Тюрьма в стране тюльпанов
Тот апрельский день в Амстердаме выдался на редкость весенним. Для голландцев он был обычным, будничным днем, а вот для генерального представителя компании «Аэрофлот» в Нидерландах Владимира Глухова – праздничным. Шесть лет назад 12 апреля полетел в космос советский человек Юрий Гагарин, первый землянин.
В эту великую победу нашей науки и техники внес свой вклад и он, Владимир Алексеевич Глухов. Во всяком случае, так было сказано в Указе Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Красной Звезды по итогам первого полета человека в космос. Правда, на указе стоял гриф «секретно», и потому о нем не знали не только голландцы, но даже его коллеги, сотрудники представительства «Аэрофлота».
Так что праздник был скорее семейный. Вечером с женой они непременно бы его отметили, но пока на дворе стояло утро – солнечное, ясное, и Владимиру Глухову предстоял долгий, хлопотный рабочий день.
После завтрака Владимир Алексеевич уже собрался спуститься к машине и отправиться в представительство, да жена попросила зайти к молочнику. Лавка молочника находилась рядом с их домом, в пятнадцати шагах. Набросив на плечи плащ, Глухов вышел из дома.
На улице было тихо и дремотно. Генпредставитель вспомнил Москву. К этому часу столица уже гудит, как улей, бежит, спешит. А тут жизнь словно остановилась, замерла. Но это только кажется. Уж он-то знает старушку-Европу. В Голландии скоро без малого три года. Все здесь делается, крутится-вертится, правда, без родного ухарства, без извечной русской «эй, ухнем», однако не хуже нашего. А, признаться, зачастую и лучше. Размеренно, основательно, планово. Что поделаешь, такие уж, видимо, у нас разные характеры: русский никогда не станет голландцем, голландец – русским.
Владимир Алексеевич отмерил привычных пятнадцать шагов, потянул дверь магазина и вдруг почувствовал: холодок, предвестник тревоги, пробежал по спине, между лопаток и утих где-то на затылке, в волосах.
Глухов знал этот холодок. Интуиция еще никогда не обманывала его. Он оглянулся уже на пороге. Нет, ничего необычного. Улица, залитая весенним солнцем, редкие прохожие, те же, что и каждый день, машины, припаркованные у обочины дороги. Разве что новый, незнакомый черный автомобиль с тонированными стеклами, замерший на полпути от дома до лавки молочника. Глухов заметил его еще из окна своей квартиры. Да мало ли кто приехал и оставил автомобиль?
Он вошел в лавку, поприветствовал молочника, у которого каждое утро покупал творог и молоко, и только теперь понял причину своей тревоги. С другой стороны магазинчика, на улице, у витрины увидел высокого, крепкого, но очень напряженного мужчину, который всем своим видом старался казаться случайным прохожим, якобы поджидавшим своего опаздывающего товарища.
«Это слежка…» – мелькнула мысль. Он не мог ошибиться. Глухов купил молоко, яйца и вышел из магазина. Но не успел сделать нескольких шагов, как услышал за спиной быстрые шаги, сопение и кто-то крепко обхватил его сзади за руки и туловище.
Первая попытка освободиться не дала результатов. Молоко, яйца упали на тротуар, он почувствовал, как ему сгибают голову вниз.
«Ах, мать твою, – в душе взорвалось возмущение, и в следующую секунду он осознал: его грубо вяжут. Без предъявления обвинений, не представившись, не предъявив документов. – Да вы бандиты! А с бандитами говорят по-другому».
Первый ответный удар он нанес каблуком ботинка тому, кто обхватил его за туловище и руки. Хороший получился удар. «Смачный», как сказали бы на Украине, где он учился в военном авиационном техническом училище. Башмак был новый, качественный, голландский, каблук крепкий, острый, как нож. Он вошел в плоть ноги нападавшего, разрубив ее до кости. Словом, приложился от души. Голландец взвыл, как дикий зверь, и отпустил захват.
Однако освободиться генпредставителю не дали, навалился один, другой, третий. Потом оказалось, в его аресте участвовали одиннадцать голландских контрразведчиков.
