Часть вторая
Генерал
Глава 1
Рассвет 22 марта был туманным и холодным. К югу от города, поблескивая пятнами изморози на асфальте, тянулось через мокрые сосновые леса имперское шоссе Рейхсштрассе 96. В это неприветливое утро второго дня весны шоссе было забито машинами. Даже для военной Германии такое скопление транспорта казалось нереальным.
Некоторые из тяжелых грузовиков были загружены громоздкими картотечными шкафами, ящиками с документами, офисным оборудованием и картонными коробками. Другие были забиты произведениями искусства: прекрасной мебелью, ящиками с картинами, скульптурами, медными украшениями и фарфором. В одном из открытых грузовиков на горе вещей тихо покачивался незрячий бюст Юлия Цезаря.
Среди грузовиков попадались большие легковые автомобили самых разных моделей: «хорхи», «вандереры», роскошные лимузины – «мерседесы». На них серебрились медальоны со свастикой, которыми помечался официальный транспорт нацистской партии. Все машины двигались по имперскому шоссе 96 в одном направлении: на юг. В машинах сидели партийные чиновники Третьего рейха – нацистская элита, «золотые фазаны», те, кто был удостоен чести носить золотые значки-свастику. «Золотые фазаны» эмигрировали вместе со своими женами, детьми и имуществом. Мужчины в коричневых мундирах, злые и мрачные, смотрели прямо перед собой, как будто боялись, что в любой момент их могут остановить и отправить обратно в то единственное место, где они не желали находиться: в Берлин.
В противоположном направлении, на север, спешил большой «мерседес», штабной автомобиль вермахта. На его левом крыле торчал металлический, в черно-красно-белую клетку флажок командующего группой армий. Рядом с шофером сидел, ссутулясь и уныло глядя на дорогу, закутанный в потертую дубленку и теплый шарф генерал-полковник Готтхард Хейнрици. Как все генералы рейха, он прекрасно знал эту автостраду. Кузен Хейнрици фельдмаршал Герд фон Рундштедт когда-то язвительно назвал ее «дорогой в вечность». Многих старших офицеров унесла она в забвение, ибо была прямой дорогой в генеральный штаб немецких войск, находящийся в 18 милях от Берлина. Даже местные жители не знали, что хорошо замаскированый военный мозговой центр гитлеровской Германии прячется в густом лесу прямо за городком XV века Цоссеном. В Цоссен и направлялся сейчас Хейнрици.
Если движущийся навстречу поток – тревожное свидетельство бегства правительственных министерств – и произвел какое-то впечатление на генерала, он не поделился им со своим тридцатишестилетним адъютантом, капитаном Генрихом фон Била, сидящим на заднем сиденье рядом с ординарцем Хейнрици Бальценом. Все многочасовое пятисотмильное путешествие в машине по большей части царило молчание. Еще до рассвета генерал и его спутники покинули Северную Венгрию, где Хейнрици командовал 1-й танковой и 1-й венгерской армиями. Они долетели до Баутцена около чешско-германской границы, а оттуда выехали на автомобиле. И теперь каждый час приближал пятидесятивосьмилетнего генерала, одного из лучших специалистов вермахта по обороне, к величайшему за всю его сорокалетнюю военную карьеру испытанию.
Все детали своего нового назначения Хейнрици должен был узнать в Цоссене, но он уже понимал, что ему придется воевать не с западными союзниками, а со своими старыми врагами – русскими. Горькое, хотя и обычное для Хейнрици задание: он должен принять командование группой армий «Висла», удержать русских на Одере и спасти Берлин.
Вдруг взревела сирена воздушной тревоги. Хейнрици вздрогнул и резко обернулся. В заднее стекло он увидел кучку фахверковых домов, но никаких признаков бомбежки или самолетов союзников. Вскоре дрожащий звук замер вдали, но не он заставил вздрогнуть генерала. Ему было не привыкать к авианалетам. Удивило его другое: он вдруг осознал, что здесь, в самом центре Германии, даже в маленьких деревушках есть сирены воздушной тревоги. Хейнрици командовал войсками с 1939 года, с самого начала войны, сперва на Западном фронте, а затем, после 1941 года, в России и не был в Германии более двух лет. Он плохо представлял воздействие тотальной войны на внутренний фронт и вдруг с горечью понял, что стал чужаком в собственной стране… он не ожидал ничего подобного.
Немногие из немецких генералов имели такой большой опыт этой войны, и мало кто из военных столь высокого ранга достиг меньшей известности. Хейнрици не мог сравниться с ярким Роммелем, прославившимся военными успехами и удостоенным поднаторевшим в пропаганде Гитлером фельдмаршальского жезла. Имя Хейнрици редко появлялось в печати, разве что в армейских приказах. Слава, о которой мечтает каждый солдат, ускользала от него. Будучи долгие годы командующим на Восточном фронте, он сражался с русскими в роли, которая самой своей природой приговаривала его к неизвестности. Его операции были связаны не с триумфами блицкрига, а с горечью и отчаянием отступления. Его специализацией была оборона, и в этом искусстве немногие могли с ним сравниться. Вдумчивый, педантичный стратег с обманчиво мягкими манерами, Хейнрици был суровым генералом старой аристократической школы, давным-давно научившимся удерживать фронт с минимумом людей и самой низкой ценой. Как заметил однажды один из его штабных офицеров, «Хейнрици отступает, только когда воздух превращается в свинец, и то лишь после тщательного обдумывания».
В войне, которая для него была медленным и мучительным отступлением от московских окраин до Карпатских гор, Хейнрици снова и снова держался до конца в почти безнадежных ситуациях. Упорный, дерзкий и настойчивый, он не упускал ни единого шанса, даже если речь шла только о том, чтобы удержать еще одну милю еще на один час. Он сражался с такой жестокостью, что его офицеры и солдаты с гордостью называли его «unser Giftzwerg» – «наш крутой маленький ублюдок»[4].
Тех, кто видел его впервые, эпитет «крутой» часто приводил в замешательство. Маленького роста, худощавого телосложения, с безмятежными голубыми глазами, белокурыми волосами и аккуратными усиками, с первого взгляда Хейнрици производил впечатление скорее школьного учителя, чем генерала, причем бедного учителя.
Адъютант фон Била очень тревожился из-за того, что Хейнрици не прилагал никаких усилий, чтобы походить на генерал-полковника, а потому сам постоянно заботился о его внешности – особенно о сапогах и верхней одежде. Хейнрици ненавидел начищенные до блеска сапоги выше колена, очень популярные среди немецких офицеров, а предпочитал простые невысокие сапоги, которые носил со старомодными, еще времен Первой мировой войны кожаными крагами с застежками сбоку. Что касается шинели, то у генерала их было несколько, но он любил свою выношенную дубленку и, несмотря на все уговоры фон Била, отказывался с ней расстаться. И мундиры свои Хейнрици донашивал чуть ли не до дыр. А еще Хейнрици любил путешествовать налегке и редко возил с собой больше одного мундира, то есть того, что был на нем.
Если Хейнрици явно нуждался в новой одежде, проявлять инициативу приходилось фон Била, и бедняга ненавидел эти схватки, поскольку обычно выходил из них побежденным. Когда в последний раз фон Била наконец отважился затронуть эту тему, то начал издалека. Очень осторожно он поинтересовался у Хейнрици: «Герр оберстгенерал, не следует ли нам выкроить минутку, чтобы снять мерку для нового мундира?» Хейнрици взглянул на фон Била поверх очков для чтения и кротко спросил: «Вы действительно так считаете, Била?» На какое-то мгновение фон Била показалось, что он достиг цели, но Giftswerg тут же холодно продолжил: «Зачем?» С тех пор фон Била больше не поднимал этот вопрос.
Но если Хейнрици внешне не был похож на генерала, то действовал он, как настоящий генерал. И настоящий солдат. Для войск, которыми он командовал, особенно после Москвы, он был легендой.
В декабре 1941 года стремительное широкомасштабное наступление Гитлера на Россию окончательно завязло в снегах на самых подступах к Москве. По всему немецкому фронту более 1 250 000 легко одетых солдат и офицеров были захвачены врасплох ранними жестокими морозами. Пока немцы барахтались в снегу и во льду, русские армии, списанные Гитлером и его экспертами со счетов, появились буквально из ниоткуда. Советы бросили в массированное наступление на захватчиков сто дивизий привычных к зиме солдат. Немецкие армии, понесшие сокрушительные потери, были отброшены от Москвы, и какое-то время казалось, что повторяется жуткое бегство наполеоновских армий 1812 года, только еще более массовое и кровавое.
