Дипломатия Гитлера против дипломатии Сталина
Любопытно, почему же Сталину так необходим был именно этот «образованный» помощник? Вполне очевидно, что на роль палача в годы массовых репрессий мог подойти любой из его окружения. Однако «вождь» готовил для Молотова иную роль, для исполнения которой требовался податливый и преданный ему человек.
В 30-е гг. как член Политбюро и как Председатель Совнаркома Молотов занимался различными вопросами внешней политики. У него часто возникали разногласия с наркомом по иностранным делам М. М. Литвиновым. По мнению бывшего ответственного сотрудника НКИД Е. А. Гнедина, Литвинов оставался в то время «единственным наркомом, сохранившим самостоятельность и чувство достоинства». Такой человек был явной преградой для Сталина, который уже подготовлял свою стратегию «дальнего прицела» по отношению к Германии.
Нет сомнения, что действия Сталина и его окружения не раз играли на руку гитлеровцам, давали им материал для антисоветской пропаганды, наносили ущерб как внутренним, так и международным позициям Советского Союза, а по большому счету – делу мира и безопасности народов. В то же время необходимо иметь в виду, что если «враги народа» внутри страны были выдуманы, то прямая опасность фашистской агрессии становилась в конце 30-х гг. суровой реальностью для Советского Союза. И это требовало от советской дипломатии немалых усилий для того, чтобы, с одной стороны, не дать втянуть себя в ситуацию, когда Советский Союз оказался бы в состоянии международной изоляции, а с другой – делать все практически возможное для предотвращения фашистской агрессии.
При оценке развития советско-германских отношений в 1939–1941 гг. необходимо иметь в виду ослабление в результате сталинских репрессий и утвердившихся авторитарных методов управления роли Народного комиссариата иностранных дел (НКИД) на формирование и практическое осуществление советской внешней политики. Репрессии, единичные в отношении дипломатических кадров в начале 30-х гг., к концу десятилетия приобрели массовый характер. К лету 1939 г. жертвами репрессий стали пять заместителей наркома – Л. М. Карахан, Н. П. Крестинский, X. Г. Раковский, Г. Я. Сокольников, Б. С. Стомоняков, 48 полпредов СССР, в том числе С. С. Александровский, А. А. Бекзадян, М. А. Карский, К. А. Хакимов, К. К. Юренев, Я. Л. Янсон и др., тридцать заведующих отделами НКИД, двадцать восемь глав консульских представительств, 140 сотрудников НКИД, из них ИЗ руководящих работников, если учесть, что Советский Союз имел до войны дипломатические отношения лишь с тридцатью странами, а в составе НКИД насчитывалось менее пятисот кадровых дипломатов, то можно с полным основанием сказать, что, по существу, ежовские и бериевские палачи выкосили цвет и гордость довоенной советской дипломатии. Работники советских посольств в некоторых странах (Китае, Монголии, Финляндии, Латвии, Литве, Польше, Чехословакии, Болгарии) были репрессированы почти поголовно. Начавшееся сближение с Германией потребовало устранения с поста народного комиссара иностранных дел Литвинова, с которым у Сталина возникли разногласия по принципиальным вопросам. Да и в самом наркомате евреев было много. За ними шли латыши. Такая ситуация сложилась исторически. Евреи хорошо знали Запад, многие свободно владели иностранными языками. Это потом начали назначать послами людей, которые не владели языком страны, в которой они представляли СССР. При Литвинове подобное было невозможно. И Суриц, и Розенберг, и многие другие свободно разговаривали на нескольких европейских языках. И были людьми европейской культуры. Но они в новой ситуации не устраивали вождя. И вот 3 мая 1939 г. Сталин направил комиссию в составе Молотова, Берии и Маленкова в Наркоминдел для проведения чистки.
Молотову, новому наркому иностранных дел, Сталин сказал прямо и недвусмысленно: «Убери из наркомата евреев». Что и было сделано. Особой ретивостью в развернувшейся там антиеврейской чистке отличился первый заместитель Маленкова Н. Н. Шаталин, возглавлявший тогда в Управлении кадров ЦК отдел дипломатических кадров. Впоследствии он стал секретарем ЦКВКП(б). В это же время было создано Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Во главе этой структуры был поставлен ярый антисемит Г. Ф. Александров.
