Походы Александра Македонского. Книга первая. Сын Аммона (М. Б. Елисеев, 2017)

Жизнь базилевса

Македонский базилевс Филипп II, отец Александра Великого, был личностью мирового масштаба, человеком, который в буквальном смысле слова творил историю. По своим талантам как полководца, так и государственного деятеля он вряд ли уступал сыну, а кое в чём даже превосходил его. Можно смело утверждать, что если бы не деятельность Филиппа, то грандиозное предприятие, известное как походы Александра Македонского, никогда бы не состоялось. Это понимали как современники завоевателя, так и последующие поколения. В том числе и историки античности, недаром базилевс удостоился от них самых лестных слов. Например, Диодор Сицилийский характеризует Филиппа II как талантливого военачальника, мужественного и проницательного человека. Отдал должное македонскому царю и его соратникам Полибий: «Несомненно ведь, что они собственными трудами и подвигами создали из ничтожного царства славнейшую и обширнейшую македонскую державу» (Полибий, VII, 12).

Но так сложилось, что Филипп погиб на пике своей славы в тот момент, когда готовился свершить самое главное дело своей жизни – поход на Восток. Эстафету, выпавшую из руки македонского царя, тут же подхватил его сын, и в итоге блеск короткого царствования Александра затмил многолетнюю работу отца. Можно только предполагать, как бы сложилась судьба Филиппа, если б он не погиб от удара кинжала. Не исключено, что тогда мир так и не узнал бы об Александре Великом, поскольку двум медведям трудно ужиться в одной берлоге. Но всё случилось так, как случилось, и поэтому Филиппу было суждено оставаться в тени собственного сына. Несмотря на то что это был гениальный политический деятель своего времени, прекрасный полководец и один из величайших македонских царей.

Хотя начало жизни Филиппа ни к чему подобному не располагало. Он родился в 382 году до н. э. и был третьим сыном македонского царя Аминты. Самым младшим. Поэтому шансы на то, чтобы занять трон Македонии, Филипп имел весьма и весьма отдалённые. И то чисто теоретические, потому что два его старших брата Александр и Пердикка, молодые, полные сил и здоровья, вряд ли предоставили бы ему возможность поцарствовать. Как наследника престола Филиппа просто не рассматривали. Об этом свидетельствует тот факт, что будущий базилевс даже не получил систематического образования: «поздно обратившись к учению, он остался ниже своих природных способностей и был склонен к юношескому самомнению»[2]. При таком отношении он частенько служил разменной монетой в высокой политике, периодически оказываясь в заложниках. Но что характерно, пребывание в подобном качестве явно пошло ему на пользу, ибо он очень хорошо узнал соседей своей страны, их сильные и слабые стороны.

Впервые это произошло, когда старый царь Аминта скончался и на престоле оказался его старший сын Александр. Желая прекратить войну с иллирийцами, он договорился с ними об откупе, и пока не придут деньги, дал в заложники Филиппа. В другой раз, когда этого потребовали обстоятельства, Александр снова отдал своего младшего брата в заложники, на этот раз в Фивы. Это решение сыграло огромную роль не только в становлении личности Филиппа, но и в возвышении Македонского царства. Дело в том, что на тот момент Фивы были самым могущественным полисом Эллады, их армия была лучшей в Греции, а военная доктрина считалась безупречной. В битве при Левктрах, 6 июля 371 года до н. э., фиванцы, под командованием беотарха Эпаминонда, разбили спартанцев, которые считались до этого непобедимыми. Теперь не было силы в Греции, способной противостоять фиванским бойцам.

Звезда Спарты погасла, зажглась звезда Фив. По свидетельству некоторых античных авторов, Филипп жил в доме легендарного стратега Эпаминонда и, судя по всему, научился там многому. Подтверждение этому находим у Юстина: «Это обстоятельство оказало огромное влияние на развитие выдающихся природных способностей Филиппа, ибо он пробыл три года в качестве заложника в Фивах; в этом городе, где господствовала древняя суровость нравов, в доме величайшего философа и полководца Эпаминонда он еще мальчиком получил прочные основы воспитания» (VII.5). И что самое главное, молодой человек смог изнутри увидеть всю мощь грозной фиванской армии, ознакомиться с передовыми взглядами фиванских стратегов. Гениальность Эпаминонда заключалась в том, что он никогда не действовал по шаблону, а занимался импровизацией на поле боя, нанося врагу удары там, где тот меньше всего ожидал. Македонский царевич всё это усвоил и сделал далеко идущие выводы. Через много лет он сумеет донести свои мысли о ведении войны до сына и накрепко вобьёт их Александру в голову.

Ведь по большому счёту именно в Фивах Филипп мог увидеть то, что в дальнейшем могло натолкнуть его на мысль о создании македонской фаланги. Некоторые исследователи считают, что воины Эпаминонда сражались более длинными копьями, чем их противники, что давало им несомненное преимущество в сражении. К этому следует отнести и уплотнение боевых порядков, а также увеличение числа рядов воинов в строю, что добавляло мощи фиванцам при атаке. Знаменитый «косой клин» Эпамнонда произвёл переворот в военной науке того времени, и концентрация всех сил на направлении главного удара стала с тех пор основой основ военного дела. В Фивах Филипп находился около трёх лет, с 368 по 365 год до н. э. и приобщился не только к стратегии, но и к культурным достижениям Эллады.

Пока Филипп обогащался эллинскими ценностями, македонский базилевс Александр был убит, и царём стал другой брат, Пердикка. А когда вскоре погиб и он, вопрос о престолонаследии встал со всей остротой. Все античные авторы отмечают, что к тому моменту, когда у власти оказался Филипп, Македония находилась в критическом состоянии. «В начале правления этого новичка на престоле многое удручало: гибель преступно умерщвленных братьев и множество врагов, и страх перед кознями, и нищета истощенного постоянными войнами царства. С разных сторон множество народов одновременно, точно составив какой-то заговор против Македонии, пошло на нее войной» (Юстин, VII, 6). Изначально Филипп правил как регент, ибо законным царём был его племянник Аминта, сын Пердикки. Но ситуация была такова, что стране требовался настоящий базилевс, способный вытащить Македонию из кризиса, в котором она пребывала. В этот момент интересы Филиппа и народа совпали.

Последний сын Аминты с согласия армии в 359 году до н. э. был провозглашён царем Македонии и сразу оказался в самой гуще политических интриг и заговоров. Что же касается племянника, то к нему Филипп отнёсся в высшей степени гуманно, и это было явно не в традициях македонского царского дома. Он не лишил Аминту жизни, а дал ему приличное воспитание, и впоследствии женил на своей дочери. Но это будет потом, а в данный момент базилевсу Македонии предстояло решить сложнейшую задачу – как спасти государство от надвигающейся катастрофы. С помощью различных обещаний и подкупа Филиппу удалось стабилизировать обстановку на границах и внутри страны. Но он прекрасно понимал всю ненадёжность ситуации как в Македонии, так и за её пределами. Поэтому царь продолжал трудиться не покладая рук. Филиппу удалось с помощью подкупа склонить на свою сторону фракийского царя, и тот казнил одного из претендентов на македонский престол – некоего Павсания, который скрывался во Фракии. Дальше было сложнее, поскольку ещё один претендент, Аргей, пользовался поддержкой Афин. Но Филипп и здесь мастерски решил сложнейшую проблему. Сначала он разгромил претендента на поле боя, а чтобы погасить недовольство в Афинах, пообещал афинянам город Амфиполь, в северном регионе Эгейского моря. Здесь молодой царь действовал по принципу – сказать можно всё что угодно, а там посмотрим.

По свидетельству Юстина, Филипп прекрасно понимал, что со всеми врагами разом ему не справиться, и поэтому душил их по одному. С некоторыми базилевс вступал в переговоры и заключал договор, от других просто откупался, а третьих атаковал и громил на поле боя: «победой… ободрил своих павших духом воинов и заставил врагов изменить их презрительное отношение к нему» (Юстин, VII, 6). Но, несмотря на эти успехи, Филипп понимал всю шаткость своего положения. Поэтому он решает провести в войсках военную реформу, сделать свою армию самой боеспособной в регионе и с её помощью решить все внешнеполитические проблемы.

Царь знал, что и как надо делать, было очевидно, что он давно всё обдумал. Филипп начал создавать регулярную армию, в которой пехота комплектовалась из крестьян и пастухов, а кавалерия из македонской знати. Уже в этом проявилось отличие созданной им военной системы от армий Эллады, которые комплектовались по милицейскому или наёмному принципу. Что же касается фракийцев и иллирийцев, с которыми македонцы воевали с завидной регулярностью, то они в случае опасности просто собирали ополчение. Изменил базилевс и систему набора войск, поскольку теперь македонская армия комплектовалась по территориальному принципу, когда из жителей одной области формируют отдельное воинское подразделение. Филипп полагал, что вследствие этого увеличится сплочённость армии. Страна была поделена на военные округа, где в шести набиралась пехота, «малая фаланга» с каждого округа. В пятнадцати округах собиралась конница, одна кавалерийская ила с региона. Это был радикальный шаг в армейской реформе, а все остальные мероприятия царя были лишь его логическим продолжением.

Основой боевого порядка македонской армии Филипп сделал фалангу, состоявшую из таксисов – соединений тяжёлой пехоты, которые набирались в округах Македонии. По мнению П. Коннолли, таксис, в свою очередь, делился на шесть подразделений, состоящих из 256 бойцов, которые назывались синтагма (или спейра), причём синтагма, в свою очередь, делилась на четыре тетрархии. Сразу же резко возросла роль командиров низшего звена, которые стали получать двойное, а то и тройное жалованье по сравнению с рядовым составом фаланги.

Помня эксперименты Эпаминонда, Филипп сделал в своей фаланге два радикальных отличия от классической греческой фаланги – увеличил длину копий и значительно углубил строй. Вместо традиционного копья была введена сарисса, пика длиной до 5,4 м (12 локтей) согласно свидетельству Теофраста. Правда, Полибий пишет о том, что изначальная длина сариссы была 7,2 м (16 локтей), и только в эпоху македонского царя Филиппа V она сократилась до 6,3 м (14 локтей). П. Коннолли предположил, что древко сариссы изготавливалось из кизила, а само оно состояло из двух частей, которые соединялись железной муфтой. Эта мера сразу же дала преимущество македонским фалангитам (или сариссофорам) над их противниками. Помимо сариссы каждый воин фаланги был вооружён прямым мечом гоплитов ксифосом. Так же сариссофоры использовали кривые фракийские махайры и её греческий аналог – изогнутый меч копис, предназначенный для рубящих ударов в рукопашной схватке. Тяжёлые клинки этих мечей доходили до 65 см и в умелых руках были страшным оружием.

Значительно было облегчено защитное снаряжение – вместо тяжёлого гоплитского щита был введён небольшой круглый щит, который позволял держать сариссу двумя руками. Как свидетельствуют археологические находки, македонские щиты имели в диаметре от 65 до 75 см, хотя некоторые подразделения имели на вооружении большие щиты греческих гоплитов (в частности, гипасписты).

Также на смену тяжёлым кирасам пришли льняные панцири, которые изготавливались из нескольких слоёв ткани, склеенных между собой и иногда усиленных металлическими пластинами. По словам П. Коннолли, который изготовил такой панцирь: «Его оказалось трудно надевать из-за жесткости, но, чуть попривыкнув к доспеху, можно было ощутить, что в нем легко и удобно двигаться»[3].

Шлемы использовали в основном либо фригийского, либо фракийского или халкидского типа, поскольку македонцы совершенно отказались от коринфских шлемов и очень редко пользовались аттическими. Особенно интересны были так называемые фракийские шлемы, чья полумаска изготавливалась в форме усов и бороды.

Но был ещё один принципиальный момент, отличавший новую армию Филиппа. Дело в том, что обеспечение македонской пехоты оружием и доспехами происходило за счет царской казны. Об этом, ссылаясь на Диодора, пишет П. Коннолли. Подобный подход к проблеме был новаторским, и это существенно меняло дело, поскольку ставило армию Македонии в гораздо более выгодное положение по сравнению с другими военными организациями эллинского мира, где подобная практика отсутствовала. Правда, к такой системе обеспечения македонских воинов снаряжением Филипп пришёл не сразу, а по мере роста своих успехов и наполнения золотом государственной казны.

Что же касается увеличения количества рядов, то по сравнению с греческой фалангой, состоявшей из 8 шеренг, глубина фаланги македонской могла меняться в зависимости от обстоятельств от 12 до 16 рядов, а иногда и до 24. Завершив реформирование фаланги, Филипп назвал её бойцов «пешими товарищами», тем самым как бы уравняв с конной гвардией – гетайрами.

Помимо пехотных частей фалангитов или сариссофоров, входивших в состав фаланги, было ещё одно подразделение тяжёлой пехоты, которое называлось «щитоносцы», или гипасписты. По своему снаряжению эти воины напоминали греческих гоплитов, поскольку вместо пик были вооружены обычными копьями, и размер щитов у них был гораздо больше, чем у фалангитов. В бою гипасписты прикрывали наиболее уязвимые участки боевого строя сариссофоров – фланги, и одновременно служили связующим звеном между фалангой и кавалерией. «Щитоносцы» были сведены в три хилиархии по 1000 воинов в каждой и отличались от фаланги очень большой мобильностью. Из них же формировалась и «агема» – пешая гвардия македонских царей. Арриан называет её «агема щитоносцев» (III,11), а служивших в ней гипаспистов «царские щитоносцы» (III,13). Лёгкая пехота была представлена в основном народами, жившими в горах и находившимися в той или иной зависимости от Македонии – агрианами, фракийцами и иллирийцами. Что же касается лучников, то царские стратеги вербовали их на острове Крит, который славился своими меткими стрелками на всё Восточное Средиземноморье.

Кавалерия при Филиппе стала важнейшим родом войск в македонской армии и делилась на лёгкую конницу и тяжёлую – в зависимости от вооружения и задач, которые приходилось решать. Недаром Г. Дельбрюк считал именно македонских царей создателями регулярной конницы: «В таком случае можно сказать, что первая кавалерия была создана македонянами. Образовать тактические единицы из всадников по многим причинам… гораздо труднее, чем создавать пехотные единицы»[4].

Тяжёлая кавалерия гетайров (товарищей) формировалась из представителей македонской знати, как и пехота по территориальному принципу. Именно она была главной ударной силой армии Филиппа. Это конное соединение подразделялась на илы, которыми командовали илархи. Численность илы определяют в 210 всадников и лишь «царская ила» (Арриан, III,11), которую водил в бой сам базилевс, состояла из 300 кавалеристов. Впрочем, 300 было традиционным числом для элитных отрядов греческих полисов, достаточно вспомнить спартанских гипеев и фиванский «Священный отряд». А Филипп, как мы помним, заимствовал у эллинов много полезных вещей, поскольку очень хорошо знал военную организацию Фив.

В рядах гетайров служил цвет македонской аристократии, многие из бойцов этого подразделения получали от царя за службу земельные наделы. Дисциплинированные и организованные, эти наездники были вооружены длинными копьями, а для ближнего боя имели на вооружении махайру – кривой рубящий меч. Из защитного снаряжения гетайры носили бронзовые фессалийские шлемы и льняные панцири, усиленные металлическими пластинками. Впрочем, были исключения, из которых самым наглядным примером является железный панцирь, найденный в царской могиле в Вергине в 1977 году. Он изготовлен из четырёх пластин, украшенных золотыми полосками – передней, задней и двух боковых. Гетайры атаковали, построившись клином, стараясь нанести удар во фланг, но в случае необходимости могли и лобовой атакой развалить вражеский строй. О том, использовали они щиты в бою или нет, исследователи так и не пришли к единому мнению. О том, насколько сокрушительной была атака македонской конницы, писал ещё Фукидид: «Никто не мог выдержать атаки македонян, так как это были искусные всадники, защищенные броней» (II,100).

Судя по всему, в состав тяжёлой кавалерии входило и подразделение сариссофоров, всадников, которые, так же как и гетайры, были защищены доспехами, но вместо копий были вооружены сариссами. Сравнивая их с гетайрами, Дельбрюк приходит к выводу о том, что разница между двумя отрядами в вооружении и снаряжении была незначительная и, возможно, что она заключалась только в происхождении воинов. В сражении сариссофоров использовали, как и гетайров, для прорыва вражеских боевых порядков.

Помимо частей конницы, которые формировались непосредственно в Македонии, в войсках Филиппа присутствовали кавалерийские контингенты из сопредельных земель. После того как базилевс покорил Фессалию, в ряды македонской армии влились отряды великолепной фессалийской конницы. Эта тяжёлая кавалерия, как и подразделение гетайров, формировалась из аристократов и по праву считалась лучшей конницей Греции, боевые традиции фессалийцев уходили корнями в легендарные времена. По своему вооружению они не отличались от гетайров, правда, для атаки выстраивались не клином, а ромбом.

Лёгкая кавалерия армии Филиппа состояла из подразделения продромов, а также отрядов пеонийской и фракийской конницы. Насчёт этнической принадлежности продромов бытуют разные мнения, одни исследователи считают их собственно македонцами, другие же склоняются к тому, что они набирались из фракийцев. Последнее вряд ли, поскольку Арриан чётко отделяет их от последних, когда перечисляет подразделения лёгкой конницы в армии Александра, «фракийцев, продромов и пеонов». Но как бы то ни было, фактом остаётся то, что командовали продромами именно македонцы. Задачей этих быстрых наездников было вести дальнюю и ближнюю разведку, нападать из засад на противника, а при победе преследовать разбитого врага. Их защитное снаряжение было достаточно лёгким, вооружены они были дротиками и короткими копьями. То же самое можно сказать о пеонийских и фракийских всадниках, которые набирались среди указанных племён. Базилевс мастерски использовал мобильные войска, и данный факт был отмечен его противниками: «вы слышите, что Филипп проходит, куда ему угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными конницей, стрелками, наемниками – вообще войсками такого рода» (Демосфен, «Третья речь против Филиппа», 49).

Именно при Филиппе II в македонской армии стремительно развивается искусство осады городов, а военные инженеры входят в армейскую элиту. В это же время в армии появляется корпус осадной артиллерии, которую будут применять и в полевых условиях, а также отряды специалистов для строительства осадной техники, переправ и мостов. Благодаря им станут возможны успехи Александра Великого при осадах Галикарнаса, Тира, Газы, согдийских скал и индийских крепостей.

Но самым главным, что, по мысли автора военной реформы, должно было отличать армию Македонии от всех остальных военных организаций эпохи, была чёткая взаимосвязь всех подразделений на поле боя. Фаланга не может победить сама по себе, без поддержки остальных родов войск, да и одной кавалерией битвы не выиграешь. А взаимодействие между фалангой, конницей и легкой пехотой отрабатывается долгими часами тренировок и беспощадной муштрой. Но Филипп к этому был готов и лично занимался обучением армии. Свидетельство того, как царь муштровал своих солдат, оставил Полиен: «Филипп приучал македонцев к постоянным упражнениям в мирное время как в реальном деле. Так он часто заставлял их маршировать по 300 фарлонгов (60 км), неся с собой шлемы, щиты, поножи и копья, а сверх того еще провизию и прочую утварь» (IV,10).

Базилевсу удалось создать такую военную машину, что соседям просто-напросто нечего было ей противопоставить. Созданная Филиппом армия была настолько совершенной и надёжной, что незначительные военные реформы его сын стал проводить лишь после военного разгрома державы Ахеменидов в битве при Гавгамеллах, во время похода в Среднюю Азию. И то лишь потому, что изменилась как политическая, так и стратегическая ситуация, да тактическая обстановка требовала новых методов ведения войны.

Филипп II буквально с чистого листа создал армию, отвечавшую всем требованиям времени, и с этого момента в истории Македонии наступила новая эпоха.

Впрочем, Филиппа интересовали не только военные дела. Базилевс много общался с деятелями культуры и науки своего времени, недаром в недалёком будущем он столь прозорливо подберёт наставника своему сыну. Клавдий Элиан пишет, что «Филипп Македонский, как известно, был не только сведущ в военном деле и не только обладал даром красноречия, но также умел высоко ценить образованность» (IV,19). Царь был очень интересным собеседником, а его чувству юмора можно было позавидовать. Характерен эпизод с врачом Менекратом, которого обуяла мания величия. Почувствовав себя человеком со статусом, служитель Асклепия стал называть себя Зевсом – скромно и со вкусом. Написав однажды базилевсу письмо, он начал его довольно странными словами: «Менекрат-Зевс желает Филиппу здравствовать». На что получил убийственный ответ: «Филипп желает Менекрату здравого ума».

Но дело этим не кончилось. Раздувшийся от чувства собственной значимости врач намёка не понял, и тогда царь решил проучить зазнайку. Устроив пир, он распорядился поставить для медицинского светила отдельное ложе, а рядом с ним установить курильницу для жертвенных благовоний. И когда самозваный Зевс явился, то его торжественно усадили на это почётное место и стали воскурять благовония как небожителю. Легко догадаться, что творилось в тщеславной душе Менекрата и какое он испытывал наслаждение от божественных почестей! Но вскоре его организм стал испытывать чувство голода, поскольку благовониями сыт не будешь. Однако еды врачу никто не предлагал. И пока сидевшие за столами македонцы объедались и упивались, новоявленное божество, глядя на них, молча глотало слюни. В итоге, не выдержав насмешки и крикнув, что его оскорбили, врач подобрал хламиду и убежал с пира. «Так Филиппу остроумно удалось выставить напоказ глупость Менекрата» – подвёл итог попытке собственного обожествления Клавдий Элиан (XII,51).

Наиболее точную характеристику Филиппа II как государственного деятеля дал Юстин: «Царь этот больше любил оружие, чем пиры, и самые огромные богатства были для него только средствами для войны; он более заботился о приобретении богатств, чем об их сохранении, поэтому, постоянно занимаясь грабежом, он постоянно нуждался. К милосердию и к вероломству он был одинаково склонен. Любой прием, который вел к победе, не был постыдным в его глазах. В беседах был и льстив и коварен, на словах обещал больше, чем выполнял. Мастер и на серьезные дела и на шутки. Друзей ценил по выгоде, а не по достоинству. Ненавидя, притворяться милостивым, сеять ненависть между двумя друзьями и при этом ладить с обоими – вошло у него в привычку. Как оратор, он был красноречив, изобретателен и остроумен; изощренность его речи сочеталась с легкостью, и сама эта легкость была изощренной» (X,8).

Критически относится к личности базилевса Павсаний: «Всякий мог бы согласиться, что из всех македонских царей, бывших до и после Филиппа, никто не показал примеров более великих подвигов, чем он. Но справедливо мыслящий человек не назвал бы его хорошим полководцем: клятвы именем богов он всегда попирал, договоры при всяком случае нарушал и данного слова он бесстыдно не выполнял больше, чем кто-либо другой из всех людей» (VIII,7). Понимая, что иногда силой ничего не добьёшься, Филипп с лёгкостью заключал союзы и с такой же лёгкостью их разрывал. «Мальчиков надо обманывать, когда играешь с ними в кости, а мужчин, когда даёшь им клятвы» (Клавдий Элиан,VII,12) – вот одно из любимых изречений царя Македонии, который в отличие от своего сына всё-таки в большей степени предпочитал пользоваться дипломатией, чем оружием.

В 359 году до н. э. Филипп совершил поход против пеонийцев и нанёс им поражение, после чего их князья были вынуждены признать зависимость от Македонии, а великолепная пеонийская конница пополнила ряды её армии. Момент истины наступил в следующем году, когда Филипп с армией численностью 10 000 пехоты и 600 всадников выступил против иллирийского царя Бардилла, захватившего ряд македонских городов. Навстречу ему двинулись отряды иллирийцев, общая численность которых равнялась армии царя Филиппа. В этом сражении вопрос стоял не только о возвращении занятых врагом территорий, в нем фактически решалось будущее Македонии – останется ли она второстепенной державой на периферии античного мира, постоянно борющейся за выживание, или займёт ведущее положение на севере Балканского полуострова. Битва была жесточайшей, её исход решили удар македонской кавалерии в тыл врага и атака отборных войск под командованием самого царя по центру вражеских позиций. Молот и наковальня – этот принцип ведения боевых действий ляжет в основу военного искусства Филиппа и его сына Александра. Все основные положения македонской военной доктрины зарождались именно здесь, в боях с северными племенами. Разгром был полный, 7000 иллирийцев вместе с царём остались на поле боя.

После этой победы армия базилевса совершила рейд по вражеским территориям, обошла вокруг Лихнидского озера, покорила окрестные племена и вернулась в Македонию. Иллирийцы были вынуждены заключить с Филиппом выгодный для царя мир. Благодаря этим победам, базилевс достиг успехов не только на международной арене, но и укрепил своё положение внутри страны.

Следствием разгрома иллирийцев стало и другое мероприятие Филиппа – поход в Фессалию. И дело было даже не в том, что равнина Фессалии была плодородной и сама по себе представляла богатую добычу, Юстин конкретно указывает, что царь очень хотел видеть в рядах своей армии прославленную фессалийскую конницу. Не задумываясь над тем, хорошо он поступает или плохо, Филипп внезапно напал на Фессалию и застал своих противников врасплох. Главный город фессалийцев Ларисса был захвачен македонцами, сопротивление греков было сломлено, и война закончилась, так толком и не начавшись. Цель базилевса была достигнута, фессалийские аристократы склонились перед ним и стали сражаться под знамёнами Филиппа.

