просто жить без отца не может!
– Я Вова! – промямлил мальчик, и отчего-то заплакал.
– Да нет же дурачок! Тебя Ромкой зовут. А я твой папка Ермолай! Дай я тебя поцелую!
Согнувшись буквой «Г», вытянув слюнявые губы трубочкой, Лопухов словно бык на трясущего красной тряпкой тореро, попёр изливать отцовскую ласку.
Мальчик заревел ещё громче. Его плач гулким, режущим слух эхом раскатывался в пустом ночном подъезде. Ермолай притормозил.
– Ты чего это папу родного испугался? Ну да, выпил человек! Только этого больше не повториться. Клянусь!
Удар кулаком в собственную грудь в знак клятвы раз и навсегда избавиться от пристрастия к алкоголю, оказался слишком чувствительным, и Ермолай закашлялся так, что на глазах проступили слёзы.
Ребёнок перестал плакать и улыбнулся. Лопухов дабы закрепить успех спросил сокровенно:
– А хочешь жить со мной, вдвоём? Только ты, и я?
Интенсивное мотание ребячьей головы в знак согласия на предложение, чрезвычайно порадовало Ермолая.
– Тогда – заходи! – милостиво пригласил папаша.
Ночные собеседники вступили в жилище, дверь за ними захлопнулась. Сразу забыв о ребёнке, Ермолай не зажигая в квартире свет, «по приборам» проследовал в спальню. Усевшись на кровати, попытался стянуть мокрую сросшуюся с кожей одежду. Вскоре это занятие утомило, и он, не сопротивляясь силе всемирного тяготения, о которой пьяницы осведомлены лучше чем кто бы то ни было, дал, наконец, телу и голове отдых.
– Опять эта безголовая шторы не задёрнула, – переворачиваясь на другой бок, пытаясь таким образом спастись от бьющего в глаза солнца, проворчал Лопухов.
Он уже протрезвел, а потому быстро вспомнил, что «безголовая» отчалила в неизвестном направлении, и ругать следовало исключительно себя. Чтобы больше не думать о жене, Лопухов резво соскочил с кровати, и тут же скривился от резкой боли в голове. «Проклятое похмелье!», – плюнув с досады на ковёр, разозлился «недужный». «Ну, ничего, потерпи моя головушка, заначка, кажись, имеется, и я быстро приведу тебя в надлежащий вид!». Сие обещание вернуло радость бытия, и от предвкушения скорейшей поправки здоровья, Ермолай отправился выполнять ежеутренние гигиенические процедуры.
В ванной комнате Лопухов долго возился с наполовину высохшими, соответственно наполовину мокрыми костюмом и рубашкой. Кое-как отодрав от тела замызганные вещи, он сунул их одним скопом в стиральную машину.
Выйдя из ванной комнаты, вдруг услышал звук работающего телевизора. Это показалось чрезвычайно странным, так как Ермолай твёрдо помнил, что в комнату, в которой стоит телевизор, ещё не входил. «Неужто Ленка вернулась?», – обрадовавшись до неприличия, подумал слабохарактерный супруг, заглядывая в комнату.
На диване сидел абсолютно незнакомый мальчик. Открыв рот, приковав намертво взор к экрану, ребёнок смотрел мультфильм.
– Эй! – осторожно окликнул Лопухов благодарного телезрителя.
Мальчишка вздрогнул от неожиданности и, оторвавшись от увлекательного зрелища, не закрывая рта, также внимательно, как прежде смотрел на экран, уставился на Ермолая.
– Ты чего тут делаешь? – грозно поинтересовался хозяин квартиры.
– Мультики смотрю, – ответствовал ребёнок.
– Это я понял, но почему в моём доме?
– Так вы же сами меня вчера позвали к себе жить.
Ермолаю оставалось только досадовать на себя и свои слабости. Нужно как можно скорее выпроводить пацана, да и дело с концом.
– Это я, вероятно, пошутил, – глупо улыбаясь, пояснил Лопухов. —Выпил вчера немного и совершенно не понимал что говорю.
По расчётам Ермолая, мальчишка должен был встать и покинуть квартиру, но отчего-то ребёнок не спешил трогаться с места. «Экий непонятливый!», – невольно скривившись, с досадой подумал Лопухов.
– У тебя родители есть? – решил зайти с другого конца забывчивый пьяница.
– Мама болеет… наверное….
– Как это, наверное? – не понял Ермолай.
– Ну, я точно не знаю.
– Хорошо, то есть не хорошо конечно, в общем… Ну, а отец? Отец то есть у тебя?
– Так вы и есть мой папа. Вчера вы сказали, что мы будем жить вдвоём, и никто на свете нам не нужен.
Такого поворота событий Ермолай никак не ожидал. Он совершенно не помнил, где и с кем вчера пил водку, не помнил также, каким образом обзавёлся ещё одним «сыном». Однако мальчишка, похоже, абсолютно искренне считает его своим отцом. Нужно выяснить, отчего у ребёнка возникла такая уверенность.
Лопухов поклялся себе, что если выпутается из этой истории, завяжет с водкой раз и навсегда. Разве с трезвым человеком случилось бы такой, мягко говоря, казус?
– Пошли на кухню, – скомандовал Ермолай, – потолкуем по душам.
Слушая пацана, Лопухов курил сигарету за сигаретой, и конца краю этому никотиновому самоотравлению не было. А мальчик, пересказывая события своей жизни, очень сильно волновался, запинался то и дело, путался, вспоминал новые подробности. Наконец умаявшись после тяжёлого повествования, замолчал, давая роздых душе. Лопухов же всё никак не мог переварить услышанное и собрать мозги в кучу, чтобы хоть как-то упорядочить скачущие как бешеные белки мысли.
До трёх лет Вова жил с мамой. Мама была красивая и добрая, и безгранично любила своего сына. Вовкин папа всегда жил отдельно, по какой причине мальчик не знал. Потом, мама сильно заболела, и вынуждена была сдать ребёнка в детский дом, где он и провёл последние шесть лет.
В постоянной тоске и мыслях о матери тянулись серые однообразные детдомовские дни. И только надежда на то, что мама рано или поздно приедет и заберёт его с собой, позволяла выживать в трудных сиротских условиях.
Три дня назад, к Вове подошла уборщица баба Галя и велела ему после занятий прийти к ней в каморку. Бабу Галю Вовка любил. Она частенько приносила ему тайком разные вкусности, называла хорошим мальчиком и иногда даже забирала к себе домой. Едва отсидев положенные уроки, Вовка в предвкушении сладкого пира, со всех ног помчался в каморку. Баба Галя сидела возле окошка и тихонько плакала.
– Входи, – не поворачивая головы, хлюпая беспрестанно носом, пригласила женщина Вовку.
В каморке и без того маленькой, размещался уборщицкий скарб – вёдра, швабры, веники, коробки с порошком, и потому, когда Вовка ступил в тесное помещение, ему буквально негде было ступить и он так и застыл возле порога.
Баба Галя приказала затворить дверь и слушать её очень внимательно. Вовка испугался. Его ребячья душа почуяла беду, но он держался из последних сил, стараясь не выказать волнения. Баба Галя не спешила начать разговор, и Вовка не выдержав, с замиранием сердца спросил:
– Моя мама умерла?
Баба Галя наконец повернулась к нему, и взяв за руку, притянула к себе. Усадив Вовку на колени, женщина полушёпотом сообщила:
– Нет, с твоей мамой всё в порядке. Только ты должен уехать отсюда.
Вовка подумал, что баба Галя просто шутит, и вздохнув с облегчением, прижавшись к тёплой груди, стал гладить её руку, представляя что, сидит на коленях у мамы. Но баба Галя не шутила, а достав из кармана халата клочок бумаги, сунула его Вовке.
– По этому адресу живёт твой отец. До поры до времени ты должен пожить у него. Думаю, не прогонит тебя, всё-таки родная кровь. Ты ему скажи, что это ненадолго. А потом, приедет мама и заберёт тебя домой.
– Навсегда? – боясь поверить своему счастью, спросил Вовка.
– Ну конечно навсегда, она ведь тебя любит, и всё это время ни на минуту не забывала о тебе. Просто она сейчас болеет, и не может к тебе приехать.
