Зоопарк
Раз уж разговор пошёл о природе и живности, невозможно обойти вниманием Калининградский зоопарк. В одних источниках говорится, что после штурма Кёнигсберга, там уцелело всего четыре зверя – лань, осёл, барсук и бегемот; в других – только три – лама, и опять же – барсук и бегемот. Приводится сохранившийся в архивах администрации дневник зоотехника (военнослужащего) Полонского, который спасал израненного бегемота по имени Ганс. В него, как утверждают публикации «попало 7 шальных пуль». А кроме того он 13 суток был без пищи и воды. Зоотехник лечил погибающего бегемота вливанием водки – целыми вёдрами – и очистительными клизмами. Ганс оклемался, во всяком случае, когда я его увидел в 1948 году, он был вполне жив, с виду здоров, и очень симпатичен. Правда, звали его мы, юные биологи из кружка при зоопарке, не Гансом, а Герингом за неимоверную толщину. Все любили этого добродушного, благожелательного зверя. А вот на счёт «шальных пуль», угодивших в Ганса-Геринга, придётся кое-что уточнить.
Бегемот Ганс со своим спасителем – зоотехником Владимиром Петровичем Полонским.
Много позже, когда я работал в газете «Вечерняя Москва», зам. главного редактора Юра Алфимов, штурмовавший Кёнигсберг, узнав, что я занимался в кружке юных биологов при Калининградском зоопарке, весело сказал:
– Как же, как же, помню толстого как Геринг бегемота. Я в эту тушу тоже разрядил свой пистолет.
И очень удивился, когда я рассказал, что бедный бегемот скончался от внутренних болезней, вызванных многочисленными ранениями. Из умершего Ганса-Геринга, спасённого нашим солдатом-зоотехником, Мари Павловна, главный ветеринар зоопарка, извлекла около двух килограммов пуль. Тех самых «шальных», всаженных в него нашими воинами, такими же весельчаками, как Юра Алфимов.
На главной магистрали города, между сгоревшим оперным театром и областной библиотекой, высился памятник. Был он в долгополом старинном плаще-накидке, похожем на шинель, и смахивал на германского генерала. Вот наши солдатики и стреляли в ненавистного вражеского вояку, хоть и бронзового. Надо же было разрядить накопившуюся ненависть к тем, кто столько бед принёс на родную землю! Да невдомёк им было, что надпись Schiller на постаменте означала, что сей «генерал», не кто иной, как великий поэт Шиллер, весьма почитаемый и в России. В Калининграде по его адресу сочинили присказку: «А кто сейчас не пьёт? Все пьют, только Шиллер не пьёт. У него дырка в горле, потому всё выливается».
Потом родилась новая присказка: «А кто сейчас не пьёт? Все пьют, даже Шиллер, ему горло залатали и он тоже пьёт».
Но вернёмся в зоопарк. Там я стал председателем кружка юных биологов. Мы вели дневники наблюдений, помогали служителям кормить зверей, убирать вольеры. Надо сказать, что Кёнигсбергский зоопарк считался одним из крупнейших в Европе. Там, по рассказам, был ресторан с экзотической кухней, функционировал, якобы, так называемый живой тир. За очень большие деньги можно было занять место на стрельбище, на которое внезапно выпускали зайцев, лис, других зверей – каких закажет любитель подобной «охоты». Разумеется, тигров, львов, слонов и прочих жирафов под выстрелы богатых бездельников не подставляли. Впрочем, по-моему, «живой тир» – это одна из легенд, коих во множестве ходило по бывшей Восточной Пруссии.
