Ужин в «Золотом петушке»
– Определенно наступила та прекрасная пора, когда в воздухе висит изумительной красоты дымка, а с тучных полей убирают урожай, – промолвил Холмс, выглянув из окна нашей гостиной, и, подумав, добавил: – Впрочем, боюсь, вскоре на смену дымке придут эти проклятые желтые туманы, которым столь печально знаменит наш Лондон.
Оторвав взгляд от утренней газеты, я обнаружил, что наша гостиная тоже затянута, словно туманом, густыми клубами табачного дыма. Холмс с удовольствием раскуривал свою трубку.
– Смею заметить, старина, что вы пребываете в лирическом настроении, что для вас большая редкость… – начал было я, но Холмс не дал мне закончить.
– Что я вижу! Если я не ошибаюсь, вот и наш первый клиент на сегодня, – неожиданно перебил меня великий детектив.
Я быстро подошел к окну и успел заметить лысого мужчину субтильного телосложения. Умело увертываясь от кэбов и лавируя между кучами конского навоза на мостовой, он бежал через Бейкер-стрит, направляясь прямо к дверям нашего дома 221-б.
– Я так погляжу, наш потенциальный клиент живет где-то поблизости, – Холмс постучал мундштуком трубки по оконному стеклу, – ведь он решил добраться до нас пешком, и дело у него большой срочности, поскольку он не надел ни плаща, ни шляпы.
Сказанное Холмсом было очевидно даже мне.
– Насколько я могу судить, – продолжил мой друг, – это владелец французского ресторана, в котором коронным блюдом является утка в апельсиновом соусе.
На этот раз я не смог сдержать изумления.
– Как, во имя всего святого… – начал я, но Холмс поднял руку, останавливая меня, и хитро подмигнул.
– Элементарно, старина, – промолвил он. – Дело в том, что я не раз едал в этом великолепном ресторане с моим братом Майкрофтом, который, кстати сказать, считает тамошнюю кухню одной из лучших во всем Лондоне.
– Похоже, я попался на удочку, – рассмеялся я.
– Вы уж простите меня, Уотсон, но я не смог удержаться и поддался искушению.
Мне было приятно видеть моего друга в столь приподнятом настроении. В последнее время у него значительно участились приступы хандры. Не раз и не два Холмс искал утешения в проклятом кокаине.
Несколько мгновений спустя мы услышали, как в дверь внизу забарабанили. До нас донеслись приглушенные голоса миссис Хадсон и нашего гостя. Джентльмен взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Он ворвался в гостиную, даже не постучав.
– Месье Олмс, – затараторил ресторатор с сильным французским акцентом, – произошель катастроф. Мне конец. Я пропаль.
– Прошу вас, месье, успокойтесь, – поднял руки Холмс. Он взял мужчину под локоть, подвел бедолагу к креслу, которое я тут же освободил, и усадил поудобнее. – Уотсон, думаю, месье Фонтэну не повредит стаканчик бренди.
Я поспешно выполнил просьбу друга. Алкоголь немного помог французу прийти в себя. Пока наш гость потягивал бренди, я внимательно его оглядел. Месье Фонтэн отличался невысоким ростом и хрупким телосложением. Глаза, как и шевелюра – вернее, то немногое, что от нее осталось, – были темными, а верхнюю губу под орлиным носом украшали маленькие, аккуратно подстриженные усики. За исключением белоснежной рубашки, все остальные предметы туалета – жилетка, галстук, брюки и туфли – были черными.
– Это мой друг и коллега доктор Уотсон, который неоднократно оказывал мне помощь в расследованиях. Вы можете спокойно говорить в его присутствии.
– Mon Dieu![2] – воскликнул месье Фонтэн, подняв на меня взгляд. – Значит, вы врач? Это провидение, так как я имею работу для вас обоих. – Прежде чем продолжить, он сделал еще один глоток бренди. – Джентльмены, я скромно прошу простить мое беспардонное вторжение, но я только что нашел труп в своем ресторане…
– Да что вы говорите! – ахнул Холмс.
– Я говорю, что у меня в ресторане труп. Это месье Брентвуд. Иеремия Брентвуд.
– Вы поставили в известность полицию? – осведомился я.
– Еще нет, mon ami[3], но если я позову полицейских, то тогда узнают газеты, они поднимут скандал – и я разорен! Кто захочет кушать в… в… морге!
Француз снова разволновался, и его руки заходили ходуном. Холмс сжал плечо нашего гостя.
– Успокойтесь, старина, – велел он. – Вы поступили совершенно правильно, обратившись сразу ко мне. Ни к чему беспокоить районную полицию – она только затопчет улики. Достаточно известить Скотленд-Ярд, но с этим можно повременить. Лучше скажите, вы что-нибудь трогали?
– Нет, ничто. Как только я понималь, что он мертвый, я сразу пришел сюда.
– Превосходно. Просто превосходно, – пробормотал Холмс. Он сел в кресло лицом к французу и произнес: – А теперь прошу рассказать нам все подробно с самого начала.
Месье Фонтэн осушил бокал и начал:
– Как вы знаете, месье Олмс, я владею маленьким ресторанчиком на площади Портленд. Он называется «Coq D’or»[4]. Отсюда всего десять минут пешком. Утром во вторник, пятнадцатого числа, я получил неожиданную просьбу от того самого Иеремии Брентвуда. Он просил меня, чтобы я накрыл стол для него и его друга и оставил блюда на плите. Он сам все подаст. Так?
– Он отказался от официантов? – подался вперед Холмс.
– Да, отказался. Он настоял, чтобы никто не присутствовал, даже меня не нужно. Он заплатил за такую привилегию сто гиней, это гораздо больше, чем стоил его заказ. Вы сами понимаете: такую сумму я зарабатываю за неделю, поэтому я не смог отказываться. Он сказал, что сам закроет ресторан, а ключ, когда будет уходить, бросит через почтовый ящик.
– Именно там сегодня утром вы и нашли ключ?
– Oui[5].
– На который час был назначен ужин? – спросил Холмс.
– На полночь.
