Глава 4
Гость у порога моего…
– Что вам нужно? – выговорила непослушными губами Ирина Антоновна. – Я закричу!
Мужчина поднялся. Ирина Антоновна инстинктивно схватилась за перила. Убежать она все равно не смогла бы – ноги стали ватными.
– Ирка, не бойся, – сказал мужчина. – Не узнаешь?
Ирина Антоновна перевела дух, сглотнула, всмотрелась. Здоровый мужик с обветренной физиономией и пронзительными синими глазами.
– Дельфин, ты? – пролепетала она. – Но… как? – Откуда?
– Узнала. А ты не изменилась, я тебя сразу узнал.
– Но я не понимаю… откуда? – бормотала Ирина Антоновна, словно в забытьи.
– Может, пригласишь в гости?
– Да, да, конечно! – заторопилась Ирина Антоновна. – Сейчас!
Она достала из сумочки ключ, попыталась вставить в замочную скважину, но не сумела, так тряслись руки.
Мужчина, которого она назвала Дельфином, взял ключ у нее из рук, отпер дверь. Посторонился, пропуская ее. Подхватил с пола свою спортивную сумку. Ирина Антоновна неверной рукой нашарила выключатель. Вспыхнул свет. Мужчина закрыл дверь. Они стояли в прихожей, рассматривая друг дружку.
– Ну, здравствуй, – сказал Дельфин. – А я уже думал, не дождусь. Поздненько возвращаешься. Живешь одна?
Ирина Антоновна кивнула. И вдруг сказала:
– Ты живой? Или привидение?
Дельфин хмыкнул. Взял ее руку, прижал к груди. Ирина Антоновна почувствовала стук его сердца, вспыхнула и попыталась высвободиться.
– Живой?
– Живой. А как ты меня нашел?
– Элементарно. Найти человека не проблема. Чаем напоишь?
Она хотела спросить, откуда он взялся, но постеснялась. Только и сказала:
– Хочешь умыться?
– Хочу. Ты никого не ждешь?
– Я живу одна. Сюда! Полотенце на полке.
Он кивнул и скрылся в ванной. А Ирина Антоновна тут же подбежала к большому зеркалу в прихожей, схватила сумочку, достала губную помаду. Поправила волосы. Рассмотрела себя. Горящие щеки, горящие глаза. Она прижала к щекам ладони. Потом побежала на кухню.
Дельфин уселся в старое кресло у окна и с улыбкой наблюдал за ней. Она почувствовала, как загорелись уши.
– Помочь?
– Открой шпроты и нарежь хлеб. Хочешь картошки?
– Не нужно, достаточно бутербродов. Я принес мясо. Помидоры есть? Люблю мясо с помидорами. Давай по коньячку! Выпьешь?
– Я сегодня уже выпила, – брякнула Ирина Антоновна.
– Я понял. – Он ухмыльнулся. – А мы добавим, за встречу. Давай рюмки.
Он достал из сумки круглую бутылку с золотыми медалями. Ирина принесла рюмки.
– За тебя, Ирка!
Ирина Антоновна пригубила, закашлялась.
– Ты никогда не умела пить, – засмеялся гость. – Помню день рождения Павлика…
Она пожала плечами.
– Почему ты одна?
– Я не одна, у меня сын. Девять лет. Сейчас он с бабушкой на море. А ты? Женат?
– Женат.
– На той? С белыми волосами?
Дельфин рассмеялся.
– Не помню! Ирка, сколько же мы не виделись?
– Мне тогда было шестнадцать, – сказала она. – Двадцать! Почти двадцать. Мы не виделись почти двадцать лет. Помнишь, как ты меня провожал? В сентябре.
– Помню.
– И я тебе пересказывала какую-то дурацкую книжку, чтобы не молчать. Ты всю дорогу молчал!
– Я не знал, о чем с тобой говорить. Ты была другая.
– Виталик сказал, что я у вас не прижилась. И вообще, с меня не будет толку. А потом началась школа, и я бросила секцию. Мама считала, что гребля не для девочки.
Дельфин рассмеялся.
– Не прижилась.
– Он говорил, что мне не хватает спортивной злости!
– Наши ребята были попроще, а ты… при тебе даже выругаться боялись. Я еще удивился, откуда такая домашняя. У тебя, помню, подружка была… Леся, кажется.
– Леся. Была еще Жанна, но она бросила раньше. Мне всегда нравилась вода. На базе висела твоя фотография, кто-то сказал, наш чемпион, сейчас в армии. А потом ты вернулся!
– Помню, ты тащила байдарку и цеплялась за кусты.