Вот теперь царь почувствовал себя очень уверенно и решил продемонстрировать силу непосредственно эллинам. Пидна, Потидея Амфиполис, который был обещан Афинам, все эти города, расположенные поблизости от границ Македонии, Филипп прибрал к рукам. Македонскую военную машину было уже не остановить, и в 355 году до н. э. на фракийском побережье Эгейского моря были захвачены греческие полисы Абдера и Маронея.

При этом надо обязательно помнить, что Афины времён Филиппа II – это не Афины времён Перикла. У афинян уже не было возможностей контролировать свои интересы в дальних регионах, и македонский царь это прекрасно понял. Осада и захват афинской колонии Мефоны в 354 году до н. э. лишний раз подтвердил данный факт. Желая покончить с влиянием афинян на побережье Фермийского залива[5], македонский царь осадил город и начал готовить генеральный штурм. Горожане некоторое время оказывали сопротивление, но, видя решительный настрой Филиппа, а также отсутствие помощи, решили капитулировать. Условия были жёсткие: жителям разрешалось покинуть город в одной лишь одежде, Мефона должна быть разрушена, а земли её распределены между македонцами. Правда, во время осады македонский царь едва не погиб, пущенная со стены стрела ударила его в глаз. Филипп лишился глаза, стрелка распяли, а город перешёл под власть Македонии. Благодаря захватам на севере, македонский царь установил контроль над золотыми рудниками горы Пангей, и денежки ручейками потекли в его казну.

Заняв город Крениды, базилевс дал ему своё имя и переименовал в Филиппы. Именно там в октябре 42 года до н. э. и состоится знаменитая битва между армиями Марка Антония и Октавиана с одной стороны и войсками Брута и Гая Кассия с другой. Но это произойдет нескоро, пока же царь Македонии расширил городскую территорию, заселил её новыми жителями и отправился на находившиеся рядом золотые прииски. Видя, что они приносят незначительный доход, Филипп распорядился улучшить производство и выделил для этого необходимые средства. Как следствие, прииски стали приносить в год более 1000 талантов дохода, а базилевс начал чеканить золотые монеты, которые, по свидетельству Диодора, стали известны как филиппики. Македонская казна росла как на дрожжах, а вместе с ней рос и престиж державы. Филипп прекрасно понимал, что без денег много не навоюешь, но теперь ситуация менялась в корне.

С каждым годом могущество Македонии стремительно росло, и уже не было в регионе силы, которая могла бы этот рост остановить. С одной стороны были неорганизованные варварские племена, с другой – ослабленная смутами и распрями Греция. Да и держава Ахеменидов, которая теоретически могла бы вмешаться, переживала далеко не лучшие времена. Царская армия вела боевые действия в любое время года, в любых погодных условиях и на любой местности. Недаром по данному поводу сокрушался самый ярый и упёртый противник македонского царя, знаменитый афинский оратор Демосфен. В «Третьей речи против Филиппа» он заявил следующее: «И я не говорю уж о том, что ему совершенно безразлично, зима ли стоит в это время или лето, и он не делает изъятия ни для какой поры года и ни в какую пору не приостанавливает своих действий» (50).

С 359 по 354 год до н. э. Македония находилась в состоянии непрерывной войны с соседними народами и племенами, но в итоге на Балканах родилась могущественнейшая держава. Её царь уже мог позволить себе вмешиваться в дела Эллады.

В 357 году до н. э. Филипп II женился на сестре эпирского царя Аррибы Олимпиаде. При рождении её назвали Поликсена, а до свадьбы она носила имя Миртала, имя Олимпиада дал ей уже Филипп в честь македонских побед на состязании в Олимпии. Плутарх рассказывает, что их знакомство произошло на острове Самофракия, где молодых людей посвящали в таинства культа подземных богов Кабиров. Учёный грек отмечает, что брак был заключён по любви и инициатором его был Филипп, хотя, вне всякого сомнения, здесь присутствовал и политический интерес. Союз с царским домом Эпира был выгоден для Македонии, особенно во время войны против Иллирии. То же самое можно было сказать и о Аррибе, который в случае беды всегда мог рассчитывать на помощь могущественного зятя.

Миртала же была царицей во всех лучших и худших смыслах этого слова. Умная, решительная, преданная своей семье и одновременно мстительная, коварная, отличавшаяся необыкновенной жестокостью, которая ужасала современников. Она свято верила в то, что её древний род происходит от богов, считала Ахиллеса своим предком, а принцип божественности царской власти ставила превыше всего. Если к этому добавить, что она была жрицей культа Кабиров, то мы увидим, какую взрывоопасную смесь представлял характер этой женщины. Культ Кабиров греки заимствовали у древнейших жителей Балкан, пеласгов, а к ним он, в свою очередь, пришёл из Азии. В понимании эллинов, Кабиры – это великие боги, имевшие силу избавить человека от бед и опасностей, но в то же время они считались грозными божествами, карающими за проступки. Их культ был древнейший, олимпийские боги в их классическом понимании ещё не заселили Олимп, когда Кабирам уже поклонялись. По одному из мифов, они присутствовали даже при рождении Зевса.

Племя молоссов, откуда происходил род Мирталы, в стародавние времена проживало в Фессалии, а затем переселилось на земли к северу от Амбракийского залива. Другая часть молоссов ушла вместе с ионийцами в Малую Азию, где и познакомилась с культом Кабиров. Связь молоссов с Балкан с молоссами Азии и островов Эгеиды могла способствовать проникновению этого культа непосредственно в Эпир. Не случайно Миртала находилась на Самофракии, когда встретилась с Филиппом, Эпирское царство далеко от этого острова. Мистерии Самофракии по своей популярности были равны Элевсинским мистериям, а потому нет ничего удивительного в том, что Миртала там оказалась. Другое дело, что там делал Филипп, который довольно прохладно относился к религии. Хотя вполне возможно, что он и прибыл туда из-за эпирской царевны.

Интереснейшие сведения сообщает о таинствах культа Кабиров и Миртале Плутарх: «Издревле все женщины той страны участвуют в орфических таинствах и в оргиях в честь Диониса; участниц таинств называют клодонками и мималлонками, а действия их во многом сходны с обрядами эдонянок, а также фракиянок, живущих у подножья Гемоса (этим последним, по-моему, обязано своим происхождением слово „фрэскэуэйн“, служащее для обозначения неумеренных, сопряженных с излишествами священнодействий). Олимпиада ревностнее других была привержена этим таинствам и неистовствовала совсем по-варварски; во время торжественных шествий она несла больших ручных змей, которые часто наводили страх на мужчин, когда, выползая из-под плюща и из священных корзин, они обвивали тирсы и венки женщин»[6] (2). Только змей македонскому царю и не хватало! Но проблемы с пресмыкающимися у Филиппа начнутся позже, а пока ничего не предвещало грядущих бед. В 356 году до н. э. у семейной пары родился сын Александр, а позднее дочь Клеопатра.

Потомок Ахиллеса

Александр Македонский, он же Великий, он же сын Аммона, Искандер Двурогий, и прочая, прочая, прочая, родился 21 июля 356 года до н. э. в столице Македонии Пелле. В наши дни от былого великолепия осталось немного, лишь жалкие руины царского дворца, агоры, и нескольких домов. Зато в Пелле есть очень интересный археологический музей, где выставлены мозаики, предметы быта и украшения, найденные во время раскопок. Уже после, задним числом, придумают кучу разных пророчеств и знамений о грядущей великой судьбе Александра, но, на мой взгляд, интересно только одно. Потому, что оно привязано к конкретным историческим событиям: «Филипп, который только что завоевал Потидею, одновременно получил три известия: во-первых, что Парменион в большой битве победил иллирийцев, во-вторых, что принадлежавшая ему скаковая лошадь одержала победу на Олимпийских играх, и, наконец, третье – о рождении Александра. Вполне понятно, что Филипп был сильно обрадован, а предсказатели умножили его радость, объявив, что сын, рождение которого совпало с тремя победами, будет непобедим» (Плутарх, 3). Не думаю, что подобное предсказание родилось на пустом месте, все события явно достоверные, и не исключено, что они просто совпали по времени.

Образованием будущего царя занялись очень основательно, на самотёк ничего пущено не было. Ребенок до семи лет находился под наблюдением матери, а затем начиналось общеобразовательное воспитание. Аристотель устанавливал четыре основных предмета, которые входили в систему начального образования эллина: грамматику, гимнастику, музыку и иногда рисование. В том же, что маленького царевича обучали по греческой системе, сомневаться не приходиться, лучше на тот момент просто ничего не придумали. Исходя из этой системы, в процессе обучения могли даваться общие знания по геометрии, астрономии, арифметике, политике и географии. Всё было поставлено так, чтобы ученики имели достаточно широкий кругозор для своего времени и могли на практике использовать полученные знания. Очень большое внимание уделялось спортивному развитию, дети состязались в беге, прыжках, метании копья и диска, упражнялись в борьбе. Причем тренировались с большим усердием, соревнуясь друг с другом.

Помимо точных наук и спортивного развития, образованный и воспитанный человек должен был быть знаком с музыкой, уметь играть на каком-либо инструменте, например арфе, лире, либо флейте. И знать греческую литературу. Причем не только для того, чтобы блеснуть в обществе удачно вставленной в беседу цитатой, а для того, чтобы с детства иметь перед собой образцы для подражания в виде героев мифов и легенд: «С самого начала обучения, таким образом, полагалось обращать внимание не только на литературные достоинства прочитанного, но и на то, чтобы одновременно использовать содержание, тему, героев того или иного произведения в целях воспитания. Чтение древних авторов должно было вести ученика к гражданскому и этическому идеалу»[7]. Соответственно и Александр для себя такой идеал нашёл и всю свою дальнейшую жизнь старался ему не только подражать, но и превзойти, насколько это было возможно. Но об этом будет рассказано ниже.

Великое множество учителей, наставников и воспитателей окружало маленького царевича, «во главе которых стоял родственник Олимпиады Леонид, муж сурового нрава» (Плутарх, 5). Раз родственник Олимпиады – Мирталы, значит молосс, и соответственно из этого вытекает всё остальное. В Элладе отношение к молоссам было своеобразным, поскольку за ними признавали лишь греческое происхождение, но не более. Из-за того, что молоссы смешались с местными племенами, их самих стали считать наполовину варварами, несмотря на то, что они завладели оракулом Додоны. И если человек из этого племени становится воспитателем маленького царевича, то, наверное, для этого были веские основания. Несомненно, что решающую роль в этом назначении сыграла Миртала.

Родословная у Александра была такой, что лучше не придумаешь – по отцу происходил от Геракла, по матери – от Ахиллеса. В Элладе больше почитался Геракл, причем не только как величайший герой, но и как бог. Однако маленький царевич выбирает себе кумиром Ахиллеса, и не просто им восхищается, а всю свою жизнь будет подражать мирмидонцу. С чего бы это? Вне всякого сомнения, что в детстве Александр находился под сильнейшим влиянием своей матери, эпирской царевны, жрицы культа Кабиров. И она, и молосс-воспитатель рассказывали ему о легендарном предке, благо было что поведать. Детские впечатления являются самыми яркими, и образ неуязвимого воина навсегда отпечатался в детской душе царевича. И Гераклу, герою тоже не из последних, места там уже не осталось. Но был ещё один нюанс, почему именно Ахиллес был ближе Александру – он был царём. Геракл им не был никогда, а Ахиллес был. Пусть не у великого народа, а у небольшого племени мирмидонцев, но всё же царём. Принцип божественности царской власти и собственной исключительности, вот что мать внушала ребёнку с детства, и он это накрепко усвоил, чувствуя себя царём и по рождению и по призванию. Это молосское воспитание не имело никакого отношения к демократическим ценностям Эллады, и когда Александр подрос, то чётко осознавал своё место в мире. Примером этого может служить случай, рассказанный Плутархом: «Однажды, когда приближенные спросили Александра, отличавшегося быстротой ног, не пожелает ли он состязаться в беге на Олимпийских играх, он ответил: „Да, если моими соперниками будут цари!“» (4). Самомнение сына Филиппа росло вместе с ним.

Именно Миртала, жрица древнейшего культа Кабиров, могла внушить сыну веру в его божественное предназначение и в то, что он находится под покровительством богов. В дальнейшем подобные разговоры приняли несколько иное направление, и речь в них пошла уже о божественном происхождении царевича. Наверное, здесь и надо искать ответ на то, почему Великий Македонец на протяжении всей жизни столь сильно и самозабвенно верил в свою счастливую звезду. В то, что удача никогда ему не изменит, а божество всегда поможет.

Но удача удачей, а Александр так же верил в себя. «Муж сурового нрава» Леонид, держал своего воспитанника в строгости, не давал никаких поблажек и на корню пресекал все попытки смягчить режим царевича. Что однозначно пошло на пользу Александру: «Еще в детские годы обнаружилась его воздержность: будучи во всем остальном неистовым и безудержным, он был равнодушен к телесным радостям и предавался им весьма умеренно; честолюбие же Александра приводило к тому, что его образ мыслей был не по возрасту серьезным и возвышенным» (Плутарх, 4). Легендарное укрощение коня Букефала полностью соответствовало воспитательному процессу царевича – не бояться трудностей и правильно оценивать ситуацию. Спартанское воспитание сурового молосса в дальнейшем сослужит Александру добрую службу. Тяготы длительных походов в самых разных природных и климатических условиях завоеватель будет переносить стойко, являя пример выдержки и выносливости для своих солдат.

Как видим, воспитание царевича не ограничивалось исключительно классическими греческими программами, немалую роль играл и молосский фактор. Поэтому при оценке дальнейших поступков Александра всегда надо помнить, что он македонец только наполовину, по матери наследник Филиппа молосс. И то, что в него заложили в раннем детстве, рано или поздно проявится.

У эпопеи с Ахиллесом было продолжение. В царском дворце объявился некий акарнанец Лисимах и стал очередным наставником маленького царевича. Плутарх отмечает, что человек этот не выделялся какими-либо достоинствами, кроме умения льстить и втираться в доверие. Хитрец Александра величал Ахиллесом, себя называл его наставником Фениксом, а царя Филиппа Пелеем, отцом легендарного героя. Понятно, что наследнику престола такие параллели очень нравились, но Филипп-то куда смотрел? Хотя вполне возможно, что базилевс всё понимал, но просто решил до поры до времени не вмешиваться и махнул рукой на все выходки новоявленного Феникса. Чем бы дитя не тешилось!

Лисимах умудрился занять среди воспитателей царевича второе место, хотя все прекрасно понимали, что причиной такого успеха были не его глубокие познания в науках, а умение тонко льстить. При этом обратим внимание на то, что Лисимах был родом не афинянин, не спартанец, не коринфянин, а акарнанец. Выходец из богами забытого региона на западе Греции. Соответственно, никакого подробного и углублённого знакомства с ценностями Эллады он своему воспитаннику дать не мог. Молоссы и акарнанцы были практически соседи и вряд ли познания Лисимаха в греческой культуре были больше, чем у «мужа сурового нрава» Леонида. Чему акарнанец мог научить Александра, видно из рассказа Плутарха, да и ценили его, судя по всему, только один Александр и Миртала.

Таковы были приближённые к царевичу воспитатели, остальные учителя и педагоги занимались лишь тем, что преподавали естественные и точные науки. Но был у мальчика ещё один учитель, лучше которого никто в Ойкумене[8] не знал ни науки царствовать, ни науки воевать, – его отец. Вот от кого сами боги велели царевичу набираться ума-разума. Филипп не был теоретиком, он был практиком, и всю науку власти базилевс постигал сам, поскольку никто его не учил. Македонский царь потом и кровью достиг всего, что имел. Судя по всему, он прекрасно понимал своего сына, и как свидетельствует Плутарх, знал, как к нему подступиться: «Филипп видел, что Александр от природы упрям, а когда рассердится, то не уступает никакому насилию, но зато разумным словом его легко можно склонить к принятию правильного решения; поэтому отец старался больше убеждать, чем приказывать» (7). Базилевсу было чему научить будущего царя, а мальчик старался запомнить всё, что говорил отец.

Своими познаниями Александру удалось блеснуть во время приёма персидских послов, которые прибыли в македонскую столицу во время отсутствия Филиппа. Наследник не растерялся, а проявил самостоятельность, и сам принял послов Царя царей. При этом вёл себя радушно и приветливо, активно участвуя в завязавшейся беседе. Вопросы, которые задавал царевич, были явно не детские: какова протяжённость дорог в Персидской державе, какими способами поданные Великого царя путешествуют по своей стране, сильна ли персидская армия? И вообще, каков из себя Царь царей и насколько он храбр на поле боя? Вопросы Александра повергли персов в ступор, они явно не ожидали от царевича такой прыти и уверенности в себе. Значит, недаром ели свой хлеб учителя и педагоги, не зря Филипп лично занимался с сыном.

Проблема была в том, что базилевс Македонии много времени проводил в походах, а государственные дела также отнимали массу времени. Поэтому воспитанием наследника ему приходилось заниматься от случая к случаю. Мы помним, что сам базилевс в молодые годы нормального образования не получил и наверстывал упущенное уже в зрелом возрасте. Исходя из личного печального опыта, царь очень хотел, чтобы Александр получал систематическое и самое лучшее образование. Чтобы сын не только в совершенстве усвоил науку управления государством, но и приобщился к величайшей культуре Эллады. Филипп знал, как воспитывали ребёнка, и понимал, что, имея за плечами культурный багаж из одних молосских преданий, далеко не уедешь.

Ещё со времён базилевса Александра I македонские цари начали привечать при своём дворе греческих учёных и философов. Недаром именно этому царю за его заслуги перед Элладой во время нашествия Ксеркса было даровано исключительное для иноземца право посещать Олимпийские игры. Стремление приобщиться к эллинской культуре, впитать в себя все её достижения, было присуще не только правителям Македонии, но и их ближайшему окружению. Многие греческие обычаи и правила постепенно проникали в обиход македонской знати, и со временем это стремление только усилилось. Понимая, что и его сыну пора приобщаться к достижениям цивилизации, Филипп уделил этому вопросу большое внимание. Да и по возрасту Александр приближался к тому порогу, когда приходила пора заниматься серьёзными науками и постигать тонкости мироустройства. Царевичу нужен был наставник, но не просто хороший, а лучший из лучших, причем это должен был быть человек, которому Филипп мог доверять. И тогда в Пелле появился Аристотель.

Аристотель происходил из города Стагиры, греческой колонии на полуострове Халкидика. Его отец, Никомах, был потомственным лекарем, и это искусство передавалось в семье из поколения в поколение. Большое значение имел тот факт, что Никомах был врачом при дворе отца Филиппа II, Аминты, и будущий царь знал лично как его самого, так и Аристотеля. Поэтому решение Филиппа не удивляет. Сын Никомаха был не только величайшим учёным, но ещё и тем человеком, на которого македонский царь мог всецело положиться. Определенную роль в этом назначении могло сыграть и то, что отношения философа с Афинами, городом, который был главным врагом Филиппа на международной арене, были очень натянутыми. Таким образом, назначение именно Аристотеля на столь ответственный пост было следствием ряда причин, и выбор Филиппа был далеко не случаен.

Серьезное обучение Александра началось в 343 году до н. э. Базилевс понимал, что Аристотель является одним из самых знаменитых и образованных философов Эллады, а потому на вознаграждение решил не скупиться. По большому счёту Филипп никогда не мелочился, и деньги для него были лишь одним из средств на пути к достижению цели. Вот и в данном случае македонский царь явил свою щедрость, восстановив из руин родной город Аристотеля Стагиру, который сам же до этого и разрушил. Всех горожан, которые либо находились в бегах, либо были проданы в рабство, по приказу базилевса разыскали и вернули по домам.

Что и говорить, Филипп сделал очень широкий жест, и великий учёный должен был это оценить. Но для Аристотеля это приглашение было важно ещё и тем, что мальчик, обучением которого он должен был заняться, со временем станет правителем самого могущественного государства региона, и не исключено, что со временем сможет подчинить Элладу. В пользу того, что именно сам процесс обучения наследника являлся для учёного приоритетным, говорит тот факт, что он даже не попытался занять при македонском дворе видное положение. Стать особой, близкой к базилевсу, или царским советником. Чтобы шумный македонский двор не мешал процессу обучения, Филипп выделил для занятий около города Миеза небольшую рощу, где в тени деревьев философ прогуливался со своими учениками. В наши дни на территории Миезы ведутся археологические раскопки, найдены остатки школы, где преподавал Аристотель, а также небольшой античный театр.

Юстин пишет о том, что «мальчик с большим рвением учился наукам» (XII,16). Процесс обучения наследника значительно облегчало то, что, по свидетельству Плутарха, Александр от природы имел пытливый ум и был склонен к чтению книг и изучению наук. Это увлечение сохранилось у него на протяжении всей жизни: «Так как в глубине Азии Александр не имел под рукой никаких иных книг, Гарпал по приказу царя прислал ему сочинения Филиста, многие из трагедий Эврипида, Софокла и Эсхила, а также дифирамбы Телеста и Филоксена» (8). Вместе с наследником в Миезе находились сыновья македонской знати, которым в дальнейшем предстояло стать ближайшим окружением будущего царя. Без сомнения, это было сделано по распоряжению многомудрого Филиппа, который хотел, чтобы его преемник имел вокруг себя людей, хорошо знакомых с детства и преданных ему лично. Обучение продолжалось около трёх лет, и за это время Александр ознакомился не только с практическими науками, но и познакомился с взглядами философа на управление государством.

О том, каких взглядов на воспитание придерживался великий учёный, лучше всего ответил он сам, в «Этике Никомаха»: «Ясно, что ни одна из нравственных добродетелей не врождена нам по природе, ибо всё природное не может приучаться к чему бы то не было. Так, например, камень, который по природе падает вниз, не приручишь подниматься вверх, приучай его, подбрасывая вверх хоть тысячу раз; а огонь не приучится двигаться вниз, и ничто другое, имея по природе некий образ существования, не приучится к другому.

Следовательно, добродетели существуют в нас не от природы и не вопреки природе, но приобрести их для нас естественно, а благодаря приучению, мы в них совершенствуемся.

Далее, всё то, чем мы обладаем по природе, мы получаем сначала как возможность, а затем осуществляем в действительности…

Потому-то нужно определить качества деятельностей; в соответствии с их различиями различаются и устои. Так что вовсе не мало, а очень много, пожалуй даже всё, зависит от того, к чему именно приучаться с самого детства» (II,1).

Из этого следует, что усвоение основных норм и понятий, необходимых для жизни, должно производиться, по Аристотелю, не путем простого заучивания, а путем приучения, т. е. частой практикой. Не менее важно также указание философа на то, что в процессе обучения должны быть учтены природные данные и особенности воспитуемого. Таким образом, тот результат, который возникает по итогам воспитательной практики, не является порождением природных данных или только следствием привитых привычек, но соответствующим синтезом того и другого.

Я не буду подробно разбирать теоретические воззрения великого философа по данному вопросу, это заняло бы уйму времени, да и не они являются целью данной работы. Отмечу лишь, что, исходя из сообщения Плутарха, Александр в совершенстве «усвоил учения о нравственности и государстве». Усвоить-то усвоил и выводы сделал, а когда стал повелителем огромной державы, то поступил с точностью наоборот, что тот же Плутарх и засвидетельствовал: «Он не последовал совету Аристотеля обращаться с греками как предводитель, заботясь о них как о друзьях и близких, а с варварами как господин, относясь к ним как к животным или растениям, что преисполнило бы его царство войнами, бегством и тайно назревающими восстаниями»[9].

Плутарх делает очень интересное наблюдение, когда рассуждает о том, что политические воззрения Александра оказались гораздо ближе к системе взглядов основателя стоической школы Зенона (490 до н. э. – 430 до н. э.), чем Аристотеля. Воззрения эти «сводятся к единственному положению – чтобы мы жили не особыми городами и общинами, управляемыми различными уставами, а считали бы всех людей своими земляками и согражданами, так чтобы у нас была общая жизнь и единый распорядок, как у стада, пасущегося на общем пастбище. Зенон представил это в своих писаниях как мечту, как образ философского благозакония и государственного устройства, а Александр претворил слова в дело»[10].

Здесь Плутарх не совсем точен, поскольку Великий Македонец только начал претворять слова в дело, а до логического конца довести его не сумел, помешала смерть. Но то, что он начал проводить идеи Зенона в жизнь, железной рукой ломая сопротивление как своих соратников, так и входивших в царское окружение эллинов, сомнению не подлежит. Курций Руф вкладывает в уста Александра такую фразу: «Одинаковы должны быть и права всех, кто будет жить под властью одного царя…» (X,3,14). Вот он, главный принцип внутренней политики завоевателя, который впоследствии будет озвучен перед недовольными македонцами. Как видим, данный принцип идёт вразрез с тем, что говорил Аристотель.

Забавно, но процесс воспитания Александра, известного на востоке как Искандер Двурогий, нашёл отражение и в арабской литературе. Например, в «Книге занимательных историй» сирийского учёного Абуль-Фараджа есть интересная притча под названием «Секрет»: «Аристотель наказал Александру Македонскому: – Свои секреты никогда не сообщай двоим. Ибо, если тайна будет разглашена, ты не сможешь потом установить, по чьей вине это произошло. Если ты накажешь обоих, то нанесешь обиду тому, кто умел хранить секрет. Если же простишь обоих – снова оскорбишь не виновного, ибо он не нуждается в твоем прощении»[11]. Как видим, здесь смешались греческий колорит и восточная мудрость.