На XVIII съезде партии Сталин дал понять Гитлеру, что их интересы в возможной будущей войне совпадают. Он настойчиво внушал ему, что англо-американцы и французы заинтересованы спровоцировать войну между Германией и СССР, поскольку это ослабит два мощных военизированных государства и даст возможность диктовать им свою волю. Стратегия сталинского «дальнего прицела» заключала в себе два тактических момента: втравить Гитлера в войну против будущих стран – союзниц СССР и, дав Германии и западным державам ослабить друг друга в этой войне, самому выступить на сцену, чтобы навязать всей Европе большевистский порядок вместо гитлеровского «нового порядка». Таким образом, стремясь к союзничеству с Гитлером, Сталин соблазнял его идеей раздела Европы между Германией и СССР. Молотов как раз и нужен был, чтобы прозондировать почву для заключения пакта с новым союзником. С «англофилом» Литвиновым ни Гитлер, ни Риббентроп не желали иметь никаких дел.
Очень скоро о коварном замысле советского лидера стало известно иностранным дипломатам. Подготовка к тайным переговорам велась как в Москве, так и в Берлине. Тогдашний посол США Болен известил свое правительство, что, по данным его осведомителя, СССР и Германия вплотную приблизились к соглашению. Наконец, 19 августа было открыто объявлено, что 23 августа Риббентроп прибудет в Москву. Мировая общественность была шокирована.
Болен писал об этих событиях:
«После шести лет официально проповедуемой вражды к Гитлеру и нацизму такой поворот событий в глазах многих был подобен землетрясению. Возникшее замешательство отразилось даже на самой церемонии приема Риббентропа в Москве. У русских не было нацистских флагов. Наконец им достали флаги с изображением свастики на студии “Мосфильм” (!), где снимались антифашистские фильмы. Советский оркестр спешно разучил нацистский гимн. Этот гимн был сыгран вместе с “Интернационалом” в аэропорту, куда приземлился Риббентроп».
После короткой церемонии Риббентропа увезли в Кремль, где немедленно начались переговоры. В два часа ночи был подписан «Советско-германский пакт о ненападении».
Переговоры вели лично Сталин и Молотов, не поставив о них в известность остальных членов верховной партийной элиты. Даже Ворошилов, которому было поручено вести переговоры с англо-французской делегацией, ничего не знал об этих замыслах. Почему же «пакт Риббентропа – Молотова» готовился с такими предосторожностями? Ответ очевиден: по сути, этот исторический документ развязал войну и расширил границы кремлевской империи.
Вот как размышляет по этому поводу Л. Авторханов:
«Когда советские историки пишут о причинах и предпосылках Второй мировой войны, они либо обходят молчанием “пакт Риббентропа – Молотова” либо явно фальсифицируют его предысторию и содержание. Цель фальсификации ясна всем: обелить Сталина и снять с Кремля вину за развязывание Гитлером Второй мировой войны, ибо “пакт Риббентропа – Молотова”, разделив Европу на сферы влияния, гарантировал Гитлеру свободу действий в Западной Европе, обеспечивал его советским стратегическим и военно-стратегическим сырьем, давал Гитлеру возможность более основательно подготовиться к нападению на СССР, изолированному одним этим пактом от демократического Запада. Даже инициативу заключения пакта советские историки стараются приписать Гитлеру, а не Сталину. Между тем из секретных документов архива германского Министерства иностранных дел видно, что Гитлер хотел заключить со Сталиным только экономический пакт, а Сталин хотел иметь пакт политический… Так, 20 мая 1939 г. на предложение германского посла в Москве графа Шуленбурга начать экономические (торговые) переговоры между Берлином и Москвой Молотов ответил, что, прежде чем заключать какие-либо экономические сделки, надо “создать политический базис”»…
В ведомстве Риббентропа безошибочно поняли, что предложение Молотова о создании «политического базиса» есть не игра в дипломатию, а серьезный сигнал о возможном повороте во внешней политике Кремля в сторону держав «Оси» – Германии и Италии. Намотав себе это на ус, руководители Третьего рейха начали действовать исподтишка. Сначала они делали все, чтобы разжечь у Кремля аппетит к повороту в желаемую сторону, а потом создали соответствующую психологическую атмосферу среди своего народа, чтобы подготовить его к факту возможного прекращения давнишней идеологической войны против большевизма. В осуществлении обеих целей Риббентроп настолько хорошо преуспел, что 20 августа 1939 г. Гитлер направил Сталину телеграмму, в которой предложил ему принять министра иностранных дел Германии 22–23 августа для заключения пакта… о «дружбе и ненападении». Сталин немедленно ответил согласием. Как толкуют советские историки этот факт?.. «СССР мог либо отказаться от германских предложений, либо согласиться с ними. В первом случае война с Германией в ближайшие недели стала бы неминуемой. Во втором случае Советский Союз получал выигрыш во времени»…
Если верить этому советскому комментарию, Гитлер путем шантажа заставил Сталина подписать пресловутый пакт в течение каких-нибудь двенадцати часов! Если бы мы поверили… то выходило бы, что пакт, развязавший Вторую мировую войну и в конечном счете спровоцировавший и нападение Гитлера на СССР, был заключен под диктовку Гитлера, а не подготовлен трехмесячными и весьма интенсивными дипломатическими переговорами и политическим торгом между Гитлером и Сталиным о разделе между ними Европы, как это было на деле…
Я уже указывал, что идея торгового договора принадлежала Риббентропу, а идея политического договора – Молотову. Чтобы добиться заключения этого политического договора, Москве пришлось подписать договор торговый на совершенно невыгодных для СССР условиях, да еще обязаться снабжать потенциального военного противника стратегическим сырьем в явный ущерб интересам обороны собственной страны.
