14 ИЮНЯ 1940, дорога в Париж
Кортеж из бронеавтомобиля и легковушек сопровождения – трех легких, открытых разведывательных автомашин продвигался по обсаженной деревьями дороге в сторону Парижа. Положив автомат на колени, стройный мужчина лет тридцати пяти, в форме капитана, ел вишни, собранные в саду под Мо. Впереди, за зелеными холмами, их ждала столица Франции. Французы, которые наверняка рассматривали их из-под закрытых ставен своих каменных домов, видели в нем – тут у мужчины не было никаких сомнений – поработителя, изверга, вешателя. Между тем он еще не слышал ни одного выстрела, а война уже закончилась.
Просто удивительно, до чего слаженно прошла вся кампания, думал он. Долгое зимнее ожидание, внезапный (для людей несведущих) бросок через всю Европу – и враг сметен могучим ураганом. Командование все продумало до мелочей, вплоть до таблеток соли и тюбиков сальварсана – незаменимого средства от «французской» болезни.
И все сработало как часы. Припасы, карты, воду войска получали там, где и намечалось. Сила вражеской армии и потенциал ее сопротивления оказывались точно такими, как и было предсказано. Дорожное покрытие в точности соответствовало пометкам на картах.
И в том, что ход операции был подготовлен столь тщательно, он ощущал и свою, особую, мало кому известную роль. Только немцы, с гордостью говорил он себе, вспоминая лавину людей и военной техники, могли столь идеально провести такую сложную операцию. И только перед немцами складывают оружие целые армии, мысленно добавил он.
Три передних автомобиля, четко соблюдая установленную приказом дистанцию, мчались по мирной, залитой солнцем сельской местности, совершенно пустынной, если не считать редких коров, кур да уток. Казалось, все жители этих мест решили устроить себе выходной и отправились в соседний городок на ярмарку.
Передняя, открытая автомашина кортежа завернула за угол, и до бронеавтомобиля неожиданно донесся звук выстрелов и визг тормозов. В первую секунду офицер не поверил своим ушам – настолько не вязались эти звуки с окружающей их пасторалью. Но уже в следующее мгновение две автоматные очереди снова разрезали мирную полуденную тишину.
– Остановиться! – рявкнул офицер. – Всем рассыпаться, скрыться за машинами!
Он уже выскочил из машины и присел за капотом, держа пальцы на спусковом крючке автомата. Засада! Это была засада. Он оглянулся на бронемашину. Военный фотокорреспондент, Ганс Тауб, которого навязали ему в штабе, выбирался из нее, неуклюже размахивая автоматом. От этого деятеля будет больше вреда, чем пользы. И офицер жестами загнал фотографа назад и приказал залечь под сиденьем автомашины. Что тот немедленно и проделал.
Капитан прислушивался, но никаких звуков слышно не было. Метнувшись к деревьям, мужчина прокрался вперед, ожидая выстрелов из-за каждого куста. Но он благополучно достиг поворота и увидел, что первый автомобиль стоит перед самодельной, наспех сооруженной баррикадой из нескольких срубленных деревьев и поваленных на них нескольких телег. Место было выбрано весьма удачно: преграда перегораживала дорогу там, где обочины сбегали вниз крутыми, покрытыми короткой травой склонами. Обойти или, тем более, объехать ее возможности не представлялось. Кроме того, по бокам росли два могучих дерева, смыкаясь над баррикадой густыми кронами, скрывая сооружение от разведывательных самолетов. Обнаружить баррикаду можно было, лишь наткнувшись на нее. Все это он отметил мгновенно, и переключился на своих солдат.
Они, облепив автомобиль, прятались за его бортами. В машине, с залитой кровью головой, сидел, откинувшись назад, только один человек – водитель. Он был без каски, за что и поплатился, мысленно чертыхнулся офицер.