Теперь обратим внимание на любимые науки царевича, к которым он на протяжении всей жизни испытывал интерес, регулярно применяя на практике полученные знания. Речь идёт о географии и медицине. Здесь сказалось огромное влияние Аристотеля, подтверждение чему мы находим у Плутарха: «Мне кажется, что и любовь к врачеванию Александру более, чем кто-либо другой, внушил Аристотель. Царь интересовался не только отвлеченной стороной этой науки, но, как можно заключить из его писем, приходил на помощь заболевшим друзьям, назначая различные способы лечения и лечебный режим» (8).

Географию, как и медицину, Александр знал и любил. Войска под его командованием прошагали тысячи километров, но завоевателя тянуло всё дальше и дальше на Восток. В итоге он оказался в тех местах, куда с легендарных времён Диониса не заходил ни один грек. В обозе базилевса ехала целая армия учёных, которая составляла описание тех земель, по которым проходили победоносные македонские войска. Вполне вероятно, что и сам царь принимал иногда участие в их работе, ибо всегда испытывал живой интерес к окружающему миру. Македонию, страну, где он родился, Александр теперь рассматривал как одну из частей своей громадной империи, а на империю смотрел как на составляющую часть Ойкумены. Для того времени это был совершенно новаторский подход к пониманию роли своего государства, которое воспринималось теперь как часть окружающего мира и не более того.

Вновь вернемся к поэмам Гомера Ахиллесу и Александру: «Он считал, и нередко говорил об этом, что изучение „Илиады“ – хорошее средство для достижения военной доблести. Список „Илиады“, исправленный Аристотелем и известный под названием „Илиада из шкатулки“, он всегда имел при себе, храня его под подушкой вместе с кинжалом, как об этом сообщает Онесикрит» (Плутарх, 8). Когда после победы при Иссе Александру принесли драгоценную шкатулку и сказали, что это самая прекрасная вещь из захваченной добычи, царь тут же заявил, что будет хранить в ней «Илиаду». Но дело даже не в шкатулке, а в том, что учитель, видя страстное увлечение своего ученика творением Гомера, взял на себя труд исправить и переработать это гениальное произведение. Царевич был знаком с эпосом Гомера и до приезда Аристотеля, но последнему, судя по всему, захотелось передать ученику все краски и оттенки поэмы. Попытка увенчалась успехом, поскольку именно эта редакция отправилась с Александром в поход на восток.

Впрочем, базилевс и сам потрудился над «Илиадой». Страбон сообщает, что Александр в кампании с племянником Аристотеля Каллисфеном и философом Анаксархом лично исправлял текст гомеровских поэм и снабжал его примечаниями. Географ называет этот текст «редакцией из Ларца». Что же касается Ахиллеса, то Александр будет подражать ему в радости и в горе на протяжении всей жизни. По сообщению Клавдия Эллиана, когда умрет лучший друг Александра Гефестион, то царь, в знак скорби по безвременно ушедшему дорогому человеку, подражая Ахиллесу, отрежет прядь своих волос. Однозначно, что сделает он это совершенно искренне.

Завоеватель прекрасно понимал, скольким он обязан своему наставнику, часто повторяя, что «Филиппу он обязан тем, что живет, а Аристотелю тем, что живет достойно» (Плутарх). Что же касается философа, то он на практике попытался воплотить в жизнь свою теорию и создать идеального правителя на основе собственного мировоззрения. Идеальный не получился, получился просто Великий, что само по себе является замечательным результатом.

Завершая разговор об обучении Александра, позволю себе сделать одно наблюдение – то, что тебя учит гениальный наставник, ещё не означает, что ты станешь Великим правителем. Нерона ведь тоже обучал Великий философ Сенека.

Обратим внимание ещё на один аспект воспитания, не связанный с гуманитарными науками и на который обычно не обращают внимания. Это любовь Александра к воинским упражнениям. Будущий завоеватель был непревзойденным бойцом. Во время похода в Азию он лично водил войска в атаку и не боялся в одиночку вступать в бой с многочисленными противниками. Такое умение достигается только годами изнурительных тренировок. На это обратил внимание Плутарх, отметив, что Александр «всегда старался в совершенстве владеть оружием, как мощный доспехом гоплит, в битве гроза для врагов, по слову Эсхила. Это искусство он унаследовал от предков Эакидов и Геракла»[12]. Подражая во всем Ахиллесу, царевич мечтал стать таким же великим воином, как и герой «Илиады».

Когда Александру исполнилось 16 лет, Филипп решил, что настала пора привлекать его к управлению государством. В 340 году до н. э. базилевс Македонии выступил в поход на город Византий, а вместо себя во главе страны оставил сына, доверив ему царскую печать. Конечно же в окружении молодого регента были и советники по административным делам, и военачальники, но во главе Македонии на тот момент стоял именно Александр. Тогда же состоялось его первое боевое крещение, царевич успешно подавил восстание фракийского племени медов. Выступив в поход, он нанёс повстанцам поражение в открытом бою, захватил их город и изгнал из него жителей. Затем заселил город переселенцами из других регионов и переименовал в свою честь – Александрополь. Трудно сказать, в какой мере здесь заслуга самого Александра, а в какой его советников, но факт остаётся фактом – с ответственным поручением базилевса сын справился, и справился хорошо.

Между тем на Балканах резко обострилась международная обстановка и стало ясно, что столкновение между Македонским царством и греческими полисами не за горами. Решающая битва была неизбежна, и обе стороны к ней готовились.

Дорога к Херонее

Пока Александр занимался изучением наук и постигал основы государственного управления, его отец продолжал упорную работу на благо Македонского царства. В 353–352 годах до н. э. произошло первое открытое вмешательство Филиппа в дела Греции – так называемая Священная война (355–346 до н. э.). Предыстория этой войны довольно запутанна и уходит своими корнями во времена фиванского и спартанского противостояния. Сигналом к началу боевых действий послужил захват жителями Фокиды храма Аполлона в Дельфах, общеэллинского святилища.

Фокида находится в Средней Греции и граничит с Локридой и Беотией. Во времена Греко-персидских войн владения фокейцев раскинулись до Фермопильского ущелья. Земли северной Фокиды, расположенные между горой Парнас и хребтом Каллидромон, были относительно плодородны, зато на юге, в горной местности, большие территории были покрыты лесами. Как видим, условия для развития сельского хозяйства были неважные. Торговля не процветала в этом регионе, а отсутствие полезных ископаемых и вовсе делало Фокиду довольно отсталой в экономическом отношении по сравнению с остальными областями Греции.

Как и во многих греческих областях, в политическом отношении Фокида являлась племенным союзом, состоявшим из 22 городов, наиболее значимым из которых была Элатея. И конечно же Дельфы, крупнейший общеэллинский религиозный центр, где при храме Аполлона находился легендарный оракул. Как и в остальных союзах Эллады, во главе Фокидского союза стоял стратег, наделявшийся на время боевых действий неограниченными полномочиями.

Возникает закономерный вопрос – чем прославились до Священной войны фокейцы и какую лепту внесли в копилку эллинской цивилизации? Какие заслуги за ними числились? По большому счёту, ничем особенным жители Фокиды себя не прославили, за исключением одного момента – битвы при Фермопилах. И то…

Царь Леонид послал фокейских гоплитов стеречь обходную тропу через горы. Он исходил из того, что хозяева этой земли, будучи хорошо знакомыми с условиями местности, гораздо успешнее отразят персидскую атаку, чем бойцы из других регионов Эллады. Но спартанский царь жестоко ошибся, воины Фокиды с боевой задачей не справились. Обнаружив идущих через горы персов, фокейцы решили, что они явились по их душу, и бросились на вершину горы, где приготовились к обороне. Они хотели дорого продать свою жизнь. Но воинам Ксеркса до них не было никакого дела, у них был приказ отрезать общегреческому войску пути отступления, и они его выполняли. Беспрепятственно пройдя мимо засевших на горе фокейцев, персы вышли в тыл грекам, оборонявшим Фермопилы. Что произошло дальше, известно всем.

Единственное, что выделяло Фокиду не только в Греции, но и во всём эллинском мире, было то, что на их земле находился легендарный храм Аполлона, где пребывал самый знаменитый в Ойкумене оракул. С одной стороны, это было очень престижно, но с другой – налагало на фокейцев определённые обязанности и служило источником их проблем. Ведь именно из-за Дельф разразилась в разное время череда кровопролитных войн, которые получили название Священных, поскольку в той или иной степени они начались потому, что происходило ущемление прав общегреческого святилища. Для решения проблем, которые возникали вокруг храма Аполлона Дельфийского, в Элладе существовал Союз амфиктионов, носивший ярко выраженный религиозный характер. Все члены союза были связаны клятвой, стоять на страже интересов Дельфийского святилища, всячески оберегая его неприкосновенность. Не приведи боги кому-либо покуситься на общегреческую святыню!

В глазах Союза амфиктионов такой деятель, а то и целый народ сразу же объявлялся святотатцем, совершившим преступление против богов и подлежащим немедленному наказанию. Отступникам выносился суровый приговор, а его выполнение поручалось одному из членов союза, после чего начиналась Священная война против богохульников.

Первая такая война произошла в 595–583 годах до н. э., когда владетели гавани Кирры, которая находилась рядом с Дельфами, решили брать пошлины с паломников, которые направлялись в Дельфы. Усмотрев в этом нарушение прав верующих, амфиктионы собрали войско и выступили против алчных стяжателей. В итоге Кирру сровняли с землёй.

Вторая Священная война разразилась в 448 году до н. э., когда фокейцы захватили управление общегреческим святилищем и его богатствами в свои руки. Однако жрецы обратились к спартанцам за помощью и те вышибли из Дельф непрошеных гостей. Жители Фокиды, в свою очередь, пошли на поклон к афинским демократам и с их помощью силой вернули Дельфы в состав Фокидского союза.

Третья Священная война, оказавшаяся роковой не только для Фокиды, но и всей Эллады, произошла в 355–346 годах до н. э. и была самым тесным образом связана с именем Филиппа II Македонского. Началось всё с того, что фокейцы в очередной раз овладели храмом Аполлона в Дельфах. Помимо собственно храма, были захвачены огромные сокровища, и на эти деньги стратеги фокейцев, сначала Филомел, а после его гибели Ономарх, создали сильную и боеспособную армию. Однако стратеги оказались не только хорошими организаторами, но и толковыми полководцами, поскольку начали громить на полях сражений войска коалиции, которую против них создали беотийцы. Фокейцев поддержали Афины и Спарта, а беотийцев – локры и фессалийцы. Боевые действия велись по всей Центральной Греции, а поскольку они затронули Фессалию, которая находилась в зависимости от Македонии, то соответственно зацепили и интересы царя Филиппа. Македонский базилевс быстро сообразил, какие заманчивые перспективы открывает перед ним возможность вмешательства в греческие дела, и когда последовал призыв фессалийцев о помощи, он охотно на него откликнулся.

Македонская армия вступила на территорию Фессалии и атаковала город Феры, тиран которого, Ликофрон, поддерживал фокейцев. На помощь тирану фокейцы прислали войска под командованием Фаилла, брата главного стратега Ономарха, но македонские ветераны разгромили их на голову и изгнали из Фессалии. Тогда из Фокиды прибыла главная армия во главе с самим стратегом, и в двух сражениях Ономарх нанёс Филиппу поражение. Фокеец был талантливым военачальником и храбрым человеком, а его воины не испугались страшной македонской фаланги. Тяжёлые потери в войсках заставили Филиппа уйти в Македонию. Избавившись от главного врага, победоносный Ономарх вторгся в самое сердце вражеской коалиции, в Беотию, и захватил город Коронею.

Однако македонский царь не собирался сдаваться, неудачи лишь заставляли его действовать ещё энергичнее. Пополнив армию и подняв боевой дух солдат, Филипп вновь вступил в Фессалию и в очередной раз осадил Феры. Тиран Ликофрон, понимая, что в одиночку ему не выстоять, вновь обратился к Ономарху за помощью. Грозный фокеец откликнулся на его призыв и привёл на помощь 20 000 пехоты и 500 всадников. Но и Филипп сделал выводы из предыдущей неудачи, а потому выставил против врага 20 000 пехотинцев и 3000 кавалеристов, большую часть которых составляли фессалийцы. В жестокой битве на Крокусском поле Филипп полностью разгромил армию Фокиды и устроил беспощадное избиение беглецов, во время которого погибло 6000 фокейцев. Около 3000 человек попало в плен, и базилевс с ними жестоко расправился – как осквернителей храма их утопили в море, а храброго Ономарха по царскому приказу повесили на кресте.

После этой победы македонская армия заняла Феры, уничтожила тиранию и навела порядок в Фессалии. Филипп выступил в поход на Фокиду, но неожиданную прыть проявили афиняне, их армия заняла Фермопилы и преградила путь победоносному македонскому царю. Начинать боевые действия против Афин Филипп не хотел, а потому развернул войска и ушёл в Македонию.

Тем не менее эффект от действий Филиппа во время Священной войны оказался потрясающим. Греки впервые увидели в действии ту силу, на которую до этого в принципе не обращали внимания. Многие здравомыслящие политики были вынуждены призадуматься над тем, не пора ли прекращать междоусобные распри и обратить внимание на угрозу с севера. Что же касается македонского базилевса, то он вполне мог быть доволен как итогами этой войны, так и усилением своего влияния в Элладе. Недаром Диодор обратил внимание на то, что Филипп по окончании кампании увеличил территорию своего царства и зарекомендовал себя в глазах греков богобоязненным и глубоко религиозным человеком.

С 352 по 349 год до н. э. Филипп воевал во Фракии и Иллирии, после чего собрался нанести решительный удар по греческим городам на полуострове Халкидики. Македонская армия осадила город Олинф. Повод для войны со стороны Филиппа был очень даже уважительный. То ли по недомыслию, то ли желая на этом заработать политический капитал, но жители города дали политическое убежище двум сводным братьям базилевса, которые вполне могли притязать на власть в Македонии. В двух битвах царь наголову разбил ополчение Олинфа, а затем взял город в осаду. Штурм следовал за штурмом, македонская осадная техника превращала в щебень городские укрепления, но город не сдавался.

Говорят, что у Филиппа была любимая поговорка: «Осёл, нагруженный золотом, возьмёт любую крепость». Это не совсем так. Дело в том, что эта фраза никогда не была поговоркой и не исключено, что базилевс произнес её всего один раз в жизни. В книге Плутарха «Изречения царей и полководцев» есть глава, посвященная Филиппу II и в ней содержится такой рассказ: «Когда он хотел взять одно хорошо укреплённое место, а лазутчики доложили, будто оно отовсюду труднодоступно и необозримо, он спросил: „Так ли уж труднодоступно, чтобы не прошёл и осёл с грузом золота?“» (14). Вот и всё, ни о какой поговорке речи нет. Но для нас важен принципиальный момент – там, где сила не помогала, Филипп охотно пускал в ход деньги. С этим уже сталкивались. И случай с Олинфом не стал исключением.

Подкупленные царём руководители обороны сдали город, и Олинф был взят: претендентов на трон прикончили, население продали в рабство, а полис сравняли с землёй. Затраченные средства себя оправдали полностью. Недаром Диодор Сицилийский приводит слова базилевса о том, что золотом он действует гораздо охотнее, чем оружием. Царь не был скуп на подарки и денежные вознаграждения как для своих воинов, так и для тех, кто в обозримом будущем мог принести ему какую-либо пользу. После разрушения Олинфа Филипп продолжил боевые действия на севере и в 346 году до н. э. во время похода во Фракию подчинил местного царя. Были захвачены серебряные рудники; одновременно царь наложил руку и на золотые рудники в Фессалии.

Всплеск небывалого могущества Македонии не на шутку перепугал афинских политиков. С тревогой наблюдая за растущей мощью базилевса, они стали вступать в союзы со всеми потенциальными врагами Македонии. Афинские послы шныряли по Балканскому полуострову, настраивая эллинские полисы и союзы против Филиппа, обещая всем, кто выступит против македонцев, свою военную помощь. Но толку от этого не было никакого, никто пока не хотел связываться с могущественным правителем Македонии. И тщетно метал афинский оратор Демосфен в Филиппа громы и молнии, царю от этого было ни жарко ни холодно – пусть себе надрывается, от базилевса не убудет. Но очень скоро ситуация в Элладе резко осложнилась.

Несмотря на поражение в Священной войне, фокейцы сумели удержать в Беотии три города – Орхомен, Коронею и Корсию, превратив их в плацдарм для набегов на земли беотийцев. При негласной поддержке со стороны Афин и Спарты. В противостоянии с фокейцами Беотийский союз нёс тяжёлые потери как в людях, так и в финансах, поскольку планомерные вторжения неприятеля разрушали его экономику. Совершенно истощив свои силы и не имея ни материальных, ни людских ресурсов для продолжения борьбы, беотийцы отправили в Македонию посольство с просьбой о помощи. Судя по всему, бесконечная война уже настолько надоела самим эллинам, что вести её не было ни сил, ни желания, и поэтому они решили призвать третью силу. Но если царь действительно явился на помощь беотийцам, то спартанцы и афиняне поддержали фокейцев только на словах.

Македонская армия, усиленная фессалийской кавалерией, вторглась в Фокиду. Филипп искал возможность решить исход войны одним сражением, однако противник уклонялся от боя. Наконец фокейский стратег, видя огромное неравенство сил, заключил с царём перемирие, по условиям которого он вместе с наёмниками удалялся на Пелопоннес. Так македонский базилевс неожиданно для всех закончил без единого сражения войну, которая тянулась целых 10 лет, истощая и без того ослабленную Элладу. Точку в боевых действиях поставил совет амфиктионов, собранный царём и решивший судьбу целого народа. Для Фокиды всё было кончено.

Прежде всего, Филипп позаботился о собственном интересе и под его давлением эллины приняли решение о допуске Филиппа и его потомков в Совет амфиктионов. Мало того, базилевсу единогласно отдали в нём два голоса, которые раньше принадлежали фокейцам. После этого началась расправа над Фокидой. Фокейские города сносились с лица земли, а их жители расселялись по деревням, в которых не должно было быть больше пятидесяти домов. Расстояние между этими деревнями было оговорено специальным постановлением. Помимо этих репрессивных мер, на жителей Фокиды налагался ежегодный штраф в 60 талантов. Платить его они должны были до тех пор, пока не выплатят сумму, на какую их стратеги награбили сокровища в Дельфийском храме. Маленькая страна была фактически уничтожена, её земли лежали в запустении, а жители разошлись по всей Элладе. Характерно, что приговор амфиктионов приводили в исполнение македонские солдаты, и по всему выходило, что Филипп становился главным арбитром в греческих делах.

На землях святотатцев воинство базилевса разгулялось не на шутку. Фокида была охвачена грабежами и убийствами, жителей продавали в рабство, а в некоторых местах даже растащили добро из храмов. Царь Македонии потратился на эту войну и теперь, за счёт потерпевших поражение фокейцев, поправлял своё финансовое положение. По сообщению Юстина он оставил без добычи своих союзников, справедливо рассудив, что кто войну закончил, тот трофеи и собирает.

Это был огромный, ошеломляющий успех лично Филиппа как политика и полководца, а Македонии как молодой державы. Страна стала одним из сильнейших государств Восточного Средиземноморья, и теперь греки с ужасом взирали на грозную силу, скопившуюся на севере, которая выросла буквально у них на глазах. Возможно, именно в это время и стали появляться у базилевса мысли об объединении Эллады под своей рукой и походе против персов. Но для этого надо было работать, работать и ещё раз работать.

По возвращении домой царь с головой окунулся во внутренние дела и развил бурную деятельность. Занялся же Филипп тем, что внимательно изучил плотность населения в Македонии, и пришёл к выводу, что в некоторых стратегически и экономически важных районах страны эта самая плотность недостаточна. И потому стал он активно переселять в эти районы народ из других регионов, «смотря по тому, какую местность он считал нужным более густо заселить, а какую – более редко» (Юстин, VIII,5). Одних по приказу царя расселили у самой границы для организации отпора вражеским набегам, других отправили в наиболее отдалённые и малонаселённые пределы царства, стремясь таким путём стимулировать развитие этих областей. Многочисленных военнопленных расселили по городам, увеличив таким образом их население.

Внутри страны поднялся такой вой, что соседи Македонии насторожились: вдруг недовольные подданные выступят против своего монарха и свергнут его? Но обошлось, и спустя много лет римский историк Юстин дал очень точную характеристику действиям македонского царя: «Так из многочисленных племен и народов он создал единое царство и единый народ» (VIII,6).

Ничего не напоминают такие действия Филиппа II? Напомню, что после поражения Македонии во Второй войне с Римом базилевс Филипп V точно так же и с такими же целями переселял своих подданных. Благо наглядный пример был перед глазами, а польза от подобных мероприятий великого предшественника была налицо. Но вот тут-то римские патриоты-историки на Филиппа V и набросились! Каких только эпитетов он от них не удостоился за акцию по переселению! За одно и то же деяние Филипп II – талантливый политик и хороший управленец, а Филипп V – сатрап, тиран, злодей, изверг рода человеческого.

Но пока базилевс занимался внутренними проблемами Македонии, произошли изменения в Эпире, на родине Мирталы-Олимпиады, где после 10 лет правления умер царь Арриба. Престол перешёл к его сыну Эакиду, отцу будущего великого полководца Пирра. Однако Филипп посчитал, что на троне молоссов ему нужен более надёжный человек, и оказал поддержку другому претенденту, брату своей жены Александру Эпирскому. В 343 году до н. э. Филипп совершает поход в Иллирию, которая постепенно оправилась от нанесённого ей поражения и вновь начала представлять опасность для Македонии. Филипп подверг земли иллирийцев страшному разгрому, в очередной раз враг был повержен и надолго забыл о набегах на владения соседей.

Затем последовал стремительный бросок македонской армии в Фессалию, где царь стал изгонять местных тиранов. Декларируя свои действия как освобождение фессалийцев, базилевс всё крепче привязывал их к македонской колеснице, видя в них потенциальных союзников. Естественно, что в своих дальнейших походах он рассчитывал и на первоклассную кавалерию местных аристократов.

Но дело было не только в Фессалии. Соседи фессалийцев также вступили в союз с Македонией и заключили договор с Филиппом II, создав, таким образом, мощнейший военный блок. Это было уже очень серьёзно и представляло смертельную опасность для остальной Эллады. Первыми, кто это понял, были афиняне. Вновь гремел с трибуны Демосфен, призывая греков объединиться перед лицом страшной угрозы, но пока голос его оставался гласом вопиющего в пустыне. Но оратор не унывал. Что бы македонский царь ни сделал, он тут же разражался неистовыми речами, порицая ВСЕ поступки базилевса и используя буквально любой повод для того, чтобы настроить афинян против Филиппа.

Но царь на происки Демосфена внимания не обращал, а просто продолжал гнуть свою линию, наводя порядок на северных границах Македонии, чтобы в решающий момент не получить удар в спину. Подчинив себе греческие города фракийского побережья, в 342–341 годах до н. э. Филипп решает раз и навсегда покончить с угрозой вторжений фракийцев и совершает поход в их земли. Разгромив варваров в нескольких сражениях и наложив на них дань, базилевс основал ряд укреплённых городов на севере, сделав невозможными дальнейшие нападения фракийцев. Следующий ход Филиппа был совершенно логичным, поскольку он решил взять под свой контроль Черноморские проливы и вызвать в Афинах перебои с хлебом, который поступал из Херсонеса и Боспора Киммерийского. Для этого, по его мнению, требовалось не так уж и немного, надо было просто захватить города Перинф и Византий.

Филипп был уверен в успехе. Он находился на вершине могущества, в последнее время удача сама шла к нему в руки. Армия Македонии осадила Перинф, и начался затяжной штурм, причем бои за город по своему накалу и напряжению превзошли всё, с чем Филипп до этого сталкивался в Греции. Осадная техника превращала в пыль крепостные стены Перинфа, но жители заняли оборону между домами и остановили македонский натиск. Дальше начались удивительные вещи, поскольку персидские сатрапы в Малой Азии решили оказать помощь осажденному городу. Персы давно наблюдали за усилением Македонии и их совершенно не устраивало появление у границ такого агрессивного соседа. Базилевс просчитал всё, за исключением того, что в его конфликт с греческими городами вмешаются внешние силы. После этого удача покинула Филиппа.

В осаждённый Перинф прибыл отряд греческих наёмников, который навербовали сатрапы, он доставил горожанам запасы продовольствия и вооружения. Жители Византия, понимая, что если Перинф падёт, то и им мало не покажется, поскольку они у Филиппа на очереди следующие, собрали отборных бойцов и отправили их на помощь осаждённому городу. Силы сторон в противоборстве выровнялись, положение в Перинфе стабилизировалось, только и Филипп был не так прост, как казалось стратегам Византия. Оставив половину армии для блокады Перинфа, он с другой половиной совершил быстрый марш и атаковал Византий, благо что лучшие войска и военачальники местных эллинов были заперты в соседнем городе.

Жителей Византия охватила паника, поскольку их войска охраняли соседей, а враг уже был у ворот! Филипп крепко схватил два города за горло и, судя по всему, задушил бы их блокадой, но тут вновь ситуация изменилась. Демосфену всё-таки удалось докричаться до своих сограждан и разбудить их боевой дух. Решив, что своими действиями македонский царь нарушил с ними договор, афиняне быстро сколотили против него коалицию, и их мощная флотилия двинулась на помощь Перинфу и Византию. Вместе с ними против Филиппа шли флоты Родоса, Хиоса и Коса.