Советский Союз экспортировал в Германию зерно, нефть, платину, фосфор и другое сырье. Доктор Шнурре, подписавший торговый договор с Микояном, телеграфировал в Берлин, что все это сырье «для нас имеет ценность золота». Упоенный этим своим первым успехом, Риббентроп прибыл в Кремль в полной уверенности, что вторая его победа в виде политического пакта с Москвой позволит фюреру кромсать карту Европы так, как это ему захочется. Он не ошибся. 23 августа 1939 г. в присутствии членов Политбюро во главе со Сталиным Риббентроп и Молотов подписали «Договор о ненападении между Германией и СССР».
К договору был приложен «Секретный дополнительный протокол», составленный в Кремле и посланный в Берлин еще накануне. Суть протокола: Гитлер и Сталин делят между собой Польшу. Этнографическая Польша остается Германии со статусом протектората, а польские восточные области – Западную Украину и Западную Белоруссию – аннексирует Советский Союз. Сталин признает свободу действий Гитлера в Западной Европе. За это Советский Союз получает право присоединить к СССР Бессарабию, Северную Буковину, прибалтийские государства и даже Финляндию. После церемонии подписания договора Молотов устраивает в честь Риббентропа пышный банкет в присутствии Сталина и всей его клики.
Эти люди одним росчерком пера и в течение каких-либо пяти минут решили судьбы пяти независимых государств, отлично понимая, что они готовят небывалую до сих пор в истории мировую катастрофу. Тем не менее они торжествовали как свою победу трагедию этих народов. Ели икру, пили шампанское, слушали музыку, а тостам не было конца. Один тост даже вошел в историю. Об этом тосте, совершенно не предусмотренном дипломатическим протоколом, Риббентроп нашел нужным немедленно доложить фюреру. Тост этот произнес Сталин: «Я знаю, как крепко немецкий народ любит своего вождя. Поэтому мне хочется выпить за его здоровье»…
Нужно только на минуту вообразить себе антисемита Риббентропа, чокающегося с евреем Кагановичем, чтобы постичь всю бездну аморальности этих торговцев судьбами человечества. Разбойник из Берлина не только по-дружески чокался с разбойниками из Москвы, но даже чувствовал себя там словно в своей фашистской компании. Вспоминая об этом банкете, Риббентроп рассказывал впоследствии министру иностранных дел Италии Чиано, какие мысли обуревали его тогда: «Я чувствовал себя в Кремле словно среди старых партийных товарищей»…
Риббентроп был не единственным фашистом, который питал родственные чувства к большевизму. Им был и сам духовный вождь фашизма Бенито Муссолини, который в октябре 1939 г. авторитетно констатировал: «Большевизм в России исчез, и на его место встал славянский тип фашизма»… Большевики в долгу не остались. Сталин вложил в уста Молотова слова, которые вполне могли бы принадлежать Гитлеру или Муссолини. Вот эти слова Молотова в «Правде» от 1 ноября 1939 г.: «Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, – это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война на уничтожение гитлеризма».
Эта жуткая по своей сути фраза была произнесена Молотовым в ответ на заверения Англии и Франции в том, что цель объявленной ими войны – «уничтожение гитлеризма». Она красноречиво подтверждает лицемерный характер политики Сталина и его окружения накануне Второй мировой войны.
28 сентября 1939 г. Молотов подписал еще один договор с Германией – «Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией». Для ратификации его в Москве была созвана сессия Верховного Совета СССР.
В одной из частей своего доклада сталинский нарком иностранных дел сказал: «Правящие круги Польши немало кичились “прочностью” своего государства и “мощью” своей армии. Однако оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем Красной армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей». Если принять во внимание, что эти слова были произнесены вторым человеком Советского государства, то стоит ли удивляться тому, что политика – грязное дело? Особенно если она совершается людьми нечистоплотных взглядов и убеждений?
В сентябре 1939 г. Молотов передал личное поздравление германскому правительству по случаю вступления немецких войск в Варшаву.
Когда же в апреле 1940 г. в Москве стало известно о вторжении германских войск в Норвегию и Данию, он направил Шуленбургу послание, в котором выразил понимание такого шага и пожелал дальнейших успехов Германии в данном направлении. Молотов был единственным из советских политических лидеров, кому выпала сомнительная честь пожимать руку Гитлеру.
