5
Ранняя зима маленького города освещалась холодной луной, столь рано забежавшей на вечернее небо. Хрупкие снежинки легким веером спускались на землю, неся с собой эстетическое наслаждение и успокоение уставшим глазам и измотанной душе. Он ступал не спеша по любимым улочкам, внимательно рассматривая каждый искрящийся надеждой свет ночных фонарей. Его мысли были заняты красотой. Как может крошечный кусочек света, вступая в неравный бой с кромешной темнотой настолько преображать мир вокруг себя? Вот-вот все казалось мрачным и печальным, погрязшим в зимних сновидениях, но стоит только включиться фонарю, все, опять, приобретало краски. И ты снова начинал чувствовать, как тепло и жизнь разгорающегося фитилька согревают собой все вокруг, до чего только могут дотронуться. Красота – мера, придуманная человеком для измерения привлекательности. Каждое поколение определяло свои критерии красоты, одни из них исчезали со смертью человека, другие появлялись при рождении новой жизни. Но если на мир посмотреть чуточку шире – красота не только то, что видит красивым человек – существо, подвластное любому даже крошечному колебанию, красота есть отражение мира, его сущность, каждая его деталь, нужная и бесполезная (кстати, полезность, опять-таки, определяет сам человек), великая и ничтожная, яркая и незаметная. Все, что создано в мире, все, что существует с момента его сотворения – все является красотой, лаконичностью многогранной мысли, отражающейся фантазией в воображении человека. Свет фонаря – столь обычное событие, не имеющее ничего особенного, может вызвать искренний восторг удовольствия от возможности наслаждаться явью красоты. Созерцание борьбы света и тьмы наполнены истинной красотой, не подвластной влиянию извне. И ты понимаешь, что изящество монстра, его плавные изгибы, невежество формы соизмеримо элегантности и тонкости юной девы, робко ступающей босиком по утренней росе. В мире ничего безобразного не существует, лишь человек определяет грани чужой и собственной красоты.
Погрузившись далеко в свои мысли, он не заметил, как привычная дорога привела его прямо к порогу родного дома его матери, где он проводил частые вечера. Это была женщина, которая в свои 51 отличалась тонкой красотой счастливого человека, о чьих трудностях, пережитых страданиях, выдавал лишь глубокий взгляд, оттененный печатью усталости и одиночества. Она безмерно любила своего сына, и каждый раз встречала его теплым ароматом домашней выпечки.
В этот день свет горел в нескольких окнах на первом этаже дома – кухня и гостиная согревались теплом вечернего камина, слышался треск сухих дров и легкий смех нескольких женщин. Прислушавшись, он решил, что к матери зашла соседка, однако в одном из окон промелькнула огненно красная копна волос – обладательниц столь ярких причесок в городе он не знал. Позволив себе минуту сомнений, он твердо шагнул к крыльцу и постучал в тяжелую дубовую дверь. Никто не открыл, смех продолжал разноситься по всему дому, приглушая робкие удары по двери. Он еще раз, теперь с большей силой постучался – смех тут же прекратился, послышались легкие шлепки по гладкому полу – материнский шаг он узнает всегда. Женщина встретила своего сына искренней, хоть и слегка небрежной улыбкой – уж столь интересным ей казался разговор с юной собеседницей, что даже ожидаемый визит любимого сына показался ей неким сюрпризом.
Увидев неприкрытое удивление, которое, пробежавшись по лицу, быстро скрылось в морщинках женских глаз, он растерялся. Такая реакция матери на его визит казалась немыслимой. Как же так, как эта женщина, которая души в нем не чаяла, вечно надоедавшая чрезмерностью своей опеки, каждое его появление подчеркивавшая значимость его существования, постоянно выплескивавшая на него океан любви и самых нежных чувств, которых с лихвой хватило бы не на одного сиротского ребенка, тут вдруг замешкалась и совсем скромно по ее меркам встретила его. Он не понимал этого, чувство растерянности в нем уже перерастало в некое возмущение, готовое вот-вот вырваться наружу, осыпать мать необоснованными обвинениями. Но тут он увидел свои любимые теплые бездонные глаза, которые обладали невероятным обескураживающим свойством, в одно мгновение под материнским взглядом он был обезоружен и смягчен. Неловко улыбнувшись в ответ, он обнял свою матушку и шагнул в дом.