– Расскажите, как именно вы договорились. Этот Иеремия встретился с вами лично?
– Нет. Он все попросил в письме, которое приносить курьер.
– Письмо было написано от руки?
– Нет, отпечатано на машинке.
– Подпись стояла?
– Нет, внизу просто было напечатано «Иеремия Брентвуд».
– Письмо у вас сохранилось?
– Нет. В письме было сказано, чтобы я написал внизу ответ на том же самом листке и отдавал его курьеру.
– Черт, – пробормотал Холмс, затем встал и принялся расхаживать по гостиной. – Значит, тут у нас улик никаких. Обратного адреса, разумеется, на письме не значилось. – Он снова повернулся к французу: – И как же заказчик собирался с вами расплатиться?
Месье Фонтэн пожал плечами в истинно французской манере и пояснил:
– Чуть позже в тот же день пришел курьер и принес запечатанный конверт. Там были деньги. Вся сумма.
– Заказчик как-нибудь объяснил, отчего он желает поужинать так поздно и без свидетелей?
– Да, в письме он прозрачно намекал, что хочет устраивать романтичное свидание. С очень уважаемой замужней дамой. Вот потому он и хотел сделать все тайно. Миром правит любовь, месье Олмс, и мы, французы, не можем отказать, когда речь идет о делах сердечных.
Холмс затянулся, не обратив внимания на то, что трубка погасла. Я протянул ему коробок спичек, но он лишь нетерпеливо отмахнулся.
– Идемте, Уотсон, – произнес он, подхватывая пальто и шляпу. – Пора нам пойти взглянуть на покойного мистера Иеремию Брентвуда.
Я накинул плащ и взял трость, и мы с месье Фонтэном последовали за Холмсом. После того как наша компания пересекла Бейкер-стрит, мы направились по Мэрилебон-роуд к площади Портленд. Мы с ресторатором едва поспевали за несшимся впереди нас Холмсом.
– Может, и не было никакого преступления, – заметил я на ходу. – Иеремия мог умереть сам, по естественным причинам.
– Не исключено, что вы правы, Уотсон. Разумеется, я надеюсь, вы сможете установить подлинную причину смерти, когда осмотрите тело. И все же интуиция, которая крайне редко обманывает меня, подсказывает, что мы имеем дело с убийством.
Я знал, что Холмс прав, и потому замолчал. Была и другая причина, в силу которой я решил воздержаться от продолжения беседы. Поскольку приходилось едва ли не бежать, мы с месье Фонтэном уже начали задыхаться. Холмс, надо сказать, дышал спокойно и ровно.
Наконец мы добрались до «Золотого петушка», и ресторатор пропустил нас внутрь. Быстро оглянувшись по сторонам, он зашел сам и запер за собой дверь. После этого Фонтэн подвел нас к дверям в обеденный зал и замер, жестом пригласив нас заглянуть туда.
Зал, выдержанный в синих и золотых тонах, оказался небольшим, однако, несмотря на скромные размеры, был роскошно оформлен. Окна украшали тяжелые узорчатые занавески, а с потолка, покрытого орнаментальной лепниной, свисали две хрустальные люстры. В зале имелось семь столиков. Один из них, с белой накрахмаленной скатертью, расшитой изображениями золотых и синих петухов, стоял у дальней стены и был накрыт на двоих. В центре его возвышался серебряный подсвечник на три свечи, которые полностью догорели, закапав расплавленным воском скатерть. На стуле, обращенном к нам, откинув голову назад, сидел Иеремия Брентвуд. Его рот был открыт, а взгляд невидящих глаз устремлен на люстры.
Я врач и, уж поверьте, насмотрелся на смерть. И, будь то гибель солдата на поле боя в Афганистане или спокойная кончина пожилой дамы, отошедшей в мир иной во сне, я никогда не мог привыкнуть к этому зрелищу. По идее за долгие годы работы я должен был закалиться и стать равнодушным к жатве, что собирает мерзкая старуха с косой. Однако, должен признаться, со мной этого не произошло, и смерть Брентвуда не явилась исключением. Он показался мне очень молодым, не старше двадцати пяти лет. Перед посещением ресторана Иеремия тщательно побрился и нарядился в черный вечерний костюм и белую рубашку. Его каштановые волосы были слегка напомажены и зачесаны назад.
Заставив себя забыть о чувствах, я принялся за осмотр тела. Чтобы прийти к заключению, мне потребовалось не так уж и много времени.
– Я считаю, – заявил я Холмсу, – что причиной смерти Брентвуда стал сердечный приступ.
– Вы в этом уверены, доктор? – внимательно посмотрел на меня Холмс.
– Настолько, насколько в этом можно быть уверенным без вскрытия, – пожал я плечами. – Вся классическая симптоматика налицо. Судя по степени трупного окоченения, он умер от четырех до восьми часов назад.
Холмс подошел поближе и принялся осматривать тело. Мой друг делал это очень тщательно: он даже обследовал руки молодого человека и заглянул ему в рот. Наконец, повернувшись ко мне, он произнес:
– Хочу сразу предупредить, доктор, что своим вопросом я ни на йоту не ставлю под сомнение ваши профессиональные качества и опыт, однако не кажется ли вам, что покойный слишком молод, чтобы умереть от сердечного приступа?
Другого врача вопрос Холмса возмутил бы, но я уже успел свыкнуться с прямотой моего друга, поэтому спокойно ответил:
– Многие считают, что сердечные приступы случаются лишь у людей пожилых. Это достаточно распространенное заблуждение. Смерть от сердечного приступа в молодом возрасте, безусловно, редкость, но подобное, пусть нечасто, но все же случается. Не исключено, что у Брентвуда был наследственный порок сердца или же он когда-то перенес суставный полиартрит, который, как известно, дает осложнение на сердце.
– Благодарю вас, доктор, – кивнул Холмс. – Как всегда, я преклоняюсь перед вашим опытом.
Теперь мой друг сосредоточил свое внимание на столе, не упуская ничего: ни многочисленных блюд с остатками трапезы, ни окурка сигары в пепельнице, ни бокалов, ни початых бутылок вина.