Но новый союзник СССР, фашистская Германия, не слишком заботился о точном соблюдении заключенных с Кремлем договоров и соглашений. По своим дипломатическим каналам Молотов получал сведения о готовившемся в Берлине нападении на Советский Союз. Он отказывался этому верить и, чтобы не раздражать Сталина, игнорировал эти настойчивые предупреждения. Велико же было его изумление, когда уже после свершившегося нападения Германии посол Шуленбург сообщил ему официальное объявление войны. Нарком иностранных дел смог выдавить из себя лишь жалкую фразу: «Чем мы это заслужили?»
22 июня 1941 г. в полдень советские люди услышали по радио взволнованный голос одного из своих вождей. Молотов поведал соотечественникам о нападении Германии на СССР и о начале войны. Он закончил свою речь словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Партийное руководство, пребывавшее в этот момент в шоковом состоянии, держало марку. Сталин впал в депрессию и несколько дней не появлялся в Кремле. Но советские люди знали: их дело правое и поэтому враг – еще в недавнем прошлом союзник и друг – непременно будет разбит. И неважно при этом, кто заварил кашу. Расхлебывать ее приходилось народу.
В годы войны Молотов по-прежнему находился па первых ролях в партии и государство. В ГКО на него были возложены главным образом дипломатические задачи. Вильям Стивенсон в своей книге «Человек, которого звали Неустрашимый», где повествуется о работе западных разведок во время Второй мировой войны, приводит следующий факт: в 1943 г. Молотов ездил за триста километров от линии фронта, чтобы вести с германским руководством переговоры о сепаратном мире. В остальном же деятельность заместителя Председателя Совнаркома и наркома иностранных дел СССР такова: он участвовал во всех межсоюзнических конференциях – в Тегеране (1943), в Ялте и в Потсдаме (1945), на которых решались вопросы о координации военных усилии и о послевоенном устройстве Германии, Польши и Балканского полуострова. В 1944–1945 гг. между СССР, США, Великобританией и Китаем проходили переговоры по созданию международной организации, которая была бы обязана следить за сохранением мира. Молотов принимал участие в разработке Устава ООН от советской стороны.
В этот период, когда Советский Союз приоткрыл свой «железный занавес», со вторым человеком Кремля могли познакомиться множество зарубежных политических и общественных деятелей. Позже в своих мемуарах они давали Молотову почти одинаковую характеристику. Неизгладимое впечатление произвел этот сталинский помощник на Черчилля, который писал о нем:
«Фигура, которую Сталин двинул теперь на престол советской внешней политики, заслуживает некоторого описания, которое в то время не было доступно ни английскому, ни французскому правительству. Вячеслав Молотов был человеком выдающихся способностей и хладнокровной беспощадности. Он пережил ужасающие случайности и испытания, которым все большевистские лидеры подвергались в годы победоносной революции. Он жил и преуспевал в обществе, где постоянно меняющиеся интриги сопровождались постоянной угрозой личной ликвидации. Это подобная пушечному ядру голова, черные усы и смышленые глаза, его каменное лицо, ловкость речи и невозмутимая манера себя держать были подходящим выражением его качеств и ловкости. Больше всех других он годился для того, чтобы быть представителем и орудием политики неподдающихся учету машины. Я встречал его на равной ноге только в переговорах, где иногда проявлялись проблески юмора, или на банкетах, где он благодушно предлагал серию традиционных и бессмысленных тостов. Я никогда не встречал человека, более совершенно представляющего современное понятие робота. И при всем том это все же был, видимо, толковый и остро отточенный дипломат… один за другим щекотливые, испытующие, затруднительные разговоры проводились с совершенной выдержкой, непроницаемостью и вежливой официальной корректностью. Ни разу не обнаружилась какая-либо щель. Ни разу не была допущена ненужная полуоткровенность…
Переписка с ним по спорным вопросам всегда была бесполезна и, если заходила далеко, кончалась лганьем и оскорблениями. Только раз я как будто видел у него нормальную человеческую реакцию. Это было весной 1942 г., когда он остановился в Англии на обратном пути из Соединенных Штатов. Мы подписали англо-советский договор, и ему предстоял опасный полет домой. У садовой калитки на Даунинг-стрит, которой мы пользовались для сохранения секрета, я крепко взял его за руку, и мы посмотрели друг другу в лицо. Внезапно он показался глубоко взволнованным. За маской показался человек. Он ответил мне таким же рукопожатием, и это было жизнью или смертью для многих…»
Чарльз Болен, бывший одно время американским послом в Москве, вспоминал о Молотове:
«Подозрительный по природе и благодаря сталинской выучке, он не рисковал. Где бы он ни был, за границей или в Советском Союзе, два или три охранника сопровождали его. В Чеквере, доме британского премьер-министра, или в Блэйтер-хаусе, поместье для важных гостей, он спал с заряженным револьвером под подушкой. В 1940 г., когда он обедал в итальянском посольстве, на кухне посольства появлялся русский, чтобы попробовать пиццу.