Он тщательно осматривал кусты, деревья, что окружали их. Если это опытные диверсанты, они должны были растянуться цепочкой в кустах по обеим сторонам дороги, обойти их с флангов. И в этом случае уже давно уничтожили бы перекрестным огнем всю их группу. Следовательно, это были какие-то недоумки, несмотря на хитроумно устроенную ловушку. Оценивая ситуацию, он присел, беря на прицел баррикаду, и прошелся длинной очередью вдоль всего этого нелепого сооружения. Поначалу никаких видимых изменений не произошло. Кроме того, что солдаты увидели своего командира и приободрились. И тут на правом фланге баррикады он увидел два дула, которые высунулись в щель между ветвями поваленных деревьев.
– Огонь на правый фланг, – громко приказал он.
Сплошная очередь нескольких автоматов слилась в один зловещий смертоносный грохот.
Ответа с той стороны не было. Офицер оглянулся назад. Солдаты из трех оставшихся за поворотом машин подтянулись к ним, сгруппировались по обочинам дороги, глядя на командира, ожидая приказа.
Он поднялся во весь рост, жестом приказав подчиненным следовать за ним, и, держа автомат у пояса, открыл сплошной огонь по позиции противника. Семеро рослых, крепких арийских парней буквально в щепки разнесли всю сваленную на дороге дребедень, удовлетворенно отметил офицер, любуясь отточенными до автоматизма действиями солдат. За преградой были обнаружены трупы трех французов, все трое – почти мальчишки, лет по шест-надцать-семнадцать.
Все неприятности на войне от непрофессионалов, думал офицер, пока солдаты оттаскивали трупы и разбирали завалы. Рядом суетился корреспондент, непрерывно щелкая фотоаппаратом.
Потом они выкопали могилу, похоронили погибшего водителя, он прочел короткую молитву и произнес обязательные в таких случаях слова. Они пометили захоронение на карте, и расселись по машинам. Место погибшего занял сержант Кристиан Богель, смышленый, расторопный, храбрый парень, которого офицер явно выделял среди других. Водители включили первую передачу и осторожно миновали расчищенный участок дороги, затем набрали скорость и выскочили из-под сени деревьев.
Теперь они ехали меж широких, зеленеющих полей и могли не опасаться ни засады, ни снайперов. Впереди, у подножия пологого холма, лежал небольшой городок. Россыпь аккуратных трехэтажных домов и шпили двух средневековых церквей. По мере того как они приближались, дома не казались уже столь аккуратными и милыми. Облупленная краска и штукатурка, пыльные окна, резкий неприятный запах. «Боже мой! Сколько раз я слышал, что французы – великая нация. А это всего лишь грязнули», – брезгливо думал он.
Поворот дороги вывел кортеж на центральную площадь. На ступеньках церкви стояли женщины. Пожилые мужчины заняли столики открытого кафе, откуда доносился упоительный запах молотого кофе.
Да они здесь живут как ни в чем не бывало, поразился офицер. Будто нет никакой войны. Будто это не завоеватели шагнули на их землю. Потрясающе!
– Господин капитан! Давайте сделаем остановку. Я хотел бы произвести несколько снимков: солдаты рейха с мирными жителями, – возбужденно проговорил Тауб. Толстый, неуклюжий, он уже оправился от пережитого в засаде ужаса и зачарованно смотрел на молодых девушек, стоявших на ступенях церкви. – К тому же у меня отличный французский, я могу быть переводчиком.
Офицер усмехнулся, дал знак водителю. Тот клаксоном дал команду остановиться остальным машинам. К ним подбежал сержант Богель из первой машины сопровождения.
– Господин капитан, разрешите побеседовать с населением? – так же возбужденно проговорил он.
– Валяйте, – улыбнулся тот, открыв ручкой окно автомобиля. – Тауб переведет.
– Да я и сам немного говорю по-французски, – похвастался Богель.
Богель и Тауб подошли к ступеням церкви. Одна из девушек, темноволосая, пышнотелая, в белой блузке с глубоким вырезом, держала букет цветов и улыбалась. Две ее подруги выжидательно смотрели на мужчин.
– Bonjour, Mesdemoiselles, – снимая каску, склонил голову Богель.
– Как хорошо он говорит, – удивленно обернулась девушка к товаркам.
– А я еще лучше, – тут же по-французски вступил в разговор Тауб. – Скажите, красавицы, через ваш город проходили наши войска?