Самую большую заботу мы проявляли в отношении тигрёнка по кличке Чандр, прибывшего в Калининград, кажется, из Рижского зоопарка. Что там случилось с мамашей-тигрицей, не помню, то ли она скончалась при родах, то ли отказалась кормить потомство – такое бывает тоже. Но застряло в памяти, что тигрёнка там выпаивали коровьим молоком. В результате – рахит. Когда он к нам прибыл, то нормально ходить не мог, неподвижные, как бы сросшиеся задние лапы малыш таскал за собой. Наш ветеринар Мари Павловна ужасно ругалась: «Дикари! Разве можно тигра коровьим молоком поить?!» И вот мы поочередно принялись, по её рекомендации, заниматься с тигрёнком своеобразной физзарядкой. Бросали ему в клетку канат с толстым узлом, он привычно, как и всякая кошка, вцеплялся когтями в эту «добычу», а мы тащили канат к себе. Тигр упирался всеми лапами, в том числе, и рахитичными. Так мы помогали ему преодолевать последствия рахита ежедневно, в течение двух лет, что я бывал в зоопарке. И зверь наш стал буквально на глазах поправляться. Уже не таскал за собой лапы, омертвелые конечности понемногу оживали, он даже принялся, хотя сначала и слабо, опираться на них. Потом всё увереннее, попытка за попыткой, пробовал приподняться сразу на все четыре конечности. Когда я, спустя несколько лет, вернувшись в Калининград на время академического отпуска, полученного в институте, пришёл в родной зоопарк, первым делом отправился к тигру.
День был выходной, народу полно. Мой тигр, по обыкновению кошачьих зверей, в полдень отсыпался, не обращая внимания на публику. Я перешагнул через изгородку под удивлённоиспуганный шум толпы, и приник к мохнатому уху тигра, выставленному между прутьев клетки. Прошептал ласково:
– Чандрик, спой песенку, – это у нас такой ритуал выработался, в конце физкультурных занятий просить тигрёнка спеть. И он почти безотказно, словно в знак благодарности, мурлыкал.
Но, честно говоря, в этот миг был я настороже, готовый мгновенно отпрянуть от клетки на безопасное расстояние. Зверь есть зверь, от него всякое можно ожидать. Разумеется, риск был, вроде бы, минимальный: тигр лежал ко мне спиной, и явно разомлел во сне. Но дальше произошло такое…
Чандр неторопливо повернул ко мне свою прекрасную морду, прижмурился, как мне подумалось, от удовольствия, и очень громко замурлыкал, словно домашний сытый и довольный кот. Толпа восхищенно ахнула, и засыпала клетку печеньем, конфетами и пирожками. Повторять афишку, висящую на сетке вольеры, «Кормить зверей строго запрещается», было бессмысленно. Заметьте, если на обочине дороги появляется табличка «По газонам не ходить», тотчас же на этих газонах протаптывают тропинки. Скажу больше: в зоне Чернобыльской АЭС после взрыва вдоль шоссе стоял буквально частокол предупреждений: «Опасно!» со знаком атома, что означало, – с шоссе не съезжать, в лес не входить, на поле не выходить! Но съезжали, входили и выходили. Табличка ведь не милиционер, не сторож с берданкой, не постовой с «калашом».
К счастью, Чандр был хорошо воспитанным тигром, да и просто постоянно сытым, чтобы подбирать с пола надкусанные пирожки не самого аппетитного вида. Но в знак благодарности он стал прогуливаться по вольере, демонстрируя всю мощную грацию молодого тела. Только мне, наверное, было заметным едва уловимое вихляние менее крепких и недостаточно пружинистых задних лап. И всё же наши физкультурные занятия поставили на ноги зверя, теперь он был готов занять своё законное царское место в джунглях!
Со зверьём зоопарковским связаны забавные, поучительные, трагикомичные и даже трагичные истории. Одним из самых популярных зверей там считался лев Гром. Некоторое время он жил в холостяцком одиночестве. У него была единственная, несвойственная львам причуда и отрада. Он обожал музыку. Его клетка располагалась невдалеке от Дома пионеров, на котором была установлена знаменитая радио-тарелка, включённая и вещающая для всех вольных и невольных слушателей весь день. И вот, как только начинали по этой тарелке передавать музыкальные произведения, Гром вставал на задние лапы, засовывая ухо между прутьев клетки, обращённых к Дому пионеров. Но стоило зазвучать последним известиям, как лев принимался недовольно реветь, пугая всю живность в округе.