Фронт необходимо было стабилизировать, и именно Хейнрици получил приказ удержать самый тяжелый сектор. 26 января 1942 года его назначили командующим остатками 4-й армии, которая стояла у самой Москвы на ключевых позициях. Хейнрици приступил к своим новым обязанностям в жестокий мороз; температура достигала минус 42 градуса по Фаренгейту. Вода замерзала в паровозных котлах; пулеметы заклинивало; невозможно было вырыть траншеи и одиночные окопы, потому что земля была твердой как сталь. Не имевшие соответствующего снаряжения солдаты Хейнрици сражались по пояс в снегу, с льдышками, свисавшими с их ноздрей и ресниц. «Мне было приказано держаться до начала большого наступления, в котором Москва обязательно будет взята, – вспоминал впоследствии Хейнрици. – Однако мои люди погибали не только от русских пуль. Многие из них умерли от переохлаждения».
Они держались почти десять недель. Хейнрици использовал все доступные ему средства, традиционные и нетрадиционные. Он увещевал своих подчиненных, стимулировал, повышал в звании, разжаловал – и снова и снова пренебрегал давнишним и неизменным приказом Гитлера «Starre Verteidigung» – «Ни шагу назад». По оценкам штаба 4-й армии, в ту долгую зиму временами силы противника превосходили силы Хейнрици по меньшей мере в двенадцать раз.
На подступах к Москве Хейнрици разработал прославившую его тактику. Когда он понимал, что русская атака в каком-то секторе неминуема, он накануне приказывал своим войскам отойти на одну-две мили на новые позиции, и русская артиллерия обрушивала огонь на опустевшую линию фронта. Хейнрици вспоминал: «Они колотили по пустому мешку. Атака русских захлебывалась, потому что мои люди, целые и невредимые, ждали в боевой готовности. Затем мои войска, стоявшие на неатакованных флангах, смыкались и вновь занимали прежние позиции». Самое главное было узнать, когда и где русские готовят наступление. Опираясь на разведданные, дозоры, допросы пленных и исключительное шестое чувство, Хейнрици мог указать время и место с почти математической точностью.
Не всегда эти методы были применимы, а когда применялись, Хейнрици приходилось действовать с величайшей осторожностью: Гитлер сажал в тюрьму и даже расстреливал генералов за нарушение приказа «Ни шагу назад». «В то время как мы едва ли могли передвинуть часового от окна к двери без его разрешения, – заметил впоследствии Хейнрици, – некоторые из нас находили возможности и способы обойти его более самоубийственные приказы».
По очевидным причинам Хейнрици никогда не был любимцем Гитлера или его окружения. Он происходил из аристократической, традиционно связанной с военной службой семьи и потому не мог нарушить присягу на верность Гитлеру, но главным для него всегда был зов высшей диктатуры: в начале войны Хейнрици поссорился с Гитлером из-за своих религиозных взглядов.
Сын протестантского священника, Хейнрици ежедневно читал отрывок из Библии, по воскресеньям посещал церковь и настаивал на религиозных службах в своих войсках. Эта практика не устраивала Гитлера. Несколько раз Хейнрици недвусмысленно намекали, что Гитлер считает неблагоразумным публичное посещение церкви генералом. Когда в последний приезд в Германию Хейнрици проводил отпуск в Вестфалии в городке Мюнстер, его навестил высокопоставленный функционер нацистской партии, посланный из Берлина специально для разговора с ним. Хейнрици, который никогда не был членом нацистской партии, проинформировали, что «фюрер считает вашу религиозную деятельность несовместимой с целями национал-социализма». С каменным выражением лица Хейнрици выслушал предупреждение, а в следующее воскресенье он, его жена, сын и дочь, как обычно, посетили церковь.
Соответственно, в воинских званиях его повышали редко и неохотно. Он вообще не продвигался бы по службе, если бы не его неоспоримый блестящий талант командира и тот факт, что различные командующие, под началом которых он служил, – особенно фельдмаршал Гюнтер фон Клюге – настаивали на его повышении.
В конце 1943 года Хейнрици навлек на себя неприязнь рейхсмаршала Германа Геринга опять же из-за религии. Геринг в гневе нажаловался фюреру, что во время отступления 4-й армии в России Хейнрици не выполнял гитлеровскую политику «выжженной земли». Конкретно Геринг обвинил генерала в том, что он преднамеренно игнорировал приказ «сжечь и разрушить все жилые здания в Смоленске»; среди других зданий в городе уцелел и огромный кафедральный собор. Хейнрици с серьезным видом объяснил, что, «если бы Смоленск был сожжен, я не смог бы вывести через него мои войска». Подобный ответ не удовлетворил ни Гитлера, ни Геринга, но в нем содержалось как раз столько военной логики, сколько требовалось для того, чтобы избежать военного суда.
Однако Гитлер ничего не забыл. Став жертвой газовой атаки в Первой мировой войне, Хейнрици с тех пор страдал различными болезнями желудка. Через несколько месяцев после инцидента с Герингом Гитлер, сославшись на эти болезни, внес Хейнрици в список командного состава, не состоящего на действительной службе, по причине «слабого здоровья». Его отправили в отставку и, по словам самого Хейнрици, «просто забыли» в санатории для послебольничного долечивания в Карлсбаде в Чехословакии. Через несколько недель после его увольнения из армии русские в первый раз прорвались через позиции его бывшего соединения – 4-й армии.
В первые месяцы 1944 года Хейнрици оставался в Карлсбаде и издалека наблюдал за трагическими событиями, медленно превращавшими империю Гитлера в руины: июньским вторжением западных союзников в Нормандию, продвижением англо-американских войск вверх по «итальянскому сапогу» и захватом Рима, неудачным покушением на Гитлера 20 июля, неодолимым шествием русских по Восточной Европе. По мере того как ситуация становилась все более критической, Хейнрици все тяжелее переносил свое вынужденное бездействие. Он мог бы обратиться к Гитлеру с просьбой о назначении, но не хотел унижаться.
Наконец поздним летом сорок четвертого года после восьми месяцев вынужденной отставки Хейнрици вновь призвали на службу, на этот раз в Венгрию, и поручили командование оказавшимися в тяжелом положении 1-й танковой и 1-й венгерской армиями.
В Венгрии Хейнрици взялся за старое. В разгар сражений генерал-полковник Фердинанд Шернер, протеже Гитлера и начальник Хейнрици в Венгрии, издал следующую директиву: «…любой солдат, обнаруженный без приказа вдали от передовой, должен быть немедленно казнен, а тело его выставлено в назидание остальным». Хейнрици, возмущенный этим приказом, сердито возразил: «Подобные методы никогда не применялись под моим командованием и никогда не будут применяться».
Хейнрици был вынужден отступить из Северной Венгрии в Чехословакию. Он сражался за каждый клочок земли так отчаянно, что его наградили мечами к дубовым листьям его Рыцарского креста – удивительное достижение для человека, которого так сильно не любил сам Гитлер. О награждении генералу сообщили 3 марта 1945 года, а сейчас, всего две недели спустя, он мчался в Цоссен с приказом в кармане принять командование группой армий «Висла».
Глядя, как мощный «мерседес» пожирает колесами ленту имперского шоссе 96, Хейнрици задавался вопросом, куда же это шоссе в конце концов приведет его. Он вспомнил реакцию своих штабистов в Венгрии на известие о новом назначении и вызове к генералу Хейнцу Гудериану, главнокомандующему сухопутными войсками в штаб ОКХ (Ober– kommando der Heers). Они были в шоке. «Вам действительно нужна эта работа?» – спросил его начальник штаба.
Встревоженным подчиненным Хейнрици казалось, что их честного, прямолинейного шефа ждут серьезные неприятности. Как командующий Одерским фронтом, последней важной линией обороны между русскими и Берлином, он будет под постоянным присмотром Гитлера и его «придворных шутов», как выразился один из штабных офицеров. Хейнрици никогда не был лизоблюдом, не научился приукрашивать факты. Как такой человек сможет избежать столкновений с людьми, окружающими фюрера? А все знали, что случается с теми, кто не соглашается с Гитлером.
