Постигая Вечность. *** (Светлана До, 2013)

«Зачем сожалеть о том, чего не сделала? Лучше сделай – и сожалей!»[1], – напутствовала я себя всякий раз, приступая к реализации очередной затеи. Хотя напутствие это было лишь ритуалом – я никогда и ни о чем не жалею «после», ведь всегда и все продумываю «до». И если некоторые свои замечательные идеи так и не претворила в жизнь, то не потому, что, подобно буриданову ослу, потоптавшись между «да» и «нет», не решалась на выбор. А потому, что, взвесив все «за» и «против», понимала – лучше мне не ходить в «ту сторону». Если же бралась за дело – оно неизменно венчалось успехом.

Вот и на этот раз процесс подготовки к открытию свадебного салона – моего последнего проекта – катился как по маслу к завершению. И результатом я могла более чем гордиться: взятое в аренду помещение, напоминавшее вначале бетонный бункер после длительных бомбардировок, за четыре месяца ремонтных работ преобразилось в уютное и элегантное. А реестр моих навыков и умений весьма пополнился. Теперь я могла аттестовать себя еще и как отличный дизайнер – все пространственные и цветовые решения были придуманы и разработаны мною без привлечения специалистов; отличный инвестор – впечатление, производимое роскошным ремонтом и интерьером, весьма превосходило вложенные в это средства.

Все было готово к открытию – расставлены манекены с платьями на любой вкус и достаток, развешаны «хитрые» зеркала, удлиняющие силуэт; на стеклянных полках с подсветкой разложены изыс-канные свадебные аксессуары. Но на самом финале процесс забуксовал – никак не получалось сочинить рекламный слоган к названию салона. То, что называться он будет «Комильфо», было решено в момент зарождения идеи об его открытии. В это слово я влюбилась с первого взгляда, увидев в какой-то статье. И вторично – в его звучание: «Ко-миль-фо»… Будто хрустальные обертоны челесты погружало и меня в ностальгическое умиление, вызывая в воображении милые сюжеты рождественских открыток. Из словаря я выяснила, что означает оно не совсем то, что мне представлялось, но тем не менее прочно внедрила в свой лексикон. С тех пор оно одно заменяет мне пространные пояснения моего основного принципа жизнедеятельности – «Если взялась за дело – делай, как положено, в полную меру своих сил и возможностей, короче – комильфо». Или не делай вовсе. Потому что все, что не комильфо, – это кое-как. Конечно, я расширила значение и сферы применения этого слова, но, полагаю, сути не исказила. Постепенно им вооружились мои друзья, знакомые, знакомые знакомых. Радиус пользователей расширялся и расширяется по сей день. И теперь, услышав из уст незнакомца «комильфо» в моей интерпретации, сразу понимаю: «наш человек».

И только мой муж, скептически относящийся к употреблению «вычурных словечек», стойко держал оборону долгие годы.

– Есть более подходящие определения твоего кредо, – время от времени пытался он «вразумлять» меня, предлагая альтернативные варианты.

– Какие же?

– Перфекционизм, например.

– Хорошее слово, но скомпрометированное. Час-то перфекционистами называют себя те, кто хочет всех и во всем переплюнуть, то есть завистники. Ведь для того, чтобы кого-либо в чем-то превзойти, надо как минимум обладать таким же уровнем способностей и возможностей, – неизменно пари-ровала я.

– А ты и прочие «адепты комильфо»…

– А мы опираемся только на собственный потенциал и стремимся как можно полнее раскрыть его, – заканчивала я наши непродолжительные дебаты этим жизнеутверждающим лозунгом.

Но и этот «бастион» однажды пал. Как-то, заказывая в ресторане банкет по случаю десятилетия нашей совместной жизни, муж долго и дотошно обсуждал с менеджером меню и детали сервировки: тот терпеливо кивал в ответ, я нетерпеливо переминалась с ноги на ногу рядом. Наконец, раздражившись на собственное занудство, муж резко заключил:

– Короче, чтобы все было комильфо.

И тут же взглянул на меня, но застал на лице безмятежную улыбку, скрывающую внутреннюю, торжествующую: «Ага! Вот ты и попался. Ну, не хмурься – я же ничего не заметила».

Так вот, к этому замечательному слову я никак не могла придумать краткую, запоминающуюся дефиницию. Много дней терзала я свой мозг – безрезультатно. Все, что приходило мне в голову, напоминало тяжеловесное энциклопедическое пояснение. Наконец, когда при очередной попытке прикоснуться к этой теме мои измученные извилины огрызнулись головной болью, я решила оставить их в покое: «Все. Отпускаю». Купила веселенький зеленый воздушный шарик и выдула в него запрос: «Лети!» Я разжала пальцы. Шарик, резко стартанув, сбавил обороты и плавно понесся ввысь.

А я полностью переключилась на последние приготовления к открытию салона и через несколько дней получила ответ. Я на своей машине направлялась в загородный дом. Стояла чудесная странная погода – сияло солнце и накрапывал дождик, будто шутливо соревнуясь, кто кого? Прямая и ровная, как взлетная полоса, дорога, уходящая далеко за горизонт, четко надвое делила потрясающей красоты и масштаба пейзаж, расстилающийся передо мной: бесконечные зеленеющие луга, островки горделиво, особняком стоящих деревьев и пышных кустарников. Облака, словно взбитые в крепкую пену белки, медленно плыли в бездонном небесном океане, меняя конфигурацию, представляясь то щенком, то головой Мефистофеля, то тонким девичьим профилем. Я плелась с черепашьей скоростью, любуясь этим шедевром гениального ландшафтного Дизайнера, подпевая вторым голосом приятную песенку, доносившуюся из приемника. Все это зримое, слышимое, ощущаемое сливалось в такое мощное «тутти»[2] с моим мажорным настроением, что я невольно воскликнула: «Какая благодать!» И вдруг все смолкло, будто внезапно отключили звук. И в наступившей тишине отчетливо прозвучало: «Как описать совершенство? Просто произнесите: «Комильфо!» Осторожно, опасаясь спугнуть впорхнувшую подсказку, припарковалась на обочине, достала ручку, блокнот, записала текст и уже затем, расслабившись, прочитала вслух. Да, это было именно то, над чем долго и безуспешно корпело мое подсознание, – короткий, запоминающийся слоган, выражающий самую суть идеи. Я захлопала в ладоши: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Вышла из машины, скинув туфли, зашла в поле. Высокая, влажная трава приятно холодила ноги и, потревоженная, испустила терпкий аромат. Я протяжно вдохнула, закинув голову лицом к солнцу, и капельки дождя деликатным деташе[3] застучали по нему. «Спасибо. Спасибо Тебе за подсказку. За энтузиазм в начале и терпение в конце. Спасибо Тебе за все, Великий Затейник!»

Как-то я зашла в монастырь, ставила свечки, бормоча импровизированную молитву собственного сочинения. Монашка, услышав, как я к Нему обращаюсь, нахмурилась и, вздернув указательный палец, сурово произнесла:

– Он – обидится.

– Он – не обидится, – точь-в-точь повторив ее жест и интонацию, ответила я.

Может Он вовсе и не он, а она, или оно, или андрогин? Но в нашем патрицентрическом мире все великое и значимое – мужского рода. И я без феминистского раздражения принимаю это: «Он – так он». А поскольку Сам Лично Он никому не представлялся, называю его по своему разумению, и оно таково, что только Великий Затейник мог придумать и воплотить такой Грандиозный Ребус. Знаю, что Он мне симпатизирует, хотя я часто спорю с Ним, а порой допускаю дерзость не соглашаться, но стараюсь не досаждать частыми просьбами, а на благодарности не скуплюсь.