Подобный вариант развития событий царь тоже не учел. С коалицией балканских греков, островных эллинов и Персидской державы он в данный момент воевать был не в состоянии. Поэтому базилевсу только и оставалось, что снять осаду, заключить новый договор с Афинами и, подсчитывая убытки от неудачной войны, делать выводы из допущенных ошибок.

Поход Филиппа на скифов в 339 году до н. э. совершенно не вписывается в его общую стратегическую концепцию и на первый взгляд не поддаётся логическому объяснению. Общих границ у противников не было, государственные интересы лежали в разных плоскостях и на первый взгляд не должны были пересекаться. Некоторый свет на причины конфликта проливает Юстин, прямо указывая, что данный поход был вызван большими денежными затруднениями царя, которые возникли из-за неудачных осад Византия и Перинфа: «После этого Филипп отправился в Скифию, тоже надеясь на добычу и намереваясь – по примеру купцов – затраты на одну войну покрыть доходами с другой» (IX,1). Война за проливы полностью истощила македонскую казну, а поскольку захватить города не удалось, то и на богатые трофеи рассчитывать не приходилось. Войскам надо было платить, а деньги взять было неоткуда. Заключив с афинянами новый договор, Филипп повёл свою армию против скифов скорее от безысходности, чем от желания повоевать. Поход был откровенно грабительский, его конечным результатом был захват богатых трофеев, и никаких иных целей он не преследовал. Но как ни странно, спонтанно организованное и неподготовленное должным образом мероприятие удалось, поскольку скифы были разгромлены, и базилевсу удалось сгладить осадок от неудачи предыдущей кампании. Было захвачено множество пленников и огромные стада скота, хотя Юстин и отметил, что золотом и серебром поживиться не удалось вследствие бедности скифов. Но самым ценным трофеем, по мнению Филиппа, стали 20 000 породистых скифских кобылиц, которых немедленно отправили в Македонию для разведения коней скифской породы.

Базилевс торжествовал и повёл своё нагруженное добычей войско домой, но, как оказалось, неприятности на этом для него не закончились. Племя трибаллов, через земли которого проходила македонская армия, потребовало за свободный проход часть добычи. Филипп даже опешил от такой наглости, поскольку не ему, правителю самого могучего государства на Балканах, выслушивать требования каких-то племенных царьков. Обменявшись взаимными оскорблениями, обе стороны схватились за оружие и вступили в сражение. Трудно сказать, чем бы этот бой закончился, если бы в самый разгар битвы тяжёлое ранение не получил Филипп. Копьём базилевсу насквозь пробили бедро, причём удар был такой силы, что им же был убит и царский конь. Македонцев охватила паника, они решили, что их царь погиб, и стали отходить с поля боя. Вся скифская добыча была брошена и попала в руки трибаллов.

Итог скифской кампании македонского царя подвел Юстин: «Таким образом, добыча, захваченная в Скифии, точно на ней лежало проклятие, едва не принесла гибели македонянам» (IX,3). Несмотря на то что Филипп остался жив и его армия не была разгромлена, удар по престижу базилевса и Македонии был очень велик. Пока царь был прикован к постели, он передумал о многом и пришёл к выводу, что настало время нанести удар по своему главному врагу – Афинам. Филипп помнил, что именно афиняне помешали ему взять Византий и Перинф, что, в свою очередь, спровоцировало поход в Скифию, который столь плачевно закончился. И именно Афины всегда оказывались во главе коалиции, направленной против Македонии. Победив же афинян, с остальными недругами будет справиться намного легче.

Война с Афинами была решена.

Как только Филипп оправился от ран, началась подготовка к войне с афинянами. Базилевс нещадно муштровал войска, поскольку отдавал себе отчет в том, к каким последствиям может привести поражение. Слишком велики были ставки в затеянной им игре, где проигравший мог потерять всё. Но царь Македонии слишком долго шел к этой войне, чтобы отступить в последний момент. Ему нужен был только повод, чтобы открыть боевые действия. И здесь удача внезапно улыбнулась Филиппу. Совет амфиктионов объявил очередную Священную войну в Греции и поручил македонскому базилевсу покарать святотатцев. На этот раз в роли безбожников оказались жители города Амфисса в Локриде, как и фокейцы, они покусились на имущество храма Аполлона в Дельфах. Правда, сам храм не грабили, а просто распахали земли на священной равнине к югу от святилища. Только не учли, что сельским хозяйством там заниматься запрещено, и поэтому их поступок в глазах остальных эллинов будет выглядеть кощунством.

Повод для вторжения в Грецию и вмешательства в её дела был просто великолепный, поскольку привлечь на свою сторону эллинов в борьбе с теми же эллинами было для Филиппа очень заманчиво. И самое главное, афиняне не могли ничего против этого возразить. Им очень не хотелось пускать в Элладу своего злейшего врага, но Священная война была объявлена, и они были бессильны что-либо изменить. А Филипп не медлил. Понимая, что в сложившейся ситуации промедление смерти подобно, он сразу же выступил с армией на юг. Лучшие македонские полководцы вели войска в этот поход, и на этот раз Филипп взял с собой сына, которому недавно исполнилось 18 лет.

Вступив в Среднюю Грецию, царь не пошёл в земли локров, на Амфиссу, а неожиданно повел армию в Фокиду, где занял стратегически важный город Элатею, и начал спешно его укреплять. Получилось так, что Филипп теперь держал под ударом Фивы, до которых был один день пути, и Афины, куда мог дойти за три дневных перехода. Закрепившись в Элатее, базилевс сделал набег на Амфиссу и сровнял её с землёй, формально выполнив постановление амфиктионов и наказав святотатцев. Но своих позиций в Греции македонский царь покидать не спешил, по-прежнему располагаясь с армией в Фокиде. Зато в Афинах известие о занятии Элатеи вызвало настоящую панику, которую усилили прибежавшие ночью беглецы. Помимо рассказов о захвате города, они также говорили о том, что царь Филипп вот-вот выступит на Афины со всей своей армией.

Говорить, что афиняне были к войне не готовы, было бы неправильно, Демосфен им расслабиться не давал, постоянно напоминая об угрозе с севера. Мало того, неугомонный оратор колесил по всей Элладе, глаголом жёг сердца эллинов и в итоге склонил на свою сторону многие города, решившие поддержать Афины в борьбе с Македонией. Было набрано войско из 15 000 гоплитов и 2000 всадников, а афинские союзники охотно внесли деньги на плату наёмникам.

Всё было хорошо, но наиболее дальновидные из афинян, и среди них опять-таки Демосфен, прекрасно понимали, что для борьбы с грозным македонским царём этих ресурсов недостаточно. Но была в Элладе сила, способная дать решающее преимущество антимакедонской коалиции, и называлась она – Фивы. Фиванская армия на тот момент была одной из лучших в Греции, её боевые традиции восходили к временам легендарного беотарха Эпаминонда. Поэтому афинским политикам очень хотелось, чтобы фиванцы выступили вместе с ними.

Проблема была в том, что Фивы с Филиппом, в отличие от Афин, не враждовали, потому что их связывали особые отношения с царским домом Македонии. Филипп жил в этом городе в качестве заложника и многих фиванцев знал лично, да и во время войны с Фокидой македонцы не раз приходили к ним на помощь. Но что самое главное, у базилевса не было к Фивам никаких претензий и нападать на них он не собирался. Да и у самих граждан настрой был соответствующий и воевать желания не было, что и засвидетельствовал Плутарх: «Фиванцы ясно видели, в чем для них польза и в чем вред, ибо у каждого в глазах еще стояли ужасы войны, и раны фокейских боев были совсем свежи»[13]. Поэтому, когда к ним прибыли послы и от Филиппа и от Афин, то казалось, что шансы втянуть Фивы в войну с Македонией не велики.

Но именно здесь наступил звёздный час Демосфена, который превзошёл сам себя и совершил невозможное, втянув целый народ в совершенно ему не нужную и бессмысленную войну. Красноречие гениального оратора волной накрыло фиванцев, и они с трепетом внимали, что им изрекает с трибуны великий человек. А Демосфен вещал о чести и доблести, вспоминал славное военное прошлое Фив, великих стратегов Эпаминонда и Пелопида, победы фиванцев при Левктрах и Мантинее. Оратор заливался соловьём, разжигая мужество и честолюбие граждан Фив, и они, по словам Плутарха, забыв о страхе, благоразумии и благодарности всем сердцем и помыслами устремились к доблести. Никто из правящей верхушки города не сумел удержать своих сограждан от охватившего их безумия. Главная беда фиванцев заключалась в том, что они реально не оценили сложившуюся обстановку, а поддались волшебной силе ораторского искусства. Наслушались Демосфеновых речей и приняли роковое решение, которое в конечном итоге приведёт к полному уничтожению их родного города.

Можно представить гнев базилевса, когда он узнал об этом странном и непонятном для него решении фиванцев. Но отступать царь не стал, а решил сражаться против объединённой вражеской армии. Когда собрались все союзные контингенты, то войско Филиппа насчитывало 30 000 пехоты и 2000 всадников. Македонская армия выступила в поход на Фивы.

Под командованием стратегов Хареса и Лисикла начали выдвижение афиняне, они форсированным маршем прошли через Беотию, подошли к городу Херонея и соединились с фиванской армией. Вскоре у Херонеи появился Филипп, и противники стали готовиться к битве. По количеству пехоты противоборствующие армии не уступали друг другу, не исключено, что у союзников её было даже немного больше. Зато ветераны Филиппа, закалённые десятками походов и сражений, на голову превосходили афинских наёмников и ополченцев, поэтому главная надежда союзников была на фиванских гоплитов, которые обладали великолепной индивидуальной подготовкой. О том, сколько всадников выставили союзники, нам не известно, поэтому не исключено, что у македонцев было колоссальное преимущество в коннице. Но главной бедой эллинов стало то, что во всём объединённом греческом войске не было полководца, равного Филиппу как по боевому опыту, так и по таланту военачальника.

В свете всего вышеизложенного предприятие Демосфена выглядит довольно сомнительной авантюрой, с предсказуемым исходом. То был скорее шаг отчаяния, продиктованный безысходностью. Понимали ли это фиванские и афинские гоплиты? Скорее всего, да. Поэтому мужество тех, кто пришёл на равнину к Херонее, сомнений не вызывает, эллины видели македонскую силу, с которой вот-вот вступят в бой, и тем не менее не дрогнули. Если боги помогут, то они остановят вражеское вторжение и не допустят, чтобы ноги завоевателей топтали священную землю Эллады. В битве всякое бывает, да и Филипп не бессмертен, точный удар копья или метко пущенная стрела – и Греция спасена!

Но пока это были всего лишь надежды. Противники строили войска в боевые порядки, и до начала битвы, которая решит судьбу Греции, оставалось совсем немного времени.

Свою армию Филипп выстроил по обычной схеме: фаланга в центре, кавалерия на флангах. Базилевс лично возглавил правое крыло, где по традиции всегда находится полководец, а сыну доверил командование левым флангом. Рядом с наследником находились опытные военачальники, которые могли в сложной ситуации подсказать правильное решение и уберечь от необдуманных действий, но тем не менее командовал Александр, а остальные подчинялись.

Готовились к битве и союзники. Напротив Филиппа встала афинская фаланга, афиняне горели желанием вступить в бой с заклятым врагом и поставить зарвавшихся македонцев на место. Александру предстояло сразиться с фиванцами, воинами опытными и умелыми. Фиванские гоплиты стояли тесным строем, плечом к плечу, а на правом фланге их боевого построения, на самом почётном и опасном месте, встал «Священный отряд», краса и гордость древних Фив.

Фиванский «Священный отряд» – это элита элит, свирепые и бесстрашные бойцы, лучшие не только в своём родном городе, но и во всей Элладе. Некоторые сведения об этом воинском подразделении сообщает Плутарх: «Священный отряд, как рассказывают, впервые был создан Горгидом: в него входили триста отборных мужей, получавших от города все необходимое для их обучения и содержания и стоявших лагерем в Кадмее; по этой причине они носили имя „городского отряда“, так как в ту пору крепость обычно называли „городом“. Некоторые утверждают, что отряд был составлен из любовников и возлюбленных… Вполне возможно, что отряд получил наименование „священного“ по той же причине, по какой Платон зовет любовника „боговдохновенным другом“»[14]. Трудно сказать, насколько правдива информация о том, что бойцы этого отряда были приверженцами нетрадиционной сексуальной ориентации. Даже такой автор, как Плутарх, который, по сути, историком не является и всегда с удовольствием пересказывает различные байки и сплетни, говорит об этом сугубо осторожно: «некоторые утверждают» и «вполне возможно». Что само по себе уже свидетельствует о многом. Поэтому делать на столь шатком основании какие-либо «открытия» и утверждать, что они являются истиной в последней инстанции, возможным не представляется. Тот же Плутарх приводит слова македонского о бойцах «Священного отряда»: «… когда же после битвы Филипп, осматривая трупы, оказался на том месте, где в полном вооружении, грудью встретив удары македонских копий, лежали все триста мужей и на его вопрос ему ответили, что это отряд любовников и возлюбленных, он заплакал и промолвил: „Да погибнут злою смертью подозревающие их в том, что они были виновниками или соучастниками чего бы то ни было позорного“»[15].

«Священный отряд» под командованием своего легендарного командира Пелопида в битве при Левктрах прорубил строй доселе непобедимой спартанской фаланги, и его бойцы убили в рукопашной схватке царя Спарты Клеомброта. Что и принесло фиванцам победу над врагом. «Священный отряд» ни разу не потерпел поражение в бою: «Существует рассказ, что вплоть до битвы при Херонее он оставался непобедимым»[16]. «Ни шагу назад!» – такой мог бы быть девиз у трех сотен отборных воинов из Фив, для которых война и подготовка к ней были смыслом всей жизни.

Вот какой страшный противник противостоял молодому македонскому царевичу на поле боя. Возникает закономерный вопрос, а не логичнее было бы Филиппу самому встать против фиванцев, ведь по своим боевым качествам они значительно превосходили афинян. Зачем ему было рисковать сыном, для которого эта битва была первым большим сражением? Однако не просто так оказался Александр против лучших бойцов Эллады. Тот маневр, который задумал совершить на своем фланге базилевс, мог выполнить только он и никто другой, царевич был ещё молод и неопытен для таких дел.

Что же касается Александра, то судьба в лице отца дала ему прекрасный шанс заявить о себе. На равнине у города Херонея сыну Филиппа предстояло либо победить и заслужить у македонцев почет и уважение, либо погибнуть, потому что он наверняка предпочёл бы смерть бесславию.

За Элладу! (2 августа 338 года до н. э.)

Современная деревня Херонея расположена в 10 км к северу от городка Ливадия и от былого величия в ней осталось очень немного. Сохранился лишь античный театр довольно странной прямоугольной формы, да жалкие остатки башен и стен древнего акрополя Херонеи. В этом местечке проживал один из самых известных писателей Античности Плутарх, автор знаменитой биографии Александра. Равнина, где произошла битва, находится справа от дороги, если ехать со стороны Фив, а на самом въезде в деревню сохранился обелиск, имеющий непосредственное отношение к событиям, произошедшим здесь в начале августа 338 года до н. э. Это огромный мраморный лев, поставленный на месте гибели фиванского «Священного отряда». О нем упоминает в своей «Географии» историк и географ Страбон: «Здесь показывают также памятник павшим в битве, воздвигнутый за общественный счет» (IX,II,37). Описание памятника оставил и Павсаний: «Когда подходишь к городу, то тут встречается братская могила фиванцев, погибших в битве с Филиппом. На этой могиле нет никакой надписи, но над ней поставлено изображение льва; это символ мужества этих людей; а надписи, думаю, нет потому, что судьба, посланная им божеством, не соответствовала их решимости» (IX,XL,5).

Когда на месте памятника проводили раскопки, то нашли останки 254 воинов «Священного отряда», павших в битве с армией Филиппа II. Внутри каменного исполина были замурованы остатки щитов и копий фиванских героев. Лев грозно смотрит на далекий могильный холм на берегу реки Кифисос, где захоронены погибшие в битве македонцы, и охраняет вечный покой последних защитников Эллады.

Планируя битву с греками, Филипп исходил из того, что первый натиск врага будет и самым страшным. Он не сомневался в том, что его ветераны выдержат неприятельскую атаку, но переживал за сына, который останется один на один с грозной фиванской фалангой. Сражение царь не начинал, изначально отдавая инициативу эллинам, надеясь, что выдвинувшись вперёд, противник смешает свои боевые порядки. Желая спровоцировать афинян на атаку, Филипп дал команду отступать, и правый фланг македонской армии начал медленно пятится назад. Сариссофоры отходили не спеша, сомкнутым строем, стараясь не расстроить ряды и не разорвать фронт. Это был очень сложный маневр, выполнить который могла только дисциплинированная и хорошо обученная армия.

Базилевс не ошибся в своих предположениях, афинские стратеги заглотили наживку. Строй афинян пришёл в движение, заколебался и двинулся вперёд. Чем ближе афинские гоплиты подходили к македонской линии, тем сильнее ускоряли шаг, а когда приблизились на расстояние броска копья, издали боевой клич и перешли на бег. Над македонским строем пропела труба, и фаланга остановилась: сариссофоры теснее сомкнули ряды, лес пик опустился навстречу врагу. Афинская фаланга врезалась в македонский строй и битва при Херонее началась. Но пока она проходила под диктовку Филиппа. Грамотное и аккуратное отступление македонцев достигло своей цели, царская армия сохранила единую линию фронта, а афиняне, вырвавшись вперёд, свою линию разорвали. Между афинской и фиванской фалангами образовалась брешь. Это заметил Александр. Царевич дал сигнал к наступлению, и македонское левое крыло пошло вперёд. Александр решил лично возглавить атаку и устремился в бой, ведя за собой ударный клин тяжелой кавалерии.

Навстречу македонской коннице двинулся «Священный отряд». Закрывшись большими щитами, фиванцы шли плотными рядами, их тяжёлые копья были нацелены в грудь вражеским лошадям. Элитные воины, не дрогнув, приняли на щиты и копья царских всадников, раненые и убитые кони падали перед их строем на землю. Македонцы один за другим перелетали через головы своих лошадей и катились под ноги вражеским гоплитам. Сбитых на землю наездников фиванцы пронзали копьями, рубили кривыми кописами, били краями окованных железом щитов. Стремительная кавалерийская атака не привела к прорыву боевых порядков «Священного отряда», командиру фиванцев Феагену удалось сплотить ряды, и битва перешла врукопашную. Здесь Александру действительно пришлось проявить всё своё мужество. Дрогни сын Филиппа хоть на миг, и македонская атака моментально бы захлебнулась, а всадники просто развернули коней и умчались назад. Но царевич отбросил в сторону сломанное копьё, рванул из ножен махайру и врубился во вражеский строй. Следом в фиванские ряды вломились его телохранители, за которыми шёл остальной конный клин. Своей плотной массой тяжелая македонская конница в буквальном смысле слова продавливала ряды «Священного отряда». В это время со страшным грохотом столкнулись фиванская и македонская фаланги, и рукопашная схватка закипела по всему фронту.

Александр наращивал мощь конной атаки, македонский клин упорно прорывался сквозь вражеские ряды, стремясь выйти во фланг и тыл фиванской фаланге. Но «Священный отряд» стоял насмерть! Его бойцы копьями сбрасывали македонских всадников на землю, страшными ударами кописов рубили и подсекали ноги лошадям. Искалеченные кони валились в пыль, увлекая за собой лихих наездников. Принимая на большие щиты удары македонских пик и мечей, оставшиеся в живых фиванцы сдерживали бешеный натиск царской конницы. Умирали, но не покидали своей позиции. Сейчас они сражались не за Фивы и даже не за Афины, они сражались и погибали за всю Элладу, последние герои свободной Греции. Их командир Феаген был убит, но никто из воинов не побежал, сдвигая изрубленные щиты, фиванцы вновь смыкали разорванные ряды и продолжали неравный бой. И лишь когда последний боец «Священного отряда» рухнул на истоптанную копытами и залитую кровью землю, македонская конная лавина обошла фалангу фиванских гоплитов и ринулась с фланга и тыла на их ряды. Тяжёлая пехота базилевса вклинилась в брешь между афинской и фиванской фалангами, и единый строй армии союзников был прорван. Фиванские воины рубились отчаянно, однако атакованные со всех сторон врагами дрогнули и начали отступать. В конце концов, уступив бешеному напору неприятеля, фиванцы обратились в бегство.

Видя полный успех на левом фланге, Филипп дал приказ идти в атаку своим войскам, и македонские ветераны железной стеной двинулись на врага, поражая афинян сариссами. Насколько стремительным было афинское наступление, настолько же стремительным оказалось и бегство. Бросая оружие и снаряжение, эллины побежали, преследуемые торжествующими победителями. Разгром был полный, афинян было убито более 1000 человек и 2000 взято в плен. По поводу потерь фиванцев Диодор Сицилийский лишь ограничился замечанием о том, что многие из них пали на поле боя и немалое количество угодило в плен. Точных цифр, как видим, нет.

С побеждёнными врагами Филипп обошёлся по-разному. Афинян, которые на протяжении многих лет являлись его злейшими врагами и постоянно мешали осуществлению планов базилевса, он просто взял и отпустил по домам без выкупа. Мало того, он предложил им собрать тела павших соотечественников и отвезти в Афины, чтобы их могли похоронить на родине. И дело здесь не в том, что царь испытывал к своим врагам жалость, скорее всего он просто восхищался Афинами, считая его самым славным городом в Элладе и украшением Ойкумены. Демонстрируя к афинянам своё дружелюбие, он отправил в Афины для заключения мира сына Александра и полководца Антипатра.

Зато с фиванцами царь обошёлся жестоко. Он вполне резонно посчитал, что они оскорбили его лично, презрев дружбу базилевса и хорошие отношения с царским домом Македонии, когда наслушались Демосфена и без всякого повода схватились за оружие. Для начала Филипп взял с граждан Фив выкуп не только за попавших в плен соотечественников, но и за тела павших на поле боя сограждан. После этого репрессии обрушились на правящую элиту Фив, где одним по приказу базилевса рубили головы, а других отправляли в изгнание. У казненных и изгнанников имущество было конфисковано. В дальнейшем, когда было проведено расследование и картина событий прояснилась, Филипп посчитал, что некоторых фиванцев изгнали несправедливо, и распорядился вернуть их на родину.

Закончив дела в Фивах, базилевс занялся наведением порядка в Греции. Для начала он велел эллинам именовать себя не царём, а гегемоном, и вообще действовал по отношению к Элладе крайне осторожно. На людях Филипп вёл себя скромно, победой при Херонее не хвастался, а ряду городов даже предоставил некоторые привилегии. Он выбрал очень правильную линию поведения и хотел, чтобы греки поскорее забыли о том, что Македония их враг. В сложившейся ситуации царь показывает себя их верным союзником, и выдвигает идею, которая, по его мнению, могла бы сплотить вокруг него эллинов. Предложил же Филипп войну против державы Ахеменидов. Причём хитрец обставил дело так, что данная война будет для греков «Войной возмездия», местью за нашествие Ксеркса на Элладу, за сожжённые Афины и оскверненные храмы. А что могло быть привлекательнее для страны, которая только что потерпела поражение в войне, как не победоносная война! Чтобы в союзе с победителем сполна рассчитаться с другим врагом. Причем с врагом извечным и постоянным, войны с которым происходили с завидной регулярностью. Недаром Страбон отметил, что «Персы стали у греков самыми знаменитыми из варваров, так как из прочих варварских народов, владевших Азией, ни один не властвовал над греками» (XV,III,23).

На общегреческом съезде в Коринфе Филипп говорил с посланцами эллинских городов о походе на восток и получил то, что хотел, поскольку его выбрали командующим вооружёнными силами Греции в войне с Персией. Все эллинские государства, кроме спартанцев решили принять участие в «Войне возмездия», и война с державой Ахеменидов стала лишь вопросом времени.

К этому моменту Филипп, величайший политический деятель своего времени и крупнейший полководец эпохи, стал личностью поистине легендарной. Диодор Сицилийский в очередной раз обратил внимание на то, что македонский царь для достижения своих целей с успехом использует как дипломатию, так и оружие. Что же касается Александра, то он получил то, к чему стремился: общегреческую славу как победитель фиванцев, любовь армии за мужество в бою и уважение отца. Царевичу даже удалось побывать в Афинах и увидеть знаменитый город, о котором столько рассказывал ему Аристотель.

Итог многолетней борьбы Филиппа II с эллинами подвел Юстин. По мнению историка, в том, что произошло, больше всех были виноваты сами греки и никто другой: «Вследствие всего этого и случилось так, что по вине такой распущенности греков возвысился из ничтожества презренный, никому неведомый народ – македоняне, а Филипп, который три года содержался в Фивах как заложник, воспитавшийся на примерах доблестей Эпаминонда и Пелопида, наложил на всю Грецию и Азию как ярмо рабства господство Македонии». С таким выводом невозможно не согласиться, поскольку он отражает реальное положение дел после битвы при Херонее. Своими раздорами и распрями эллины погубили свободу Греции.

В XIX веке был найден лев, установленный над могилой «Священного отряда» у Херонеи. По приказу султана его должны были вывести в Стамбул. Но турки не успели это сделать, поскольку в Греции вспыхнула война за независимость, и администрации султана стало не до культурных ценностей. Опасность подкралась к памятнику с другой стороны, когда по приказу командира одного из повстанческих отрядов его разбили на куски, думая, что внутри спрятаны сокровища. Сокровищ, естественно, не нашли, а льва чуть не сгубили, лишь в 1902 году он был восстановлен греческими археологами. Так и стоит каменный лев на своём историческом месте, напоминая о подвиге воинов, павших за свободу и независимость Эллады.