Глухов ударом в челюсть свалил одного. Хрустнула коленная чашечка у другого, и тот с перекошенной от боли физиономией отполз на обочину дороги. Но Владимира Алексеевича уже мутузили со всех сторон. Разорван плащ, и он валялся на асфальте, брызнули дождем оторванные пуговицы с пиджака, последней сорвали рубашку.
Владимир Алексеевич остался по пояс голый. Напавшие заломили правую руку и пытались надеть наручник, второй – на запястье контрразведчика. Только вот хиловат оказался голландский «контрик» супротив Глухова. Раскрутил он «контрика» вокруг себя, да так, что тот едва удержался на ногах. Однако силы были неравные. Они все-таки теснили Владимира Алексеевича к машине.
В это время испуганная жена молочника бросилась в дом Глуховых сообщить, что какие-то неизвестные люди напали на хозяина.
Мария Михайловна, не задумываясь, выскочила защищать мужа. Она прыгнула на спину одному из «контриков» так, что у того пиджак слетел через голову. Ее тут же схватили несколько человек, один стал душить за горло, прижал лицом к капоту машины.
С тех пор прошло сорок лет, но этот момент Владимир Алексеевич не может вспоминать без слез. Однажды в разговоре он скажет мне: «Стоит эта картина до сих пор перед глазами. Мне очень жалко стало ее тогда. Как бесчеловечно повели они себя с женщиной».
Злость подкатила к горлу. Сколько хватило сил, Глухов отбивался от наседающих «контриков», однако его затолкнули в машину. Автомобиль рванул с места. Последнее, что увидел Владимир Алексеевич, – жену, неподвижно лежащую на тротуаре.
Контрразведчики держали его за руки, за горло, были свободны только ноги. В молодости Глухов много и успешно занимался лыжным спортом, ноги у него тренированные, сильные. Приходили мысли одним ударом ног выбить руль из рук водителя. Но это была бы явная смерть. Скорость, с которой летел автомобиль, – 140 км/час, да еще голландская дорога, по которой ехали, шла по возвышенности. С обеих сторон овраги метров в восемь – десять.
Решил пока не делать этого. Опять же в горячке драки времени подумать не было, но теперь, слегка отдышавшись, задался вопросами: «Где прокололся? Что они имеют на меня?»
Ответ, как говорится, отрицательный. Но тогда жгло другое, которое вовсе нечем крыть! «Просто так не арестовывают. Да еще нагло, по-хамски, бандитскими методами. Нет, чтобы вести себя так, голландским “контрикам” нужны основания. Но какие у них основания? Значит, что-то есть. Но что, что?..»
В этот момент он мог успокоить себя только одним: «Потерпи еще немного, Володя. Основания, надо думать, тебе скоро предъявят».
Голландия – страна маленькая, минут сорок в дороге, и перед ними распахнулись ворота тюрьмы. «Контрики» вытащили Глухова из машины. Судя по всему, там, на улице, они явно были не готовы к такому яростному его сопротивлению. Первым делом стали осматривать свои раны. А посмотреть было на что – разрубленные голени, лиловые в подтеках колени, синяки под глазами, порванная одежда.
Пожалев себя, контрразведчики принялись за арестованного. Его подвесили за руки на высокую скобу в стене, почитай, на средневековую дыбу, раздели, сняли брюки. Откровенно говоря, Глухов подумал тогда: «Сейчас вломят за все синяки и раны».
Однако, тщательно обыскав, бить не стали. И только теперь предъявили ордер на задержание, в котором указывалось, что он, Глухов Владимир Алексеевич, обвиняется в шпионаже против Голландии.
Потом сняли с дыбы и отвели в камеру-одиночку.
За спиной захлопнулась дверь, и Глухов вдруг почувствовал, как страшно устал за это утро. На грудь давила непомерная тяжесть, мешала дышать, он прислонился в стене, медленно осел на пол. Мысли путались, пытался остановить дрожь в теле, не получалось.
«Шпионаж…» – стучали в висках слова переводчика, зачитывающего текст ордера. «Государственный преступник…» Надо было успокоиться, взять себя в руки. Но не хватало сил подняться с пола.