В пятницу баба Галя попросила разрешения у директрисы взять мальчика на выходные к себе. Просьба не показалась необычной, так как женщина делала это уже не раз. Но вместо того, чтобы отвести Вовку к себе домой, она повела его на железнодорожную станцию. Там она купила билет, сунула во взмокшую от волнения детскую ручку денежную мелочь и посадила пацанёнка на электричку. В детдоме она скажет, что Вовка удрал от неё в воскресенье, так что поиски раньше означенного дня никто не начнёт. За это время мальчик должен успеть добраться до места назначения.
Лопухов никогда не отличался целомудрием, и время от времени заводил необременительные романы. Впрочем, сильно не увлекался. Если чувствовал что очередная пассия, не обладающая чувством юмора, начинает воспринимать любовную интрижку слишком серьёзно, моментально давал задний ход, и, как правило, выходил сухим из воды.
Гипотетически у Ермолая могли быть дети на стороне. Но ведь это только гипотетически. И в данном конкретном случае он очень сильно сомневается в своём отцовстве. Как-никак он медик по образованию и понятие контрацепции ему хорошо известно. Возможно, мать мальчика просто сумасшедшая, и назвала первое попавшееся имя? Но на жёваном клочке бумаги, в который теперь тупо пялился Ермолай, был обозначен именно его адрес. Правда, без указания имени и фамилии.
А быть может это низкая женская месть? И какая-нибудь разухабистая бабёнка решив отомстить, пытается навязать нагулянное без помощи Ермолая чадо?
Или всё же это его сын? Но кто же из его женщин мог выкинуть такой фортель? На этот вопрос Ермолай ответить не мог. Для того, чтобы упомнить всех своих возлюбленных нужно сильно напрячь память. Да и нет никакой гарантии, что женщину можно будет вычислить. Но Лопухов всё же решил попробовать.
– Сколько тебе лет? – приступил к допросу новоиспечённый папаша.
– Девять, – поспешно ответил Вовка.
– Ну а день рождение у тебя когда?
– В ноябре. Десятого ноября.
– Значит, – глубокомысленно протянул Ермолай, – в ноябре тебе исполниться десять лет?
– Да. Десятого ноября, – вновь напомнил ребёнок.
«Значит, женщина забеременела… Так… Если отсчитать обратно девять месяцев…». Лопухов погрузился в математические расчёты: «… октябрь, сентябрь, август, июль, июнь, сентябрь… нет, май, март… нет, апрель, март… чёрт, когда же эта ненормальная забеременела?!». Основательно вспотев, Ермолай начал подсчёт заново.
– Ты в срок родился?
– Как это? – отчего-то испугавшись, спросил Вовка.
Ермолай понял, что сморозил глупость. Спустя полчаса, путём нечеловеческого напряжения мысли и наисложнейших вычислений, ему удалось, наконец, выяснить, что Вовкина мамаша забеременела в феврале. Теперь нужно выяснить в каком году произошло сие знаменательное событие.
– В каком году ты родился?
– Девять лет назад, – резонно заметил Вовка.
– Ну, это то понятно.
Математика не являлась сильной стороной Лопуховского интеллекта, но на этот раз, он быстро вычислил, что мальчик родился в две тысячи четвёртом году. «Так, а что же было в этом году?», – продолжал размышлять Лопухов. «А в этом году, в марте, Ленка родила сына. Моего сына Ромку. А до родов она три месяца лежала на сохранении. Видимо в отсутствии горячо любимой жёнушки я и позволил себе некоторые шалости».
Ермолай очень обрадовался тому, что смог вспомнить тот период своей распутной жизни, даже припомнил, что тогда очень уж сильно увлёкся одной женщиной. Кажется, её звали Алёна или Алина, ну что-то в этом роде.
– Маму твою как зовут? – опять обратился он с вопросом к Вовке.
– Ольга. Я отчество не помню, не знаю…
Ольга Безродных… Это имя Ермолаю ничего не говорило. С одной стороны, может и была какая-нибудь Ольга, а может, и нет.
Ермолай вновь дал себе зарок, что если всё обойдется благополучно, и он выпутается из этой дикой истории с сыном, то очень внимательно будет подходить к выбору партнёрш. И если уж не удастся снизить количественный показатель, то нужно на всякий случай записывать хотя бы имена, охочих до Лопуховской любви чаровниц.
Но Ермолай понимал также, что даже если бы он и вспомнил придурочную бабу, это не дало бы никаких результатов. Где её теперь искать? И не ясно по-прежнему, что же делать с пацаном. «Может его в детдом сдать?», – малодушно подумал он. «Если Вовку обнаружат в моей квартире, не избежать неприятностей». Нужно зайти с другой стороны. Чувствуя себя великим стратегом, Ермолай решил очень осторожно прозондировать почву:
– Вова, я должен сказать тебе одну очень важную вещь…
Мальчик напрягся. Вообще он был излишне чувствителен. Он как будто слышал, о чём думает сейчас его так называемый отец. Ермолай мимоходом взглянул на пацана, и отвёл глаза в сторону. Ему всё же было немного стыдно. Но в то же время, очень уж хотелось избавиться от проблемы, так внезапно свалившейся на него.
– Вова, – опять завёл свою шарманку Ермолай, – ты уже большой мальчик, и должен понимать, что просто так, такие дела не делаются…
– Какие такие дела? – не понял Вова.
Ермолай прекрасно понимал, что слова его звучат фальшиво, но силой духа и воли он никогда не обладал, верно, не стоило начинать тренировать эти качества именно в этот момент. Потом уж как-нибудь на свободном от обязательств досуге.
– Вот ты сбежал из детского дома…
– Да, мне баба Галя сказала.
– Вот! – словно бы ожидая именно такого ответа, воскликнул Ермолай, – эта женщина, ну баба Галя, она могла что-нибудь перепутать, или просто пошутила, а ты её неправильно понял.
– Баба Галя не шутила, – опустив голову, понимая, что пришёлся не ко двору, уныло возразил Вовка.
– Она ведь, наверное, старая, то есть пожилая женщина. А люди в таком возрасте подвержены различным заболеваниям, в том числе связанным с деятельностью головного мозга. Это я тебе как врач говорю. Вот, например, есть такое заболевание, называется паранойяльный синдром это когда…
– Баба Галя не дура, – проявил упорство Вовка.
– Ну, кто говорит, что она дура. Конечно нет. Просто у пожилого человека произошло некоторое расстройство психики, вот она и придумала, что тебе необходимо уехать, якобы к отцу.
– Как баба Галя могла всё это придумать? Ну, придумала она, что мне нужно бежать, но ведь придумать живого человека нельзя. Я то вас нашёл.
Ермолай был сражён. В умении логически мыслить Вовке не откажешь. Ребёнка оказывается не так просто обмануть. Ермолай даже немного рассердился на него за свой столь очевидный проигрыш.
Ну всё! Нужно действовать решительнее и прямо заявить пацану, чтобы он убирался восвояси. Но не успел Лопухов и рта раскрыть, как Вовка заявил:
– Раз вы не любите меня, я пойду.
Понурив голову, Вовка двинул к двери. Такого поворота событий Ермолай не ожидал. Он ещё не знал радоваться ему столь лёгкой победе или всё же стоит немного усовеститься.
– Ты не обижайся, пожалуйста, – стоя над мальчиком и внимательно наблюдая за тем, как тот зашнуровывает свои развалившиеся кроссовки, бодро вещал Ермолай, – будешь в городе, заходи ко мне, чайку попьём!
Ермолай рассмеялся. Смех впрочем, был настолько неестественен и фальшив, что когда Вовка, моментально почувствовавший фальшь, едва лишь взглянул на взрослого слабодушного человека, как человек этот тут же заткнулся.
– До свидания, – буркнул ребёнок.
В заскорузлой душе Лопухова вдруг шевельнулась жалость.
– А куда ты пойдёшь? Может проводить тебя?
– Нет, спасибо.
– Твой детский дом далеко?
– Я не поеду туда.