Близкие Хейнрици офицеры как можно деликатнее предлагали ему найти какой-нибудь предлог, чтобы отказаться от нового назначения, например «по состоянию здоровья». Удивленный Хейнрици просто ответил, что намерен выполнить приказ, «как любой рядовой Шульц или Шмидт».
Теперь, приближаясь к окраинам Цоссена, Хейнрици не мог не вспомнить, что перед отъездом подчиненные смотрели на него, как «на овцу, обреченную на заклание».
Глава 2
После быстрой проверки у главных ворот базы Цоссена внутренний красно-черный шлагбаум поднялся, часовые отсалютовали, автомобиль Хейнрици въехал на территорию генштаба и словно попал в другой мир. В каком-то отношении так оно и было – спрятанный, замаскированный, упорядоченный военный мир, известный лишь избранным под кодовыми названиями «Майбах I» и «Майбах II».
Сейчас автомобиль проезжал «Майбах I» – штаб-квартиру ОКХ, главного командования сухопутных сил, откуда генерал Гудериан управлял армиями на Восточном фронте. В миле отсюда находился совершенно самостоятельный комплекс: «Майбах II» – штаб-квартира ОКВ, Верховного главнокомандования вермахта. Несмотря на свое второстепенное обозначение, «Майбах II» обладал большей властью, поскольку был ставкой Верховного главнокомандующего Гитлера.
Не в пример генералу Гудериану, который управлял войсками прямо из штаба ОКХ, руководящий эшелон ОКВ – его начальник штаба фельдмаршал Вильгельм Кейтель и начальник штаба оперативного руководства вооруженными силами Германии генерал-полковник Альфред Йодль – находился рядом с Гитлером, где бы он ни был. В Цоссене оставался только оперативный персонал ОКВ. Через этот персонал Кейтель и Йодль командовали армиями на Западном фронте, а также использовали штаб как распределительный центр для всех директив Гитлера всем германским вооруженным силам.
Таким образом, «Майбах II», «святая святых», был настолько изолирован от штаба Гудериана, что немногие из его офицеров туда допускались. Секретность была столь всеобъемлющей, что оба штаба были разделены и физически – высокими заборами из колючей проволоки, вдоль которых постоянно патрулировали часовые. Как Гитлер заявил еще в 1941 году, никто не должен знать больше, чем необходимо для выполнения своих обязанностей. В штаб-квартире Гудериана говорили, что, «если даже враг захватит ОКВ, мы будем работать, как обычно: мы об этом ничего не узнаем».
Автомобиль Хейнрици ехал под лиственным шатром по одной из множества узких грунтовых дорог, пересекавших комплекс. Среди деревьев мелькали неровные ряды низких бетонных зданий. Их расположили так, чтобы максимально использовать естественное укрытие деревьев, но для пущей уверенности раскрасили в тусклые маскировочные цвета: зеленый, коричневый и черный. Автомобили под камуфляжными сетями были припаркованы в стороне от дорог у похожих на казармы зданий. Часовые стояли повсюду, а в стратегически важных местах топорщились над землей низкие горбы бункеров – огневых точек, укомплектованных боевыми расчетами.
Эти бункеры были частью лабиринта подземных сооружений, протянувшихся под всем лагерем, поскольку и «Майбах I» и «Майбах II» были больше подземными, чем наземными базами.
Каждое здание имело три подземных этажа и было связано с соседним коридорами. Самым большим из этих сооружений был «Коммутатор 500» – крупнейший в Германии центр телефонной и телетайпной связи и военной радиосвязи. Он был абсолютно независимым, с собственной системой кондиционирования воздуха (включая специальную фильтрационную систему на случай вражеских газовых атак), водоснабжением, кухнями и жилыми помещениями, и уходил под землю на семьдесят футов – эквивалент семиэтажного здания ниже уровня земли.
«Коммутатор 500» был единственным объектом, которым пользовались и ОКХ и ОКВ. Он не только связывал все отдаленное командование сухопутных сил, военно-морского флота и люфтваффе с обоими штабами и Берлином, но и был главной телефонной станцией правительства рейха и его многочисленных административных органов. Центр был спроектирован для обслуживания обширной империи, и его строительство было завершено в 1939 году. В главном узле дальней связи десятки операторов сидели перед коммутаторами с мигающими лампочками; над каждым пультом была маленькая табличка с названием города – Берлин, Прага, Вена, Копенгаген, Осло и т. д. Однако на некоторых панелях не горело ни одной лампочки, хотя карточки так и не сняли: Афины, Варшава, Будапешт, Рим и Париж.
Несмотря на все маскировочные меры, комплекс Цоссена подвергся бомбардировке – прежде чем автомобиль остановился у командного пункта Гудериана, Хейнрици успел увидеть ясные тому доказательства. Территория была испещрена воронками, часть деревьев вырвана с корнем, а некоторые здания сильно повреждены. Однако мощные стены построек свели эффект бомбардировок к минимуму – некоторые из стен достигали трех футов в толщину[5].
Внутри главного здания обнаружилось еще больше свидетельств бомбардировки. Первым, кого увидели Хейнрици и фон Била, был генерал-лейтенант Ганс Кребс, начальник штаба Гудериана, раненный во время авианалета. Воткнув в правый глаз монокль, он сидел за письменным столом в кабинете рядом с кабинетом Гудериана, его голова была обмотана бинтами наподобие тюрбана. Хейнрици не испытывал к Кребсу особой симпатии. Хотя начальник штаба обладал незаурядным умом, Хейнрици считал его «человеком, который отказывается верить правде и может изменить черное на белое, лишь бы приукрасить истинное положение для Гитлера».
Хейнрици взглянул на Кребса и резко спросил: «Что с вами случилось?»
Кребс, как всегда, невозмутимый, пожал плечами: «О, ерунда. Ничего особенного». До войны он служил военным атташе в посольстве Германии в Москве и почти идеально говорил по-русски. После подписания пакта о русско-японском нейтралитете в 1941 году Сталин обнял Кребса со словами: «Мы всегда будем друзьями». Сейчас, непринужденно болтая с Хейнрици, Кребс заметил, что все еще изучает русский: «Каждое утро я ставлю словарь на полку под зеркалом и, пока бреюсь, успеваю выучить еще несколько слов». Хейнрици кивнул. Вполне возможно, русский скоро окажется Кребсу полезным.
В этот момент к ним присоединился майор Фрайтаг фон Лорингхофен, адъютант Гудериана. С ним вошел капитан Герхард Болдт, еще один сотрудник Гудериана. Они официально приветствовали Хейнрици и фон Била, затем проводили их в кабинет генерала. На взгляд фон Била, все были одеты безупречно: сверкающие высокие сапоги, хорошо скроенные, отглаженные серые полевые мундиры с красными петлицами на воротниках. Хейнрици, шагавший впереди с фон Лорингхофеном, казался, как всегда, не на своем месте. Глядя на его потертую дубленку с меховым воротником, фон Била поморщился.
Фон Лорингхофен исчез в кабинете Гудериана, через пару секунд вернулся и распахнул дверь для Хейнрици. «Герр оберстгенерал Хейнрици», – объявил он, когда Хейнрици входил в кабинет, затем закрыл дверь и остался с Болдтом и фон Била в приемной.
Гудериан сидел за большим письменным столом, заваленным бумагами. Когда Хейнрици вошел, хозяин кабинета встал, тепло поздоровался с посетителем, предложил ему присесть и несколько минут расспрашивал о путешествии. Хейнрици видел, что Гудериан напряжен и нервничает. Широкоплечий, среднего роста, с редеющими седыми волосами и клочковатыми усами, Гудериан казался гораздо старше своих пятидесяти шести лет. Хотя это не было общеизвестно, он был больным человеком, страдал от высокого кровяного давления и болезни сердца, что, естественно, усугублялось постоянными неприятностями. В эти дни создатель мощных танковых сил Гитлера, генерал, чья бронетехника в 1940 году завоевала Францию всего за двадцать семь дней и который чуть не добился таких же успехов в России, оказался почти совершенно бессильным. Даже будучи начальником генерального штаба, он практически не имел никакого влияния на Гитлера. Вспыльчивый и в самые лучшие времена, сейчас Гудериан, как слышал Хейнрици, был подвержен диким вспышкам ярости.