«Провал. Ясно было, что это провал. Но где он ошибся, где прокололся? Почему не почувствовал слежки? Время от времени наружка, конечно, повисала на хвосте. Но все как обычно, в пределах нормы. Ни ажиотажа, ни усиления интереса к себе не заметил. В том-то и дело, что не заметил. Но это совсем не значит, что ее не было».
Он устало прикрыл ладонью глаза. Свет в камере был такой яркий, что пробивался сквозь ладонь, проникая под закрытые веки, словно пытался выжечь яблоки глаз.
«Что ж, неплохой метод психологического давления. Держись, Володя, – усмехнулся он про себя, – сколько подобных сюрпризов тебе еще уготовано».
Глухов поднялся с пола, подошел к столу, машинально подвинул к себе табурет. Рука ощутила непонятную тяжесть. Пригляделся. Ай да голландцы… Ай да засранцы. Табурет был сколочен из кривых, неструганых досок, сбит кое-как, сидеть на нем, видать, жестко и неудобно. Только ведь нас нестругаными досками не удивишь, господа.
Владимир Алексеевич опустился на табурет, если его можно было таковым назвать, и вновь попытался вернуться к анализу своей работы, особенно в последние месяцы.
Анализа не получалось. В голову лезли какие-то совершенно посторонние мысли. То вдруг всплывало из небытия лицо районного военкома из родного городка Александровск, что в Пермском крае. Он устало, по-отцовски глядел на девятиклассника Вовку Глухова и охрипшим голосом давил из себя слова: «Ты, парень, не спеши, заканчивай школу. Война только началась, и на твою долю хватит». Или ни с того ни с сего в ушах звучал голос диктора с давних лыжных окружных соревнований: «Команда номер тридцать девять закончила третий этап». А следом – хохот его друзей-офицеров по лыжной сборной Харьковского военного авиационного технического училища. Они уже финишировали, а кто-то в судейской коллегии решил, что прошли только очередной этап. Настолько далеко позади оставили своих соперников.
Он давно уже забыл военкома из сорок первого года, лыжные гонки сорок восьмого и много лет не вспоминал их. А тут, поди ж ты, то ли от душевного потрясения, то ли еще от чего-то полезло из всех углов памяти. Не вовремя, не к месту.
Владимир Алексеевич опять возвращал себя к работе, но вспомнилась почему-то жена. Однако теперь он вряд ли мог пожаловаться, что воспоминание не по теме. Очень даже по теме.
Было это в 1955 году. Училище он окончил в 1954-м и попал служить в 43-й истребительный полк, что в Прибалтийском военном округе. И жена, доселе молчавшая, рассказала однажды случай, над которым он потом долго смеялся. Как теперь оказалось, зря.
Ей, тогда еще совсем молоденькой студентке, за всю стипендию в целых 30 рублей цыганка нагадала, что выйдет она замуж за красавца-военного, блондина, но жизнь у нее окажется непростой: много переездов, испытаний, а мужу будет грозить тюрьма на пять долгих лет.
Владимир Алексеевич тогда часто подшучивал над женой: мол, выманила цыганка всю «степуху», а теперь вон как обернулось. Правду, выходит, нагадала: и про блондина, и про военного, и про долгие дороги-переезды, не было до сих пор только тюрьмы. А теперь и тюрьма сбылась.
Глухов зябко повел плечами, встал, постучал в дверь камеры. Долго не открывали, потом дверь распахнулась. На пороге стоял тюремный чиновник в мундире, рядом – второй в штатском. Он оказался переводчиком.
– Я генеральный представитель компании «Аэрофлот» в Голландии. Я протестую. Требую пригласить посла Советского Союза или консула, – сказал Глухов.
Тюремный чиновник в ответ только отрицательно покачал головой и бросил несколько слов.
– Мы к вам никого не допустим, – услышал он словапереводчика.
– Дайте мне бумагу и ручку. Я напишу письмо послу и протест королеве в знак нарушения моих прав, избиения и незаконного задержания.