Я поменяла маршрут – направилась обратно в город, в типографию. Эскизы баннеров, визиток, рекламных брошюрок давно были готовы. Осталось лишь впечатать текст в оставленные пустоты. «Ну что же, Летик, поздравляю! Ты успешно завершила предыдущую главу своей жизни и готова к открытию новой, под названием «Виолетта – хозяйка свадебного салона». В добрый путь!» Все-таки это претенциозное имя очень подходит для заглавий. А когда-то оно было источником страданий для меня. И все из-за этого гения Верди… Однажды в юности моя сентиментальная мамочка случайно услышала арию Виолетты в божественном исполнении Марии Каллас и была так потрясена, что равнодушная прежде к классической музыке, стала заядлой меломанкой. Впервые отправилась в оперный театр (который регулярно посещает поныне) и, прослушав «Травиату», навсегла пленилась образом главной героини. Как-то на очередном спектакле, заливаясь горючими слезами над перипетиями судьбы несчастной куртизанки, она решила, что обязательно родит девочку и назовет ее Виолетта. Если бы тогда были известны столь популярные ныне теории о влиянии имени на судьбу, она бы так не рисковала. Но мой случай опроверг спорный тезис: «Как корабль назовешь, так он и поплывет». Корабль был назван «Виолетта», но поплыл иным курсом. Я росла крепкой, здоровой физически и психически, независимой и дерзкой. И сохранила эти качества, дожив до… до… дожив до сих пор. Никто, кроме мужа, не называет меня полным именем: мамочка – Велой, остальные – Летой. В детстве я воспринимала свое имя как звук, на который откликалась. Но в школе… Среди привычных на слуху имен оно звучало как пук в тишине, причиняя мне почти физическую боль. Я стеснялась, ненавидела его и мечтала поскорее вырасти, чтобы поменять. Но к тому времени, когда могла это сделать, привыкла к нему и уже сформировала свою парадигму, одним из пунктов которой был: «Не имя красит человека, а человек – имя». А окончательно помирил нас с именем мой любимый Шекспир. «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет…» – как всегда гениально заметил он. Вскоре я обнаружила даже преимущества в его неизбитости – упоминали Виолетту, и было ясно без уточнений, о ком идет речь. И наконец, только главная героиня, никак не второстепенный персонаж, может носить такое имя. Итак, точка поставлена. Осталось поставить мой любимый знак – восклицательный! И им станет презентация салона – самое предпочитаемое мной сочетание приятного с полезным. От идеи устроить фуршет в помещении, среди белоснежных платьев, сразу отказалась. Альтернативный вариант – на газоне перед входом – рискованно. Весна в этом году очень капризная – то плачет, то смеется. «Но, Виолетта, имея Такого Покровителя, сомневаться?» И Он вновь явил свою благосклонность. В день презентации я проснулась, как обычно, рано и, не успев открыть глаза, уже знала – день предстоит чудесный. Разлепив одно веко, сделала контрольный взгляд в окно – так и есть! Ясное небо, подсвеченное лучами восходящего солнца, тысячами лазоревых лоскутков проглядывало сквозь ажур листвы густой кроны дерева за окном. Новорожденное утро… мое любимое время суток. Эти минуты, когда тишина еще не тронута звуками пробуждающегося города и утренней возней домашних, сакральны для меня. Я вслушиваюсь в эту тишину, и чем тоньше прислушиваюсь, тем глубже погружаюсь. Она, как черная дыра, затягивает, затягивает меня, и, провалившись в ее воронку, я попадаю в пространство, заполненное тайнами мироздания, жизни и смерти, и начинаю путешествие по его просторам. Задаю вопросы – придумываю ответы, один фантастичнее другого, влекущие новые вопросы. Блуждание в этих загадочных лабиринтах доставляет мне неизъяснимое удовольствие, к тому же имеет практическую пользу – как камертон, настраивая меня на объективное восприятие и адекватную оценку существующей действительности. С такой глубины все происходящие в ней события, и радостные, и печальные, утрачивают мнимую значимость, представая в истинной относительности. Но в это утро мысли о предстоящем мероприятии создавали в голове турбулентность, мешая сосредоточиться – «погружение» пришлось отложить. С утра, как все жаворонки, я очень активна. До обеда обзвонила тех, кого не успела, сходила в парикмахерскую, забрала платье из ателье. Как всегда, дома смыла залакированное нагромождение на голове, ушила платье на полразмера. Управившись со всеми приготовлениями, подошла к зеркалу и залюбовалась: «Хороша! Природа постаралась на славу!» Фиалковые глаза кажутся еще фиалковее в обрамлении пушистых ресниц. Перламутровая кожа сияет на фоне блестящих цвета воронова крыла волос, просто и изысканно уложенных мною (напрасно потратила время и деньги в парикмахерской). Маленькое черное платье, зауженное в талии (надо менять портниху), подчеркивает идеальный силуэт «песочные часы». «И все это сделали вот эти золотые ручки», – похвалила я себя вслух, поочередно целуя правую, затем левую руку, а подняв глаза, увидела в зеркале отражение – «семейный портрет в интерьере». За мной, подпирая дверной проем с двух сторон, как атлант и кариатида, стояли муж и дочь. Муж, сложив руки на груди, скептически поджав губы. Дочь, глядя с наигранным сочувствием, как на душевнобольную, крутила пальцем у виска. Застигнутая врасплох, ничуть не смутившись, она без паузы поменяла жест, будто поправляя выпавшую прядь. Я развернулась, выпрыснула в воздух духи и сквозь пахучее облако направилась к ним.

– Прежде чем поправлять волосы, – обратилась я к дочери, – надо их сначала распустить. А они у тебя, бедные, так прилизаны, что боятся шелохнуться.

– Что у тебя с ресницами? – подозрительно вглядываясь, спросила она.

– Нарастила.

– Тебе все мало! – бросила дочь с раздраже-нием.

– А тебе всего хватает, – улыбнулась я и обратилась к мужу: – Подглядываете за мной?

– Мы не подглядывали. Ты была так увлечена общением с собой, что не заметила нашего появления, – иронично ответил он.

– Могли бы как-то обозначиться. Покашлять, например.

– Зачем? Это было интересно. И после того, как я застал тебя разговаривающей со стиральной машиной, общение с собой кажется мне нормой, – продолжал ерничать муж.

– Ты еще не был свидетелем моего общения с утюгом, холодильником…

– Вот как?

– Я знаю, ты считаешь это странным.

– Не я один, – подтвердил он.

– А тебе и всем, кто так считает, не кажется странным, что за то время, что они несколько раз ремонтировали и меняли бытовую технику, моя служит мне безотказно долгие годы? И вам, кстати, тоже, – поочередно посмотрела я на мужа и дочь.

– Ты считаешь, это потому, что ты с ней разговариваешь? – насмешливо спросил он.

– Потому, что я забочусь о ней и благодарю за помощь.

– Но это же техника! Она не живая! – воскликнул муж.

– Живая, раз выполняет такую сложную работу, – невозмутимо продолжала я. – Живая своей жизнью, другой, чем наша.

– Если бы ты разбиралась в законах физики, не говорила бы такую чушь. – И муж менторским тоном начал: – Все электроприборы работают от сети. Вставляешь штекер в розетку, начинает поступать ток… – А я смотрела на него и думала: «Сколько лишних слов. Мне это совсем неинтересно. И как неприятно он раздувает ноздри…»

– Напрасно ты это говоришь, папочка, – прервала его дочь. – У нее в одно ухо влетает, в другое вылетает.

– Ничего из меня не вылетает, – возразила я. «Потому что ничего не влетает», – закончила про себя. – Понятно, техника работает потому, что я ее включаю. А нас кто включил? Мы от чего работаем?

– Человеческий организм – результат длительной эволюции… – продолжил муж.

– А вся вселенная, кто ее включил? – нетерпеливо перебила я.

– Вселенная – это результат «большого взрыва».

Он был атеистом и категорически отвергал теорию божественного происхождения жизни.

– Ты уверен, что этот взрыв был?

– Ученые почти доказали это.

– Допустим, он был. Но кто-то же его устроил.

– ?!

Опять последнее слово осталось за мной. Ответь же что-нибудь и забери себе первенство. Молчит.

– Ну, пока, – прошла я между ними, помахав ручкой и оставляя за собой шлейф благоухания. – Встретимся на презентации.

У подъезда стояла «Черри» – моя машина. Чистая, вымытая, она отливала своими крутыми лаковыми боками и действительно напоминала тугую спелую черешню. Я нажала кнопку – «Черри» откликнулась радостным возгласом. Ну как же не живая? Еще какая живая! «Привет, ласточка. Ты сегодня бесподобна. Ну, поехали». По дороге завернула в цветочный магазин. И о чудо! Везде стояли фрезии – мои любимые цветы. Желтые, сиреневые, темно-розовые, комбинированные – дивной красоты и дивного аромата. Они цветут очень короткое время – около двух недель. И надо же – такое совпадение. Догадываюсь, Кем оно устроено. Спасибо! Спасибо!! Спасибо!!! Я скупила все. Заполнила багажник, заднее сиденье. И в этой благоухающей клумбе на колесах отправилась «открывать бал». «Все-таки у фрезий волшебный запах», – думала я по дороге, погружаясь в отрешенность и мечтательность ни о чем. На меня также действует запах высушенного на морозе белья. Если я когда-нибудь решу выпускать духи, то в основу положу два этих аромата. И назову их… «МорФрез»… Нет, звучит грубовато, лучше «ФреМор». «Виолетта, о чем ты думаешь, не отвлекайся!» – одернула себя. К тому же уже подъехала к салону. Представшая взору панорама впечатляла: на газонной площадке перед входом расставлены столы с напитками и закусками. Два молодых официанта ловко сновали между ними, расставляя посуду. Красочными деталями выделялись вазы, заполненные свежими фруктами. Входные двери украшены красиво повязанным бантом с ниспадающими фалдами. Одна из моих помощниц, молоденькая девушка, взяла фрезии, расставила в имеющиеся емкости, оставшиеся красиво разложила. Этот декор из живых цветов придавал антуражу очень жизнерадостный колорит. Все было готово к приему гостей, и они постепенно начали съезжаться. Одними из первых подъехали муж с дочерью. Он вышел из машины, подал ей руку – галантен. Я оценивающе разглядывала его со стороны – очень импозантный мужчина. Высокий, подтянутый. Одет с иголочки – дорогой костюм сидит как влитой, туфли будто только что из магазина. Ни один волосок не нарушает заданного направления. «Рядом с ним не стыдно показаться», – говорят обы-чно про таких. Марэнгл – нарекли его родители. В юности – ярые апологеты коммунизма, они из первых слогов фамилий его идейных вождей: Маркс – Энгельс – Ленин – ничтоже сумняшеся, составили своему единственному чаду это имя. Но никакое другое имя не отражало бы так точно основное качество его характера – педантизм. И эта же странность имени когда-то повлияла на мое решение выйти за него замуж. «Не может муж Виолетты носить расхожее имя», – подумала я тогда, принимая его предложение. Только первые дни нашего знакомства я обращалась к нему Марэнгл, и каждый раз при этом у меня возникало желание подтянуться и отдать честь, а вскоре перешла на ласковое Маруля и называю так до сих пор.

