Фаина
Уля с детства любила касаться рукой отполированного до блеска золотого носа собаки, обреченной вечно встречать поезда, приходящие на эту станцию метрополитена. Не то чтобы она верила в приметы или так уж сильно мечтала о реализации многочисленных желаний, скорее всего, воспринимала это просто как традицию, дань уважения легендам, соблюдение привычного ритуала, нечто неизменное, а потому ценное, как и само слово традиция. Она загадала переживание, необычное приключение, способное вывести из того периода стагнации и состояния окукленности, в каком она находилась уже полтора года после внезапного разрыва с любовником, из которого рухнула на землю и разлетелась на рваные обугленные куски, как самолет не вышедший из пике. А тут еще и смерть Тамары…
Привычное и скучное пространство обыденно демонстрировало ей ежедневную картинку: торопящихся, боящихся опоздать/не успеть/не сделать пассажиров, назвать которых людьми в подобном потоке не поворачивается язык. Человек должен звучать гордо, а эта деловая работящая масса, мясная река из костей, плоти и наружного облачения, струящаяся по социально-природным закономерностям в ту или иную сторону, являла из себя нечто другое, приземленное и быдлячее. «Неужели это все, что уготовано? – думала она, с тоской окидывая взглядом толпу, – бежать по традиционной, привычной, протоптанной тропинке, без шанса сойти с нее когда-либо? Нет, не может быть. Только не со мной. Ничего, скоро я уеду в Сочи, дурные мысли смоют морские волны, и все изменится».
Несколько лет подряд ее звали в Сочи на Кинотавр, но она все откладывала – вечно находились более важные дела, неотложные, требующие ее присутствия и участия, другие кинофестивали, но в тот раз она резко, в один миг решила ехать, послав обязательства к черту: всех дел не переделаешь, можно ведь хоть раз поддаться своим желаниям и устроить неделю-другую безмятежной свободы, гедонистического наслаждения, отключив гнусавый внутренний голос, требующий нести ответственность за все происходящее в жизни.
Очутившись в этом приморском городе, она поняла – здесь ей принадлежит все: шумный гомонящий день с многочисленными продавцами стандартных ракушечных сувениров и лотками, полными россыпи дешевых поделок из полудрагоценных камней, с торговцами раками, креветками и пивом, с палатками купальников, шалей и платьев, теплые бархатные ночи с запахом коньяка и взмывающими в черное небо фонариками счастья, уносящими в море горящие огни чьих-то сердец и загаданных желаний, набережная, полная съехавшихся на кинофестиваль с разных концов света актеров и режиссеров … Принадлежит по-особому, открывая каждый миг существования с искусством и радостью, будто ювелир гранящий алмаз, любоваться которым казалось бы могут все, но это только ее изысканное переживание творца, художника жизни, вызывающее легкую улыбку и такую же легкую радость.
Тем же вечером, бросив нераспакованный чемодан в номере, она отправилась к морю. Прихватила по дороге бутылку шампанского – хотела вина, но без штопора его не открыть. Йодистый водорослевый воздух, медитативно мерный шелест волн, шепот сплетничающей о туристах гальки, медленно скрывающийся за горизонтом пламенеющий солнечный диск и пузырьки шампанского, щекочущие нос… «Эй, блуждающая душа, – словно говорили они, – войди в новое пространство, сбрось свои маски и дежурную форму, пора идти к нам, стать беспечной рыбой, плывущей в глубине, с наслаждением изгибающейся чешуйчатым телом…»
Ей значительно полегчало. Наконец, она смогла спокойно засыпать, без страха и боязни, слез, изматывающих истерик. Морской воздух и купания, длительные прогулки в хорошей компании, хороший коньяк, много, очень много смеха и флирта оставили позади ее внутренний ад.
Отель, забронированный устроителями, оказался довольно приличным, правда Ульяну определили в двухместный номер, предупредив, что могут подселить еще кого-то из прибывших: в гостинице как всегда путаница и неразбериха, а отдельный номер для каждого непомерная роскошь, особенно учитывая не слишком звездный статус участницы… Но и это не могло, по большому счету, испортить ей настроения, легкая тень недовольства тут же осветилась ласковым вечерним солнцем и растаяла, не оставив следа.