– Господин Глухов, вы являетесь государственным преступником, и потому вас арестовали.
Тюремщик повернулся и вышел из камеры. Следом за ним за порог шагнул переводчик.
…Однако минут через пятнадцать надсмотрщик принес в камеру допотопную чернильницу, ручку и бумагу.
Глухов написал письмо на имя посла о том, что без предъявления постановления схвачен, избит и насильственно доставлен в тюрьму.
«Обвиняетесь в шпионаже…»
Письмо унесли, и вновь наступила тишина. Однако она продлилась недолго. Лязгнули запоры, и тюремщик махнул рукой: «Выходите!»
Его повели длинным коридором – камеры слева, камеры справа. В конце коридора – комната, тюремная каптерка. На полках арестантская полосатая одежда.
– Переодевайтесь, – скомандовали.
Владимир Алексеевич оглядел себя с ног до головы. Видок у него был не очень. Грязные, помятые брюки, разорванная рубашка в кровавых подтеках. Что говорить, для генпредставителя советской компании вид далеко не презентабельный. Пусть так, решил Глухов, но я не преступник и полосатую одежду не надену.
– Нет, – ответил он, – разве что на мертвого на меня натянете.
Но тюремщики были настроены решительно, тут же бросились на него, пытаясь переодеть силой. То ли они не разглядели ран и синяков своих коллег из контрразведки, то ли родные, тюремные стены вселяли в них уверенность. Правда, уже первый, самый шустрый, получил удар такой силы, что отлетел к противоположной двери, остальные остановились в нерешительности.
Обстановку разрядил начальник тюрьмы. Он бежал по коридору и орал благим матом, чтобы русского оставили в покое и в его же одежде.
Глухова вновь провели коридором и впихнули в камеру. Этот непредсказуемый «рашен» начинал их порядком раздражать.
Опять залитая ярким, слепящим светом камера, табурет и кровать из неструганых досок, все те же вопросы, на которые у него не было ответов.
Но в этот раз ему размышлять наедине пришлось недолго. Опять лязгнул ключ в двери, и на пороге вырос тюремщик.
– Пошли, – махнул он головой.
«Вот теперь, судя по всему, на допрос», – догадался Глухов. Он не ошибся. В комнате, куда его привели, полукругом сидели пять человек. Владимир Алексеевич узнал только одного, переводчика, другие были ему незнакомы.
Первым заговорил сидящий в центре сухощавый, слегка сутулый мужчина. Лицо у него было вытянутое, худое, щеки впалые.
Глухов усмехнулся про себя: «Что ж они следователей не кормят? А ведь благополучная вполне страна».
Он глядел на «сухощавого» и не мог освободиться от мысли, что где-то видел уже этого человека. Только где?
– На каком языке будете отвечать на вопросы следователей? – долетел до него голос переводчика. – Вы поняли вопрос, господин Глухов?
– Понял. На родном, русском языке, разумеется…
– Ваша фамилия, имя, должность. Чем занимаетесь в Голландии?
Теперь уже спрашивал следователь слева, молодой черноволосый мужчина, совсем юноша, больше похожий на итальянца, чем на голландца.
– Глухов Владимир Алексеевич. Генеральный представитель компании «Аэрофлот» в Голландии…
Когда закончились анкетные вопросы, со стула справа встал третий следователь. Он поднес к лицу Глухова фотографию.
– Вы знаете этого человека?
С фото на него смотрел улыбающийся Джек.
– Да, я знаком с ним, это Джек Лоджин, специалист по авиации.
– А откуда вы его знаете?
– Думаю, вам известно, господа, что я тоже имею некоторое отношение к авиации.
– Конкретнее… Где вы с ним познакомились?
– Он консультировал меня и мою компанию по вопросу строительства высоковольтных линий электропередачи с помощью вертолетов.
Следователи угрюмо глядели на арестанта.
– Это просто проверить. По этому поводу мы проводили большую работу, кстати говоря, взаимовыгодную, как для моей страны, так и для Голландии.
«Сухощавый» криво усмехнулся.