Дочь рядом с ним выглядит бедной родственницей. Не перестаю удивляться, как такое совершенно не похожее на меня существо зародилось и вызрело во мне. И характером, и внешностью она была точной копией отца. Но та лапидарность черт, придающая его лицу мужественность, ее делала мужеподобным. Фигура была ее козырем – не прошли даром семь лет занятий бальными танцами – крупный отцовский остов был окутан совершенным рельефом упругого мышечного корсета. А какая осанка! А ноги! Бесподобные, длинные с идеально очерченными икрами – такие надо открывать по самые корни. Но этим козырем она никогда не крыла: как всегда, где не надо – открыла, где надо – закрыла. Нацепила длинную трикотажную юбку, зализала волосы в крысиный хвостик. Блеклое, не тронутое косметикой лицо. «Ну, могла бы хоть чуть подкраситься», – вертелось у меня на языке, но я вовремя его прикусила. Все мои советы натыкались на ее упрямое нежелание им следовать, все мои замечания игнорировались. Маруля обожал ее безгранично и поддерживал во всем, считая, что его красавице-дочери не нужен макияж. Я дар речи теряла от такой необъективности. Говорят, материнская любовь слепа, в нашей семье слепой была его, отцовская. Моя же – очень даже зрячей. Однажды, уступив моим настояниям, дочь все же подкрасилась, но, сделав это нарочито вульгарно, стала похожей на трансвестита.

– Какой ужас! – невольно вырвалось у меня.

– Это ты, ты виновата! – в истерике закричала она. – Если бы ты хоть немного любила отца, я бы не родилась такой уродиной. – Наверное, услышала где-то еще один спорный тезис – «дети похожи на того из родителей, кто больше любит». Но после той сцены я от нее отстала.

– Добрый вечер, – приветствовала я их. – Маруля, ты супер, впрочем, как всегда. И ты, Розик, тоже… как всегда…

– Зачем столько цветов? Не поймешь – это кладбище или цветочный магазин, – съязвила дочь.

– Не надо понимать. Загляни в приглашение – там все написано.

Розой назвала я ее по просьбе любимой свекрови, которой никогда ни в чем не могла отказать. И это – еще одно опровержение теории о влиянии имени на судьбу и характер. Какая же она роза! От розы в ней только шипы. В это время из подъехавшей машины вышел Ромчик и гарцующей походкой направился к нам. «Молодец, не опоздал!»

– Встречай своего любимого дружка, – презрительно бросил Маруля на ходу, увлекая дочь в сторону салона.

– Привет, королева! Ты – сногсшибательна! – восторженно оглядев меня, воскликнул Ромчик.

– А ты – нет. Я же просила тебя одеться скромнее.

– По-твоему, то, что на мне, не скромно? – искренне удивился он, округлив глаза. – Вспомни мой гардероб.

Я вспомнила: перед глазами поплыли вешалки с канареечными пиджаками, ярко-розовыми джинсами, рубашками ядовитых тропических расцветок.

– Пожалуй, ты прав. Но не забывай – ты здесь на работе. Пара бокалов шампанского – и все!

– Могла бы не говорить. Я вижу, какая публика собралась, – обиженно произнес Ромчик.

– И еще. На фотографиях сделай меня на пять лет моложе и на пять килограммов худее.

– Сделаю на десять. За пять ты почти не изменилась.

Ромчик – мой друг и лучший фотограф модного глянцевого журнала – принадлежит к представителям нетрадиционной сексуальной ориентации. Обнаружение сего факта много лет назад повергло меня в сильнейший шок. Во времена моей юности общество не было столь информировано и толерантно – большинство даже не подозревали о существовании мужчин такой категории. И я в том числе. Мы подружились еще в старших классах. Ромчик был поверенным во всех моих тайнах и самым пристрастным критиком моих кавалеров. Мы, как подружки, болтали на любые темы, часами обсуждали понравившуюся книгу или фильм. Окружающие недоумевали, видя наши платонические отношения. Для меня же, на фоне назойливых ухажеров, они были отдушиной. Однако «все тайное становится явным». И просветил меня мой тогда еще жених Марэнгл. Чтобы предотвратить возможные препятствия нашему с Ромчиком общению после свадьбы, я предупредила:

– Ромчик – мой друг, не ревнуй меня к нему.

– Я и не ревную. Он же голубой.

– Какой? – не поняла я.

– Голубой.

И Маруля в общих чертах разъяснил мне специфику однополых взаимоотношений. А в моем вооб-ражении возникали картинки – одна непристойнее другой.

– Мой Ромчик – такой?

Несколько дней я избегала общения с ним. Потом решила – хватит прятаться и без обиняков спро-сила:

– Это правда, что ты голубой?

Молчание. А я так надеялась на «нет».

– Значит, правда. Не звони мне больше. Никогда!

Предсвадебная суета захватила меня целиком, я не вспоминала Ромчика. Прошел месяц. Раздался звонок.

– …Лету-у-усь?

– Ромчик! – обрадованно воскликнула я, от неожиданности не успев взять себя в руки.

– Слава богу, не бросила трубку, – выдох-нул он.

– Как поживаешь? – «К черту сдержанность, я так по нему соскучилась!»

– Без тебя – плохо. Ты на меня еще злишься?

– Немного. – «Да я совсем не злюсь».

– За что?

– Ты обманывал меня… – «Какая чушь!»

– Ты же не спрашивала. Ну, не злись на меня, пожалуйста.

– Так. Хватит болтать. У меня через неделю свадьба, ужасно хочу тебя видеть!

– А я еще ужаснее!

Через час мы встретились. Сцена нашего примирения была похожа на встречу двух возлюбленных после долгой разлуки. Я рассказала Ромчику обо всех последних событиях в моей жизни. Он поведал мне историю своего «грехопадения», случившегося в армии. Я предлагала разыскать его растлителя и кастрировать. Несправедливость всегда вызывала во мне воинственный настрой, и, принимая боевую стойку, я была готова сразиться против нее с любым противником. Полдня мы провели вместе; и нарыдались, и нахохотались.

– Все-таки недаром я невзлюбил твоего Минотавра с первого взгляда.

– При чем здесь он? Шила в мешке не утаишь.

Ромчик до сих пор зол на Марулю за разоблачение, и неприязнь между ними только возрастает.

…Немного опоздав, подъехала Бела с мужем. Идут под ручку, воркуют о чем-то, улыбаются – семейная идиллия. Как будто не она примчалась ко мне несколько дней назад зареванная – узнала об очередной любовнице мужа.

– Все. Не могу больше. Развожусь! – решительно заявила тогда с порога Белка.

– Ты уже подобрала адекватную замену?

– Нет, конечно.

– Тогда твое решение опрометчиво.

– Но я хочу, чтобы ему было плохо! – капризно топнула она ножкой.

– Будет ли ему плохо после развода – еще вопрос, и если да – станет ли тебе от этого хорошо? – попыталась я охладить ее запальчивый настрой. – Определись, что ты хочешь: чтобы тебе было хорошо или ему плохо?

– А это нельзя совместить?

– Вряд ли.

– Что же делать? – Пыл ее несколько поугас.

– Оставь все как есть. Ты – его законная жена, везде и всюду рядом с ним. А все эти одноразовые подружки обитают в подполье.

– Но все вокруг знают и сочувствуют мне, – обиженно произнесла Белка.

– Пошли их к черту с их фальшивым сочувствием. И чтобы не наломать дров, представь себе не только начало истории под названием «Мой развод», но и ее конец.

– Как это? – встрепенулась она.

– Вначале – ты победительница! Гордая, не простившая измен мужа женщина. И что ты приоб-рела? Записывай! – Бела послушно взяла ручку и листок. – Одобрение лжесочувствующих. И все! Очень скоро ты обнаружишь, что не можешь позволить себе почти ничего из того, к чему привыкла – беспечную жизнь, комфорт, дорогую одежду, путешествия. Зарплаты хватит лишь на то, чтобы заправлять твою шикарную машину. А конец будет таким: лишившись привычных благ, горько сожалея и кусая локти, ты будешь мечтать вернуться к мужу на прежнее место, которое ты так легкомысленно освободила и которое, скорее всего, будет уже занято. Возможно, одной из «сочувствовавших». И твой триумф вначале окажется пирровой победой в конце.

Бела старательно записывала.

