Потерянное озеро. Часть первая (С. Э. Аллен, 2014)

Часть первая

Атланта, Джорджия

Настоящее время

Проснись, Кейт!

И ровно через год после того, как Кейт погрузилась в забытье, она очнулась.

Ее голова лежала на подушке. Кейт медленно открыла глаза и увидела, что на руке у нее сидит мотылек. Его крылышки отливали бледным оттенком лаванды. Кейт смотрела на мотылька и гадала, настоящий он или нет. Он напомнил ей о любимой футболке мужа Мэтта, которую она, не в силах выбросить, спрятала в сумку с шитьем. Спереди на футболке красовалось большое выцветшее изображение мотылька, логотип кавер-группы[2] из Афин под названием «Мотболлз»[3].

Футболка и мотылек всегда будили воспоминания о собственных странностях в детстве. Специальными маркерами она рисовала на руках бабочек в виде татуировки. Давала им имена, разговаривала с ними, тщательно обновляла цвет, едва они начинали блекнуть. И верила: когда придет время, бабочкам захочется вырваться на свободу, она дунет – и они оживут, отлепятся от руки и улетят.

Кейт всегда отличалась от других детей, она была девочкой со странностями: ее сверстники давно переросли подобные забавы, а она все продолжала играть с воображаемыми друзьями. Люди говорили: «Беззаботное дитя» – и утешали родителей, что это пройдет, как детская картавость. Впрочем, родители ни в чем не ограничивали свою дочь. Они всегда предоставляли ей полную свободу.

Кейт захотелось подуть на мотылька – интересно, что из этого выйдет? – но она не успела: в спальню вошла свекровь с чашкой кофе и бодро пожелала ей доброго утра. А когда Кейт снова посмотрела на руку, мотылька уже не было. Она села в постели, а Крикет[4] – так звали свекровь – раздвинула шторы.

– Сегодня у нас важный день. Приезжают новые жильцы.

Кейт слегка испугалась, словно отгоняя ночной кошмар, который не совсем стерся из памяти:

– Жильцы?

Крикет щелкнула пальцами перед лицом Кейт и подала ей чашку:

– Да, жильцы. А ты переселяешься в мой дом. Вчера вечером ты не принимала на ночь снотворного?

Значит, не приснилось. Все случилось на самом деле. Она посмотрела на левую сторону кровати. Мэтта там не было. Она могла поклясться, что слышала его голос – или чей?

– Нет. Я ничего никогда не принимаю. Вы же знаете.

– Сегодня ты какая-то странная, – сказала Крикет. – Хорошо, что я пораньше пришла. Девин я уже подняла, одела и накормила завтраком.

– Девин встала? Сегодня ведь первый день летних каникул, – удивилась Кейт. – На каникулах она никогда не встает так рано.

– Думаю, лучше соблюдать распорядок дня. Осенью будет легче привыкать к школе – или я не права? Она на чердаке. Ты уж пригляди за ней, ладно?

Кейт неожиданно бросило в жар. Ее охватило очень необычное ощущение, словно она лизнула куркуму или шафран после того, как целый год ела пудинг. И теперь на языке и в горле неприятно жгло.

Она была раздражена.

Теперь Кейт проснулась окончательно и разозлилась. Конечно же, она присмотрит за Девин. Целый год она готовила для нее обеды и посещала школьные спектакли, сопровождала на экскурсиях и водила к окулисту. Ходила как сомнамбула, но прилежно выполняла материнские обязанности. У Крикет нет ни малейшего повода не доверять Кейт. Она способна позаботиться о своем ребенке.

За редким исключением.

В жизни всегда бывают исключения, в том числе редкие.

– Там такой беспорядок, – сказала Крикет.

Свекровь, одетая в элегантный костюм, стучала по спальне каблучками лабутенов. Из тщательно уложенной прически не выбивался ни единый волосок – такая у южанок манера. Она проверила шкаф, убедилась, что Кейт собрала вещи.

– Кажется, я говорила, можешь взять что захочешь на чердаке и сложить в гостиной. Иначе все останется новым владельцам. Но Девин не разрешай брать с собой старые тряпки, так будет лучше. А то осенью не заставишь ее избавиться от них. Кстати, утром я нашла ее школьную форму в мусорном баке!

Кейт поставила чашку на пол рядом с кроватью. Целый год Крикет, проводив Девин в новую школу, заходила к невестке в комнату и приносила ужасный кофе, черный как смола. Кейт терпеть его не могла. И пить больше не желала. Казалось бы, что может быть проще – отставь чашку и не пей! Крикет проследила за ней взглядом, и впервые за год сомнамбулической жизни Кейт охватил легкий трепет протеста.

– Я всегда разрешала ей летом носить что хочет.

– Мы с тобой прекрасно знаем, милочка, что это нехорошо, особенно теперь, когда она будет жить в моем доме.

– И Мэтт со мной соглашался, – сказала Кейт.

Это имя вдруг показалось ей непривычным. Оно стало чужим, звучало чудовищно, как ругательство.

Услышав имя сына, Крикет отвернулась. Говорить о нем она не любила. Никогда и ни с кем. Его образ она хранила в сердце, заперла внутри грудной клетки и не желала ни с кем делиться своим горем. Даже с Кейт, которой хотелось найти в матери Мэтта хоть крупицу любви к нему, чтобы немного утешиться.

– Сколько лет ты позволяла ей безнаказанно делать все, что она хочет? Ты встаешь, наконец? Новые жильцы приедут в полдень. Я, наверное, уйду с работы около трех. Я бы пришла помочь, но сегодня у нас завершение большой сделки. Днем жду вас у себя. Все должно пройти гладко. Список я составила. Да ты встаешь или нет?

Кейт медленно, осторожно поднялась, словно боялась потерять равновесие. Странное ощущение. Ноги еле держат.

Крикет остановилась в дверях, обернулась и пристально посмотрела на Кейт. Она понятия не имела, о чем свекровь сейчас думает. Никогда не понимала ее. Мысли Крикет не поддавались прочтению, словно давно забытый язык.

– Должно быть, очень хочется поскорее приступить к работе? Завтра подстрижем тебя как следует. Надеюсь, ты не против?

Кейт подняла руку и потрогала неровные, отросшие за год пряди.

Прошел ровно год с тех пор, как после похорон Мэтта Кейт закрылась в ванной и взяла в руки ножницы. Она смотрела на нержавеющую сталь лезвий, сверкающих в ярком полуденном свете, и в голову ей приходили самые разные мысли. Она и представить прежде не могла, что способна думать о таком. Это были мысли черные, непростительные. Потом Кейт поднесла ножницы к голове и все свое горе, все отчаяние выместила на длинных каштановых волосах. С каждым щелчком ножниц локоны падали на пол и превращались в крохотных птиц, которые, сбившись в плотную стаю, летали вокруг и каркали, каркали…

Мэтт любил ее волосы, густые и длинные, она нарочно отпустила их для него. Кейт с нетерпением ждала минуты, когда к ней в магазин, где она занималась бухгалтерией, забегал Мэтт и вынимал карандаш, поддерживающий прическу, чтобы полюбоваться на водопад волос, закрывающих спину и плечи. Еще ему нравилось, чтобы в постели она была сверху и волосы ее падали на него и липли к мокрой от пота коже.

Через несколько часов Крикет нашла ее лежащей на полу в ванной. От изумления свекровь опустилась на колени, и Кейт заплакала, обняв ее так крепко, что наверняка остались синяки. Крикет обработала порезы на голове Кейт и как могла подровняла ей волосы, чтобы не перепугать Девин. Внучке она в двух словах пояснила, что маме сейчас нужна именно такая прическа, за ней, мол, легче ухаживать.

Это был последний день, когда Кейт что-то чувствовала.

Так продолжалось вплоть до сегодняшнего.

Крикет ждала ответа.

– Да, – сказала Кейт. – Спасибо, Крикет. Спасибо за все.

– Что ж, до скорой встречи. У меня большие планы, нам с тобой есть о чем поговорить.

Свекровь повернулась и вышла.

Кейт слушала, как стучат ее каблучки по коридору.

Скрипнула, открываясь, дверь. Захлопнулась.

Заворчал двигатель автомобиля. Крикет уехала.

Кейт поспешила прочь из комнаты, пытаясь стряхнуть оцепенение и избавиться от ощущения потери ориентации в пространстве. «Боже мой, – подумала она, – это все происходит на самом деле». Она устремилась в конец коридора, где был чулан и стояла наготове складная стремянка.

Кейт поднялась на чердак, освещенный единственным окном. Пылинки летали вокруг, словно пепел. Ее восьмилетняя дочь что-то мурлыкала под нос, роясь в набитом хламом большом черном сундуке со ржавыми петлями. На крышке виднелись выцветшие от времени печатные буквы: «Мэрили».

За тот год, что Кейт пребывала в состоянии бесчувствия, Девин успела подрасти, и только сейчас мать как следует это разглядела. Личико округлилось, ноги стали длиннее. Кейт хотелось подбежать к ней, обнять, но она поостереглась: еще подумает, что мама сошла с ума. Они же виделись вчера вечером, когда она укладывала дочку спать. Для Кейт целого года как не бывало, но ведь Девин не догадывалась, что мать все это время провела в спячке.

Так что Кейт просто стояла и любовалась дочерью. Девин – удивительная девочка, уникальная! Кейт в жизни таких детей не видела. С первой минуты рождения в ней чувствовалась индивидуальность. Она была особенной, не походила ни на кого другого. И ничегошеньки не взяла от родни. У Мэтта в семье все гордились иссиня-черными волосами, ослепительно сияющими на солнце. Жгучие брюнеты рождались из поколения в поколение, и их роскошная шевелюра часто была предметом зависти окружающих. Кейт унаследовала ген, который придавал глазам оттенок яркой зелени. Последняя дурнушка с такими глазами превращалась в писаную красавицу. И вот вам Девин: волосы мягкие, цвета спелой ржи, а глаза голубые. Правда, левый глаз видел плохо. Когда девочке исполнилось три года, врач прописал ей глазную повязку. И ей это очень нравилось. И еще ей нравились ее вечно спутанные золотистые волосы. Она любила ленточки в горошек, носила юбки, коротенькие, как балетные пачки, розовые с зеленым носочки и оранжевые туфли из лакированной кожи. Девин мало обращала внимания на то, что о ней думают люди.

И это всегда бесило Крикет.

Как Кейт допустила такое? Как могла позволить, чтобы ее дочку воспитывал человек, стремящийся перекроить по-своему ее удивительный характер? Уничтожить в ней то, что было присуще самой Кейт и чем она всегда гордилась? Кейт проглотила ком в горле и почувствовала, что теперь может говорить.

– Привет, детка. Чем занимаешься?

Девин с улыбкой обернулась:

– Мамочка! Погляди, вот это мое самое любимое.

Она вытащила из сундука выцветшее розовое платье с красным поясом. Нижняя юбка из плотной ткани была такая старая и жесткая, что потрескивала под руками, как четки или дрова в камине. Девин натянула платье через голову поверх одежды. Подол коснулся пола.

– Подрасту – будет как раз, стану носить его с фиолетовыми туфельками, – сказала она.

– Смело, – отозвалась Кейт, а Девин снова нырнула в сундук.

Чердак в доме матери Кейт всегда восхищал Девин, она подозревала, что там таятся несметные сокровища. Когда бабушка была жива, она позволяла Девин есть шоколадные батончики, пить газировку с виноградным сиропом, а также залезать в старый сундук, полный самых разных платьев, которые когда-то надевали женщины из рода Моррис, чтобы вскружить голову богатому мужчине и выскочить за него замуж. Этот богатый гардероб в основном принадлежал бабушке Кейт, Мэрили, известной красавице, которая, как, впрочем, и все остальные, взяла да и влюбилась в бедняка.

– А кто такая Эби Пим? – вдруг спросила Девин.

– Эби?

Кейт направилась к сундуку, стараясь шагать размеренно и спокойно, чтобы не выдать волнения. А Девин опять полезла внутрь. Сундук был очень большим, и снаружи торчала только зеленая шляпка, украшенная ярким пером. Когда девочка поворачивала или наклоняла голову, перо выписывало в воздухе невидимые письмена. Кейт уселась возле сундука на пол как можно ближе.

– Эби – сестра бабушки Мэрили. Моя двоюродная бабушка. И твоя прабабушка. Я видела ее всего один раз, но она показалась мне удивительной женщиной. Ни на кого не похожей. Она… могла сразить наповал.