– Я хотел бы спросить вас об ужине, – повернулся Холмс к месье Фонтэну. – Кто выбирал блюда, вы или заказчик?
– Месье Брентвуд. Хочу сказать, что он очень детально говорил о каждой перемене блюд.
– Вина тоже выбирал он?
– Нет, в вопросе вин он решил положиться на мои суждения и только отметил, что напитки должны быть самыми лучшими.
Холмс искусно выудил кожаный бумажник из кармана жилетки молодого человека и показал мне тисненные на нем золотом инициалы «И. Б.».
– Будьте любезны, перечислите мне, пожалуйста, все блюда, которые были поданы за ужином, – снова повернулся к ресторатору Холмс.
– Извольте. На первое были поданы консоме из говядины без гренок и паштет фуа-гра со свежими булочками. На второе было заказано наше фирменное блюдо омлет-супрем, а на десерт – фруктовый меланж из слив, черники, земляники и сливок.
Холмс как раз изучал бумажник молодого человека. Заметив, что ресторатор замолчал, он оторвался от своего занятия и поднял взгляд на месье Фонтэна:
– Это все? Вы уверены?
– Oui. Эти блюда заказал покойный. Их я и приготовил.
Холмс сунул содержимое бумажника обратно, после чего вернул бумажник в карман жилетки Иеремии.
– Уотсон, – промолвил мой друг, – я чувствую неприятный запах. Будто стухшее мясо… Вы не думаете?.. – Он показал на труп.
– Конечно же нет, Холмс, – покачал я головой. – Трупное разложение ни при чем: во-первых, с момента смерти прошло не так уж много времени, а, во-вторых, сейчас прохладно.
– А вы не замечаете запаха?
Разумеется, я уже давно его заметил, однако, из уважения к месье Фонтэну, в ресторане которого мы находились, я предпочел не заострять внимания на странном аромате.
– Нет, – покачал я головой, исподтишка кивнув Холмсу, – наверное, вам кажется.
Он тоже едва заметно кивнул в знак того, что все понял, и повернулся к ресторатору.
– Позвольте выразить вам признательность, месье Фонтэн. Благодаря вашим ясным, подробным, исчерпывающим показаниям, надеюсь, нам удастся достаточно быстро раскрыть это преступление.
– Так, значит, речь все-таки идет о преступлении? – ахнул я.
– Совершенно верно, Уотсон. Предчувствие меня не обмануло. Я это понял уже через несколько минут после того, как вошел в обеденный зал.
– Ну не томите, Холмс! – взмолился я. – Расскажите, к каким выводам вы пришли.
Холмс опустился на свободный стул, стоявший напротив трупа, и сложил ладони замком.
– В письме, полученном месье Фонтэном, шла речь об ужине, в ходе которого Иеремия Брентвуд собирался встретиться тет-а-тет с уважаемой замужней дамой.
– Да, именно так, – подтвердил я.
– В том-то и дело, Уотсон, что не так, – отрезал Холмс. Показав рукой на стол, он продолжил: – Прошлой ночью Иеремия Брентвуд встретился за ужином не с женщиной, а с мужчиной. Насколько я могу судить, речь идет о беззубом нервном американце средних лет, курящем кубинские сигары. – Холмс повернулся к ресторатору и добавил: – Именно он, этот американец, заказал у вас ужин и расплатился за него. Он, а не Брентвуд.
Месье Фонтэн раскрыл от изумления рот. Надо сказать, я уже привык к выдающимся дедуктивным способностям Холмса, поэтому мне удалось держать себя в руках, однако, признаться, я был поражен не меньше француза.
– Но откуда вы это узнали? – всплеснул руками ресторатор.
– Все улики на столе. Чего здесь непонятного?
– Но как вы догадались, что Брентвуд ужинал с мужчиной, а не с женщиной? – продолжал изумляться месье Фонтэн.
– Вряд ли покойный молодой человек согласился бы на полночное свидание с беззубой женщиной, которая курит сигары, – улыбнулся великий сыщик.
– Может, сигару курил сам Брентвуд, – возразил я.
– Сильно сомневаюсь, – покачал головой Холмс. – Посмотрите на положение окурка в пепельнице: он направлен обугленным концом к Брентвуду. Я никогда не видел, чтобы курильщик клал сигару в пепельницу зажженным концом к себе. В подобном случае он сильно рисковал бы обжечь себе пальцы, автоматически схватившись за него, всякий раз, когда решит сделать очередную затяжку. Кроме того, я не замечаю на пальцах покойника следов никотина.
– А если он пользовался мундштуком?
– И где вы его видите? – полюбопытствовал Холмс. – Кроме того, мундштук оставляет на сигаре характерный след, а в нашем случае он отсутствует. Равно как и другие следы.
– Ага, теперь мне понятно, как вы догадались, что у курильщика недостает зубов! – воскликнул я.
– Великолепно, Уотсон, вы делаете успехи. У Брентвуда великолепные зубы, поэтому напрашивается вывод, что у его собеседника зубов нет. О его проблемах с зубами свидетельствует и выбор блюд: суп без гренок, мягкие булочки с паштетом…. А что было заказано на второе? Омлет! Где же мясо, где дичь, где хотя бы рыба? И наконец, десерт – из ягод и мягких слив. Согласитесь, меню весьма красноречивое!
– Разумеется, – кивнул я. – Но почему вы решили, что ужин заказал именно неизвестный, а вовсе не Брентвуд?
– С одной стороны, об этом говорит выбор кушаний, – ответил Холмс. – Но есть и другие косвенные улики. Например, вам должно быть известно, что письма, пусть даже отпечатанные на машинке, люди подписывают сами. В нашем случае напечатана была даже подпись. Кроме того, автор письма предложил по завершении ужина кинуть ключ от ресторана в почтовый ящик, где его и нашел месье Фонтэн. Брентвуд не мог этого проделать, поскольку на тот момент был уже мертв. Соответственно, напрашивается вывод, что это сделал кто-то другой – тот, кто на самом деле послал письмо.
– После ваших объяснений ход событий очевиден и мне, – признался я.
– Для меня он был очевидным сразу, – пожал плечами Холмс.