Беседуя, Хейнрици огляделся. Спартанская обстановка: большой стол для географических карт, несколько стульев с прямыми спинками, два телефонных аппарата, на письменном столе – лампа с зеленым абажуром и совершенно голые желтовато-бежевые стены, только над столом для карт – большой портрет Гитлера в раме. У начальника генерального штаба даже не было ни одного мягкого кресла.
Хотя Гудериан и Хейнрици не были близкими друзьями, они долгие годы знали и уважали профессионализм друг друга и были достаточно хорошо знакомы, чтобы беседовать свободно и неофициально. Как только перешли к делу, Хейнрици заговорил откровенно:
– Генерал, я был в дебрях Венгрии. Я почти ничего не знаю о группе армий «Висла» и ситуации на Одере.
Гудериан говорил так же прямо:
– Я должен сказать вам, Хейнрици, что Гитлер не хотел назначать вас командующим этой группой. У него на примете был кое-кто другой.
Хейнрици промолчал, и Гудериан продолжил:
– За ваше назначение отвечаю я. Я сказал Гитлеру, что вы – именно тот человек, который нам нужен. Сначала он и слышать о вас не хотел, но в конце концов я вынудил его согласиться.
Гудериан говорил деловито, сухо, однако постепенно его тон изменился. Даже двадцать лет спустя Хейнрици в деталях помнил последовавшую тираду:
– Гиммлер. Это была самая большая проблема: избавиться от человека, которого вы должны заменить, – Гиммлера!
Гудериан резко вскочил, обошел письменный стол и зашагал взад-вперед по кабинету. Хейнрици только недавно узнал, что рейхсфюрер Генрих Гиммлер командует группой армий «Висла». Эта новость его тогда так поразила, что сначала он отказывался ей верить. Он знал Гиммлера как члена ближайшего окружения Гитлера, вероятно, самого могущественного – после фюрера – человека в Германии. Он не знал, что у Гиммлера имеется опыт командования действующей армией, не говоря уж об управлении группой армий.
С горечью Гудериан рассказывал, как в январе, когда под напором Красной армии начал рушиться Польский фронт, он отчаянно убеждал создать группу армий «Висла». В то время она представлялась ему северным комплексом армий, удерживающих главную линию обороны между Одером и Вислой от Восточной Пруссии и дальше на юг, где она сомкнулась бы с другой группой армий. Если бы удалось удержать этот фронт, то можно было бы отклонить русскую лавину, которая катилась прямо в самое сердце Германии: через Нижнюю Померанию и Верхнюю Силезию, дальше в Бранденбург и, наконец, в Берлин.
Для командования группой Гудериан предложил фельдмаршала Фрайгера фон Вейкса.
– В то время он был именно тем человеком, который необходим в данной ситуации, – бушевал Гудериан. – И что же случилось? Гитлер сказал, что фон Вейкс слишком стар. На совещании присутствовал Йодль, и я надеялся, что он меня поддержит. Однако он что-то пробормотал о религиозных чувствах фон Вейкса, и это решило дело. И кого же мы получили? Гитлер назначил Гиммлера! Из всех возможных кандидатур – Гиммлера!
Гудериан, по его собственным словам, «спорил и приводил доводы против возмутительного и абсурдного назначения» человека, не имеющего никаких военных знаний, но Гитлер остался непреклонным. Под командованием Гиммлера фронт оказался в катастрофическом положении. Красная армия двигалась точно так, как предсказал Гудериан.
Как только русские форсировали Вислу, часть их войск повернула на север и вышла к Балтийскому морю в районе Данцига, отрезав и окружив от двадцати до двадцати пяти немецких дивизий в одной только Восточной Пруссии. Остальные советские армии рассекли Померанию и Верхнюю Силезию и вышли к рекам Одеру и Нейсе. По всему Восточному фронту против немецких войск сражались превосходящие силы противника, но ни один сектор не обрушился так быстро, как сектор Гиммлера. Провал Гиммлера открыл ворота главному наступлению русских через Германию и их соединению с западными союзниками, а кроме того, поставил под угрозу Берлин.
Гудериан рассказал Хейнрици, что всего сорок восемь часов назад он ездил в ставку группы армий «Висла» в Биркенхайн, примерно в пятидесяти милях к северу от Берлина, чтобы попытаться убедить Гиммлера сдать командование. Там ему сообщили, что Гиммлер болен. В конце концов он обнаружил рейхсфюрера СС в двадцати милях от ставки в городке Лихен, где тот «дрожал от страха в санатории всего лишь с насморком».
Гудериан сразу понял, как можно выгодно использовать «болезнь» Гиммлера. Он выразил свои соболезнования и высказал предположение, что рейхсфюрер переутомился, ибо такое количество занимаемых постов «требует слишком большого напряжения сил от любого человека». Кроме командования группой армий «Висла», амбициозный Гиммлер был также министром внутренних дел, шефом гестапо, полиции и службы безопасности Германии, главой СС и командующим тыловой армией. Почему бы не оставить один из этих постов, предложил Гудериан, например группу армий «Висла»?
Гиммлер с готовностью ухватился за соблазнительное предложение: «Чистая правда, действительно, слишком много обязанностей, требуется огромная выносливость. Но как предложить это фюреру? Как отказаться от «Вислы»?» Гудериан тут же сказал, что, получив полномочия, он сам поговорит с Гитлером, и Гиммлер быстро согласился. Гудериан добавил, что «в тот же вечер после долгого ворчания и с явной неохотой» Гитлер освободил переутомленного, отягощенного множеством обязанностей рейхсфюрера от командования «Вислой».
Гудериан умолк, но лишь на секунду. Саркастическое описание катастрофы перемежалось вспышками гнева, и сейчас он снова взорвался. Он задыхался от ярости.
– Неразбериха фантастическая. Руководство невероятно отвратительное. Невероятно!
Гудериан вспомнил, как несколько месяцев пытался заставить Гитлера понять, что «реальная опасность таится на Восточном фронте» и «необходимы радикальные меры». Он настаивал на ряде стратегических отступлений из балтийских областей, особенно из Курляндии в Латвии и с Балкан, даже предлагал уйти из Норвегии и Италии. Везде необходимо было сократить линии фронта, а каждую высвободившуюся дивизию срочно перебросить на русский фронт. Согласно данным разведки, русские имели вдвое больше дивизий, чем западные союзники, однако на Восточном фронте у немцев было меньше дивизий, чем на Западном. Более того, лучшие немецкие дивизии сражались с Эйзенхауэром. Однако Гитлер отказался перейти к обороне; он не верил представленным ему фактам и цифрам.
Затем Гудериан заявил: «Гитлер, вероятно, совершил свою величайшую ошибку», и вот что он имел в виду. В декабре 1944 года Гитлер развернул крупномасштабное отчаянное наступление через холмистые леса Арденн в Бельгии и Северном Люксембурге, похваляясь, что расколет союзников и переломит ход войны. В центр союзного фронта он швырнул три до зубов вооруженные армии – в общем счете 20 дивизий, из них 12 – бронетанковых. Перед ними была поставлена цель разорвать фронт, достичь реки Мез (Маас), затем повернуть на север и захватить важный грузовой порт Антверпена. Союзники не устояли под ударом и быстро откатились, неся тяжелые потери, однако немецкое наступление скоро выдохлось. Быстро оправившись, союзные войска всего за пять недель отогнали потрепанные гитлеровские армии к границам Германии.
– Когда стало ясно, что наступление захлебнулось, – возмущался Гудериан, – я умолял Гитлера вывести наши войска из Арденн и перебросить их на Восточный фронт, где мы в любой момент ожидали наступления русских. Бесполезно. Он отказался поверить нашим оценкам численности их войск.
9 января Гудериан сообщил Гитлеру, что русские могут начать массированное наступление по всему фронту от Балтики до Балкан силами 225 дивизий и 22 бронетанковых корпусов. Оценка ситуации была подготовлена генералом Райнхардом Геленом, шефом разведки Гудериана. В докладе отмечалось, что русские превосходят немцев в пехоте в одиннадцать раз, в бронетанковых войсках – в семь раз, в артиллерии и авиации – в двадцать раз. Гитлер стукнул кулаком по столу и в гневе взревел: «Кто подготовил этот вздор? Кто бы он ни был, его следует отправить в психбольницу!» Через три дня началось наступление русских. Гелен оказался прав.