Ермолай расстроился ещё больше. Но не потому, что всерьёз опасался за жизнь и безопасность ребёнка, а потому что чувствовал себя весьма гаденько. Получается, что он выставляет предполагаемого сына за порог, не поговорив как следует, и даже не угостив чаем. Что же такое с ним, в общем-то, неплохим, как он мнил о себе мужиком, происходит? Ведь никто не знает что Вовка у него в доме. Разве только эта полоумная баба Галя. Значит, хотя бы на часок мальчик вполне может задержаться, без каких-либо последствий для Ермолая. За это время наверняка удастся уговорить Вовку вернуться в детский дом. И, конечно же, нужно самому его туда доставить. Совесть в этом случае будет чиста.
– Погоди, ты есть хочешь? – спросил Ермолай, у отчаянно дёргающего дверной замок мальчика.
Вовка замер и напрягся.
– Ты давно ел? – краснея, спросил Ермолай.
– Два дня назад.
Лопухову стало так стыдно, что он готов был провалиться сквозь землю.
– Пошли, – развернув пацана за плечо, приказал Ермолай.
Тщательное инспектирование холодильника и кухонных шкафов показало, что в доме нет еды. То есть абсолютно никакой. Ермолай также припомнил, что уходя в загул, захватил с собой все имеющиеся деньги. Вряд ли случилось чудо, и после вчерашнего кутежа осталась хоть какая-нибудь денежка. Надежда угасла окончательно, когда Лопухов вспомнил, что изгвазданный костюм, полощется сейчас в стиральной машине. Даже если в карманах и оставались какие-то деньги, то вряд ли на них можно будет хоть что-то купить. Заскрипев зубами, тяжело вздохнув, Еромолай обрисовал ситуацию Вовке.
Мальчик неожиданно со всей дури плюхнулся на пол, резво расшнуровал раритетный кроссовок, стянул с ноги носок, и выудил на свет божий пятисотрублёвую купюру.
– Что это? – глупо поинтересовался Ермолай.
– Деньги. Мне баба Галя дала.
– Так почему же ты не кушал два дня, когда у тебя деньги были? Или не знаешь, как с ними обращаться? – недоумевал Лопухов.
– Скажете тоже! С деньгами каждый дурак умеет обращаться. Я же не маленький. Просто к отцу, к вам, то есть хотел приехать с деньгами. Ну, понимаете, чтоб не задарма жить-то.
Ермолай растерялся настолько, что автоматически взял у ребёнка денежку.
– Обойдёмся пока без твоих денег, – после продолжительной паузы отмер наконец неплатёжеспособный папаша.
– Да вы берите, я же специально для вас, их сохранил.
– Нет, спасибо, спрячь пока свои сокровища, – возвращая мятую, истёртую чуть ли не до дыр купюру, заявил Ермолай.
– Ты подожди меня Вова, я сейчас приду. Не боишься один оставаться?
– Нет, я не боюсь, только вы всё равно быстрее возвращайтесь, – попросил храбрый Вова.
Для того чтобы перехватить немого деньжат, Лопухов направился к Людке, соседке по лестничной площадке. Звонок работал вхолостую примерно десять минут. Ермолай решил, что Людка просто-напросто дрыхнет, и потому не спешит открывать дверь. Деньги нужны позарез, именно поэтому он решил идти до победного конца, и разбудить праздную лентяйку во что бы то ни стало.
– Кто там? – послышался, наконец, из-за двери испуганный голос.
– Судьба твоя.
– Чего припёрся в такую рань? – зло спросила Людка.
– Впусти, разговор есть, – и на всякий случай добавил, – очень важный.
Дело в том, что Лопухов всерьёз опасался, что разлюбезная соседка услышав его просьбу, может вовсе не открыть дверь. В случае же общения так сказать с глазу на глаз, он надеялся умаслить противную бабу.
Извечное женское любопытство притупило Людкину бдительность и она, гремя многочисленными засовами, наконец, отворила дверь.
– Чего тебе? Говори, а то некогда мне, – высунув в образовавшуюся щель длинный крючкообразный нос, распорядилась Люська.
– Это чем же ты так занята? Неужто на работу устроилась? – решил разрядить обстановку потенциальный заёмщик.
– Не твоё дело! Говори чего надо! – не уступала Людка.
Ермолай понял, что с жадной бабой предстоит серьёзная борьба. Но тут же он вспомнил, что Люська – женщина, хоть и страшная как ядерная война. И Ермолай решил использовать всё свое пока нерастраченное до конца мужское обаяние.
– Ты одна теперь, – то ли спросил, то ли констатировал, сей отрадный факт Лопухов.
– Ну, – подтвердила жертва мужского коварства, – Колька на рыбалку с мужиками на три дня укатил. А тебе что за интерес одна я или нет?
«Вот карга!», – подумал Ермолай, нацепляя на лицо самую обольстительную свою улыбку, действующую на женщин безотказно.
– Люся, – ласково ворковал Ермолай, – впустила бы соседа в квартиру. У меня и впрямь разговор к тебе.
Странно, но на Людмилу не действовали его чары. «Теряю квалификацию», – в ужасе подумал терпящий неудачу мужик. «Пора завязывать пить, а то так и импотентом заделаться недолго. Вон даже эта уродина от меня шарахается».
– Поговорить и здесь можно, – сказала, как отрезала соседка.
Ермолая не устроил такой этот ответ, и, разозлившись, он с силой рванул на себя дверь. Хозяйка буквально вылетела на лестничную площадку, так как цепко держалась за ручку с другой стороны. В полёте она проорала что-то, а в это время Лопухов, по-хозяйски прошёл в комнату, и без приглашения уселся в кресло.
– Ты чего это своевольничаешь? – запахивая на ходу халат, орала Людка. – Я щас полицию вызову!
– Люся, какая ты красивая, когда злишься! – глядя в работающий без звука телевизор, как бы ни к кому не обращаясь, задумчиво произнёс Ермолай.
– И грудь у тебя великолепная. Ты не представляешь, как меня волнует твоя грудь!
В этом случае Лопухов практически не кривил душой, у этой страшилищи действительно была очень выдающаяся грудь.
Люська зарделась от удовольствия, и принялась неистово теребить халат в районе обозначенной части женского тела.
– Да ладно тебе! – кокетливо воскликнула она, падая в другое кресло.
– Нет не ладно Люся. Она мне снится Люся. Каждую ночь Люся снится. Надо с этим что-то делать.
– А чего делать то надо? – всерьёз обеспокоилась Люська.
– Надо решать проблему.
– А как решать то?
– Ты что, маленькая? – укорил Ермолай.
– Никак переспать со мной хочешь?
«Чур, меня!», – подумал ловелас, а вслух произнёс:
– Не опошляй Люся.
Ермолай и сам не знал, как можно разрешить «проблему». Он как-то слегка запутался и не знал, куда теперь направить разговор. А потому замолчал. Надолго.
– Ты, наконец, скажешь чего тебе надо? – как бы ненароком оголив кривоватую ножку, тоном милостивой императрицы поинтересовалась соседка.
Волшебным образом из пылающей ненавистью злобной бабы, она превратилась в кокетливую чаровницу.
«Надо бы подойти, сесть на подлокотник кресла, и зарывшись лицом в её волосах жадно вдохнуть их аромат!», – вспомнил ещё об одном безотказном приёме вероломный обольститель. Но, вовремя успев рассмотреть, что Люлькины волосы буквально лоснятся от жира, передумал исполнять сей эффектный номер.
К тому же Ермолай не без основания полагал, что не обременённая моралью Людка, не преминет тут же затащить его в койку. Но категорически не хотелось добывать деньги посредством своего совершенного, как он сам считал, и как утверждали влюблённые женщины тела. «Это попахивает проституцией», – подумал он и решил обойтись малой кровью.
Но едва хитрый мужик собравшись с мыслями хотел уже напрямую завить с какой целью собственно говоря явился, на балконе раздался страшный грохот. Люська словно укушенная бешеной собакой, бросилась к окну, и моментально задёрнула шторы.
– Солнце в глаза бьёт, – дыша как загнанная лошадь, пояснила она.
Но Ермолая не так то просто было провести. Он сам неоднократно использовал балкон в качестве укрытия от внезапно нагрянувших мужей своих пассий. Ни слова не говоря, он прошествовал к окну, раздвинул шторы, открыл балконную дверь. И увидел то, что и надеялся увидеть.