Однажды жизненный уклад его резко изменился. В соседней вольере поселили молодую львицу. Гром её не мог видеть, но сразу учуял присутствие львицы, и с этого момента улёгся у стенки, разделяющей его с таинственной, но, очевидно, желанной незнакомкой. Можно подумать, что наш жених объявил голодовку, во всяком случае, он ничего не ел, только пил воду. Руководство зоопарка обеспокоилось и решило рискнуть. Приготовили на всякий случай брандспойт, всякие крючья… и впустили львицу в жилище Грома через проём меж вольерами, подняв специальную заслонку. Ничего опасного не произошло. Когда Гром стал излишне активно обнюхивать даму, та отвесила ему крепкую оплеуху.
Стало ясно: семейная пара состоялась. Причём, верховодила в ней львица. Её по достоинству назвали, под стать супругу, Молнией. Бывало, Гром устроится в тенёчке отдохнуть, а игривой Молнии приспичило повозиться – так она его начинает лапами валтузить до тех пор, пока он, недовольно ворча, не поднимется. А то ещё – прыгнет к нему на спину и давай теребить за гриву, да уши покусывать. Приходится царю зверей вставать и катать её на спине по клетке.
Гром, будучи ещё холостяком, как-то ненароком создал в зоопарке всеобщую грандиозную панику. Случилось это в выходной день, когда народу было очень много. И вот по аллеям помчались вдруг перепуганные люди, неся на закорках или прижимая к груди своих зарёванных детишек. Гремел многоголосый ор:
– Лев на свободе! Лев вырвался наружу!
Некоторые перетрусившие ловкачи залезли на деревья, кто-то бился в истерике. Нашлись и такие хитрецы, что улеглись на садовых скамейках, прикрывшись чем попало – сумками, портфелями, авоськами – видимо памятуя народную мудрость, гласившую, будто хищники мёртвых и даже притворившихся мёртвыми, не трогают. В общем, ужас, кошмар, светопреставление!
Виновником этого невероятного панического бегства и смятения среди посетителей – был красавец Гром. Служитель, прибиравший у него в клетке, плохо закрыл замок. Наш игрун, при скоплении зевак, ударил лапой по дверце, она и распахнулась. Грянул оглушительный рёв толпы, шарахнувшейся от раскрытой клетки, откуда, как всем показалось, изготовился выпрыгнуть огромный зверь с лохматой гривой и зубастой пастью.
А страшный хищник, царь зверей, страх и ужас для людей, испугавшись криков, забился в нишу под лежанкой, и, надо думать, зажмурился. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что Гром родился и вырос в зоопарке, в неволе. Поэтому для него мир за порогом клетки и неведом, и пугающе враждебен, и он просто не мог добровольно покинуть место своего заточения. Да тут ещё эти так оглушительно орущие люди. Вот уж поистине, «волки от испуга скушали друг друга», и кто перепугался больше, не знаю.
Единственный ощутимо пострадавший от этого происшествия – это служитель, ненадёжно закрывший замок на клетке: он получил взбучку, его лишили премии.
Кроме льва-меломана, мурлыкающего тигра, у меня был ещё один любимый, музыкально одарённый зверёк – выдра. Отчего-то захотелось приручить это симпатичное животное. Я читал, да и руководитель нашего биологического кружка, зам. директора зоопарка по научной части Лев Алексеевич Вершинин говорил, что дикая взрослая выдра ни приручению, ни дрессировке не поддаётся. Парень я был, понятное дело, настырный, упрямый. Раз все вокруг твердят – это не-воз-мож-но, то это-то, уж конечно, как раз по мне, просто свербит – «надобно доказать обратное».
