Предпочтения оправдываются
То, что червяк называет концом света,
Учитель называет – Бабочкой.
Темень стояла жуткая. Здесь, в открытом поле, куда меня вынесло, вообще ничего не было видно. Луна и та, на удивление, совсем не давала света – будто ее вдруг выключили. Видимо очень густые тучи покрыли весь небосвод, так как звезд тоже не было заметно. Это было странно. День сегодня стоял ясный и вроде, ничего не предвещало столь резкой смены погоды.
Более того, сейчас набегу, я вдруг четко припомнил, как еще пару часов назад видел эту самую луну и даже подивился тогда, чего это она сегодня так рано выкатила.
Сзади вновь раздались крики погони, и я припустил еще быстрей. Бежать приходилось в буквальном смысле на ощупь – дороги совсем не было видно. Сзади слышались возгласы:
– Черт побери, за этим дураком не угонишься.
– В таких потемках ноги себе можно повыворачивать.
– Стреляйте ребята. Ну его к черту. Бегать еще за ним…
Тут же более громкий, командный голос:
– Нет! Не стрелять! Мне нужно с ним обязательно поговорить. Впереди обрыв. Он от нас никуда не денется.
Обрыв действительно был. Я, увлеченный бегом в такой темноте, не сразу его разглядел и еле успел остановиться в самое последнее мгновение. Затормозил на самом краю. Сзади, совсем рядом, слышался топот приближающейся погони, а впереди, снизу доносился рокот морского прибоя.
Положение было безвыходное. Я с трудом перевел дыхание и крикнул:
– Стойте суки, а то сброшусь вниз и хана… Я в отчаянии… и терять мне нечего, а вы ничего не узнаете… Правды не узнаете…
Шаги еще немного по инерции приблизились и затем стихли.
– Обождите ребята, я сам, – послышался со стороны преследователей все тот же командный голос.
– Эй, лейтенант, зачем он тебе нужен? Давай я лучше полосну его из автомата, да пойдем по домам.
– Помолчи.
В темноте мне с трудом удалось разобрать, что кто-то осторожно идет ко мне.
– Что тебе надо? Что вам всем надо от меня? Я никого не убивал.
– Не убивал и славно, – лейтенант подходил все ближе, – расскажешь, как все было на самом деле и тебя отпустят.
– Если ты сделаешь еще шаг, я брошусь в низ.
Послышался смех, кто-то крикнул:
– Ты дурак, что ли? Никого не убивал, а спрыгнуть хочешь. Так ты просто сдохнешь, а если с нами пойдешь, то будет шанс остаться жить.
– Я может, не хочу уже жить…
– Точно дурак, – сказал кто-то из оставшейся позади толпы, а лейтенант сделал еще пару шагов в мою сторону.
– Я ждал, что меня поймут. Я пришел к вам и сам все рассказал, а вы набросились на меня. Я думал, я мечтал, что истина восторжествует…
– Мечты редко сбываются, дорогой. Тебе столько лет, а ты этого до сих пор не понял?
В тот момент я действительно был в отчаянии и все это начинало меня злить.
– Сам ты козел. И дружбаны твои тоже козлы… К тому же, может и не сдохну. Нырну ловко и поминай, как звали. А вы, ссыкуны вонючие, ни за что не прыгните.
Странно, но этот последний выпад придал мне решимости и сил.
К сожалению, хватило его ненадолго. Кто-то из толпы быстро разрушил мой настрой, ехидненько выступив:
– Ха-ха. Там в низу до воды еще метров десять берега, – нырни давай, попробуй. – Ха-ха-ха…
Остальные дружным ржачем поддержали его.
– Да и незачем нам самим прыгать. У нас есть маленькие свинцовые подружки, которые куда хочешь прыгнут. И за тобой тоже. Герой хуев.
– Если ты прыгнешь – я прыгну следом. Так и знай, – сказал тихим голосом лейтенант. Он еще не отдышался от погони, и разговор явно давался ему тяжело. Слова вырывались с присвистом. Может, как раз эта натужность и придавала его словам убедительности.
– Ты?
– Я.
– Значит ты еще больше дурак, чем я.
Тут мне вдруг пришла в голову мысль, что в его положении ничего не оставалось, как это сказать. Так что, его убедительности, на самом деле – грош цена. Любой бы так сказал, а вот прыгнуть – вряд ли.
