Глава 24
Когда мы с Хардином заходим в гостиную, его мама сидит на диване; мокрые волосы она убрала в пучок. Для своего возраста она выглядит очень молодо, просто потрясающе.
– Давайте я приготовлю на всех ужин, и мы посмотрим кино! – с энтузиазмом предлагает она. – Ты ведь скучаешь по моей еде, милый?
Хардин закатывает глаза и пожимает плечами.
– Ага. Лучше повара и не найти.
Боже, как это неловко!
– Эй! Все не так уже плохо! – Она смеется. – И кажется, ты только что напросился занять место у плиты.
Я неуклюже переступаю с ноги на ногу – не знаю, как держаться рядом с Хардином, когда мы не вместе и не ссоримся. Странно, что мы сейчас здесь, хотя я вдруг понимаю, что во всем этом есть какая-то закономерность: Кен и Карен, напротив, решили, что мы встречаемся, еще задолго до того, как мы действительно сблизились.
– Ты умеешь готовить, Тесса? – спрашивает Триш, отрывая меня от моих размышлений. – Или этим все же занимается Хардин?
– Ну, мы оба. Хотя мы скорее «разогреваем», а не готовим, – отвечаю я.
– Рада слышать, что ты заботишься о моем мальчике. И квартира такая милая. Подозреваю, что именно Тесса ответственная за уборку, – дразнит она.
Я не «забочусь о ее мальчике» – обманув меня, он упустил шанс получить мою заботу.
– Ага… он, вообще-то, неряха, – говорю я.
Хардин смотрит на меня, и на его губах играет легкая улыбка.
– Я не неряха – просто она повернута на чистоте.
Я закатываю глаза.
– Он неряха, – в один голос повторяем мы с Триш.
– Так мы будем смотреть кино или проведем весь вечер, издеваясь надо мной? – надув губы, спрашивает Хардин.
Я успеваю сесть первой, чтобы мне не пришлось неловко выбирать место на диване рядом с кем-то из них. Я вижу, как он смотрит в мою сторону в молчаливом смятении. Мгновение спустя он садится прямо рядом со мной, и я чувствую знакомое тепло.
– Что будем смотреть? – спрашивает его мама.
– Неважно, – отвечает Хардин.
– Можете сами выбрать, – говорю я, стараясь смягчить его грубый ответ.
Она улыбается мне и останавливается на «50 первых поцелуях» – уверена, Хардину ужасно не понравится.
Будто прочитав мои мысли, он мучительно воет, едва увидев первые кадры.
– Этому дурацкому фильму уже лет сто.
– Т-с-с, – шепчу я, и он раздраженно фыркает, но замолкает.
Пока мы с Триш смеемся над фильмом и сочувственно вздыхаем вместе с героями, я несколько раз замечаю, что Хардин на меня смотрит. Я вполне неплохо провожу время и на пару мгновений почти забываю все, что случилось между нами. Тяжело сдержаться и не положить голову на плечо Хардина, не коснуться его руки, не убрать его волосы, когда они падают ему на лоб.
– Я хочу есть, – бормочет он, когда кино заканчивается.
– Почему бы вам с Тессой не приготовить что-нибудь? У меня был такой долгий перелет. – Триш улыбается.
– Да ты готова все свалить на этот долгий перелет, – говорит он.
Криво улыбаясь, она кивает. Похожую улыбку я не раз замечала на лице Хардина.
– Ничего страшного, я что-нибудь приготовлю, – предлагаю я и встаю, а затем иду на кухню.
Взявшись руками за края мраморной столешницы, я с силой сжимаю их, стараясь перевести дыхание. Не знаю, как долго я еще продержусь, притворяясь, что Хардин не разрушил наши отношения, притворяясь, что я люблю его. Я действительно люблю его, люблю так, что это причиняет мне боль. Проблема не в том, что у меня не осталось чувств к этому хмурому, эгоистичному мальчишке. Проблема в том, что я давала ему уже не один шанс, всегда прощая его отвратительные слова и поступки. Но сейчас мое терпение кончилось.
– Хардин, помоги ей, ты же джентльмен, – говорит в другой комнате Триш, и я подбегаю к морозилке, словно со мной не случился этот маленький срыв.
– Э-э… тебе помочь? – Голос Хардина раздается на кухне.