– Ну что ж, придется и дальше терпеть, – обреченно вздохнула она.

– Не терпеть, а занять позицию страуса и не обнаруживать свою осведомленность. Понять и принять непреложную истину: верный муж – мифический образ. Не потому, что мужчины мерзавцы. А потому, что, как все самцы, полигамны. Вспомни, у нас в загородном доме – один петух на десять куриц. В прайде – на одного льва несколько львиц. Они еще и пропитание добывают. А царь зверей только и делает, что зачинает и ест. Так что продолжай с удовольствием пользоваться теми благами, источником которых является твой муж. Записала?

Бела грустно кивнула.

– Перед сном прочитай.

– А как же любовь? – печально вопросила она.

– А любовь будешь утолять из другого источ-ника.

– Какого? И где его взять?

– Он сам забьет в нужном месте, в нужное время, – заверила я ее, совсем в этом неуверенная.

…И вот сейчас передо мной – образец семейного счастья и благополучия. Ни следа недавней бури.

– Виолетта, поздравляю, – поцеловал мне руку изменщик.

– Спасибо, что пришли – проходите в салон, угощайтесь, – любезно предложила я.

– Летуся, так красиво! – защебетала Бела. – Столько цветов, как в эдемском саду! – И, наклонившись к уху, быстро прошептала: «Спасибо, что вправила мозги. У меня потрясающая новость, на днях заеду, расскажу».

Они направились в сторону салона. Я смотрела им вслед: он маленький, плюгавенький. Сморчок. Но гонору, так же как и денег, хоть отбавляй. И Бела – хорошенькая, с точеной фигуркой – статуэтка. Действительно, похожа на белку – стремительная, порывистая. Вот уж кому подходит ее имя. И умница, и остроумная – никогда не лезет за словом в карман. Меня это восхищает. А я лезу и не всегда нахожу. Или нахожу уже вдогонку.

По пути их перехватил Ромчик, сделал несколько снимков. Он, как диковинная райская птица, порхал среди гостей. Почти все приглашенные собрались: небольшими группами заходили в салон, осматривали внутреннее убранство. Реакция у всех была одинаковой. «Великолепно!», «Потрясающе!», «Какой вкус!» – восхищенно цокали они. Шампанское лилось рекой, и чинная, благородная публика постепенно раскрепощалась. Танцы становились все зажигательнее, движения танцующих – чувственнее. «Вечеринка удалась, – с удовлетворением констатировала я. – Пора закругляться. Еще полчаса, и начнется банальная попойка».

Как всегда под занавес, появилась Рита. Ритэнута[4] – называла я ее – томная, медлительная… Она всюду опаздывала, нет, не опаздывала, а просто приходила в другое время. Ее крупная голова в копне буйных рыжих волос венчала массивное тело, своими контурами, вернее их отсутствием, напоминающее барабан. И этот ее силуэт возникает передо мной как перст назидательный всякий раз, когда рука тянется за очередным куском торта.

Я сама когда-то была изящной «скрипкой», а сейчас больше напоминаю… нет, не контрабас, пока еще виолончель.

«Ну и раскрасилась… и за себя и за Розу, а ведь я просила…» Чрезмерный, неряшливый макияж создавал у окружающих ложное представление о ней, как о вульгарной, безвкусной особе. На самом деле Ритэнута была тонким, разносторонне одаренным человеком. Блистательная рассказчица, она сыпала анекдотами, как из рога изобилия. Как она их все помнила? Я, пытаясь запомнить, придумывала всевозможные способы, но уже через час забывала и способы, и анекдоты. А те, которые помнила, в моем исполнении после Ритэнуты звучали бледной копией. Она обладала красивым, от природы поставленным голосом. Но, воспитанная родителями, для которых «певичка – не профессия для девушки из приличной семьи», слишком поздно вышла из-под их опеки, начав делать карьеру в том возрасте, когда другие заканчивают. Свой нерастраченный талант реализовывала на редких вечеринках и банкетах, но еле сводила концы с концами. Подрабатывала в музыкальной школе – работу эту ненавидела. Я не раз предлагала ей варианты в своих проектах – она их отвергала, считая ниже своего достоинства. Единственное место, которое считала по себе, было уже занято мною. Ритэнута все время ждала подношений от судьбы на блюдечке с голубой каемочкой. Свои личные и материальные проблемы считала незаслуженным оскорблением, испытывая раздражение против тех, у кого их было меньше, в том числе и против меня. «Ты гедонист, – часто повторяла она. – Берешь от жизни все. Я так не умею». «Беру, но ни у кого не отбираю. Да и все ли беру?» – отвечала я всегда про себя, стараясь не злить ее возражениями, так же как и демонстрацией своего благополучия. И все равно злила. Ритэнута спела несколько песен, как всегда, с большим чувством. И на этой проникновенной ноте, поблагодарив присутствующих, я завершила презентацию. Подскочил возмущенный Ромчик.

– Почему так рано? – зашипел он мне в ухо. – Все только начали заводиться.

– Именно поэтому. Еще немного, и они начнут исполнять канкан, Ритэнута – танец живота, а ты – стриптиз. Цель этой вечеринки – реклама. Она достигнута. А для того чтоб повеселиться, устроим другую, что нам стоит?

– Обещаешь?

– Клянусь! Первое же заказанное платье обмоем.

«Окончен бал, погасли свечи…» Домой я вернулась за полночь – пока все убрали, закрыли. Маруля не спал, ждал меня.

– Поздравляю. Достойный уровень. Надеюсь, это твоя последняя попытка самореализации?

– Маруля, у меня вся жизнь впереди, и последняя попытка может быть только в последний ее день.

Брови мужа поползли вверх…

– Если я правильно понял…

– Ты правильно понял! Я могу разочароваться и все начать сначала.

– Все-таки ты… удивительно непоследова-тельна.

– Совсем наоборот – очень последовательна. Я последовательно ищу себя.

– А по-моему, ты просто с жиру бесишься, – нахмурился Маруля.

– У меня всего несколько лишних кило – их недостаточно для этого.

– Не смешно. И чем же ты собираешься заняться в следующий раз?

– Я еще не думала. Хотя, – продолжая дразнить его, – скорее всего, устроюсь ведущей ночного эротического канала. «Позвони, и ты получишь незабываемые впечатления», – произнесла я глухим голосом, опустив тембр на низкие частоты, и тут же спохватилась… Но было поздно.

– Какая же ты порочная! – произнес Маруля с осуждением в голосе и вожделением во взгляде. Я знала, что последует за этой репликой, но оборону держать не стала. Разомлевшая от выпитого шампанского, успешного завершения проделанной работы, я позволила ему терзать себя. В нашем семейном меню такое блюдо, как «секс», отсутствовало больше года, и я успела подзабыть, каким экзекуциям подвергнусь.

Как только вулкан потух и засопел, я тихонечко, опасаясь повторного пробуждения, пробралась в свою комнату, осторожно прикрыв дверь. Плюхнулась на свою огромную, квадратную кровать, распластавшись в позе витрувианского человека. «Какое счастье! Блаженство! Никто не хрюкает под носом, не сопит в ухо, не закидывает тяжеленную во сне ногу». Это право – иметь отдельную спальню, я отстояла с третьей попытки. Первый мой аргумент – «Количество комнат позволяет не толкаться на одной кровати» – Маруля проигнорировал. На второй – «Что теперь я просыпаюсь не такой, какой ложусь, и для сохранения овала подвязываю на ночь лицо эластичным бинтом» – пожав плечами, усмехнулся. Последний аргумент – «В аристократических семьях супруги имеют не только отдельные спальни, но и спальни их находятся в разных половинах дома» – стал решающим и был рассчитан на снобизм, в котором я его всегда подозревала. Я могла бы не тратить столько времени на увещевания – просто поставить его перед фактом. Но всегда стремлюсь к консенсусу в наших отношениях.

