Последняя крепость империи. Легко сокрушить великана. Историк. (Россия, Приморский край, 2013 год) (Виктор Квашин)

Пайцза

Николай Фёдорович Ильмаков возвращался с пасеки. Не со своей, Ивана Лучкина, старого, ещё со студенчества, товарища. Вместе на истфаке учились, даже в институте пару лет в одном отделе работали. Потом Ваню жизнь закрутила, жена ушла, он в моря подался, потом ещё куда-то и вот, на пенсии осел на границе заповедника, завёл пчёл и качает «правильный» мёд.

А Николай каждое лето старается выкроить неделю от всех самых срочных и важных дел и едет к Ивану на пасеку. Конечно, за мёдом! Такого мёда на рынке не купишь. Флягу берёт на весь год.

Но и не только ради мёда едет в такую даль Николай Фёдорович. Манит сама обстановка таёжной заимки у шумного ледяного ключа под липами-великанами, почему-то кажущаяся романтичной работа по откачке мёда, когда ты, хоть и защищённый сеткой, работаешь в туче жужжащих насекомых, когда густой, золотой как смола мёд толстой колбаской медленно вытекает из медогонки и пластами, изгибаясь, укладывается в посудину… А вечерами у костра разговоры под медовуху, и можно никуда не спешить. «Эх, самому что ли пчёлами заняться? – подумалось Николаю Фёдоровичу. – Да куда там! Надо спешить в город, через неделю конференция, а тезисы ещё не дописаны».

Пыльная грунтовка на спуске с перевала кончилась. Николай Фёдорович вырулил на асфальт и добавил газу. Встречное солнце слепило. В машине терпко пахло свежим мёдом и пергой. Одинокая пчела, жужжа, билась в заднее стекло. Справа, за селом Сергушовкой открылась панорама речной долины с живописными скалами на противоположном берегу, а слева… Слева до щемящей боли знакомые очертания Шлыковского городища1! Крутые, почти обрывистые зелёные безлесные склоны сопки по гребню увенчаны хорошо заметным знающему человеку земляным валом, который четырёхкилометровой лентой опоясывает амфитеатр овального межсопочного пространства площадью сорок пять гектаров, в котором восемь веков назад жил средневековый город!

Кадры воспоминаний молодости наперебой проявлялись из памяти. Какие были времена! «А чего я как дурак, всё откладываю каждый год? А вот заеду, хоть на полчасика, хоть глянуть…»

Возвращаться в места прошлого бывает больно, и Николай Фёдорович это знал. Но тут была самая безвинная юность, самое начало всего, что случилось позже. Да и придётся ли ещё, годы-то какие…

Он решительно свернул влево у двух бараков бывшего железнодорожного разъезда (студенты тогда за самогонкой сюда бегали), проехал по просёлку среди заросших полынью полей к небольшой ивовой рощице – единственному месту с водой и тенью на всём пространстве долины, как раз напротив нижних ворот древней крепости. Здесь всегда ставили лагерь археологической экспедиции. Дальше метров пятьсот пешком. Оказалось, тропа к городищу среди двухметровой полыни сохранилась.

Конечно, это была не «та» тропа. По «той» почти тридцать лет назад возили тачки, носили носилки, а вечерами парочки ходили в обнимку. Больше сотни только студентов и школьников – добровольных помощников работало на раскопках. А он, Николай, носил гордое и загадочное звание инженер-исследователь! Самостоятельно руководил раскопом на территории отдельного чжурчжэньского жилища, дай бог памяти, да, №114 по общей нумерации городища. И была Галочка Яшкина, студентка. А в следующем году, когда он копал сразу два жилища, 122-е и 123-е, Галчонок была уже на преддипломной практике. И он ей помогал с дипломом. И они прятались на дальнем отработанном и заросшем раскопе под развесистой дикой сиренью… А потом приехал на практику этот гад Мишка Звонкович. И увёл Галочку.

Чёрт, столько лет прошло, а обидно до сих пор – увёл! Увёз в Новосибирск. Теперь она Галина Ивановна Звонкович, доктор исторических наук. А Мишка – академик! Так-то вот – женское чутьё.

Ладно, нам и докторской достаточно. А ведь как она: «Коля, останемся друзьями». Остались. На конференциях пересекаемся. Подходит в кулуарах, по животу погладит: «Растёшь, Коля? Как супруга? Как внуки?» «Ты тоже не отстаёшь, Галчонок. А твои внучки замуж ещё не вышли? Про супруга не спрашиваю, насмотрелся на него на трибуне полтора часа во время доклада…»

Николай Фёдорович пробрался в распадок. Здесь росли ивы и клёны. Слева обозначился чёткий контур вала в районе южных ворот. На влажной земле множество следов косуль и кабанов. По-видимому, тропу больше поддерживают звери, чем люди. Амфитеатр городища покрыт прозрачным дубовым лесом и кустарником. Понятно, копытным есть чем поживиться. И не только им, вон, бурундук, хвостик трубой, поскакал прочь.