– Давай… – отвечаю я.
– Мороженое? – спрашивает он, и я перевожу взгляд на то, что держу в руках.
Я хотела взять курицу, но отвлеклась.
– Ну да. Мороженое все любят, разве не так? – говорю я, и он улыбается, снова показывая свои коварные ямочки.
Я выдержу. Я смогу находиться рядом с Хардином. Мы поладим, и я сумею спокойно говорить с ним.
– Я бы съела ту пасту с курицей, которую ты мне когда-то готовил, – говорю я.
Его зеленые глаза пристально смотрят на меня.
– Хочешь пасту?
– Да. Если тебе не сложно.
– Конечно, нет.
– Ты сегодня такой странный, – шепчу я так, чтобы не услышала наша гостья.
– Ничего подобного. – Он пожимает плечами и подходит ближе ко мне.
Он наклоняется, и мое сердце бешено стучит. Я отхожу в сторону, а он протягивает руку, чтобы открыть морозилку.
Я думала, он собирается поцеловать меня. Да что, блин, со мной такое?
Мы готовим ужин практически в полной тишине, потому что оба не знаем, что говорить. Я все время наблюдаю за ним, смотрю, как он держит нож своими изящными пальцами и нарезает курицу и овощи, как он закрывает глаза, когда пар из кастрюли попадает ему в лицо, как он облизывает губы, когда пробует соус. Я знаю, что это не самый лучший способ сохранять спокойствие и здравый смысл, – но ничего не могу с собой поделать.
– Я накрою на стол, а ты пока сходи скажи маме, что все готово, – говорю я, когда он заканчивает кулинарить.
– Зачем? Я просто позову ее.
– Нет, это некрасиво. Сходи за ней, – говорю.
Он раздраженно закатывает глаза, но все же соглашается, хотя тут же приходит назад – один.
– Она спит.
Я все расслышала, но все равно удивленно переспрашиваю:
– Что?
– Ага, вырубилась прямо на диване. Разбудить?
– Не надо… у нее был долгий день. Я отложу ее порцию, чтобы она могла поесть, когда проснется. Все равно уже поздно.
– Всего восемь.
– Да… и это поздно.
– Наверное. – В его голосе никаких эмоций.
– Да что с тобой? Я знаю, что нам сейчас неловко и все такое, но ты ведешь себя очень странно, – говорю я, одновременно раскладывая пасту на две тарелки.
– Спасибо, – благодарит он и выхватывает тарелку, не успев сесть за стол.
Я достаю вилку и ем стоя, опершись на столешницу.
– Ну так ты расскажешь мне?
– Про что? – Он цепляет курицу вилкой и с жадностью начинает есть.
– Почему ты ведешь себя так… тихо и… мило. Это странно.
Он молча прожевывает и глотает и только потом отвечает:
– Просто не хочу ляпнуть что-нибудь не то.
– Понятно. – Другого ответа я не придумала. Ну, такое я от него точно не ожидала услышать.
Тогда он переводит стрелки на меня.
– А ты почему такая милая и странная?
– Потому что здесь твоя мама и сделанного не вернешь. Теперь ничего не изменить. Я не могу вечно держать в себе гнев. – Я опираюсь локтем на стол.
– Что это значит?
– Ничего. Я просто говорю, что хочу вести себя вежливо и не ругаться. Между нами это ничего не меняет. – Я прикусываю щеку изнутри, чтобы не дать себе заплакать.
Но вместо того, чтобы что-то сказать, Хардин встает и бросает тарелку в раковину. Фарфор раскалывается с таким грохотом, что я даже подпрыгиваю. Хардин даже не вздрагивает и, не обернувшись, уходит в спальню.
Я заглядываю в гостиную, чтобы проверить, не разбудил ли он выплеском ярости свою мать. К счастью, она по-прежнему спит, слегка приоткрыв рот, отчего ее сходство с сыном становится все более заметным.
Как обычно, мне приходится убирать за Хардином. Я загружаю тарелки в посудомойку, убираю остатки еды, а потом протираю стол. Я совершенно измучена – скорее психологически, чем физически, – но перед сном мне надо сходить в душ. А где я, блин, буду спать? Хардин на кровати в спальне, Триш – на диване. Наверное, мне лучше поехать назад в мотель.