– Фронт, фактически, развален, – продолжал Гудериан, – потому что большая часть наших бронетанковых дивизий скована на западе. Гитлер в конце концов согласился передислоцировать часть техники, но не позволил мне бросить танки на головные отряды русских восточнее Берлина. И куда он их послал? В Венгрию, на совершенно бессмысленную попытку вернуть нефтяные промыслы. Даже сейчас восемнадцать дивизий бездельничают в Курляндии. А они нужны здесь – не в Прибалтике! Если мы хотим выжить, все, чем мы располагаем, должно быть брошено на Одерский фронт. – Гудериан опять умолк, с трудом успокоился, затем произнес:
– Русские готовы вцепиться нам в глотки. Они остановили наступление, чтобы реорганизоваться и перегруппироваться. По нашим оценкам, у вас есть на подготовку от трех до четырех недель – пока уровень воды в Одере не понизится. За это время русские попытаются укрепиться на новых плацдармах у мостов на западном берегу и расширят те плацдармы, что уже имеют. Русских необходимо оттеснить. Не имеет значения, что происходит в остальных местах, русские должны быть остановлены на Одере. Это наша единственная надежда.
Глава 3
Гудериан приказал принести карты. В приемной один из адъютантов снял несколько карт с верха приготовленной стопки, принес их в кабинет и разложил на специальном столе перед обоими генералами.
Хейнрици впервые увидел полную картину. Более трети Германии потеряно – проглочено наступающими с запада и востока союзниками. Все, что осталось, лежало между двумя великими водными преградами: Рейном на западе, Одером на востоке и связующей их рекой Нейсе. К тому же Хейнрици знал, что огромные промышленные районы рейха, еще незахваченные, днем и ночью подвергаются авиабомбардировкам.
Как слышал Хейнрици, на западе армии Эйзенхауэра уже стояли на Рейне, крупной естественной линии обороны Германии. Англо-американские войска растянулись почти на пятьсот миль вдоль западного берега: примерно от Северного моря до швейцарской границы. В одном месте они даже форсировали Рейн. 7 марта американцы захватили мост в Ремагене к югу от Бонна прежде, чем немцы успели его взорвать. Теперь плацдарм в двадцать миль шириной и пять миль глубиной раскинулся на восточном берегу. В любую минуту союзники могли пересечь Рейн и в других местах.
На востоке советские армии заполонили Восточную Европу и удерживали фронт длиной более восьмисот миль: от Балтики до Адриатики. В самой Германии они стояли на линии Одер – Нейсе до чехословацкой границы. Гудериан сообщил Хейнрици, что Советы лихорадочно готовятся возобновить наступление. Самолеты-разведчики заметили подкрепления, все прибывающие и прибывающие к линии фронта. На всех железнодорожных станциях разгружались орудия и снаряжение. Все дороги были забиты танками, автоколоннами, транспортом на конной тяге и пехотой. Какой будет численность Красной армии к моменту наступления, никто не мог оценить даже приблизительно, но на территории Германии выявили три армейские группировки, сосредоточенные в основном прямо напротив позиций группы армий «Висла».
Глядя на наследуемый фронт, Хейнрици в первый раз видел то, что впоследствии назовет «голой, шокирующей правдой».
Тонкая волнистая красная линия на карте отмечала позиции «Вислы», протянувшиеся на 175 миль – от Балтийского побережья к слиянию Одера и Нейсе в Силезии, откуда начинались позиции войск генерал-полковника Шернера. Большая часть фронта пролегала по западному берегу Одера, но было и три главных плацдарма на восточном берегу: на севере в Штеттине, столице Померании XIII века; на юге в городке Кюстрин и в старом университетском городке Франкфурт-на-Одере; два последних – в самом жизненно важном секторе прямо напротив Берлина.
Хейнрици обнаружил, что для того, чтобы помешать русским захватить столицу и проникнуть в самое сердце Германии, у него всего лишь две армии. На северном фланге фронт удерживала 3-я танковая армия под командованием тщедушного генерала Хассо фон Мантейфеля, после Гудериана и Роммеля, вероятно, величайшего тактика танкового боя в вермахте. Его армия занимала позиции протяженностью около 95 миль – от точки севернее Штеттина до слияния канала Гогенцоллерна и Одера приблизительно в 28 милях к северо-востоку от Берлина. Дальше восьмидесятимильная оборона до слияния с Нессе находилась в руках сорокасемилетнего очкарика, генерала Теодора Буссе, и его 9-й армии.
Угнетенный открывшейся перед ним картиной, Хейнрици не был чрезмерно удивлен громадой русских войск. На Восточном фронте стало обыденным делом сражаться без воздушного прикрытия, имея минимум танков и противника, превосходящего по численности по меньшей мере в девять – десять раз. Хейнрици прекрасно понимал, что все зависит от качества войск. Сейчас его больше всего тревожил состав обеих армий.
Для опытного Хейнрици показателем прошлого дивизии и ее боеспособности служили ее название и имя командира. Сейчас, изучая карту, он обнаружил несколько регулярных дивизий, о которых он ничего не знал. Вместо обычных идентификационных номеров, большинство из них носили странные названия, такие, как «Группа Кассен», «Дебериц», «Нидерланд», «Курмарк», «Берлин» и «Мюнхеберг». Интересно, думал Хейнрици, что это за части? Сборные войска, наспех сколоченные из остатков бывших дивизий? Карта Гудериана не давала ответа на этот вопрос. Хейнрици хотел бы увидеть все своими глазами, так как у него зародилось подозрение, что за этими названиями нет реальных дивизий, однако он не стал озвучивать свои подозрения, ибо Гудериан хотел обсудить более неотложные проблемы, и в особенности Кюстрин.
Самой большой армией Хейнрици была 9-я армия Буссе, стоявшая прямо перед Берлином. Из россыпи красных отметок на карте становилось очевидным, что Буссе находится в тяжелом положении. Русские, как сказал Гудериан, концентрируются напротив 9-й армии. Они прилагают колоссальные усилия, чтобы уничтожить два немецких плацдарма на восточном берегу у Кюстрина и в районе Франкфурта. Ситуация в Кюстрине – самая угрожающая.
В этом секторе в предыдущие недели Красной армии удалось несколько раз форсировать Одер и захватить плацдармы на западном берегу. В большинстве случаев русские были отброшены назад, но, несмотря на отчаяные усилия немцев, все еще удерживали значительные плацдармы по обе стороны Кюстрина. Между этими клешнями оставался единственный коридор, связывавший защитников Кюстрина с 9-й армией. Как только клешни сомкнутся, Кюстрин падет, а русские получат главный плацдарм для броска на Берлин.
Гудериан прервал размышления Хейнрици еще одной неожиданной и неприятной новостью:
– Гитлер решил предпринять атаку на русский плацдарм к югу от Кюстрина, и генерал Буссе ведет подготовку. Я полагаю, атака начнется не позднее чем через сорок восемь часов.
План, как объяснил Гудериан, заключается в наступлении со стороны Франкфурта в 13 милях ниже по течению от Кюстрина. Пять гвардейских танковых дивизий должны форсировать реку, провести наступление по восточному берегу и ударить по южному русскому плацдарму с тыла.
Хейнрици изучил карту. Франкфурт-на-Одере раскинулся на обоих берегах реки, по большей части на западном. Обе части города связаны единственным мостом. Новому командующему группой армий «Висла» со всей очевидностью стали ясны два факта: первый – холмистый восточный берег создает идеальные условия для артиллерии русских; огнем с высот они успешно остановят продвижение немцев. Второй и самый неприятный факт: плацдарм на восточном берегу слишком мал для сосредоточения пяти моторизованных дивизий.
Хейнрици долго размышлял над картой. Он не сомневался, что скопление немецких дивизий будет немедленно обнаружено и подвергнется сначала артиллерийскому обстрелу, а затем воздушной бомбардировке. Хейнрици поднял глаза на Гудериана и просто сказал:
– Это совершенно невозможно.
Гудериан согласился и сердито заметил, что единственный выход для сосредоточения дивизий – «перекатиться одна за другой через мост и выстроиться в колонну из людей и танков в пятнадцать миль длиной». Однако Гитлер настоял на атаке. «Она будет успешной, – заявил он Гудериану, – потому что русские не ожидают такой дерзкой и нетрадиционной операции».
Продолжая изучать карту, Хейнрици увидел, что сектор между Кюстрином и Франкфуртом забит русскими войсками. Даже если бы удалось начать атаку с маленького плацдарма, русские так сильны, что немецкие дивизии никогда не дойдут до Кюстрина.