– Нет, здесь давно никого нет. Все нас бросили… так что вы – первые. Вы ведь не сделаете нам ничего дурного? – кокетливо улыбнулась она.
– Никогда! Война кончена! Разве может арийский солдат обидеть столь прекрасные создания?
Девушки переглянулись, заулыбались.
– Вы позволите мне сделать пару снимков? Мирное население приветствует воинов-освободителей!
– Конечно! – Улыбки девушек становились все откровеннее.
– Сержант, встаньте рядом с темноволосой красавицей. Вот так!
Девушка, призывно улыбаясь красавчику сержанту, протянула ему букет.
– Прекрасно! – вскричал Тауб, наводя фотоаппарат. – Это будут оглушительные снимки!
Офицер смотрел из окна машины на эту сцену с презрительным удивлением. Вот тебе и вольнолюбивые французы. Темноволосая, с букетом, все поводит плечами и в глубоком вырезе колышется полная грудь. Да и подруги не отстают, пожирают Богеля похотливыми глазами. Эти три девицы готовы отдаться чуть ли не на ступенях церкви. Боже мой, какая гадость.
Он хотел уже дать команду ехать, когда увидел, что от кафе к церкви спешит, опираясь на палку, высокий худой старик. И офицер с интересом стал ожидать развития событий. Съемка была закончена, Тауб зачехлил фотоаппарат, девица, отчаянно стреляя глазами, протянула цветы сержанту со словами: «Это вам!» Тот принял букет, широко улыбаясь, не сводя помутневшего от желаний взора с ее прелестей, колыхавшихся в глубоком декольте.
И тут удар палки выбил цветы из рук Богеля. Тот обернулся, увидев старика, схватился за пистолет. Старик стоял прямо, горящим ненавистью взглядом прошивая девиц. На направленный на него ствол оружия он не обращал никакого внимания. Сержант перевел вопросительный взгляд на сидящего в машине офицера, но тот сделал запрещающий жест. Богель убрал оружие.
– Проститутки! Шлюхи! – кричал старик. – Отчего бы вам не задрать юбки и не подставить толстые зады прямо здесь и сейчас? Ваши браться гибнут от рук бошей, а вы готовы отдаться первому же из них. Грязные, подлые шлюхи!
Девушки замолчали. Старик круто развернулся и направился назад к кафе. Богель все же не мог не отреагировать. Он поднял камень, швырнул вслед, но попал в витрину кафе. Стекла с грохотом посыпались вниз. Старик даже не обернулся.
– По машинам, – скомандовал офицер.
Настроение его явно улучшилось.
Когда они подъехали к огромной, побуревшей от времени, украшенной скульптурами арке ворот Сен-Дени, оказалось, что просторная площадь забита бронеавтомобилями и солдатами в серой форме. Солдаты лежали и сидели на асфальте, завтракали возле развернутых здесь же на площади полевых кухонь. Войска расположились так вольготно, будто находились на площади баварского городка, готовясь к параду по случаю какого-нибудь праздника.
Автомобили медленно продвигались к подножию монумента. Когда они добрались наконец до цели, капитан дал команду остановиться. Именно здесь была назначена встреча. Офицер закурил, глядя, как его солдаты выпрыгивали из машин, сливались с густой солдатской массой. Фотограф щелкал фотоаппаратом; то тут, то там яркие вспышки озаряли мужские лица. Одетый в военную форму, с черной кобурой на ремне, Тауб все равно казался банковским служащим, клерком, проводящим в Париже отпуск. Майор отметил, что фотографирует Тауб не всех подряд, выбирая высоких, ладно скроенных голубоглазых блондинов, преимущественно сержантов и ефрейторов.
Фотографии должны были символизировать красоту и мощь немецкой армии, объяснял он. Возле бронеавтомобиля остановился солдат, вежливо обратился к офицеру.
– Господин капитан, не угостите сигаретой солдата в честь взятия Парижа?
Капитан кинул короткий, внимательный взгляд на мужчину и ответил:
– Я не угощаю солдат. Разве что в честь взятия Парижа.