– Но почему вы решили, что неизвестный – американец средних лет? – перебил его месье Фонтэн.
– Не думаю, что в Лондоне много молодых беззубых американцев, – отозвался Холмс. – Кроме того, основываясь на собственном опыте, могу сказать, что люди пожилые редко оказываются участниками преступлений. Пламя страстей, что часто становится движущей силой, толкающей на злодеяние, с возрастом затухает. Почему неизвестный – американец? Это лишь моя догадка. Видите ли, наши заокеанские кузены имеют одну особенность. В процессе приготовления пищи они склонны измельчать ее так, чтобы потом, во время трапезы, не пользоваться ножом. Если вы посмотрите на стол, то увидите, что нож неизвестного девственно чист и находится там же, где его оставил месье Фонтэн, когда накрывал на стол. А вот вилка как раз грязная и лежит в одной из тарелок. В принципе для таких блюд нож и не нужен, однако англичане так свыклись с ним, что всегда пускают его в ход за столом, даже когда едят омлет. Именно так и поступил Брентвуд. У него и вилка, и нож грязные.
– Браво, Холмс! – воскликнул я.
– А откуда вы узнали, что Брентвуд англичанин? – спросил Фонтэн.
– Я только что просмотрел его документы. Они лежали у него в бумажнике, – пояснил Холмс.
– Но почему вы решили, что незнакомец – человек нервный? – не унимался ресторатор.
– А вы сравните его салфетку с салфеткой Брентвуда, – предложил Холмс. – Видите, салфетка Иеремии измята куда меньше, тогда как салфетка незнакомца выглядит так, словно ее то и дело комкали и скручивали. Обратите внимание, на ней имеются даже пятна никотина, которым были перепачканы пальцы незнакомца, что свидетельствует о силе, с которой он сжимал ткань. Человек спокойный и уравновешенный так себя не ведет.
Мы с месье Фонтэном согласно закивали. Вдруг Шерлок Холмс резко наклонился и схватил бокал, стоявший ближе всего к нему. Внимательно осмотрев его и даже понюхав, великий сыщик фыркнул:
– Уотсон, я болван! Если я впредь буду выказывать хотя бы малейшие признаки самодовольства, вы имеете полное право угостить меня пинком по седалищу.
Не дожидаясь моей реакции на эти слова, Холмс повернулся к ресторатору и вопросил:
– Скажите, пожалуйста, друг мой, какие вина вы выбрали к каждой из перемен блюд?
Фонтэн взял со стола одну из бутылок и ответил:
– В качестве аперитива я подал это великолепное белое эльзасское вино. За ним должен был последовать сотерн из Сент-Круа-дю-Мон – это вино изумительно подходит для фуа-гра. Для второго я остановил выбор на этом каберне-совиньон, который вы, англичане, называете кларетом. Это каберне из деревушки Марго, что в районе О-Медок в Бордо. Изумительно! – Фонтэн поцеловал кончики сложенных щепотью пальцев, как это обычно делают французы. – Ну и наконец десерт. Что может быть лучше, чем это белое сладкое «кото-дю-лайон»? C’est magnifique![6]
Холмс внимательно выслушал ресторатора и, когда тот закончил, отметил:
– Хоть я и не знаток, месье, я с первого взгляда на стол понял, что ваш выбор вин заслуживает высочайшей похвалы.
В ответ француз лишь слегка поклонился, будто бы мой друг произнес нечто само собой разумеющееся.
– Однако, – продолжил Холмс, – не кажется ли вам странным, что при столь богатом выборе изысканных вин незнакомец так ничего и не выпил?
– Неужели? Как же так! – воскликнул месье Фонтэн.
– Взгляните сами, – развел руками Холмс, – бокал незнакомца чист: ни следов, ни запаха вина.
– Так он трезвенник или просто ханжа?
– Не исключено. Может, это важная деталь, может, и нет, но я должен был обратить на это внимание раньше. – Холмс взял в руки одну из креманок для десерта: – Что вы скажете об этих сливовых косточках, Уотсон?
– А что тут можно сказать? – пожал плечами я, заглянув в креманку. – Косточки как косточки.
– Не кажется ли вам, что одни косточки отличаются по форме от других?
– Что ж, теперь, когда вы обратили на это мое внимание, да, вижу. Возможно, сливы были разных сортов.
– Интересно, – задумчиво произнес Холмс. Сунув в карман одну из косточек, он повернулся к Фонтэну: – Вы понимаете, друг мой, что нам надо поставить в известность полицию?
– Да, конечно, – обреченно кивнул ресторатор.
– Вы можете сделать это сами?
– Oui d’accord[7], я об это позабочусь, – вздохнул Фонтэн и направился к выходу.
Несколько мгновений Холмс молча смотрел на меня и наконец произнес:
– Слушайте, старина, с одной стороны, я на дух не переношу инспектора Бредстрита, а с другой – мне надо кое-что выяснить. Вам придется остаться здесь, дождаться полиции и обо всем рассказать инспектору. Передайте мои искренние извинения месье Фонтэну. С вами мы увидимся позже, дома, на Бейкер-стрит.
– Хорошо, – кивнул я.
Холмс быстрым шагом вышел, оставив меня наедине с телом Иеремии Брентвуда.
Через некоторое время явился Бредстрит, и мы с месье Фонтэном рассказали ему о случившемся. Инспектор быстро осмотрел бутылки и задал несколько вопросов. Насколько я мог судить, он был вполне готов принять версию о сердечном приступе, спровоцированном чрезмерными возлияниями.
Покойного увезли в морг, вынеся тело через черный ход по настоянию месье Фонтэна. Я передал ресторатору извинения Холмса и заверил, что мой друг непременно свяжется с ним лично.
Признаться, я покинул ресторан не без облегчения. Поскольку работы в тот день у меня не было, я решил прогуляться по расположенному поблизости Риджентс-парку.
Дымка, что окутывала поутру Лондон, рассеялась, и теперь аллеи парка заливало яркое солнце, просачивающееся через густую листву деревьев. Щебетание птиц и вид гуляющих с детьми нянюшек достаточно быстро вернули мне душевный покой, и я в приподнятом настроении отправился на Бейкер-стрит, собираясь отобедать дома.