Много дней я провёл в вольере выдры. Кормил её рыбой, ласково разговаривал. Но эта маленькая плутовка не поддавалась на мои уловки хоть сколько-нибудь сблизиться с ней. Чуть что – запугивающе фыркала и пряталась от меня. Вольера, где она обитала, представляла собой, укрытый поверх сеткой небольшой прудик с двумя гнездовьями на островках, соединённых узким мостиком. По нему-то изящная хищница любила прогуливаться, словно цирковой канатоходец. На этом мостке я решил поставить свой эксперимент. Надо сказать, что мной уже было замечено, что выдра постепенно привыкла к моему присутствию. Она теперь всё реже угрожающе фыркала. Мне показалось, что она не только перестала меня бояться, но и пугает внезапными выпадами лишь по привычке, что ли. Во всяком случае, я с удовольствием отмечал всё более любопытствующие взгляды выдры, которые она бросала в мою сторону, особенно, когда я приходил с ведром рыбы. Она явно смирилась с моим присутствием, и благоволила рукам, дающим пищу.
Дождавшись, когда моя подопечная насытится и примется прогуливаться своим обычным маршрутом, я нахально положил руку на её пути. Это был изрядный риск, выдра, с её острейшими зубами, могла запросто отхватить и пальцы, да и всю кисть. Выдра замедлила ход. Я замер, не соображая в ту минуту, что произойдёт, если зверёк нападёт на меня… Выдра приблизилась, в последний момент как-то негромко фукнула, уткнула влажный нос в мою руку, и… лизнула её.
Счастливее меня в тот день, наверное, немного было людей. Я ведь не только доказал, что невозможное возможно, но и приобрёл необычайно нежного ласкового друга. Встречая меня, она тонко посвистывала. Мне даже казалось, что у неё получалась некая лирическая мелодия. Позже администрация зоопарка отправила меня в Москву на Всесоюзный слёт юных натуралистов, и я написал в «Пионерскую правду» о том, как сумел приручить считавшуюся не приручаемой взрослую дикую выдру. Это была первая в моей жизни заметка, опубликованная в большой прессе.
К сожалению, когда я уезжал из Калининграда на полгода, о чём расскажу позже, а служительница, знавшая особенности питания выдр, заболела, мою любимицу стал кормить человек, не ведавший об особенностях её питания. А выдра поедает рыбу в воде с головы. Конечно, можно кормить её и с руки, но обязательно подавая опять же – головой вперёд. Работник, не понимавший природы зверька, совал голодной выдре рыбу недопустимым образом – хвостом вперёд. В результате: желудочное заболевание, что-то вроде заворота кишок, и моя подопечная, гордость моя, красавица, умевшая насвистывать мелодию, погибла.
Посетители зоопарка, в большинстве своём, убеждены в том, что с «этими зверюгами ничего не сделается». Вот и суют в клетки любые предметы, чтобы звери не спали, а играли им на забаву, не учитывая, что обитатели полей, лесов, болот и водоёмов, как правило, ведут ночной образ жизни, а днём отсыпаются или просто вялы. Пытаются закармливать практически всех – и хищников, и травоядных тем, что под рукой: печенье, фрукты, конфеты, пирожки. Служители, как могут, оберегают животных от доброхотов, объясняя, что им не всё полезно, что у них особый рацион. Бесполезно! Обезьянник пришлось остеклить, и это норма для всех зоосадов.
Звери от бездумной доброты человеческой страдают, болеют. Но случается, что и люди попадают в нелепые и даже трагикомичные ситуации из-за своей самоуверенности. Я таких сценок насмотрелся, работая некоторое время после окончания школы экскурсоводом зоопарка. Вот, скажем, заходит в помещение, где находятся крупные хищные кошки, очень молодой, очень бравый морской лейтенант, одетый в новенькую форму. Видно только окончил училище и зашёл поглядеть на зверей перед отправкой к месту службы. В руках у него опять же новенький кожаный чемодан. Лейтенанта, разумеется, не устраивает, что львица беспробудно спит и не приветствует его, не прогуливается по клетке. Он шумит, размахивает пустым чемоданом в непосредственной близости от этой, хорошо известной своими проказами, львицей Молнией.
– Вы бы, товарищ лейтенант, поостереглись, – говорю я, – пожалейте свой чемодан…
– Знаешь, какая реакция у морского офицера? Будь здоров! – гордо бросает лейтенант, продолжая дразнить безучастную, вроде бы, хитрющую нашу Молнию.
