5. Старуха в углу
Старуха сидела на полу в самом углу, подобрав под себя ноги, низко уронив голову, так что подбородок упирался в высохшую грудь. Казалось, она никак не воспринимала окружающее ни зрением, ни слухом, но ощущала себя в каком-то другом мире, виртуальном, в котором с кем-то, наверное, общалась, что-то видела и что-то слышала. Во всяком случае, так можно было бы подумать, понаблюдав за нею некоторое время и заметив, как начинают шевелиться ее губы, словно произнося что-то, но совершенно беззвучно. Через минуту-другую губы останавливались, какое-то время проходило без единого движения, а затем губы снова начинали повторять те же самые действия – и точно так же без какого-либо видимого успеха. Без успеха – потому что если бы какой-то результат был, то в следующий раз губы стали бы артикулировать что-то другое, иные комбинации, – на деле же повторялось все то же самое. Похоже было, что старуха намеревалась заниматься этим до бесконечности; она не отрывалась от этого занятия и не меняла позы даже ради того, чтобы съесть что-нибудь или выпить, хотя и металлическая миска, и такая же кружка находились в двух шагах, на столе, стоило только (если не хватало уже сил встать на ноги) хотя бы на коленях приблизиться к столу и протянуть руку. Старуха, однако, то ли пренебрегала этим, то ли в ее мире не было ни белого лабораторного стола, ни всего того, что на нем располагалось (кроме еды и питья, два странных инструмента, более всего смахивавших на обычные медицинские инъекторы, только не прозрачные, а сплошь металлические, без разметки доз, зато с круглой шкалой на торце; три стрелки на ней, разной длины и цветов, были сейчас неподвижны; и еще – обычный электронный хронограф, подключенный к разъему на стене, у которой стол и стоял). Возможно, всего этого помещения, походившего на простенькую, едва ли не школьную или же принадлежащую провинциальной больничке лабораторию, в сознании старухи просто не существовало, оно было вытеснено чем-то другим. При условии, разумеется, что существовало само сознание.
Пауза кончилась, губы снова начали выполнять свою программу…
– Все сигналит, – сказал человек в комнате этажом выше, в очередной раз поглядев на монитор. – Пора бы уже понять, что нет смысла. А то мне, откровенно говоря, она уже начинает действовать на нервы.
– Я думаю, – ответил второй присутствующий, – она просто молится. В ее ситуации в голову вряд ли пришло бы что-то другое.
– В принципе я готов с этим согласиться – если она еще способна мыслить здраво. Но как раз в этом я сомневаюсь. Сколько там сейчас?
– Восемьдесят семь, – прозвучал ответ после того, как второй присутствующий бросил беглый взгляд на хронограф.
Первый только покачал головой:
– Цепкость воистину неимоверная. Сколько мы ей там оставляли?
– Выкачано было… Да практически все – у нее должны были остаться считаные дни. Но ведь вы лучше меня знаете, доктор: выкачать досуха пока не удается, да и емкость мы определяем еще с недостаточной точностью. Ничего, научимся и этому – кстати, техники сейчас как раз занимаются этой приборной группой.
– Пока они еще чего-то добьются… Надо еще раз подключить ее – и качать до тех пор, пока она не протянет ноги. Там же работы осталось если не на какие-то минуты, то самое большее на час-два. Займитесь-ка этим, Сегот.
Второй, после недолгой паузы, проговорил медленно:
– С вашего письменного распоряжения, кан.
Первый удивленно повернулся:
– Что такое? С каких это пор…
– Она не под смертным приговором. И вообще – никакого приговора нет.
– Друг Сегот! Что делают с лабораторным животным, когда его роль в эксперименте сыграна? Как правило, усыпляют. И тут речь идет о том же самом. Она и не почувствует, как навеки уснет – вследствие полного исчерпания ресурса. Найдите-ка, в чем я ошибаюсь. Ни в чем.
– Если только считать, что человек равнозначен животному. О животных давно существует свод правил, определяющий, что можно и чего нельзя. А что касается людей, кан Тазон… А кроме того, у нас же нет заказа на результат.
Названный таким именем вздохнул:
– Честное слово, развеять ваши сомнения – задача примитивная настолько, что мне жаль тратить на нее время. Ладно, не хотите – обработаю ее сам. А что до ваших слов относительно заказа – результат пока не столь велик, чтобы о нем следовало специально докладывать. Мы и не станем. Просто-напросто воспользуемся полученным сами. И мне, да и вам, это не помешает. – И Тазон не без усилия поднялся со стула. – А вы понаблюдайте отсюда – дабы убедиться в том, что я сделаю это совершенно спокойно и аккуратно. И чтобы в будущем вы не затевали дискуссий по пустяковым поводам.