«В моих руках, серьёзный козырь!», – возликовал Лопухов.
– А ну, выходи! – скомандовал он.
В комнату на цыпочках просочился тщедушный мужичонка в трусах. Всю остальную одёжку а также ботинки, он трепетно прижимал к груди. Понурив голову, охочий до чужих жён ловелас, стоял перед Лопуховым словно провинившийся подросток. Люська была ни жива, ни мертва.
– Как зовут? – по-хозяйски поинтересовался Ермолай.
– Ме… ме… Меня? – заблеял «мужичок с ноготок».
– Ну не меня же! Я то знаю, как меня зовут. А вот ты что за голубь?
– Семён Игоревич! – отрапортовал незадачливый любовник.
– Чем докажешь? – не унимался Лопухов, чувствовавший в этот момент невероятный, дурманящий голову кураж.
Мужик растерялся и молчал, но дар речи обрела Людка.
– Он правду говорит!
– Эх, Люсенька, ты то откуда можешь знать? – попенял Лопухов. – Вас баб обмануть – пара пустяков. Верите всем без разбору. Ты давно его знаешь?
– Сёма не такой! – заступилась за милого дружка любвеобильная соседка. – Я его давно знаю! Два месяца как встречаемся!
Люська поняла, что этим признанием выдала себя, и запоздало прикусила язык. Ермолай возликовал: «Теперь можно срубить денег не с Люськи, а с этого недомерка. И вовсе необязательно долг возвращать. Это я удачно зашёл!».
Лопухов, конечно же, имел представления о приличиях, опять же с уголовным кодексом старался не вступать в противоречие, но в данной конкретной ситуации считал, что выпавшим ему шансом просто грех не воспользоваться.
– Я так и думал! – пошёл вразнос потенциальный вымогатель. – Эх, Люся, Люся! – сокрушённо мотая головой, печально укорял он. – А я то надеялся!
– На что это ты надеялся? – спросила неверная жена.
– Надеялся, что моя любовь, найдёт отклик в душе твоей. А ты вон чего творишь!
– Я ж не знала… – виновато произнесла Люська.
– Но ты ведь женщина! Ты должна была почувствовать порывы идущие от моего пламенного, жаждущего любви сердца! Я можно сказать из-за тебя с женой развёлся!
Это смелое заявление несколько охладило пыл борца за чужую нравственность. Крякнув от смущения, он дабы не развивать тему дальше, обратился к Семёну Игоревичу:
– Надеюсь, вы понимаете, что с чужими жёнами спать нехорошо?
– Простите, я не совсем понял… Вы что же не Николай?
– Нет, – честно ответил Лопухов, ещё не понимая, куда клонит этот полумерок, – я сосед этой женщины, и соответственно её мужа-рогоносца. Поскольку с Николаем мы очень близки, по-человечески конечно, я просто обязан буду доложить ему о том, чем занимается его жена в его отсутствие!
С Семёном Игоревичем произошла разительная перемена. Из трепещущего подавленного существа он словно по мановению волшебной палочки трансформировался в уверенного и даже наглого, мужчину.
Ермолай же, как истинный артист, поймав кураж, настолько увлёкся игрой, что не отследил этот момент, и, заведя глаза к потолку, держал паузу, для усиления произведённого эффекта.
Семён Игоревич, с грохотом кинув ботинки на пол, спокойно начал одеваться. Люська же с большой тревогой наблюдала за Ермолаем. Она то хорошо понимала, что от соседа, нагрянувшего так некстати, зависит теперь её дальнейшая судьба
– Деньги – тлен, – неопределённо заметил Лопухов.
Люська беспомощно глядела на него, ничего не понимая. Семён Игоревич оказался прозорливее своей постельной подружки. Он быстро сообразил, что может отвязаться от прилипчивого мужика, всучив некоторую сумму денег. Язык товарно-денежных отношений, вероятно, был очень понятен любителю сексуального экстрима.
– Сколько? – деловито поинтересовался Семён, «вслепую» повязывая галстук.
От его прежней растерянности не осталось и следа. Теперь это был уверенный, даже наглый мужчина.
– Пять тысяч, – выдохнул Ермолай, словно делая большое одолжение.
Однако Семён жертвенности не оценил.
– Ну, это же грабёж среди бела дня! – прокряхтел он, натягивая носок. – Могу дать рублей пятьсот. Поверьте, я знаю, о чём говорю. И то предлагаю вам деньги исключительно потому, что просто хочу выручить вас. Вероятно у вас трудности материального характера, а люди должны помогать друг другу.
– Пять! – не унимался Ермолай, всё ещё увлечённый игрой.
– За эту информацию, вам никто не даст и двухсот рублей! Берите, пока даю. Не нужно жадничать!
Но тут неожиданно встряла Люська:
– Ну, ты и жлоб Сёма! Ведь если он расскажет моему мужу, я потеряю всё! Немедленно дай ему пять тысяч! Иначе, между нами всё кончено!
Сёму это заявление, похоже, только обрадовало. Он резво влез в пиджак, застегнув его на все пуговицы, и нарочито печально произнёс:
– Что ж видать не судьба! До свидания молодой человек! Люсенька прощай!
И резво помчался в прихожую. Люська – за ним. Началась невероятная заваруха: Люська визжала как циркульная пила, Сёма шипел как змея, потом какая-то возня, шлепки, грохот, опять ругань, и под занавес действа с треском захлопнувшаяся дверь.
«Надо было взять пятьсот рублей», – досадливо подумал Ермолай.
– Вот скотина! – сообщила Люська, входя в комнату.
На щеке её пылал ало-красный след, оставленный на прощание «любимым» мужчиной. Несчастная покинутая женщина готова была разрыдаться в любой момент.
– Никогда не думала, что он таким подлецом окажется, – хлюпая носом, пожаловалась Люська.
Ермолай не отозвался, а судорожно думал, просить ли у соседки денег взаймы или нет.
– Хотя, может это и хорошо, что всё выяснилось. Спасибо тебе Ермолай! – искренне поблагодарила изменщица.
– За что это? – удивился Лопухов.
– За то, что гада этого на чистую воду вывел. Ты иди, мне нужно одной побыть. Пореветь что ли? Или не надо?
Лопухов неопределённо пожал плечами, оставляя право выбора за хозяйкой.
– Только не говори Николаю, а то он расстроится, – жалобно попросила «заботливая» жена.
– Ладно, – великодушно пообещал Лопухов. – Только гляди мне, что б в последний раз!
Люська отмахнулась от него как от назойливой мухи и кокетливо заржала. Лопухову ничего не оставалось делать, как культурно удалиться.
– Вова! – позвал Лопухов мальчика, едва переступив порог квартиры.
Мальчик не отозвался. «Ушел, наверное!», – радостно подумал Лопухов, и прямо воспрял духом. Проблема решилась сама собой. Хорошо то как! Теперь бы немного выпить, и жизнь снова засияет всеми красками.
Но за ликованием пришло разочарование. Подложив под голову кулачок, мальчик сладко спал на диване. На лбу его проступила испарина, так что прилипла грязная чёлка, лицо порозовело, а выпяченная нижняя губа подрагивала так, словно он вот-вот расплачется.
«И что ты за монстр такой?!», – разозлился сам на себя Ермолай. «Ведь ребёнку помощь требуется!».
Когда Ермолаю, первоклассному зубному врачу, предложили место в элитной стоматологической клиники, их общей с Ленкой радости не было предела. Они словно дети, спорили до хрипоты, на что следует потратить первую, казавшуюся неимоверно огромной зарплату. Ермолай был за то, чтобы поехать на заграничные моря, Ленка же настаивала на покупке новой мебели. Они тогда даже чуть не поссорились, деля шкуру не убитого медведя. Но вовремя спохватились, и потом ещё долго хохотали над своей глупостью и наивностью. В то время они мирились очень быстро, никогда не таили в душе злость, друг на друга.
Почему же всё так изменилось? Может, просто ушла любовь? Но куда? Была, и вдруг исчезла? Ведь они не умерли. Внешне остались прежними. Так почему же возненавидели друг друга до такой степени, что не могли без раздражения друг другу слова сказать?