– А чем она занималась?

– Эби вышла замуж за человека обеспеченного, и родственники ждали, что она поделится с ними, – ответила Кейт. – Но, вернувшись из свадебного путешествия, они с мужем вдруг решили раздать все денежки бедным. Дом в Атланте продали, купили недвижимость на юге. Много лет о них не было ни слуху ни духу. Когда я встретилась с Эби, мне было двенадцать лет. У нее умер муж, и мама с папой решили ее навестить. Эби жила на берегу очаровательного озера. Они с мужем сдавали отдыхающим домики, тем и зарабатывали. Мне кажется, это было лучшее лето в моей жизни.

– А давай туда съездим.

Голосок из сундука прозвучал совсем негромко. Сердце Кейт застучало, она даже глаза закрыла.

– Да я не уверена, сохранилось ли на этом месте все по-прежнему. Давно это было. А почему ты спрашиваешь? Что-то нашла?

Из сундука высунулась детская рука, пальцы сжимали старую открытку.

– Вот открытка. На твое имя.

Кейт взяла почтовую карточку. На одной стороне большими округлыми буквами было написано: «Потерянное озеро», в каждой букве поместился кусочек пейзажа.

Кейт перевернула карточку. Судя по штемпелю, ее послали пятнадцать лет назад, как раз в то время, когда Кейт виделась с Эби.

Кейт, я знаю, тебе здесь очень понравилось, ты даже не хотела уезжать. Навещай нас в любое время, когда пожелаешь. Я хочу, чтобы ты всегда помнила об этом.

С любовью, Эби Пим

Кейт впервые видела эту открытку. Мать не показывала ее дочери. Кейт знала, что мать в то лето из-за чего-то поссорилась с Эби, но понятия не имела, что та пыталась связаться с нею.

Девин вылезла из сундука и стала укладывать платья обратно. Некоторые были такие ветхие – ткань просвечивала насквозь, словно они были сшиты для привидений.

– А мы заберем сундук с собой к бабушке? – спросила Девин, сняла с себя шляпку и платье, уложила в сундук, осторожно закрыла крышку и заперла.

Можно было ответить, что бабушка давно отказала Девин в этом. Как бабушка сказала, так и должно быть. Свекрови и без того хватает хлопот с переездом Кейт и Девин к ней в Бакхед, да и расходы немалые. Год назад возвращающегося с работы на велосипеде Мэтта насмерть сбила машина, и в их жизнь неожиданно ворвалась Крикет. Когда Мэтт был рядом, она никогда не вмешивалась в их семейные дела. Ей это удалось без труда, поскольку Кейт словно впала в спячку. Деньги у Крикет имелись, тут она была не чета Кейт. Та была обязана свекрови тем, что сейчас на счету лежала кругленькая сумма за проданный дом и велосипедный магазин Мэтта, – сделку устроила и провернула Крикет, да так ловко, что казалось, она околдовала покупателей. В глубине души Кейт постоянно тряслась от страха, она боялась, что Крикет заберет у нее Девин, если захочет. Средство у нее всегда под рукой – стоит только вспомнить инцидент с ножницами. Кейт должна считать, что ей еще повезло, ведь Крикет берет ее к себе вместе с дочерью и дает работу секретарши в агентстве недвижимости. Она должна благодарить свекровь и за то, что та предоставляет им в своем доме весь третий этаж. Теперь они будут у нее под боком – приходи когда хочешь, не нужно таскаться каждый день на другой конец города и проверять, как живут невестка с внучкой.

– Конечно заберем, – ответила Кейт, засовывая открытку в нагрудный карман помятой ночной рубашки. – Что хотим, то и заберем. Помоги спустить его вниз.

Сундук оказался не очень тяжелым. Но, съехав по ступенькам стремянки, брякнулся об пол и оставил-таки небольшую вмятину. Кейт с дочерью втащили сундук в гостиную, где уже стояла гора коробок, чемоданов и кое-что из мебели.

Она заметила список, приклеенный Крикет к стенке вертикального ящика для перевозки одежды, где уже висели вещи Кейт. Но читать не стала, поскольку была занята тем, чтобы подвинуть сундук на середину комнаты. Кейт даже в сомнамбулическом состоянии сделала бы все необходимое, не заглядывая в список. Переезд – дело нехитрое.

А написано там было вот что:

Новые жильцы будут здесь в полдень. В машину к ним не садись. И Девин не разрешай.

Ждите ровно полчаса. Потом поезжайте ко мне. Не надевай никакой модной одежды. Никакого макияжа. Это придает тебе печальный вид. Я хочу, чтобы Девин ехала в том, что на ней надето.

Это самое важное. Возле дома вас будет ждать съемочная группа, чтобы снять день вашего переезда. Веди себя естественно. Они просили ради достоверности не говорить тебе об этом, но я боялась, если ты не будешь знать, расстроишься, сделаешь что-нибудь не то и все испортишь. Это крайне важно! Приду домой – все объясню.

Крикет Ферис любила распоряжаться, организовывать, с точностью до последнего винтика. Мало кто знал об этом ее качестве, хотя, по местным меркам, она была далеко не последним человеком. Свою карьеру она выстроила на мнимой способности плыть по течению, умении переждать любую непогоду. Но, по правде говоря, Крикет ничего и никогда не пережидала. А погоду контролировала сама. Тем и заработала себе репутацию серого кардинала. Хороший вкус Крикет удачно сочетался с политическими амбициямии, но всякий раз, когда к ней обращались с просьбой выставить свою кандидатуру на высокую должность, она снисходительно заявляла о самоотводе – ей нравилось управлять из-за кулис. Она славилась способностью увеличить число сторонников любого кандидата, просто-напросто поставив рекламный плакат его кампании на лужайке рядом с рекламной вывеской своего агентства недвижимости. А все потому, что пятнадцать лет назад, после смерти мужа, Крикет самостоятельно превратила свою компанию в крупнейшее агентство в штате. Далеко за его пределами прогремели разработанные ею успешные рекламные акции. Рекламные ролики посвящались продаже дома, где Крикет с мужем и Мэттом жили вместе, и поискам нового жилья для вдовы и сына. «Мы-то с вами знаем, что значит переезд» – этой фразой заканчивался каждый ролик. Все сразу поняли, что Крикет – женщина компетентная, симпатичная, а кроме того, чуткая, ведь она так много пережила, утратив спутника жизни. Но в этом шоу всех затмил Мэтт. Милый, замечательный мальчик, ангелочек, чье лицо было просто создано для телевидения: щечки-персики и большие карие глаза, в которых плескалась грусть. Каждый, кто смотрел на этого ребенка, проникался к нему глубочайшим сочувствием. И всем хотелось, чтобы он обрел наконец свой дом.

Позже Мэтт признавался Кейт, что он от всей души ненавидел эти рекламные ролики. Сценарии для них от начала и до конца писала Крикет. Благодаря им все думали, что мать и сын души друг в друге не чаяли, но Крикет приходилось трудиться по пятнадцать часов в сутки, и Мэтт, в сущности, вырос без нее.

Кейт познакомилась с Мэттом на первом курсе университета. Ее уже собирались отчислить за неуспеваемость. С людьми она сходилась нелегко и бо́льшую часть учебного времени с отсутствующим видом смотрела в окно. Вот это у нее хорошо получалось. Казалось, на лекциях она становилась мягкой и невесомой, как облачко, и легчайший порыв ветра мог унести ее далеко-далеко, туда, где витали ее мысли.

Ей и в голову не приходило, что Мэтт заметил, как она грезит наяву во время занятий. Это бросилось ему в глаза, когда он увидел ее впервые, и его сразу потянуло к ней. Странной девушке, судя по всему, очень хотелось исчезнуть, скрыться ото всех. Мэтт и сам был таким. Кейт, конечно, знала, кто такой Мэтт, но и не мечтала о том, что он обратит на нее внимание. Рекламные ролики с его участием она видела с детства. Как и все остальные в Атланте, она тоже желала милому и красивому мальчику найти свое место под солнцем.

Кейт забеременела, когда ей и Мэтту было всего по девятнадцать лет. Крикет ужасно расстроилась. Еще бы, сын бросил колледж и женился на девице, которая, по мнению Крикет, принадлежала к семейству прожженных авантюристов и охотников за легкой наживой. Она перестала разговаривать с сыном, и разумеется, о финансовой поддержке молодой семьи не могло быть и речи. Ведь у Крикет насчет Мэтта были грандиозные планы! Она всегда ставила на победителя, и можно вообразить, на что оказалась бы способна такая мать, займись ее сын политикой. С таким-то лицом! С поистине ангельским лицом.

Но Мэтта государственная служба совершенно не интересовала. На людях он был застенчив, чувствовал себя не в своей тарелке. Поженившись, Кейт с Мэттом переехали в дом матери Кейт, поскольку та была убеждена, что со временем Крикет простит Мэтта и семейные денежки снова потекут в его карман. Крикет во многом ошибалась, но только не по поводу маниакальной страсти к деньгам, свойственной этой ее новой родственнице.

Через два года мать Кейт неожиданно хватил удар, и она скончалась, так и не дождавшись несметных богатств. И Крикет стала делать шаги к примирению, впрочем довольно вялые. Но было поздно. После разрыва Мэтт не желал восстанавливать отношения с матерью.

В этом маленьком доме Кейт и Мэтт прожили семь лет: растили Девин, открыли велосипедный магазин под названием «Ферис уилз», взяв небольшую сумму в долг у отца Мэтта. Такую вот жизнь Мэтт избрал для себя и этой жизнью был доволен. Главное – делать что хочешь, ну а безвестное существование он считал не хуже богемного. Для всего остального мира он был представителем старого доброго среднего класса. Но когда Кейт окидывала взглядом свое имущество, то не видела ничего принадлежащего Мэтту. Даже мебель досталась им от матери. Мэтт появился в ее жизни и стал неотъемлемой ее частью, но лично от себя ничего в нее не вложил.

Кейт села на сундук, а Девин поднялась с пола, пристроилась рядышком и прижалась к матери.

– Все будет хорошо, – сказала Кейт. – Ты ведь это знаешь, верно?

Девин кивнула и сняла очки в черной оправе, те самые, которые нравились Крикет, протерла их футболкой, которую выбрала для нее бабушка.

– Ну а насчет одежды я с бабушкой поговорю. Мы с твоим папой всегда считали, что на летних каникулах ты можешь носить все, что захочешь. Просто Крикет хочет провернуть какое-то дельце.

– А в школе? – спросила Девин.

Начинается. Дело в том, что Девин терпеть не могла школьной формы. Сама мысль об униформе оскорбляла ее. Пребывая в спячке, Кейт дала свекрови согласие записать Девин в частную школу, ту самую, в которую когда-то ходил Мэтт.

– В этой школе требуется носить форму, и ты это знаешь.

– А можно я вернусь в старую школу?

Кейт помолчала.

– Я поговорю с бабушкой, – повторила она. – Но имей в виду, у тебя очень хорошая школа. И твой папа тоже туда ходил.

Кейт обняла дочку и снова вспомнила о почтовой открытке в нагрудном кармане.

Она достала карточку, и они вместе с дочерью принялись пристально ее разглядывать, словно там могли появиться новые слова, предсказывающие будущее. Мать Кейт неслучайно спрятала от дочери открытку, и причину она, возможно, никогда не узнает. Глядя на открытку, Кейт испытывала едва уловимое чувство протеста, как и утром, когда отставила в сторону чашку с приготовленным свекровью кофе. Значит, мать не хотела, чтобы она общалась с Эби. Не хотела, чтобы Кейт ездила в пансионат «Потерянное озеро».

Это серьезный повод, чтобы туда съездить.

Взять и сбежать.

Мысль пришла в голову ниоткуда, и Кейт не успела отбросить ее.

– А ты знаешь, – сказала она, – ведь до «Потерянного озера» всего три-четыре часа езды. По крайней мере, мне так показалось.

Девин медленно подняла голову и подозрительно посмотрела на мать, словно та затевала авантюру. Кейт едва удержалась от смеха.

– Вдруг там все закрыто? Или Эби уехала куда-нибудь? Но все равно можно съездить и посмотреть. Вдвоем, ты да я. – Кейт слегка подтолкнула дочь локтем. – Что скажешь? Неохота здесь торчать, когда все это барахло станут перевозить.