Молотов был прекрасным помощником Сталина. Он был не выше пяти футов четырех дюймов роста, являя пример сотрудника, который никогда не будет превосходить диктатора. Молотов был также великолепным бюрократом. Методичный в процедурах, он обычно тщательно готовился к спорам по ним. Он выдвигал просьбы, не заботясь о том, что делается посмешищем в глазах остальных министров иностранных дел. Однажды в Париже, когда Молотов оттягивал соглашение, поскольку споткнулся на процедурных вопросах, я слышал, как он в течение четырех часов повторял одну фразу: “Советская делегация не позволит превратить конференцию в резиновый штамп”…
…Он никогда не проводил собственной политики… Сталин делал политику, Молотов претворял ее в жизнь. Он был оппортунистом, но лишь внутри набора инструкций. Он пахал, как трактор. Я никогда не видел, чтобы Молотов предпринял какой-то тонкий маневр; именно его упрямство позволяло ему достигать эффекта.
Невозможно определить действительное отношение Сталина к любому из его помощников, но большую часть времени Молотов раболепно относился к своему хозяину».
Чарльз Болен был прав, когда описывал характер взаимоотношений Сталина и его ближайшего окружения. Тиран ни к кому из своей клики не питал чувств привязанности. Всегда подозрительный, страдавший манией преследования, он лишь пользовался услугами подчиненных для установления своей тоталитарной диктатуры. И он без всякого сожаления расправлялся с самыми преданными из своих помощников при первом же намеке на их неугодность. Зачастую мнимый заговор зрел в голове самого диктатора. Не избежал подобной участи и Вячеслав Молотов.
В первые годы после войны он все еще находился подле вождя и занимался вопросами внешней политики. Никому и в голову не могло прийти, что счастливая звезда человека, продержавшегося на плаву более тридцати лет, может закатиться в одночасье. В марте 1949 г. отмечался 60-летний юбилей Молотова. В довершение к уже имевшимся знакам благосклонности хозяина Герой Социалистического Труда и почетный академик Академии наук СССР получил четвертый по счету орден Ленина. Но неожиданно он был освобожден от обязанностей министра иностранных дел, и его место занял А. Я. Вышинский. Молотов оставался еще членом Политбюро и заместителем Сталина в Совете Министров, но он все реже и реже получал от вождя ответственные поручения. Наконец, Сталин перестал приглашать его на свою дачу, где во время продолжительных обедов и ужинов решались важные государственные дела. Затем в разговоре с Хрущевым Сталин высказал подозрение, что Молотов был завербован во время своих поездок за границу и стал «агентом американского империализма». Он даже просил узнать у Вышинского, каким образом его предшественник передвигался по Америке и не выделялся ли ему специальный вагон, как будто это могло служить доказательством его измены. Сталину словно надоело свое ближайшее окружение, и он решил сменить его.
Тучи продолжали сгущаться над головой Молотова. Открывая XIX съезд партии, Молотов выступил с краткой вступительной речью. В конце этого форума он был избран в состав ЦК и в расширенный, согласно пожеланиям вождя, Президиум ЦК КПСС. Для постоянного руководства партийными делами Сталин предложил избрать Бюро Президиума и продиктовал список кандидатур. Настоящей сенсацией явился тот факт, что среди девяти перечисленных фамилий не было фамилии Молотова. Так начиналась опала Вячеслава Молотова, которая могла бы закончиться самым трагическим образом, если бы не последовавшая вскоре смерть Сталина. Многих из арестованных в это время людей заставляли давать ложные показания на Молотова, а также на Кагановича, Ворошилова и Микояна.
Почему же верноподданнейший и один из самых осторожных помощников Хозяина впал в такую немилость? Отчасти причиной этого обстоятельства послужил арест Полины Жемчужиной, жены Молотова. Она была еврейкой, и, когда во время войны в СССР был создан Еврейский антифашистский комитет, П. С. Жемчужина стала одним из его руководителей. В 1948 г. на Ближнем Востоке появилось государство Израиль, созданное по решению ООН и при непосредственном содействии Советского Союза. СССР был первым государством, которое установило с Израилем дипломатические отношения. Но дружба между двумя странами длилась недолго. Вскоре стало понятно, что Израиль стремится к самостоятельности и не намерен подчиняться воле СССР.