Тропинка вела вдоль распадка с ручейком. По обеим сторонам виднелись заросшие травой и кустарником площадки раскопов. Внизу, недалеко от входа, на правом берегу большие прямоугольники литейных и кузнечных мастерских. Выше пошли террасы жилищ ремесленников. Да-а, теперь не копают. Денег нет. А в наше-то время раскопки каждое лето. Три сотни построек раскопали! Каждый отчёт за полевой сезон по информативности и новизне на диссертацию тянул. Находок – тысячи. А материал какой! Помнится, за обнаруженную в раскопе позолоченную статуэтку Будды школьник Дима получил целых две банки сгущёнки!

Теперь исследования иные. Наверное, более фундаментальные, с применением современных инструментов и методов обработки. Но как-то всё скучно, пропала романтика. А может, это от возраста только так кажется?

Николай Фёдорович постоял, поднял обломок серой средневековой черепицы, повертел, выбросил. Сколько её выкопано, этой черепицы – горы!

Повернул обратно. Он с трудом узнавал очертания местности, приметы когда-то наизусть знаемых древних жилищ и мастерских. А ведь экскурсии даже водил по городищу для значительных гостей, наезжавших к археологам после очередной публикации в прессе.

Да, сколько перекопано, сколько написано, сколько слов сказано на конференциях! А много ли, по сути, мы знаем о тех чжурчжэнях2? Теперь вон, свобода слова – вообще кто что хочет, то и пишет. Договорились до того, что самого Чингисхана не было вовсе. И ведь верят. Не переубедишь – они читали! А чем переубеждать-то на самом деле? Знаем только осколки материальной части. А о чём эти чжурчжэни думали, мечтали, как на мир смотрели – одни предположения. Эх, побывать бы в чжурчжэньской «шкуре», увидеть бы всё своими глазами!

Размышляя, Николай Фёдорович машинально смотрел под ноги – искал. Глаз археолога «зацепился» и теперь автоматически выбирал среди травы и камешков очертания битой керамики.

На выходе из распадка постоял у бывших крепостных ворот, осмотрелся. Представил, как шли на штурм монгольские пехотинцы, как свистели над их головами стрелы со свистульками и зажигательной смесью, летящие в крепость, и бронебойные стрелы обороняющихся, летящие в штурмующих. «Да, возможно так всё и было…»

Он брёл по тропе к ивам, освещённым заходящим солнцем, и всё смотрел под ноги. Ковырнул ногой железку, переступил, прошёл ещё несколько шагов, вернулся, усмехаясь своей глупости, подобрал, обтёр… Погнутая пластинка белого металла размером в ладонь, на ней рельеф. Иероглифы? Вроде бы… Это надо же! Это что же такое, неужели пайцза3? Невероятно! Ведь на этом городище уже найдена пайцза чжурчжэньского тысячника. Но если это пайцза, то почему здесь, вне крепости? Чья она? Что означала, какие права давала владельцу? Десятки вопросов взорвали сознание!

Николай Фёдорович скоренько сфотографировал место обнаружения ценной (бесценной!) находки, её саму тоже – в косом солнечном освещении.

Ехал быстро, быстрее обычного, подсознательно торопясь удовлетворить любопытство. На въезде в город не удержался, позвонил Дмитрию Рудольфовичу, специалисту по восточным языкам, с которым написана не одна совместная статья.

– Дима, а можно ли к тебе заскочить? Я с пасеки, медком угощу…

Уже в темноте припарковал машину у старой пятиэтажки, поднялся на этаж. Двухкомнатная «хрущёвка» несла отпечаток холостяцкой жизни. Николай Фёдорович пожал руку хозяина, сунул ноги в стоптанные шлёпанцы и направился на кухню.

– Вот тебе, Дима, медок. Прямо от Вани Лучкина.

– Да куда мне столько? – Дмитрий приподнял трёхлитровую банку и снова опустил на стол. – Я и за год это не съем, ты же знаешь.

– А это тебе премия, оплата за труд, так сказать.

– За какой труд?

– За ночной. Ты же сейчас будешь переводом заниматься. И я уверен, не откажешься. А мозгу твоему глюкоза нужна. Вот! – Николай Фёдорович вытащил из кармана пластину.

Дмитрий Рудольфович пару минут вертел вещицу в руках, затем придвинул настольную лампу, достал из стола лупу.

– Ну, что? – нетерпение жгло Николая Фёдоровича.

– Пока могу сказать только, что письмо старомонгольское. Внизу два китайских иероглифа: «Уважать, оказывать содействие», по-видимому, дублируют монгольскую надпись. А вот это, насколько я помню, личный знак монгольского нойона Саритая. Остальное – завтра. Словари у меня на работе.

– Так что же, это действительно пайцза монгольского военачальника?

– Не знаю. Всё может быть. Мы же учёные, Коля, не к лицу нам с тобой гадать. Надо разбираться. Давай-ка лучше чайку с Ваниным мёдом попьём… Да-а, вторая пайцза на одном городище – это сенсация. Хорошую статью об этом артефакте мы с тобой точно напишем.