– Вроде как в отпуск поехать?

– Не знаю, что из этого выйдет, – откровенно призналась Кейт. – Если там никого нет, вернемся обратно, и все. Но если кто-то есть, можно будет остаться на ночь. Или на пару дней. Станет ясно, когда приедем.

– А у бабушки Крикет будем отпрашиваться?

– Нет, – это останется между нами. В общем, иди переодевайся, скинь с себя эти тряпки и надень, что сама выберешь. Быстренько прихватим все необходимое, сядем в машину – и вперед.

Девин помчалась по коридору, но остановилась, бегом вернулась и обняла Кейт.

– Я так по тебе скучала, – сказала она и побежала переодеваться, оставив пораженную мать в гостиной.

Кейт думала, что никто и не догадывается.

А Девин знала.

Она знала, что все это время Кейт провела в спячке.

«Потерянное озеро»,

Сулей, Джорджия

Днем ранее

С того самого дня, как умер ее муж Джордж, толстокожий толстяк в парике появлялся здесь каждое лето и предлагал Эби продать «Потерянное озеро». Он выбирался из своего «мерседеса», что с каждым годом стоило ему все бо́льших усилий, и стоял, жадно пожирая озеро глазами. Должно быть, представлял, как вырубит все деревья и застроит берега роскошными виллами. Эби видела, как подергиваются в предвкушении его пальцы и подрагивают колени, а порой ей казалось, что и земля начинает дрожать, словно для «освоения и развития» территории, принадлежащей Эби, достаточно чужой силы воли.

Когда незваному гостю надоедало созерцать окрестности, Эби неизменно приглашала его в дом и ставила на стол холодный чай с мятой и сдобное, похожее на большие пуговицы печенье, которое так хорошо получалось у Лизетты. Словом, сладкое угощение, чтобы смягчить горечь разочарования, потому как Эби неизменно отвечала отказом. А он не привык получать отказы, и Эби его жалела – она всегда жалела тех, у кого было все, а им все равно чего-то не хватало.

Впрочем, в этом году Эби угощения не предлагала.

Когда он уехал, Эби прижала ладонь к ноющей груди. Она в конце концов не выдержала и согласилась продать свою собственность. Ничего подобного она прежде не чувствовала. Обычно она была уверена в себе и своем будущем. Но с некоторых пор в душе у нее поселилась тревога… Когда машина скрылась за деревьями, Эби окинула взглядом пейзаж, будто сошедший с почтовой открытки. Перед ней раскинулось прекрасное озеро, на берегах которого росли кипарисы и ладанные сосны. Здесь, вдали от цивилизации, стояла такая тишина, что слышно было, как вода мягко плещется о старые мостки. Но нужно было смотреть правде в глаза: пансионат с маленькими коттеджами, который Эби с Джорджем купили, вернувшись из свадебного путешествия, постепенно приходил в упадок. С деньгами было туго, постоянно какой-нибудь домик нуждался в ремонте. А больше всего удручало, что впервые со дня покупки за всю зиму не приехал ни один гость. Раньше на зиму всегда были предварительные заказы. Совсем недалеко отсюда проходила граница с Флоридой, и прежде к Эби часто наведывались «перелетные птицы»[5] в шерстяных шапках, а на шинах их автомобилей все еще виднелась дорожная соль. Но постоянные гости старели, как и всё в этом мире. Многие уже умерли. Другие больше не могли управлять автомобилем. Третьи полюбили отдых у окна в удобном кресле, в хорошо протопленной комнате, и не желали покидать свой дом.

Так что решение принято правильно. Рано или поздно это должно было случиться.

Невысокая привлекательная женщина лет шестидесяти остановилась рядом с Эби в дверях главного корпуса – двухэтажного, обшитого вагонкой дома, чья крыша протекала, коридоры заканчивались тупиком, а лестницы сужались кверху так, что трудно было протиснуться, словно в детском домике для игр. Старый главный корпус с небольшими коттеджами для гостей существовал здесь, казалось, испокон веков, как и само озеро. И Эби с Джорджем купили пансионат главным образом потому, что здесь было к чему приложить руки – метафора очень подходящая, учитывая, сколько понадобилось сил и средств на ремонт, реконструкцию и обновление.

Эби чувствовала, что Лизетта сердится, от нее словно исходили волны жара – такие сильные, что тонкие серебристые волосы Эби шевелились, будто от ветерка. Эби вздохнула. Лизетта знала, что это когда-нибудь случится, но, понятное дело, пережить такое все равно нелегко.

Лизетта открыла маленькую записную книжечку, висевшую на шнурке у нее на шее. Что-то написала и показала Эби: «Надо было посоветоваться со мной! Долго продлится продажа? Почему ты мне не доверяешь?»

– Не понимаю, Лизетта, чему ты удивляешься. Мы обсуждали это еще в конце зимы. И я подумываю о том, чтобы снова попутешествовать, – сказала Эби.

В последнее время она мечтала съездить в Европу, в Париж, еще раз побродить по его тенистым улочкам. Ей часто снилось, что она потеряла Джорджа и вывести к нему должен большой рыжий одноглазый кот. Он поджидал ее на ближайшем углу улицы. Всегда на ближайшем углу.

– Хочешь, вместе съездим в Париж? Разве не здорово? – спросила Эби, делая вид, будто речь идет об увлекательном приключении. – Твоей матери скоро девяносто. Стоило бы еще хоть разок навестить ее. Как говорят, чем сердиться, лучше помириться.

Лизетта всегда отличалась вспыльчивостью. Эби знала, как вести беседу, чтобы убедить ее, успокоить, пока она окончательно не рассердилась. Но о матери Лизетте говорить не стоило, и поняла это Эби слишком поздно.

«Я никуда не хочу ехать. И тем более в Париж. – Лизетта дважды подчеркнула последнее слово. – Я хочу остаться здесь. Разве этого не достаточно?»

– Достаточно, конечно достаточно, – спокойно ответила Эби.

Она снова ощутила боль в груди и захотела к ней прикоснуться, но при Лизетте не решилась.

– Может быть, новые хозяева откроют здесь клуб с рестораном, а тебя поставят главной на кухне. Или ты захочешь купить себе дом на берегу, когда закончится строительство.

Лизетта несколько долгих секунд пристально смотрела на Эби. «А ты разве здесь не останешься?» – написала она.

– Нет.

«Но ведь ты, как и я, не хочешь уезжать отсюда, бросать наше озеро! Это же наш дом!»

Эби шагнула назад и закрыла дверь, чтобы прохладный воздух из кондиционера не шел наружу. За электричество надо платить, и немало. Дверная коробка перекосилась, так что пришлось помогать себе плечом.

– Конечно, я не хочу уезжать. Но сидеть и наблюдать, как пропадает это прекрасное место, выше моих сил. Ведь почти все наши постоянные гости куда-то подевались. Пансионат разваливается, и я ничего не могу поделать. Лучше уехать сейчас, пока мы все не потеряли – тогда уж волей-неволей придется сказать этому месту «прости». Все-таки лучше, когда есть выбор.

«Это не мой выбор, а твой», – настрочила Лизетта. Показав свою запись, она вырвала листочки и сунула их в карман. Потом она, конечно, сожжет их в печке или порвет на мелкие кусочки и бросит в озеро. Лизетта считала, что сохранять написанное может быть опасно.

Говорить Лизетта не могла из-за врожденного заболевания, зато с детства она выучилась писать и в своих записках за словом в карман не лезла, острый язычок заменив ядовитым пером. Она всю жизнь считала себя виноватой в смерти возлюбленного. Лизетте было шестнадцать. Во время романтического ужина она передала юноше записку, где написала, что тот ее недостоин и она никогда не полюбит его. А на следующий день узнала, что парень повесился в квартире своих родителей. Потрясенная тем, что сила ее, которая прежде могла лишь обидеть кого-то, довела человека до самоубийства, Лизетта в ту роковую ночь пятьдесят лет назад отправилась на мост Неверности в Париже. Мучаясь чувством вины, она хотела покончить с собой. Лизетта считала, что это единственный способ подавить свою злую силу. Для таких решительных и упрямых характеров умереть легче, чем набраться мужества и круто поменять свою жизнь.

Увидев, что Лизетта прыгнула в реку, Эби не медлила. Она хорошо помнила, как пулей помчалась на конец моста и съехала по скользкой набережной в холодную воду. Кругом был густой туман, и Эби закричала, надеясь, что Лизетта отзовется и станет ясно, где ее искать. Течение подхватило Эби и понесло куда-то во тьму; казалось, она плывет не в воде, а в студне. Борясь с подступившей тошнотой и нащупывая хоть какую-то опору, она задела пальцами длинные волосы Лизетты, словно пучок холодных водорослей. Это было чудо! Она ухватила их покрепче и потащила вверх. Едва голова Лизетты показалась над водой, как девушка закашлялась и судорожно вцепилась в Эби, очевидно не соображая, что происходит. Эби подхватила ее, стараясь не отпускать, но течение одолевало, и бороться с ним не было сил. Эби не покидала мысль о том, что надо держаться друг за друга. Если они станут держаться друг за друга, все будет хорошо.

И вдруг из ниоткуда возникли крепкие руки, подхватили тонущих и стали толкать, толкать, да так сильно, что вода захлюпала и забурлила вокруг. Река не хотела отпускать добычу, река сопротивлялась. Но Джордж вышел победителем. Он вытащил Эби и Лизетту на берег и встал над ними, сам не веря в то, что сделал. С него ручьями стекала вода.

Прохожие, оказавшиеся на улице в ту ночь, услышали шум, прибежали на помощь, отвели Джорджа, Эби и Лизетту в ближайший ресторан – молодожены совсем недавно проходили мимо него, – закутали в старые одеяла и выдали по стакану портвейна. Лизетту тут все знали, она была дочерью владельца ресторана, и ее поведение, похоже, никого не удивило. В самом деле, никто не обеспокоился – даже глаз не оторвали от своих тарелок.

Эби была слишком измучена и утомлена, чтобы спорить с Джорджем, который хотел немедленно отправиться в гостиницу и обещал на следующий день прийти и навестить девушку. Но этого не понадобилось. Лизетта тайком пошла за своими спасителями и ночь провела на ступеньках перед входом в отель. И потом всюду ходила по пятам как тень, тихая и незаметная; она сняла номер в той же гостинице, последовала за Эби с Джорджем в Амстердам, а затем и в Америку.

У Эби никогда не было подруг, она всегда считала, что, кроме Джорджа, ей никто не нужен. Но встреча с Лизеттой все изменила. Сколько раз та доказывала свою преданность и сколько раз они спасали друг друга за эти годы, подсчитать невозможно.

Эби повернулась к Лизетте:

– Надо отменить летние заказы. Их у нас всего три.

Лизетта прошла вслед за Эби в фойе к стойке регистрации, яростно записывая что-то на ходу в блокнотик. Эби села за стол, а Лизетта оторвала листок и, хлопнув ладонью по столешнице, положила его перед Эби. Она прочитала:

«Я никуда не поеду. Прикую себя цепью к дереву. И меня никто не заставит уехать отсюда. А ты уезжай. Делай что хочешь. Брось меня, хоть прямо под бульдозер. Брось меня на верную смерть».

Эби подвинула записку к Лизетте.

– Под бульдозер? Нисколько не романтично. Надо придумать что-нибудь поинтереснее. Ведь ты в центре Парижа прыгала с моста в реку. Трудно превзойти самое себя.

Лизетта схватила записку и, громко топая, отправилась в кухню.

– Все будет хорошо! – крикнула Эби ей вслед.

В ответ услышала только шлепок ладони по дереву и скрип двери.

– Обещаю, – добавила она вполголоса.

Настроение Лизетты тревожило Эби. Возможно, она напрасно так беспокоилась. Но ведь у Лизетты никого больше не было. Кто еще о ней позаботится, кто поймет ее так, как Эби? В одном они были несхожи, но отличие было существенным. Эби хранила память о Джордже, и это не позволяло ей забыть, что она достойна любви. А Лизетту мучило воспоминание о шестнадцатилетнем мальчишке, который из-за нее покончил с собой. Она сторонилась всех, кто попадался ей на пути. Всех, кроме Эби. Ни в прошлом, ни в настоящем Лизетта не встретила никого, кто любил бы ее так же преданно и бескорыстно, как Эби. Ничего удивительного, что Лизетта боялась потерять это место. Ведь здесь, рядом с ней, живет человек, который ее любит.