Материальное положение семьи резко улучшилось. У них хватало денег не только на обустройство квартиры, но и на отдых, рестораны, и на разные приятные мелочи.
Со временем Ленка стала приобретать антиквариат, заразившись этим увлечением от соседки Елизаветы Петровны. Та со своим мужем всю жизнь собирала редкие вещи, вот и Ленка тоже решила начать выгодно вкладывать деньги. Ермолай не возражал. Он очень любил её и никогда ни в чём не перечил.
Ленка в нервическом ажиотаже принялась за дело. Почувствовав себя женой состоятельного человека, она бросила работу, и с утра до ночи носилась по антикварным лавкам в поисках какой-нибудь ценной безделушки. На Ермолая все эти штучки-дрючки не производили никакого впечатления. Впрочем, всё же они были не настолько богаты, чтобы коллекционировать слишком дорогие предметы. Но Ленка не унывала, и её радовало любое приобретение. Для любимых «игрушек» даже была выделена отдельная комната. Вот туда-то и направился сейчас Ермолай.
Ломберный столик, комод, диван каких то князей, буфет, серебреный портсигар, янтарный мундштук, пепельница, солонка с перечницей, два подсвечника, массивный канделябр на пять свечей, веер, пудреница, табакерка, зеркальце, фарфоровая статуэтка застывшей в жеманной позе балерины – вот собственно и все трофеи добытые Ленкой. Конечно, эти вещи по праву принадлежат жене, но с другой стороны, приобретены они были на деньги Ермолая. К тому же ему был необходим сотовый телефон. Ну, как можно в наше время обходиться без телефона? Купит самый простенький. А потому, подавив голос совести в самом зародыше, Лопухов стал размышлять какой предмет из сумбурного набора не жалко продать.
Выбор встал между табакеркой, портсигаром и подсвечником. Потом Ермолай ещё немного подумал, и решил, что первой жертвой станет рогатый, нелепый в своей чрезмерной вычурности канделябр. Тем более, на дилетантский взгляд Ермолая, это сооружение особой ценности не представляло.
И вот с массивным канделябром в руке, волнуясь, словно студент перед экзаменом, Лопухов осторожно позвонил в дверь Елизаветы Петровны.
С этой милой во всех отношениях старушкой, Ленка поддерживала активные отношения, – частенько забегала к ней проконсультироваться по поводу очередной покупки. Ермолай подумал, что соседка, вероятно, осуждает его, и искренне сочувствует Ленке. «Ну и пусть! Между прочим, личные отношения не должны никого касаться. Не захочет купить канделябр, пойду в ломбард!». И Ермолай уже передумал предлагать канделябр Елизавете и собрался, было уже отчалить, но тут дверь резко распахнулась, явив взору статную пожилую женщину.
– Здравствуйте, Ермолай! Чем обязана?
– Ну, вы даёте! В доме столько ценностей, а вы даже не интересуетесь, кто к вам пожаловал! – пожурил соседку Лопухов.
– Проходите! – гостеприимно распахивая дверь, пригласила Елизавета Петровна.
Лопухов воодушевился. Он немного побаивался этой старухи. В его воображении старушка рисовалась этакой затворницей – мизантропкой. Но как оказалось, Елизавета вполне адекватна. Во всяком случае, пока.
– Видите ли, – пустилась в объяснения Елизавета, – если кто-то действительно вознамерится меня обокрасть, сделает это несмотря ни на что. И потом, честно говоря, за столько лет я уже устала бояться.
Они прошли в гостиную заставленную мебелью, так кучно, что буквально негде было развернуться.
– Присаживайтесь, – указала на кресло Елизавета Петровна.
– Но ведь, так и убить могут, – пристроив канделябр на колено, начал «светскую» беседу Ермолай. – Вы в курсе какая сейчас криминальная обстановка в стране? Убивают и за меньшие деньги.
– Ну что ж, значит такова судьба! Ведь по сути, у меня нет мотивации, для того, чтобы продолжать жить. Сын скитается по свету, сейчас в Монголии при консульстве переводчиком служит, муж умер, внучка… внучке я, похоже, не нужна. К тому же мне уже восемьдесят на днях стукнуло. Хватит небо коптить!
– Так вы что же, намеренно ищите неприятностей? – не поверив старухе ни на йоту, спросил Ермолай.
– Нет, конечно. Умирать от рук бандитов не хочется. А вот испытать на старости лет какое-нибудь небольшое приключение я, пожалуй, не прочь. Ой! – всплеснув руками, воскликнула Елизавета Петровна, так что Лопухов вздрогнул, и чуть не уронил канделябр, – я совсем заболталась. Знаете, к старости стала не только сентиментальна, но и чрезвычайно разговорчива. Никогда за мной прежде не наблюдалось такого. Что поделаешь, одиночество заело. Впрочем, мы с Константином всегда вели затворнический образ жизни. Муж, – она указала на портрет стоящий, на маленьком круглом столике, – увлёкся собирательством старинных вещей ещё до нашего с ним знакомства. Постепенно я тоже втянулась. Впрочем, другого выбора всё равно не было. Но, честно говоря, я всегда оставалась, равнодушна ко всему этому великолепию. Костю же буквально трясло при виде какой-нибудь старинной вещицы. Ой, – опять спохватилась Елизавета Петровна, – кажется, я опять бессовестно эксплуатирую ваше внимание. Простите.
– Ничего, – проявил великодушие Ермолай. – Я к вам вот по какому делу.
Лопухов объяснил цель визита. Елизавета Петровна моментально перестала изображать старческую наивность, стала предельно сосредоточенной. Вооружившись лупой, поставив канделябр на маленький круглый столик, она принялась разглядывать «шедевр» со всех сторон.
– Собственно эта вещь мне знакома. И что вы хотите за него? – деловито осведомилась антиквар.
– Я ничего не понимаю в антиквариате, – честно признался Лопухов. – Дайте сколько не жалко.
– Если не ошибаюсь, эта вещь вашей жены, – заметила Елизавета Петровна.
Ермолаю фатально не везёт сегодня. Бабуля оказалась с принципами, и, похоже, не станет покупать у него канделябр.
– Моей бывшей жены, – внёс поправку мгновенно поскучневший Лопухов.
– Вы развелись? Простите за бестактность. У вас, что же возникли материальные трудности? – не желала униматься одичавшая от скуки старуха.
– Ну, что-то в этом роде…
– Вам категорически нельзя пить! – патетично воскликнула Елизавета Петровна. – Алкоголь разрушит вашу личность. А ведь вы такой молодой!
«Ну, начинается!», – подумал Ермолай печально. «Вот ведь язва, ну не хочешь денег давать, – не давай. Сейчас ещё воспитывать начнёт! Зря я сюда припёрся, надо было в ломбард идти. Во всяком случае, там никто бы не читал нотаций».
Елизавета Петровна говорила долго и нудно. Ермолай стоически слушал, держась из последних сил.
– Для чего вам нужны деньги? – поинтересовалась моралистка.
Ермолай не ожидал, что нудное бухтение закончится когда то, и застигнутый врасплох, ответил правду:
– Вовку накормить.
На не опохмелившуюся голову посыпался град вопросов. Не в силах противостоять натиску, Лопухов выложил всё начистоту.
– Бедный ребёнок! – запричитала Елизавета Петровна. – Как он страдал! Один, без отца и матери! Надеюсь, вы поможете ему?
– Но ведь я не совсем уверен, что это мой сын, – возразил Ермолай.
– Но и доказательств обратного, у вас тоже нет. Или я что-то неправильно поняла?
– Вы всё правильно поняли, – совсем скис претендент на отцовство. – Только я не знаю, что мне делать.
– Конечно, выяснить правду! Для начала нужно найти мать ребёнка. Уж она то должна знать, кто зачал дитя.
Ермолаю совсем не хотелось искать мать этого несчастного ребёнка. Ну, найдёт он её. А вдруг выясниться, что это действительно его сын? И что дальше? Платить алименты? Мужики из последних сил уклоняются от этой обязанности, а он сам по собственной инициативе повесит хомут на шею. Лопухов скривился от этой мысли и решил несколько охладить пыл чадолюбивой бабули:
– Думаю, его нужно обратно в детский дом сдать. Может эта баба Галя, умом тронулась, вот и наплела не весть что. К тому же ребенка уже наверняка ищут. Если выясниться, что я тайно удерживаю его у себя в квартире, мне не поздоровиться.