Их разговор никто не слышал: подчиненные капитана слились с плотной, ликующей людской массой. Капитан достал портсигар, протянул просителю. Движения пальцев – и на дно портсигара опустился скрученный в тугую трубочку бумажный листок.
– Благодарю, господин капитан!
Солдат отошел, затягиваясь. Капитан так же неуловимо быстро развернул клочок бумаги, пробежал глазами текст, защелкнул портсигар и развернул карту Парижа.
Отщелкав пленку до конца, Тауб вернулся к машине.
– Я должен доставить пленки к площади у оперного театра, – сообщил он. – Там собирают всех фотокорреспондентов. Фотопленки самолетом отправят в Берлин.
– Я поеду с вами, – обронил офицер. – Нас расквартируют в том же районе, так что заодно подыщем подходящее жилье. Подождем чуть-чуть: Богель встретил земляка. Я дал ему десять минут.
– Хорошо, время есть! – Фотограф облокотился на борт машины и мечтательно заговорил: – А ведь я был здесь прошлым летом. Тогда на мне были шоколадного цвета пиджак и серые фланелевые брюки. Меня принимали за англичанина, и все были со мной очень милы. Вот там, за углом, есть очаровательный ресторанчик, я приезжал туда на такси с черноволосой красоткой. Помню, она была в темно-синем платье, таком, знаете ли, скромном, закрытом, как у монашенки. Глядя на нее, не верилось, что какой-нибудь час тому назад она расточала мне такие разнузданные, изощренные ласки, какие только можно вообразить. и я знал, что из ресторана мы вернемся в мой номер, и она снова будет ублажать меня. О, француженки. – промычал он, прикрыв глаза.
– Очнитесь, Тауб, вы на войне, – сухо заметил капитан, но тут же добавил уже мягче: – Я устрою вам встречу с прошлым. Де жа вю.
К автомобилю спешил улыбающийся, радостно-взволнованный сержант Богель. Он занял место водителя.
– Как прошла встреча? – поинтересовался офицер.
– Хорошо. Спасибо, господин капитан, что позволили мне отлучиться. Узнал, что мать и отец живы-здоровы. Сестра подвернула ногу, но сейчас уже поправляется. В целом, дома все хорошо.
– Вот и хорошо, – машинально ответил офицер, думая о чем-то своем. – Тауб, садитесь в машину. Ну, вперед, Богель, к площади Опера!
Пока они, сверяясь с картой, продвигались по улицам, Тауб взял на себя роль развеселого гида, показывая то театр-кабаре, в котором он видел танцующую нагишом чернокожую американку-танцовщицу, то лучший, по его мнению, публичный дом Парижа. Капитан устал от его назойливой болтовни и уже хотел приказать фотографу заткнуться, но они уже достигли цели.
Площадь перед знаменитым оперным театром, ступени театра, пространство между колоннами, – все было заполнено немецкими солдатами. Тауб скрылся в одном из зданий, выходящих фасадом на площадь; лейтенант и сержант Богель любовались величественным, увенчанным куполом, зданием.
– Вы бывали раньше в Париже, Богель? – осведомился офицер.
– Нет, господин капитан! – отрапортовал сержант и добавил: – Ни я, никто из моей семьи. Мой дядя в 1914 году дошел до Марны, но в Париж не попал.
– Марна. Сегодня мы переправились через нее за пять минут, – задумчиво изрек капитан и с тихой гордостью добавил: – Великий день! Пройдут годы, а мы будем оглядываться назад и говорить: «Мы были там на заре новой эры!»
– Так точно, господин капитан! – гаркнул Богель.
Капитан поморщился: он не любил громогласного выражения патриотических чувств. Любовь к Родине – это интимно, почти как любовь к женщине.
Когда Тауб вернулся, офицер приказал Богелю проследовать на одну из улочек, выходящих на площадь узкой, темной расщелиной.
– В такой день… день сражения на подступах к Парижу, – с легкой иронией, вспоминая перестрелку у баррикады, начал капитан, – в день взятия Парижа. Я думаю, мы заслужили отдых, можем расслабиться на часок. Бо-гель! Остановите возле третьего от угла дома, напротив ресторана.