Я переключаю отопление на более высокую температуру и выключаю свет в гостиной. Когда я захожу в спальню, чтобы взять пижаму, то вижу, что Хардин сидит на кровати, упершись локтями в колени и закрыв лицо руками. Он не поднимает взгляд, поэтому я быстро достаю из сумки шорты, майку и белье и иду к двери. Уже собираясь закрыть за собой дверь, я слышу что-то, похожее на приглушенный всхлип.
Хардин что, плачет?
Нет. Не может быть.
Но если да, я не могу просто взять и выйти из комнаты. Я подхожу к кровати и останавливаюсь перед ним.
– Хардин? – спокойно говорю я и пытаюсь убрать его руки от лица. Он сопротивляется, но я с силой тяну его за руку. – Посмотри на меня, – прошу я.
Он все же открывает лицо, и его вид меня потрясает. Покрасневшие глаза, мокрые от слез щеки. Я пытаюсь взять его за руку, но он убирает свою ладонь.
– Просто уходи, Тесса, – говорит он.
Я слишком часто слышала от него эти слова.
– Нет, – настаиваю я и опускаюсь на колени рядом с ним.
Он вытирает глаза тыльной стороной ладоней.
– Это была плохая идея. Утром я все расскажу матери.
– Тебе необязательно это делать. – Я и раньше видела слезы в его глазах, но подобных несдержанных рыданий с дрожащими руками – никогда.
– Нет, я должен. Ты так близко, но в то же время так далеко – и это для меня настоящее мучение. Это худшее наказание. Конечно, я его заслуживаю, я это знаю, но выдержать это просто невозможно, – всхлипывает он. – Даже мне. – Он делает глубокий резкий вдох. – Когда ты согласилась остаться… я думал, что, возможно… возможно, я все еще дорог тебе так же, как ты дорога мне. Но я все вижу, Тесс, я вижу, как ты смотришь на меня теперь. Я вижу боль, которую причинил тебе. Я вижу, как ты изменилась из-за меня. Я знаю, что сам виноват в этом, но мне безумно больно видеть, что я теряю тебя. – Слезы текут все сильнее, капая на его черную футболку.
Я хочу сказать что-нибудь, что угодно, чтобы прекратить это. Чтобы облегчить его страдания.
Но где был он, когда я каждую ночь засыпала в слезах?
– Мне лучше уйти? – спрашиваю я, и он кивает.
Даже сейчас это меня обижает. Я понимаю, что не должна быть здесь, что мы не должны продолжать это, но мне нужно больше. Больше времени с ним. Пусть даже это время будет болезненным, мучительным – оно все же лучше, чем ничего. Как бы я хотела никогда не полюбить его, вообще никогда его не встретить.
Но я его встретила. И действительно полюбила.
– Хорошо. – Я с трудом сглатываю комок в горле и поднимаюсь.
Он останавливает меня, схватив за запястье.
– Прости меня. За все, за то, что причинил тебе боль, за все, – говорит он, явно прощаясь со мной.
Как бы я ни хотела того признавать, глубоко внутри я знаю: я не готова к тому, чтобы он вот так поставил на нас крест. С другой стороны, с легкостью простить его я тоже не могу. Уже несколько дней это мучает меня, но сегодня эти мучения просто невыносимы.
– Я… – начинаю я, но тут же замолкаю.
– Что?
– Я не хочу уходить, – говорю я так тихо, что он вряд ли меня слышит.
– Что? – снова спрашивает он.
– Я не хочу уходить. Я знаю, что должна, но не хочу. По крайней мере, не сегодня.
Клянусь, я вижу по его лицу, как разбитое сердце вновь собирается по кусочкам в целое. Это прекрасно, но в то же время и пугающе.
– Что ты имеешь в виду?
– Не знаю, что я имею в виду, но я и сама не готова это понять, – отвечаю я, надеясь, что разговор поможет прояснить мои ощущения.
Хардин озадаченно смотрит на меня, от его слез почти не осталось следа. Он машинально вытирает лицо футболкой и говорит:
– Ладно. Можешь спать на кровати, я лягу на полу.
Он хватает две подушки и покрывало, а подсознание не может не повеселить меня мыслью о том, что, возможно – лишь возможно, – все эти слезы были напоказ. И все же я уверена, что это не так.