– Но ведь никто не узнает! Пока вы будете выяснять обстоятельства дела, Вовочка поживёт у меня. Канделябр ваш я покупаю, следовательно, деньги, для того чтобы начать поиски у вас будут. Ну, так что, спасём совместными усилиями хоть одну детскую душу?
– У меня машина сломалась, вторую неделю в ремонте, – нашел, как ему казалось вескую причину, Ермолай.
– Возьмёте машину моего мужа! – обрадовалась Елизавета Петровна. – Машина в очень хорошем состоянии, Костя на ней практически не ездил. Так что транспортным средством вы обеспечены! Я сейчас позвоню своему знакомому юристу, он вмиг доверенность на ваше имя оформит. Надеюсь, права у вас ещё сохранились?
И, не откладывая дело в долгий ящик, деятельная соседка принялась тыкать кнопки телефона.
«Права то у меня сохранились, а вот ты бабуля, напрасно суетишься насчёт документов, видел я это „ведро“. Ни один дорожный инспектор, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, не остановит автомобильного урода. Хотя может и остановит, из жалости, чтобы денег дать», – тоскливо размышлял Лопухов, но вслух ничего не сказал. Он понял, что никакие уговоры и вразумления, не заставят Елизавету свернуть с намеченного пути. Она прям-таки светилась от счастья. Но из извечного мужского упрямства, уже практически смирившись с поражением, он всё же решил немного покуражиться. Авось удастся переубедить Елизавету, и тогда опять можно жить в своё удовольствие. Но резкий сверлящий звонок в дверь, вмешался в планы утописта.
– Будьте любезны, откройте, пожалуйста, дверь, – прикрывая телефонную трубку рукой, попросила Елизавета Петровна.
– Ты жив! – воскликнула молодая женщина, едва Ермолай распахнул дверь.
И не успел Лопухов хоть что-нибудь сказать, бросилась к нему на шею, и залилась слезами.
Сквозь бурные рыдания слышались признания в любви и готовность пожертвовать жизнью ради него. Ермолай оторопел. Конечно, он привык к тому, что женщины вешаются к нему на шею в прямом и переносном смысле. Но чтобы вот так, не испытав телесных наслаждений, горячечных поцелуев, душевного томления, сладкого головокружения, без всяких усилий с его стороны, даже не зная его, – это впервые.
Кстати, что она там орала? Жив ли он? Как не самовлюблён был Ермолай, но всё же понял, что скорей всего его с кем-то перепутали. «Однако этому мужику жутко повезло», – думал Лопухов, милостиво позволяя девушке нежить себя. «Девчонка влюблена как кошка и, похоже, действительно готова отдать за любимого свою жизнь».
Молодая особа так страстно прижималась, что у Ермолая возникло вполне естественное мужское желание (и это несмотря на тяжёлое похмелье). Дабы не усугублять положение, так как понимал, что вряд ли желание реализуется в обозримом будущем, не без труда отцепил от себя молодое упругое тело. И хриплым от пережитых ощущений голосом, он представился:
– Меня зовут Ермолай Лопухов.
Девушка, чуть отступив назад, потянулась рукой к выключателю. Вспыхнул яркий свет, и любвеобильное создание, не мигая, уставилось на Лопухова. Насмотревшись вдоволь, закрыв лицо руками, девушка тихо сползла по стене, и вновь зарыдала. Привлечённая дикими воплями, в коридоре образовалась Елизавета Петровна.
– Алиса! Что здесь происходит?
Алиса, поддав газу, заревела ещё громче и отчаяннее.
– Алиса! Прекрати истерику! Немедленно говори, что случилось!
Похоже старушке не свойственна сентиментальность. Она даже не попыталась утешить внучку, а сразу приступила к допросу.
– Я его убила! – вымолвила наконец Алиса.
Только теперь Ермолай разглядел девушку как следует. Всклоченные серо-буро-малиновые волосы, вместо лица – красный сопливо-слёзный блин. Белые летние брюки её были до колен забрызганы грязью. Не менее грязная, когда-то тоже белая футболка, больше походила на половую тряпку. Поверх футболки надета кожаная куртка, размеров на пять больше чем полагалось. Но самым примечательным было то, что на ногах Алисы отсутствовала обувь. Однако, несмотря на неприглядный внешний вид, девушка всё же обладала шикарными природными данными. Мордашку то сейчас конечно не идентифицировать, а вот фигурка очень даже выдающаяся. И грудь такая великолепная – четвёртого размера, не меньше, тоненькая, подростковая талия, да и ножки удались – длинненькие такие, ладненькие. Сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать семь? Ну что то около того.
Пока Ермолай без стеснения пялился на девушку, абсолютно проигнорировав её реплику насчёт убийства, Елизавета Петровна успела сноситься на кухню и накапать каких-то вонючих капель. Вернувшись, она приказала внучке успокоиться и принять лекарство. Как ни странно, Алиса подчинилась. Выдохнувшись, наконец, она стала похожа на спущенный резиновый мяч. Рыдания теперь прорывались в виде единичных конвульсивных всхлипов, взгляд остекленел, тело безвольно обмякло.
Однако Елизавету Петровну не смутило то обстоятельство, что внучка впала в прострацию.
– Вставай! – приказала «сострадательная» бабушка.
Ермолай лишний раз подивился выдержке и самообладанию этой женщины. Алиса подчинилась, и под штурманские команды авторитарной родственницы, проследовала в комнату.
– Говори, кого и почему ты убила? – едва Алиса рухнула в кресло, потребовала Елизавета.
– Ба, я не могу говорить. Можно я посплю? – бесцветным голосом попросила Алиса.
– Нет! Сейчас ты всё расскажешь, и уж потом, может быть, я позволю тебе поспать.
– Ладно, чёрт с тобой, – без всякого впрочем, раздражения, согласилась страдалица.
– Это что за выражения! Ты хоть думаешь иногда что говоришь? – не на шутку рассердилась Елизавета Петровна. – Учти, ещё одно такое высказывание, и я выставлю тебя за дверь.
Но Алису не так то просто было сбить с толку:
– Меня скоро арестуют, так что выставишь ты меня или нет, не имеет никакого значения.
– Ты, скажешь, в конце концов, что произошло? – заорала не своим голосом Елизавета Петровна.
По этому отчаянному крику Ермолай понял, что бабуля всё же не лишена человеческих эмоций и естественным образом волнуется за свою непутёвую внучку. По-хорошему ему нужно было уйти, предоставив возможность родственникам самим выяснять отношения. Но он упрямо не покидал квартиру, в надежде услышать душещипательную историю.
– Я убила Никиту.
– Этого прощелыгу с которым ты последнее время жила?
– Да. Но он не прощелыга.
– Ну, я так и знала, что дело добром не кончиться! – словно обрадовавшись, воскликнула Елизавета Петровна. – Я ведь тебе говорила, что это очень нехороший человек. Говорила или нет? Он злой, заурядный, глупый, жадный, завистливый, к тому же ленивый и похотливый.
– Хватит читать нотации! – выйдя из анабиоза, закричала Алиса. – Я же сказала, его больше нет!
– Но ведь теперь у меня и внучки не будет! Ты хоть понимаешь что это не шутки? Тебя осудят, и отправишься ты милая моя, в женскую колонию общего режима. Господи! Что будет с отцом, когда он узнает?! Ведь за убийство дают… Сколько дают за убийство Ермолай?
Лопухов гордый оттого, что его сочли за человека сведущего в уголовных законах, немного подумав, авторитетно заявил:
– Лет восемь – десять, в зависимости от обстоятельств. Но, могут и пожизненное дать, если убийство предположим, совершёно с особой жестокостью.
Выдержка окончательно покинула Елизавету Петровну и она, схватившись за сердце, едва дыша, процедила сквозь зубы:
– А ну говори, как дело было!
Алису, похоже, тоже не радовала перспектива пожизненной изоляции от общества и она, выпучив глаза, глотая слова, принялась каяться.