– А ты помог, спустил на воду. А девчонки смеялись. Ты был… – Она запнулась. – Они все вешались на тебя! А та, крашеная, каждый день поджидала с тренировки.
– Не помню, – ухмыльнулся он, с удовольствием ее рассматривая.
– А когда ты провожал меня… один раз всего! Я думала, ты меня поцелуешь. А ты привел меня к дому и ушел. Я всю ночь проплакала.
– Дурочка! Да я боялся тебя, как пацан! Как щенок! Я не знал, о чем с тобой говорить. Ты была не для меня, Ирка. К тому же малолетка.
– Ага, а ты после армии. Взрослый мужик, на которого все вешались. Я пряталась за всеми углами и подсматривала! Ты был черный от загара, и глаза синие. Где ты сейчас?
– Здесь. В Посадовке.
– Здесь? Я думала, ты уехал. Ни разу не виделись за все двадцать лет!
– Что такое двадцать лет? – улыбнулся он. – Вроде много, а вспомнить нечего. А ты почему одна?
Ирина двинула плечом.
– Развелись.
– Почему?
Она снова двинула плечом и не ответила. Да и что было отвечать? Люди сходятся, расходятся… сначала любовь, потом скука и раздражение. И по всем статьям полное несовпадение. Дело житейское.
– Работаешь?
– В центральной библиотеке.
– У тебя кто-то есть?
Она покачала головой.
– Нет. – И спросила: – А ты?
– У меня все нормально. Как у всех. Детей нет.
– Ты собирался в институт, – вспомнила она. – На физкультурный.
– Собирался. Не получилось. Да и не любил я учебники. Я парень простой. А ты?
– Я закончила наш пед, факультет английского. Два года работала в школе, теперь в библиотеке. Сегодня у нас была репетиция…
– Репетиция? Это как?
– Мы поставили спектакль, вернее, пока репетируем. Читатели, в смысле. На английском языке.
– И ты наклюкалась на репетиции? – поддразнил он. – В библиотеке?
Ирина рассмеялась.
– Да нет же! В губернской канцелярии!
– А губернская канцелярия тут каким боком? Это та, что в парке?
– Та самая. Нас пустили порепетировать. Там работает мой друг Эмилий Иванович, замечательный человек. Нам репетировать негде, вот он и разрешил у него.
– Эмилий Иванович… – повторил мужчина. – Красиво! Он что, начальник канцелярии? Главный канцелярист?
Ирина рассмеялась – ей было удивительно легко с ним! Ей снова было шестнадцать, мир был прекрасен и удивителен, а впереди – любовь, радость, восторг, и жизнь представлялась яркой рождественской открыткой.
– Нет, просто там никого больше нет. Он один работает, в отделе документов и рукописей. Я вообще предложила, чтобы он оставил нам ключ, ну, чтобы самому не сидеть, но он сказал, что ему нравится.
– Понятно. А из школы ты почему ушла?
– Не было ставки, я работала почасовиком. Я бы осталась, мне нравилась школа. А ты?
– Кручу баранку, сегодня здесь, завтра там. Знаешь, оказывается, наш шарик совсем маленький.
– Дальнобойщик? – догадалась Ирина.
– Он самый. Только из рейса. Я давно хотел найти тебя, адрес узнал еще весной. Не прогонишь?
– Что-то случилось?
– Ничего не случилось. Я вдруг понял, что не хочу домой. Не хочу, и баста. Давай за нас! – Он разлил коньяк по рюмкам.
Выпили.
– Знаешь, Виталик умер.
– Когда? – вскрикнула Ирина.
– В марте. Сердце схватило.
– Он же здоровый был! И не старый.
– Не старый. Шестьдесят шесть, мог еще пожить. Хороший мужик был, царствие ему небесное. Стольких ребят поставил на ноги.
– Он говорил, что мне не хватает спортивной злости, – снова вспомнила Ирина. – Да и мама повторяла: вот если бы танцы или спортивная гимнастика… Ой, я, кажется… – Она прижала ладони к горящим щекам. – За Виталика! Мы страшно гордились, что у нас такой тренер. Он греб за нашу сборную на Олимпийских играх.
– Он был запасным.
– Все равно! Давай! – Она схватила рюмку.
– А не хватит? – Он с улыбкой смотрел на нее.
– Не хватит! Наливай! Господи! Неужели это ты? Глазам своим не верю! Откуда ты свалился?
– За Виталика!
– За Виталика! – Ирина залпом выпила, задохнулась, закрыла рот рукой.
Дельфин, ухмыльнувшись, протянул ей стакан воды:
– Запей!
– У тебя глаза… синие! С ума сойти, какие у тебя глаза! Я же все помню! Почему ты меня тогда не поцеловал?