В 1948–1949 гг. в Советском Союзе набрала силу пресловутая кампания против «безродных космополитов». В энкавэдистские жернова попало множество представителем еврейской интеллигенции. Жемчужина была обвинена в «измене Родине», в связях с международным сионизмом и в тому подобной нелепице. Вопрос о ее аресте обсуждался на Политбюро. После того как Берия изложил данные своего ведомства, все члены Политбюро проголосовали за арест Полины Жемчужиной. Воздержался лишь Молотов, но он не выступил с опровержением. Бывший Генеральный секретарь ЦК Компартии Израиля С. Микунис в своих мемуарах описывал встречу с Молотовым. Он недоуменно спросил у него, почему такой влиятельный среди партийной элиты человек не смог защитить свою жену или хотя бы выступить в ее защиту. На это Вячеслав Молотов ответил: «Потому что я член Политбюро, и я должен был подчиниться партийной дисциплине».
Само собой разумеется, что арест Жемчужиной основывался главным образом не на политическом мотиве. У Сталина был личный мотив для того, чтобы убрать жену своего ближайшего помощника. Дело в том, что эта женщина одно время дружила с Надеждой Аллилуевой, второй супругой диктатора. Она была свидетельницей драматической сцены, разыгравшейся между Аллилуевой и Сталиным в квартире Ворошилова. Утром следующего дня Аллилуеву нашли в спальне с пистолетом в руке и с простреленной головой. Первыми на место совершения самоубийства были вызваны Орджоникидзе с женой Зинаидой и Молотов с Полиной, а затем о трагедии сообщили Сталину. Мстительному Сталину Жемчужина уже тогда стала внушать подозрения. Но он ждал удобного случая, чтобы устранить ее со своего пути.
Смерть Сталина спасла Вячеслава Молотова от дальнейшего скатывания в пропасть. На некоторое время он даже упрочил свои позиции. Пост председателя Совета Министров СССР был занят Г. М. Маленковым, остальные ключевые роли в партии и правительстве распределились между Берией, Молотовым, Ворошиловым, Хрущевым, Булганиным, Кагановичем и Микояном. Фактически Молотов вернулся к исполнению обязанностей министра иностранных дел.
По странному стечению обстоятельств день похорон «великого учителя» совпал с днем рождения его ближайшего помощника. 9 марта 1953 г. после завершения траурного митинга «вожди» советского народа спускались с трибуны Мавзолея. Хрущев и Маленков поздравили Молотова с днем рождения и поинтересовались, что бы он хотел получить в подарок. «Верните Полину», – сухо ответил тот и прошел мимо. Просьбу немедленно передали Берии. Жемчужина в этот момент была уже в Москве. В 1949 г. ее приговорили к нескольким годам ссылки. Но в январе 1953 г. она была включена в число участников «сионистского заговора». Допросы с применением пыток прекратились для жены Молотова лишь в начале марта. 10 марта ее вызвали в кабинет Берии. Она еще не знала о смерти «кровавого Идола века».
Жемчужина уже не понаслышке была осведомлена об участи политзаключенных, а поэтому не могла надеяться на что-либо хорошее. Однако ее ожидало настоящее потрясение. Берия обнял свою гостью и воскликнул: «Полина! Ты честная коммунистка!» Жемчужина потеряла сознание. Ее быстро привели в чувство, переодели и отвезли на дачу к супругу в качестве запоздалого подарка ко дню рождения.
Молотов таил злобу на Берию, словно тот был единственным виновником страданий его жены. Он поддержал Хрущева и Маленкова, когда те, сохраняя все меры предосторожности, обсуждали с другими членами руководства вопрос об аресте этого сталинского монстра. Но и у самого Вячеслава Молотова руки были по локоть в крови невинных жертв репрессий и политических убийств. Он до конца жизни считал чудовищные преступления Сталина против соотечественников всего-навсего «ошибкой» и свято верил, что «революций без жертв не бывает».
Уже в 1953–1955 гг. в СССР были реабилитированы десятки тысяч человек, главным образом партийных и советских работников. О возвращении им полных гражданских прав просили достаточно влиятельные люди. Молотов не торопился способствовать восстановлению справедливости. На его имя поступало множество просьб о реабилитации, но он не желал помогать. С подобной просьбой к нему обратился и бывший работник МИДа Е. А. Гнедин, который получил быстрый и решительный отказ. В своих воспоминаниях он так описывал этот момент: «…отказ в реабилитации, мотивированный с бесстыдством худших сталинских времен, был ответом на заявление, адресованное мною Молотову. В письме прокуратуры имелось на это точное указание. Адвокат, с которым советовалась моя жена, сказал, что было ошибкой обращаться к Молотову, хотя мы одновременно обратились в различные инстанции. К Молотову не следовало обращаться, потому что в 1953 г. именно он был еще способен предложить генеральному прокурору отказать мне в реабилитации. Молотов, казалось, не был исполнителем чужой воли. Разве что тень диктатора благословила Молотова и Руденко на новые беззакония».