Разлад

Греческий историк Полибий пишет о том, что на саркофаге Филиппа II была выбита такая надпись: «Он ценил радости жизни». Действительно, что-что, а радоваться жизни македонский царь умел, причём радовался так, что слава об этом дошла до наших дней. Вся Эллада знала о том, как после победы при Херонее пьяный Филипп, как сатир, скакал среди убитых афинян, распевая во всю глотку первые слова законопроекта Демосфена: «Демосфен, сын Демосфена, предложил афинянам…»![17] Сказать, что базилевс любил погулять, значит, ничего не сказать. Проводя большую часть жизни в боях и походах, постоянно балансируя на грани жизни и смерти, Филипп, страшно изматывал себя. Поэтому нет ничего удивительного, что царю требовалась разрядка. Беда была в том, что базилевс не знал чувства меры, не мог вовремя остановиться и выражение «праздник каждый день» иногда весьма точно характеризовало положение дел при царском дворе. Но вряд ли попойки базилевса были столь ужасны, как о них рассказывают некоторые античные авторы. Если всё время пить, то когда же управлять государством?

Особенно усердствовал в описании царских оргий греческий историк Феопомп, современник Филиппа и Александра, побывавший при македонском дворе и впоследствии написавший «Историю Филиппа». Но уже Полибий подверг труд Феопомпа жесточайшей критике. В приведенном ниже отрывке присутствуют как фрагмент из «Истории» Феопомпа, так и критика Полибия: «…наибольшего порицания достоин Феопомп. Так, в начале своей истории Филиппа он говорит, что сильнейшим побуждением к составлению труда служило для него то, что никогда еще Европа не производила на свет такого человека, каков Филипп, сын Аминта, а вслед за сим и во введении, и во всей истории изображает его человеком необузданнейшим в отношениях к женщинам до такой даже степени, что и собственный дом свой он пошатнул излишествами в любострастии, насколько это от него зависело, выставляет его человеком беззаконнейшим и коварнейшим в обращении с друзьями и союзниками, поработителем множества городов, кои он захватывал обманом или насилием, человеком преданным неумеренному пьянству, так, что даже днем он не раз показывался среди друзей в пьяном виде. Если кто прочитает начало сорок девятой книги Феопомпа, безрассудство историка приведет его в изумление, ибо, не говоря уже о прочем, мы находим у него даже такие выражения: „Если обретался где-либо среди эллинов или варваров, – говорит он, – мы сочли нужным привести его собственные слова, – какой развратник или наглец, все они собирались в Македонию к Филиппу и там получали звание друзей царя. Да и вообще Филипп знать не хотел людей благонравных и бережливых, напротив, ценил и отличал расточительных или проводящих жизнь в пьянстве и игре. Он не только давал им средства для порочной жизни, но возбуждал их к соревнованию во всевозможных мерзостях и беспутствах. Каких только пороков или преступлений не было на этих людях? Зато они были далеки от всего честного и благородного. Одни из них, в возмужалом возрасте, ходили всегда бритыми, с выглаженной кожей, другие, хотя и носили бороду, предавались разврату друг с другом. Они водили за собою двух-трех любодеев, а другим предлагали те же услуги, что и любодеи. Поэтому правильнее было бы считать этих друзей не товарищами, но товарками, называть их не воинами, но потаскухами. По натуре человекоубийцы, по образу жизни они были любодеи. Во избежание многословия, – продолжает Феопомп, – тем паче, что передо мною столько важных дел, скажу вообще: мне думается, что люди, именовавшиеся друзьями и товарищами Филиппа, были на самом деле такими скотами и развратниками, что с ними не могли бы сравниться ни Кентавры, обитавшие на Пелии, ни Лестригоны, жившие на Леонтинской равнине, ни вообще какая бы то ни было тварь“.

Разве можно не возмущаться такою грубостью и непристойностью в речи историка? В самом деле, Феопомп заслуживает осуждения не за то только, что высказывает мнения, противоречащие задаче собственного его повествования, но и за то также, что он оболгал царя и друзей его, а наибольше за то, что эти лживые известия облекает в срамную и непристойную форму» (Полибий, VII,11–12). Примечательно, что некоторые древнегреческие писатели, в частности Афиней, принимали откровения Феопомпа за чистую монету и практически дословно переписывали его высказывания о Филиппе.

Но была у царя ещё одна страсть, которая в отличие от пьянства приводила к куда более серьёзным последствиям, – его необычайное женолюбие и распутство. Складывается такое впечатление, что Филипп мимо себя не пропускал ни одной юбки, ухлестывая за всеми приглянувшимися ему женщинами направо и налево. В принципе и здесь не было ничего страшного, если бы не навязчивое желание царя периодически связывать себя узами Гименея с новыми избранницами. Учитывая его статус, это было весьма чревато последствиями.

Ритор и грамматик Афиней привёл солидный список жён любвеобильного македонского царя: «Филипп вступал в новый брак при каждой новой войне. „За двадцать два года своего царствования, – пишет Сатир в его жизнеописании, – он был женат на Авдате из Иллирии и имел от нее дочь Кинну, и на Филе, сестре Дерды и Махаты; чтобы породниться с фессалийцами, он завел детей от двух фессалийских жен, одна из которых, Никесиполида Ферская, родила ему Фессалонику, а другая, Филинна Ларисейская, родила ему Арридея. А молосское царство он приобрел, женившись на Олимпиаде, принесшей ему Александра и Клеопатру. Когда он покорил Фракию, к нему пришел фракийский царь Кофела с дочерью Медой и большим приданым; и он ввел ее в дом второй женой, рядом с Олимпиадой. После всех этих женщин он влюбился и женился на Клеопатре, сестре Гиппострата и племяннице Аттала, и тоже ввел ее в дом рядом с Олимпиадой, и этим расстроил и погубил свою жизнь“» (XIII,5). Впечатляющий список, не правда ли? Да и вывод Афиней делает интересный…

Итоги подобной безответственности подводит Плутарх: «… неприятности в царской семье, вызванные браками и любовными похождениями Филиппа, перешагнули за пределы женской половины его дома и стали влиять на положение дел в государстве; это порождало многочисленные жалобы и жестокие раздоры…» (9).

Подобная ситуация вряд ли могла понравиться Александру, ведь пропорционально царским свадьбам могло увеличиваться и число претендентов на трон. Недаром сохранился его упрёк, который он адресовал отцу, по поводу расплодившихся побочных детей Филиппа. Но базилевс только ухмыльнулся в ответ и ответил в своем стиле: «Это чтобы ты, видя стольких соискателей царства, был хорош и добр и был обязан властью не мне, а себе самому»[18]. Александр совет принял к сведению, и когда пришло время брать власть в руки, он действительно был хорош – но не по-доброму.

То, что государь-отец временами уходил в запой и устраивал многодневные пирушки, едва ли сильно огорчало царевича. Герои «Илиады», с которых Александр брал пример, тоже немало времени проводили за пиршественными столами. Другое дело, что Филипп мог бы вести себя на этих мероприятиях приличнее и сдержаннее, как великий царь великой державы. Скорее всего, воспитанника Аристотеля явно коробили те грубости и пошлости, что творились в залах царского дворца во время загулов базилевса. Но статус наследника обязывал его на этих мероприятиях присутствовать. Проблема лежала в иной плоскости.

Как уже отмечалось, Александра гораздо больше тревожила отцовская любвеобильность, ведь от этого напрямую зависело число конкурентов на царскую диадему. Олимпиада, взбешенная любовными похождениями супруга, постоянно настраивала сына против Филиппа, говоря о том, что царь при желании может передать трон любому из своих детей. Такой расклад был для Александра неприемлем – он был рождён царём, воспитан, как царь, и ни кем другим себя не видел. При этом никогда не надо забывать, что когда Филипп приглашал Аристотеля, он понимал, что учёный будет воспитывать его сына как будущего базилевса, со всеми вытекающими из этого последствиями. Аристотель со своей задачей справился блестяще, и Александр изначально воспринимал себя как будущего царя, который будет править после смерти отца. И никак иначе. Поэтому ко всем разговорам о том, кто же всё-таки будет наследником, он относился очень болезненно. Отсюда и стремление к излишней самостоятельности, а как следствие – первый конфликт с Филиппом.

Пиксодар, сатрап Карии и правитель Галикарнаса, одного из крупнейших городов на Эгейском побережье Малой Азии, в преддверии предстоящего похода Филиппа на Персию решил заключить военный союз с Македонией. Чтобы обозначить всю серьёзность намерений, он решил скрепить союз браком своей старшей дочери и сына базилевса Арридея, отправив в Пеллу доверенного человека обговорить все детали. В принципе шаг Пиксодора был логичен: он прекрасно понимал, что правитель такой могущественной державы, как Македония, никогда не согласится на брак старшего сына и наследника с его дочерью. Поэтому и принял, как ему казалось, вполне разумное решение – сосватать её за другого, пусть даже и слабоумного, но тоже сына македонского базилевса. В принципе эта свадьба устраивала всех, и Пиксодора, и Филиппа. Но как оказалось, она не устраивала человека, к которому не имела вообще никакого отношения, – Александра. Даже можно сказать, что не его лично, а его окружение, и само собой Олимпиаду.

В царском дворце зашушукались по углам о том, что Филипп сознательно предпочёл глупого Арридея Александру, поскольку старший сын стал не в меру строптив и своенравен. Мать и ближайшие друзья Александра открыто говорили царевичу, что этой женитьбой и крепкими связями с роднёй из Галикарнаса базилевс хочет обеспечить право Арридея на царскую власть. Разговоры, по сути своей, глупые и не имеющие под собой ни малейшего основания. Поскольку такой великий политик и реалист, как Филипп II, никогда бы не передал трон Македонии психически нездоровому человеку. Царь прекрасно понимал, чем подобное самодурство может закончиться для страны, и никогда бы такое решение не принял.

То, что Олимпиада повела такие речи, вполне понятно, будучи обиженной на мужа из-за его многочисленных любовных связей на стороне, она не упускала ни малейшего повода настроить сына против отца. Зато поведение друзей царевича, мягко говоря, удивляет, особенно таких здравомыслящих, как Гарпал и Птолемей. Хотя не исключено, что разговоры на столь щекотливую тему они вели с подачи Олимпиады. Вполне вероятно, что в другой ситуации Александр не поддался бы на провокацию, поскольку для него лично данная женитьба не являлась блестящей партией, а правитель Галикарнаса был не настолько влиятельной персоной, чтобы влиять на решение проблемы престолонаследия в Македонии.

Вся беда была в том, что тема наследования трона была для царевича очень больной, и поэтому, не разобравшись, что к чему, Александр сгоряча натворил таких дел, о которых впоследствии пожалел. Он не придумал ничего умнее, как послать в Галикарнас актёра Фессала, чтобы тот передал Пиксодору предложение царевича: отказать незаконнорожденному и слабоумному Арридею, а взять в зятья Александра. Правитель Галикарнаса от такой удачи пришел в совершенный восторг.

То, что инициатива старшего сына базилевса пришлась по душе Пиксодару, вполне понятно, ибо одно дело дурачок, без права на трон, и совсем другое – законный наследник. Но сатрапу, наверное, и в голову не могло прийти, что Александр занялся самодеятельностью и не согласовал этот вопрос со своим отцом. Зато Филиппу самоуправство сына не понравилось и вывело из состояния душевного равновесия. Базилевс бранил наследника на чём свет стоит, называя человеком низменным, поскольку тот пожелал стать родственником правителя Галикарнаса, который был в прямой зависимости от персидского царя. Властям Коринфа, где в это время находился актёр Фессал, посланец от Александра к Пиксодору, царь написал письмо, требуя, чтобы этого горе-дипломата заковали в цепи и отправили в Македонию.

Затем дошла очередь и до друзей Александра. Все непрошенные советчики – Птолемей, Гарпал, Неарх и Эригий, были изгнаны не только из окружения царевича, но и из Македонии вообще. Мера суровая, но вынужденная, поскольку при царском дворе безнаказанно язык распускать никому не позволено. Впрочем, Плутарх сообщает, что впоследствии Александр их вернул из изгнания и «осыпал величайшими почестями». Но это может свидетельствовать только о том, что будущий завоеватель в этом вопросе так до конца и не разобрался, осыпав тех, кто его подставил, «величайшими почестями». Александр пребывал в твёрдой уверенности, что это друзья пострадали из-за него, а не он из-за них, и в дальнейшем был к ним очень снисходителен. Судьба Гарпала тому яркий пример.

Филипп же поступил гуманно и вместо того, чтобы за подстрекательство сына к неповиновению царю-отцу смахнуть интриганам головы, просто выгнал их из страны. Но явно не по доброте душевной он пошел на такой шаг, а чтобы не обострять конфликт с Александром. Дело замяли, но тут разразился новый скандал, куда более серьёзный, чем предыдущий.

Многочисленные любовные увлечения базилевса создавали проблемы не только в царском дворце, но уже и в государственном масштабе. Филипп окончательно потерял чувство меры в своем распутстве, что вызывало гнев и ярость необузданной Олимпиады. Царица постоянно жаловалась сыну на недостойное поведение отца. Но дело было не только в Филиппе, значительную часть вины за разлад в царской семье несёт и сама Миртала – Олимпиада. Однажды македонский царь явился в покои к жене исполнить свой супружеский долг, но едва переступил порог, как был шокирован открывшимся перед ним зрелищем – рядом с женой на простыне лежала громадная змея. Филиппу не было никакого дела до поклонения Дионису и культа Кабиров, поскольку его это напрямую не касалось, но он испытал страшное отвращение к тому, что увидел. К царю пришло понимание того, какие отвратительные ритуалы творятся у него дома, да ещё на супружеском ложе. Это было для него очень неприятным открытием. Реакция же на происшедшее была вполне нормальной и предсказуемой, потому что дорогу на женскую половину дворца с этого дня базилевс забыл.

Возможно, ситуацию со временем и удалось бы утрясти, но тут Олимпиада снова сделала глупость. Она усиленно начала распространять слухи о божественном происхождении сына, и это теперь играло против неё и царевича. Утверждая, что Александр не сын Филиппа, а Зевса, она помимо своей воли заронила в душу базилевса подозрение в супружеской неверности. К тому же ходившая при македонском дворе байка о том, что Филипп лишился глаза, когда наблюдал, как его жена отдаётся богу, была обидна царю как мужчине. Дело кончилось тем, что Олимпиада стала вызывать у него всё большую неприязнь, которая со временем переросла в ненависть. Ситуация была накалена до предела, когда царь объявил о том, что в очередной раз хочет жениться. Мало того, что Филипп для невесты был староват и годился ей в отцы, по столице поползли слухи о том, что ребёнок от этого брака сможет занять македонский престол в обход Александра. Невеста царя Клеопатра была представительницей старой македонской знати, и если бы у Филиппа родился сын, то он был бы чистокровный македонец. Александр же всегда помнил, что является наполовину молоссом. Поэтому враждебность царевича к предстоящей свадьбе понять нетрудно, особенно если учесть, что мать продолжала настраивать его против отца. Выяснение отношений произошло во время свадебных торжеств, когда всё, что так долго копилось в душе у участников конфликта, вырвалось наружу.

Всё началось после того, как участники торжественного пиршества изрядно нагрузились вином и дали волю своим языкам. Дядя невесты, полководец Аттал, стал кричать на весь зал о том, чтобы македонцы молились о рождении у базилевса и его племянницы законного наследника. А затем добавил: «Вот теперь, царь, у тебя будут рождаться законные сыновья, а не ублюдки!» (Афиней, XIII,5). Александр моментально впал в ярость и со словами: «Так что же, негодяй, я по-твоему незаконнорожденный, что ли?» – запустил в Аттала чашей из под вина. Мы не знаем, попал царевич в провокатора или нет, но Филипп, который также находился под влиянием винных паров, моментально озверел и, схватив лежавший рядом меч, бросился на сына. Но пьяный царь запутался в собственных ногах и свалился на пол, а Александр, издеваясь над пытающимся подняться отцом, крикнул на весь зал: «Смотрите, люди! Этот человек, который собирается переправиться из Европы в Азию, растянулся, переправляясь от ложа к ложу». Сведения об этой злополучной свадьбе дошли до нас в изложении Плутарха, который в биографии Александра очень ярко и красочно передал весь накал бушевавших страстей.

Но одним скандалом на пиру дело не закончилось. Пока во дворце не отошли от пьяного угара, Александр, прикинув возможные варианты развития событий, забрал свою мать и убежал к ней на родину в Эпир. Оставив Олимпиаду под присмотром её брата Александра Эпирского, царевич ушёл в Иллирию, к царю Плеврату, который являлся врагом Филиппа. За власть Александр собирался драться до конца, даже со своим отцом. Зато базилевс Македонии оказался в дурацком положении, потому что его сын и наследник примкнул к врагам страны. Это ставило под угрозу весь тщательно подготовленный поход в Азию. Стоит царю уйти с войском на восток и что помешает Александру объявиться в Македонии, но уже не как наследнику, а как царю? Или если с Филиппом что-то случиться, то кто примет власть над страной? Детей у царя было много, имелся и племянник, но толку от них как от государственных деятелей было мало. Зато старший сын уже готовый правитель, спасибо Аристотелю. Взвесив все за и против, Филипп пошел со своей роднёй на мировую. По свидетельству Юстина, Александр не хотел примирения с родителем, всячески этому противился и согласился лишь под давлением эпирских родственников.

Но кто они были, эти родственники? И какой им был интерес мирить сына с отцом? Ответ прост, это мог быть только Александр Эпирский, дядя царевича по матери. Что же касается его личного интереса в этом деле, то назывался он Клеопатра, дочь Филиппа Македонского. Базилевс быстро сориентировался в ситуации и предложил шурину в жёны свою дочь, невзирая на то, что она приходилась царю Эпира племянницей. Взамен Александр Эпирский выпроваживал домой Александра Македонского. Теперь эпирский родственник не только был обязан Филиппу троном, но и стал его зятем. А это уже несколько другие отношения.

Плутарх приводит иную версию развития событий, рассказывая, что когда личный друг царя коринфянин Демарат приехал к нему в гости, то в беседе с ним Филипп поинтересовался: «А как ладят между собой эллины?» Демарат усмехнулся и ответил, что не Филиппу заботится о Греции, поскольку он не может навести порядок даже у себя в доме, куда принёс одни распри и беды. Царь крепко призадумался, и вскоре послал за Александром, которого через посредничество Демарата уговорил вернуться в Македонию.

Скорее всего, обе эти версии имели место быть, т. к. одна другой не противоречат. Но как бы там не было, семья Александра вновь собралась в Македонии. Филипп затеял грандиозные торжества по случаю свадебной церемонии своей дочери и царя Эпира, по окончании которых планировал выступить в поход против персов. Македонский корпус под командованием полководцев Пармениона и Аттала, дяди царицы Клеопатры, уже высадился в Малой Азии и вёл боевые действия против персидских войск. Время поджимало, но Филипп твёрдо решил сначала провести торжественное мероприятие, которое он планировал превратить в большое политическое шоу, и лишь потом идти на войну. Свадьба состоялась, но в поход царь Македонии так и не выступил – боги распорядились иначе.

Жертвоприношение

Как свидетельствует Павсаний, незадолго до смерти Филипп II получил следующее предсказание: «Бык увенчан; конец его близок, и есть совершитель» (VIII,7). Естественно, что царь истолковал данное пророчество так, как было выгодно ему, подразумевая под жертвенным быком державу Ахеменидов. Базилевс даже на миг не допускал, что этим быком является он сам. Македонское царство стараниями Филиппа находилось на вершине могущества, а он сам – на пике славы и успеха. Царь достиг всего, к чему стремился, и теперь приступал к осуществлению главного дела своей жизни: походу на восток. Как только закончится свадьба дочери, базилевс планировал уехать в войска.

Свадьба была грандиозной, гости съехались со всей Греции в невиданном количестве. Но Филипп не был бы Филиппом, если бы не вложил в это мероприятие политический подтекст. Базилевс собирался предстать перед эллинами совсем другим человеком, любезным и обходительным, который полностью соответствует высокой должности стратега-автократора в войне против Персии. А не тем пьяным сатиром, о чьих непотребных выходках во время застолий ходят байки по всей Элладе.

Свадьбу царь объединил с жертвоприношениями олимпийским богам, внеся в торжества религиозный оттенок. Также он решил устроить роскошные состязания в честь муз, чем привлёк ещё больше гостей. Получилось, что одновременно со свадьбой дочери Филипп устроил религиозный праздник и состязания. Выбор для гостей был богат. Не хочешь на свадьбу – приезжай и почти богов; если безбожник – гуляй на свадьбе, а если ни туда и ни сюда, то иди и насладись состязаниями.

Все античные авторы, рассказывающие об этих событиях, отмечали огромное количество народа, съехавшегося в Эги[19], древнюю столицу Македонии. Эти торжества должны были стать своеобразным триумфом Филиппа II. Македонский царь гулять любил и умел, а потому можно представить, что творилось на улицах города в день свадьбы дочери базилевса. На следующее утро были назначены игры, и ещё не отошедшие от обильных возлияний гости затемно потянулись в театр, где должны были проходить состязания. Торжественное шествие в честь открытия началось с восходом солнца, и вновь Филипп решил всех поразить своим размахом.

Диодор Сицилийский пишет о том, что вместе со статуями двенадцати олимпийских богов Филипп распорядился нести и тринадцатую – свою собственную. Получалось, что базилевс ненавязчиво причислил себя к сному олимпийцев и теперь демонстрировал это огромному количеству народа. Как к этому отнеслись зрители, мы не знаем, но обратим внимание на один принципиальный момент. Когда Александр объявит себя на востоке богом, то он не будет здесь новатором, поскольку перед глазами у него будет пример отца. Очевидно, что сын по достоинству оценил задумку родителя. Но что планировал делать дальше со своей божественностью Филипп, так и осталось неизвестным, ибо побыть богом ему было суждено совсем немного времени. Царь вскоре сам отправился к богам.

Дальнейшие события развивались стремительно. Базилевс Македонии решил показать собравшейся в театре публике, что среди своего народа ему бояться некого. По свидетельству Диодора Сицилийского, Филипп отправил вперед друзей, отослал охрану и отправился в театр один. Но далеко не ушел. К базилевсу подбежал телохранитель Павсаний, ударил кинжалом под ребра, вытащил из мертвого тела клинок и скрылся.

Несколько иначе рассказывает о смерти македонского царя Юстин: «Не было недостатка и в великолепных зрелищах; Филипп отправился посмотреть на них без телохранителей, между двумя Александрами, сыном и зятем. Воспользовавшись этим, молодой человек из македонской знати, по имени Павсаний, ни в ком не возбуждавший подозрений, стал в узком проходе и заколол Филиппа, когда тот шел мимо него» (IX,6).

Какой же вывод можно сделать на основании этих свидетельств? Прежде всего, обратим внимание на то, что у Диодора базилевс идет в театр один, а у Юстина в сопровождении двух Александров. Однако оба историка сходятся в том, что охраны при Филиппе в данный момент не было. Можно предположить, что когда базилевс с сыном и зятем подошли к театру, то царь попросил молодых людей пройти вперед, поскольку идти «между двумя Александрами» у него уже не было возможности. Недаром Юстин обращает внимание на то, что проход в театр был узким. А стоявший в проходе Павсаний подозрений абсолютно никаких не вызывал, и его появление там воспринималось как само собой разумеющееся. О том, что с Филиппом не было никакой охраны, свидетельствует и тот факт, что в погоню за убийцей бросились телохранители его сына. Павсания догнали и прикончили на месте, истыкав копьями. Хотя могли взять живым, у Диодора чётко написано, что беглец зацепился за виноградную лозу и упал, а когда поднялся, был настигнут преследователями. Судя по всему, убили его от посторонних глаз подальше, поскольку виноградные лозы ни в театре, ни на главных городских улицах не растут.

Так кто же был Павсаний – убийца одиночка или же за ним кто-то стоял? Ищи того, кому это выгодно, вот первое правило при раскрытии преступлений. Но в данной ситуации оно не поможет, поскольку смерть Филиппа была выгодна очень многим. Во-первых, Александру и Олимпиаде, во-вторых, персам, в-третьих, грекам, и наконец, князям из горной Македонии. Какую выгоду каждый из них получал в случае смерти царя и так ясно, хотя невозможно определить, кому была нужнее смерть Филиппа. Но может быть, Павсаний всё же действовал в одиночку? Попробуем сопоставить письменные источники.

Диодор рассказывает, что этот молодой человек был коренным македонцем и происходил из знатного рода в области Орестида. Это очень ценное свидетельство, которое наводит на мысль о связях Павсания с князьями горной Македонии. Как следствие, появляется версия об их причастности к убийству. Не случайно первые, на кого пало подозрение, были именно представители высшей македонской аристократии из некогда независимых княжеств Линкестиды и Орестиды.