На часах было пять утра. Заснуть уже не получится, и, приглушив дыхание, я наполнилась тишиной и начала погружение… Почему люди, пытаясь постичь окружающий мир, отправляются так далеко в космос, на дно океана? А может, достаточно было бы постичь самих себя? Может, как в капле из океана содержится весь его химический состав, так и человек – средоточие всех разгадок мироздания? Мы переполнены тайнами. Полчаса назад я прошла совсем близко мимо одной из величайших – если бы не меры предосторожности, в моей внутренней биохимической лаборатории запустилась реакция зарождения новой жизни. Интересно, кто бы получился в результате? Мальчик или девочка? Гениальная личность или бездарность? Минутой раньше это был бы один человек, минутой позже – другой. В каждую следующую минуту зарождался бы кто-то иной. Каждому – свое время. И почему из множества претендентов остается один? Все тот же закон эволюции – побеждает сильнейший? А все остальные неудачники куда деваются? А может, удачники? Мне подумалось, что процесс зачатия – выделение одного из множества – похож на историю цивилизации: канули в вечность миллиарды живших, утонули в зыбучем песке времени. На поверхности задержались лишь избранные, оставшиеся в истории и соединяющие эпохи. И вообще, как из субстанции, напоминающей более всего результат сморкания, через девять месяцев… Всего?! Через девять месяцев получается человек?! Значит, все это – руки, ноги, мозг, глаза – уже находится в этом желеобразном реагенте, но в другом состоянии? А до этого они были чем, а перед этим… И как все это выглядит в исходной точке? А может, и нет ее, исходной точки? Одно переходит в другое, образуя круг? Замкнутая цепь сублимаций? Ах, как бы мне хотелось хоть краешком глаза заглянуть в эту тайну! Какая наука занимается этим? Кажется, биология. Надо было поступать на биофак. Может, я стала бы выдающимся ученым и совершила великие открытия? Я знаю, не только Маруля считает, что я с жиру бешусь, но и большинство вчерашних гостей, хотя и восхищаются моей неуемной энергией и смелостью начинать все с нуля. На самом деле это не так. Ну, не принадлежу я к тем счастливчикам, что родились на свет гениями. Не принадлежу и к тем, кто с первой попытки угадал свое предназначение. Я принадлежу к другим счастливчикам, талант которым достался большой, но фрагментарный – музыка, языки, литература. Но в каждом фрагменте не хватало какого-то компонента, чтобы стать основополагающим. Отсюда мои нескончаемые поиски себя. После родительских собраний моя бедная мамочка всегда возвращалась растерянной: каждый из учителей наперебой убеждал ее, что именно его предмет – мое призвание. Когда подоспело время определяться с будущей профессией, на семейном совете, состоящем из мамочки и бабули, было решено: самое подходящее занятие для женщины – музыка. «Много свободного времени, культурные люди вокруг, ручки с маникюром, аккуратная прическа. На каждый праздник – подарки от учеников», – мечтательно живописала бабуля, явно представляя перед собой мою учительницу музыки. Моим мнением они не поинтересовались, да я и не знала тогда ответа, так же как не знаю и теперь. Так на несколько лет была решена моя судьба. Училась я играючи, не прилагая усилий. Легко поступила в консерваторию, блестяще закончила. С отличием. И оказалась перед выбором: кем быть? Все прочили мне блестящую карьеру концертирующей пианистки. Но такой вариант я даже не рассматривала. В этом фрагменте моего дарования отсутствовал важный компонент – усидчивость. По пять часов! Сидеть на одном месте! Заниматься одним делом! Это казалось мне верхом мазохизма. Я решила стать педагогом и с энтузиазмом приступила к педагогической деятельности. Но энтузиазм мой иссяк очень скоро – способные ученики были ленивы, трудолюбивые – бездарны. И в том, и в другом случае мои знания и эмоции не были адекватны результату. Вскоре при одной мысли о работе мне становилось тоскливо, и я заключила, что педагогика – не мое призвание еще до того, как перевернула последнюю страницу короткой главы своей жизни под названием «Виолетта – замечательный педагог». Какого компонента не хватило в этом фрагменте? Наверное, терпения. К тому времени я уже вышла замуж, и из этого обстоятельства естественно проистекала следующая ипостась – материнство. «Ну уж матерью-то я буду образцовой». И, как всегда, к делу подошла обстоятельно: накупила книг, проштудировала. Все девять месяцев выполняла рекомендации – употребляла полезную пищу, медитировала под классическую музыку, поглаживая живот, ласково разговаривала с потомком. Я так хотела мальчика, что мое желание переросло в уверенность – родится мальчик.

– Девочка! – радостно оповестила акушерка.

– Не может быть.

Та красноречивым жестом отвела ножки ребенка назад.

– Ну что ж, девочка так девочка.

Дочь с самого рождения была миниатюрной копией Марэнгла. Я истово, вооруженная до зубов полученными из книг знаниями, занялась ее воспитанием и выращиванием. Кормила по часам, поила свежевыжатыми соками, гуляла в любую погоду. Несмотря на такой уход, Роза росла худенькой и плаксивой. «Не в коня корм», – сетовала я. Почти одновременно со мной родила женщина из соседнего подъезда, тоже девочку. Ее семья переехала из провинции в квартиру, доставшуюся по наследству от одинокого дяди – известного академика, и была белой вороной в нашем доме, сплошь населенном богатыми и знаменитыми. Муж работал таксистом, жена рожала и воспитывала детей. Жили они скромно и достойно. Респектабельные жильцы демонстративно игнорировали их. «Со свиным рылом – в калашный ряд!» – презрительно бросил как-то один из них. Я испытывала перед соседкой концентрированную неловкость за их коллективное высокомерие: мне она была симпатична – мудрая, спокойная женщина. Родившаяся девочка была ее пятым ребенком. Как-то, во время совместной прогулки с колясками, она спросила:

– Почему ваша дочка так часто плачет?

– Маленькие дети всегда плачут.

– Нет, здесь что-то не так. Может, она голодная?

– Вряд ли. До кормления еще полчаса.

– Вы кормите ее по часам?

– Так в книге написано.

– Мало ли что там написано. Покормите ее – она сразу успокоится.

– А как же режим?

– Покормите, – повторила она. – Я вырастила четверых детей без книг. И вон они у меня какие.

Дети ее действительно были как на подбор – рослые, крепкие, кровь с молоком. И девочка была как с коробки детского питания – румяная, толстая и все время спала. Я последовала ее совету, но было поздно – моя пышная грудь, и так скудная на молоко, совсем перестала его выделять, и дочка стала искусственницей. Пытаясь дать разностороннее развитие, я водила ее в различные кружки и секции – Роза ни к чему не проявляла интерес. Проверила наличие музыкальных способностей – через пять минут, исчерпав стандартный набор определения слуха и чувства ритма, заключила – способностей не обнаружено. И здесь Маруля отметился. Тогда решила отвести ее на бальные танцы. Роза, как всегда, заупрямилась: «Не пойду, не хочу», вынудив меня пойти на хитрость. Соседская девочка, вскормленная вопреки книжным рекомендациям, выросла в прелестную девчушку – все называли ее Кексик. Смешливая, вертлявая – егоза. Моя флегматичная Роза говорила о ней с придыханием, смотрела с обожанием. Я не сомневалась в ответе, когда спра-шивала:

– Кексик, хочешь научиться танцевать?

– Очень хочу! – бойко ответила она.

Бальные танцы – дорогое удовольствие. Мать девочки, узнав, какие предстоят расходы, с сожалением покачала головой: «Нам это не по карману». Губки Кексика задрожали, глазки увлажнились. Я предложила доплачивать половину от необходимой суммы.

– Что вы, это неудобно, – решительно покачала головой соседка.

– Давайте попробуем, – настаивала я, – может, она станет звездой! (Как в воду глядела.)

Так на пять лет я заключила себя в финансовую кабалу. Очень скоро девочка начала делать большие успехи – занимать призовые места, побеждать на международных конкурсах. Когда ее старшие братья и сестры подросли и начали зарабатывать, необходимость в моем спонсорстве отпала. К семнадцати годам она уже была знаменитой чемпионкой. Обучала танцам начинающих, получала солидные призовые, обеспечивая себя и помогая родителям. Кексик стала ослепительной красоткой, всегда в центре внимания, окруженная поклонниками. Моя Роза своим немым обожанием и собачьей преданностью наскучила ей, и дружба их закончилась, так ничему и не научив дочь. Вслед за этим закончились и занятия бальными танцами. Результатом этой авантюры стали великолепная фигура Розы и внушительная сумма, потраченная на Кексика. Всякий раз при встрече она кидается мне на шею, без устали благодарит, снабжает пригласительными билетами на выступления и конкурсы, которые я с удовольствием посещаю. А ее мать, отменная кулинарка – устойчивым запахом ее выпечки пропитан весь подъезд, – до сих пор потчует меня вкуснейшими булочками и пирожками.

Я поздно поняла, что дорога к нашим корявым отношениям с Розой вымощена моими благими намерениями. И начало ее лежит в младенчестве, когда я неосознанно морила дочь голодом, а потом кормила ненавистными ею овощными пюре, насильно водила в разные кружки. Все делала так, как надо, но надо было не ей, Розе. Но лучше поздно, чем никогда. Как-то, очередной раз уколовшись об ее дерзость, я в сердцах упрекнула:

– Почему ты так относишься ко мне? Когда я тебя рожала, пальцы стерла до костяшек от боли, но не пикнула, чтобы не навредить тебе.

– Могла бы не рожать, – безразлично пожала плечами дочь. Ах, как мне хотелось воскликнуть: «Ты же сама просила!» Но… она не просила. И я не просила. И никто не просил. Человек приходит в этот мир не по своей воле и покидает его не по своей. А следовало бы осведомляться у тех, кто пока «там» и еще не сделал выбор, – хотят ли они участвовать в этом нескончаемом хороводе. И если «да» – брать заявочку на участие и в случае недовольства жизнью предъявить: «Пожалуйте-с, вы сами желали-с». Может, большинство отказалось бы приходить в сей смертный мир, и не было на Земле перенаселения и проблем с пропитанием…

После той ссоры с Розой я поменяла стиль нашего общения с претензионно-требовательного на рекомендательно-уступающий. Попыток стать матерью вторично не предпринимала, категорически отказывая мужу в просьбах родить еще ребенка, аргументируя тем, что материнство – не мое призвание.