– Наши войска окажутся прижатыми к Одеру не только русскими, но и своими же тылами. Это будет катастрофа, – мрачно заявил Хейнрици.
Гудериан промолчал, возразить было нечего. Он вдруг взглянул на свои часы и раздраженно воскликнул:
– О боже, в три часа я должен быть в Берлине на совещании у фюрера. – Одно упоминание об этом вызвало новый взрыв ярости. – Невозможно работать, – прошипел Гудериан. – Дважды в день я часами выстаиваю около Гитлера, выслушивая чушь, которую несет его окружение… пустая болтовня! Я ничего не могу делать! Трачу все свое время на дорогу и выслушивание чепухи!
Гнев Гудериана был столь бурным, что лицо его стало красным как свекла, и Хейнрици на мгновение испугался, что сердечный приступ убьет начальника штаба на месте. Гудериан помолчал, пытаясь взять себя в руки, а затем сказал:
– Гитлер собирается обсуждать атаку на Кюстрин. Может быть, вам лучше поехать со мной.
Хейнрици отклонил приглашение:
– Если предполагается, что я должен начать эту безумную атаку послезавтра, то мне лучше попасть в свой штаб как можно скорее. – Затем он упрямо добавил: – Гитлер может подождать меня несколько дней.
В приемной Генрих фон Била отмечал время по стопке карт, все уменьшавшейся по мере того, как их уносили в кабинет Гудериана. Оставалось всего одна-две, значит, совещание подходит к концу. Фон Била склонился на столом и лениво взглянул на верхнюю. Это была карта всей Германии, но надписи казались несколько иными. Фон Била уже хотел отвернуться, когда что-то привлекло его внимание. Он всмотрелся попристальнее. Карта действительно отличалась от всех остальных. Надписи на ней были сделаны по-английски. Он наклонился и стал внимательно изучать карту.
Глава 4
Было почти шесть часов вечера, когда усталый Хейнрици добрался до своего штаба в Биркенхайне около Пренцлау. Все два с половиной часа, что они ехали из Цоссена, он молчал. Фон Била попробовал завести разговор, спросив генерала, видел ли он «ту» карту. Он допускал, что Гудериан показал Хейнрици ее копию, и объяснил содержание. На самом деле Хейнрици ничего о «той» карте не знал, и на вопрос адъютанта не ответил, только еще крепче стиснул зубы. Никогда прежде фон Била не видел шефа таким подавленным.
Первый же взгляд на новую штаб-квартиру привел Хейнрици в еще большее уныние. Командный пункт группы армий «Висла» состоял из внушительных размеров особняка и деревянных казарм по обе стороны от него. Главное здание было архитектурным монстром – массивное, аляповатое, с рядом несоответственно больших колонн вдоль фасада. Много лет назад Гиммлер построил его лично для себя. Неподалеку на железнодорожной ветке стоял его роскошный личный поезд, «Штайермарк».
Как и в Цоссене, этот штаб был спрятан в лесах, но на этом сходство заканчивалось. Не наблюдалось ни намека на военную суету, которую Хейнрици привык видеть в штабах действующих армейских группировок. Штаб казался покинутым. Только в холле главного здания обнаружился капрал СС, который спросил их фамилии, указал на твердую скамью и исчез.
Несколько минут спустя появился высокий, безупречно одетый генерал-лейтенант СС. Он представился начальником штаба Гиммлера Хейнцем Ламмердингом и непринужденно объяснил, что рейхсфюрер «занят на очень важном совещании» и «пока его нельзя беспокоить». Вежливый, но сдержанный, Ламмердинг не пригласил Хейнрици подождать в его кабинете и не выказал никаких обычных знаков гостеприимства. Развернувшись на каблуках, он оставил Хейнрици и фон Била ожидать в холле. Никогда еще за все годы пребывания в высших чинах с Хейнрици не обращались так бесцеремонно.
Он терпеливо ждал пятнадцать минут, затем тихо обратился к фон Била:
– Пойдите к этому Ламмердингу и скажите, что я не намереваюсь сидеть здесь ни одной минутой дольше. Я требую встречи с Гиммлером немедленно.
Через несколько секунд Хейнрици провели по коридору в кабинет Гиммлера.
Гиммлер стоял у своего письменного стола. Среднего роста, коротконогий, его ноги были гораздо короче торса (один из его штабистов назвал их «задними ногами быка»). Маленькие ладони, мягкие и женственные, с длинными пальцами. Узкое лицо, скошенный подбородок, прищуренные глаза за стеклами очков в простой тонкой стальной оправе, маленькие усики, тонкие губы. Хейнрици бросилось в глаза, что кожа Гиммлера «бледная, обвисшая и пористая».
Гиммлер подошел к Хейнрици, пожал ему руку и сразу же пустился в длинные объяснения.
– Вы должны понять, – начал он, беря Хейнрици под руку и подводя его к креслу, – что мне было очень трудно принять решение покинуть группу армий «Висла». Однако, как вы безусловно знаете, у меня так много постов, так много работы… и к тому же я неважно себя чувствую.
Усевшись за стол, Гиммлер откинулся на спинку стула.
– Сейчас я обрисую вам ситуацию. Я приказал принести все карты, все доклады.
Вошли два солдата СС – стенографист и посыльный с большой стопкой карт, а за ними два штабных офицера. Хейнрици с радостью отметил про себя, что офицеры в форме вермахта, а не СС: генерал-лейтенант Эберхард Кинцель, заместитель начальника штаба, и полковник Ганс Георг Айсман, начальник оперативного отдела. Хейнрици особенно обрадовался Айсману, которого знал как исключительно компетентного штабного офицера. Ламмердинг отсутствовал.
Гиммлер подождал, пока все рассядутся, и начал трагическую речь, полную самооправданий. Хейнрици вспоминал, что «он начал с Адама и Евы», а потом пустился в такие мутные объяснения, что «ничего из сказанного им не имело смысла».
И Кинцель и Айсман знали, что Гиммлер может говорить так часами. Через несколько минут Кинцель покинул компанию под благовидным предлогом «неотложных дел». Айсман наблюдал за Гиммлером и Хейнрици, мысленно сравнивая их. Хейнрици, «стойкий, седовласый, старый солдат, серьезный, подтянутый, невысокий человек, для которого вежливость – дело само собой разумеющееся», и Гиммлер, штатский выскочка, «который не умел читать карты», дико жестикулирующий, «снова и снова напыщенно упоминавший самые незначительные факты».
Айсман чувствовал, что Хейнрици шокирован и возмущен. Он сам терпел сколько мог, затем тоже извинился, сославшись на неотложные дела. Несколько минут спустя Хейнрици заметил, что стенографист, не поспевавший за шефом, отложил карандаш. Хейнрици, изнывая от скуки, сидел молча, пропуская словесный поток мимо ушей.
Вдруг на столе Гиммлера зазвонил телефон. Гиммлер поднял трубку, послушал с минуту, меняясь в лице, затем передал трубку Хейнрици.
– Вы – новый командующий, и этот звонок касается вас.
Хейнрици взял трубку.
– Хейнрици у телефона, – сказал он. – Кто это?
Звонил генерал Буссе, командующий 9-й армией. Хейнрици слушал, каменея на глазах. Катастрофа уже разразилась над его новой армией. Русские заметили подготовку Буссе к атаке на Кюстрин. 25-я танковая дивизия, одна из лучших дивизий Буссе, которая месяцами удерживала открытый коридор между русскими плацдармами по обе стороны Кюстрина, потихоньку отводилась со своих позиций, готовясь к наступлению. Другая дивизия, 20-я танковая, выдвигалась на позиции 25-й. Русские увидели эту рокировку и напали с севера и юга. Как и боялся Гудериан, клешни сомкнулись. 20-я танковая дивизия оказалась отрезанной, Кюстрин – изолирован, и русские овладели главным плацдармом для штурма Берлина.
Хейнрици прикрыл ладонью микрофон и мрачно пересказал Гиммлеру новости. Рейхсфюрер нервно пожал плечами:
– Ну, теперь вы командующий группой армий «Висла».
– Послушайте, – взвился Хейнрици. – Я ничего не знаю об этой группе армий. Я даже не знаю, какие там соединения и кто где должен находиться.