Холмс появился затемно. Тяжело ступая, он повалился на диван и глубоко вздохнул:
– Уотсон, умоляю, помогите мне снять ботинки. Я вымотан до предела.
Я выполнил его просьбу, после чего плеснул в стакан бренди и протянул его другу.
– Я так полагаю, поесть вам тоже не удалось? – предположил я.
– Не было времени, старина. Он уходит на рассвете, а дел много.
– Кто уходит на рассвете? – озадаченно спросил я.
– «Морской ястреб». – Холмс устало прикрыл глаза рукой. – Парусный клипер. Пункт назначения – Малайский архипелаг. Вам непременно надо взглянуть на этот корабль, Уотсон. Настоящий красавец, быстрый как молния. Да и как иначе? Время и скорость имеют ключевое значение.
– Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, – признался я.
– Вы уж простите, Уотсон, – рассмеялся Холмс, – но с того момента, как мы с вами утром расстались, произошло столько всего, что у меня буквально голова идет кругом.
– Слушайте, я оставил вам с ужина немного говядины. Если хотите, я сделаю вам сэндвич, а вы пока рассказывайте.
– Благослови вас Бог, Уотсон, вы настоящий друг! Честно говоря, я умираю от голода.
– Ну давайте, рассказывайте, – поторопил я сыщика.
Холмс вытянул ноги к горящему в камине огню и начал:
– После того как мы расстались с вами утром в ресторане, я сел в кэб и отправился в путь. Ехал я достаточно долго, пункт моего назначения находился за Чизвиком. Мне предстояло встретиться с доктором Джеффри Крофтом. Мне доставляет невероятное удовольствие общение с профессионалами своего дела, как, например, с вами. Именно к такой категории людей относится и мистер Крофт. Дело в том, что он является начальником отдела тропических растений в Королевском ботаническом саду Кью. Его познания в сфере экзотических фруктов и цветов воистину энциклопедические. Именно он и подтвердил мою версию. Иеремия Брентвуд действительно был убит.
Услышав это, я чуть не выронил столовый нож.
– Но, Холмс… – начал было я.
– Прошу вас, друг мой, сперва дослушайте меня, – настойчиво произнес Холмс. Он извлек из кармана сливовую косточку, зажав ее между большим и указательным пальцами, словно она была драгоценным камнем. – На самом деле перед вами, Уотсон, пуля, или, если хотите, стреляная гильза. Именно ею и было совершено убийство. Это косточка плода под названием дуриан, из семейства мальвовых, любимого лакомства лесных людей.
– Каких еще лесных людей? – удивился я.
– «Лесной человек» – именно так с малайского языка переводится слово «орангутан». Помните, Уотсон, живущих на деревьях обезьян с красно-коричневым мехом? Так вот, насколько известно, они находят дуриан по его запаху, кстати сказать, крайне неприятному, который при этом настолько силен, что его можно почувствовать за несколько миль.
– Ага, – протянул я, – так вот что это был за аромат в «Золотом петушке»!
– Именно! Так вот, как это ни парадоксально, несмотря на омерзительный гнилостный запах, фрукт обладает превосходным, можно даже сказать, изумительным вкусом.
– Невероятно, – отозвался я, протягивая Холмсу тарелку с сэндвичами.
– Удивительно все устроено, Уотсон, – жуя, принялся рассуждать Холмс. – Фрукт источает запах, свидетельствующий о том, что он созрел; запах привлекает обезьяну; она съедает фрукт, а семена разносит по лесу.
– Действительно превосходно, – кивнул я. – Однако и обезьяны, и люди относятся к отряду приматов. У нас схожая физиология. Значит, фрукт не ядовит, иначе бы все обезьяны умерли, отравившись им.
– Серьезный аргумент, – улыбнулся Холмс, – он мне тоже не давал покоя. Кроме того, мы знаем, что наш беззубый друг и сам ел дуриан – об этом свидетельствуют косточки в его креманке с десертом – и при этом остался жив. Но у фрукта есть одна особенность, которая все объясняет. О ней мне поведал профессор Крофт. Дело в том, что дуриан смертельно опасен лишь в присутствии алкоголя! Подобное сочетание провоцирует обширный сердечный приступ.
На несколько мгновений я потерял дар речи.
– Черт бы меня побрал, – выдавил я наконец. – Так вот, значит, почему мистер Икс так и не притронулся к вину.
– Именно, – кивнул Холмс. – Кстати, вам больше ни к чему именовать его мистером Иксом. Человека, который ужинал с Брентвудом, зовут Мервин Джей Кингсли. Он из Нью-Йорка.
– Откуда вам удалось это узнать? – изумился я. – Холмс, вы не перестаете меня поражать.
– Благодарю вас, Уотсон. Вы являетесь самым преданным из моих почитателей, – улыбнулся Холмс. Мои слова явно доставили ему удовольствие.
– Так как же вам удалось выяснить личность неизвестного? – спросил я, налив нам обоим по стаканчику бренди.
Покончив с последним бутербродом, Холмс ответил:
– Выяснив, где произрастает экзотический фрукт, я отправился в порт и сверился с журналом регистрации судов. Мне надо было узнать, приходил ли какой-нибудь корабль из Малайзии в период с тринадцатого по пятнадцатое число. Как вы помните, письмо Фонтэн получил утром пятнадцатого. Согласно журналу, за это время в лондонский порт зашли два судна, причем оба прибыли четырнадцатого числа. Первое из них, «Адельфи», было гружено оловом. Пассажиров на борту не имелось. Второй корабль, «Морской ястреб», вез чай, резину и трех пассажиров.