На следующий день к Ульяне подселили необычную темноволосую девицу с короткой стрижкой и торчащими во все стороны фиолетовыми перьями, похожую на образ Джиа, сыгранный Анджелиной Джоли в одноименном фильме. Миндалевидной формы зеленые глаза, ямочки на щеках, появляющиеся от ее улыбки, коротко остриженные ногти, которые та любила обкусывать, сосредоточившись на разговоре, казавшемся важным… А еще худощавая фигурка с недоразвитой грудью, на которой хорошо сидит неформальная одежда, тогда как платья недоуменно болтаются, будто на вешалке, острые жалобные коленки, тонкие запястья с нанизанными в большом количестве браслетами и фенечками…
Ульяне было так хорошо и радостно, что она постаралась оказать соседке ласковый прием: предложила вина, нашла в шкафу чистое постельное белье, лишнее полотенце. Тем не менее, назвавшаяся Фаиной девушка, чудилась несколько странной. В чем заключалась эта странность, Ульяна не понимала, но ясно ее ощущала. Казалось, Фаина похожа на тонко расписанную японскую шкатулку с секретом, открыть которую сразу не получится, и Ульяна присматривалась к ней с интересом, ожидая возможности подобрать ключик, приоткрыть крышку и узнать, что же находится внутри, в душе этого создания, настойчиво демонстрирующего окружающим полную свободу. Ульяна не могла понять, кто эта девушка: критик, актриса, начинающий режиссер, случайно, по знакомству, залетевшая на кинофестиваль особа, далекая от этого мира?..
Имя ее – Фаина, звучало волшебно и напевно, как древняя легенда, оно поблескивало зеленой яшмой, струилось китайским шелком, ускользало змеиными изгибами в расщелины гор.
Внешне она напоминала языческую богиню, дерзкую, непохожую на других, ветреную, таящую неисчислимое количество тайн и загадок. Тонкие веточки рук, беззащитно розовые лепестки губ и ошеломительная улыбка Елены, развязавшей Троянскую войну. Внимание Ули постоянно притягивалось к ней, а любопытство становилось сильнее. Фаина не выглядела сексуальной и манящей, но заключала в себе нечто волнующее, способное вызвать короткое замыкание и яркие, летящие во все стороны искры. Интуитивно Уля понимала, что находиться рядом с таким существом опасно: можно увлечься, начать совершать несвойственные обычно поступки и зайти за разные неведомые ранее грани, преодолеть земную гравитацию и полететь, прекрасно осознавая, что не управляешь полетом, и уж какой будет посадка/приземление лучше вообще не задумываться…
Совместные посиделки с друзьями и новыми знакомыми на берегу моря или в облюбованном кафе на набережной приносили успокоение и чувство освобожденности, гармонизирующее Улю настолько, что ничего иного нельзя было и желать. Фаина часто находилась рядом, казалось, она нуждается в новой знакомой, льнет, тихо воркует на ухо, окутывая паутиной комплиментов, и манит в неизвестные пространства. Она заботливо убирала локон, упавший Ульяне на глаза; видя, что та мерзнет, накидывала ей на плечи свою кофту, а если соседка, не слишком трезвая, после ночного купания в море забывала сандалии, часы, лифчик – тщательно подбирала их и шла за следом, оберегая, чтобы алкогольный кураж не увел потерявшую контроль девицу в неизвестном направлении.
Иногда Фаина исчезала, стремительно уносилась, проводила время с другими людьми, курсируя иными тропами. Уля беспомощно наблюдала, как она обвивает подобно юркому вьюнку одного весьма известного длинноволосого саксофониста, смахивавшего на растрепанного шелудивого пса в репьях и проплешинах, нуждающегося в добром хозяине и хорошем уходе. Создавшаяся ситуация выглядела пошло, и она молчала, сглатывая недоумение и потустороннее бессилие от невидящего, проходящего насквозь надменного взгляда Фаины. Та возвращалась и продолжала играть, мороча голову и Уле, и музыканту, наслаждаясь пикантностью тех или иных моментов. Это выводило из себя, Уля раздражалась и клялась не обращать на нее внимания, но как только принимала это решение, соседка становилась грустной, задумчивой и печальной, – на Улю накатывала материнская жалость и стремление позаботиться об эфемерном существе, поселившемся с ней в одном пространстве.
Кожа Фаины от анемичной бледности перетекла в здоровый золотисто-шоколадный оттенок, а глаза, наоборот, приобретали белесую прозрачность, словно сигнализировали, что зеркало души отражает происходящие в ней непростые процессы. Иногда она отгораживалась сумбурными опиумными видениями, изрыгая невероятные эпические фразы, а потом приходила в себя и смотрела на Ульяну так, словно это та была не в себе, и бедной Фаине пришлось мириться с невразумительным каскадом путаных фраз соседки по комнате. Ее одежда и украшения с руническими узорами, обманывали простотой рисунка и не сбывающимися предсказаниями – руны оказывались перевернутыми и меняли значение на противоположное. Она была из тех женщин, что похожи на шаловливого, естественного, не знающего смущения ребенка. Ее хотелось накормить, потеплее укутать, согреть на ночь теплого молока с медом, поцеловать в лоб… Ее непременно нужно полечить, потому что она ссадила коленку, натерла на мизинчике мозоль, обгорела на солнце и теперь невыносимо страдает… Но иногда, если невзначай бросить взгляд, можно рассмотреть облик горгульи, проступающий сквозь невинную, якобы подростковую оболочку. Игра набирала обороты.