– В частности, с господином Клейбом я летал в Москву, где как раз и обсуждался этот вопрос.
– Прекратите, – визгливо прервал Глухова черноволосый юноша слева, – вы не сотрудничали, вы вербовали Джека Лоджина, склоняли его к измене Родине.
– Ну если так, – как можно спокойнее ответил Владимир Алексеевич, – то я отказываюсь с вами говорить. Вы получили мои протесты? Получили. Значит, я буду отвечать на вопросы только в присутствии консула или адвоката, назначенного советской стороной.
Глухов видел, как «сухощавый» метнул огненный взгляд в сторону несдержанного молодого коллеги.
Теперь они все вместе, с разных сторон старались задавать разные вопросы, чтобы разговорить его, но Глухов молчал. Прошло десять минут, пятнадцать, полчаса. Владимир Алексеевич не произнес ни слова. «Сухощавый» разочарованно махнул рукой и скомандовал:
– Уведите!..
В камере Глухов прилег на деревянный настил кровати. Теперь по крайней мере хоть кое-что прояснилось: судя по всему, они взяли Лоджина.
Ну что ж, Джек знает как себя вести. Лоджин, Лоджин… Он вспомнил их первую встречу. Для Джека она и вправду была первой, а вот для Глухова только этапной. Владимир Алексеевич долго изучал этого человека. Крупный специалист в авиации, владелец аэроклуба, эксперт нескольких крупных компаний. Как подступиться к нему? Представить их друг другу было некому, и тогда он, взвесив все «за» и «против», решил действовать напрямую. В конце концов могли они встретиться как коллеги, люди, увлеченные небом и самолетами. Тем более что Владимир Алексеевич решил представиться исследователем, который писал диссертацию по проблемам усталости самолетов. Это была, конечно, легенда. Никакой диссертации он не писал, хотя этой темой занимался давно и мог вполне компетентно вести беседу со специалистом любого уровня.
В ходе изучения Лоджина Глухов выяснил, что у Джека большая научная библиотека. Это было тоже кстати. Он и решил попросить воспользоваться некоторой литературой.
Первая поездка была неудачной, секретарь Джека сказала, что босс придет домой часа через два-три. Пришлось заехать попозже. На этот раз хозяин оказался дома. Он вышел к гостю, приветливо улыбаясь, поздоровался, пригласил присесть.
Глухов представился. Лоджин немало удивился нежданному гостю.
– Откуда вы узнали обо мне?
– Ну что вы, господин Лоджин, – теперь расплываться в улыбке и раскатываться в комплиментах пришло время Глухову, – вы известный в стране человек. Многие мои знакомые рекомендовали вас. Мне очень близки ваши научные исследования. Я, как и вы, давно занимаюсь проблемой усталости самолетов, работаю над диссертацией.
– О! – произнес Джек, и в его глазах вспыхнули искорки. – Это серьезная тема, мистер Глухов.
Владимир Алексеевич все рассчитал точно. Лоджин, как ученый и специалист, не мог не откликнуться на призыв коллеги из Советского Союза. Он пообещал помочь материалами, литературой. Тем более что его фирма официально занималась консультированием авиационных специалистов. Разумеется, не бесплатно.
Глухов уточнил, что готов платить наличными. «Можно, конечно, и через банк, на счет вашей фирмы, – улыбнулся он, – но я же понимаю, налоги…»
Лоджин ответил кивком головы, мол, правильно понимаете, и добавил: «Лучше наличными».
Перед расставанием Джек извинился и сказал:
– Мистер Глухов, у нас тут отношение к русским не самое теплое, так что лучше заранее назначать встречи, а секретаршу я буду отсылать.
Это была маленькая победа. Лоджин уже понимал конспиративность встреч, а главное, согласился на оплату. Правда, неясно пока, за что платить и какие материалы он предложит. Но не стоило торопить события. Важно, что первый шаг по установлению личных контактов сделан. И его можно оценить как успешный.