И вдруг в голову Эби пришла одна мысль.

Джек.

Ага.

Окрыленная надеждой, Эби сняла трубку.

Она знала, что делать. Сейчас она думала лишь о Лизетте, а не о принятом важном решении, которое полностью изменит ее жизнь. Это не беспокоило Эби. Многие нуждались в ней, и она всегда умела помогать людям. Прошли годы с тех пор, как она поняла, что может приносить настоящую пользу.

И если сейчас она займется делом, то, может быть, забудется странная, тревожная боль в груди и зуд в ладони, которая недавно пожимала руку этого человека.

А потом Эби и сама не заметит, как все пройдет.

На следующий день Эби решила как следует поработать и для начала перебрать вещи, которые нужно упаковать. Найти специальную папку с зажимом и составить список всего, что необходимо взять с собой. Может быть, даже сфотографировать. Но довольно быстро, к собственному ужасу, она осознала, сколько у нее вещей. Очень много. Так что о списке нечего и думать. И куда их потом девать? Тогда она взяла тоненькую телефонную книгу городка Сулей и стала искать номера складов. Но кто же станет перевозить все это барахло, с которым нет сил расстаться? Ведь многие вещи куплены еще во время медового месяца… Тогда Эби переключилась на грузоперевозчиков. И подумала, что если нанимать грузчиков с транспортом, почему бы не купить дом – по крайней мере, не придется таскать вещи дважды. Но единственное здание поблизости, где поместилось бы все, что хотелось сохранить на память, из дома хозяев и из тринадцати коттеджей для отдыхающих, – это старый Рю-Макрей-Хоумстед, где много лет назад разместился информационно-справочный центр города. Посетителям центра подробно рассказывают историю заселения штата, в том числе они могут узнать о племени, жившем на болоте Окефеноки[6] и незаконно высланном в резервацию пару сотен лет назад. Поскольку идея с покупкой Рю-Макрей-Хоумстед отпадает, понадобится несколько построек поменьше, чтобы расставить всю мебель. Продажа земли вокруг озера покроет первый и второй заклады. А потом, если Эби приобретет недвижимость, пусть это будет всего лишь один дом, на путешествие денег почти не останется.

Она задумалась о Лизетте, которая за последние сутки ни разу не выходила из кухни. Запах поднимающегося теста и горячих ягод заполонил весь дом. Так Лизетта выражала свой протест. Она готовила для гостей, которые не приедут. Словно ничего плохого не произойдет, если она продолжит работу, которую делала каждый день. Она, похоже, считала, что никто не сможет остановить это колесо, раз оно уже начало вращаться, никто не заставит ее уехать.

Эби прекратила строить планы по отъезду, уселась за стол и переключилась на кроссворд. Но разгадывать кроссворды в одиночку она не умела. Нужна помощь Лизетты. Придется набраться терпения и подождать, когда она перестанет дуться.

Кондиционер выключился. В доме все шло своим чередом. Эби вздохнула, отложила кроссворд в сторону, передвинулась к краю стола. Если откинуться на спинку стула, можно увидеть часть окна в гостиной. Эби частенько так делала. Приятно сидеть, любуясь тихим уголком озера. За долгие годы, что Эби прожила в пансионате, полы в этом месте покрылись царапинами. Да, частенько она предавалась здесь мечтам…

Она будет скучать по уютному местечку.

Пятьдесят лет назад Джордж, отказавшись от наследства, совершил свой лучший поступок в жизни. Но, как бы ни были они молоды, какими бы ни были идеалистами, Эби теперь жалела, что им не хватило рассудительности откладывать немного про запас, на трудное время.

Трудное время? Она покачала головой. Эби и в кошмарном сне не могло привидеться, что ей когда-нибудь стукнет семьдесят шесть и придется продавать «Потерянное озеро».

Семьдесят шесть лет.

Боже мой, да как это случилось? Казалось, еще вчера ей было двадцать четыре и она предавалась любви под парижским мостом.

Вдруг распахнулась входная дверь, и в дом вошли две пожилые женщины, благоухающие розовым лосьоном и ароматическим маслом. Эби вздрогнула, передняя ножка стула выскочила и упала на пол.

– Видишь? Все на месте, – сказала женщина с ярко-рыжей прической.

Тональный крем под ее глазами высох, на коже прорезалась тонкая сеточка морщин. На ней было платье из набивной ткани вишневого цвета и красные туфли на высоченных, не менее четырех дюймов, каблуках. Она поддерживала крохотную старушку, помогая ей перейти через порог.

– Она сказала, что продает, но не говорила, что продала. Ну что, пошли отсюда?

– Нет, – ответила старушка.

Рыжеволосая закрыла за собой дверь и перестала махать ладонью перед лицом, словно веером.

– Хорошо, что же ты собираешься делать?

– Еще не придумала, – ответила старушка. – Ведь в прошлом году мы не знали, что это будет наше последнее лето, поэтому ничего не предпринимали. А окончание надо как-то отметить.

Эби встала:

– Селма, Буладина… Вы здесь!

Она только вчера звонила им, чтобы отменить заказ. И все-таки приехали двое из троих человек, хранивших верность пансионату, – можно сказать, старожилы, проводившие здесь каждое лето. Эби даже посмотрела на дверь: а вдруг она откроется, и появится третий – Джек. Но нет, никто больше не вошел.

– Буладина позвонила мне сразу после того, как вы отменили заказ. Она потребовала, чтобы я немедленно привезла ее сюда, – сказала Селма.

– Ну да, я же не могу сесть за руль, – пояснила Буладина. – В прошлом году у меня отобрали права.

– Очень жаль, – посочувствовала Эби.

Буладина Уорд – самая старшая из ее постоянных гостей, ей уже перевалило за восемьдесят. Годы согнули ее в дугу, скрутили, как лист папоротника, и ей приходилось выставлять голову вперед при ходьбе. Когда-то Буладина наведывалась в пансионат вместе с мужем Чарли, который, как и она, был профессором. Несколько лет назад у него обнаружилась болезнь Альцгеймера, и сейчас он жил в доме престарелых. С тех пор Буладина приезжала одна. Она была безмятежна, как сама природа, и в ее южном говорке будто шелестели пески древнего морского дна. Селма была полной противоположностью: высокая, чопорная, всегда в боевой раскраске. Странная парочка. Буладина непонятно почему однажды решила, что Селма чуть ли не лучшая ее подруга. Та решительно с этим не соглашалась. Но Буладине было наплевать.

– Подумаешь, пустяки, – заявила Буладина, уставив узловатый скрюченный палец на Селму, – и чего поднимать такой шум? Тебе все равно по пути.

– Ничего подобного. Я живу в Меридиане. В штате Миссисипи. А ты в Спартанберге. Это Южная Каролина. Где ж тут по пути?

– Да ладно, тебе все равно делать нечего.

– Это тебе делать нечего, ты старуха. А мне нужно искать нового мужа.

Селме стукнуло шестьдесят пять, но она утверждала, что ей всего пятьдесят, и хвасталась, будто знает мужчин как облупленных. Впрочем, она уже семь раз побывала замужем, и напрашивался вывод, что мужчины для нее по-прежнему терра инкогнита. Селма славилась тем, что флиртовала со всеми отдыхавшими здесь представителями сильного пола, флиртовала открыто и бесцеремонно – по привычке. Так птичка при падении машет крылышками не задумываясь. В пансионат «Потерянное озеро» Селма впервые приехала тридцать лет назад с третьим мужем. Скоро она с ним рассталась, как и со всеми остальными, но в пансионате неизменно появлялась каждый год. По какой причине, бог весть. Незаметно было, чтобы она здесь наслаждалась жизнью.

Буладина подошла к стойке регистрации.

– По дороге мы заскочили в город прикупить кое-какие припасы, – сказала она.

– Под кое-какими припасами она подразумевает шесть бутылок вина, – прокомментировала Селма.

Буладина водрузила сумочку на стойку и с глубоким вздохом оперлась на нее:

– Я кое-кому успела рассказать, что вы продаете пансионат, и все очень удивлялись.

– О, – отозвалась Эби, – это, наверное, потому, что я никому, кроме вас, об этом не говорила.

Буладина посмотрела на нее с любопытством. Глаза ее были мутны, как магические кристаллы астрологов и предсказателей.

– Это что, секрет?

– Уже нет, – сухо заметила Селма.

Она все еще стояла у входа и в любую минуту готова была сорваться с места.

– Никакого секрета нет, – сказала Эби. – Просто все произошло очень быстро. И честное слово, вряд ли кому-то в городе это интересно, во всяком случае теперь. Я имею в виду наше озеро. Самый большой доход городу приносит аквапарк. От «Потерянного озера» мало толку. И застройка здесь, вероятно, пойдет городу только на пользу.

– И что вы собираетесь делать? – спросила Буладина.

– Составлять опись имущества. Надо подумать, куда перебраться, где разместить все это барахло. А потом, может быть, я куда-нибудь съезжу. Мы с Джорджем всегда хотели еще раз побывать в Европе.

Буладина фыркнула:

– Представляю, что на это скажет Лизетта.

– Она не хочет уезжать.

Эби снова бросила взгляд на дверь в надежде, что еще кто-нибудь войдет.

– Если вы ждете Джека, то он с нами не приехал, – сказала Буладина.

– Только его мне в машине не хватало, – добавила Селма.

Эби обернулась к стене, где висела доска с ключами. Она только сейчас поняла, насколько важен был приезд Джека. Она уже закидывала на этот счет удочку. Но Джек, несмотря на все его удивительные качества, тонкие намеки понимал не всегда. Надо было выражаться яснее. А ведь это ее последний шанс… Эби сняла два ключа с тяжелыми медными брелоками.

– Держите ключи, занимайте те же домики, что и всегда. Сейчас принесу постельное белье. Предупреждаю честно, прибраться я там не успела.

Селма подошла и протянула руку за ключом:

– Да-а, наше последнее лето здесь и вправду обещает быть особенным.

Буладина тоже взяла свой ключ и ухватилась за сумочку:

– Селма, тебе когда-нибудь говорили, что ты слишком много жалуешься?

– Нет, не говорили.

– Враки.

– Значит, вот такое у меня будет лето? – возмутилась Селма. – Мне придется выслушивать грубости от таких, как ты?

– От таких, как я? А ты кто такая? Принцесса египетская?

– Берегись, старуха, смотри, как бы я не бросила тебя здесь одну.

– Никуда не денешься, – сказала Буладина, порылась в сумочке и вынула связку ключей. – Ключики от машины у меня.

– Как они к тебе попали?

Буладина захихикала и пошла к двери.

– Послушай, только попробуй завести мою машину, я заявлю в полицию – и тебя арестуют! – крикнула ей вслед Селма.

Эби улыбалась. Она была очень рада гостьям.

Все еще улыбаясь, она направилась в прачечную, куда можно было попасть только через кухню. И увидела Лизетту. Та, руки в боки, стояла перед пустым стулом возле холодильника. Она частенько так делала – замирала, уставившись на этот стул.

– Радуйся, Селма и Буладина приехали. Твоя еда не пропадет. – Эби жестом показала на живописно выстроившиеся на плите эмалированные чугунные горшки и кастрюли.

Кухня, в которой царствовала Лизетта, была замечательной. Все оборудование здесь было синего цвета, стены обшиты листами нержавеющей стали. На потолке ярко сияли белые лампочки.

Через несколько лет после того, как Лизетта покинула Париж, умер ее отец. Очевидно, он забыл изменить завещание, а может, надеялся, что дочь в конце концов вернется. Впрочем, скорее всего, он вообще о ней не думал. По всей вероятности, так и было, судя по тому, что Лизетта рассказывала о нем. Как бы то ни было, Лизетте досталась половина скромного отцовского состояния. Другую половину унаследовала ее мать. Вот откуда в этом обветшалом доме появилась такая прекрасная кухня, и вот почему Эби никогда не приходилось беспокоиться о расходах на еду. Обо всем заботилась Лизетта. Для полного счастья ей нужно было немного: крыша над головой и те, для кого Лизетта могла бы готовить. И то и другое ей предоставили Джордж и Эби.

Лизетта вскинула брови и метнула многозначительный взгляд в сторону Эби: «А что я говорила?»

– Ты мне ничего не говорила. Они приехали попрощаться. – Эби в нерешительности помолчала. – Лизетта, – продолжала она, – мне понадобится твоя помощь. Надо составить опись имущества. И еще я прошу тебя помочь с переездом.