Хлебнув бренди, Холмс продолжил:
– Удивительно, Уотсон, сколь бесценные сведения можно получить, заплатив всего один золотой соверен. Именно за такую сумму первый помощник «Морского ястреба» мистер Майкл Хьюз показал мне декларацию пассажиров и судового груза и даже провел экскурсию по кораблю. Когда я ознакомился со списком пассажиров, мне сразу стало ясно, кто именно мне нужен. Первыми двумя оказались дочь армейского полковника Симпсона, путешествовавшая со своей компаньонкой. Отец отправил дочку в Англию, чтобы она здесь училась в пансионе. Оставался только один пассажир – Мервин Джей Кингсли, финансовый директор имперской каучуковой плантации неподалеку от Куала-Лумпура.
Холмс осушил бокал, поставил его на стол и произнес:
– И тут след теряется. Кингсли сошел на берег с большим чемоданом и исчез. Такое впечатление, что он растворился в воздухе. Мне пришлось воспользоваться помощью «отряда Бейкер-стрит»[8]. Я приказал расспросить всех извозчиков, работающих в районе порта, – не помнят ли они пассажира, подходящего под описание Кингсли. Тщетно. Тогда я предположил, что Кингсли остановился в одной из припортовых гостиниц и потому не стал брать кэб. Я убил несколько часов, пока не обошел их все, – и снова впустую. Признаться честно, Уотсон, мной овладела растерянность. Я ума не мог приложить, что делать дальше. Вам знакомы мои методы, поэтому вас вряд ли удивит, если я признаюсь, что решил представить, что сделал бы я сам на месте Кингсли. Итак, я убийца, обдумывающий свой следующий ход. Много ли народу знает о том, что я в Англии? Нет, таких по пальцам можно пересчитать. Чем раньше я отсюда уеду, осуществив задуманное, тем лучше. Еще раз все обмозговав, я вернулся на «Морской ястреб» и снова переговорил с мистером Хьюзом. Впору предположить, Уотсон, что у меня начинается старческое слабоумие, поскольку вопрос, который я задал первому помощнику, очевиден и должен был прийти мне в голову сразу. Так или иначе, услышав ответ, я вздохнул с облегчением.
– Что же вы спросили?
– Я поинтересовался, есть ли на судне пассажиры на обратный рейс в Малайзию. Таковой оказался только один – Мервин Джей Кингсли.
– Тогда он у нас в руках! – с облегчением вздохнул я.
– Будем надеяться, что вы правы и что инспектор Бредстрит не оплошает. Я отправил ему телеграмму в Скотленд-Ярд. В ней я написал, что, если он мечтает о продвижении по службе и хочет арестовать убийцу Иеремии Брентвуда, пусть ждет нас в семь утра у доков принца Альберта.
– Думаете, он придет? У меня создалось впечатление, что он собирается закрыть дело за отсутствием состава преступления.
– Бредстрит, как многие полицейские, немного бестолков, но дураком его назвать нельзя. – Холмс зевнул и потянулся. – Он придет. Нисколько в этом не сомневаюсь. – Мой друг поднялся с дивана и снова потянулся: – Ладно, Уотсон, думаю, мне пора спать. Вставать нам завтра рано – если вы, конечно, желаете отправиться вместе со мной.
– Я ни за что на свете не упущу эту возможность, – заверил я. – Кстати, Холмс, в самом начале вы сказали, что корабль быстр как молния, а время и скорость имеют ключевое значение. Что вы имели в виду?
– Все очень просто, Уотсон. Кингсли понимал: ему необходимо попасть в Англию как можно быстрее. Иначе дуриан перезреет и его можно будет только выкинуть.
– Ну конечно, – я понимающе кивнул, – это, как вы говорите, элементарно.
– Спокойной ночи, старина.
– Спокойной ночи, Холмс.
На следующее утро Холмс разбудил меня на рассвете. Великий сыщик был уже полностью одет.
– Вставайте, Уотсон, подъем, – деликатно потряс он меня за плечо. – Пора за дело. На столе вас ждет чашечка кофе.
– Да, Холмс, конечно, – пробормотал я, протирая глаза и стряхивая с себя остатки сна.
Вскоре мы пересекли Бейкер-стрит и, остановив экипаж, велели кучеру везти нас в док. Утро выдалось холодным, а весь город окутывала густая дымка. Кэб трясся по булыжной мостовой. Я поднял воротник и, зевая, принялся ерзать на сиденье, устраиваясь поудобнее. Холмс сидел выпрямившись, будто бы настороже, положив обе затянутые в перчатки руки на серебряный набалдашник трости.
– Я вижу, вы взяли с собой боевую трость, – заметил я. – Полагаете, вам придется пустить ее в ход?
– Кто знает, Уотсон. Даже крыса, если ее загнать в угол, повернется и бросится на своего преследователя. А вы прихватили свой служебный револьвер?
– Да, на всякий случай. – Я похлопал себя по карману.
Немного погодя мы добрались до доков и вышли из кэба. Туман здесь был еще гуще, и он практически полностью скрывал от нас поверхность воды. Холмс расплатился с извозчиком, и экипаж, громыхая колесами, растворился в дымке. Откуда-то донесся протяжный печальный вой сирены. Когда он оборвался, тишину нарушал лишь плеск волн, бьющихся о сваи.
– Пойдемте, Уотсон. Нам сюда – Холмс двинулся вдоль причала на восток.
Мы миновали несколько кораблей, пришвартованных к якорным шпилям. Наконец я увидел «Морского ястреба». Он и впрямь оказался настоящим красавцем. Корпус был изящным, стройным, буквально созданным для того, чтобы рассекать волны. Нос украшала блестящая фигурка хищной птицы, выставившей вперед когти.
Холмс извлек из кармана часы и быстро на них взглянул.
– Почти семь, – пробормотал он. – Бредстрит опаздывает. Если, конечно, он вообще собирается прийти.
Я хотел ответить, но тут Холмс поднял руку:
– Тише! Слышите? Кто-то едет.
Поначалу мне казалось, что стоит абсолютная тишина, однако вскоре удалось различить перестук копыт и грохот колес по булыжной мостовой. Через пару минут показался большой четырехколесный экипаж.
– Тпр-р-р-у! – крикнул кучер, натягивая поводья.
Лошадь, фыркая, остановилась. Во влажном утреннем воздухе было видно, как у нее изо рта идет пар. Дверь распахнулась, и на мостовую спрыгнул инспектор Бредстрит. За ним последовал констебль в форме.