Затем, как я и предрекал, происходит неуловимый резкий взмах просунутой сквозь прутья шаловливой лапы, и… обескураженный лейтенант, почти плача, разглядывает свой новенький кожаный чемодан, угол которого, как бритвой, отхвачен когтистой лапой львицы. А та продолжает почивать.
Другая сценка. У самого входа в зоопарк расположен каменный стакан, глубоко врытый в землю. Посетители, облокачиваются на его края, и с удовольствием подолгу любуются играми трёх медвежат, живущих на дне «стакана». Самая игривая и обаятельная – юная медведица Машка. Прямо-таки, шишкинская картина «Утро в сосновом лесу», даже коряга имеется. Правда, взрослой медведицы, как на картине, не хватает. Над этой идиллической троицей склонилась модно одетая дамочка. У неё в руках сумочка на длинном ремне, такие носили, да и сейчас носят, перекинув ремень через плечо. Дамочка опустила свою сумочку над медвежьим логовом, и раскачивает ею, подразнивая зверушек.
– Мадам, – обращаюсь к ней, – вы рискуете сумкой. Эта маленькая плутовка Машка очень высоко прыгает.
И, разумеется, нарываюсь на высокомерную отповедь:
– Молодой человек, я что – не вижу, какие они неуклюжие да косолапые!…
Затем происходит то, о чём я пытался предупредить самонадеянную посетительницу: Машка взвилась в воздух и выхватила лапой заветную сумочку. Как же ахала и охала несчастная дамочка, глядя на то, что творит со своей добычей паршивка медведица.
– Боже мой, сделайте что-нибудь! Отнимите у неё! Там все мои документы! Там месячная зарплата!
А Машка деловито раскрыла сумочку, и принялась вынимать все бумажки и разрывать их, под стоны и крики хозяйки, на меленькие кусочки. Пока бегали за лестницей и служительницей, легко общавшейся с медвежатами, Машка успела превратить содержимое сумочки в лохмотья, не без удовольствия закусила губной помадой, и наконец, скрылась за облаком пудры, которую она расфукала.
Как уж бедная гражданка восстанавливала документы и зарплату – не знаю. Из зоопарка она ушла зарёванная, держа в руках изодранную сумочку, набитую бумажной кашей.
Довелось мне быть свидетелем и по-настоящему трагического происшествия. Зоопарк в тот будний день был почти безлюден. Покой, тишина, нарушаемая безобразными гортанными кликами павлина. Вот уж поиздевалась природа над птицей. Распустит, бывало, свой великолепный радужный хвост, восхищая всех присутствующих, и вдруг, вслед за этим, издаст громкий рёв, похожий на ослиный.
Неожиданно, со стороны открытых вольер с медвежьими гротами, послышался неясный шум. Там, кажется, чему-то радовались редкие посетители. Неужели мишки устроили «концерт» с косолапыми плясками, прижиманием лап к груди? Это случается нечасто, поэтому я поспешил на топтыгинское представление. Однако оно оказалось далеко не весёлым развлечением. Группа моряков, явно в подпитом состоянии, подбадривала своего товарища, отправившегося в весьма опасное путешествие. Вольеры, где обитали медведи – бурые, белые и гималайские – это большие каменные площадки с гротами, окружённые рвами. У белых медведей рвы заполнены водой, и звери в ней купаются, а у остальных – сухо. Так вот, наш морячок, как потом рассказали сотоварищи, был недоволен, что звери ленивы и не обращают на него никакого внимания. Развоевавшийся храбрец полез по парапету, разделявшему вольеры бурых и гималайских медведей, истошно призывая их – то ли на борьбу, то ли на веселье. Звери с обеих сторон с любопытством уставились на наглеца. А один из гималайских спустился в ров и стал подпрыгивать, пытаясь достать морячка. Я подошёл к месту события почти в тот момент, когда раздался всеобщий вопль ужаса: медведь всё-таки достал лапой ногу моряка, и стащил его в ров.