Наверно я тогда все же был не в себе, иначе трудно объяснить, зачем мне в том и без того тупиковом положении, приспичило вытворить следующую глупость. Я решил пошутить над этим пустобрехом и сделал движение, будто собрался прыгать.
– Тогда лови меня там.
Лейтенант шутки не понял. Он, сильно оттолкнувшись от земли, прыгнул в мою сторону. Поскольку я в этот момент прыгать не собирался, а лишь хотел припугнуть, то увернуться не успел. Лейтенант же достиг своей цели и, падая, схватил меня за руку. Я замешкался от неожиданности и тут же почувствовал, как на запястье щелкнул наручник. Щелкнул он и на руке лейтенанта.
– Ко мне ребята! Хватайте его!
Я истерично забился, задергался, пытаясь высвободиться, и нога моя в этой борьбе, вдруг соскользнула вниз. Я, пытаясь удержать равновесие, махнул свободной рукой, и все же не удержался. Повалился в пропасть, утягивая за собой и лейтенанта.
Уже падая, я услышал его сдавленный от напряжения крик. Перед лицом мелькнули белки его широко открытых от страха глаз. Я понял, что это конец. Крик отчаянья вырвался из меня, но мощный порыв ветра ударивший в лицо, ворвался в легкие и заглушил его.
Мы так и падали оба, хрипя и захлебываясь воздухом. Сердце у меня остановилось и сжалось от инстинктивного страха, подступившего откуда-то снизу к самому горлу. Мозг пронизала одна единственная мысль – смерть. Смерть. СМЕРТЬ. Это слово, словно застыло в мозгу и пульсировало, не пуская в него ни чего более. Лишь спустя какое-то время, мысль о смерти вдруг распалась на множество разных мелких мыслей. Все они были молниеносны и в тоже время настолько сильны, что яркими вспышками озаряли мое сознание своей значимостью и мощью переживаемого впечатления.
Это и страх перед грядущим новым и неизвестным, и страх потери настоящего; и обидное отсутствие радости и восторга от ощущения полета, столь желанного на протяжении всей жизни; негодование и горечь за недоделанные дела; за посрамленное клеветой имя; за слезы и отчаяние матери, узнающей о моей бесславной гибели; и даже такая мелочь, что падая я вывихнул ногу и теперь она болела…
…Мысли эти мелькали одна за другой, а падение все продолжалось и продолжалось…
Потом, до меня вдруг дошло, что все это слишком долго продолжается. Как только, эта мысль осенила меня, я сначала удивился, а затем также молниеносно решил, что это мне только кажется и удар будет вот именно сейчас, когда я подумал, что его долго нет, и удар этот будет ужасно сильный и наверняка очень болезненный. Мышцы мои окаменели от напряжения в ожидании удара.
Вот сейчас… Сейчас… Сейчас…
Через некоторое время я подумал, что черт его знает, может все это будет настолько быстро, что я и не пойму, что мне больно. Но это лишь в том случае если там действительно суша. Если там все же вода, то возможна вполне мучительная смерть.
Теперь мне вдруг впервые за время падения, стало по-настоящему страшно и даже жутко, не инстинктивно, как секунды назад, когда я сорвался в обрыв, а уже именно от полноценного осознания неотвратимости пришедшей смерти.
«Вот какая она»…
…но удара все не было, а полет продолжался и встречный ветер все так же хлестал мне в лицо…
Я, наконец, открыл глаза. Вокруг по-прежнему было жутко темно и дна пропасти видно не было. Ветер сильно бил в лицо. Я изумился происходящему, и тут же спасительная мысль, что это наверно всего лишь сон, вызвала необычайное облегчение. Но ненадолго. Боль в вывихнутой ноге вернула меня в реальность. Во сне – боли нет.
Рядом падал лейтенант. Чуть в стороне и вверху падали шматки земли, видимо отвалившиеся от обрыва во время нашего падения. Самого обрыва, точнее сказать, его стены, которой полагалось быть тут же рядом и мимо которой, мы и должны были сейчас падать в пропасть – не было.
Темнота тоже была довольно странной. Я только теперь понял это. Это скорее даже была не темнота, а темный фон. На этом фоне я отчетливо, как при свете различал лейтенанта и куски дерна, летящие рядом с нами.
Глаза у него зажмурены, лицо искаженно гримасой ожидания, чего-то неизбежного и крайне неприятного.
