Глава 2
Когда к Каредеку вернулась жизнь, он поднял руку к глазам и обнаружил, что она стала такой худой, что суставы и костяшки зримо выпирали, а ладонь просвечивала. Этой странной рукой он коснулся лица и ощутил, что оно заросло бородой.
Шериф приподнялся на локте, но так ослаб, что затрясся от напряжения.
Затем увидел, что находится в маленькой пещере, которую не выбило в скале водой, скорее она напоминала создание великана – зал с плоским потолком и вертикальными стенами.
Но больше всего его удивило, что при входе в пещеру стоял его мул, а рядом, скрестив ноги, сидел на земле человек с короткой бородой, черной, как ночь, и еще более темными глазами.
– Спокойно, спокойно, – предупредил чернобородый и протянул огромную руку.
– Райннон! – воскликнул Каредек и опустился на постель, высокую и мягкую, сложенную из молодого лапника и источавшую сосновый аромат. Раненый лежал не шевелясь. Рядом журчала вода; вдалеке слышался грохот водопада.
– Похоже, ты пришел в себя, – сказал Райннон.
Шериф вновь открыл глаза. Он собрал разбегавшиеся мысли и, дивясь своему голосу, еле слышно произнес:
– Ты мог оставить меня там, где я лежал, Райннон.
– Я не убиваю мертвых, – ответил тот. – Хочешь поесть?
Каредек посмотрел на грубый потолок над собой.
– Если бы я стал великаном, чтобы поднять вон тот камень и подпереть им потолок, – ответил он, – и если бы я работал целую неделю и за это время ни разу не перекусил, я бы, наверное, был меньше голоден, чем сейчас.
– Чего бы тебе хотелось? – спросил, посмеиваясь, Райннон.
– Подошла бы сочная зеленая трава, – ответил шериф. – Или мне понравилась бы нежная внутренность коры ивы. И вообще, я бы мог жевать полынь или глотать гальку.
– Но если бы тебе предоставили выбор? – не унимался Райннон, снова смеясь.
– Если бы я имел выбор, – сказал шериф, – я бы начал с форели, зажаренной с корочкой. Для начала я проглотил бы пару дюжин двухфунтовых рыбин. После этого принялся бы за оленину. Не хочу показаться жадным, поэтому остановлюсь на двух. Два упитанных, крупных оленя меня, может быть, немного округлят, а оставшиеся впадины я бы залил парой ведер крепкого черного кофе. А потом закурил бы, девять-десять фунтов табака. По-моему, достаточно для послеобеденной самокрутки. Ты можешь дать мне все это именно в таком порядке?
– Каредек, – развел руками преступник, – нам с тобой следовало встретиться давным-давно. У нас одинаковый взгляд на вещи, включая харчи!
У входа в маленькую пещеру он разжег огонь и ушел. Мул, любопытный, как все мулы, ходил вокруг него, пока костер не превратился в большую кучу раскаленных углей. А Каредек, лежа неподвижно, сжал зубы и старался унять разгоревшийся аппетит.
Затем он увидел, как вернулся Райннон с серебристыми рыбами, и немного погодя эти рыбины уже пеклись на углях.
Каредек яростно набросился на первую порцию, но когда съел маленькую рыбку, на него снова накатил сон.
Он заснул, проснулся посреди ночи и опять поел.
Через неделю он уже мог сидеть, оперевшись спиной о камень у входа в пещеру, греясь на жарком солнце, которое до костей прогревало тело. Он смотрел на водопад на реке, на летящих птиц, на прибившиеся к вершине облака и чувствовал, что силы возвращаются.
Он увидел идущего по склону горы Райннона. Даже среди нагромождения скал шаг его оставался широким, на плечах он нес тушу взрослого оленя. Райннон подошел ко входу в пещеру и сбросил триста фунтов мяса к ногам Каредека. Шериф взглянул на мертвые глаза и красный язык, вывалившийся из пасти животного.
– Почему ты принес так мало еды, Эннен? – воскликнул он.
– Это тебе одному на обед, – усмехнулся Эннен Райннон. – Но до полудня еще пара часов.
– Ошибаешься, – возразил шериф. – Время обеда давно прошло. Судя по тому, что творится у меня в животе, скоро наступит вечер.
– Разведи костер, – попросил Райннон. – Я пойду наловлю рыбы на первое.