В то время, когда женщина закрывала дверь, его мысли были уже заняты балоновым пуховиком нежно-голубого цвета и кремовыми валенками. В голове маленькие моторчики уже запустили механизм, заставивший его прокрутить в памяти последние события, чтобы воссоздать всю картинку происходящего целиком. Ярко красные волосы, женский смех в два голоса, незнакомая верхняя одежда, наверное, какая-нибудь старая подруга, подумалось ему, однако он так и не смог припомнить столь смелых женщин в материнском окружении, которые были готовы на такие яркие эксперименты во внешности. Но ему не пришлось долго терпеть, предаваясь размышлениям – его бурную мозговую деятельность быстро прервала сама обладательница огненной прически.
Перед его взором предстала невысокая девушка с запоминающимися чертами лица, бросающимися зелеными глазами, которые удачно подчеркивал синий цвет ее растянутого свитера, красной короткой стрижкой и милой улыбкой, одной из тех, на которую невозможно было не ответить. Их неловкое рукопожатие и краткое знакомство умилило его матушку, поспешившую проводить молодых людей в гостиную.
После нескольких вымолвленных фраз, он понял, что девушка приехала из одного провинциального журнала в их маленький городок специально за историей его матери. Сегодня – первая встреча двух женщин, одна из которых еще только учится жить, а другая – прожила, ни разу не учившись этому. Слушая их беседу, он поймал себя на мысли, что голос молодой гостьи действует на него успокоительно, окрыляя и волнуя некие, казалось скрытые для него самого нотки души.
– Сынок, не правда ли довольно милая девушка, наша гостья? – лукаво спросила своего сына женщина, заставив ее слегка смутиться. – Сынок? Ты все еще с нами?
– Что, простите? – словно ото сна пробудился он. – Мам, вы что-то сказали?
– Спрашиваю, не правда ли, наша гостья довольно милая и симпатичная молодая дама?
– Да, да, конечно, мама, вы как всегда правы, – поспешил он с ответом, забыв вникнуть в произнесенные слова. Дело в том, что в это время он просто был уже не здесь. Звонкий голос незнакомки проник до самой глубины его души, заставив ее трепетать от каждого слова, и унося далеко в мысли, казавшиеся ему усладой. Он не замечал, как шли часы, он не слушал разговоров, ни единого слова он не мог разобрать и понять, лишь звук голоса, такого нежного для его слуха, он воспринимал и впитывал в себя, не замечая своей неприкрытой блаженной улыбки, появившейся на усталом лице. Матушкин вопрос лишь слегка пробудил его от легкого дурмана, но, медленно сознавая ее лукавство, он полностью проснулся, встрепенулся, отвел взгляд, подчеркнув его хмуростью бровей, в сторону и буркнул в продолжение своего ответа, что-то неразборчивое, но дающее понять, что ему нет дела до чего-либо здесь происходящего, и вообще, ему пора домой.
Но его внезапный порыв покинуть материнский дом был остановлен необходимостью сделать несколько снимков для статьи. Было решено, что вопрос с фотографиями лучше закрыть сразу – фаталистическая натура матери взяла верх, настояв на фотографии немедленно. Фотографироваться он не любил и не умел, но матери перечить не осмелился. С сыновьей покорностью он встал рядом с женщиной, которая уже успела натянуть на голову огромную розовую шляпу и коралловые бусинки на шею, и робко приобнял ее. Демонстрация чувств и нежности ему давалась с трудом. Натянув небрежную улыбку, он постарался расслабиться, но ничего у него не вышло – напряженный, скованный в руках и ногах, он с облегчением вздохнул, когда щелчок фотоаппарата вздрогнул, и съемки закончились.
Когда он уходил, девушка, притянувшая его взгляды, еще осталась – она продолжила, по настоянию его матери свою беседу, которая в какой-то момент переросла в легкую болтовню двух подружек за чашечкой вечернего кофе. Нежданная гостья не позволила ему ни на минуту расслабиться в родительском доме, даже не дав ему, как следует, насладиться материнской стряпней, которая согревала его все эти годы долгими зимними вечерами наряду с обожанием его матери.
Напряженный и обиженный он выскочил в прохладу заснеженной ночи, и, погрузившись в свое серое пальто, побрел по дороге по направлению к своей холостяцкой квартире. Возвращаясь, он уже не думал ни о красоте, ни о силе жизни, ни о смыслах всего его окружающего. Возбужденное слегка нервное его состояние не позволяло ему видеть мир в привычных для него красках, случайное помутнение не давало ему сосредоточиться на привычных вещах. Его воспаленному сознанию не хватало воздуха, фонари ему стали казаться тусклыми, мрачными тенями когда-то яркого света, огоньки внутри них уже не разгорались от одной мысли, наоборот, потухали при каждом обращенном в их сторону взоре. Что-то изменилось, что именно, он решил выяснить как можно быстрей.