Сбежались служители. Тот, что занимался кормлением и уборкой в медвежьих вольерах, вошёл внутрь и попытался метлой отвлечь гималайского медведя от его жертвы. Но зверь, рыча, вошёл в раж, он рвал беднягу, уже еле подающего голос. Наш ветврач, сердобольная Мари Павловна билась от бессилия в истерике. Тогда в ров спустился Николай Иванович (если память на имя не подводит), зам. директора зоопарка по хозяйственной части. Когда-то он работал в цирке и управлял сорока медведями. Невысокого роста мощный такой дядечка – форменный квадрат, увитый мускулами. Этот человек знал, каким образом укрощать зверей. Специальной деревянной ложкой на длинном черенке он сильно ударил медведя по носу. Зверь взвыл, бросил жертву и схватился за нос. Николай Иванович, вместе со служителем загнали обоих гималайских мишек в грот, и перекрыли его железной дверью. А затем уже подоспела пожарная машина с выдвижной лестницей и несчастного моряка достали из рва. Он ещё был жив, но медведь так его разорвал, что никаких надежд на выздоровление, конечно, не осталось, безумный вояж окончился его гибелью.
Комиссия, разбиравшая эту трагедию, выяснила, что гималайский медведь-убийца, прибывший в Калининград из какого- то дальневосточного то ли заповедника, то ли питомника, то ли зоопарка, оказывается, познал вкус человеческого мяса, так как уже нападал на людей, и тоже со смертельным исходом. Передавая этого зверя в Калининградский зоопарк, сей кровавый эпизод прежние хозяева попросту скрыли, чтобы не нести материальных потерь. Теперь калининградцам пришлось понести потери – опасного медведя усыпили.
Раз уж речь пошла о служителях зоопарка, надо бы сказать ещё о некоторых. Возглавлял коллектив директор Минаков, полный тёзка моего отца – Иван Дмитриевич. Он был такой же атлет-тяжеловес, как и его заместитель по хозяйственной части Николай Иванович, но отличался от того ещё и громадным ростом. Запомнился он таким эпизодом.
В Калининграде гастролировал цирк-шапито. Гвоздём программы считалось выступление силового акробата Григория Новака, первого советского чемпиона мира по тяжёлой атлетике, поставившего много рекордов, долгое время не преодолённых. Интересно, что в цирковые артисты прославленный тяжеловес угодил в ходе борьбы с космополитизмом, развернувшейся в нашей стране с 1952 года в связи с делом «врачей-убийц». Из-за того, что дальний родственник Новака оказался за границей (дядя жил во Франции), отца Григория исключили из партии, самого атлета дисквалифицировали. К тому же лишили полагающихся выплат за мировые рекорды. Формальным поводом послужило обвинение… в мошенничестве. Дескать, Григорий Новак мог бы взять вес на 3—5 кг больше прежнего достижения, однако из стяжательских побуждений прибавлял на соревнованиях всего лишь зачётные 0,5 кг, и получал за каждый очередной рекорд 25.000 руб. А на эту сумму в те годы можно было купить автомобили – «Победу» плюс «Москвич».
Так вот, знаменитый этот человек прогуливался по Калининграду в сопровождении городского руководства. Представьте: впереди маленький и плотный Григорий Новак, позади – свита. Вдруг навстречу гигант Минаков. Атлет-циркач сделал стойку при виде такого великорослого гражданина. Доброхоты из городских начальников заторопились представить встречного верзилу:
– А это, Григорий Ирмович, знакомьтесь, Минаков Иван Дмитриевич, директор нашего зоопарка.
Новак ойкнул, будто от испуга, и полез на фонарный столб. Минаков юмор оценил, они подружились.
О заместителе директора зоопарка по научной части Льве Алексеевиче Вершинине, я уже упоминал. Этот замечательный человек достоин того, чтобы продолжить рассказ о нём. Начать с того, что он мастер спорта по лёгкой атлетике, лыжам и стрельбе. Всех этих отличий он добился будучи студентом Пушно-мехового института.