Каредек разжег огонь и, когда он разгорелся, повернулся к туше и начал вырезать мясо, с жадностью глядя на него, потому что олень оказался вполне упитанным. Внизу он видел Райннона с маленькой острогой в руке, который вставал на колено то на одном камне, то на другом. Острога была сделана из выдержанной и оструганной прямой ветви ясеня, конец ее венчал зазубренный металлический наконечник. Она напоминала копье пигмея – вряд ли длиннее копья сказочного рыцаря-эльфа в доспехах и на коне. Райннон держал ее большим и указательным пальцами. Иголка в руках кружевницы менее точна, чем острога в пальцах Райннона. Если в обманчивых тенях заводи мелькал плавник форели, ее настигала быстрая смерть. Если в прозрачных водах сверкал серебристый бок рыбы, маленькое копье снова било без промаха и извлекало из воды трепещущую добычу. Каредек сам пытался ловить рыбу таким образом. Но никогда ее не видел. Для него ручей был пустым – всего лишь черно-белый поток со странными голубоватыми отсветами в заводях. И ручей всегда оставался пустым, пока не подходил Райннон и по неясным отблескам света и тени не угадывал, где форель и не вытаскивал бьющуюся, умирающую рыбу.
Шериф наблюдал за ним и удивлялся, одновременно готовя вертел для седла оленя. Удивляло не столько умение бандита, поражала точность и грациозность его движений. Наконец Райннон откинул назад длинные волосы, которые спадали ему на плечи, подошел к костру со связкой рыб, почистил их и, завернув в листья и травы, секрет которых знал один только он, да, пожалуй, еще древние краснокожие, закопал, раздвинув угли, в жаркий пепел. Затем занялся приготовлени– ем кофе и разломал на части холодные кукурузные лепешки.
Наконец они сели за еду. Вынули рыбу из сгоревших листьев и положили на неуклюжие, кое-как вырубленные куски коры. Мясо само отваливалось с костей, чудесное, ароматное мясо, подслащенное дымом трав.
Форель уничтожили за один присест. Потом принялись за большой кусок оленины, запивая щедрыми глотками кофе. А когда со всем этим великолепием было покончено, Каредеку не пришлось мыть тарелки. Хозяин жестом пригласил его в пещеру, и шериф с удовольствием последовал за ним, вытянулся во весь свой немалый рост и заснул.
Он проснулся ближе к вечеру, чувствуя себя так, как чувствует лес весной: сок поднимается к ветвям, почки готовы распуститься; но все же его сдерживала слабость. Каждый день силы быстро прибывали, но лето еще не наступило.
Он окинул взглядом склон горы, косматый бор и покрытые дымкой тумана долины под ним; за долинами простиралось розовато-серое море пустыни.
Этот взгляд придал ему ощущение всеведущего божества. Так боги Гомера смотрели вниз с заснеженного Олимпа на равнины, где жили люди. Вот и они с Райнноном обитали среди облаков, пока ветер не раздвигал их и позволял бросить взгляд с головокружительной высоты.
И каждый день приносил новые силы!
Райннон в стороне чистил оружие. Он делал это постоянно, утром и вечером. Разбирал, протирал и сма-зывал, потом собирал движениями, которые мог бы повторить с завязанными глазами. И каждое утро он терпеливо и настойчиво тренировался, стреляя из револьвера. Он не делал секрета из своего умения. Райннон открыто упражнялся перед Каредеком, иногда спрашивал его совета и тщательно его обдумывал. Как носить револьвер, как его выхватывать, как стрелять? Когда скорость выстрела важнее, чем неторопливая надежность, а когда надежность лучше, чем скорость? Стремясь к совершенству, он с благодарностью принимал рекомендации Каредека, а Каредек, не отставая от него, смотрел и учился. Они были слеплены из одного теста; сила и умение их вполне соответствовали. Если им придется снова встретиться в поединке, все решит случай. Однако близость Райннона к дикой природе сделала и прицел его чуть точнее, а реакцию чуть быстрее.
Каредек смотрел на человека с гор и всерьез задумался о нем. Они мало разговаривали, не видя в разговорах особой нужды. Он даже не поблагодарил Райннона за усилия, спасшие ему жизнь, жизнь, которую, по законам Запада, по законам нехоженых земель, по законам животных и людей, охотившихся друг на друга, он потерял.
– Райннон, – позвал шериф, – подойди ко мне.
Райннон подошел.
– Дай мне руку.
Тот протянул правую, и Каредек своим острым охотничьим ножом надрезал кожу на внутренней поверхности запястья. Затем сделал такой же надрез и себе, приложил две кровоточившие ранки одну к другой и сжал их левой рукой.
– Райннон, – произнес он, – ночью или днем, в горах или пустыне, по закону или вне закона твоя кровь – это моя кровь, а моя – это твоя, да помоги нам Господь!
Эннен Райннон сверкнул на него темными глазами и сказал:
– Клянусь Богом, Каредек, до конца моей жизни твоя кровь стала моей, а моя – твоей!