Лизетта крепко сжала губы и выпятила свой изящно очерченный подбородок. Она написала в блокнотике: «Я же сказала, что никуда не еду».

– Но я-то еду. Пошли-ка со мной. И стул захвати.

Лизетта никогда до конца не верила, что Эби известно об этом стуле. При упоминании о нем она всегда слегка вздрагивала, словно ребенок, которого застукали за чем-то недозволенным.

«Я никуда не пойду. А ты уходи. Мне надо приготовить обед для гостей».

Эби вышла, размышляя о том, насколько все было бы проще, если бы приехал Джек. А теперь надо искать другие способы, чтобы Лизетта покинула «Потерянное озеро». Вместе со своими призраками.

Придорожный магазинчик все еще маячил где-то впереди, суля свежие фрукты, персиковый сидр и орешки. Кейт и Девин проехали уже много миль после того, как увидели первый рекламный плакат. За ним последовали еще пять, все были написаны от руки и пестрели восклицательными знаками. Кейт поймала себя на мысли, что она уже с нетерпением ждет очередного постера, и напряжение, знакомое каждому человеку, сбившемуся с пути, постепенно охватило все тело. Сначала что-то давит на желудок, потом немеют плечи, руки… Костяшки пальцев, вцепившихся в руль, побелели. Так, фрукты появятся через двенадцать миль. Через десять. Через восемь.

Пролетая мимо очередной приманки, Кейт и Девин кричали:

– Еще шесть миль!

– Осталось четыре!

– Две!

И вот наконец, как по волшебству, перед ними возник вожделенный магазин. Кейт остановила машину перед серым вагончиком, маячившим посреди безжизненного, засыпанного гравием круга, всего в нескольких шагах от дороги. Вокруг струилось знойное марево, вилась пыль, роилась мошкара, и казалось, магазинчик стоит в центре огромного дрожащего мыльного пузыря, в любой миг его может подхватить порыв ветра, и он поплывет куда вздумается, а потом опустится на обочине другого безлюдного шоссе.

Кейт заглушила двигатель, автомобиль перестал вибрировать, и на нее навалилась невероятная усталость. Девин выскочила из машины и побежала к крохотному крыльцу вагончика, со всех сторон облепленного порыжевшей рекламой кока-колы и яблок. Кейт сразу вспомнила, как в детстве она с родителями ездила по шоссе, всегда такому горячему, что асфальт прилипал к шинам. Отец, бывало, зальет полный бак и гонит вперед не останавливаясь, пока стрелка прибора не покажет, что от бензина осталась ровно половина, – только тогда они поворачивали обратно. Они исколесили всю Джорджию вдоль и поперек, останавливались у мотелей с бассейном, заглядывали в придорожные лавки старьевщиков и обшарпанные фруктовые киоски. Кейт было тринадцать лет, когда умер отец. И путешествия по выходным закончились. Прошло то время, когда она после школы часами сидела у отца в видеомагазине и смотрела все фильмы подряд. Мать ее от горя слегка помешалась, словно сработала кнопка «Нажать в экстренном случае», на которую женщины из ее семейства давили, когда умирал муж. И этот случай произошел. Месяцами мать не выходила из своей комнаты. В восьмом классе почти весь учебный год Кейт питалась рогаликами, сэндвичами и попкорном, разогретым в микроволновке. Озабоченные соседи порой стучали в дверь с самыми добрыми намерениями, но Кейт пряталась от них. Причина у нее имелась: когда она открыла им в первый раз и впустила в дом, они набросились на нее с расспросами, отчего ее мама не заходит к ним.

В глубине души Кейт даже обижалась на мать из-за того, что та замкнулась в своем горе. Она до сих пор помнила ее слова в день свадьбы с Мэттом: «Надеюсь, ты никогда его не потеряешь». Это прозвучало как пророчество. Кейт не придала ему большого значения, но мать словно в воду глядела. И Кейт нажала ту же самую кнопку. Уж ей-то следовало знать, что Девин прекрасно все понимает. Дети всегда понимают, когда их мать сходит с ума, просто не говорят об этом вслух.

В летнем воздухе стояло гудение множества насекомых. Кейт вышла из машины и чуть не оглохла от этого гула. Между песчаной почвой и низко нависшими тучами застыл густой влажный воздух прибрежной равнины, и Кейт охватило ощущение новизны, что всегда бывает в незнакомой, исполненной тайн местности.

Догнав Девин на крыльце, Кейт открыла дверь-ширму с противомоскитной сеткой, и мать с дочерью шагнули внутрь. Здесь оглушительно жужжали вентиляторы, гоняя горячий сладковатый воздух и не давая пчелам садиться на корзины с фруктами. В магазине было четверо покупателей, которые громко разговаривали, как и всякие туристы. Кейт припарковалась как раз возле их машин. Одна, судя по номеру, была из Флориды, другая из Северной Каролины. Когда дверь с шумом закрылась, туристы оглянулись и уставились на Девин. На ней были ковбойские сапожки, кожаные шорты на лямках, в тирольском стиле, оставшиеся у нее после прошлогоднего школьного спектакля «Хайди – девочка Альп», и изящные крылышки за спиной, изрядно помявшиеся в дальней дороге. А на носу красовались любимые очки в полосатой, как зебра, оправе. В общем, выглядела Девин, словно сбежала из массовки экстравагантного шоу во время летнего «чёса». Перед побегом из дому она, принарядившись, вышла из своей комнаты, и Кейт не удержалась от улыбки – все эти вещички Крикет велела бы выбросить без всякой жалости. И только потом Кейт сообразила, что значит этот вызывающий вид. Девин ухватилась за последний шанс надеть любимую одежду и была готова нацепить на себя все сразу. Вряд ли она переживала, что Кейт доложит об этом Крикет.

Кейт направилась к древнему холодильнику с колой. Достала банку пепси для себя и «Чирвайн» для Девин. Рядом с кассой была витрина с мороженым, и она выбрала две порции.

– Это все? – спросила старушка за кассой, глядя на нее маленькими, зеленоватыми, как крыжовник, глазками.

– Да, – сказала Кейт. – То есть нет, – поправилась она и достала из кармана деньги. – Скажите, пожалуйста, мы сможем отсюда добраться до Сулея?

– Да, – ответила женщина, отсчитывая сдачу. – До Сулея около часа пути, если ехать по шоссе на юг. Но вы, наверное, хотите посетить сулейский аквапарк? Тогда вам лучше вернуться на федеральную трассу, так короче.

Аквапарк? Кейт не помнила, чтобы в Сулее был аквапарк.

– Нет, мне нужен пансионат «Потерянное озеро».

Старушка пожала плечами:

– Никогда о таком не слышала.

– Может, его уже там и нет. Это что-то типа лагеря с маленькими домиками для гостей.

– А-а-а… Вот оно что. Это в старой части Сулея. По старому шоссе как раз доберетесь. Все время держите курс на юг, никуда не сворачивайте.

– Спасибо.

Кейт окликнула Девин, которая успела разговориться о чем-то с туристами, и они вышли из вагончика. Кейт, прислонившись к машине, пила пепси, закусывала мороженым, а Девин носилась взад-вперед по гравию, полагая, что ветерок поможет расправить помятые крылышки. Минут через пять, пыхтящая и взмокшая, она подбежала к Кейт, залпом выпила свой напиток и проглотила мороженое.

Девин икнула, Кейт засмеялась, они залезли в машину и двинулись дальше на юг.

В течение следующего часа на душе у Кейт становилось все тревожнее, хотя она пыталась себя успокоить. «Подумаешь, еще одно маленькое приключение», – уговаривала она себя. Она жива, она все понимает, ситуация под контролем, и Девин должна это видеть. Пейзажи сменялись, как в калейдоскопе или в слайд-шоу: возделанные поля, песчаные пустоши с редкими соснами, озерца, окруженные кипарисами. Мать Кейт в прошлую их поездку к «Потерянному озеру» называла эти места «влажным Югом». Экзотическая, неизведанная земля – так это звучало в ее устах, – земля дикая и таящая в себе множество опасностей. Поселиться здесь могла только Эби.

Они наматывали милю за милей, но никакого «Потерянного озера» не было видно. Ни намека на пансионат с коттеджами.

Кейт сощурила усталые глаза, почти закрыла их, стараясь выжать хоть немного влаги.

– Осторожно! – вдруг закричала Девин.

Кейт быстро открыла глаза и, задохнувшись от страха, рванула баранку влево, чтобы не врезаться во что-то, очень похожее на огромного аллигатора, неожиданно возникшее перед ней на шершавой ленте шоссе. Машина, мчавшаяся навстречу, прогудела мимо, Кейт снова вернулась на свою полосу, затормозила и остановилась на обочине.

Кровь отлила от лица, Кейт похолодела, представив, что могло случиться. Быстро обернулась и увидела тот автомобиль, который укатил уже далеко по встречной полосе.

Но аллигатора нигде не было.

Девин тоже обернулась и посмотрела назад:

– Куда он пропал?

– Не знаю, – сказала Кейт.

С минуту они сидели и молчали. Наконец Кейт глубоко вздохнула и ободряюще улыбнулась дочери:

– Может, поедем в Сулей, поищем аквапарк? Думаю, там интересно.

Далековато они забрались. Но не ехать же обратно ни с чем. Пусть дочке хоть что-то хорошее запомнится из этой поездки.

– Нет, – ответила Девин, словно чего-то испугавшись. – Я хочу в «Потерянное озеро», хочу, чтобы у меня было последнее лучшее лето, как и у тебя!

Кейт легко провела ладонью по ее чудесным волосам. Под ними ощущалась теплая кожа, округлая макушка.

– Ох, Девин, – сказала она. – После того лета у меня еще не раз были прекрасные летние каникулы. И у тебя тоже будут. Давно я не приезжала сюда, сколько лет прошло… Забыла, где находится пансионат. В навигаторе информации тоже нет. Не исключено, что сейчас там вообще пусто.

– Мама, – в замешательстве пробормотала Девин, – но ведь мы уже приехали, смотри!

Она вытянула руку перед собой.

Кейт взглянула в указанном направлении и увидела на обочине, совсем близко, небольшую деревянную вывеску. На ней от руки было написано: «„Потерянное озеро“. Поворот налево».

Пораженная, Кейт посмотрела налево.

Между деревьями действительно виднелась старая, посыпанная гравием узенькая дорога. Она вела путешественниц к цели.

Дорога оказалась ухабистой, а по обочинам рос такой густой лес, что казалось, они едут в туннеле. Почва под колесами становилась все мягче и пружинила, затрудняя передвижение. И вдруг кроны расступились, и машина выехала на большую поляну. Вероятно, она предназначалась для барбекю, однако траву на ней давно пора было косить. Жаровни из красного кирпича кое-где крошились; краска на столиках облезла, и древесина от влаги грозила превратиться в труху. Зонтики над ними обветшали и вряд ли могли защитить от солнца.

По левую сторону возвышался узкий, желтого цвета двухэтажный дом, слегка покосившийся, словно застывший в поклоне. Справа раскинулось само Потерянное озеро – лужа с серовато-зеленой водой, окруженная деревьями, с ветвей которых свисали длинные бороды испанского мха, словно на берегу собрались дамы, склонившие длинноволосые головы к воде, чтобы напиться.

– Вот это да, – сказала Девин, вертя головой во все стороны. – Не думала, что увижу такое!

– Я тоже, – отозвалась Кейт.

Она осторожно вела машину по дорожке вокруг поляны. Они проехали мимо тринадцати стоящих на отшибе обветшалых домиков, выкрашенных черной, коричневой и оранжевой краской. Между ними вилась дорожка, выложенная замшелыми камнями. Ничто не говорило о том, что там кто-то живет: ни обуви на крылечках, ни складных садовых кресел у стен.

Кейт подъехала к длинному двухэтажному дому и остановила машину. Они вышли, захлопнули двери, и эхо раскатилось над поверхностью озера. В воздухе пахло зеленью: то ли влажной травой, то ли очищенным огурцом.

Непонятно, почему ее охватило чувство разочарования. Конечно, здесь все теперь не так, как раньше. Чего же еще было ждать?