Гиммлер тупо посмотрел на Хейнрици. Тот сразу понял, что помощи от предшественника не дождется, и приказал Буссе контратаковать, одновременно пообещав, что приедет на фронт как можно скорее. Когда Хейнрици положил трубку, Гиммлер снова пустился в путаные объяснения, как будто ничего не случилось.
Однако терпение Хейнрици уже лопнуло. Он резко прервал Гиммлера и сказал, что должен узнать взвешенное и всестороннее мнение рейхсфюрера о Германии и ее будущем. Как позже вспоминал Хейнрици, его вопрос Гиммлеру «был явно неприятен». Гиммлер вскочил, обошел стол и, взяв Хейнрици под руку, отвел его к дивану в дальний конец кабинета, где их не мог подслушать стенографист. Затем очень тихо Гиммлер доверительно сообщил сногсшибательную новость: «Через нейтральную страну я предпринял необходимые меры, чтобы начать переговоры с Западом… Вы понимаете, что я говорю это вам совершенно конфиденциально».
При воцарившемся молчании Гиммлер выжидательно смотрел на преемника, очевидно надеясь на какой-то комментарий. Хейнрици был потрясен. Это была измена, предательство Германии, ее армий и ее лидеров. Он с трудом контролировал свои мысли. Неужели Гиммлер говорит правду? Или это хитрость? Или провокация? Хейнрици верил: амбициозный Гиммлер способен на что угодно, даже на измену, ради захвата личной власти. Умудренный опытом, фронтовой генерал сидел молча. Гиммлер вызывал у него отвращение самим своим присутствием.
Неожиданно распахнулась дверь, и появился офицер СС. Гиммлер, похоже, испытал облегчение.
– Герр рейхсфюрер, офицеры штаба собрались, чтобы попрощаться с вами, – объявил эсэсовец.
Гиммлер поднялся и, не вымолвив больше ни слова, покинул кабинет.
К восьми часам вечера Гиммлер, его эсэсовцы и телохранители покинули ставку. Они забрали с собой все, включая, как скоро обнаружил Бальцен, ординарец Хейнрици, столовые приборы, тарелки, даже чашки с блюдцами. Их отъезд был настолько бесповоротным, словно Гиммлера вообще никогда не было в этом доме. В своем роскошном личном поезде Гиммлер унесся в ночь подальше от Одерского фронта, на запад.
Разъяренный Хейнрици остался. Гнев и отвращение нового командующего возросли, когда он осмотрел свой штаб. Как вспоминал один из его офицеров, «гнев Хейнрици еще более усилился» после того, как он увидел слишком чувственный, женственный интерьер особняка. Огромный кабинет и вся его обстановка были белыми. В спальне все было нежно-зеленым – шторы, ковры, обивка, даже одеяла и постельное белье. Хейнрици едко заметил, что этот дом больше приличествует «изнеженной женщине, чем солдату, пытающемуся управлять армией».
Позже в тот вечер Хейнрици, как обещал, позвонил своему бывшему начальнику штаба в Силезии и рассказал ему о том, что произошло. Он уже сумел справиться со своими эмоциями и мог думать о разговоре с Гиммлером более спокойно. Откровения рейхсфюрера были слишком фантастичными, чтобы в них верить, и Хейнрици решил забыть о них. В телефонном разговоре со своим старым коллегой он сказал: «Гиммлер уехал с превеликой радостью. Умчался, только его и видели. Он не хотел числиться командующим, когда разразится катастрофа. Нет. Для этого ему нужен был простой генерал, так что я – козел отпущения».
Адъютант Хейнрици, капитан Генрих фон Била, беспокойно мерил шагами отведенную ему комнату. Он никак не мог выбросить из головы карту, которую видел в штабе Гудериана в Цоссене. Ему казалось странным, что никто не мешал ему изучать ту карту, хотя она явно была секретным штабным документом. Гудериан, должно быть, показывал ее Хейнрици, хотя старик и не подал виду. Неужели карта менее важна, чем ему показалось? Может быть, она даже была изготовлена в штабе Гудериана – как немецкая оценка намерений союзников. И все же фон Била не мог в это поверить. Почему тогда надписи на английском языке, а не на немецком? Напрашивалось лишь единственное иное объяснение: это действительно была карта союзников, каким-то образом захваченная немецкой разведкой. Если это правда – а ничего другого фон Била придумать не мог, – значит, он должен найти способ предупредить свою жену и троих детей. Согласно той карте, если Германия потерпит поражение, его дом в Бернберге окажется в зоне, контролируемой русскими. Если только у него не разыгралось воображение, фон Била действительно видел сверхсекретный план оккупации и разделения Германии союзниками.
Глава 5
Оригинал той карты и сопроводительные документы лежали в 50 милях от фон Била, в сейфе на Ауфдем-Грат, 1 в Далеме, в Берлине – в запасной штаб-квартире генерал– полковника Альфреда Йодля, начальника штаба оперативного руководства вооруженными силами Германии (ОКВ). Из всех фантастических секретов, попадавших в руки немецкой разведки во время войны, это досье в красной папке было самым разоблачительным документом, который Йодль когда-либо читал. В папке находились письмо и семидесятистраничный пояснительный меморандум; в черную обложку были вшиты две сложенные карты большого формата, каждая примерно двадцать на восемнадцать дюймов в масштабе в одном дюйме двадцать девять миль. Йодль размышлял, обнаружили ли уже союзники, что пропала копия преамбулы к одной из их совершенно секретных военных директив. Она была украдена у британцев в конце января в последние дни наступления в Арденнах.
Гитлер считал, что если этот план союзников станет известным, то последствия будут непредсказуемыми, и поэтому немногим в штабе ОКВ было позволено его увидеть. В первую неделю февраля фюрер, проведя целый вечер за изучением досье, классифицировал его как «Государственная тайна, совершенно секретно». Только военные советники Гитлера и их сотрудники могли изучать этот план, но больше никто. Даже члены его собственного кабинета не были проинформированы. Однако, несмотря на эти ограничения, один штатский видел документы и карты: фрау Луиза Йодль, на которой генерал женился всего несколько недель назад.
Однажды вечером перед самой свадьбой генерал Йодль решил показать эти документы своей невесте. В конце концов, она была знакома со многими военными тайнами, как доверенный секретарь Верховного главнокомандования Германии. Положив все досье в портфель, генерал Йодль отвез его в квартиру невесты, находившуюся в квартале от штаба. Как только дверь за ним закрылась, он показал невесте бумаги со словами: «Вот что союзники собираются сделать с Германией».
Луиза положила папку на стол и начала перелистывать страницы. Она давно научилась читать военные документы и карты, но в этом случае ее знания не требовались – все было предельно ясно. У нее оборвалось сердце. Она держала в руках план оккупации фатерланда после поражения Германии. У кого-то в штабе Эйзенхауэра, подумала она, мстительное чувство юмора. На обложке файла был напечатан леденящий заголовок: «Операция «Иклипс» («Затмение»).
Забрав у невесты досье, генерал Йодль развернул карты и расстелил их на столе.
– Посмотри, – с горечью сказал он, – посмотри на границы.
Луиза молча изучала толстые пограничные линии. На северной и северо-западных областях стояли буквы в дюйм высотой «UK». На южной Баварской зоне – «USA». И остаток рейха, почти весь центральный регион и дальше на восток был помечен «USSR». Даже Берлин, с тревогой заметила Луиза, был разрезан на ломти «Большой тройкой». Оказавшийся в центре русской зоны Берлин был обведен кружком и разделен союзниками на три сектора: американцам достался юг; британцам – север и весь северо-запад; Советам – северо-восток и восток. Вот какова цена поражения. Луиза взглянула на будущего мужа и произнесла: «Это похоже на кошмар».
Хотя Луиза знала, что карта подлинная, верилось в это с трудом. Откуда могла взяться папка? Луиза не один год была знакома с генералом Йодлем и знала, что есть вещи, о которых он предпочитает не говорить. Она всегда считала Альфреда «замкнутым, прячущим свое истинное лицо под маской даже от меня». Теперь он ответил ей уклончиво. Хотя он и подтвердил, что карты и документы – подлинные, он не открыл ей, как они были добыты, лишь заметил, что «мы взяли их из британского штаба».
Только много позже, уже после того, как Йодль вернулся в свой штаб, Луиза осознала другой страшный аспект операции «Иклипс». После поражения Германии ее родственники, живущие в горах Гарца, останутся в зоне, оккупированной русскими. Хотя Луиза любила Альфреда Йодля и была абсолютно предана своей стране, она приняла очень человечное решение. На этот раз она проигнорирует предупреждения Альфреда никогда никому не раскрывать ничего из того, что она видела, читала или слышала. Она не допустит, чтобы ее невестка и ее четверо маленьких детей попали в руки русских.