– А жена – твое? – злился Маруля.

– Тебе лучше знать, – уклончиво отвечала я, уверенная, что нет.

Может, я и была бы идеальной женой, если бы вышла замуж по любви. Но она ко мне не приходила. И если действительно людей, как яблоки, разделили пополам и разбросали по свету, то как найти свою половинку среди миллионов? Вполне вероятно, что она находится на другом краю Земли, а может, на соседней улице? И кто так коварно пошутил над родом человеческим? Не хочется думать, что это Великий Затейник. Но если, как утверждают, мы созданы по образу и подобию Его, может, и Он иногда ошибается? А может, в том, что люди не совпадают, есть высший смысл? Если бы все совпадали и были счастливы, не стало бы человечество размагниченным, вялым, утратив стимул к поиску, совершенствованию?.. Какой должна быть моя половинка, я определила еще в школе. Будучи лидером в классе по успеваемости и лидером по нарушению дисциплины, мне без усилий удавалось сорвать весь класс с урока на сеанс какого-нибудь интересного фильма или на прогулку в близлежащий парк. Даже самые прилежные ученики присоединялись к нашей дружной компании с видом агнцев, бредущих на заклание. По возвращении у школы нас встречала разгневанная директриса. Я честно брала всю вину на себя (она и была на мне) и, не мудрствуя лукаво, сочиняла объяснение «сего вопиющего поступка» – одно нелепее другого. За этим следовало общественное порицание и вызов мамочки на ковер. Как-то, в очередной раз окатив ее ушатом жалоб на меня, разгневанная директриса заявила:

– Необыкновенно одаренная девочка, но поведение… Откуда в ней этот авантюризм? Вы – такая интеллигентная женщина. А Виолетта!.. Это какой-то… Остап Бендер в юбке! Заберите ее в другую школу, пожалуйста, – в сердцах закончила она.

Все это я слышала, стоя за дверью ее кабинета. Так она прежде не говорила. А потом вышла мамочка – пунцовое лицо, натянутая улыбка, глаза, полные слез. Я физически ощутила, какого усилия ей стоит не разрыдаться и тут же не поколотить меня. Дома она впервые сделала это: я смиренно вытерпела несколько хлыстков скрученным вдвое полотенцем, затем изловила его, крепко ухватив: «Хватит, мамочка. Я все поняла. Больше этого не повторится. А кто это – Остап Бендер?»

Прочитав «12 стульев», я влюбилась. Впервые. В главного героя. Директриса даже не подозревала, что сделала мне комплимент. Какими жалкими и недостойными казались мне мальчики, по которым сохли мои одноклассницы! Несколько лет хранила я верность своему Остапу. Но в старших классах мне стало в нем чего-то недоставать. Мое чувство к нему было платоническим, он восхищал, но не волновал меня. И тут я прочитала «Унесенные ветром»… Вот! Вот чего мне не хватало в Остапе – чувственности. А Рет Батлер… Он был ее воплощением. Я не понимала Скарлетт, злилась на нее… Как могла она не зажечься от такого мужчины? И вот из этих двух любимых мною героев сложила свой идеальный образ – Остап Батлер. Я не могла бы описать, как он выглядит, но не сомневалась, что сразу узнаю при встрече. «Где же ты бродишь, Остап Батлер?» – порой грустила я. Среди многочисленных поклонников не было ни одного, похожего на мой эталон. Отдельные черты встречались в некоторых, но вырванные из контекста образа, теряли свою привлекательность, становясь обычными качествами. Мои чаяния встретить своего Остапа Батлера с каждым годом таяли, растворяясь пустотой внутри меня. Так, в ожидании главной встречи своей жизни я осталась одна незамужней среди замужних ровесниц. Окружающие наперебой судачили: «Такая красавица, умница, а замуж не выходит. Верно говорят – не родись красивой…» Меня не волновали пересуды, но для мамочки с бабулей, чей основной критерий истины «что люди скажут», это была больная тема. Тревожные взгляды, шушуканья, внезапное умолкание при моем появлении. «Довыбирается – что останется старой девой», – как-то услышала я реплику бабули. Девой к тому времени я уже не была, а старость казалась далекой перспективой. Но я очень не хотела огорчать моих старушек и решила заняться бракоустройством. К делу, как всегда, подошла обстоятельно – провела кастинг поклонников. Из множества претендентов (которые даже не подозревали, что являются ими) оставила на рассмотрение две кандидатуры. Выписала отрицательные и положительные качества обоих и степень их соответствия своему идеалу – она оказалась ничтожной, шансы их были равны. Пока я раздумывала, кого из них осчастливить, судьба меня опередила. Как-то, сделав необходимые покупки, с бесцельностью зеваки бродила я по магазину между рядами. И вдруг почувствовала – за мной наблюдают. Оглядевшись, сразу засекла наблюдателя – это была женщина лет пятидесяти, забавной внешности – невысокая, вроде не полная, но фигурой напоминала аккордеон. На крупном, круглом лице, как ручка на крышке, торчал тонкий утиный носик. Огромные, навыкате глаза цвета молочного шоколада были необычайно живыми и искристыми. Встретившись со мной взглядом, она улыбнулась во весь рот, обнажив редкий частокол крупных белоснежных зубов. Я невольно улыбнулась в ответ. Она быстро подошла.

– Здравствуй! – все так же улыбаясь, радостно произнесла она.

– Здравствуйте.

– Можно посмотреть на тебя поближе, ангел? Можно? – нежно прикоснулась она к моему лицу, не дожидаясь ответа.

Я слегка отклонилась.

– Не бойся, я не глазливая. Кто твои родители, что сотворили такое чудо?

Я не знала, как отвечать на такие вопросы.

– Как тебя зовут?

– Виолетта.

– И имя какое красивое. А меня – Бетя. Сколько тебе лет?

– Зачем вам? Двадцать один.

– Ты замужем?

– Нет.

– Слава богу!

Почему я отвечаю ей так покорно? Развернуться бы и уйти. Но какой-то добрый магнетизм исходил от этой женщины, удерживая меня, и предчувствие захватывающей интриги.

– Про женихов не спрашиваю, их наверняка не перечесть, – продолжала она, впившись в меня своими маслянистыми глазами.

– На этом допрос окончен? Или остались еще вопросы? – улыбнулась я.

– Оторваться невозможно от твоего лица.

– Придется. Мне пора идти. Всего доброго.

– И ты вот так уйдешь?

– Как – так? – не переставая улыбаться, удивилась я.

– Не оставишь телефона?

– Зачем вам?

– Будем дружить.

– У меня есть подруги.

– Таких, как я, нет. Ты меня поразила, и я тебя поражу.

– Вы меня уже поразили.

Меня веселила эта ситуация.

– А поражу еще больше. Я приглашаю тебя в гости – угощу такой вкуснятиной.

– Я похожа на голодающую?

– Ты похожа на богиню утренней зари. Говори свой телефон.

Я послушно продиктовала.

– Вот мой, – протянула она визитку.

«Определенно, это начало какой-то интересной истории». Тогда я даже не представляла – какой!

На следующий день раздался звонок.

– Виолетточка, солнышко, здравствуй, это Бетя. Как ты поживаешь?

– Хорошо. А вы?

– Замечательно. Я приглашаю тебя на обед. Завтра.

– ?!

Вот это скорость! В темпе presto[5].

– Ты любишь фаршированную рыбу?

– Не знаю, никогда не ела.

– Отлично. А штрудель?

– А что это?

– Завтра попробуешь. К двум часам тебе удобно, радость моя?

Какой напор! Она придавила меня своим натиском, не давая вздохнуть.

– Не могу сейчас сказать, – уклонилась я от ответа, взяв тайм-аут. – Перезвоните через час.

– Хорошо, лапочка, перезвоню.

Столько ласковых обращений я не слышала за всю жизнь. Посмотрела на Ромчика, вальяжно возлежащего на диване. Он медленно потягивал шоколадный ликер, томно затягиваясь длинной, тонкой сигаретой, и удивленно смотрел на меня.

– Вчера познакомилась со странной женщиной, – ответила я на его немой вопрос. – Послушай и разъясни. – Описала вчерашний эпизод. – И вот сейчас она настойчиво приглашает меня в гости.

– М-м… фаршированная рыбка, штрудель, – мечтательно промурлыкал Ромчик, облизнув губы.

Меня осенило.

– Ромчик, у меня идея – пойдем вместе.

– Почему бы и нет? Люблю вкусно поесть, особенно даром.

На том и порешили.

– Бетя, я приду с другом, – предупредила я, когда та перезвонила.

– Ты же сказала, что у тебя нет жениха, – враз погрустнел ее голос.

– Он не жених, а друг.

– Не может мужчина быть тебе другом. Он что, больной?

– Почему больной?

Ромчик округлил глаза, тыча в себя пальцем.

– Ну что же, жду вас завтра, – без прежнего энтузиазма произнесла Бетя.