Падение продолжалось…
Наконец, лейтенант тоже открыл глаза. В этих глазах недвусмысленно прочиталось изумление и ужас. Так, глядя друг на друга и растерянно озираясь по сторонам, мы падали еще некоторое время. Потом лейтенант, наконец, крикнул:
– Что происходит? Тут же всего метров 30 от силы! А мы падаем уже минуты три!
Происходящее было настолько абсурдным, а лицо у него так сильно искажено эмоциями и встречным ветром, что я не смог не улыбнуться даже, несмотря на то жуткое положение, в котором мы оба оказались.
Лейтенант тем временем задрал голову и посмотрел вверх – туда, откуда мы падали.
– Э-ге-гей! Па-ца-ны…
Ни кто не отозвался.
– Блять, там тоже ничего нет. Где ж это мы?
– Точнее сказать, куда это мы?
Мощный ветер, бьющий в лицо и рвущий одежду, по-прежнему не ослабевал, свидетельствуя о продолжающемся падении. Но дна было не видать…
– Черт его знает, что тут творится, но по элементарной логике, все должно произойти скоро и притом в любое мгновение. Например, прямо сейчас!
У меня по спине пробежали мурашки.
И тут же я подумал о другом.
– А может наоборот. Раз мы падаем уже пять минут на глубину в тридцать метров и до сих пор не упали, то можем падать и целый час, и день и неделю!
Эта простая мысль ошеломила обоих. Некоторое время падали молча. Долго. Не могу сказать сколько, но долго. Может полчаса, может дольше.
– Какого хрена ты сука выделывался, там на краю, а!? Сейчас бы все было нормально, – вдруг зло прохрипел лейтенант.
– Пошел ты в жопу, мудак! Вы же сами гнались за мной. Вы бы посадили меня в тюрьму!
– А теперь ты сдохнешь! И обиднее всего то, что я вместе с тобой…
Опять некоторое время молчали.
– Да это абсурд какой-то! Такого не может быть! – наконец я не выдержал.
– Ха! Ты не рад тому, что мы все еще живы?
– Может, мы все же померли, а? Это хоть как-то смогло бы объяснить наше положение.
Помолчали, переваривая сказанное и происходящее. Наконец лейтенант плюнул, махнул рукой и заговорил:
– Тебя как зовут-то?
– Артем. А тебя?
– Меня Степаном. Давай Артем, я наручники-то расстегну. Чего уж теперь то…
Мы расстегнулись и полетели дальше каждый сам по себе.
– Черт побери, ну это же гон! Чушь! Дичь полнейшая!
– Ха-ха-ха, – заржал Степан, – но это именно так. Я думаю, мы все равно уже покойники. Так что нужно насладиться последним возможным в этой поганой жизни – получить кайф от полета. Я мечтал о нем очень много.
Он вдруг широко развел руки в стороны и загудев, как ребенок изображающий звук летящего самолета, перевернулся головой вниз и стал падать еще быстрей, продолжая остервенело, ревя нестись вперед. Точнее в низ. Я, оставшийся позади, вернее вверху, испугался, что останусь в этой дурацкой ситуации один и закричал:
– Эй! Ты куда? Не улетай от меня. Ты для этого наручники отстегнул? Вместе давай падать.
– Догоняяяяй!
Я засуетился, замахал руками, задергал ногами, кое-как наконец-то перевернулся вниз головой. Руки, как Степан, расставлять в стороны не стал, а вытянул их вперед, будто нырял в воду. Скорость падения действительно увеличилась, так что дух у меня захватило, и я стал потихоньку нагонять Степана. Когда догнал, приблизился к нему поближе и почему-то душевным, тихим голосом, как будто нас мог кто-нибудь подслушать, сказал:
– Ну? Что ты тут устроил, бляха-муха, аттракционы. Может, не будем спешить, а? Полетим, как летели? Может, нам лететь то, всего пару минут осталось, а мы несемся, как угорелые. Внизу смерть. Давай понаслаждаемся спокойным и неторопливым полетом.
Степан резко и на удивление ловко развернулся. Меня пронесло немного ниже.
– Да какая теперь разница, Артемка. Чем быстрее – тем быстрее. Чего тянуть то!? Неизвестность только беспокоит. Покоя не дает, – но он все же перевернулся опять на спину и полетел медленнее. Я тоже принял нужную позу, и мы вновь стали падать рядом и «не торопясь».
– Степан, ты что, когда представлял себя летающим, то видел себя самолетом?