Так или иначе, но Вячеслав Молотов, на мой взгляд, был по-настоящему предан кровавому тирану. Даже опала в последние годы жизни Сталина не изменила его подобострастной угодливости. После XX съезда КПСС в прессе велось широкое обсуждение доклада Хрущева «О культе личности и его последствиях». За примером «последствий» далеко ходить было не нужно. Молотов и другие его единомышленники всячески противились попытке «очернить» светлый образ «великого и мудрого вождя и учителя».
Д. Т. Шепилов, бывший в то время главным редактором «Правды», вспоминал о неожиданном звонке, прозвучавшем в его кабинете:
«– Товарищ Шепилов?
– Да, это я.
В голосе говорившего со мной слышалось едва сдерживаемое раздражение, он слегка заикался:
– Прекратите ругать в “Правде” Сталина.
Я сразу понял: это был В. М. Молотов.
– Я Сталина не ругаю. Я выполняю решения XX съезда.
– Я еще раз прошу вас: прекратите ругать Сталина.
– Товарищ Молотов, – отвечаю ему. – Я могу только повторить, что сказал: я выполняю решения XX съезда. Вы недовольны? Тогда выносите вопрос на Президиум ЦК».
Разногласия во взглядах между Молотовым и Хрущевым проявились довольно скоро. Конечно, Вячеслав Молотов не мог смириться с тем, что место Сталина занял один из самых недостойных его учеников, тот, кто осмелился посягнуть на светлый образ «учителя». Положение Хрущева всегда оставалось шатким. Его не любили по разным причинам. В Грузии, на родине «вождя», нелюбовь к Хрущеву достигла наивысшего накала. В марте 1956 г. в Тбилиси состоялись массовые манифестации. Участники антиправительственных демонстраций выходили на площадь с лозунгами: «Долой Хрущева!», «Долой Булганина!», «Молотов – в премьер-министры!», «Молотова – во главе КПСС!»… Результаты этой массовой акции известны: безоружных людей разогнали с применением военной силы, а Молотов фактически перестал выполнять большинство своих обязанностей в Министерстве иностранных дел. В апреле его не включили в состав правительственной делегации, которая посетила Англию, а в середине 1956 г. он и вовсе был освобожден от обязанностей министра иностранных дел.
Но над страной еще довлела сталинская тоталитарная диктатура, которая проявлялась, прежде всего, в умонастроениях верхнего эшелона власти. Хрущев даже со своими извращенными демократическими принципами явно не вписывался в компанию партийной и советской элиты того времени. В январе 1957 г. в Москве стали распространяться слухи о возможной отставке Хрущева и возвышении Молотова. Наряду с этим ходили разговоры и об отставке Молотова.
Этот период был весьма важным в карьере Вячеслава Молотова. Понимая это, он предпринимал различные шаги, чтобы усилить свои позиции, одолеть главного противника и самому занять его место. Молотов продолжал играть заметную роль в партии и оставался неоспоримым лидером в глазах соотечественников. Вскоре вокруг него образовался круг недовольных реформаторской политикой Хрущева членов ЦК, многие из которых входили и в Президиум ЦК КПСС. Кадровые и административные изменения влекли за собой возмущение тех ответственных работников министерств, которые должны были покидать столицу, чтобы возглавить созданные Хрущевым совнархозы и их управления. К тому же был выдвинут лозунг об увеличении производства мяса в СССР в три раза в течение всего трех-четырех лет. Все эти промашки лидера Советского государства были тотчас приняты на вооружение его недоброжелателями.
Вячеслав Молотов пошел в решительное наступление. 22 апреля 1957 г., в день рождения вождя – родоначальника большевизма в России, в «Правде» была опубликована его большая статья под названием «О Ленине». Автор не преминул напомнить, что именно он – единственный из членов Президиума ЦК, который работал непосредственно под руководством Ленина и встречался с ним еще с апреля 1917 г. Попутно он сделал попытку вернуть прежнюю славу и величие верному последователю вождя мирового пролетариата Сталину.
Оправдывая его коварство, он писал: «Мы знаем, что отдельные ошибки, и иногда тяжелые ошибки, неизбежны при решении столь больших и сложных исторических задач. Нет и не может быть гарантий на этот счет ни у кого».
Тем временем в условиях строгой конспирации продолжались встречи и беседы участников антихрущевской оппозиции. На пост секретаря ЦК они предлагали избрать Молотова, а Хрущева, если он добровольно сложит с себя полномочия главы партии и государства, намеревались назначить министром сельского хозяйства или на какой-нибудь другой пост. В случае отказа не исключался даже арест Хрущева. Как показало время, события приняли совершенно иной оборот.