Подробную информацию о том, кто такой Павсаний и почему он решился на этот шаг, приводит Юстин: «Павсаний этот еще в ранней юности подвергся насилию со стороны Аттала (того самого, дядюшки царицы Клеопатры), причем этот и без того позорный поступок тот сделал еще более гнусным: приведя Павсания на пир и напоив его допьяна неразбавленным вином, Аттал сделал его жертвой не только своей похоти, но предоставил его и остальным своим сотрапезникам, словно Павсаний был продажным распутником, так что Павсаний стал посмешищем в глазах своих сверстников. Тяжко оскорбленный, Павсаний несколько раз обращался с жалобами к Филиппу. Павсанию отводили глаза ложными обещаниями, да еще и подшучивали над ним, а врагу его – он видел – дали почетную должность военачальника; поэтому он обратил свой гнев против Филиппа и, не будучи в состоянии отомстить обидчику, отмстил несправедливому судье» (IX,6).

Здесь возникает закономерный вопрос: – зачем Павсанию убивать Филиппа, если гораздо проще убить Аттала? Ведь его главным врагом является полководец, а не базилевс! У молодого человека была масса возможностей расправиться со своим обидчиком, который постоянно находился в царском дворце. По крайней мере, до тех пор, пока его не отправили в Малую Азию. Но нет, Павсаний предпочитает надоедать Филиппу жалобами, а сам не делает ничего, чтобы поквитаться с Атталом. Затем неожиданно решает убить македонского царя, хотя до этого вполне мог прикончить главного недруга. Логики в действиях убийцы нет никакой, поскольку убить военачальника гораздо проще, чем базилевса.

Вновь обратимся к сведениям, которые сообщает Диодор. Как и Юстин, он также пишет о том, что Павсаний очень долго пытался добиться от Филиппа справедливости. Когда же попытка успехом не увенчалась, молодой человек стал вынашивать преступные замыслы в отношении Аттала и Филиппа. Но почему-то убил именно базилевса. Впрочем, в связи с убийством царя Диодор называет ещё одно имя – некоего софиста Гермократа, чьим учеником был Павсаний. Историк пишет, что именно софист подбивал царского телохранителя на убийство базилевса, а когда Павсаний спросил, что надо сделать, чтобы стать знаменитым, Гермократ цинично посоветовал ему убить того, кто совершил великие дела. И многозначительно добавил, что убийцу будут помнить так же долго, как и его жертву.

Но в разговоре ученика с учителем нет ни слова о мести, и невольно создается впечатление, что Павсанию не дают покоя лавры Герострата. Но почему его подстрекал Гермократ на цареубийство и на кого сей софист работал, узнать было бы интересно. Не исключено, что сначала Павсанию и в голову не приходило убивать царя, поскольку парень должен был понимать, что Аттал Филиппу родственник, а потому вряд ли будет наказан базилевсом. И поэтому гораздо логичнее убить самого военачальника. Но в этом случае получается, что Павсанию кто-то подсказал, что делать, и направил царского телохранителя на путь истинный. И этим кто-то мог быть кто угодно, хотя бы тот же Гермократ.

Теперь попробуем разобраться, имел Александр отношение к убийству отца или нет. «Думали также, что Павсаний был подослан Олимпиадой, матерью Александра, да и сам Александр не был, по-видимому, не осведомлен о том, что замышляется убийство его отца» (Юстин, IX,7). Правда, Плутарх пишет о том, что подозрение всё-таки пало на Александра. Когда царевичу однажды повстречался Павсаний и стал жаловаться на Аттала и Филиппа, то Александр ответил ему стихами из трагедии Эврипиада «Медея»: «Всем отмстить – отцу, невесте, жениху». Однако вряд ли царевич был виновен в смерти отца. Обратим внимание, что на момент убийства Александр единственный законный наследник Филиппа, которого уважают в армии и знают в народе. Недаром базилевс с ним помирился и убедил вернуться в Македонию. Вполне возможно, отцу удалось убедить сына в том, что ничего плохого он ему не желает и оставляет своим преемником. Сейчас трудно сказать что-то определённое, но, на мой взгляд, в данной ситуации Александр чувствовал себя при македонском дворе достаточно уверенно. Отношения с Филиппом стали налаживаться, и вряд ли царевич пошёл бы в настоящий момент на убийство отца. Совсем другое дело – Олимпиада.

Гордая и властная царица, жрица древнего культа Кабиров, она чувствовала себя униженной: «Олимпиада не менее страдала от того, что ее отвергли и предпочли ей Клеопатру, чем Павсаний – от своего позора» (Юстин, IX,7). Мать Александра прекрасно понимала, что та роль, которую она раньше играла при царском дворе, теперь будет принадлежать другой женщине. Ситуация может измениться только в том случае, если базилевсом станет сын, а главный виновник её позора отправится к Аиду. Ещё во время своего пребывания в Эпире оскорблённая царица искала возможность отомстить неверному мужу: «Олимпиада со своей стороны побуждала своего брата Александра, царя Эпира, к войне с Филиппом и достигла бы цели, если бы Филипп не сделал Александра своим зятем, выдав за него дочь» (Юстин, IX,7).

Трудно сказать, начал бы Эпирец войну с Филиппом или нет, ведь своим троном он в конечном итоге был обязан именно базилевсу. Да и на полях сражений армии Эпира было бы сложно противостоять ветеранам Филиппа. Александр Эпирский был реалистом, и ввергать свой народ в войну из-за оскорбленных чувств сестры не стал, времена Троянской войны канули в Лету. Поэтому, можно предположить, что, не найдя понимания у брата, Олимпиада решила обратиться к Павсанию.

Её поведение после смерти мужа также наводит на определённые размышления: «Когда же она, услыхав об убийстве царя, поспешила на похороны под предлогом исполнения последнего долга, то она в ту же ночь возложила на голову висевшего на кресте Павсания золотой венец. Никто, кроме нее, не мог отважиться на это, раз после Филиппа остался сын. Спустя немного дней она сожгла снятый с креста труп убийцы над останками своего мужа и приказала насыпать холм на том же месте; она позаботилась и о том, чтобы ежегодно приносились умершему жертвы согласно с верованиями народа» (Юстин, IX,7). К тому же царица вполне могла договориться с друзьями Александра о том, чтобы Павсаний не попал живым в руки правосудия. Мы помним, что преследовали убийцу люди наследника, а не базилевса. Диодор называет их имена, это Пердикка, Леоннат и Аттал.

Обратим внимание на первых двух. Когда после смерти завоевателя его полководцы начнут растаскивать на куски огромную империю, именно Леонната выберет себе в мужья овдовевшая к этому времени сестра Александра Клеопатра. А после гибели жениха следующим претендентом на её руку станет Пердикка. При желании можно свести в группу заговорщиков названных выше друзей Александра и Олимпиаду. И если это действительно так, то царица знала, что на них можно положиться, и в трудный момент могла подсказать дочери, кого ей выбирать в мужья.

Если же посмотреть на ситуацию с другой стороны и предположить, что к убийству мужа Олимпиада отношения не имеет, то и тогда её поведение будет вполне объяснимо. Ведь одним ударом кинжала Павсаний вернул царице прежнее положение, сделав базилевсом её сына. Как она должна относиться к человеку, который покарал того, кто её страшно оскорбил и унизил? Мать Александра демонстративно показывала своё торжество: «Наконец, она посвятила Аполлону меч, которым был заколот царь, от имени Мирталы; это имя Олимпиада носила в младенчестве. Все это она делала настолько открыто, как будто она боялась, что преступление, совершенное ею, будет приписано не ей» (Юстин, IX,7). Бояться ей было совершенно некого, ведь царем Македонии стал Александр.

Существует ещё одна версия гибели базилевса, где главными виновниками убийства называются персы. По свидетельству Арриана, Александр в письме к Дарию напрямую обвинил персов в смерти Филиппа: «Отец мой умер от руки заговорщиков, которых сплотили вы, о чем хвастаетесь всем в своих письмах» (II,14). Такое предположение тоже заслуживает самого пристального внимания, поскольку персидское золото могло подкупить как македонских аристократов, так и греческих демократов.

Подводя итог всему изложенному, можно сделать вывод о том, что мы никогда не узнаем, кто же направил руку Павсания и был главным вдохновителем убийства Филиппа II. А строить различные «теории», выдавая их за истину в последней инстанции, мне не хочется. Этого добра и в других книгах хватает, кому интересно, могут почитать.

После смерти Филиппа при македонском дворе произошла самая настоящая резня. Первым делом Олимпиада расправилась со своей ненавистной соперницей: «Олимпиада принудила Клеопатру, из-за которой Филипп развелся с ней, повеситься, сперва умертвив в объятиях матери ее дочь» (Юстин, IX,7). Павсаний излагает несколько иную версию убийства: «Когда Филипп умер, то Олимпиада убила маленького сына Филиппа, рожденного им от племянницы Аттала Клеопатры, заставив тащить его вместе с матерью в медном котле, под которым был разложен огонь» (VIII,7). Юстин и Павсаний расходятся во мнениях не только в том, каким образом Олимпиада умертвила Клеопатру, но и в определении пола ребенка. Впрочем, здесь некоторую ясность вносит Афиней: «Клеопатра родила Филиппу дочь Европу» (XIII,5).

В том, что расправа могла быть настолько изуверской, нет ничего невероятного, это как раз в духе Мирталы. Царица лично присутствовала при убийстве, утоляя жажду мести, и впоследствии из-за этого произошла её ссора с Александром, который был возмущён таким неоправданным зверством. Он не видел никакого смысла в убийстве своей маленькой сводной сестры, которая не представляла никакой угрозы. Другое дело, если бы у Филиппа и Клеопатры родился сын.

Но со своими врагами Александр расправился не менее жестоко. Самыми первыми по подозрению в убийстве были схвачены два князя области Линкестиды, Геромен и Аррабей. Они были казнены перед могильным курганом Филиппа как главные подозреваемые. Однако их брат Александр повёл себя совершенно неожиданно, когда явился в полном вооружении к сыну Филиппа, и признал его базилевсом одним из первых. Александр это запомнил и в дальнейшем при каждом удобном случае продвигал Линкестийца наверх по служебной лестнице. Брат казненных заговорщиков быстро дослужился до командира фессалийской конницы, а этот пост в македонской армии был одним из важнейших. Хотя нельзя исключить, что до такого мудрого решения потомок гордых и независимых князей Линкестиды дошёл не своим умом. Скорее всего, на путь истинный наставил его любимый тесть, ближайший соратник убитого Филиппа, полководец Антипатр. Но как бы там ни было, до поры до времени Александру Линкестийцу жаловаться на жизнь не приходилось.

Следующей жертвой молодого царя стал сводный брат по отцу Каран. Брата Арридея, рождённого от танцовщицы и страдавшего слабоумием, Александр пощадил, поскольку не видел в нём опасного конкурента. Зато его двоюродный брат Аминта, сын царя Пердикки III, тоже не избежал печальной участи. Конкурентов по приказу нового базилевса резали одного за другим, но таковы были кровавые традиции царского дома Македонии. По воле Александра собирается народное собрание, и базилевс обращается к народу. Весь смысл его речи свелся к тому, что царь новый, но политический курс останется прежним. Александру необходимо успокоить македонцев и избежать возможных волнений, борьба за власть в самом разгаре и любая ошибка может стоить ему жизни. Главное расположить к себе жителей Македонии, которые должны были забыть о том, что на трон есть и другие претенденты. Это Александру блестяще удаётся, поскольку он освобождает македонцев от всех государственных повинностей, кроме военной службы, которая в их глазах являлась почётной и достойной уважения. Юстин отметит, что такой жест доброй воли со стороны базилевса вызвал широкий общественный резонанс в стране: «Этим поступком он заслужил такое расположение со стороны всех окружающих, что стали говорить: на престоле сменился человек, но доблесть царская осталась неизменной» (Юстин, XI,1).

В сложившейся ситуации главной проблемой для молодого царя оказался Аттал, дядя погибшей царицы Клеопатры. И опасен он был не сам по себе, а тем, что под его командованием были войска, среди которых Аттал был достаточно популярен. Было неизвестно, какую позицию займёт старый соратник Филиппа Парменион, знаменитый полководец демонстрировать свою лояльность не спешил. Вместе с Атталом он находился в Малой Азии, куда Филипп успел перебросить часть войск. Понимая, что при желании азиатский корпус может очень сильно осложнить ему жизнь, Александр принимает меры для устранения возможной опасности. Один из его друзей, Гекатей, отправился с отрядом отборных воинов в расположение корпуса, имея приказ доставить Аттала в Македонию живым или мёртвым. Живым не получилось, но молодого царя и подобный расклад вполне устроил. Пармениону удалось успокоить взбудораженные войска и доказать свою преданность новому режиму. Вряд ли бы операция по ликвидации Аттала прошла успешно без его прямого содействия. Парменион при Александре будет вторым лицом в македонской армии, и царь будет доверять ему самые ответственные поручения. Молодому базилевсу удалось удержать власть, хотя вряд ли это было возможно без поддержки армии и помощи Антипатра с Парменионом. Соратники Филиппа поставили на молодого царевича и выиграли, получив от него заслуженные почёт и уважение.

Соседи Македонии замерли в ожидании дальнейших действий нового царя. А кое-кто всерьёз задумался, не пришла ли пора воспользоваться македонской смутой и сбросить тяжёлую руку её правителей.

К западу от города Фессалоники расположена деревня Вергина, в окрестностях которой находятся Эги, древняя столица Македонии. Вергина знаменита тем, что именно здесь были обнаружены гробницы македонских царей, в том числе и Филиппа II. Их раскопали в 1974 году, и оказалось, что они не только хорошо сохранились, но и были не разграблены. Кроме Филиппа там захоронена Олимпиада, его внук, сын Александра Великого, а также жена завоевателя Роксана. В настоящее время под погребальным курганом находится великолепный музей, где выставлены вещи, найденные в гробницах. Примерно в 2 км от Вергины, в местечке под названием Палатица, находятся остатки дворца македонских базилевсов. И совсем рядом расположен театр, тот самый, куда вошёл македонский царь Филипп II и принял смерть от кинжала своего телохранителя.

Македонский блицкриг

Устроив внутренние дела Македонии, Александр решил заняться делами внешнеполитическими, которые на тот момент представляли запутанный клубок. Положение дел в Греции очень хорошо охарактеризовал Плутарх: «Филипп только перевернул и смешал там все, оставив страну в великом разброде и волнении, вызванном непривычным порядком вещей» (11). Исходя из сложившейся ситуации, молодой базилевс проявил мирные инициативы и попытался решить все спорные вопросы с соседями по-хорошему.

Первыми, с кем он договорился, были фессалийцы и амбракиоты. С Фессалией македонцев связывали особые отношения, многие представители местной аристократии служили в царской армии. С собственно Элладой было сложнее. Тщательно всё обдумав, Александр выступил с войском на Пелопоннес. Демонстрация силы должна была остудить те горячие головы, которые обрадовались смерти Филиппа и решили, что могут взять реванш за поражение у Херонеи. По свидетельству Арриана, небольшие волнения произошли в Афинах, и царь решил задавить недовольство в самом зародыше. Когда его войска вошли в Беотию, Александр демонстративно расположился лагерем около Фив. Базилевс быстро привёл в чувство поборников греческой независимости, даже неистовый Демосфен был вынужден замолчать.

Молниеносные и решительные действия Александра перепугали всех, кто раньше относился к нему пренебрежительно. Афиняне стали запасаться продовольствием и чинить городские стены, а в македонский лагерь отправили посольство с извинениями, что промедлили с признанием гегемонии царя над Элладой. Причем в состав посольства включили Демосфена. То ли для того, чтобы позлить Александра, то ли чтобы дать возможность царю избавиться от неугомонного оратора. Скорее всего, последнее, потому что поборник демократических ценностей почуял неладное и сбежал по дороге.

Александр принял послов дружелюбно, сказал, что зла на афинян не таит, и когда были подтверждены прежние договорённости с Филиппом, отпустил с миром. Затем базилевс велел армии сниматься с лагеря и быстро прибыл в Коринф, где собрал общегреческое собрание. Там он обратился к эллинам с просьбой вручить ему верховное командование в войне с Персией. Своё пожелание Александр обосновал тем, что до этого командующим был его отец, а он является наследником и преемником Филиппа. Естественно, что в этой просьбе ему отказано не было. Лишь спартанцы, живущие в мире иллюзий и воспоминаний о былом величии, упёрлись и ответили Александру, что им от отцов завещано быть предводителями, а не идти следом за другими. Но царь это высокомерное заявление пропустил мимо ушей, он и без спартанцев мог обойтись. Быстро разобравшись с греческими делами, базилевс вернулся в Македонию.

Подготовка к войне с державой Ахеменидов шла полным ходом, но Александра всё больше и больше стала тревожить обстановка, складывающаяся на северных и западных границах страны. Узнав о смерти Филиппа, одни варварские племена пришли в сильное волнение, а другие открыто восстали. Ситуация требовала личного вмешательства Александра. К тому же базилевс понимал, что если отправится в Азию, то в тылу у него должно быть спокойно. Поэтому войны с фракийцами и иллирийцами в сложившейся ситуации были неизбежны и рассматривались в контексте похода на восток. Надо было спешить, и как только наступила весна, македонская армия во главе с царём выступила в поход.

Пройдя Амфиполь и перейдя стекающую с Родопских гор реку Несс, Александр остановил своё войско у горы Гем (современное название Курбетска-Планина). Причина для остановки была вынужденной, потому что перевал, по которому шла дорога через горы, был занят враждебными фракийскими племенами. Фракийцы к встрече с врагом подготовились основательно. Они втащили на гору огромное количество телег, которые надеялись столкнуть на приблизившуюся македонскую армию и разрушить её боевые порядки. Согласно их плану, должна была последовать стремительная атака вниз по склону горы и разгром противника. Александр замысел врага разгадал и тут же приступил к осуществлению своего плана, который был прост и изящен. Войскам был дан приказ начинать наступление вверх по склону, а когда варвары столкнут свои телеги, где позволяет местность расступиться, а где нет, лечь на землю и закрыться щитами. Телеги по ним просто перекатятся и вреда не причинят.

Всё случилось именно так, как и предвидел базилевс. Там, где позволяли условия, фаланга расступилась, и фракийские повозки промчались мимо, в других местах солдаты легли на землю, закрылись щитами и пропустили телеги над собой. Самое удивительное, что обошлось без жертв. Затем вперед выдвинулись лучники и пращники, и пока фаланга смыкала строй, поражали фракийцев стрелами и камнями. После чего последовала атака тяжёлой македонской пехоты, и фракийцы ударились в бегство, потеряв 1500 человек убитыми. Легковооружённые и быстрые на ногу, они хорошо знали местность и сумели уйти от погони. Зато победителям достались их семьи и всё добро, которое фракийцы притащили с собой.

Отправив доверенных людей распродавать добычу в прибрежные города, Александр перевалил через Гем и подошёл к речке Лигин, где находились земли племени трибаллов. Там он узнал, что царь этого племени по имени Сирм собрал большое войско, а всех женщин и детей отправил на остров посреди реки Истр (Дунай). Вскоре туда перебрался и сам царь трибаллов, а основная масса его воинов вышла к реке Лигин, откуда только что ушла македонская армия. Узнав о выдвижении противника, Александр армию развернул и атаковал трибаллов, когда они были заняты постройкой лагеря. Оказавшись застигнутыми врасплох, варвары бросились к лесу, который находился у реки, и там встали в боевые порядки, не желая вступать в ближний бой на открытой местности. Но вперёд выбежали македонские лучники, пращники, метатели дротиков и забросали врагов метательными снарядами. Один за другим воины трибаллов стали валиться на землю, стрелы, дротики и камни легко находили своих жертв среди не защищённых крепкими доспехами людей. Не желая нести потери, трибаллы пошли в атаку на лёгкую пехоту базилевса, покинули спасительный лес и оказались на открытом пространстве. Удар царской кавалерии по флангам и атака фаланги в лоб опрокинули варваров, они снова ударились в бегство, во время которого потеряли около 3000 человек. Убитых было бы больше, но наступила ночь, да и густой лес, в котором скрылись беглецы, остановил погоню. Арриан, ссылаясь на Птолемея, обозначает македонские потери в 11 всадников и 40 пехотинцев.

Дав войскам три дня отдыха, Александр вновь повёл своих людей к Истру. Там его ожидало пять кораблей, пришедших из Византия, и царь, погрузив на них лёгкую и тяжёлую пехоту, попытался захватить остров. Но кораблей было мало и соответственно достаточное количество войск на них перевести было невозможно. Зато трибаллов и присоединившихся к ним фракийцев было достаточно, чтобы отразить это нападение. Мало того, на противоположном берегу собиралось войско гетов. Как подозревал Александр, их вожди прибыли на берега Истра со своими отрядами не для того, чтобы вести задушевные беседы с македонским базилевсом. Они явились, чтобы оказать помощь запертым на острове союзникам. Гетов следовало опередить, и Александр решил нанести удар первым.

По его приказу были собраны все лодки и челноки в окрестностях, но всё равно, их было недостаточно. Тогда царь велел набить сеном меха, из которых делают палатки, и с помощью этих нехитрых средств ночью переправил через Истр 1500 всадников и 4000 пехотинцев. Высаживались там, где хлебные колосья стояли в полный рост и за ними не было видно человека. Геты ничего не заметили, и переправа прошла удачно. Утром царь начал наступление на варваров, и тяжёлая македонская пехота двинулась через хлебные поля. Фалангиты сариссами раздвигали колосья, пригибая их к земле. За пешим строем шла кавалерия, и когда войска вышли на открытое пространство, всадники сразу же сосредоточились на флангах. И как только армия Македонии развернулась в боевой порядок, то сразу же пошла в атаку на вражеское войско.

Пока македонские солдаты вытаптывали урожай, геты, ничего не подозревая, мирно спали в своих палатках, им и в голову не могло прийти, что противник незаметно организует переправу через большую и широкую реку. Битвы как таковой практически не было. Хоть геты и обладали численным преимуществом – 4000 всадников и 10 000 пехоты, шансов на победу они не имели. Стремительное форсирование македонцами Истра застало гетов врасплох, и после первого же столкновения они обратились в бегство. Варваров гнали до их города, находившегося неподалёку, но поскольку его укрепления были слабыми, а гетов охватила паника, то и защищать его никто не стал. Разбитые наголову варвары старались только спасти свои семьи и вывести их из города, который внезапно превратился для них в ловушку. Кому повезло, те продолжили бегство.

Что же касается города, то он со всеми богатствами достался победителю, потому что геты не успели ничего вынести. Добычу македонцы переправили на другой берег, а сам город сожгли варварам в наказание, а остальным в назидание. Похоже, что жестокий урок пошёл впрок. К Александру прибыли послы от кельтов и племён, которые жили по течению Истра, а также от царя трибаллов Сирма. Поняв, что сопротивление бесполезно, он капитулировал перед базилевсом. И хотя времени прошло очень много, но Александр в итоге всё же отмстил трибаллам за поражение отца.

Таким образом, дела на северной границе были улажены и руки Александра в какой-то степени оказались развязанными. В данной ситуации от молодого царя требовалась быстрота, и он её продемонстрировал.

Когда Александр находился в землях агриан и пеонов, к нему пришло известие о том, что против Македонии выступили иллирийцы. Во главе их встал Клит (тёзка знаменитого македонского полководца), сын царя Бардилея (того самого, что погиб в битве с Филиппом). К Клиту присоединился со своими людьми вождь тавлантиев Главкия, а также народ авториатов. Тавлантии – это древнее иллирийское племя, которое проживало около города Эпидамна, на побережье Адриатического моря, а потому нет ничего удивительного в том, что они пришли на помощь Клиту.

Иллирийская граница полыхнула огнём, но Александр был уверен, что справится и с этой напастью. Царь агриан Лангар прибыл к нему в лагерь и пообещал, что окажет помощь македонскому царю, напав на владения автариатов. Об их боевых качествах Лангар был весьма невысокого мнения. Царь сказал – царь сделал, и агриане под командованием Лангара вторглись во вражеские земли, подвергнув их разгрому и опустошению.

Пробил час Клита, сына Бардилея. Македонская армия перешла реку Эригон и подошла к городу Пелий, в котором, укрывшись за мощными укреплениями, засел царь Клит, ожидая помощи от тавлантиев. Но он не просто сидел и ждал, а часть войск расположил на покрытых лесом горах, которые окружали город. В случае македонской атаки эти воины обрушились бы на колонны штурмующих войск с тыла. Пользуясь тем, что горы заросли густым лесом, иллирийцы могли атаковать в любом месте, выдвинувшись туда не заметно для противника. И если бы своевременно подошёл Главкия со своими войсками, то положение македонцев очень сильно осложнялось. Они фактически оказывались в ловушке. Но по какой-то причине царь тавлантиев вовремя не пришёл, и иллирийцы, видя, что Александр подводит армию к городу, ринулись в бой без подкреплений. В рукопашной схватке шансов против македонской тяжёлой пехоты у них не было, и насколько лихой была атака, настолько поспешным было и отступление. Город был осаждён, и Александр приступил к его тесной блокаде, окружая кольцом укреплений.

На следующий день явился тот, кого так долго ждал царь Клит, – Главкия с войсками, и теперь уже македонская армия оказалось заблокированной противником у городских стен. Понятно, что ни о каком приступе и речи быть не могло. Судя по всему, дала о себе знать и проблема с продовольствием, потому что в такой сложной ситуации Александр был вынужден отправить отряд полководца Филота на поиски провианта. Разделение армии в таких условиях было очень опасно, но у базилевса просто не было выбора, в противном случае его войскам угрожал голод. Царю тавлантиев сразу же доложили о том, что крупный македонский отряд ушёл из лагеря, и Главкия, быстро сообразив, что к чему, выступил следом. Он решил бить врага по частям. Но македонская разведка недаром ела свой хлеб, и Александр с гипаспистами, лучниками и агрианами ринулся на помощь Филоту. Основную часть армии царь оставил держать город в блокаде, но тавлантии, узнав о приближении базилевса, ушли.