Холмс быстрым шагом подошел к представителю Скотленд-Ярда. Поприветствовав его, он взял инспектора за рукав и отвел в сторону так, чтобы мы с констеблем не могли расслышать содержание их беседы. Пока Холмс с Бредстритом секретничали, мы с констеблем обсуждали погоду. Насколько я понимаю, Холмс вводил инспектора в курс дела. Примерно через минуту они подошли к нам. Бредстрит на ходу вынул из кармана фляжку и сделал глоток.
– Обычно я не пью при исполнении, но, сами понимаете, при такой погоде легко простыть, – пояснил он.
Инспектор как раз собирался протянуть фляжку Холмсу, но тут раздался звук приближающегося кэба, и вскоре он появился из густого тумана. Кэб остановился возле экипажа, на котором приехали полицейские, и из него вышел дородный мужчина с большим чемоданом в руках. Мы услышали, как он поблагодарил извозчика, прежде чем тот уехал. Прибывший говорил с американским акцентом и слегка шепелявил.
Мужчина повернулся и пошел в нашу сторону. Одет он был явно не по погоде: ограничился лишь легкой курткой и брюками. Шляпы незнакомец не носил. Завидев нас, он замер. Инспектор шагнул к нему навстречу:
– Мистер Кингсли?
– Нет, – покачал мужчина головой, – моя фамилия Браун. Джон Браун.
К незнакомцу двинулся Холмс.
– Отпираться бесполезно, Мервин, – сказал он, – нам все известно. Мы знаем про дуриан. Вам следовало избавиться от улик. – И мой друг показал зажатую между пальцев косточку.
Американец затравленно посмотрел на нас и вдруг, бросив чемодан в Холмса и Бредстрита, развернулся и кинулся бежать со скоростью, весьма впечатляющей для человека его комплекции. Холмсу удалось увернуться от чемодана, но инспектор оказался менее проворным.
– За ним, Джонс! – рявкнул Бредстрит, потирая ушибленное чемоданом плечо.
Молодой констебль, грохоча коваными ботинками по пристани, кинулся в погоню. Накидка на его плечах развевалась на ветру. Исход был предрешен. Джонсу не составило большого труда нагнать преступника, и к тому моменту, когда мы приблизились, на руки Кингсли уже были надеты наручники.
– Молодец, – похвалил Бредстрит молодого помощника, похлопав его по спине.
Констебль расплылся в счастливой улыбке.
– Значит, так, Джонс, хватай его чемодан и полезай к кучеру, – приказал инспектор.
Он придержал дверь экипажа, пропустив нас вперед, после чего велел везти нас в Скотленд-Ярд.
Кингсли уныло опустился на сиденье и закрыл лицо руками.
– Я инспектор Бредстрит из Скотленд-Ярда, – представился полицейский. – Вы арестованы по подозрению в предумышленном убийстве Иеремии Брентвуда, которое вы совершили ориентировочно в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое число настоящего месяца. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.
Американец не ответил, лишь тихо всхлипнул.
– Если вы окажете помощь следствию и чистосердечно признаетесь в содеянном, суд непременно это учтет, – чуть более мягко добавил инспектор.
Кингсли еще раз всхлипнул и выпрямился. Я заметил, что у него в глазах стоят слезы.
– Я не хотел убивать Джерри, – выпалил он, – я же его едва знал. Господь свидетель, он не сделал мне ничего дурного!
– Тогда зачем… – начал было я, но Холмс жестом остановил меня.
Кингсли вытер слезы краем рукава, насколько ему это позволили наручники, и продолжил:
– Я слабый человек, инспектор. Кое-кто, наверное, назвал бы меня беспутным. Последние семнадцать лет я жил и работал в Малайзии. Владельцем каучуковой плантации, где я служил, был Сандерс Брентвуд, отец Джерри. У меня была хорошая должность, приличная зарплата. Казалось, о чем еще мечтать? Но нет, мне этого было мало. Видите ли, моя слабость – азартные игры, а малайцы настоящие шулеры. Я проигрывал и проигрывал. Через некоторое время я начал обворовывать собственную компанию. Я не считал, что совершаю нечто предосудительное, поскольку искренне собирался все возместить, как только мне улыбнется удача. А она ни в какую не желала мне улыбаться. Нет, конечно, иногда я выигрывал, но это случалось редко. Шли годы, но мне удавалось скрывать растраты: Сандерс полностью мне доверял. Так продолжалось бы и дальше, не наступи Сандерс на эту чертову кобру, которая укусила его под коленку. Спасти его не удалось. Я понимал, что попал в беду. Компания должна была достаться единственному наследнику Сандерса – Джерри, то есть Иеремии. При передаче компании обязательно назначают аудит, в результате которого меня бы вывели на чистую воду и отправили в тюрьму. Как я говорил, человек я слабый и слишком хорошо знаю, что собой представляет малайская тюрьма. Грязь, крысы, тараканы, вши… Я этого не вынес бы. И тогда я решил сыграть последний раз. Ведь я же игрок! – Кингсли горько скривился: – Похоже, я снова проиграл.
Взяв себя в руки, он продолжил:
– Надо сказать, что несколько лет назад, в редкий момент весьма нетипичной для Сандерса душевной слабости, мне удалось уговорить его сделать приписку к завещанию. Согласно новой версии, если с ним или с Иеремией что-нибудь случилось бы, компания должна была отойти мне, а не малайскому правительству. Насколько я понимаю, Сандерс не видел никакого смысла менять завещание, поскольку считал, что Иеремия переживет нас обоих. И тут я решил сделать свою ставку. В случае удачи плантация досталась бы мне. А теперь мне грозит виселица.
– Вы во всем сознались, – холодно промолвил Холмс, – а это смягчает вашу вину.
Повисло молчание, которое нарушалось лишь стуком колес о булыжную мостовую. Наконец Холмс спросил:
– Скажите, а Иеремия знал о смерти отца?