Они вошли в дом, и над дверью тренькнул звоночек. Внутри пахло влажной древесиной, от кондиционера тянуло прохладой, как в старом морском музее. В небольшом фойе за истертой резной стойкой регистрации никого не оказалось, поэтому они заглянули в гостиную, заставленную пыльной, обитой ситцем мебелью. Там же высился до потолка встроенный стеллаж с полками, прогнувшимися под тяжестью сотен книг. Мать и дочь прошли дальше и очутились в столовой, где стояло несколько разнокалиберных столов со стульями. Стены были оклеены выцветшими фиолетовыми обоями, и темные узенькие половицы выскоблены так, что потеряли чуть ли не дюйм первоначальной толщины, словно кто-то каждый день усердно скреб их.

– Есть тут кто-нибудь? – позвала Кейт.

Ответа не последовало.

– Эби!

И снова в ответ тишина.

– Мы что, будем тут единственными постояльцами? – спросила Девин, когда они вернулись в фойе.

– Не думаю, что мы здесь останемся, моя милая. Вряд ли это заведение вообще открыто.

В ответ на эти слова в ноздри Кейт ударила волна весьма аппетитного запаха, и она оглянулась. В столовой было по-прежнему темно и пусто, но в дальнем углу на буфетной стойке стояло большое блюдо. Кейт могла поклясться, что раньше его там не было. Она немедленно направилась к нему. На блюде лежало несколько маленьких пирожков с ветчиной и сыром и два больших куска кекса с изюмом. Девин подбежала и теперь стояла рядом с матерью и принюхивалась.

– Ты заметила, кто это все принес? – спросила Кейт у дочери.

Та покачала головой.

В ту же секунду колокольчик над входной дверью брякнул, и в фойе вошла высокая худощавая женщина лет семидесяти. Увидев в столовой Кейт и Девин, она вздрогнула и остановилась. Появление двух незнакомок вывело хозяйку из глубокой задумчивости – мысли ее, должно быть, витали где-то за тысячи миль отсюда. Ее серебристые волосы были собраны в хвост, спадавший почти до пояса. Джинсы, белая футболка, ожерелье из больших зеленых камней на шее…

Она совсем не изменилась. Все остальное здесь, спору нет, стало другим, но только не она.

– Эби! – Кейт улыбнулась и облегченно вздохнула, словно нарочно долго сдерживала дыхание, дожидаясь этой минуты.

– Да?..

– Я Кейт Перис.

По лицу Эби было видно, что это имя ей незнакомо. Кейт помотала головой:

– Нет-нет, раньше меня звали Кейт Снодерли. Я ваша внучатая племянница.

– Кейт! – воскликнула Эби, узнав ее.

Она засмеялась, быстро прошла в столовую и обняла гостью. Кейт ответила тем же, и каким же хрупким показалось ей гибкое тело Эби! Пахло от нее все так же – каникулами, сдобными крендельками и ирисками.

– Глазам своим не верю! Неужели ты вернулась?!

Эби отстранилась, и Кейт протянула руку к Девин.

– Познакомься, это моя дочь Девин.

– Здравствуй, Девин, – сказала Эби. – Какой миленький у тебя наряд. – Она снова повернулась к Кейт. – В себя не могу прийти… Как вы сюда попали?

– У нас сейчас переезд в разгаре, собирали вещи и сегодня утром наткнулись на это, – ответила Кейт и достала из кармана сложенную пополам открытку. – Помните, вы прислали мне ее много лет назад, после того как мы с мамой и папой побывали у вас? А я не знала об этой открытке. Мама не показала мне ее. И вот мы с Девин решили прокатиться к вам, повидаться. Убедиться, что «Потерянное озеро» никуда не делось.

Эби взяла открытку, вгляделась в нее и слегка переменилась в лице – едва заметно, словно она, оставаясь на месте, сделала шаг назад.

– Мы с твоей мамой расстались на плохой ноте. Я сожалею об этом. Как поживает Куинн? – осторожно спросила она, возвращая карточку.

Кейт удивленно моргнула. Ну конечно, Эби ничего не знает.

– Шесть лет назад мамы не стало.

Эби поднесла ладонь к груди и слегка похлопала, словно успокаивая себя.

– Мне очень жаль, – вздохнула она. – Я… я не знаю, что сказать. А отец?

– Он тоже умер. Лет на десять раньше мамы.

– И мой папа умер, – сказала Девин. – В прошлом году.

Эби перевела взгляд на Девин, в ее карих глазах читалось сочувствие. Она прикоснулась к плечу девочки:

– Наверное, нелегко тебе пришлось. – Взгляд Эби скользнул по хрупкой фигуре Кейт с участием, будто та была собрана из мелких кусочков, а клей еще не вполне схватился, и она в любую минуту могла рассыпаться.

– У нас все хорошо, – произнесла Кейт. – Год был трудный, что и говорить, но сейчас все позади. – Ей стало немного не по себе, будто они только что поведали о своем горе совершенно незнакомому человеку. – Я не хотела грузить вас своими неприятностями. Мы тут ненадолго. Мне просто захотелось еще раз повидаться с вами.

– Ненадолго? Нет уж, мы вас так легко не отпустим! Сейчас скажем Лизетте, что вы приехали. Она очень обрадуется гостям, будет для кого готовить. Я вижу, она уже кое-что выставила для вас, выпечка осталась от обеда. – Эби кивнула на блюдо и направилась в сторону кухни.

Кейт послушно пошла за ней. Для Девин тоже особого приглашения не понадобилось. Девочка шагала следом как завороженная. Они прошли через дверь, открывающуюся в обе стороны, и оказались в кухне, оборудованной, на удивление, по последнему слову техники. Будто неожиданно попали в другой дом. Окон здесь не было, но света хватало благодаря зеркальным листам нержавеющей стали.

Возле холодильника обнаружился старый стул, который совсем не вписывался в обстановку. Его спинка была прислонена к стенке, и казалось, будто кто-то сидит на нем. Девин с любопытством уставилась на него.

У плиты хозяйничала маленькая женщина. Она повернулась, и Кейт увидела, что ей лет шестьдесят с небольшим. Черные волосы поварихи лоснились, как шерсть мокрой выдры, и в них ярко блестела седая прядь. Она становилась особенно заметной, когда женщина двигалась.

– Лизетта, у нас новые гости! Ты только посмотри, кто к нам приехал! Это моя племянница Кейт! Я же говорила, что она когда-нибудь вернется. И она привезла с собой дочку – знакомься, это Девин.

Лизетта бросила на Эби быстрый взгляд, значение которого Кейт не поняла, потом, не говоря ни слова, улыбнулась, подошла к гостям и расцеловала их в обе щеки.

– Кейт, не знаю, помнишь ли ты Лизетту Дюран. Мы уже пятьдесят лет с ней лучшие подруги, и почти все это время она живет с нами. В «Потерянном озере» Лизетта – незаменимый повар.

Нет, Лизетту она позабыла. Может быть, позже ее образ проступит в памяти, как фигура в тумане. К Кейт постепенно возвращались все новые подробности того незабываемого лета. Многие годы она хранила воспоминания о «Потерянном озере» – зрительные впечатления были смутны, зато чувства свежи по-прежнему. Кейт ясно помнила, что здесь она была совершенно счастлива.

– Спасибо за угощение, – сказала Кейт.

Лизетта скромно склонила голову.

– Отец Лизетты владел в Париже известным рестораном. Он так и назывался: «Дом Дюрана». Там однажды обедал Хемингуэй, – сообщила Эби. – Она у него научилась готовить. У отца, конечно, не у Хемингуэя. Ну, я сейчас принесу постельное белье, скоро вернусь.

Эби ушла, а Лизетта взяла записную книжечку, висевшую на шнурке у нее на шее, и написала: «Не верьте ни одному ее слову. Хемингуэй никогда не обедал у нас в ресторане. И мой отец ничему меня не учил. Он был сущим дерьмом. Меня научил готовить один красивый молодой человек. Его звали Робер. Он был в меня влюблен».

В кухню вошла Эби, под мышкой она несла сложенные простыни в клетку.

– Лизетта не может говорить, – пояснила она, заметив недоуменное лицо Кейт. – Она родилась без голосового аппарата.

– А что значит «голосовой аппарат»? – взволнованно спросила Девин, словно речь шла о том, что можно потрогать руками, о секретном механизме, который должен вырабатывать голос Лизетты.

– Потом объясню, – сказала Кейт.

– Ну, девочки, за мной. Сейчас я вас устрою, – позвала Эби.

Они двинулись к выходу, а Лизетта вырвала листок из блокнота и включила на плите горелку. Листочек с ее словами исчез в пламени с едва слышным шипением и искрами, превратившись в пепел как по мановению волшебной палочки.

Девин шла, пятясь, ей хотелось увидеть все до конца.

– Прихвати блюдо, и я провожу вас к домику, – сказала Эби, снимая ключ с крючка за стойкой.

Они вышли вместе, и Кейт повела их к «субару».

– А где все остальные? – спросила она, открывая одной рукой багажник, в другой держа блюдо.

Эби повернулась и оглядела поляну. Во взгляде ее сквозила тихая грусть с оттенком разочарования.

– К нам приехали всего двое, как раз перед вами. Захотели тряхнуть стариной. Совсем недавно я решила продать пансионат. Так что для «Потерянного озера» это последнее лето.

Кейт поняла, что в жизни Эби настал переломный момент. Так было и в прошлый приезд, когда они с родителями явились сюда сразу после смерти Джорджа. Словно обломки и мусор, которые волны после шторма выносят на берег.

– Извините, мы не знали. Мы у вас долго не задержимся.

Эби потрепала ее по щеке, и Кейт ощутила прохладу кольца с большим зеленым камнем. Этот жест успокаивал, словно прикосновение доброй феи.

– Живите сколько хотите… – Эби повернулась к машине. – Наверное, много багажа с собой прихватили?

Кейт заглянула в салон и оторопела. Заднее сиденье было завалено вещами.

– Девин, что это такое?

– Мой багаж, – ответила Девин. – Ты же сама сказала, я могу носить все, что захочу.

– И ты взяла с собой все?

Кроме дорожной сумки, здесь было как минимум четыре туго набитых рюкзака.

– Ну, что влезло.

– Но ты даже не знала, надолго ли мы едем!

– Почему? Знала.

– Яблоко от яблони недалеко падает, – улыбаясь, сказала Эби и вытащила один рюкзак.

Маленькие коттеджи стояли поодаль от берега, среди деревьев, которые укрывали их от влажного дыхания озера. Но его близость ощущалась – свежесть воды, как и жар костра, чувствуется даже на некотором расстоянии. Коттеджи были расположены, как дома в обычном поселке, в два ряда: шесть с одной стороны и шесть с другой, а между ними проходила мощенная камнем дорожка. Замыкал улочку тринадцатый домик, он стоял в самом конце, посредине, образуя тупичок.

Эби поднялась по ступенькам коттеджа под номером тринадцать, выкрашенного поблекшей от времени оранжевой краской, с черными ставнями. Угол остроконечной крыши нависал над дверью. Эби отперла ее, Кейт и Девин, нагруженные вещами, вошли следом за ней. Кейт вспомнила, что это был тот же самый домик, в котором пятнадцать лет назад она останавливалась с родителями. Она узнала и красный ворсистый диван, и дешевые пейзажи в рамках, и не сочетающиеся с ними дорогие предметы, например настольную лампу «Тиффани» с абажуром из цветного стекла и старинный библиотечный дубовый стол.

В другом конце комнаты рядом с кухонным столом виднелась дверь второго выхода. Девин побросала сумки и подбежала к ней.

– Мама, ты только посмотри! – воскликнула она.

Кейт подошла и через застекленную дверь увидела на заднем крыльце кучу сосновых иголок и веточек, словно некая гигантская тварь построила себе здесь гнездо. Она открыла дверь.

– Как ты думаешь, кто это сделал? – спросила Девин.

– Не знаю.

Послышался хруст, обе высунули головы как раз вовремя, чтобы увидеть нечто похожее на кончик хвоста, медленно прошуршавшего прочь и исчезнувшего за углом домика.

– На закате выходите на лужайку, – послышалось сзади.

Они вздрогнули и обернулись к Эби.

– По вечерам мы жарим мясо на огне. Уверена, что другим гостьям будет очень приятно познакомиться с вами.

– А здесь аллигаторы не водятся? – спросила Кейт, обнимая Девин.

– В Потерянном озере? – Эби засмеялась и помотала головой. – Нет, что вы. Все почему-то думают, что здесь должны водиться аллигаторы. Если честно, живи они здесь, дела мои в последнее время шли бы гораздо лучше. Нет, чтобы увидеть аллигатора, нужно ехать в Окефеноки. Ну что, придете ужинать на лужайку?