– Разумеется, кан Тазон. Я буду очень внимателен. Собственно, я могу даже проассистировать вам, поскольку это находится в пределах моих обязанностей…
– Отсюда вам будет виднее. Вы что, всерьез считаете, что мне там понадобится помощь – пусть и такая ценная, как ваша?
Сказав это, доктор Тазон повернулся и вышел из комнаты решительными, хотя и тяжеловатыми шагами.
На звук шагов вошедшего старуха даже не повернула головы. Тазон остановился в метре от нее.
– Мадам! – произнес он четко и громко, как обращаются к людям с нарушенным слухом или вообще восприятием. – Перестаньте бормотать. Пора бы уже понять: в каких бы полях вы ни пытались работать, ни единый квант излучения не пробьется сквозь эти своды: у нас великолепная защита. Никто и никогда вас не услышит.
Не увидев никакой реакции на свои слова – впрочем, доктор Тазон на нее и не рассчитывал, – он повернулся, подошел к столу, взял прибор, напоминающий инъектор, и стал внимательно его осматривать, нажимая на кнопки, проверяя работу на холостом ходу. И продолжал, не умолкая – может быть, потому, что при всей его кажущейся уверенности чувствовал себя немного не в своей тарелке и непрестанная речь была нужна для успокоения самого себя, а вовсе не старухи, скорчившейся в углу.
– …А потому бесполезно ожидать, что в вашу судьбу вмешается сказочный благородный рыцарь, одолеет всех и освободит вас. Да если бы такое и приключилось – что бы он стал делать с вами, красавица? Конечно, если он геронтоман… Тогда вам крупно повезло бы… хотя скорее ему следует быть некромантом, поскольку в самое ближайшее время…
Сделав три шага, доктор Тазон, держа инструмент в руке, приблизился к старухе вплотную.
– Ну, вот и я, прелестная. Пришла, как говорится, пора. При всем нашем восхищении вашей цепкостью и, так сказать, волей к жизни…
Надо было, чтобы руки перестали мелко дрожать. Да ну же!.. Хотя промахнуться было бы сложно: точка отъема на ней поставлена несмываемой краской. Ну вот, кажется, можно начинать. Только уж очень неудобно она уселась.
– Поднимите головку, драгоценная. Вы слышите? Голову, я говорю! Никакого терпения не хватит, честное слово! Ты, карга старая, я с тобой разговариваю! Подними голову!
Реакция оставалась прежней, вернее – полное ее отсутствие.
– Ну, не хочешь по-хорошему – пеняй на себя!
Доктор Тазон нагнулся. Схватил старуху за волосы. Рванул вверх…
– А-а-а-а… Оо!
Наверху Сегот, ассистент доктора Тазона, встрепенулся.
– Ну и ну… – только и смог пробормотать он, не в силах оторваться от монитора, словно надеясь, что изображение сейчас же даст задний ход, вернется к своему началу – и дальше пойдет уже совсем другая картинка. – Куда же это она ему угодила, а?..
На самом деле он отлично видел куда: в самое уязвимое у мужчины место. Эх, хорошо было Ахиллу: у него таким местом была пятка, а у доктора Тазона, как и у любого другого, повыше, и она ухитрилась попасть ногой именно туда, куда следовало, – то есть, конечно, куда не следовало, черт бы побрал!.. Ох, как он корчится, бедняга! Откуда только у нее взялось столько силы для такого удара – прямо скажем, профессионального? Хотя от женщины в любом возрасте всегда можно ожидать чего угодно…
Только когда все эти обрывки мыслей – в колонну по одной – прошагали в расстроившемся сознании ассистента, он спохватился и пулей вылетел из комнаты – оказать своему шефу первую помощь. Однако по дороге подумал, что такой же прием, чего доброго, может ожидать и его самого; поэтому он остановился, вернулся в ту комнату, откуда только что выбежал, и срочно вызвал охрану и медика.
Впрочем, Сегот опасался напрасно: когда помощь ворвалась в лабораторную камеру (наверное, такое название этого помещения будет самым правильным), старая дама снова сидела в своем уголке в той же позе, и губы ее все так же беззвучно шевелились. На вновь появившихся она не обратила совершенно никакого внимания. Поэтому ее трогать не стали. Охранники погрузили на принесенные носилки медленно приходившего в себя доктора Тазона и немедленно убыли, направляясь в медицинское отделение.
Только когда за ними захлопнулась тяжелая дверь, в камере возник новый, неожиданный звук. Он скорее всего напоминал каркающий, злорадный смех. Кроме старухи, тут никого не оставалось, так что приходится предположить, что смеялась именно она.