Владимир Алексеевич вспомнил фотографию Лоджина в руках следователя и с тревогой подумал, что Джек, возможно, сидит в подобной камере, и его так же допрашивают следователи. Но легенду он расскажет ту же. Да, с генпредставителем «Аэрофлота» знаком, работали над проблемой совместного строительства высоковольтной линии в Голландии с помощью советских тяжелых вертолетов. Тем более что в СССР к тому времени был накоплен серьезный опыт по возведению ЛЭП таким способом.
Легенда железная, к тому же такие переговоры между нашими и голландцами действительно велись, и в них активное участие принимал он, Владимир Глухов. «Так что хрен они меня расколют».
Болели бока от настила из неструганых, горбатых досок, но усталость, нервное напряжение делали свое дело. Он проваливался в тяжелую дремоту, и рядом с ним вновь появлялись следователи, и один из них сердито совал ему в лицо фото Джека, опять по коридору бежал начальник тюрьмы и махал руками, а жена, его бедная жена, лежала неподвижно на асфальте.
Он испуганно просыпался. Холодный липкий пот покрывал лоб, тюремный свет, словно локатор, резал глаза.
Владимир Алексеевич тяжело ворочался и вновь проваливался в бездну тревожного, нервного сна.
Так прошла его первая ночь в голландской тюрьме.
Утром к нему приехал советский консул. О чем они могли говорить под прицелом микрофонов прослушек? Только общие фразы.
– Как чувствуете себя, Владимир Алексеевич? – спрашивал консул.
– Да хреново, откровенно говоря. Видите, какие тут условия, – отвечал он, взглядом окидывая камеру. – Давление подскочило. Но я написал протесты.
– Мы тоже через МИД послали запрос. Так что держитесь, Владимир Алексеевич, – напутствовал консул.
А что ему оставалось, кроме как держаться и бороться!
После ухода консула Глухова опять потащили на допрос. Опять тот же круг, те же физиономии, «сухощавый», как прозвал он старшего, «итальянец» – молодой, чернявый, и просто «третий и четвертый».
Начал «сухощавый». Прошамкал что-то неразборчиво провалами щек.
– Ваши требования выполнены, консул посетил вас, мистер Глухов, теперь вы будете говорить?
– Спрашивайте…
– Вернемся к вашим отношениям с Джеком Лоджином…
– Да я, пожалуй, все сказал в прошлый раз. Ах, нет, забыл добавить, что за совместную плодотворную работу в знак благодарности я подарил ему бутылку коньяка. Хорошего коньяка.
– А вы что-то рассказывали об установке электрических мачт в Голландии?
«Н-да, – подумал про себя Глухов, глядя в лицо следователя, – зря ты меня спросил об этом. Я сейчас прочитаю такую лекцию, что у вас, ребята, мозги вскипят, назову столько голландцев, что вы задолбаетесь, пыль глотая, проверять их всех. А все они знают меня и подтвердят сказанное».
– Итак, господа, энергетиками вашей страны разработан проект возведения высоковольтной линии электропередачи через всю страну с юга на север. Но поскольку местность у вас пересеченная, лучше всего для проведения этих работ использовать тяжелые вертолеты. Такие вертолеты есть в нашей стране, и мы уже не один год с их помощью устанавливаем мачты электропередачи, например в горах, на сильно пересеченной местности.
Голландские энергетики заинтересовались советским опытом. По этому вопросу я встречался со следующими голландскими специалистами…
И он стал перечислять голландцев, с кем общался, был хорошо знаком или просто запомнил их имена и фамилии на каких-либо встречах. Получился внушительный список.
Следователи слушали Глухова с кислыми физиономиями. Они хотели услышать совсем другое. А Владимир Алексеевич рассказывал, как возил в Советский Союз голландца из Маастрихта, представлял его министру гражданской авиации СССР.
По ходу вспомнилось, как в аэропорту Шереметьево угостил голландца коньяком. По-русски угостил. Разлил бутылку на двоих по стаканам, сказал небольшой тост за дружбу и сотрудничество Советского Союза и Голландии, выпил. Глядя на него удивленными глазами, «хлопнул» свою долю и голландец. Только слабаком он оказался. В Ленинграде, почитай, выносить его пришлось из самолета.