– Да. Да, конечно, – сказала Кейт. – С большим удовольствием.

Эби помедлила, глядя на них, словно на посланников, принесших неведомую весть. Наконец она повернулась и вышла, прикрыв за собой дверь. Кейт и Девин остались одни. Они молча оглядывали помещение.

Замечательно, добрались куда хотели.

И что теперь?

– Ну и чего мы ждем, малышка? – Кейт двинулась вперед. – Давай распаковываться.

Разложив вещи, они перекусили Лизеттиными пирожками и кексом перед открытой дверью. Кейт как зачарованная смотрела на погруженный в тишину, запущенный, обветшалый пансионат.

Пятнадцать лет назад она с родителями прожила здесь чуть дольше двух недель. Едва Кейт увидела библиотеку в гостиной хозяйского дома, она сразу вспомнила, как брала здесь какую-нибудь книгу, а потом уходила на мостки и проводила там целый день. Гостей у Эби тогда было много, но из сверстников Кейт – никого, и поначалу она скучала.

Но потом она познакомилась с мальчиком своего возраста. Он был не из пансионата. Просто жил где-то поблизости, в лесу. Она успела забыть, как его звали, имя затерялось в закоулках памяти.

Между Куинн и Эби вышло какое-то недоразумение, но Кейт было не до того – они с мальчишкой с утра до ночи дикарями скитались по лесу вокруг озера, выдумывая всякие истории и наблюдая, как воображаемое становилось реальностью. Туман над водой по вечерам превращался в призрачных дев. У каждой было свое имя и свой характер, хотя Кейт толком этого не помнила. Торчащие из воды кипарисовые корни оказывались забытыми пиратскими метками, оставленными когда-то давным-давно, и под ними наверняка таились клады. В поисках сокровищ дети каждый день ныряли, задерживая дыхание все дольше и дольше, пока… пока у них за ушами не выросли жабры. В то время Кейт было двенадцать лет, она никак не хотела взрослеть, и ей все казалось возможным. Потом они с родителями уехали – Кейт помнила, что это случилось внезапно, – а дома у нее начались трудности, которые принято называть проблемами пубертатного периода. А на следующий год умер отец.

Почему ей было так хорошо здесь?

Ответ довольно прост, он напрашивался сам собой.

Здесь она оставила свое детство.

Кейт отнесла пустое блюдо в кухонную раковину, а Девин отправилась в свою комнату, чтобы выбрать наряд к ужину. Кейт тоже пошла в свою спальню, собираясь застелить кровать, но вместо этого плюхнулась на голый матрас. Через несколько минут явилась Девин, увидела, что мать разлеглась на матрасе, и, ни слова не говоря, пристроилась рядышком.

Кейт обняла дочь, потом полезла в карман за телефоном. Ей предстояло совершить серьезный поступок, и она трепетала от страха.

Одной рукой она напечатала:

Нас с Девин нет дома. Не беспокойтесь. Я взяла ее с собой отдохнуть и заодно повидать пожилую родственницу. Вернемся через несколько дней.

Она отослала сообщение Крикет и немедленно получила ответ:

Какую еще родственницу? Разве ты не читала мою записку? Где вы???

Кейт вздохнула и ответила:

Вашей записки я не читала. Простите. Утром на чердаке мы с Девин обнаружили старую почтовую открытку от моей двоюродной бабушки Эби. Мы решили посетить ее пансионат «Потерянное озеро» в Сулее, неподалеку от границы с Флоридой. Не беспокойтесь. С нами ничего не случится. Мы скоро приедем. До встречи.

Она выключила телефон, пресекая поток новых сообщений от Крикет, и уставилась в потолок. Воздух был совершенно неподвижен, хотя покрытый пылью вентилятор на потолке медленно вращал лопасти то в одну, то в другую сторону. От напряжения у Кейт по коже бежали мурашки.

– Мне здесь очень понравилось, – прошептала Девин. – Поживем тут немного?

Кейт наклонилась и прижалась щекой к макушке дочери:

– Немного поживем.

– Как думаешь, папе понравилось бы здесь?

У Кейт перехватило дыхание, но она надеялась, что дочь этого не заметит. Когда-то Кейт делала все, что в ее силах, лишь бы Мэтт ни в чем не испытывал неудобства. Она всегда старалась прислушиваться к каждому его слову, угадывать и исполнять любое желание мужа. Мэтт не умел быть счастливым, но что-то в нем побуждало всех вокруг искать способы его осчастливить.

– Не знаю, – ответила она, хотя на самом деле знала.

Мэтту бы здесь категорически не понравилось. Он терпеть не мог отпусков, всегда держался поближе к дому, любил ездить по знакомым улицам и тропинкам на велосипеде и в наушниках.

– Здесь ему на велосипеде ездить негде, – сказала Девин.

– Да.

Девин минутку подумала.

– А мне все равно здесь нравится, даже если папе не понравилось бы. Это плохо?

– Нет, солнышко, – ответила Кейт. – Это вовсе не плохо. Твоему папе всегда хотелось, чтобы ты была счастлива.

– Я счастлива, когда вижу аллигатора, – тут же отозвалась Девин.

Это что-то новенькое.

– Правда? Почему?

– Потому что они здесь водятся.

– Здесь нет никаких аллигаторов, милая. Ты же слышала, что сказала Эби.

– А я думаю, что есть.

– Ладно. Тогда береги свои ножки, – усмехнулась Кейт.

Она наклонилась и сделала вид, будто хочет цапнуть ее за ногу. Девин засмеялась и увернулась. Но потом, словно под действием силы притяжения, снова перекатилась в объятия матери, где ей и полагалось быть.

Так они и уснули в свой первый день в пансионате «Потерянное озеро».

Уже смеркалось, когда Эби, Буладина и Селма вышли на лужайку, украдкой поглядывая на дорожку, ведущую к коттеджам. Они молча ждали чего-то – так ждут свежего ветра в душный день. Буладина и Селма встретили новость с энтузиазмом, хотя, само собой, демонстрировали полное равнодушие, когда Эби сообщила о приезде Кейт и Девин. Хозяйка пансионата прекрасно видела: старожилки несколько озадачены. Они не представляли, что им сулит визит новых гостей. Впрочем, и она сама не представляла. Все произошло так неожиданно, что Эби сомневалась: а было ли это на самом деле? Действительно ли она разговаривала сегодня в столовой с Кейт и Девин, а потом отвела их в домик? Или ей все это привиделось, когда она задремала за стойкой регистрации?

– Идут, – пробормотала Буладина.

Перед ней на столе стояла наполненная вином банка из-под варенья.

Эби оторвалась от гриля, подняла голову и увидела, как в полумраке на дорожке возникли две женские фигуры. Кейт не стала переодеваться, на ней были те же спортивные штаны и футболка, такая большая, что съехала с плеча, открывая бретельку бюстгальтера. А вот Девин принарядилась: надела «вареное» платье-майку, красные ковбойские сапожки, ковбойскую шляпу в тон и жилетку с бахромой.

– А она на тебя похожа, Эби, – продолжила Буладина.

– Кто, Кейт или Девин?

– Кейт, конечно.

– А с девочкой у вас, кажется, общее понимание стиля, – сухо прокомментировала Селма.

– Приму ваши слова за комплимент, – отозвалась Эби, глядя, как приближаются мать и дочь.

Втайне она была согласна с Буладиной. Кейт действительно на нее похожа. Зеленые глаза она унаследовала от сестры Эби, Мэрили. Зато нос, который был бы красивым, не будь он таким длинным, «жеребячьи» руки и ноги – это все как у Эби. Даже короткие, неровно подстриженные волосы, торчащие во влажном воздухе во все стороны, были точно такого же каштанового оттенка, как когда-то у Эби. В Кейт она много лет назад увидела себя, с одной лишь разницей: такой она представляла себя в мечтах или воображала, читая книжки, и ей захотелось поближе познакомиться с девочкой, узнать о ней как можно больше. Но Куинн, ее мать, тем летом разозлилась на Эби, забрала семью и уехала. И жизненный опыт подсказал Эби, что ей остается только ждать, держать, как говорится, дверь открытой и надеяться, что когда-нибудь Кейт переступит порог ее дома.

– Значит, говоришь, она появилась совсем недавно? – спросила Буладина.

– Я пыталась связаться с ней раньше, но мать ее помешала. А сегодня Кейт случайно обнаружила почтовую карточку, которую я послала пятнадцать лет назад. И сразу решила меня навестить.

– Из Атланты путь неблизкий. Стоит ли так далеко ехать, чтобы переночевать и сразу назад? – заметила Селма, задумчиво глядя, как над озером сгущается тьма.

– И что? – спросила Буладина.

– А то, что примчалась она неспроста. Ей что-то здесь нужно.

– Да помолчи уж, – буркнула Буладина. – Не слушай ее, Эби.

Кейт и Девин подошли, и Эби стала разгонять дым, густо клубившийся вокруг.

– Еще чуть-чуть, и сосиски готовы. Надеюсь, не подгорят. На таком гриле за ними нужен глаз да глаз, – сказала она. – Кейт, Девин, познакомьтесь, пожалуйста, это Буладина, а это Селма. Дамы, перед вами мои племянницы.

– Иди сюда, детка. Посиди со мной, – сказала Буладина Девин и похлопала по скамейке рядом. – Хочешь конфетку?

Она вынула из кармана штанов теплый, облепленный крошками мятный леденец.

Селма не торопилась знакомиться с новыми гостями, она все еще задумчиво смотрела на озеро. Селма сидела за соседним столиком одна, откинувшись на спинку, положив ногу на ногу, и платье ее ниспадало складками, как театральный занавес. Она обмахивалась, словно веером, старой поздравительной открыткой с изображением венчания в церкви Лас-Вегаса. При последних словах Буладины Селма фыркнула и опустила веер. Эби поняла, что хитрая старуха все подмечает.

– И это ты называешь конфеткой? Какая же это конфетка? Пойдем со мной… деточка, – сказала Селма, сделав вид, что забыла, как зовут Девин. – Я угощу тебя настоящими конфетами.

– Мама, можно? – спросила Девин.

Кейт обернулась к Эби, и та не удержалась от улыбки. Давненько никто не смотрел на нее такими глазами, ожидая указаний. Было время, так глядели на нее жители города. Именно за этим большинство местных жителей приезжали сюда. Эби всегда знала, что сказать и что сделать. Но постепенно и незаметно общение с ними шло на убыль – она сама не знала, почему вдруг перестала им помогать. Потому ли, что они редко наведывались, или наоборот? Эби кивнула: мол, ничего страшного, пусть девочка идет. Первое впечатление, которое Селма производила на женщин, всегда было ужасным.

– Хорошо, – сказала Кейт дочери. – Но съешь только после ужина.

– Селма, ты что, собираешься повести ребенка в свою хибару? – возмутилась Буладина. – Там же у тебя, как в борделе.

– А что такое бордель? – спросила Девин.

– Место, где можно увидеть только красивых женщин, – ответила Селма и прошествовала мимо.

Девин торопливо засеменила за ней, как собачка на поводке.

– Не беспокойтесь, – усмехнулась Буладина, заметив, что Кейт с некоторым беспокойством смотрит им вслед. – У Селмы действительно превосходные конфеты. Но не подумайте, что она угощает от чистого сердца. Нет! Она во всеуслышание заявляет, что у нее здесь самые лучшие конфеты, причем с подтекстом. Помяните мои слова.

– Мне кажется, Селма чем-то недовольна… Ей здесь не нравится? – спросила Кейт.

Буладина покачала головой:

– О нет, но ей больше нравится притворяться. Она приезжает сюда вот уже тридцать лет. Думаю, прежде всего – просто отдохнуть. Ведь она семь раз была замужем. Мне на ее месте хотелось бы хорошего отдыха. Однако в результате она получит еще одного.

– Еще одного? – не поняла Кейт.

Буладина наклонилась к ней поближе:

– Мужа, конечно. У Селмы есть восемь амулетов. Восемь надежных средств, чтобы заполучить мужчину, которого она выберет. Семь амулетов она уже использовала. И я с нетерпением хочу увидеть, на кого она потратит восьмой. Это должен быть кто-то очень крутой, поскольку он последний и все такое. Во-первых, человек с большими деньгами. А во-вторых, скорее всего, старикашка.