– Ну да.
– Странно. А я почему-то всегда видел себя птицей…
– Как думаешь, куда мы упадем? Может в затерянный мир или еще какое-нибудь фентези, а? Представляешь, как было бы интересно!
– Даа… романтика, блин.
– Впрочем, это и так похлеще любого фентези…
Примерно через часа или два такого неизменного падения, у нас опять сдали нервы и случилась истерика. Начал я, а затем и Степан.
– Это же, блять, с ума так можно сойти! – кричал я.
– Да что же это происходит в конце то концов! – вторил мне Степан.
– Пидарасы! Кто это делает?!
– Суки, пазорные!
Он выхватил пистолет и принялся палить из него в разные стороны.
Еще через пять минут, когда истерика прошла, Степан убрал пистолет и вдруг предложил выпить.
– Что!? Выпить!?
– Да. У меня есть немного коньячку, – он достал из заднего кармана брюк плоскую стеклянную бутылочку дешевого коньяку. Уже слегка початую.
– Конечно, давай! – глаза у меня заблестели. Я действительно очень сильно обрадовался. Само по себе, любое занятие в таком положении уже успокаивало. А уж бухание в таком необычном месте тем более. С большой осторожностью, дабы не расплескать ни одной капли, выпили. Это будто бы сблизило. Нам даже удалось поговорить о каких-то пустяках, связанных с той, еще земной жизнью, с которой оба, в который уже раз, мысленно попрощались несколько минут назад.
Вообще настрой у нас менялся постоянно и очень кардинально. От эйфории, что все уже кончилось и похуй теперь на все, и тогда мы довольно неплохо себя чувствовали – до обратного – впереди смерть, и хоть тоже в принципе теперь похуй на все, но тогда мы просто коченели от ужаса. Причем, чем дольше мы падали, тем чаще и дольше длились моменты эйфории и более короткими, и редкими становились приступы паники и страха.
Степан предложил выпить на брудершафт.
Я сначала для вида покочевряжился, мол, это вы злодеи загнали меня сюда к пропасти и по твоей, Степан, милости я в таком не завидном положении и целоваться с тобой не стану. Но затем, выслушав доводы Степана в том, что виноват вовсе не он, а я, и недолго обоюдно пообсуждав это и придя к выводу, что это судьба нас так свела и по большому счету во всем виноваты обстоятельства, решили, что теперь нам всяко-разно нужно держаться друг друга.
Мы выпили по очереди из фляжки и поцеловались в губы.
– Ну что ж, теперь можно падать дальше, – весело пошутил Степан и я даже хохотнул на это,
– Жаль, запивачки нету.
– Да, блин хотя бы закуски какой-нибудь, лимончик там или…
Я остановился, так и не договорив. Новая не радостная мысль пришла мне в голову. Та же мысль видимо пришла и Степану. Мы посмотрели друг на друга. Степан заметно сглотнул. И произнес:
– А если мы о-о-очень долго будем падать?… Я уже хочу пить.
– ЧЧЧерт!..
– Давай подумаем об этом, когда протрезвеем. Не хочется кайф ломать.
У нас в самом деле, не смотря на новые грустные мысли, общий тонус благодаря коньяку приподнялся. И портить его не хотелось. На время, мысли о конце отступили на второй план. Масса новых ощущений от полета переполняла. Когда справляли нужду, вообще от души поржали…
Через некоторое время мы решили постараться продвинуться куда-нибудь в сторону и посмотреть, что там есть. Должна же где-то тут быть стена того самого обрыва. Долго спорили, в какую сторону нужно грести. В голове давно все уже перепуталось и можно было только с уверенностью сказать, где низ и верх. Да и то были ли они? Иногда возникали сомнения на этот счет.
Полетав примерно с полчаса по кругу, обрыв не нашли.
– Радует, что мы, по крайней мере, на земле – раз сила притяжения действует и ускорение работает.
– Хрен его знает, где мы. Сейчас, в принципе, можно легко представить, что мы не падаем, а, например, просто с большой скоростью несемся куда-нибудь горизонтально земле.
– В принципе да…
– Скажи Степан, а как ты вообще представлял себе свою смерть? Ведь как-то ты ее представлял? Какую-то предпочитал всем остальным, а?
– Хм. Не то чтобы представлял, но вот, смеяться будешь, а хотелось, как раз, вот так вот умереть. Забраться на какую-нибудь высоченную гору и сигануть с нее. Хотел прочувствовать полет, так сказать.