Днем они неожиданно пересекались в самых разных местах: на пляже наблюдали за играющими совсем рядом с берегом дельфинами, в перерывах между кинопоказами пили коньяк в парке, в магазине покупали сигареты, в кафе обедали или ужинали в большой бесшабашной компании… По вечерам забирались в отдаленные места, бродили вдалеке от всеобщего веселья и купались обнаженными в море. Как-то раз Фаина подплыла к Уле, шелковисто прижалась русалочьим телом, приникла терпкими, с привкусом айвы губами, схватила на руки, качая в волнах, и сказала, что вынесет из моря, потому что Ульяна прекрасна, а ее тело совершенно в сиянии луны, покрывающей его золотым светом… Уля неловко соскользнула, цепенея от двусмысленности объятий, и ринулась к берегу. Поздно ночью они танцевали на пустой набережной под незамысловатую любовную песенку, доносящуюся из кафе, и Уле хотелось, чтобы этот миг не закачивался, продолжая раскачивать землю под их ногами. Ее увлечение почти не носило сексуального подтекста, хотя тогда, может быть, она бы не отказалась ни от слияния душ, ни – тел, но сама не проявляла инициативы, ожидая, как поступит Фаина. Та ускользала снова и снова, шкатулка так и оставалась закрытой. «Возможно, к лучшему», – думала Уля, слабо веря в истинность этих слов. Фаина была как нелицензированное чудо-лекарство, обещающее панацею от любых болезней, исцеляющее все и сразу, но – с неизвестными последствиями и негарантированным отдаленным результатом. Принимавший его пациент мог до неузнаваемости мутировать.
Незнакомка растаяла одним безоблачным утром, держа в одной руке рюкзак, в другой – стеклянный браслет с рыбками, протянутый на прощание. Лучезарно улыбнулась, тряхнула гривой и бесшумно закрыла дверь, незаметно прихватив часть души Ульяны.
В последний день отдыха, расположившись недалеко от накатывающих на гравий волн, Уля с благодарностью принимала массаж, необходимый ее усталой спине, который вызвалась сделать знакомая певица Регина, приехавшая выступать со своими концертами, а заодно и отдохнуть. Сначала девушки болтали о пустяках, рассказывая друг другу последние новости, а потом Регина спросила, с силой нажимая на болезненные точки зажатых мускул:
– И как вы нашли с Фаиной общий язык? Ты ведь знаешь, что она бывшая девушка N, а ведь именно ты послужила причиной их разрыва.
Та не ответила. Разумеется, она не знала.
Браслет с рыбками Уля передарила племяннице, постаравшись избавиться от воспоминаний и сентиментальных привязок.
В любом случае, поездка пошла ей на пользу. Страх смерти куда-то исчез, испарился и больше не докучал ей приступами полночных панических атак, бессонными ночами и ощущением полной измотанности.
Иногда она задумывалась о том, что послужило причиной интереса Фаины к ней: желание понять, что за человек Уля, попытка отомстить, показать, что она сильнее и спокойно может манипулировать кем угодно, если захочет или что-то еще? Уля неоднократно наблюдала ее интерес к бездомным собакам, которых та гладила на пляже. Казалось, они чуют Фаину за версту и сбегаются именно к ней, чтобы получить необходимую порцию ласки. Была ли она искренней, гладя их по доверчивым дряблым животам, или это лишь очередная актерская игра на публику, обманка для запутывания окружающих?
Гораздо позже Уля увидела в интернете свадебные фотографии Фаины с тем музыкантом, которого она обвивала в те моменты, когда не находилась рядом. Часть фотографий являла вполне счастливую пару молодоженов, но чуткому фотографу удалось уловить необычное: на одной из них невеста оглядывается, и в ее глазах явно читается неприкрытое торжество, причем Уля точно знала, что смотрела Фаина именно на нее. Уля мысленно улыбнулась и пожелала ей счастья, в чем и в ком бы оно для нее ни заключалось. «Пусть в ее жизни будут свет и радость, а я окажусь неправа, подозревая ее галантерейно-холщевый брак вынужденной житейской необходимостью, ловко провернутой сделкой при натуральном обмене товара на товар», – подумала она.
Дневник Ульяны