– Мы поссорились. Он ушёл. Я прорыдала полночи. Потом подумала, что, наверное, это я виновата. Ну почему они от меня все уходят? – с мольбой глядя на Ермолая, спросила девушка.
Он приготовился к ответу. И намеревался сказать, что не в достаточной мере изучил её характер, а потому не может ответить на этот вопрос. Но вот если они познакомятся поближе, он обязательно… Но похоже вопрос был риторический и Алиса, не дождавшись пока тугодум выскажет своё мужское мнение продолжила:
– Мы поссорились из-за ерунды. Я кричала на него, наговорила всяких гадостей. Он ушёл. Уже под утро я спохватилась, хотела извиниться и тогда принялась звонить ему на сотовый, он не брал трубку. Потом я отправляла SMSки, он не реагировал. Ну, а в один прекрасный момент, всё-таки взял трубку и сказал, чтобы я больше ему никогда не звонила. И отключил телефон. Я чуть не умерла от горя!
Скривившись так, словно съев лимон, Алиса приготовилась к рыданиям.
– И как же ты его убила? Может, говоря об убийстве, ты выражалась так сказать фигурально, – с надеждой в голосе поинтересовалась Елизавета Петровна. – Ты убила его в своей душе, да?
– Нет ба, слушай дальше… Почему ты никогда не можешь выслушать меня до конца? Почему всегда игнорируешь свою внучку? Почему? Почему вы воспитали меня такой закомплексованной? Отчего мужчины бегут от меня словно чёрт от ладана?
– Потому что ты безответственная, инфантильная, избалованная девчонка! – парировала Елизавета.
Ермолай вдруг ощутил ответственность за этих женщин. Он вспомнил, что он мужчина, и дабы не усугублять назревающий конфликт, довольно жёстко приказал:
– Алиса, прошу вас, успокойтесь! И вам Елизавета Петровна не помешает быть более сдержанной. Разве вы не видите, в каком она состоянии? Позже отношения будете выяснять.
Елизавета Петровна осеклась, и покорно замолчала. Алиса же улыбнувшись одними губами, одарила Лопухова благодарным взглядом.
– Я вышла на улицу. Просто потому, что не могла больше находиться в четырёх стенах. Я хотела…
– Ты хотела покончить собой, – догадалась Елизавета.
– Я гуляла, дышала воздухом, – оставив замечание бабушки без ответа, продолжила Алиса. – Шёл сильный дождь. Я жутко не люблю дождь. Но я ничего не чувствовала в тот момент. Я лишь ощущала, как рушится мой мир, рушится моя жизнь. От меня ушла любовь. Пустота и отчаяние поселились в душе.
– Можно без лирических отступлений? – всё никак не хотела униматься бабуля.
Алиса беспомощно, совсем по-детски взглянула на родного человека, и заплакала. На этот раз тихо, без причитаний и неистовых возгласов. Елизавете Петровне похоже стало стыдно, и она отвернулась. И как показалось Ермолаю, тоже заплакала.
Наступила гробовая тишина. Присутствующие размышляли каждый о своём. Елизавета Петровна думала о том, что они с мужем всю жизнь копили добро, хотели, чтобы дети их ни в чём не нуждались. И вот сейчас пришла в дом беда, и никакое золото мира не может помочь этому горю. Внучку осудят за убийство, а сама она остаток дней проведёт в скорби и тоске.
Алису совершенно не волновала собственная судьба. Она по молодости лет, не осознавала всю степень опасности, нависшей над ней. Мысли её вертелись вокруг Никиты. Она убила того, кого больше всех на свете любила, того, без кого дальнейшая жизнь представлялась серой и бессмысленной. Кстати, что там бабушка говорила насчёт самоубийства? Об этом она как-то не подумала. А что если и вправду? Только не сейчас. Сейчас она слишком устала, чтобы предпринимать какие-то серьёзные шаги. Это нужно делать обдуманно. Или нет? Впрочем, в камере у неё будет время вдоволь поразмышлять над этим вопросом.
Ермолай же откровенно маялся. Канделябр оставался стоять на маленьком столике, и несчастному страдальцу страстно хотелось, чтобы вопрос с куплей-продажей, наконец, разрешился. Но он понимал, что намекать убитой горем женщине о деньгах – верх неприличия. А подойти и демонстративно забрать канделябр, тоже как-то не по-человечески. В довершение ему одновременно хотелось выпить, и дослушать душещипательную историю до конца.
– Прости, что я опять задаю этот вопрос, но мне просто необходимо всё выяснить, – смогла, наконец, взять в себя в руки Елизавета Петровна. – Расскажи, как и при каких обстоятельствах, ты убила этого мерзавца.
– Он не мерзавец, – не согласилась внучка с бабушкиным определением. – Да разве это имеет теперь какое-то значение?
– Это имеет огромное значение. Я намерена нанять адвоката. Самого лучшего в городе. Прежде чем я буду говорить с адвокатом, мне необходимо выяснить мельчайшие подробности этого… – Елизавета помедлила, подыскивая слова, – этого происшествия.
– Я гуляла, долго… – нехотя продолжила Алиса свой рассказ. – Потом поняла что устала. Села на какую-то скамейку. Сидела долго. Думала. И вдруг, в какой-то момент поняла, что мне страшно возвращаться в пустую квартиру. Да и честно говоря, сил на обратный неблизкий путь не оставалось. Сориентировавшись на местности, поняла, что нахожусь недалеко от дома своей подруги Ладки. Пошла к ней.
– Дальше! – поторопила Елизавета слишком медлительную рассказчицу.
– У Ладки не работал дверной звонок, и я, чтобы не создавать шума, и не будить соседей, решила позвонить ей по телефону. Ладка спала, но уверила, что всегда рада меня видеть. Я попросила, чтобы она открыла мне дверь. Она спросила: «А ты что разве не у себя дома?». Я сказала, что нахожусь прямо перед её дверью. И тут она отсоединилась. Из-за двери послышалась какая-то возня. Я как ненормальная раз двести набирала её номер – реакции никакой. Тогда заподозрив неладное, стала долбить в дверь. Наконец она открыла мне. Подружка сообщила, что не может меня принять прямо сейчас. Но я оттолкнула её и вошла в квартиру. На кухне, в домашнем халате и тапочках, сидел Никита. Он курил, пуская дым к потолку, и с ухмылкой смотрел на меня. Затем пришла Ладка. Она что-то говорила, насчёт того, что они давно любят друг друга, и просто не хотели меня травмировать. Никита молчал. Когда до меня дошёл смысл сказанного, я заорала и начала что есть силы колотить лучшую недавнюю подругу. Завязалась драка…
– Ты хоть понимаешь, что это недостойно? – опять встряла Елизавета. – Женщина никогда не должна опускаться до рукоприкладства. Разве мы тебя этому учили?
– Так я не понял, вы подружку мочканули, или этого, как его, Никиту? – решил внести ясность Лопухов.
– Как вы мне все надоели! – напевно растягивая слова, ответила, словно простонала девушка.
И резко переменила позу. Наклонившись вперёд, вдавив острые локти в раздвинутые колени, опустив понуро голову так, словно что-то очень внимательно рассматривала на полу, она вновь простонала:
– Как вы мне все надоели!
И впала в анабиоз. На этот раз Елизавета не стала тревожить её. Да и Ермолай проникся торжественностью момента. И Алиса, без постороннего принуждения, спустя вечность, продолжила:
– Впрочем, если вам нужны подробности… Я вцепилась в волосы своей бывшей подруге. Она естественно в долгу не осталась, и тоже попыталась снять с меня скальп. Мы визжали как резанные. Я никогда не предполагала, что знаю столько бранных слов. И откуда что взялось? Во мне было столько силы и отчаяния, что, казалось, я легко порву эту тщедушную предательницу на множество маленьких кусочков. Ладка начала сдавать позиции. Тут, наконец, решил вмешаться Никита. Он стал разнимать нас. Он отцепил от меня Ладку, вытолкал её вон из кухни, и закрыл дверь. Он собирался поговорить со мной, но я не хотела слушать. Я накинулась на него, и со всего маху толкнула. Никита оступился, и, падая, ударился головой о батарею. Он, кажется, был немного пьян, вот и не удержался на ногах. И появилась кровь. Много-много крови. Я и не предполагала, что в человеке столько крови. Ладка подлетела к нему и стала слушать сердце. Потом она заорала, что я убила его. Я не поверила, и тоже припала ухом к груди Никиты. Боже! Как я любила прежде лежать у него на груди!