Луиза решила рискнуть. Она знала приоритетный кодовый номер телефона генерала. Сняв трубку, она назвала его оператору и позвонила родственникам. Через несколько минут ее соединили. После короткого и безобидного разговора с изумленной невесткой Луиза вскользь упомянула в заключение: «Знаешь, в эти дни дует очень сильный восточный ветер. Я считаю, что тебе и детям следует переехать на запад за реку».
Луиза медленно положила трубку, надеясь, что ее неуклюже зашифрованное послание понято. На другом конце линии невестка удивилась, почему Луиза позвонила так поздно ночью. Конечно, приятно было услышать ее голос, но о чем Луиза говорила, она не поняла… и больше об этом не вспоминала.
Генерал и Луиза поженились 6 марта. Фрау Йодль беспокоилась, что ее муж может каким-то образом узнать о ее звонке. Беспокоилась она зря. У сверхзанятого генерала были более важные проблемы.
Йодль и его штабные офицеры изучили и проанализировали операцию «Иклипс» так тщательно, что знали каждый абзац чуть ли не наизусть. Хотя документ не был стратегическим, то есть он не предупреждал о скорых вражеских передвижениях, требующих соответствующих немецких контрмер, он был почти столь же важным. Во-первых, он помог ответить на ряд вопросов, годами терзавших Йодля и штабистов ОКВ: насколько крепок союз между западными странами и Советским Союзом? Не распадется ли коалиция, когда союзники усядутся делить трофеи? Теперь, когда русские войска заняли большую часть Центральной Европы, остается ли в силе заявление о «безоговорочной капитуляции», сделанное Черчиллем и Рузвельтом в 1943 году после конференции в Касабланке? И действительно ли союзники собираются навязать такие условия побежденной Германии? Когда Йодль и Верховное главнокомандование Германии изучили документы «Иклипс», все вопросы о намерениях союзников исчезли. Документы давали ясные ответы, не допускавшие двойного толкования.
Только на второй неделе февраля Йодль осознал всю важность документа, в особенности его карт. 9 февраля и в течение трех следующих дней Рузвельт, Черчилль и Сталин встречались на секретном совещании в Ялте. Несмотря на усилия разведки, не удалось выяснить, что же там конкретно обсуждалось. Йодль знал только то, что содержалось в официальном коммюнике, опубликованном в международной прессе 12 февраля, но и этого было достаточно.
В одном абзаце официального коммюнике говорилось: «Мы пришли к единому мнению об общей политике и совместных планах выполнения условий безоговорочной капитуляции… Эти условия станут известными только после окончательного поражения Германии… По согласованному плану войска каждой из трех держав оккупируют отдельную зону Германии…» Союзники могли и не публиковать «условия» – Йодль уже прочитал их в досье «Иклипс». И хотя в ялтинском коммюнике не раскрывались предполагаемые зоны оккупации, Йодль и их знал. Положение и точные границы каждой зоны были показаны на картах плана «Иклипс».
Из прочитанного можно было сделать и другие выводы, но один из них был особенно горьким для Йодля. Стало ясно: что бы еще ни произошло в Ялте, планы союзников насчет Германии на совещании «Большой тройки» были просто ратифицированы. Хотя ялтинское коммюнике создавало впечатление, что план расчленения и оккупации Германии возник именно на этом совещании, даты на документах и картах досье «Иклипс» неопровержимо доказывали, что главные решения были приняты за много месяцев до того. Сопроводительное письмо, подшитое к меморандуму «Иклипс», было подписано в январе. Карты были подготовлены еще раньше: отпечатаны они были в конце 1944 года и помечены ноябрем. Очевидно, что операция «Иклипс», определявшая «планирование и действия по оккупации Германии», не появилась бы на свет, если бы между союзниками не царило полное взаимное согласие – отрезвляющий факт, разрушающий последние надежды Германии.
С того момента, как Красная армия пересекла восточные границы рейха, Гитлер и его военные советники ждали появления первых признаков раскола в лагере союзников. Они верили: что-то обязательно произойдет, так как считали, что Запад никогда не позволит Советской России господствовать в Центральной Европе. Йодль разделял это мнение. Особенно он рассчитывал на британцев, ибо чувствовал, что они не потерпят подобной ситуации[6].
Однако это было до того, как Йодль увидел своими глазами план операции «Иклипс». План безусловно доказывал, что союз нерушим, и Ялта это подтвердила.
Кроме того, первый же абзац сопроводительного письма – преамбула ко всему досье – доказывал полное согласие между союзниками. «В целях выполнения условий капитуляции Германии правительства Соединенных Штатов, Советского Союза и Соединенного Королевства (далее также называемого Доминионами) договорились о том, что Германия должна быть оккупирована вооруженными силами трех держав»[7].
Невозможно было оспаривать полномочия документа. Он был подписан в январе 1945 года в штабе 21-й британской группы армий, затем в Бельгии персоной не менее важной, чем генерал-майор сэр Фрэнсис де Гинганд, начальник штаба фельдмаршала Монтгомери.
Самым сокрушительным ударом для Йодля было постоянное подчеркивание безоговорочной капитуляции; это условие повторялось снова и снова. Вначале немцы были уверены, что заявление о безоговорочной капитуляции не более чем пропаганда, целью которой является укрепление боевого духа войск союзников. Теперь они точно знали, что намерения союзников серьезны. «Единственный возможный ответ на тотальные военные успехи, – говорилось в плане «Иклипс», – тотальное поражение и тотальная оккупация… Необходимо прояснить, что немцы не смогут вести переговоры в нашем смысле этого слова».
Намерение союзников не обещало никакой надежды, никакого будущего для Германии. Было очевидно, что, даже если рейх захочет капитулировать, для Германии возможна лишь безоговорочная капитуляция. Для Йодля это означало, что Германии не оставалось ничего другого, кроме как сражаться до жестокого конца[8].
В последнюю неделю марта – точный день никто позже не мог вспомнить – генерал Райнхард Гелен, начальник разведки Гудериана, приехал в Пренцлау на совещание с новым командующим группой армий «Висла». В его портфеле находилась копия плана операции «Иклипс». Гелен ознакомил Хейнрици с последними сведениями о расположении русских войск на Одере, затем предъявил досье «Иклипс» и объяснил, что это такое. Хейнрици медленно пролистал страницы, затем долго изучал карты и наконец поднял глаза на Гелена. В одной фразе он резюмировал то, что уже было ясно Верховному главнокомандованию. «Это смертный приговор», – сказал он.
Несколько дней спустя – в Вербное воскресенье 25 марта – генерал-полковник Йодль снова изучал карты операции «Иклипс». У него на это были веские причины. В четверг ночью части 3-й армии США генерала Джорджа С. Паттона форсировали Рейн в районе деревушки Оппенхайм близ Майнца и теперь двигались к Франкфурту. На следующий день на севере войска фельдмаршала Монтгомери в массированном наступлении по двадцатипятимильному фронту также перешли реку. Несмотря на сопротивление немцев, Рейнский фронт крошился и западные союзники быстро продвигались. Сейчас Йодль, с тревогой изучавший карты операции «Иклипс», задавал себе вопрос, насколько далеко в глубь Германии собираются пройти союзники. Это был единственный вопрос, на который меморандум «Иклипс» не давал ответа. Йодль жалел, что не располагает другими частями плана, особенно той частью, в которой описываются военные действия.
Однако карты давали ключ к разгадке. Йодль даже упомянул об этом своей жене. Это было только предчувствие, но Йодль полагал, что он прав. На картах была показана демаркационная линия между англо-американцами и русскими. Она пролегала по Эльбе от Любека до Виттенберге, затем плавно поворачивала на юг к окрестностям Айзенаха, затем сворачивала прямо на восток к чешской границе. Может быть, эта линия была не только зональной границей, но и конечной целью наступления англо-американских войск? Йодль был почти уверен в этом. Он сказал жене, что вряд ли американцы и британцы направляются к Берлину; он верил, что они решили предоставить захват столицы Красной армии. Если только карты не фальсифицированы, похоже, войска Эйзенхауэра остановятся на обозначенной в «Иклипсе» линии.