Однако это не решало проблему в целом, и молодой царь понимал – надо уходить, иначе его армия так и сгинет в иллирийских горах. Но это понимали и его враги, у которых появился шанс уничтожить македонскую армию и которым они решили воспользоваться. Клит и Главкия исходили из того, что в отличие от Александра иллирийцы местность знают прекрасно, им ведомы тропы и дороги в окрестных горах, все ущелья и перевалы. Заняв горные склоны отрядами всадников тяжёлой и лёгкой пехоты, союзники решили уничтожить македонскую армию на марше. Место для атаки было выбрано идеально, поскольку узкий и лесистый проход с одной стороны ограничивался рекой, а с другой – возвышалась высокая гора. Как отметил Арриан, даже четыре воина, встав в ряд и сдвинув щиты, не сумели бы там пройти.

На руку иллирийцам здесь было всё: и критическое положение, в котором оказался македонский царь, и их численное преимущество над врагом, и, конечно, условия местности. Нет сомнения, что план Клита и Главкия непременно бы удался, если б вражеской армией командовал кто-то другой, а не Александр. С другой стороны, ответ на вопрос, почему македонцы оказались в такой сложнейшей ситуации и кто их загнал в горы, лежит на поверхности. Но базилевс Македонии, сам создав себе трудности, готовился их с честью преодолеть и при этом стяжать себе великую славу.

Флавий Арриан, писавший о походах македонского царя, был профессиональным военным, и это явилось большой удачей для исследователей, изучавших победы великого полководца. Арриан по военному чёток, лаконичен, и что самое главное, в его труде отсутствуют разные глупости, которыми частенько грешат античные писатели, с военным делом не знакомые. Римский военачальник очень доступно и грамотно описал блестящий маневр армии Македонии в противостоянии с иллирийцами. «Александр выстроил свой отряд фалангой в 120 человек глубиной. На каждом крыле он поставил по 200 всадников и приказал молча и стремительно выполнять приказы. Сначала он велел гоплитам поднять копья прямо вверх; затем по знаку взять их наперевес, а после тесно сомкнуть их и склонить направо и затем налево. Стремительно двинув фалангу вперед, он велел солдатам делать то направо кругом, то налево. Произведя таким образом в течение короткого времени разные маневры и построения, он повернул фалангу влево, выстроил ее клином и повел на врага. Те сначала с изумлением смотрели на быстроту и порядок совершаемого; сражения с Александром они не приняли и оставили первые возвышенности. Он приказал македонцам издать военный клич и ударить в щиты копьями. Тавлантиев этот крик испугал еще больше, и они быстро отвели свое войско к городу» (I.6).

Сколько же нужно было тренировать и муштровать войска, чтобы они достигли такой слаженности и взаимопонимания на поле боя. Вне всякого сомнения, главная заслуга здесь принадлежит Филиппу II. Но молодой македонский царь не просто сумел сохранить то, что ему досталось от отца, он усовершенствовал македонскую военную машину до идеального состояния, и вскоре она показала свою мощь на просторах Ойкумены. Комбинируя действия тяжёлой пехоты с действиями мобильных войск, умудрившись применить в горах кавалерию, когда половина всадников, достигнув вражеских рядов, спрыгнула с коней и сражалась в пешем строю, Александр вырвался из ловушки и прорвался к реке. Видя, что иллирийцы пытаются помешать переправе, он приказал выкатить на берег баллисты и обстреливать врага. Под градом метательных снарядов противник отступил в лес, а армия царя без потерь перешла реку. Продемонстрировав блестящие тактические способности, базилевс решил, казалось, неразрешимую задачу – вывел армию из-под удара с минимальными потерями.

Через три дня разведка донесла Александру о том, что объединённое войско Клита и Главкия расположилось на отдых в лагере, где при попустительстве командиров царит полная беспечность. Что отсутствуют ров и палисад, дозоры не расставлены, да и сам вражеский стан расположен в непригодном для обороны месте.

Базилевс сразу понял, что удача повернулась к нему лицом и есть шанс одним ударом закончить войну. Как только наступила ночь, лёгкая македонская пехота выдвинулась на исходные позиции для атаки, а следом подошли подразделения фаланги. Ударили неожиданно, когда враг спал. Агриане резали неприятельских солдат прямо во сне, сариссофоры, отложив пики, рубили иллирийцев прямыми мечами и кописами. Огромная толпа, в которую сразу же превратилось войско союзников, бросилась бежать. Но шансов на спасение было немного. Вырвались из ловушки лишь те, кто, побросав оружие и снаряжение, покинул лагерь в самом начале бойни, остальные либо погибли, либо попали в плен. Царь Клит убежал в свой город, где думал отсидеться, но видя, что всё пропало и войско разбежалось, велел поджечь городские строения и поспешил в земли Главкия, где и укрылся. Победоносные македонцы гнали врага до самых гор во владениях тавлантиев, куда скрылись жалкие остатки некогда грозной армии. Победа была полной и окончательной, а базилевс, проявив себя в боях с наилучшей стороны, заслужил уважение и любовь солдат. Теперь надо было решить, идти ли в поход на тавлантиев и добить их окончательно, или же вернуться в Македонию. Но тут сама судьба сделала выбор за Александра, гонец принес царю весть о том, что восстала Греция.

Последний бой фиванцев

На этот раз зачинщиками смуты в Элладе выступили Фивы, хотя и здесь не обошлось без злокозненности Демосфена. Возмутитель спокойствия в очередной раз совершал вояж по городам Греции, снова произносил зажигательные речи против Македонии. В итоге опять достиг невозможного, сколотив коалицию греческих государств, конечной целью которой было освобождение от владычества северного соседа. Мало того, поборник эллинской свободы занялся поставками оружия в Фивы, чем окончательно смутил умы фиванцев. С другой стороны, начало волнений в городе было связано с возвращением в Фивы группы людей, которых в своё время оттуда изгнали как врагов Македонии. Именно они и начали волновать народ, распространяя слухи о смерти базилевса в войне с варварами.

Люди всегда стремятся выдать желаемое за действительное, и поэтому все в Греции поверили в то, во что хотелось верить. Между тем слухи о гибели Александра всё ширились, расходились как круги по воде, рождая смятение в умах. Наконец в смерть царя поверили все. Никаких известий от базилевса не приходило, а неугомонный Демосфен откуда-то притащил человека, который утверждал, что лично видел смерть Александра. Афинский оратор был великий хитрец и прекрасный знаток человеческих душ, он понимал, что эллины охотно поверят такой информации. Оратор сделал беспроигрышный ход: «Этот слух, как узнал Александр, изменил настроение почти во всех государствах, и македонские гарнизоны оказались в осаде» (Юстин, XI,2). Разом подняли головы все противники македонской гегемонии, а в Фивах вообще развязали против царских войск боевые действия.

Горожане выманили командующих македонским гарнизоном Аминту и Тимолая на переговоры и прикончили во время встречи, а затем атаковали оставшихся без начальников воинов. Потеряв много товарищей убитыми, македонцы отступили в крепость. Решив, что ситуация им благоприятствует, фиванцы взяли в осаду акрополь, который назывался Кадмея. Они обнесли его рвом и частоколом, поведя осаду по всем правилам. Восставшие развили бурную деятельность, их послы поспешили в Аркадию, Аргос и Элею с просьбой о немедленной военной помощи. Представители вышеуказанных областей Пелопоннеса сумели быстро между собой договориться, и вскоре их объединённое войско маршировало к Истму[20]. Фиванское посольство объявилось и в Афинах, настаивая на заключении союза, но сведений о том, что он был заключён, у нас нет. Зато Демосфен, как заправский оружейный барон, в очередной раз щедро снабдил соседей оружием, которое тут же отправили в Фивы, и распределили среди граждан.

То, что великий оратор неравнодушен к деньгам, было общеизвестно, и можно не сомневаться, что он существенно поднял своё материальное благополучие на оружейных поставках. Свобода Эллады это хорошо, но ещё лучше, когда борьба за свободу приносит определённый доход. Правда, был во всём этом один скользкий момент, поскольку деньги, на которые пламенный патриот оружие закупал, были персидские. В источниках указано конкретно, что оратор получил от персов значительную сумму денег для того, чтобы подготовить выступление против Македонии. Диодор приводит слова противника Демосфена, Эсхина, который открытым текстом заявил о связях знаменитого оратора с персами: «Теперь ты купаешься в царском золоте! Золота этого не хватит: плохо нажитое никогда не уцелеет» (XVII,4). Несмотря на то что немало персидских денег прилипло к рукам Демосфена, оратора можно упрекнуть в алчности, но не в том, что его жадность шла вразрез с государственными интересами. Ведь по большому счёту в данный момент греческие интересы пересеклись с персидскими интересами, потому что сильная Македония была не нужна ни тем, ни другим. Найдя точки соприкосновения, персы и афиняне попытались действовать вместе.

Но дальше всё пошло не так, как рассчитывали фиванцы, когда затевали выступление против Македонии. По настоянию Демосфена афиняне решили поддержать Фивы, однако свою армию им на помощь не отправили. Выжидали, что будет дальше. С одной стороны, позицию афинян понять можно, они уже сражались при Херонее с македонской фалангой и знали, что это такое. С другой стороны, получается, что сограждане не до конца верили пламенному оратору Демосфену, раз не решились воспользоваться таким выгодным моментом и сбросить македонское ярмо. Последние события приучили граждан Афин к осторожности, отсюда и выжидательная позиция. Демосфен – он тоже не бог, может и ошибиться.

Тщетно Демосфен пытался заставить земляков прийти на помощь фиванцам, афиняне не хотели рисковать, и ни золото, ни пламенное слово не могли заставить их изменить решение. И как оказалось, правы были те из афинян, кто не желал конфликта с Македонией, а великий оратор глубоко заблуждался. Потому что когда Александр явился во главе победоносной армии в Беотию, кроме Фив, оставшихся в одиночестве, ему никто не противостоял: «Смелость афинян пропала, и Демосфен разом сник»[21]. Сникнешь, когда все надежды рухнули. В том, что в одиночку Фивы не устоят против македонской мощи, оратор не сомневался.

Появление Александра в Греции поразило всех как удар грома. Фиванцы к этому времени уже свято уверовали в те слухи, которые сами же и распускали. Необходимо было переосмыслить дальнейшие действия, но времени на это уже не было.

Базилевс очень серьёзно отнесся к известиям о событиях в Греции, поскольку в случае большой войны с эллинами под угрозой оказывался поход в Азию. Александр пришел к выводу, что необходимо любой ценой не дать врагам объединиться, что надо бить их поодиночке, и потому марш его армии был стремителен. Уже на седьмые сутки похода базилевс прибыл в Фессалию, на следующий день прошел через Фермопилы и вторгся в Беотию, а фиванцы всё продолжали осаждать в Кадмее македонский гарнизон и не подозревали о том, что враг совсем близко. Когда же до них дошли слухи о наступлении македонской армии, руководители восстания стали уверять, что это подходит Антипатр, а Александр как был мёртвым, так им и остался. На следующий день армия царя подошла к Фивам и разбила лагерь недалеко от города. Александр предложил фиванцам решить дело миром, но его инициативы не встретили понимания. Через день царь перенёс свой лагерь ближе к Кадмее, чтобы в случае фиванской атаки на акрополь быстро прийти на помощь осаждённому гарнизону.

Диодор приводит численность армии Александра в канун битвы за Фивы: 30 000 пехоты и 3000 кавалерии, численный перевес явно был на его стороне. Не исключено, что именно поэтому в рядах фиванцев произошел раскол. Часть горожан, видя явное неравенство сил, решила идти в македонский лагерь и просить пощады у базилевса; другие, подстрекаемые изгнанниками и некоторыми из должностных лиц, хотели сразиться с врагом. Положение действительно было хуже некуда: перед городом стояла лучшая армия в Ойкумене, в акрополе засел вражеский отряд, в любой момент готовый сделать вылазку и ударить в тыл, а среди защитников началось брожение умов. Но на военном совете фиванские стратеги приняли решение биться до конца, и судьба Фив была решена. На что же надеялись руководители антимакедонской партии, в одиночку выступая против такой грозной силы?

Надежда была на доблесть и воинское умение фиванских гоплитов, недаром Диодор, сравнивая боевые качества македонцев и фиванцев, сделал очень интересное наблюдение. По его мнению, фиванцы превосходили македонцев «железной крепостью благодаря привычке к гимнастическим упражнениям» (XVII,11). Я уже отмечал, что именно фиванцы на тот момент были лучшими воинами в Греции, поскольку слава Спарты померкла после побед фиванского оружия, а всплеск афинской воинственности, который привёл потомков Фемистокла и Перикла на равнину у Херонеи, можно назвать случайным.

Также в Фивах рассчитывали на то, что подойдёт помощь с Пелопоннеса. Помощь действительно шла, из Аркадии к Фивам выступило войско, и пелопонесские гоплиты уже маршировали в Беотию. Вселяло надежду и то, что этолийцы подняли восстание против Македонии. Но всё произошло так быстро, что никто никуда не успел. Пришлось гражданам Фив рассчитывать только на самих себя, и порыв, охвативший жителей города, был так велик, что страха перед македонской армией никто не испытывал. Доблесть бойцов, разгромивших под командованием Пелопида и Эпаминонда непобедимых спартанцев, указывала путь их потомкам. И Спарта была когда-то самым могучим государством в Элладе, и врагов на поле битвы при Левктрах было больше, но фиванцы всё равно победили! Что мешает их потомкам стать могильщиками македонской славы? Неужели угас в гражданах дух победителей непобедимых?

Как оказалось, ещё были живы боевые традиции великих стратегов Эпаминонда и Пелопида, и в итоге восторжествовала фиванская доблесть.

Фиванские военачальники не собирались отсиживаться за городскими укреплениями, а решили встретить врага на ближних подступах к городу. Возможно, именно это и было их главной ошибкой, поскольку был смысл засесть за крепостными стенами и ждать подхода армии из Пелопоннеса. Но этого не произошло. Чтобы хоть как-то нивелировать численное преимущество армии базилевса, свои позиции фиванцы укрепили частоколом, рвами и насыпями. Они рассчитывали, что, опираясь на эти укрепления, отразят атаки македонцев. Боевой дух гоплитов был необычайно высок, они знали, за что сражаются, и знали, что их ждёт в случае поражения. Жители города пошли на отчаянный шаг, освободив всех рабов, способных носить оружие, и поставили их в строй, а также раздали оружие метекам. Бывшие изгнанники встали в первые ряды гоплитов, желая как можно скорее сразиться с ненавистным врагом. Фиванская кавалерия была расположена за частоколом и должна была нанести удар в тот момент, когда вражеское наступление захлебнётся и македонцы дрогнут. Тысячи женщин и детей укрылись в городских храмах, надеясь на помощь богов, жрецы на алтарях десятками резали жертвенных животных, моля олимпийцев даровать победу фиванскому оружию.

Готовился к битве и Александр, но события не форсировал, выжидая, чем же закончатся у фиванцев их внутренние разногласия. А когда увидел, что перед городом начали возводить укрепления, понял, что время разговоров прошло. Базилевс полагал, такое развитие событий будет ему на руку, поскольку в своей победе не сомневался. У царя появилась возможность преподать грекам показательный урок, и судьбу Фив он решил задолго до того, как его войска ворвались в город. Свою армию базилевс разделил на три части: одна должна была разрушить фиванские укрепления, другая вступить в бой с врагом, а третья представляла общевойсковой резерв, который Александр планировал использовать там, где обозначится успех или потребуется ввести в бой свежие войска поддержки.

Рёв боевых труб возвестил фиванцам о том, что началась македонская атака. Легковооружённые войска вступили в битву и начали поражать друг друга стрелами, камнями и дротиками. По сигналу они очистили поле боя, и в сражение вступила тяжёлая пехота, главная ударная сила противников. Фиванские гоплиты остановили яростный натиск македонских ветеранов и вступили с врагом врукопашную. Тесно сдвинув большие щиты, фиванцы стеной встали на пути фаланги, отражая страшные удары македонских пик и не давая возможности сариссофорам прорвать свой строй. Там, где пики и копья оказались сломанными, противники схватились на мечах, с остервенением рубя друг друга. Никто не желал уступать, количество убитых стремительно росло с обеих сторон, а исход сражения был по-прежнему неясен. Гоплиты фиванцев оказались достойными славы своих предков, разгромивших непобедимую армию Спарты.

Сражались строем на строй, рубились на частоколе, метали друг в друга копья и дротики. Царь, видя, что македонский напор начал ослабевать, велел вывести из битвы уставшие войска и ввести в бой резерв, по его расчётам, истомлённый враг не должен был выстоять против нового натиска. Сминая всё на своём пути, страшная фаланга устремилась вперёд, казалась, нет такой силы, которая сможет её остановить. Но вновь над полем боя прогремел боевой клич фиванских гоплитов, и ещё теснее сомкнув свои ряды, они пошли в атаку на македонский строй. Их мужество было запредельным, а силы казались неисчерпаемыми.

По приказу базилевса военачальник Пердикка повёл своих людей в обход частокола, намереваясь зайти во фланг врагу, но замертво свалился сражённый стрелой, и командира на щитах утащили в лагерь. Воинам из его отряда всё же удалось зайти в тыл фиванцам, и через незапертую дверь в стене проникнуть в город. Но не это оказалось самым страшным. Главная беда была в том, что командир осаждённого в Кадмее гарнизона, Филота (не путать с сыном Пармениона), повел своих воинов на вылазку.

Узнав, что враг проник в город, фиванские стратеги отдали приказ об отступлении за городские стены, и гоплиты начали организованно отходить, стараясь держать строй. Ничего ещё не было решено, когда фиванская конница, так ничем себя в битве и не проявившая, развернула своих коней и бросилась назад, в Фивы, ломая попутно боевые порядки пехоты, сбивая и растаптывая своих гоплитов. В воротах образовалась настоящая давка, дисциплина рухнула, всадники десятками валились в ров, где и погибали от страшной тесноты. Героически сражавшиеся до этого момента фиванцы заколебались, а македонцы усилили натиск. В этот момент гарнизон Кадмеи, построившись клином, ударил защитникам города в тыл.

Оборона рухнула сразу, битва разбилась на сотни отдельных сражений и поединков, где каждый фиванец сражался и умирал, как умел. Улицы Фив стали полем битвы, группы защитников вступали в бой с македонскими отрядами, но те, сметая всё со своего пути, рвались к центру города. Фиванские гоплиты из последних сил сражались у своих домов, отбивались от наседавших врагов на агоре, но их становилось всё меньше и меньше. Пощады не просил никто, да и вряд ли бы получил, потому что за македонцами в поверженный город входили отряды беотийцев, у которых были личные счёты с фиванцами. Начиналась агония древнего города, македонская мощь сломила фиванскую доблесть. Языки пламени уже начали охватывать городские постройки. Клубы густого, чёрного дыма, которые столбами поднимались в синее безоблачное небо, возвестили Элладе о гибели славнейшего из её городов.

Были ли у фиванцев шансы на победу? Были, но при одном условии – если бы их поддержали остальные греческие полисы. Некоторые города и союзы действительно хотели оказать помощь Фивам, но Александр среагировал мгновенно, его молниеносный бросок с севера на юг застал всех врасплох. Были и такие, что, обнадёжив поддержкой, обманули и оставили фиванцев в одиночестве. И не их вина, что болтуны и подстрекатели вроде Демосфена, пообещав помощь, трусливо бросили героический город в решающий момент. Отчаянный героизм граждан Фив ярко сверкнул на фоне афинской трусости, мужество фиванских стратегов, павших на поле боя, лишь показало всей Греции подлость и лицемерие афинской правящей верхушки. Некогда гордость Эллады, Афины постепенно деградировали, увязая в собственной болтовне и интригах. Легендарные герои поколения марафонских бойцов и золотого века Перикла пришли бы в ужас, увидев, во что превратился их славный город и какие люди теперь вершат судьбы граждан.

Кровавая бойня, которая произошла, когда войска базилевса ворвались в Фивы, была страшной, но отличились в ней не македонцы, а соседи фиванцев, беотийцы. «И тогда началось беспорядочное избиение уже не защищавшихся фиванцев, причем гнева были полны не так македонцы, как фокейцы, латейцы и прочие беотийцы; одних застигали в домах, – некоторые пытались сопротивляться, другие молили о пощаде, припав к жертвенникам, – но жалости не было ни к женщинам, ни к детям» (Арриан, I,8). У беотийцев был давний счёт к своим могущественным соседям, и теперь пришло время фиванцам по этим счетам платить. «Феспийцы, платеяне, орхоменцы и прочие из эллинов, враждебно настроенные к фиванцам, пошли в поход вместе с царем и, ворвавшись в город, выместили свою вражду на несчастных. Много жестокого страдания было в городе. Эллины безжалостно истребляли эллинов; родных убивали люди, близкие им по крови; одинаковость языка не меняла чувств» (Диодор, XVII,13).

Было время, когда фиванцы разрушали и заливали кровью беотийские города, и теперь в полной мере ощущали на себе торжество разъярённых победителей. В огне пожаров, в кровопролитных боях на улицах обречённого города, погибла фиванская слава, и никогда уже не возродилась его прежняя мощь. От легендарных Фив, чьи воины когда-то разгромили непобедимую Спарту, осталась лишь тень.

По свидетельству Диодора, погибло больше 6000 фиванцев, а 30 000 попало в плен. Предстояло решить, что делать с самим городом. Но это было чистой воды показательное действие, поскольку для себя Александр всё давно решил. Фивы должны стать уроком для всей Эллады. На их примере базилевс покажет эллинам, что их ждёт в случае неповиновения. На данный факт обращает внимание и Плутарх, когда подводит итоги деятельности своего героя в Элладе: «Александр рассчитывал, что греки, потрясенные таким бедствием, впредь из страха будут сохранять спокойствие» (11). Здесь был именно холодный расчёт, ничего личного. Это в дальнейшем базилевс будет стирать с лица земли города, руководствуясь своими симпатиями и антипатиями, но сейчас это время ещё не пришло.

Все надо было оформить в свете греческих демократических традиций, и царь, собрав представителей со всей Эллады, поручил высокому собранию решить, как поступить с непокорными Фивами. Базилевс запомнил, как вели себя его греческие союзники в захваченном городе, и ни на минуту не сомневался в том, какое решение они вынесут. Он же при этом будет скромно оставаться в тени. Тот факт, что в собрании, которому предстояло решить судьбу Фив, находились жители Платей и Орхомена, беотийских городов, которые фиванцы когда-то сами стёрли с лица земли, сомнений в окончательном вердикте не вызывал. Александр оказался прав, и македонские союзники, которые вместе с войсками базилевса штурмовали Фивы, оказались беспощадны к побежденным.

В Кадмее был оставлен царский гарнизон, сам город срыли до основания, а землю, где он стоял, кроме священного участка, разделили между союзниками базилевса. Всех фиванцев, за исключением жрецов и царских друзей, поголовно продали в рабство, а города Орхомен и Платеи, которые фиванцы в своё время разрушили, постановили восстановить. Александр всё-таки вмешался в заседание совета, уважая эллинскую культуру, он велел не разрушать дом поэта Пиндара, а также запретил продавать в рабство его потомков. Остальные пленники были проданы с торгов, общая выручка составила, по Диодору, 440 талантов серебра. Но личной ненависти у царя к Фивам не было, как я уже говорил, на их примере он просто показал всей Греции, кто есть кто. Плутарх так и пишет: «Говорят, что впоследствии Александр не раз сожалел о несчастье фиванцев и это заставляло его со многими из них обходиться милостиво… Из оставшихся в живых фиванцев не было ни одного, кто бы впоследствии, придя к царю и попросив у него что-нибудь, получил отказ» (13). Базилевс шёл воевать в Азию, и спокойный тыл ему был жизненно необходим, так же как грекам был необходим наглядный урок. О том, к каким последствиям для Фив привел этот погром, нам поведал Страбон: «…фиванцы потеряли свой город, разрушенный теми же македонянами, и затем снова получили его отстроенным ими же. Начиная с того времени и до наших дней фиванцы жили все хуже и хуже, и теперь Фивы не сохранили в общем даже вида значительного селения» (IX,II.5).

Покончив с Фивами, базилевс обратил взор на Афины.

В городе перепугались не на шутку и хоть сами афиняне не приняли участия в выступлении против Македонии, однако деятельность Демосфена могла навести Александра на определённые подозрения. В страхе перед македонским вторжением жители окрестных селений бросились в Афины, таща с собой годами нажитое добро. К царю срочно отправили посольство, составленное из приятных ему людей, и они передали Александру поздравления по случаю побед над северными варварами и подавления фиванского восстания. Царь внимательно выслушал уполномоченных и отправил в Афины письмо, в котором потребовал выдачи Демосфена и его сторонников-ораторов. Базилевс припомнил главному недругу всё – и поход к Херонее, и глумление над памятью своего отца, когда после смерти Филиппа Демосфен вырядился как попугай и с радостным видом разгуливал по Афинам, призывая граждан отпраздновать смерть северного тирана. Помимо ораторов-подстрекателей, Александр потребовал выдать афинских стратегов и полководцев, людей, которые действительно могли представлять для него опасность.