Кингсли покачал головой:
– Нет, черт побери! Я специально запретил передавать телеграмму со скорбным известием, сказав, что должен сообщить новость лично. Естественно, я даже не упомянул о ней, иначе Джерри не согласился бы со мной поужинать. Я сказал, что приехал в Лондон по делам компании. Столь позднее время для ужина я объяснил занятостью. Впрочем, полночная трапеза нисколько не смутила Джерри. Он был полуночником и часто возвращался домой достаточно поздно. Сандерс-старший хотел, чтобы его сын проявлял побольше интереса к семейному бизнесу, но Джерри был городским мальчиком и не выносил жару и влажность тропиков. Я развлекал его байками о жизни в Малайзии, рассказывал о том, как прекрасно поживает его отец и как богатеет копания. Один из моих немногих талантов заключается в том, что у меня отменно подвешен язык. Я болтал, пока дуриан не подействовал.
Снова повисла тишина, которую никто не спешил нарушать. Наконец Бредстрит извлек из кармана фляжку, глотнул бренди, после чего протянул ее нам с Холмсом. Мы оба покачали головами.
– Можно? – вдруг попросил инспектора Кингсли. – Последняя просьба осужденного.
Бредстрит на мгновение замялся, но все-таки дал фляжку американцу.
– Спасибо, инспектор, я вам безгранично признателен, – промолвил Кингсли, сделав большой глоток, и даже вяло улыбнулся: – Должен выразить вам, инспектор, свое восхищение. Быстро же вы меня нашли. Я и не подозревал, что в английской полиции служат столь проницательные люди.
Бредстрит поморщился и, громко кашлянув, произнес:
– На самом деле ваш комплимент не по адресу. Его заслуживает джентльмен, который сидит рядом с вами. Позвольте вам представить сыщика-консультанта мистера Шерлока Холмса с Бейкер-стрит и его коллегу доктора Уотсона. Мистер Холмс периодически… помогает Скотленд-Ярду.
Кингсли кивнул мне, после чего с интересом и немалым восхищением воззрился на Холмса:
– В таком случае, сэр, вас можно поздравить. Раз уж вы так быстро вычислили меня, вы обладаете весьма выдающимися аналитическими способностями.
Холмс чуть поклонился и ответил:
– Мне повезло, что вы не профессиональный преступник. В противном случае вы бы не оставили столько бросающихся в глаза улик.
Мы уже подъезжали к Скотленд-Ярду. Вскоре наш экипаж остановился, и Джонс, спрыгнув с облучка, открыл нам дверь. Первым вышел Холмс. Затем Бредстрит взял было Кингсли под руку, как вдруг американец резко рванулся. Сперва я подумал, что он решил предпринять еще одну попытку сбежать, и потому немедленно обхватил его за талию, однако я тут же понял, что Кингсли плохо. Закатив глаза, он широко разевал беззубый рот, словно пытаясь сделать глоток воздуха. Из горла доносились булькающие звуки.
– О боже! – воскликнул я. – У него сердечный приступ!
Мы вытащили Кингсли из экипажа и положили его на мостовую. Я сделал все возможное, но мои усилия были тщетны. Бедолага умер прямо у нас на глазах.
Холмс, в отличие от всех остальных, не выказал ни малейшего изумления. Повернувшись к Бредстриту, он произнес:
– Поздравляю, инспектор. Только что вам удалось сэкономить средства налогоплательщиков, которые в противном случае были бы потрачены на суд и услуги палача.
– О чем вы говорите, Холмс? – выпалил Бредстрит.
– Помните, вы угостили преступника выпивкой? Она вступила во взаимодействие с дурианом, который он предварительно съел, и спровоцировала сердечный приступ.
– Но откуда же мне было знать? – Инспектор раскрыл от ужаса рот.
– Успокойтесь, Бредстрит, – промолвил Холмс. – Вы совершенно правы, вы ни о чем не догадывались. Произошел несчастный случай. Кингсли покончил с собой.
– Ну и дела! – заметил я несколько позже, когда мы уже ехали с Холмсом домой.
– Согласен, – немного подумав, изрек Холмс. – Насколько я понимаю, покойный Мервин Кингсли сейчас стоит перед судом куда более высокой инстанции, чем Центральный уголовный суд Лондона.
Я согласно кивнул и пытливо взглянул на Холмса:
– Кто бы мог подумать, что он сведет счеты с жизнью?
– Например, я, – улыбнулся мой друг. – Я чуть было не остановил Бредстрита, когда он протянул фляжку Кингсли, но потом подумал, что раз Мервин решил свести счеты с жизнью – пусть поступает как хочет.
– Но ведь дуриан он съел давно, во время ужина с Брентвудом, – возразил я.
– Мне следовало сказать вам, Уотсон, что дуриан – а это слово, кстати сказать, на малайском языке означает «шип», – представляет собой нечто вроде большой дыни, покрытой иглами. Внутри твердой оболочки – нежная мякоть. Именно из-за внушительных размеров фрукта Кингсли и понадобился такой большой чемодан. Нисколько не сомневаюсь, что после ужина осталась достаточная порция. Именно ею Мервин и позавтракал сегодня утром.
– Вы строите догадки, Холмс? Это на вас не похоже.
– Это не догадка. Не забывайте, я сидел рядом с Кингсли и прекрасно чувствовал запах, который шел у него изо рта.
– Черт меня побери! – пробормотал я.
– Элементарно, мой добрый друг, элементарно, – рассмеялся Холмс.
Во второй половине дня Холмс навестил месье Фонтэна и заверил его, что, вопреки опасениям француза, новость об убийстве, случившемся в его ресторане, не только не отпугнет публику, но скорее привлечет дополнительных клиентов.
Вернувшись домой, Холмс торжествующе объявил:
– Сегодня, Уотсон, мы ужинаем в «Золотом петушке». Нас пригласил сам Огюст Фонтэн. Он сказал, что мы можем есть и пить все, что пожелаем, и оставаться в ресторане столько, сколько заблагорассудится. Поскольку никакой другой платы за проделанную работу я не получил и вряд ли получу, предлагаю извлечь из этого приглашения все, что только можно.
– Превосходно, Холмс, превосходно! – рассмеялся я. – Как всегда, я с вами!