Решающее столкновение между Молотовым и Хрущевым произошло в июне 1957 г., на заседании Президиума ЦК КПСС. Молотов был в большинстве: его поддержали даже такие видные деятели, как Булганин, Первухин, Сабуров, Шепилов, Karaнович, Маленков, Ворошилов и многие другие. Но Молотов не вполне объективно оценил свои возможности, позабыв о мудром предостережении «учителя» о «головокружении от успехов». Он не сумел заручиться поддержкой большинства на Пленуме ЦК, созванном по требованию сторонников Хрущева. Он также не пользовался достаточным авторитетом у силовиков – у Серова, стоявшего во главе КГБ, и у Жукова, возглавлявшего армию. Многие из членов главного партийного органа опасались, что с приходом Молотова снова начнутся массовые репрессии. Его поражение на июньском Пленуме ЦК КПСС было настолько сокрушительным, что далее его сторонники проголосовали за принятие постановления, осудившего его деятельность. Пленум вывел Молотова, Кагановича, Маленкова и Шепилова из состава Президиума и исключил их из ЦК КПСС. Таким образом, политическая карьера бывшего премьер-министра Советского Союза на этом фактически закончилась.
Хрущев старался быть последовательным в своих «демократических» принципах и не настаивал на исключении «фракционеров» из партии, не говоря уже о применении более серьезных мер по отношению к ним. Молотов был назначен сначала послом СССР в Монголии, а затем председателем Международного агентства по атомной энергии при ООН, штаб-квартира которого располагалась в Вене. Он оставался на этих ответственных постах вплоть до трагического в его судьбе 1962 г., когда бюро Свердловского райкома партии Москвы исключило его из рядов КПСС за антипартийную фракционную деятельность и активное участие в массовых репрессиях в сталинские времена.
До последнего момента Молотов не мог примириться со своим положением. Он всячески выказывал свое несогласие с линией партии, возглавляемой Хрущевым. Молотов проявлял несанкционированную Москвой политическую активность. Однако последней каплей, переполнившей чашу хрущевского долготерпения, стали события 1961 г., предшествовавшие XXII съезду КПСС.
Накануне партийного форума был опубликован проект новой Программы КПСС для его всенародного обсуждения. В печати, как водилось в то время, появлялись статьи только с положительными отзывами проекта Программы. Молотов также решил принять участие в ее обсуждении. Незадолго до начала съезда он направил в ЦК КПСС заявление, в котором сделал подробный и критический разбор проекта Программы. В частности, он называл ее ошибочным и «ревизионистским» документом, что привело Хрущева в необычайное раздражение. Уже сам факт выступления Молотова против Программы КПСС рассматривался как недопустимая наглость. На съезде лидер страны снова обрушился на «фракционеров», которые тянули страну назад к сталинской тоталитарной диктатуре. Многие из делегатов форума потребовали исключить Молотова и его политических союзников из партии. В результате бывший премьер-министр СССР действительно был снят со всех своих постов и исключен из партии.
А. И. Аджубей вспоминал, что вскоре после этих событий Полина Жемчужина добилась приема у Хрущева и просила восстановить своего мужа в партии. В ответ на это Никита Сергеевич показал ей документ с резолюцией Молотова о расстреле жен Косиора, Постышева и других ответственных работников Украины, затем спросил, можно ли, по ее мнению, говорить о восстановлении Молотова в партии или надо привлекать к суду.
Лишенный высокого «духовного» покровительства, В. М. Молотов вынужден был отойти от дел. Потерять партийный билет для многих членов КПСС было равносильно смерти, сама жизнь для них утрачивала какой-либо смысл. Но Молотов вынес и это испытание. На протяжении последующих лет, вплоть до 1984 г., когда Генеральным секретарем ЦК стал К. У. Черненко, он неоднократно подавал заявления на имя Косыгина и Брежнева с просьбой восстановить его в партии. Таких заявлений от людей, «обиженных» при Хрущеве, существовало много, по почти все они были отклонены. Бывшие соратники отлично знали друг друга и понимали, какой это рискованный шаг дать новое крещение людям, прошедшим сталинскую школу политических интриг и коварства. Только в 1984 г. просьба Молотова была активно поддержана А. А. Громыко, влияние которого в Политбюро к этому моменту значительно возросло. Хотя об этом не сообщалось в советской печати, Молотов был восстановлен в партии и ему были возвращены привилегии как пенсионеру союзного значения.
Как считал сам бывший глава Советского правительства, бывший нарком, а затем и министр иностранных дел, бывший ближайший помощник Сталина, справедливость по отношению к нему восторжествовала. Однако это уже не имело в его жизни большого значения: он переступил свой 90-летний рубеж.