На следующий день мы с Ромчиком отправились в гости. Подъехали к фешенебельному дому в стиле ампир, за высокой оградой, охраняемому. На скоростном, бесшумном лифте поднялись на шестой этаж. Дверь открыла Бетя, очень радушно встретив нас. В просторных апартаментах все говорило о достатке и страсти хозяев к дорогим, долговечным вещам. Ромчик многозначительно поднял бровь – увиденное впечатлило его. Бетя представила нас высокому, поджарому мужчине – своему супругу:

– Ну что, права я была? Она – чудо!

– Ты всегда права, Бетичка.

«Подкаблучник, – отметила я, – что и следовало ожидать». Мы уселись за богато сервированный стол, ломившийся от разнообразных яств. Нам прислуживала молодая женщина. Впервые я оказалась в такой роскошной обстановке. Бетя болтала без умолку, ее супруг был молчалив, как фаршированная рыба на столе. За толстыми стеклами его очков было не понятно – куда он смотрит. Еда была бесподобной. С тех пор стряпня Бети стала предметом моих гастрономических вожделений, которые она впоследствии регулярно удовлетворяла. К концу обеда, когда мы с наслаждением вкушали нежнейший штрудель, раздался звонок в дверь. Бетя поспешила открывать и вернулась с высоким молодым человеком, очень похожим на ее мужа.

– Как ты кстати, – стрекотала она, изображая радостное удивление, – как раз к десерту.

– Ну, теперь все ясно. Это смотрины, – вполголоса промолвил Ромчик.

– Тише, я уже поняла, – процедила я в ответ.

– Это наш сын, Марэнгл, – представила Бетя.

Мы с Ромчиком одновременно пихнули друг друга под столом коленями, едва не прыснув со смеха.

– Марик, познакомься, это – Виолетта, ее друг – Роман.

Ромчик не стал ее поправлять, я тоже… Не могли – скулы свело от напряжения сдерживать смех. Его на самом деле звали Рамзес. Мы еще посидели немного, все это время Марэнгл односложно отвечал на вопросы Бети, которая своей болтовней заполняла все звуковое пространство. Несколько раз, встретившись со мной взглядом, он быстро опускал глаза. Благополучно завершив трапезу, мы поблагодарили Бетю за гостеприимство и удалились. А на улице наконец выпустили на волю сдерживаемые эмоции. Всю дорогу Ромчик смешил меня, вспоминая имя «Марэнгл» и Бетины ужимки. У него был талант к подражанию. «Р-роман-н, – точно копировал он ее интонацию. – А зубы? Ты когда-нибудь видела такие зубы? Я все пересчитал – их у нее всего шестнадцать. А носик? Этот ее носик… так и хочется зажать двумя пальцами». От смеха и переедания у меня свело живот, и я умоляюще простонала:

– Прекрати! Только что наворачивал так, что за ушами трещало. Это свинство. Она так душевно нас приняла.

Но Ромчик не унимался:

– А ее сын? Ну и имечко. Теперь армию твоих поклонников возглавит Мар-рэнгл! Ты видела, как он смотрел на тебя? Нет? А я видел – он повержен.

– И как он тебе?

– Да никак. Здоровенный детина.

Едва я зашла домой, раздался телефонный звонок:

– Виолетточка, как добрались?

– Нормально. Бетя, я не нарушила ваш план?

– Какой план?

– Ну, не хитрите, вы ведь все подстроили с сыном!

– Ну да, ты права. Я как тебя увидела, сразу замечтала – такую бы жену моему сыну, а мне дочку. Как тебе Марик?

– Интересный молодой человек.

– Ты бы согласилась с ним встречаться?

– Этого хотите вы?

– Он. Влюбился в тебя с первого взгляда. Как и я.

– Почему же сам не скажет?

– Боится отказа.

– Пусть не боится.

Марэнгл взял трубку и назначил мне свидание. Мы начали встречаться – такого типажа не было в моей коллекции. Вел он себя сдержанно, вежливо, не предпринимая попыток сблизиться. Но эта сдержанность тревожила, как затишье перед бурей. В наших отношениях не было никакой динамики. Пятая встреча ничем не отличалась от первой. И на очередном свидании я решила взять инициативу в свои руки.

– Ты хочешь поцеловать меня. Почему не делаешь это? – прошептала я, слегка касаясь губами его уха. И плотину прорвало. Он схватил меня, сжал в железных тисках объятий и обрушил такую мощную лавину, что я едва успевала вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха. Несколько дней мне приходилось гримировать следы его страсти на шее и губах. Ромчик, увидев меня, сразу все понял и возмутился:

– Что этот монстр с тобой сделал? Не может овладеть твоим сердцем, поэтому так яростно овладевает телом, – философски изрек он.

Тем временем наши обеды продолжались и стали регулярными. И на одном из них Бетя торжественно произнесла:

– Виолетточка, ты стала нам родной. Мы тебя очень любим и хотим быть одной семьей. Поэтому Марэнгл делает тебе предложение.

Безмолвно сидевший Марэнгл кивнул.

– Бетя, если вспомнить историю нашего с вами знакомства, то такое предложение руки и сердца вполне логично. У нас все происходит не так, как обыч-но, но мне это нравится. Только он сам-то молчит. Вы уверены, что он этого хочет? – кокетливо взглянула я на Марэнгла.

Ситуация была комичной.

– Виолетта, я прошу тебя стать моей женой, – заученно произнес Марэнгл, опередив мать.

– Спасибо за доверие, но я не дам ответа сейчас – подумаю. Не хотелось бы разочаровывать вас и разочаровываться самой.

Бетя погрустнела – видимо, ожидала услышать другое.

– Маричка, ну, покажи же, что ты приготовил.

Маричка достал коробочку, протянул мне. «Как в кино», – подумала я и осторожно, чувствуя себя героиней голливудской мелодрамы, откинула крышечку. Ну конечно же, там спряталось бриллиантовое кольцо в массивной платиновой лапке.

– Очень красивое кольцо. Шикарное. Но я его не приму, пока не определюсь с ответом.

– Это кольцо достойно только тебя, и оно твое независимо от ответа, – решительно произнесла Бетя.

– Нет, я его не приму, и закончим на этом, – столь же решительно пресекла я дальнейшие уговоры. – Давайте лучше пить чай со штруделем.

После обеда Бетя незаметно, как ей казалось, подмигнула мужу, и они засобирались куда-то. Уходя, она отвела меня в сторону и, понизив голос, сказала:

– Соглашайся, дорогая. Еврейский муж – это подарок судьбы. Ты никогда ни в чем не будешь нуж-даться. Будешь обласкана, любима и жить «как у Христа за пазухой». А я буду тебе второй мамой. – И уже громко добавила: – Нас не будет до вечера. Пока, дорогие.

Едва за ними закрылась дверь, я почувствовала «штормовое предупреждение». Марэнгл тяжело, исподлобья смотрел на меня.

– Нет, мы не будем этого делать, – тоном и взглядом остановила я исходящий от него импульс. – Это – давление (и в отличие от кольца, не в твою пользу).

Наш первый сексуальный опыт пока оставался единственным, – и воспоминания о нем не вдохновляли меня на повтор. «Напрасно они ушли», – поду-мала я.

– Ты ни разу не сказал, любишь ли меня?

– Разве это не понятно? – мрачно ответил Марэнгл.

– И ни разу не спросил, люблю ли я?

– Я знаю ответ. Но моего чувства хватит на двоих.

Где-то я уже это слышала… «Его любви хватит на двоих!» Да хоть на пятерых, мне-то что? У меня ведь даже на одного нет.

– Хорошо, я дам ответ завтра.

И к делу, как всегда, подошла обстоятельно. Если замуж приходится выходить по расчету, то расчет должен быть верным. Взяла листок и стала записывать. Начала с минусов: Марэнгл – типичный маменькин сынок. Но в моем случае это не недостаток – ведь маменька его меня обожает. Короткий вертикальный штрих – и минус стал плюсом. Он – зануда, полная противоположность мне. Но «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». И будет ли мне комфортно с такой же «трепетной ланью»? Пожалуй, это хорошо, что мы разные. И этот минус постигла участь предыдущего. Далее… Его необузданный темперамент. Многие сочли бы это качество огромным плюсом. И я сочту. «Притушить легче, чем разжечь», – опрометчиво заключила я тогда. Есть поле для творческой деятельности: я стану его Пигмалионом, научу чувствовать тоньше, наслаждаться полутонами. Больше я не могла припомнить минусов Марэнгла и с удовольствием перешла к его плюсам. Он импозантный, серьезный, целеустремленный, главное – любит меня. И сокрушивший последние сомнения аргумент: «Бетя! Такая свекровь – действительно подарок судьбы». На горизонте – пусто, никого, даже отдаленно напоминающего Остапа Батлера, нет. Чаша весов перевесила. Решено! Позвонила Ромчику:

– Я выхожу замуж за Марэнгла, – объявила я.

– С ума сошла! Он тебе не пара. Надутый индюк. И к чему такая спешка? Ты можешь выйти за миллионера.

– Могу. Но в обмен на свои миллионы он потребует смирения и покорности. А я не могу дать то, чего у меня нет. Это во-первых. А во-вторых, Марэнгл тоже не беден.