Я его увидел впервые на стадионе, где проходили соревнования калининградской молодёжи и школьников по всем видам лёгкой атлетики. После того, как мне удалось трижды свалить планку в секторе прыжков в высоту, я остался огорчённым прыгуном-неудачником, но весьма заинтересованным зрителем. Наконец, планку установили на рекордную для нашей области высоту (по-моему, на 1 метр 65 см.). И тут из толпы зевак на сектор вышел высокий худощавый мужчина в спортивной форме, и с короткого разбега легко преодолел рекордную высоту. Все обомлели, а человек затерялся в толпе аплодирующих зрителей. Это и был Лев Алексеевич Вершинин, с которым мне довелось познакомиться лично, когда я записался в кружок юных биологов при Калининградском зоопарке.
Лев Алексеевич Вершинин.
Мы с ним очень сблизились. Ребят он частенько собирал у себя на квартире. Мы там просматривали альбомы и книги, посвящённые животному миру. Однажды, когда мы остались у него наедине, Лев Алексеевич, вдруг разоткровенничался и стал рассказывать, как учился в институте, как проходил практику у Петра Александровича Мантейфеля, которого глава Академии наук СССР Н.И.Вавилов называл «русским Бремом».
– Мантейфель любил русскую борьбу, и обладал неимоверной силищей, – рассказывал Вершинин, – а потому предлагал студентам: «Давайте, поборемся. Кто меня одолеет, получит зачёт без сдачи экзамена». За всю историю его заведывания кафедрой только один студент-татарин сумел одолеть профессора.
Много ещё чего занимательного поведал мне Лев Алексеевич, но одна история поразила и запомнилась особенно. Во время Великой Отечественной Вершинина, студента-добровольца, неожиданно отозвали с фронта. В Москве ему и еще нескольким фронтовикам пояснили суть особо важного государственного задания: к нам, в глубоко тыловую область высадился, по сути, диверсионный отряд, по сведениям НКВД, американцев. У них задача: выловить баргузинского соболя, чтобы развести его в неволи, и тем самым лишить Страну Советов монополии на будущих пушных аукционах. Задача собранных здесь бойцов, являющихся спортсменами-лыжниками и одновременно стрелками в категории перворазрядников и мастеров спорта, воспрепятствовать этому вражескому замыслу любыми доступными средствами.
Выбросили секретный парашютный десант в прибайкальской тайге, где обитает баргузинский соболь, соблазнивший американские спецслужбы, и лыжники-стрелки группами разъехались в разные стороны. Прочёсывали тайгу тщательно, но, увы, даже на след диверсантов не напали. Так и свернули секретную операцию, не добившись желаемого результата. Вернулись в Москву. Вершинин через некоторое время забеспокоился: что-то затянулось его оформление по месту прежней службы. Наконец, вручают направление, но совсем в другую часть, даже армия другая. Что за чудеса? Оказывается, как потом узнал Лев Алексеевич, ни его части, ни полка, ни дивизии, ни 2-й Ударной армии, в которой он воевал, уже нет, ибо командующий, генерал Власов стал предателем, и возглавил у гитлеровцев так называемую Русскую освободительную армию (РОА), выступающую против Красной Армии.
Так что «власовцу» Вершинину крупно повезло, что в разгар событий, связанных с предательством генерала Власова, он находился в тайге по спецзаданию НКВД. Проверку он, конечно, прошёл, чем объясняется задержка с выпиской направления на фронт, но не пострадал.
Что же касается «соболиного вояжа» американцев, то в печать просочились сведения о том, что они всё же изловили баргузинского зверька в нужном количестве, и нашей монополии в этом деле приходит конец. На первом послевоенном международном пушном аукционе, проходившем в Ленинграде, стало известно: да, у американцев есть несколько особей баргузинского соболя – НО – самцов!
Даже особого скандала не получилось. Зато цена на советских баргузинских соболей, прибайкальского происхождения, возросла преотлично высоко!