И новая порция слёз. Обхватив голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону, словно китайский болванчик, Алиса выла, аки раненный дикий зверь.
Присутствующие деликатно помалкивали, так как понимали, что девушке в этот момент действительно тяжело, и не торопили её больше.
– Действительно, сердце Никиты не билось, и он не дышал, – справившись с эмоциями, продолжила Алиса. – Вот собственно и вся история. Ну что, ты удовлетворена бабуля? А сейчас я пойду, посплю немного, а уж потом отправлюсь в полицию, к чёрту на кулички, куда угодно!
На этот раз Елизавета не стала удерживать внучку. Она даже не сделала ей замечания насчёт того, что неплохо было бы, перед тем как лечь в постель, снять замызганную одежду и принять душ.
Лопухов решил, что наступил момент, когда можно с чистой совестью встать и уйти. Он придумал, как заполучить деньги. Ведь, в конце то концов канделябр никуда не денется, Елизавета женщина порядочная, она отдаст деньги позже. А Ермолай снесёт в ломбард портсигар или пепельницу. Впрочем, не важно что. Если дела пойдут так и дальше, а бывший стоматолог не надеялся на положительные перемены в своей жизни, то рано или поздно придется распродать всё накопленное бывшей женой добро. Он уже поднялся с места, чтобы откланяться, но Елизавета Петровна вновь вмешалась в его планы:
– Ермолай Фёдорович, прошу вас, не уходите. Я продиктую номер телефона адвоката, а вы уж не сочтите за труд, поговорите с ним. Что-то у меня совсем сил не осталось.
Ермолай чуть не завыл от тоски. «Вот попал, так попал!», – скрипел зубами страдалец, тыкая телефонные кнопки под диктовку соседки. Однако, к величайшей радости Лопухова, с абонентом поговорить так и не удалось, —адвокатский мобильный был недоступен.
– Наверное, он в процессе, – высказала предположение Елизавета Петровна.
Лопухов ликовал. С одной стороны он выполнил просьбу убитой горем женщины, с другой – эта просьба оказалась необременительной. Но едва он собрался в очередной раз предпринять попытку собственного освобождения, как громко и резко зазвонил телефон. Елизавета взяв трубку, смогла сказать лишь: «Алло», – дальше, застыв как истукан, она минут пять слушала собеседника молча. По окончании странного разговора, положив трубку на базу, старуха заплакала совсем по-детски.
– Что случилось? – не на шутку забеспокоился Ермолай.
Беспокойство было искренним, так как дополнительной докуки он просто не вынес бы. Выпить хотелось всё сильней.
– Он жив! – улыбаясь сквозь слезы, радостно оповестила Елизавета Петровна.
– Кто? – не понял Ермолай.
– Никита! Это он сейчас звонил. Наговорил кучу гадостей, но это неважно. Он в больнице, и он жив!
На этот раз невезучему мужику была отведена роль сиделки и утешителя в одном лице. Елизавета, то хваталась за сердце, и тогда Ермолай цедил в рюмочку успокоительные капли, то плакала, то смеялась, то начинала яростно ругать внучку, молодость опять же вспомнила. Наконец эйфория от хорошей новости прошла, и Елизавета стала вполне адекватна.
– У меня появилась очень хорошая мысль, – сообщила неугомонная бабуля.
Лопухов напрягся. Он торчит здесь почти два часа, и неизвестно отпустят его в принципе когда-нибудь, или нет. «Может ей канделябром по маковке тюкнуть?», – грешным делом подумал пленник. Но неимоверным усилием воли, сдержал порывы идущие от не опохмелившейся головы.
– Вы ведь твёрдо решили помочь мальчику? – вопрошала меж тем соседка.
Ну, как сказать? В сегодняшней своей жизни, Лопухов вообще ни в чём не уверен, тем более твёрдо. Он плыл по течению, и всем был доволен, вернее ко всему безразличен. Для того, чтобы решение и впрямь было твёрже камня, нужно обладать силой воли или хотя бы активным желанием, ни того, ни другого, в последнее время, в Лопуховском душевном обиходе не наличествовало. Но Елизавету, похоже, совершенно не волновали чужие психологические проблемы.
– Завтра же вы отправитесь в детский дом, найдёте пресловутую бабу Галю, поговорите с ней, ну а потом – ко мне на доклад. Я буду мозговым центром операции. Вы – исполнителем.
«Тоже мне, мисс Марпл выискалась! Она, видите ли, мозговой центр! Не мозговой ты центр, а маразматичный!», – вступил в немой диалог Ермолай.
– Но у меня есть одна просьба.
– Какая? – не переставая одаривать соседку эпитетами самого неприличного свойства, едва сдерживаясь, чтобы не произнести всего этого великолепия вслух, поинтересовался Ермолай.
– Вы поедете вместе с Алисой.
– Это ещё зачем? – искренне возмутился Лопухов.
– Понимаете, девочка пережила шок, ей будет полезно отвлечься. Ей просто необходимо забыть о происшествии, о своих переживаниях. Я надеюсь, что участие в операции по спасению ребёнка, отвлечёт её от дурных мыслей. Итак, по рукам, – не то спросила, не то постановила Елизавета.
Ермолаю ничего не оставалось делать, как состроить хорошую мину при плохой игре. Наклонившись низко, он галантно поцеловал конопатую старческую лапку, так трепетно, словно благодарил за участие. Елизавета, совсем по-матерински, как бы благословляя на ратный подвиг, потрепала его по голове, взлохматив и без того спутанные, отросшие до неприличия волосы. Лопухов в этот момент подумал, что он самый бесхребётный мужик на свете.
Вовки нигде не было. Ермолай обыскал весь дом – тщетно. «Что же я теперь скажу Елизавете?», – кисло подумал он.
Потом на него снизошло откровение. Удивительно только, как это он раньше не догадался? Мальчишка просто надул его. Вова, а Вова ли? сочинил душещипательную историю о том, что он якобы сбежал из приюта. Потом, дождавшись подходящего момента, кликнул дружков, и они совместными усилиями выхлопали квартиру. Генералы итить твою мать песчаных карьеров! Ну и дурак же ты Лопухов! Одно слово лопух! Нужно проверить, все ли вещи на месте.
Объегоренный горемыка, злясь на себя неимоверно, стал методично осматривать квартиру. Пусть не сразу, но в нём возродилось чувство сострадания, которое впрочем, тут же было осквернено. Теперь Лопухов утвердился во мнении, что избранный им образ жизни, самый, что ни на есть правильный. Живи в своё удовольствие и одним днём, никому не верь, душу не распахивай, никому не сочувствуй, и не слушай чужих исповедей. Волновать должны только собственные проблемы. Ермолай переходил из комнаты в комнату, но все вещи оказались на местах, и вроде бы ничего не пропало. «Может, Вовка послушал совета и решил вернуться в детский дом? Это было бы очень даже хорошо!».
Но посмаковать душевное облегчение, Лопухову помешал звонок в дверь. На пороге, обнимая двумя ручками большой полиэтиленовый пакет, стоял лучившийся от счастья Вовка.
– Ты где был? – грозно, на правах родителя поинтересовался Ермолай.
– Вы не ругайтесь пожалуйста, – жалобно попросил Вовка, с лица которого вмиг испарилась лучезарная улыбка, – я в магазин ходил. Я уснул, потом проснулся, гляжу, а вас нет. Я же понял, что у вас денег нет. Но у меня-то есть! Вот я и решил сходить в магазин. Нам этих продуктов надолго хватит!
Двухлитровая бутыль ядовито-жёлтого газированного напитка, четыре стаканчика йогурта, булка хлеба, батон дешёвой колбасы, жвачка, две плитки шоколада, пачка чипсов, – вот и вся Вовкина «добыча».
– Ладно, давай бутерброды, что ли сделаем, – отвернувшись к окну, пробурчал Ермолай.