Однако про слабака-голландца ничего не сказал следователям Глухов. А вот о полете в Ленинград доложил подробно и в деталях.
«Сухощавый» во время его лекции все поглядывал на часы. То ли знак хотел подать Владимиру Алексеевичу, чтобы заканчивал, то ли спешил куда-то. Часы у Глухова отобрали при аресте, но по его ощущениям говорил он не меньше часа.
– Мистер Глухов, – нетерпеливо прервал его «итальянец», – давайте вернемся к делу. Как вы завербовали Джека Лоджина?
– А я вам битый час рассказываю о деле.
И он обратился к переводчику.
– Может, они не поняли, что я сказал? Вы переводили?
– Да, переводил.
– На какой язык?
– На голландский.
– А они знают голландский язык?
Переводчик растерянно оглядел следователей и пересказал им диалог.
«Сухощавый» побагровел.
– Отвечайте, Глухов, на заданный вопрос. Напоминаю, вы государственный преступник, обвиняетесь в шпионаже против Голландии.
– А меня уже осудил голландский суд?
– Пока нет.
– Ну вот, а вы меня уж записали в государственные преступники, господа следователи. Я протестую против произвола голландских властей и объявляю голодовку. Говорить отказываюсь.
В этот день на допрос его больше не вызывали.
За мужество и стойкость
Утром он отказался от завтрака, хотя зверски хотел есть. Чтобы заглушить голод, решил побить любимую чечетку.
Вообще, попав в тюрьму, в первый же день он поставил себе цель – бороться до конца. Тут сомнений не было. И все же, все же… Откуда-то неожиданно, помимо его воли, возникала та самая цыганка, которую он никогда не видел, а знал только по рассказу жены. Цыганка шептала на ухо про пять лет тюрьмы, и Владимир Алексеевич ловил себя на вопросе: что он будет делать здесь, в этих четырех стенах, все пять лет?
Полезли в голову обрывки из прочитанных некогда книг про то, как в тюрьме сидел Ленин, как он занимался физическими упражнениями. Ну, упражнения само собой, а вот чечетка?.. Надо попробовать…
Он увлекался танцами давно, а примерно год назад решил освоить чечетку. Времени там, на свободе, на ее освоение, откровенно говоря, оставалось немного. А тут бей хоть с утра до вечера, с перерывами на допросы.
Он стучал ботинками по бетонному полу камеры, а в голове, словно заезженная пластинка, крутился вопрос: «Что дальше?» Судя по всему, ни черта у «контриков» не было на него. Подозревать – подозревали, вот и схватили, авось расколем.
Расколоть не удалось. И не удастся.
Чечетка на голодный желудок шла плохо. Подкатывала тошнота, колотилось сердце. Он опустился на кровать. Скоро должны были прийти тюремщики и увести его на допрос. Что-то они сегодня придумают, какую гадость?
Однако ничего нового следователи придумать не смогли. Шли обычные вопросы про того же Лоджина, про вербовку…
Владимир Алексеевич все смотрел на «сухощавого» и пытался вспомнить, где он мог его видеть. На приеме в советском посольстве? Нет. Откуда там быть «сухощавому»? На встрече в министерстве транспорта? Ха, сам улыбнулся собственной неудачной шутке. Что там делать следователю-«контрику»? Выходит, негде им было пересечься. Тогда откуда такое чувство, якобы виделись, встречались. Наверное, ошибся… Но он редко ошибался: порукой тому свойство памяти – схватывать лица намертво.
И вдруг его осенило: «Старшина!.. Это же вылитый старшина Глущенко! Ну как же он мог забыть? Надень на “сухощавого” выцветшую фронтовую гимнастерку – и, что называется, одно лицо».
Да уж, если бы не старшина Глущенко, неизвестно, когда бы он попал на фронт. Может, так и отсиживался бы в запасной учебной эскадрилье. Не ожидал он тогда, что угодит в тыл. В девятом-то классе районный военком его отправил домой, а через год, в 1942-м, вспомнил, направил на авиационно-технические курсы усовершенствования имени К. Ворошилова. Назывались они ленинградскими, хотя квартировали под Магнитогорском в землянках. Сюда из города на Неве была эвакуирована авиационная техника, построены цеха. Тут и занимались курсанты, осваивали профессию авиационного техника.
