И была между ними брань лютая!
Ворочались из дальних далей боевого похода славные воины хан Тугоркан и Боняк из рода Манги, тоже доблестный хан. Вели за собой большую добычу, вели за собой отряды в сто тысяч верных каждому хану воинов славных. Да у малой речушки, у брода большого бежали навстречу им курени китанские, курени итларские, бежали без добычи, без плена-полона. Бежали в панике, охватившей кочевья.
Паника – страшная вещь! Не удержишь народ, разбежится, в паническом страхе иль гневе даже хану снесет буйну голову: за все хан в ответе, за жизнь и за смерть члена рода и племени.
Хан, если он хан, должен быть тверд, как алмаз, гибок, как сабля, верен, как мать.
Боняк с Тугорканом были великие ханы, не просто ханы, каганы. Каганы и только каганы имели право заключать мир и решать вопрос о войне, делить бескрайнюю степь на кочевья.
Обычай требовал: месть за убийство посла смывается кровью, и не просто кровью людей, убивших послов, а великою кровью руських людей. Так велит половецкий обычай, а за десятки тысяч годов обычай прижился в степи, и прижился навек, въелся в плоть и душу кумана. Кто обидел посла, тот обидел целый народ. А потому целый народ не может простить нанесенной обиды. И дело не в Итларе или Китане, дело стало в обиде народа. А раз народ обидел другой народ, то и расправа должна быть с целым народом, допустившим святотатство убийства посла иного народа.
И почалася война! Тут уже были не просто набеги степные, когда выскочил из степи, награбил, пожёг и домой. Нет, теперь года два ходили половцы по русской земле, сожгли Юрьев дотла. Весной хан Боняк прошел по Поросью, огнем и мечом выжигая поросскую землицу, потом в горячке бросился к Киеву. Город не взял, но сжег Берестово, сжег там княжеский двор.
Донская орда Тугоркана ходила боевыми походами по левому брегу Днепра, верный друг его Куря сжег все окрестности Переславля, в конце мая подошел к Берестову сам хан Тугоркан. Почти семь недель длилась осада, семь недель держался княжеский город. И только в июле Святополк со Владимиром подоспели с полками, идя от Днепра. Перешли реку Трубеж, со свежими силами ударили половцев. Побили русские половцев и сильно побили. 19 июля 1096 г. на реке Трубеж войско князей Владимира Мономаха и Святополка Изяславича разгромили половецкую рать Тугоркана. «Побежене быша иноплененьице, и князь их Тугоръкан убьен быс и сын его, и иншии князи мнози ту падоша…»
Плакала ночью зеленоглазая дочь Тугоркана, металась по брачным покоям, отметая княжевы ласки, и Святополк направил стопы свои на поле брани, нашел там труп тестя, и похоронил его «на могиле» близ Берестова «между путем, идущим на Берестово, и другим, ведущим к монастырю», как летописец пишет.
Долго не решалась дружина хана сообщить о смерти друга кагану Боняку из рода Манги, долго мялась у полога ханского многоцветного шатра, да делать нечего, исполнили долг. Сдали сабли у входа в шатер верным князю нукерам, повалились снопами у входа в шатер. Звездное небо мигало миллиардами драгоценных алмазов. Хан только качнулся, будто острый клинок пронзил его мощное сердце. Стоял хан, смотрел на белые кошмы, устилавшие землю в шатре, долго стоял, ворсинки ковра едва колыхались под тяжелым дыханием хана, долго смотрел на миллиарды алмазов на черно-черном небе, как будто хотел отыскать там душу своего побратима, великого хана Тугора (Тугор-хана, то есть хана Тугора).
В горле у хана сам собой протолкнулся комок и хан гаркнул:
«На Киев!»
Половецкие орды собираются тихо. Утра жадать не стали, шатры свернулись как сами собой, кони «обулись» дикой травою, и бесшумный бег тысяч коней пошел ночью на Киев. Кони стелились в диком намёте, бесшумными тенями шли степняки на стольный город ручисей и словян: славная будет добыча от тысяч смертей киевлян и гостей славного города.
Киев-город могуч! Киев-город богат! Киев-город несметно богат! Там руськии девы с голубыми глазами и длинными русыми волосами, там терема и подвалы со златом да серебром, там полумраке блестят драгоценные камни. Там несметно еды, несметно пива, квасов и вина.
И двадцатого дня того же месяца мая в пятницу, в первый час дня, подкрался Боняк к граду-Киеву и «отаи хыщнык къ Киюву внезапу и мало в городъ не вогнаша Половци, и зазгоша по песку около города и сувратишас на монастыре и пожгоша монастырь Стефанечь деревне и монастырь и Гер-ианечь (Германов монастырь) и придоша на монастырь Печерьскыи».
И поставили два стяга перед вратами монастырскими, и бежали монахи задами монастыря (по крайней мере, так в своей Повести временных лет пишет сам летописец Нестор), а другие взбегали на хоры, но безбожные сыны Измаиловы вырубили врата монастырские и пошли по кельям, круша и сжигая все двери, выжгли и дом Святой Владычицы нашей Богородицы.
Беззащитных монахов гнали из келий, разили стрелами, отсекали главы ударами сабель. Братия гибла, едва успевая промолвить «Отче наш, иже еси на небеси…»
Монастырские кручи горели: огонь с жадностью хватал вековые деревья, чадный дым выгонял старцев из Ближних пещер. На выходе из благодатья пещеры их ждал острый свист половецкой стрелы. Полегла братия в вечном смертном сне, отошла к Божьему суду. Ложилась братия в неведении: за что набег половецкий на их земли, серебром да златом они не сильно богатые, за что смерть имают души христианские?
И смеялись поганые: «Где есть Бог их? Пусть им поможет и даже спасет их!» И не ведали, что Бог учит рабов своих напастями ратными, чтобы сделались будто как золото, испытанное в горне кровавом, ведь христианам только через горе, напасти и скорби войти в небесное царство.
Поганым же участь иметь на этом свете довольство и счастье, на том примут муку, ибо с дьяволом обречены на вечный огонь!
И некому заступиться на земле из сильных мира сего за люд христианский, никто из князей меча не послал в защиту монахов. Распри мешали? Жадобность? Или сговор?
Всем ждать Высшего Суду! Всем! И неверным, и верующим.
И пошли в половецком плену уцелевшие: «мучими зимою и оцепляеме оу альчбе и в жаже и в беде, побледневшие лицом и почерневшие телесы, незнаемою страною, языком испаленомъ, нази ходящее и боси, ногы имуще избодены терньем, со слезами отвещеваху другъ друг, глаголяще: аще бехъ сего города, а другим изъ сего села, а тако съвьспрощахуся, со слезами родъ свои поведающе»…