– Так сходил бы в авиаклуб, да сиганул бы с парашютом. Сейчас же это вроде не проблема. Деньги только плати.
– С парашютом? С парашютом наверно классно полетать. Еще наверно лучше на дельтаплане взмыть в небеса… но все же, это что-то не то. Ты ж про смерть меня спросил. Я почему-то с детства еще считал, что такая смерть самая пантовая. Да и в итоге мгновенная, наверно. Без мучений. А ты?
– Я тоже думал на эту тему и решил, что по большому счету пофигу, как умирать. Главное, я хотел успеть осознать этот момент. Чтоб дошло до меня, что вот наступил тот самый момент, когда все. Пусть даже в муках предсмертных. Я, в отличии о тебя, наоборот очень боялся, что это может произойти внезапно – хлоп и готово, а даже понять ничего не успеешь. Или, наоборот, во сне – тихо, мирно, непонятно. Я думаю, что если без осознания конца жизни, умереть, то это как будто и нежил вовсе. Был я – не был, умирал – не умирал – одна херня. Не помнишь, как родился и не помнишь, как умер. Это как сон, который не помнишь, как будто ты съездил в какое-нибудь путешествие и потом напрочь забыл о нем. Значит, его просто не было.
– Ну да. Может быть.
– Обидно мне кажется.
– И все же, стало быть, мы оба удовлетворены должны быть, хы-хы. И я полетал перед смертью, и ты успел о ней подумать. Ха-ха-ха… гх-гх, – он поперхнулся от сильного ветра.
– Нет, это все не так вышло. Я, конечно, успел в полной мере осознать, что мне капец пришел, но все же жизнь после этого продолжилась. Ведь, как не крути, но раз я не умер сразу, то надежда на то, что я продолжу жить у меня вновь поселилась в сердце. И пока я вновь живу. Так что теперь мне перед смертью, опять надо успеть подумать. Осознать. Но боюсь, с такой силой шлепнусь об дно, что ни чего вообще не успею. Так что ты ко мне не подмазывайся. Тебе, суке ментовской, опять больше повезло, чем мне.
– Не выделывайся. Это тебе больше повезло. Ты же ведь полностью осознал, что тебе кранты. Это же не шутка была или что-то еще. Это же было совершенно искреннее чувство. И жив остался. А теперь мгновенно и без мук умрешь. Может даже тебе дважды повезет, и ты еще раз осознаешь свою гребаную смерть. Столь же откровенно. Раз ты два раза абсолютно серьезно от начала до конца прочувствовал момент смерти, то это, то же самое, как если б ты два раза умер. Такое знаешь, не каждому дается. Ха-ха-ха. Вот везунчик! Так что согласись, хоть в этом наши предпочтения оправдались, а?
– Да уж…, оправдались, ё-маё…
– Хотя во-второй раз тебе уже такого не удастся пережить.
– Почему это?
– Потому что теперь ты будешь все же надеяться, что это опять не конец, а такая же хуйня, как сейчас…
– Да уж…
– Зато теперь, ты можешь пожелать перед смертью еще чего-нибудь. Полета, например. Ха-ха… офигенного, абсолютно свободного полета!!!… – и он начал переворачиваться для скоростного паллета, головой вниз.
– Ладно, хватит уже про эти философские бредни о смерти. Во рту пересохло. Говорить уже мочи нету. Давай уж и правда ускоримся, – и я так же, как и он ловко перевернулся, вытянул руки вперед, и мы помчались на перегонки…
…время шло, дна не было видно, а жажда, голод и холод от непрекращающегося потока встречного воздуха, приносили все больше мучений. За ночь или вернее за часы беспокойного сна у Степана в глазу от этого ветра вскочил ячмень… Жуткая сухость во рту была очень мучительна, но когда стали высыхать глаза и веки при моргании сухо скребли о глазное яблоко, стало еще хуже… Примерно через 40—50 часов падения у Степана стали появляться признаки сумасшествия – он бредил и видимо видел галлюцинации. Мне трудно судить о себе, но возможно тоже происходило и со мной… После 70—80 часов полета, мы падали уже почти постоянно без сознания… Чтоб не потеряться вновь сцепились наручниками… Изредка, я приходил в себя. Степан уже не приходил… Последний раз, когда я очнулся, его кожа была уже темно-синего цвета.