Учился он хорошо, курсы окончил с отличием, думал, по окончании направят на фронт как лучшего, но просчитался. Направили в далекий тыл, в Подмосковье, на станцию Соколовская, в запасную эскадрилью.
Он не смирился. Пригляделся. Разобрался в обстановке. Оказывается, самолеты с 30-го авиационного завода, где их производили, перегоняли к ним. Здесь делали облет часов по 5–6, доводили, последние штрихи, что называется, накладывали – и на фронт. Вместе с летчиками, забиравшими самолеты, улетали на фронт и их ребята, техники.
Рассчитывал и он улететь, да не тут-то было. Отодвигали почему-то его. Ну, набрался смелости и пошел к инженеру отряда Осинцеву. Доложил – старший сержант Глухов. На фронт хочу, а меня не посылают.
Инженер отряда не моргнув глазом ответил: «Правильно делают. Это я приказал. Нам, Глухов, и самим такие люди нужны. Молодые, грамотные. Понял?»
Понял. Чего ж тут неясного. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.
Однако судьба, видать, тоже была не согласна с таким распределением ролей. Вскоре она дала шанс Владимиру.
А случилось это так. Сослуживец Глухова, тоже авиационный техник, Малышев отправлялся на фронт. Его уже зачислили в боевую группу, и он уехал домой, чтобы попрощаться с родителями. Ехать было недалеко, но, поди ж ты, случилась неприятность – его задержала военная комендатура и укатала на гауптвахту.
Словом, время к отъезду, а Малышева нет. Глухов почувствовал, что скоро будут искать замену, и прямиком рванул к старшине Глущенко: мол, включите меня в группу. Старшина надул впалые щеки и спросил: «А что я буду иметь?»
К счастью, Владимир Алексеевич собрал из своей скромной 40-рублевой зарплаты техника целую тысячу, да еще ремень кожаный, командирский, подаренный братом, в нагрузку выложил.
Глущенко согласился. Повезло Глухову еще и потому, что в этот день инженер отряда находился в отъезде. В общем, быстро оформили документы, и в составе боевой группы он убыл на фронт.
Весной 1944 года техник Владимир Глухов уже находился в составе 567-го штурмового авиационного полка, который располагался тогда в Полтавской области, недалече от знаменитого гоголевского Миргорода.
…Владимир Алексеевич еще раз оглядел «сухощавого». Что тут скажешь, похож…
– Вы слышите, мистер Глухов, – откуда-то словно издалека долетел до него голос переводчика, – вам ясен вопрос?
– Вопрос ясен, но отвечать я на него не стану.
На этом закончился очередной допрос.
А ночью ему приснился Леня Шпончиков, его фронтовой командир звена. Он что-то говорил Глухову, но Владимир Алексеевич никак не мог разобрать слов. Мешал шум, то ли от винтов самолета, то ли от артиллерийской канонады. И тогда Шпончиков указал ему на место стрелка. Глухов наконец понял: комэска брал его с собой в полет. О, какое это было счастье!
Владимир долго уговаривал лейтенанта, не раз представлял себе, как ловит он в прицел пулемета ненавистного фашиста, нажимает на гашетки и огненные пунктиры достают вражеский самолет, тот начинает дымить, кренится и сваливается в штопор. И горит, горит, уходя к земле.
Однако мечты его никак не могли осуществится. Комэска Шпончиков был непреклонен, он наотрез отказывался взять с собой в боевой полет техника старшего сержанта Глухова.
Откровенно говоря, Владимир, случалось, терял надежду на осуществление мечты. И вот неожиданно Шпончиков смилостивился и теперь кричал ему на ухо.
– Володя, давай шустрее, занимай место стрелка.
Глухов почти не помнит, как они взлетели, прошли низко над землей. Его еще поразило: там, внизу, разбитые дома, горящие кварталы города. Такое впечатление, что горело все вокруг.
Конец ознакомительного фрагмента.