Особенно он был зол на афинян за то, что именно они подстрекали фиванцев к выступлению. Объявив на всю Элладу, что если бы не афинские козни, то Фивы никогда не поднялись бы против Македонии, Александр развязал себе руки в отношении Афин. Разрушать их царь, конечно, не собирался, но страху нагнать хотел, и когда к нему из города явилась новая представительная делегация, неожиданно проявил снисходительность. Афиняне умоляли его сменить гнев на милость и не изгонять неугодных ему людей из города. Базилевс сначала был непреклонен, но потом уступил просьбам и сменил гнев на милость. Лишь стратег Харидем с группой военачальников отправился в изгнание. Последствия такого решения прокомментировал Юстин, отметив, что афиняне «согласились на том, что военных вождей отправят в изгнание, а ораторы останутся. Военные вожди, отправившись из Европы к Дарию, немало принесли пользы военным силам персов» (XI,4). К примеру, стратег Эфиальт, которого сейчас сограждане изгоняли из Афин, станет одним из руководителей обороны Галикарнаса, проявит в боях с македонцами необыкновенное личное мужество и едва не склонит чашу весов в пользу персов.

Эпизод очень показательный, поскольку именно в нём и проявилась вся сущность афинян того времени – люди, способные действительно принести пользу своей стране, были изгнаны, а болтуны и демагоги остались. С таким подходом у Афин не было никаких шансов претендовать на ведущую роль в Элладе, и оставалось только жить воспоминаниями о былом величии. Зато Дарию III удача сама пришла в руки, поскольку в канун македонского вторжения он получил несколько отличных профессионалов, знакомых с македонской стратегией и тактикой.

Что же касается кровавого урока, который Александр преподал Элладе, то он пошёл ей впрок. В Греции воцарилась тишина, те, кто раньше бряцал оружием и призывал к войне с Македонией, подались в бега, а где не успели, ответили за свои действия. В Аркадии, например, их казнили. Кампания была закончена, и базилевс повёл свою армию в Македонию.

Диодор сообщает, что когда царь вернулся в Пеллу, то созвал военный совет, на котором обсуждался план похода в Азию. В числе присутствующих историк называет Пармениона, что маловероятно. Полководец находился в Малой Азии с македонским корпусом и чисто физически не мог присутствовать в столице. После совещания в течение девяти дней царь праздновал победы на Балканах, а затем распустил войска на отдых. Сам же вплотную занялся подготовкой к войне с державой Ахеменидов.

Подводя итоги деятельности Александра в начале правления, хотелось бы отметить несколько моментов. Во время кампании в Иллирии, Фракии и Элладе Александр сумел лучше узнать свои войска, и войска узнали его. У воинов появилась уверенность в своём полководце, они поверили в него, а царь, в свою очередь, поверил в своих солдат. Накануне войны с Персией это приобретало решающее значение. И ещё один небольшой штрих к портрету молодого человека, который только недавно получил власть, а ведёт себя уже как опытный и состоявшийся политик. Зная простую истину, что надёжный тыл является залогом победы, базилевс решил этот тыл себе обеспечить. По личному приказу Александра были вырезаны ВСЕ родственники его погибшей мачехи Клеопатры, которые при Филиппе II занимали ключевые должности и высокое положение. Но базилевс на этом не остановился, прикинул, что к чему, и распорядился убить собственных родственников. В том, что Олимпиада поддерживала своего сына в таких делах, сомневаться не приходится. Это было как раз в её стиле. Но Александру принятых мер показалось мало. Желая достичь ещё большей стабильности в стране, он в качестве соратников и товарищей по оружию прихватил с собой в поход царей соседних племён, «оставив для охраны государства менее предприимчивых» (Юстин, XI,5).

Сражение на реке Граник

В самом начале весны 334 года до н. э. македонская армия была собрана у города Дион. Дион был главным святилищем страны, и именно отсюда её цари всегда выступали в походы. Расположенный у подножия Олимпа, город и в наши дни производит очень сильное впечатление, некоторые его достопримечательности сохранились с тех легендарных времён. На равнине у Диона была построена армия, и царь, в окружении жрецов и прорицателей, приносил жертвы богам, моля их о том, чтобы поход в Азию был успешен. На время отсутствия царя его наместником в стране был назначен полководец Антипатр.

Большинство источников сходятся в определении численного состава македонской армии: 30 000 пехоты, тяжёлой, лёгкой и средней; 5000 кавалеристов, тяжеловооруженных и лёгких. Но это были не все вооруженные силы Македонии, около 12 000 бойцов было оставлено в распоряжении Антипатра. Александр понимал, что стоит ему уйти с Балкан, как в Элладе может разразиться новая смута. Да и персидское золото со счетов сбрасывать не следовало, базилевс знал наверняка, что агенты Дария будут подбивать антимакедонские силы на вооружённое выступление. Будут тратить царские деньги направо и налево, но своего добьются. У самого базилевса с золотом было скудно, по сообщению Аристобула, в македонской казне было не более 70 талантов, причём 200 талантов царь уже успел задолжать во время подготовке к походу. Запас продовольствия армия имела всего на 30 дней, что с учётом глобальных целей, поставленных Александром, было явно недостаточно.

Поправить свои финансовые дела царь мог только за счёт персов, а в том, что так и произойдёт, Александр не сомневался. В этом контексте весьма правдоподобно выглядит свидетельство Юстина о том, что «Все свое наследственное достояние, которым он владел в Македонии и в Европе, он разделил между друзьями, сказав, что для него будет достаточно и Азии» (XI,5). Несколько иначе рассказывает об этом Плутарх: «Когда, наконец, почти все царское достояние было распределено и роздано, Пердикка спросил его: „Что же, царь, оставляешь ты себе?“ „Надежды!“ – ответил Александр» (15). Основания для таких надежд у него были, и основывались они в первую очередь на армии, которая маршировала по равнине у Диона. Юстин подробно описал, по какому принципу комплектовалась эта армия: «Когда он набирал войско для столь опасной войны, он взял в него не сильных юношей, не людей цветущего возраста, а ветеранов, в большинстве своем уже отслуживших свой срок, сражавшихся еще под командой отца его и дядей, так что можно было подумать, что это не солдаты, а отборные учителя военного дела. Командные должности занимали исключительно люди не моложе шестидесяти лет, так что, если бы ты посмотрел на начальников лагерей, ты бы сказал, что перед тобой сенат какой-то древней республики. Поэтому в сражении никто не думал о бегстве, а всякий – о победе, каждый надеялся не на быстроту ног, а на силу рук» (XI,6). Но не надо думать, что все ветераны прослужили Александру до конца, в войсках постоянно шёл процесс омоложения за счёт прибывающих подкреплений из Македонии. Хотя многие из этих опытных бойцов впоследствии были зачислены в знаменитый корпус аргираспидов и приняли участие в войнах диадохов.

После того как жертвы были принесены и обряды выполнены, македонская армия двинулась на север. Поход македонского базилевса Александра на Восток начался.

Переход царской армии к Геллеспонту был стремителен. Пройдя мимо Амфиполя и переправившись через реку Стримон[22], она двинулся вдоль фракийского побережья. Уже на двадцатый день похода македонцы подошли к городу Сест, расположенному на берегу Геллеспонта. Это было место, откуда удобнее всего можно было переправиться в Азию. Рядом находился городок Элеунт, посвящённый герою Протесилаю, который, согласно мифу, был первым греком, который вступил на землю Азии в Троянской войне. Но он же был и первой жертвой этой войны со стороны греков. Александр, очень чутко относившийся к разным пророчествам и предсказаниям, отправился на могилу героя и совершил богатое жертвоприношение, цель которого была вполне прозаичной – пусть высадка базилевса на берег Азии будет более счастливой, чем у Протесилая. В дальнейшем мы увидим, как трепетно будет относиться царь ко всем местным легендам и преданиям. И не только потому, что с детства был очень восприимчив к подобным вещам. Александр научится мастерски использовать эти сказания в целях своей пропаганды, и постоянно будет наживать на этом неплохой политический капитал.

Вот и теперь он решил провести параллели между Троянской войной и своим предприятием. А заодно напомнить как грекам, так и своим солдатам, во имя чего ведётся эта война. Построив войска, Александр рассказал о том, что персы творили в Греции во время нашествия Ксеркса, как унижали македонских царей, и объявил, что теперь для азиатов пробил час возмездия. Закончив речь, он велел армии грузиться на корабли. Когда флот из 160 судов отплыл из Элеунта, Александр сам правил кораблём, а на середине Геллеспонта вновь затеял оправление религиозных культов. На жертвы царь не скупился, справедливо полагая, что без покровительства богов его предприятие обречено на неудачу.

Когда корабль базилевса приблизился к побережью, Александр, стоявший на носу судна в полном вооружении, размахнулся и метнул копьё в сторону берега. Сделав бросок, он всем дал понять, что эта земля отныне принадлежит ему по праву силы. А торчавшее из прибрежного песка царское копьё это право чётко обозначило. Александр первым спрыгнул с корабля и первый ступил на берег Азии: он пришёл туда, куда мечтал прийти его отец, куда мечтал прийти он сам. Отсюда начнется путь македонского царя в бессмертие.

В благодарность за удачную высадку по приказу Александра были сооружены алтари Зевсу, Афине и Гераклу, потому что можно представить, что могло произойти, если бы в Геллеспонте вдруг появился персидский флот! Скорее всего, поход в Азию так и закончился бы, толком не начавшись. Александр страшно рисковал, но рисковал осознанно, понимая, что другого такого шанса может и не быть. Невероятная вера в себя, в свою удачу и милость богов царя не подвела. Можно было продолжать поход, но сначала Александру предстояло кое-что сделать.

Македонская армия под командованием Пармениона пришла в Арисбу, один из небольших городков Троады, а Александр тем временем направился на руины Трои (Илиона). Базилевс шёл в те места, где сражался и погиб его легендарный предок Ахиллес. На протяжении всего пути его радушно встречали азиатские эллины и местное население, царю подносили золотые венки, приветствовали как освободителя от персидского господства. В Трое Александр вновь занялся религиозными обрядами, в частности посвятил Афине полный комплект доспехов. В храме Зевса сын Филиппа принёс жертву троянскому царю Приаму, которого убил другой его предок, сын Ахиллеса Неоптолем. Насколько большое значение придавал этим священнодействиям Александр, видно из того, что в храме Афины он взял себе древний щит, который считался священным, и использовал его в боях.

Можно представить, какими восторженными глазами смотрел базилевс на древнюю Трою, о которой столько читал и слышал в детстве, события «Илиады» оживали перед его мысленным взором. Александр был вполне искренен, когда возложил венок на могилу своего легендарного предка Ахиллеса, а затем устроил вокруг погребального кургана спортивные состязания, в которых сам принял участие. По сообщению Плутарха, в этот торжественный момент царь заявил, «что считает Ахилла счастливцем, потому что при жизни он имел преданного друга, а после смерти – великого глашатая своей славы» (15). И если друг у Александра был в лице Гефестиона, то насчет «глашатая славы» было сложнее. В армейском обозе ехало множество ученых и литераторов, но ни один из них даже отдаленно не напоминал Гомера.

Продолжая проводить параллели с Троянской войной, лучший друг Александра Гефестион возложил венок на могилу Патрокла. Трудно сказать, договорились друзья об этом заранее или же царский товарищ поймал нужный момент и действовал сообразно обстоятельствам. Наблюдая эту идиллию, остальное окружение базилевса могло только зубами скрипеть от злости. Если Александр – это Ахиллес, а Гефестион – Патрокл, то было от чего огорчиться царским военачальникам, которые могли оказаться в тени всемогущего фаворита.

Возможно, я и ошибаюсь, но мне кажется, что в этот момент Александр был действительно счастлив и не думал о том политическом значении, которое будет в дальнейшем предаваться этому мероприятию. Базилевс испытывал радость, что находится там, где жили, сражались и умирали великие герои, его предки, чьи имена он слышал едва ли не с рождения. Завоеватель всегда очень серьёзно относился к тому, что написано в «Илиаде», это были впечатления его детства, а они, как известно самые яркие. Александр был просто обязан побывать на древней земле Илиона, и он это сделал. Можно не сомневаться, что воспоминания об этом памятном дне царь сохранил до конца своих дней.

Но одно дело романтика, и совсем другое реальная жизнь. На тот момент Троя была небольшим селением, где находилось небольшое святилище Афины. По свидетельству Страбона, после победа при Гранике, Александр вновь прибыл в Трою. Там он украсил храм посвятительными дарами, назвал селение городом и распорядился восстановить все постройки. Население было объявлено освобожденным от податей. В дальнейшем Александр не забывал о Трое и после разгрома Персидской державы отправил её жителям послание, где обещал сделать город великим, а храм знаменитым. Также базилевс хотел учредить в Трое священные игры. Но все эти планы так и остались планами, поскольку смерть царя не позволила им осуществиться.

Правда, кое-что в этом направлении после смерти Великого Македонца сделал Лисимах. По приказу диадоха был отреставрирован храм Афины, а сам город обнесли стеной. Также в Трою переселили жителей из окрестных городков и селений. Однако со временем город снова пришёл в упадок и следующим, кто серьезно озаботился его благосостоянием, был Гай Юлий Цезарь.

После паломничества в Трою, царь прибыл в Арисбу, где стояла лагерем македонская армия. Ему уже было известно, что персидские сатрапы собрали крупные силы и выступили в поход. Александр двинулся им навстречу, занял города Лампсак и Гермот, где и узнал о том, что персидское войско покинуло город Зелея и подошло к реке Граник. Это место называли «Воротами в Азию» и, как заметил Плутарх, надо было биться за право входа. Но базилевс и его окружение жаждали решающей битвы, поэтому сложившаяся ситуация их вполне устраивала.

В персидском стане также большинство военачальников и сатрапов стремились к генеральному сражению. Но, прежде чем приступить к рассказу о битве на реке Граник, необходимо сделать небольшое отступление и вкратце рассмотреть вопрос о состоянии персидской армии к моменту македонского вторжения.

Я всегда придерживался мнения о том, что наиболее интересное и качественное исследование армии Ахеменидов сделал Ганс Дельбрюк. Немецкий учёный очень внимательно разбирает разные аспекты военной организации Персидской державы, а заодно разоблачает многочисленные мифы, которые были созданы историками древности по данному вопросу. К примеру, Дельбрюк категорически отметает сведения о многочисленных персидских полчищах, которые исчислялись в сотни тысяч воинов, и состояли из представителей различных народов, населяющих громадное государство. «Персидское государство состояло из национального персидского ядра и многочисленных подчиненных народностей. Из этих последних персидские цари не набирали бойцов. Месопотамцы, сирийцы, египтяне, малоазиатские народности составляли невоинственную, платившую дань массу; исключением являлись финикийские и греческие моряки, из которых, разумеется, комплектовались матросы для военного флота»[23]. Правда, к тому времени, когда на престол взошёл Дарий III, персидские цари начали призывать под свои знамена контингенты из восточных сатрапий. В них служили представители воинственных народов Средней Азии – бактрийцы, согдийцы и кочевники саки, которых античные историки называли скифами. Являясь великолепными наездниками, они составляли значительную часть кавалерии персидского царя. Поэтому нельзя не согласиться с мнением Дельбрюка о том, что «персы создавали свое войско на основе не количественного, но качественного принципа»[24].

Ядром армии Ахеменидов испокон веков были царские телохранители, в рядах которых служили представители высшей персидской элиты. Этот корпус насчитывал 1000 пеших и 1000 конных бойцов. Их отличительной чертой были золотые и серебряные шары на копьях, поэтому их называли «держатели яблока». Кроме корпуса царских телохранителей, который, несмотря на великолепные боевые качества всё же был малочисленным, основу персидской армии составляли части отборной пехоты, которых называли «бессмертные». Такое название они получили потому, что вместо погибшего воина в их ряды сразу же зачислялся новый боец, и численность отряда всегда оставалась неизменной – 10 000 человек. В отличие от большей части пехотных подразделений они были защищены тяжёлыми доспехами и вооружены копьями, мечами, боевыми топорами и луками.

Другой значительной силой, на которую опирались владыки Азии, были личные дружины персидских аристократов: «Надо представлять себе, что все сатрапы от Черного моря до Красного, вступая в должность, приводили с собою большую национально-персидскую дружину, из которой они набирали своих телохранителей и придворных, а также гарнизоны для наиболее важных укрепленных пунктов. Налоги и взимаемая сатрапом дань натурой давали ему возможность не только содержать эти дружины, но также пополнять их в случае нужды наемниками из воинственных племен, многие из которых оставались в этом огромном государстве в полунезависимом, а иногда и вовсе независимом положении»[25]. Советский военный историк Е.А. Разин также отметил, что именно персидские контингенты составляли основу армии Царя царей: «Наиболее боеспособными воинами в персидской пехоте были персы, мидяне и бактрийцы»[26]. Впрочем, данное высказывание можно с полным основанием отнести и к кавалерии. В целом Г. Дельбрюк делает, на мой взгляд, совершенно обоснованный и правильный вывод о том, что: «Персы были профессиональными воинами»[27].

Об этом свидетельствует вся система подготовки и вооружения персидской, а также мидийской знати, недаром античные авторы часто называют персов мидийцами. После завоевания Мидии царём Киром, персы очень многое переняли в военном деле у своих бывших врагов, особенно это заметно в организации тяжёлой кавалерии. До наших дней дошел рассказ Геродота о том, как знатные персы готовили своих сыновей к военной службе: «Доблесть персов – мужество… Детей с пяти до двадцатилетнего возраста они обучают только трем вещам: верховой езде, стрельбе из лука и правдивости» (I,136). Аналогичную информацию сообщает и Страбон: «С пятилетнего возраста до 24 лет дети упражняются в стрельбе из лука, в метании дротика, в верховой езде и борьбе… Перед утренней зарей учителя будят юношей звуком медных инструментов и собирают их в одно место, как бы на военный парад или на охоту. Разделив их на отряды по 50 человек и назначив предводителем каждого отряда кого-нибудь из сыновей царя или сатрапа, учителя приказывают бежать за предводителем, выделив пространство длиной в 30 или 40 стадий. Кроме того, учителя требуют от учеников отчета в каждом уроке и вместе с тем заставляют их громко говорить, упражнять дыхание и легкие, а также приучают переносить жару, холод и дожди и переходить бурные потоки, сохраняя при этом сухим оружие и одежду» (XXV,III,18). Пусть и очень отдаленно, но это похоже на воспитание рыцарей в Средние века. Поэтому сказки античных историков об изнеженных азиатах можно отбросить за ненадобностью.

Вновь обратимся к труду Страбона. Вот что географ рассказывает о снаряжении персидских воинов: «Персы участвуют в походах в качестве простых воинов и начальников с 20 до 50 лет, как в пехоте, так и в коннице… Вооружение персов состоит из плетеного щита ромбоидальной формы; кроме колчана, у них есть еще секиры и сабли; на голове они носят войлочную шапку в виде башни; панцирь у них чешуйчатый» (XXV,III,19).

Персидские цари располагали великолепной тяжелой конницей, где наездники были защищены прочными доспехами. О том, каким надёжным было защитное вооружение персидских аристократов, мы можем прочитать у Геродота. Вот что «отец истории» рассказывает о гибели командира конницы персов Масистия в битве при Платеях. «При атаке отрядов конницы конь Масистия, скакавшего впереди, был поражен стрелой в бок. От боли он взвился на дыбы и сбросил Масистия. Афиняне тотчас же накинулись на поверженного врага. Коня его они поймали, а самого Масистия прикончили, несмотря на отчаянное сопротивление. Сначала афиняне, правда, не могли справиться с ним, так как он был вооружен вот как: на теле у Масистия был чешуйчатый золотой панцирь, а поверх надет пурпуровый хитон. Удары по панцирю не причиняли Масистию вреда, пока какой-то воин, заметив причину безуспешных попыток, не поразил его в глаз. Так-то упал и погиб Масистий» (IX,22). Здесь даже пояснять ничего не нужно, всё и так предельно ясно. Курций Руф, рассказывая о войске Дария III, также отметит наличие тяжелой кавалерии: «Покрытием всадников и коней служили панцири из железных пластинок, рядами скрепленных между собой» (IV,9). Вооружены эти отлично подготовленные воины были ударным оружием, мечами, луками и короткими копьями, больше напоминавшими дротики, поскольку до длинных копий парфянских катафрактов и сарматов было ещё далеко.

У персидской пехоты тоже были свои особенности: «Ввиду того, что основным оружием был лук, предохранительное вооружение было легким: у пехоты только плетеный щит, который стрелок выставлял перед собой при стрельбе. „Они идут в бой в шапках и штанах“, – описывает Аристагор персидских воинов спартанцам. В другом месте упоминаются чешуйчатые панцири, но ими, по всей вероятности, пользовалась только часть всадников»[28]. Кроме лучников, в рядах персидской армии находились отряды пращников и метателей дротиков, которых набирали среди горных племён. Из этих особенностей вытекала и тактика пехоты персов на поле боя: «Метательный бой был основным видом боя. Мечи и короткие копья являлись второстепенным оружием»[29]. Недаром и Страбон, рассказывая о персах, отметил, что «У каждого есть лук и праща» (XXV,III,19).

Отдавая дань древним традициям, в состав армии Дария III входили подразделения боевых колесниц, которые персы усилили, приделав к колесам мечи и серпы. Правда, действовать эти машины для убийств могли только на ровной местности, и это в определённой мере снижало их боевую ценность. Да и против мобильных и легковооружённых войск, действовавших в рассыпном строю, колесницы были бессильны. Но если им удавалось врезаться в плотный строй вражеской пехоты, то опустошения, которые они производили, были колоссальные. И пусть боевые колесницы стали анахронизмом на поле боя, но при умелом использовании они по-прежнему представляли для врагов страшную опасность. Достаточно просто вспомнить, как грамотно ими распорядились полководцы Митридата Евпатора в битве на реке Амнейон против царя Вифинии Никомеда IV.

Персидские цари охотно пользовались и услугами наемников, среди которых ведущую роль играли военные профессионалы из Греции. Персы не располагали многочисленной и хорошо подготовленной тяжелой пехотой, поэтому данный изъян своей военной системы попытались исправить с помощью греческих наемников. В результате многочисленных войн между полисами и союзами в Элладе появилось огромное количество солдат удачи, которым было абсолютно кому служить, лишь бы платили деньги. А Ахемениды платили щедро. В результате немало греков, как простых солдат, так и военачальников, оказалось на службе персов.

Это были профессиональные бойцы, видевшие смысл жизни в войне, поскольку именно благодаря ей они зарабатывали себе на жизнь. И надо сказать, что зарабатывали неплохо. Получилось так, что именно накануне македонского вторжения Дарий III располагал целой плеядой талантливых греческих стратегов и военачальников, знакомых с особенностями македонской военной доктрины. Это, прежде всего, родосец Мемнон, а также афиняне Эфиальт и Харидем, изгнанные по настоянию Александра из Афин.

Персидские цари проявляли заботу о своей армии, и как свидетельствует греческий историк Ксенофонт, ежегодно проводили армейский смотр. Что же касается военного флота Ахеменидов, то он появился у них лишь тогда, когда персидские армии захватили Эгейское побережье Малой Азии и города Финикии. Именно корабли греков Ионии и финикийцев составляли лучшую, ударную часть, флота Дария III, поскольку сами персы моряками никогда не были. Персидские военачальники умели комбинировать действия армии и флота, полагая, что взаимодействие морских и сухопутных сил даёт решающий перевес в войне.

Накануне сражения персидские полководцы собрались на совет, чтобы обсудить план битвы. Но неожиданно прозвучало альтернативное решение. Его высказал военачальник Мемнон, уроженец острова Родос, находившейся на службе у Дария. Он посоветовал персидским сатрапам в бой с македонцами не вступать, а отступить. Вместо открытого сражения, навязать противнику малую войну, используя тактику выжженной земли. Уничтожать припасы для людей и коней, жечь деревни и в случае необходимости разрушать собственные города. Мемнон исходил из того, что качественно македонская армия превосходит персидскую, а отсутствие в войсках Дария может пагубно отразиться на принципе единоначалия, когда каждый сатрап мнит себя главнокомандующим. У македонцев же вся власть сосредоточена в руках Александра. Тянуть время и изматывать врага мелкими стычками, дожидаясь, когда подойдёт Дарий с армией, вот в чём заключался план Мемнона. Ослабить врага, а затем ударить по нему всеми силами. Кроме того, военачальник посоветовал посадить часть войск на корабли и высадить в Греции. И тогда ситуация для Александра станет очень опасной.

План Мемнона был гениален. Но как можно принять совет чужеземца, если он куда лучше и эффективнее всех персидских предложений, вместе взятых! К тому же сатрапов обуяли спесь и высокомерие, они были уверены, что без труда растопчут своей великолепной конницей македонскую армию. Больше всех возмущался и смущал умы сатрап Геллеспонтской Фригии Арсит, поскольку ему очень не хотелось опустошать собственную сатрапию и тем самым наносить убытки самому себе. Он хотел решить исход войны одним сражением, потому что боевые действия развернулись именно на подвластных ему территориях.

Окончательно всё испортило отсутствие единоначалия. Античные источники донесли до нас имена тех людей, кто своими раздорами и несогласием в немалой степени содействовал поражению персидской армии. Это Арсам, Реомифр, Петин и Нифат. Их поддержал Спифридат, сатрап Ионии и Лидии. Мемнона никто слушать не захотел, и доблестные персидские витязи привели свои войска к Гранику, чтобы закрыть врагу путь в Малую Азию. Берег, который заняли персы, был высок и обрывист, что давало им определенные преимущества, поскольку противоположный был низким и пологим.

Конец ознакомительного фрагмента.