Ресторан был открыт, его высокие окна смотрели на немцев ярким свечением множества ламп. Машина замерла, офицер вышел, каблуки его с силой впечатались в мостовую, гулкое эхо прокатилось по узкой улочке. Он резко дернул веревку звонка, и, чуть погодя, дверь открылась. Капитан исчез внутри здания, оставив Тауба и Богеля в машине.
– Где это мы? – спросил Богель.
– По-моему, это публичный дом, – хохотнул Тауб. – Ай да капитан! А я-то думал, он типичный сухарь, военная косточка. Оказывается, ничто человеческое. Сейчас нас угостят французскими проститутками. Надеюсь, отменного качества. Ты пробовал француженок, Богель? Нет? Может, ты вообще девственник? О, ты покраснел, – расхохотался Тауб. – Ладно, не смущайся. Но каков наш капитан?! Настоящий командир не успокоится, пока его солдаты не получат все необходимое, – радостно трещал Тауб в предвкушении удовольствий.
Дверь заведения снова открылась, капитан махнул рукой. Фотограф и сержант быстро проследовали внутрь.
Просторный вестибюль и широкая лестница, уводящая на второй этаж, были освещены мавританскими фонарями. Они поднялись в бар – крошечную комнату с занавешенными гобеленами окнами. За стойкой бара возвышалась крупная женщина с ярко накрашенными глазами.
– Тауб, спросите шампанского и девочек, – приказал лейтенант.
Тауб радостно застрекотал по-французски, Богель смущенно оглядывался. Капитан, сняв перчатки, рассеянно постукивал ими по стойке бара.
Комнату заполнили женщины, полетели вверх пробки шампанского, немецкая речь перемежалась французской. Капитан следил, чтобы подчиненные пили; постукивая ногтем по циферблату часов, напоминал, что время ограничено. Под общий хохот красного как рак Богеля увлекла за собой крупная, грудастая блондинка. Тауб выбрал худенькую темноволосую девушку, похожую на мальчика. Капитан все как бы приглядывался и не мог сделать выбор. Когда сержант и фотограф исчезли, он бросил на стойку пачку купюр и сказал хозяйке на очень приличном французском:
– Мне придется уйти. Мои люди должны быть на площади Опера через час.
Женщина кивнула.
Капитан покинул заведение, перешел дорогу, зашел в ресторан. На ярко освещенной эстраде пела женщина. Она была белокура, хороша собой, и голос у нее был приятного тембра. Но внимание офицера было приковано не к певичке, а к темноволосой девушке-аккомпаниатору. Ближайший к эстраде столик был свободен, он занял его, бросил перчатки на стол и попросил коньяка. Тонкие пальцы девушки мягко скользили по клавишам, а из глаз лились слезы…
Он наблюдал за ней, пока она не обернулась, почувствовав чей-то пристальный взгляд. Увидев офицера, она побледнела, руки задрожали, и девушка едва смогла справиться со своей партией. Тут же выскочил конферансье, затараторил что-то веселое. Певичка покинула сцену. Девушка поднялась и, не глядя на публику, ушла за кулисы.
Когда она вошла в свою грим-уборную, капитан сидел в ее кресле, заложив ногу на ногу.
– Здравствуй! – произнес он по-русски, встал, подошел к дрожавшей девушке и влепил ей пощечину. Удар был таким сильным, что она едва не упала.
– Что такое? Ты дрожишь? Почему ты так напряжена? – с плохо разыгранным удивлением спросил он.
– Нет, ничего, – глухо отозвалась девушка.
– Так уж и ничего? – усмехнулся он. – У меня другие сведения. Собирайся. Здесь твоя миссия закончена. Ночью за тобой заедут.
– Куда теперь? – коротко спросила женщина.
– Узнаешь, – коротко ответил офицер. – Вечером я зайду.
Он попытался обнять ее жестом человека, имеющего все права на эту женщину. Но она резко отстранилась.
– Значит, все, что мне сообщили – правда! – холодно усмехнулся он.
– Меня ждут на сцене, – глухо ответила она, припудривая лицо.