Кейт снова заглянула в лицо Эби. Та улыбнулась. Кейт нерешительно помолчала.

– Вы хотите сказать, у нее восемь настоящих амулетов? – наконец спросила она.

– Это она так говорит.

– Значит, она считает, что владеет магией, – произнесла Кейт и посмотрела туда, где скрылись Селма и Девин, вероятно жалея, что позволила дочери уйти со странной женщиной.

Заметив это, Буладина рассмеялась и похлопала Кейт по руке:

– Магию мы приплетаем, когда хотим получить нечто запретное. Селма думает, что она роковая женщина, и тем счастлива. А мы ей поддакиваем.

Через минуту бегом вернулась радостная Девин, в руке она сжимала кусочек шоколадки, завернутый в золотистую фольгу. Вслед за ней не торопясь пришла и Селма.

– У меня здесь самые лучшие сладости, – сказала она, снова садясь за свой столик, отдельно от всех.

– А что я вам говорила? – Буладина подмигнула Кейт. – Послушай, Селма, здесь в двадцати милях вокруг не сыщешь ни одного мужчины. Может, успокоишься?

– Ни за что, – отозвалась Селма.

– У Селмы правда лучшие сладости, – вставила Девин. – И я не хочу, чтобы она успокаивалась.

– Устами младенца… – промолвила Селма.

Уже совсем стемнело, и единственным источником света были гирлянды с лампочками, намотанные на шесты зонтов. Эби нашла эти рождественские украшения в кладовке и решила пожертвовать ими ради последнего лета. На поляне празднично сияли круглые пятна света; гости лакомились сосисками с китайской горчицей, подкладывали себе на картонные тарелки картошку с укропом; старожилы рассказывали, как весело здесь было в прежние годы. Припомнили лето, когда каждый день поливал дождик, и стало так сыро, что обои отклеивались от стен, а по поляне нельзя было пройти, не наступив на лягушку. И лето, когда было так жарко, что озеро почти полностью высохло, и гости переходили его вброд, отыскивая на дне безделушки, которые, должно быть, давно потерялись: монеты с добрыми пожеланиями, заколки для волос, солдатиков. Кейт по большей части молчала, но слушала с удовольствием. Эти рассказы ее успокаивали.

Эби то и дело поглядывала на нее. Кейт говорила, что после смерти мужа она пережила тяжелый год. С одной стороны, нет ничего необычного в том, что у вдовы нелегкая жизнь, особенно если она из рода Моррис. Но ее приезд говорил о многом. У нее имелся некий интерес, какая-то цель, что для убитой горем женщины из семейства Моррис довольно странно. Кейт производила впечатление человека, который в первый раз за долгое время вышел на воздух.

Наконец все насытились, и наступила тишина, если не считать ночных звуков живой природы – хоры лягушек, казалось, перекликались между собой с разных концов озера.

Девин достала полученную от Селмы шоколадку, и Кейт кивнула: можно. Шуршание обертки привлекло внимание Селмы. Как только Девин сунула шоколадку в рот и на лице у нее расплылась блаженная улыбка, губы Селмы тоже сложились в улыбку, но она сразу завяла, не успев распуститься.

– Хорошо сидим, как в прежние времена, когда были моложе. Я буду очень скучать по этому месту, – сказала Буладина, подливая в свою банку вина.

По вечерам она всегда была подшофе. Эби порой приходило в голову, что Буладина и приезжает сюда только потому, что здесь можно пить в свое удовольствие и никакие дети ей не указ.

– А знаете, что я придумала? Давайте устроим вечеринку. Прямо здесь. С декорациями, напитками, музыкой. Да! Надо же отметить прощание с «Потерянным озером»! В следующую субботу. Будет у этой истории хорошая концовка. Не самая лучшая, но все-таки.

Буладина порылась в сумочке, достала блокнот и ручку и стала что-то писать.

– А танцы будут? – поинтересовалась со своего места Селма.

– Если не против сплясать со мной, то да! – ответила Буладина.

– Нет уж, спасибо, – вздохнула Селма.

Прощальная вечеринка, значит. Смутившись, Эби встала и принялась собирать картонные тарелки и чашки. Кейт вызвалась ей помогать. Девин вытерла пальцы о платье и решила понаблюдать за лягушкой, желающей полакомиться привлеченными светом гирлянд насекомыми. Девин проскользнула мимо Селмы, и та демонстративно отпрянула, будто боясь, что девочка коснется ее измазанными в шоколаде руками.

– У тебя сохранился танцпол, который вы с Джорджем собирали для вечеринок? – спросила Буладина. – Помнишь, огромные деревянные квадраты, которые соединялись вместе?

– Да, видела недавно в кладовке, когда ходила за гирляндами, – ответила Эби. – Я про него совсем забыла.

– Хорошие были времена… Танцы летними ночами. – Буладина закачалась под воображаемую музыку. – По выходным Джордж даже оркестр нанимал. Помнишь? Кейт, а вы с Девин придете?

Кейт пошла к деревянной урне для мусора, стоящей возле гриля, и сунула в пластиковый мешок остатки ужина.

– Не знаю, будем ли мы еще здесь, – ответила она.

– О, а я-то думала, вы останетесь, – сказала Буладина. – Да и Эби надо помочь.

Кейт повернулась к Эби:

– Вам нужна помощь?

– В общем-то, переезд намечается большой, – проговорила Эби, сгружая остальные тарелки и чашки на поднос. «Да, переезд будет большой, даже очень, – подумала она. – Просто выше крыши».

– Буду рада помочь, чем могу.

Эби помолчала, не зная, что ответить. Лизетта, похоже, помогать не собирается. Правда, благодаря ей у Эби остается предлог не переезжать вовсе.

– Ты уверена?

– У Девин сейчас каникулы. Все наши вещи уже на новом месте. Я скоро должна выйти на работу в агентство недвижимости, которым владеет моя свекровь, но когда именно, еще не решено.

– А вы, значит, агент по недвижимости? – спросила Буладина.

– Нет, у нас с мужем был велосипедный магазин… – Кейт помолчала. – В прошлом году мужа не стало, и я продала бизнес.

Эти слова слегка отрезвили Буладину.

– Простите, – пробормотала она.

– Что ж, если вы действительно намерены немного здесь пожить, я от помощи не откажусь, – смиренно сказала Эби.

Прощальная вечеринка. Помощь в переезде. Все становится на свои места. Она до сих пор гнала от себя мысль, будто появление Кейт и Девин – это знак, и ничего продавать не нужно, потому что найдется способ спасти пансионат. Глупо, конечно, ведь ее родственники никогда не приносили хороших вестей.

Буладина в честь принятого решения отхлебнула полбанки вина и со стуком поставила ее на стол.

– Отлично! Значит, на вечеринке будет уже пятеро, – провозгласила она. – Нет, шестеро! Мы устроим праздничек днем, так что Лизетта тоже приглашена.

Кейт ничего не поняла:

– А Лизетта вечером не может?

– Лизетта считает, что есть вечером – не к добру, поэтому после захода солнца ничего не готовит. Вот почему у нас в столовой только завтрак и обед, а ужина нет. Джордж специально соорудил эти жаровни, чтобы гости сами готовили по вечерам.

Эби улыбнулась, увидев, что Кейт смотрит в сторону дома, где на втором этаже горит одно окно – в комнате Лизетты. По стеклу скользнула тень, словно Лизетта подошла к окну и наблюдала за ними.

– Наверное, мы вам кажемся странными, – сказала Эби.

– Вовсе нет. – Кейт покачала головой. – Именно это мне больше всего и запомнилось, когда я сюда приезжала.

Вдруг в отдалении послышался звук, который трудно с чем-либо спутать, – звук хрустящих по гравию автомобильных шин. Все как по команде повернули голову. Вскоре сквозь деревья прорезались лучи автомобильных фар. Кейт оглянулась, ища глазами Девин, испуганно позвала ее. Девин уже успела потерять интерес к лягушке и носилась по лужайке от одного освещенного места к другому. Она тут же прибежала к матери.

«Странно, – подумала Эби, – кто бы это мог приехать?»

Из темноты показалась темно-синяя «тойота», сделала круг и остановилась возле главного здания. Из нее вышел сухощавый человек лет шестидесяти с небольшим. Он застенчиво улыбнулся, поднял руку и помахал.

– Ага, теперь нас семеро! – радостно воскликнула Буладина, записывая его имя в блокнотик.

– Если он останется, я, так и быть, приду на вашу вечеринку, – изрекла Селма.

Буладина неодобрительно цыкнула:

– Ты же знаешь, он приехал не ради тебя.

– Это не значит, что я не могу с ним танцевать.

– Кто это? – спросила Кейт.

– Джек Хамфри, – сообщила Эби. – Тоже приезжает сюда каждое лето. Влюблен в Лизетту уже целую вечность. И знает, что сейчас у него есть последняя возможность. Посмотрите на Джека внимательно. У него лицо человека, который наконец очнулся.

– Мне это чувство знакомо, – отозвалась Кейт.

Как много Эби хотелось сейчас ей сказать! Хотелось объяснить, что пробуждение интереса к жизни после долгой скорби исключительно важно, что многим женщинам у них в роду так и не удалось справиться с собой, что она гордится Кейт, которая борется до конца, стремясь вернуться к нормальному существованию. Но она ничего говорить не стала. Она была способна уладить многое, но только не в семейных делах. В этой области все настолько сложно, что оставалось лишь смириться. Именно поэтому Эби и уехала из Атланты. Она сжала руку Кейт, а потом вытащила из мусорного бака пластиковый пакет и пошла к дому, чтобы поприветствовать Джека.

Потому что Лизетте давно пришла пора тоже проснуться.

Когда было еще совсем тихо и темно, хоть глаз выколи, Лизетта проснулась. Она поднялась и стала тихонько одеваться. Натянула шелковое белье – такие вещички до сих пор посылала ей из Парижа престарелая мать. Прохладное и скользкое, оно облекало тело, будто окутывая волной свежего воздуха. Покинув Париж, Лизетта поначалу мамины посылочки выбрасывала – из принципа. Она уже не была той тщеславной смазливой девчонкой, которую когда-то знала ее мать. Но прошло время, и для белья Лизетта стала делать исключение. Какое тут тщеславие, если, кроме тебя самой, твое красивое белье никто не видит? Потом она надела синее платье и свежевыстиранный фартук, пахнущий лимонным мылом, которое Эби использовала для стирки простыней и полотенец. Единственное мыло, побеждающее запах плесени – а от него не так-то просто избавиться в вечной сырости.

Лизетта беззвучно сошла вниз, чтобы приготовить завтрак, но сначала слегка приоткрыла скрипучую дверь в спальню Эби и убедилась, что та дышит. С тех пор как умер Джордж, она каждое утро заглядывала к подруге. Эби не знала об этом. Ей очень не нравилось, когда Лизетта слишком о чем-то беспокоилась. В этом смысле они были не равны. Одной только Эби, все умеющей и уверенной в себе, было позволено беспокоиться, в том числе о чувствительной и капризной Лизетте.

Она включила в кухне свет и принялась за работу. Стояла тишина, ни шороха, ни стука. С годами Лизетта заставила себя привыкнуть к утреннему затишью, несмотря на то что когда-то больше всего любила вечернее время, с его искрящимся весельем и атмосферой всеобщего возбуждения. Эту черту Лизетта точно унаследовала от отца и не отрицала этого. Его ресторан не закрывался до утра, работал дольше всех прочих в Париже, что притягивало натуры творческие и беспокойные.

На стул, стоящий в уголке возле синего холодильника, тихонько сел призрак Люка – он проделывал это каждое утро. Люк выглядел так же, как и в последний день, когда они сидели вместе за ужином и им обоим было по шестнадцать лет; добротная белая рубашка под мышками пожелтела от пота, вызванного волнением, глаза на юном лице жадно ловили каждое движение Лизетты. Именно таким он был за минуту до того, как она вручила ему роковую записку, подобную многим другим, что писала и раньше. Тогда Лизетта не понимала, каково быть отвергнутым, ведь ее еще никто не отвергал. И, узнав, что на следующий день он покончил с собой, она ужаснулась. Неужели она такое чудовище? Разве может человек заставлять другого страдать столь отчаянно, столь безнадежно? Она тоже заслуживает смерти, ведь изменить ничего нельзя.

Конец ознакомительного фрагмента.