– Я боялся дотронуться до тебя. Теперь жалею.
Она вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками.
– Не хочу! Двадцать лет! Не было ничего! Как будто вчера…
– Ну-ну, глупая! – Он притянул ее к себе.
Она извернулась, они стукнулись лбами. Ирина рассмеялась. Поцелуй был как ожог. Она подумала, что у него жесткие губы. И сильные руки. Он поднялся с табурета, рывком поднял Ирину.
– Я так соскучилась… – пробормотала она между поцелуями. – Где ты был? Я совсем пьяная… голова кругом! Ты меня даже не поцеловал! Я все помню… Шел рядом и молчал… Почему?
– Дурак был! А ты не изменилась, Ирка.
– Дурак…
…Она проплакала тогда всю ночь. От любви, от разочарования, от обиды. Родители проводили отпуск на море, как оказалось, в последний раз вместе – через пару лет они разбежались окончательно, – и она была одна в пустой квартире. Ругала себя за болтливость, несла какую-то чушь, пересказывала прочитанную накануне книжку… лишь бы не молчать. Боялась молчания… Боялась… чего? Что он возьмет ее за руку? Обнимет? И что будет? Он, взрослый мужчина, и она, нецелованная девчонка? Сердце замирало сладко и страшно… Она чувствовала его запах… запах загорелой дочерна кожи, хлопковой рубашки. Вокруг нее были одни мальчики, одноклассники, крикливые, вредные, двоечники и хулиганы. А он был взрослым, полным тайны, непонятным, непостижимым. Он знал то, о чем она могла только догадываться. Алка сказала, что он меняет баб как перчатки. Именно так, нарочито грубо – баб как перчатки. Наверстывает после армии. А соседка во дворе сообщила, что он неделями не появляется дома – болтается по бабам, а те так и вешаются – парень видный.
Она, замирая, представляла себе, как он остается на ночь и… Тут воображение буксовало – двадцать лет назад кино и книги были… э-э-э… пуританскими, что ли. Это сейчас нет секретов и тайн, а тогда… Упаси боже, какие прокладки! И в эти дни… критические, как сейчас говорят, можно было пропустить урок физкультуры, и мальчишки по-дурацки хихикали, а девочки краснели. Век целомудрия. Нет, конечно, в теории они знали, что и как происходит, и сердце замирало, и в глазах меркло, и желания просыпались, а на практике даже самые смелые не могли похвастаться знанием. А может, это она была такой… отсталой.
Они шли по темной улице, горели фонари, они ступали попеременно то в свет, то в тень, по щербатому тротуару, выложенному старинным клинкерным кирпичом, и она вдыхала его запах – так маленький слабый зверек вдыхает запах большого и сильного хищника, а внизу живота бился живой огненный шар, и слабость в коленках была, и тоска в сердце. Она чувствовала себя такой ничтожной и маленькой, такой неинтересной, такой слабой и неуклюжей… А он молчал – наверное, жалел, что пошел провожать, думал, что она веселая, заводная, а она вовсе другая. И она пересказывала ему какую-то дурацкую книжку… лишь бы не молчать. Маленькая глупая дуреха…
Он сказал, что она не изменилась… Значит, помнит?
За окном серели утренние сумерки. Она сидела в постели, обхватив коленки, ежась от утренней сырости – балконная дверь была распахнута настежь. Дельфин лежал на животе, полунагой, едва прикрытый простыней, разбросав руки, и она рассматривала его мощные плечи, четкую рельефную борозду позвонков, узкий зад… Чеканный профиль на подушке, легкая седина в темных волосах… Двадцать лет. И вопрос сверлом в висках: что они упустили? И упустили ли? И что было бы, если бы… И что теперь? Наверстывать? Остановиться и подумать? Или рвать, урывать, жадно урча, глотать, не разжевывая, тонуть в шальных глазах, синих-пресиних, предчувствуя яростный взрыв… еще секунда, сотая доля секунды, вот сейчас… сейчас… собственный вопль и его рык – голос хищного зверя, – и неважно, что завтра? А потом, долгой холодной зимой, вспоминать до потемнения в глазах? Облизывать пересохшие губы и вспоминать тепло, запах, сильные руки, хруст костей и боль, вкус поцелуев и вкус крови? Вспоминать, метаться, сминая простыни, до утра, до самых серых утренних сумерек…
Что? Его не удержать, он свободный дикий зверь, поняла она, живущий на воле, который случайно забрел в город, где живут люди. Где большие дома и заборы, где воняет асфальтом и помойкой.
Он открыл глаза – брызнуло синевой, улыбнулся – показал клыки. Перевернулся на спину, протянул руку, запустил пальцы в ее волосы…