15
С избранником Валерии Михайловны мне довелось познакомиться в больнице.
Уже было известно, что операция прошла неудачно. Вадим, напуганный тяжелым состоянием матери, обычно дожидался меня в больничном холле. Георгий Петрович вообще смутно представлял, какое несчастье разразилось в его семье. Лишь новый муж все оценивал адекватно и ничего не боялся.
Когда Валерию выписали из больницы, он стал приходить к нам в дом. У порога отдавал мне тяжеленные сумки с фруктами, икрой и лекарствами и прямиком шагал в ее комнату, не замечая окаменевших по углам гостиной законного мужа и сына.
Я достаточно знала Вадима, чтоб понимать: его глубоко оскорбляет, шокирует ситуация. Весь этот жуткий, безобразный расклад!
К умирающей матери таскается любовник. Отец в состоянии быстро прогрессирующего маразма безразлично наблюдает за их свиданиями. В такие минуты Вадим равно ненавидел мать и отца.
Валерия сама виновата во всем! Воспитала его таким – чистоплюем бескомпромиссным...
Но я почему-то не могла говорить с Вадимом на эту тему. Хотелось сказать: в жизни бывает и так, и так, и вот так бывает тоже. Не надо никого идеализировать. Твоя мама на поверку оказалась обычной, земной женщиной. Но это гораздо лучше, чем та, какой она пыталась казаться.
Нет, я ничего ему не сказала! Недаром ведь психологи утверждают: в людях нас особенно привлекают те качества, которых недостаточно в нас самих. Подсознательно я все еще восхищалась его хрустальным, не замутненным каплей цинизма отношением к жизни. Мы были женаты уже шесть лет, но рядом с ним я все еще чувствовала себя колючей, сорной крапивой. Не хотелось нарушать безмятежности прекрасного тепличного цветка.
Наверное, именно в те дни мое бессознательное, лишь частью осознаваемое восхищение стало трансформироваться в чувство ответственности, в наивную убежденность: Вадим не такой, как все, его надо оберегать, вести по жизни...
Постепенно эта идея сделалась моим кредо, моей путеводной звездой. Однако в сложившейся ситуации помочь мужу я была бессильна.
А между тем Вадик непритворно страдал. Представляю, как ему хотелось выставить за порог непрошеного гостя! Но на пути красивого жеста непреодолимой преградой вставали деньги.
Раньше главной добытчицей в семье была Валерия. Теперь мы жили втроем на зарплату Вадима и едва сводили концы с концами. А дорогостоящие продукты, наркотики, одноразовые шприцы – все, что необходимо онкобольному, чтобы более или менее спокойно дожить до смерти, привозил тот самый ненавистный человек.
В сердце Вадима гордость вступала в борьбу с малодушием, нравственное чувство – с отвращением к безвкусным сценам. Прогнать негодяя означало обречь мать на лютые мучения. А лицезреть его в родительском доме значило испытывать такие же по силе мучения самому.
Не знаю, чем бы закончилась эта сложная душевная конфронтация, если бы Валерия Михайловна не скончалась вскоре.
Произошло это днем, в четыре часа. Стоял май. Было жарко и солнечно, но еще не душно, как бывает настоящим летом.
Он приехал с утра. Я обрадовалась: хорошо, что Вадим на службе. Георгий Петрович в его отсутствие обычно безвылазно сидит в своей комнате и даже не всегда выходит к обеду. Значит, сегодня не будет тяжелых, неловких сцен и можно позаниматься, потому что у меня скоро сессия, а лекции в этом семестре я пропустила почти все по причине Валериной болезни.
Я так и сделала. Собрала учебники и ушла заниматься в столовую. Проходя мимо спальни, притормозила на минутку. Представила: он сидит у изголовья Валериной кровати и держит ее за руку. Рука у Валерии Михайловны детская, невесомая. Я, когда мою ее, боюсь дотрагиваться именно до рук. А он – ничего. Может сидеть так целыми днями.
Они почти не разговаривают. Сил у свекрови мало. Она часто засыпает, впадает в забытье.
Зачем это ему? Вызывающе, шокирующе молодому, стройному, как будто летящему? Зачем ему эта костлявая рука, эта восковая голова на подушке: откуда ни смотри, увидишь только профиль и никогда – анфас?
Надо признать, Валерия была красива и перед смертью. Правда, это была какая-то жуткая, потусторонняя красота. Эстетизация ужасного в духе рассказов Эдгара По.
Ерунда! Он просто ее любит, как никто никогда не любил меня. Вадим на такое не способен в принципе. Это же мужской поступок – просиживать дни напролет возле умирающей. А Вадик – еще ребенок. Валерия, пока была в состоянии, так старательно вдалбливала ему в голову эту мысль. На самом деле скоро ему исполнится тридцать лет...
В комнате послышались шаги, и я, как с места преступления, рванула в столовую из-под двери спальни.
Наука в тот день не лезла мне в голову. Я тупо смотрела в книгу, когда он пришел и сказал бесцветно:
– Она умерла.
– Садитесь, – пригласила я. – Я вам сейчас налью чаю.