– Я знаю, тебя бесполезно отговаривать, но решение твое не одобряю, – пробурчал Ромчик.

На следующий день первый звонок был от Бети:

– Что ты решила, сокровище мое?

– Я заеду в обед, и мы поговорим.

– Ну хоть намекни.

– До встречи.

Все-таки непонятно – почему она так в меня вцепилась…

Состав присутствующих за столом был, как всегда, еда отменной, как всегда, и Бетина непрекращающаяся трескотня, как всегда. Не было лишь благодушной атмосферы, как всегда. В воздухе застыло напряжение, и разрядить его предстояло мне.

– Дорогие мои, – торжественно начала я, – прежде всего хочу поблагодарить вас за отношение ко мне. Вы стали мне родными, и я вас всех люблю. Именно поэтому, не желая оказаться «котом в мешке», хочу все заранее обговорить. Марэнгл! Я согласна выйти за тебя замуж, если ты примешь некоторые условия.

Марэнгл молча кивнул.

– Ты хочешь иметь жену, у которой семь пятниц на неделе?

Он кивнул, Бетя – следом. Я едва не рассмеялась, настолько мой вопрос не соответствовал серьезному выражению лиц присутствующих.

– Ты хочешь иметь жену, для которой свобода и независимость превыше всего?

Опять кивки. Бесполезно продолжать. Они будут кивать, как китайские болванчики, на любое мое условие. Осталось спросить о самом главном: «Неужели ты согласен иметь жену, которая не любит тебя?» Уверена, что и на это последовал бы кивок.

– Тогда осталось заявить о своих достоинствах. Все они с приставкой «не». Я – не вредная, не мстительная, не злопамятная, не предъявляю другим требований, которым не соответствую сама. Ну вот, пожалуй, и все.

– Ты забыла о своем главном достоинстве – неземной красоте, – восторженно добавила Бетя.

Ай да Бетя! По собственному сценарию срежиссировала знакомство, сватовство. Такой сюжет закрутила! Но я с удовольствием вручила ей «бразды правления».

– Я предупредила – ты согласен. И я согласна.

– Дети мои, поздравляю! Какая радость! – просияла Бетя.

Свадьбу она планировала устроить грандиозную, пригласить всех родственников, близких, дальних, друзей. Мою робкую попытку возразить: «Зачем собирать такую толпу?» – решительно пресекла: «У нас один сын и теперь такая дочь – пусть все видят. Свадьба бывает раз в жизни». Мне бы ее уверенность… И Бетя закатила лукуллов пир. Столы изобиловали деликатесами: красная, черная икра, фаршированные осетры и перепела, коллекционные вина, марочные коньяки. И гости были под стать – дамы, увешанные золотом и бриллиантами, господа в дорогих костюмах. Моя немногочисленная родня казалась чужой на этом празднике жизни. Мамочка и бабуля светились от счастья – наконец-то их строптивая девочка пристроена. Марэнгла они считали очень выгодной партией. Подруги поздравляли, изображая радость. Один Ромчик был мрачен.

– Ты даже не поздравил меня.

– Поздравляю, – процедил он, – но это неправильный выбор.

Но жизнь доказала обратное – это был правильный выбор. За годы совместной жизни Маруля не разочаровал меня, впрочем, и не очаровал. Никаких сюрпризов не преподнес – оказался именно таким, каким я успела узнать его до замужества. «Если такая девушка вышла за меня замуж, я горы сверну», – заявил он после свадьбы. И он сворачивал. Основным его талантом был тот самый недостающий мне компонент – упорство. Маруля стремительно делал карьеру и теперь возглавляет крупное предприятие в концерне отца. И занудство его осталось при нем, но оно было необременительным. Когда он начинал «учить меня жизни», я отключала слуховой канал, не слушая его поучительное бухтение – думала о чем-нибудь приятном, вспоминала что-нибудь интересное. Иногда он замечал это:

– Что ты лыбишься, не слушаешь меня?

– Слушаю.

– Тогда повтори.

– Зачем? Я все поняла.

И только в одном пункте произошла осечка: мне так и не удалось обуздать мощный темперамент Марули. Его эмоциональная палитра не обогатилась дополнительными нюансами – чувствовал и любил он все также лапидарно – «по-марэнгловски». И хотя уже не так бушевал, как в молодости, пыл его продолжал доставлять мне неудобства. Поняв тщетность попыток унять его, я ограничивала наши интимные отношения, постепенно сведя их до необходимого минимума. Иногда мне становилось жалко Марулю: «Он, конечно, не моя половинка, но и я – не его. Более того, мы – половинки яблок не только разных размеров, но и разных сортов». Наверное, это было нечестно – выходить за него замуж. Зачем вообще я ему нужна? И он мне?» И тогда я плакала от жалости к себе и к Маруле, и щемящая тоска, что прошла не по той улице, свернула не в ту сторону, сжимала сердце. И, возможно, где-то также плакала и тосковала женщина, которой предназначен Маруля… Своего Остапа Батлера я так и не встретила, и шансов встретить с каждым годом становилось все меньше. Сердце мое оставалось все так же безмятежно – я продолжала жить с пустотой внутри. Может, во мне отсутствовала способность любить или ее вовсе не было в моей генетической программе? А может, я не заметила ее, создав воображаемый образ?.. Но иногда мелодия или запах так трогали сердце, увлекая в манящую даль, наполняя неж-ностью… Я знала: то были знаки, но кем и откуда они посланы?..

И Бетя не разочаровала меня – прошло двадцать лет, а она любит и идеализирует меня по-прежнему. Ни одного грубого слова, косого взгляда. В наших редких размолвках с Марулей всегда принимает мою сторону, независимо от того, кто прав. Я и сама полюбила ее всем сердцем. И не перестаю восхищаться ее человеческими и организаторскими качествами. Быт ее семьи идеально отлажен и функционирует, как швейцарские часы. Для поддержания порядка в квартире и загородном доме она отыскивала и привозила из провинции молодых дальних родственников, которых у нее было множество. Поселяла у себя в отдельном домике на полном пансионе, распределяя между ними обязанности – садовника, повара, домработницы. Каждые несколько лет штат обновлялся, а прежних Бетя хорошо пристраивала – кого учиться, кого замуж, кого женила. Все с готовностью служили ей, охотно выполняя ее поручения. Она же, как маститый дирижер, руководила своим большим «оркестром» виртуозно и без суеты. Прямо перед домом располагался большой английский сад – аккуратные елочки, ухоженные клумбы, фонтанчики, идеально подстриженный газон. С задней стороны находилось подсобное хозяйство, такое же большое и ухоженное. Там содержались куры, гуси, козы и даже корова. Все животные были как с картинки – чистые, холеные. Бетя часто повторяла: «В доме все должно быть красиво, даже курица». Видимо, по этому принципу она выбирала и меня, но курочки действительно были очень живописные – черненькие, беленькие, рыженькие, пестренькие, ни одной одинаковой. Я любила прогуливаться на заднем дворе, каждый раз поражаясь разнообразию расцветок их оперения. Пернатые привыкли ко мне и уже не разбегались в стороны при моем появлении. Выстраивались в сторонке в ожидании привычного лакомства. А один гусь – огромный, откормленный, с белоснежным «пивным брюхом» – фамильярно подходил вплотную и бесцеремонно хватал куски булки из рук, иногда больно прищипывая. Кеша – называла я его. Он не отходил, даже когда заканчивалось угощение. Стоял неподвижно, гордо выставив горбатый профиль с оранжевым клювом, уткнувшись в меня голубым глазом. На прощание Кеша позволял погладить свою крупную круглую голову. После каждого уик-энда, провожая нас в город, Бетя загружала в багажник продуктовые корзины с домашними яйцами, свежевыпотрошенными курочками, парным молоком. Я была избалована вкусом натуральных продуктов, и мне было нелегко соблюдать ненавистное правило – «выходить из-за стола полуголодной», имея возможность так питаться. Бетя обожала и умела устраивать праздники. Каждый наш воскресный обед был к чему-нибудь приурочен: годовщина их с мужем свадьбы, первого зуба Марули, потом Розика… Она продумала так посадить, что у нее в саду все время что-то цвело. Первыми распускались подснежники и, значит, в воскресенье был «день подснежника»: на клумбах, как дюймовочки в подвенечных платьях, трепетали эти предвестники весны и, собранные в прелестные букетики, заполняли все вазочки в доме. Наступал черед нарциссов, и в «день нарцисса» эти «солнечные зайчики» жизнерадостно сияли в саду и в охапках по всему дому. А потом распускались тюльпаны, полыхая на клумбах и в вазах на столе. Мне очень нравился такой уклад жизни – я прежде и не мечтала о таком – и после каждого воскресенья с нетерпением ожидала следующего. Но более всего любила я новогодние праздники. Мы отряхивали снег с самой пушистой елки в саду и весело, со снежками, плюханьем в сугробы, наряжали ее. На одном из рождественских ужинов, как всегда, подали гуся с яблоками.

Конец ознакомительного фрагмента.