Теперь – сама
К 51-году Воронович стала стильной интересной дамой. Носила красивые очки, блестящую ухоженную копну рыжих волос, гладкую челку и ярко красила губы. За время работы с Лисичем двужильная Воронович успела получить высшее психологическое образование, защитить магистра и доктора за рубежом, получить членства во всевозможных профессиональных и не очень сообществах. Все, кто видел ее по телевизору, ходил на ее семинары, слышал ее лекции в поточной аудитории психфака МГУ, встречались с ней на научных конференциях, видели перед собой именно это – яркую, успешную, уверенную в себе, идеальную с головы до ног 51-летнюю женщину.
Сама Воронович сняла под психотерапевтический театр другое помещение. Отремонтировала и вновь начала практику со всей командой: Секретаршей, врачом, двумя санитарами и бухгалтером. Все они были людьми закаленными – трезвыми, обученными Лисичем. Ценили в жизни комфорт, деньги и не верили в чертей.
После перерыва на переезд и ремонт, а, главное, ухода Лисича в загородное сосновое небытие, от театра отвалилась большая часть не в меру восторженных мистически настроенных дамочек. Сеансы освобождения от ненависти проходили сравнительно спокойно и миролюбиво.
Врач, аккуратно подогнув коленка к коленке длинные ноги, сладко отсыпал на короткой кушетке ночные часы дежурства у кроватки новорожденного сына. Санитары откровенно скучали в коридоре, толстели и тупели. Секретарша сидела в соцсетях, на сайтах знакомств и по три раза на дню ходила в кафе есть пирожные. Бухгалтер занялась строительством дачи. В рабочие часы она с вожделением рассматривала в интернете картинки вагонки, плитки, бревен и строительных перекрытий. Покой заслужили все.
Как бывшие военные, в молодости угодившие в горячую точку, а сейчас семьянины и носители скучных человеческих профессий, они порой собирались за чашкой чая на общей кухоньке, чтобы вспомнить былые передряги. Врач засучивал рукав халата по плечо и показывал след от укуса одной клиентки:
– Втроем с ребятами тащили со сцены эту дрянь. Извивалась, как змея. Кусалась, орала! Я ей в кабинете стакан воды прямо в лицо плеснул… Тут же сдулась и как бухнется на колени, ползает, ноги целует. У меня волосы дыбом встали. Думаю, все. Эта свихнулась. Доведет нас Лисич до нар… Раствор в шприц набираю, у самого руки трясутся. Вколол, значит, на кушеточку положил, на лоб – компрессик. Смотрю, слава тебе, Господи, снова пронесло! Успокоилась, голубка моя сердешная… Зрачки… рефлексы – ага, нормуль. Отпустил домой.
Секретарша потирала располневшее бедро. Бедро прославилось тем, что в течение бесконечных долгих 10 минут в одиночку подпирало ходящую ходуном дверь приемной, в которую с проклятиями ломились православные активистки. Удерживая дверь, перекрывая голосом брань, Секретарша вызванивала поочередно пожарным, полицейским и МЧС.
– Удержала! – гордо повела оплывшими плечами Секретарша. – Вот такой синяк был!
– Не синяк, а гематома, ага… – поправлял врач
– А того психа в очках, помните? С виду скромный такой. Задрыга. Сашку стулом по голове огрел. Точно бес вселился. Никто от него не ожидал. Ну, помните? – санитар кивал на напарника.
– Да-да…, – восхищенно протянул врач. – Лисич в любого задрыгу мог силу вдохнуть! Я так понял, насмотревшись на всех этих лунатиков, чем зажатее, тщедушнее и очкастее, тем круче на сеансах отжигает. С детства у них ненависть неизрасходованная. С тех пор как в песочнице у них лопатку отобрали. Только в театре нашем вспоминали всех, кому за всю жизнь рожу не набили. А черти все эти, – врач зевнул, – это так, слабость патрона. Тщеславие, как у каждого гения. Вот кто сам чертяка настоящий – умел драйву поддать. Знал, у кого что в башке. Кто образованнее, тот приходил от негативных эмоций освобождаться, значит. Кто разумом поскуднее, тот, значит, чертей и видел, ага. Словом, гений наш Лисич! Подлинный художник!
– Эх, Лисич!
– Лисич наш!
– Лисич, ага…
И расходились.
Сеанс ненависти – то есть тот момент, когда клиенты оказывались на сцене и по команде начинали ненавидеть, кто во что горазд, Воронович не любила. Боялась. Вела с опаской. И радовалась, когда сеанс благополучно, без ярких истерик, требующих врачебного вмешательства, подходил к концу. Еще со времен Лисича ее коньком и страстью был свободный разговор – подготовительный этап к выходу на подмостки. Лисич частенько сворачивал эту часть до минимума, предпочитая уводить группу в ад эмоций чуть ли не с порога. Воронович, наоборот, свободный разговор обожала. Клиенты были уверены – он идет сам по себе, они говорят от себя и то, что хотят, и не догадывались даже, что все их реплики еще несколько месяцев назад прописала для них сама госпожа Воронович.
Изначально свободный разговор был задуман Лисичем лишь для знакомства участников труппы друг с другом. Перед тем как отдаться звериной ярости на сцене зажатые неуверенные в себе люди полные обид и жалости к себе должны были убедиться, что они в подходящей компании. Полное раскрепощение – озверение – приходило со временем. Как желудок, приученный к кормлению по часам, начинает вырабатывать сок за некоторое время до еды, так и клиенты Лисича к концу рабочего дня в дни сеансов уже жаждали разрушения и выплеска ненависти. Пальцы сжимались в кулаки, голова уходила в плечи, на лбу закладывались продольные морщины, грудь и ребра часто вздымались, готовые извергнуть мощную целительную волну ненависти.
Лисич всегда делал ставку на эмоции и огонь самовыражения. Воронович – на кастинг и режиссуру. В ее психотерапевтической группе были те, кому отводилась главная роль и второстепенная. И те, кому уготовано было навсегда остаться лишь статистом. Но вне зависимости от роли свое получали все.
Творческой кухней знаменитого метода Воронович-Лисич клиенты не интересовались. Они послушно заполняли длинные и странные анкеты. Торопливо, нисколько не удивляясь, ставили галочки под странными пунктами договора. Они хотели одного – чтобы им стало, наконец, хорошо. Лишь бы уже кто-нибудь сделал им это «хорошо». Побыстрее и побольше.
Клиенты были уверены, что работа известного психотерапевта начинается с того момента, как они входят в класс групповых занятий: «мы заплатили за чудо, дайте его нам», говорили их лица. И тут же скисали, когда вместо обещанных молвой экстазов и озарений попадали на как будто обычный треп самых обычных, большей частью неприятных, людей. Они горделиво сидели, молчали, вздыхали, оплакивая оплаченные вперед сеансы, и свысока поглядывали на других членов группы.
– Удивительно! – думали они.
– Непостижимо! – цедили воздух сквозь зубы.
– Невероятно! – вздыхая, поднимали глаза к потолку.
– Невероятно, чтобы в одной группе подобралось сразу столько уродов!
– Почему в них есть только то, что я ненавижу! Они что? По конкурсу дебилов сюда попали?
– Психотерапевт вообще в курсе, что они все – козлы? Почему она ничего не делает, чтобы эти твари заткнулись, наконец, и дали возможность нормальному человеку обсудить свои проблемы?
– Я не такой психопат, чтобы выходить на сцену и смотреть, как придурки орут во все горло!
И наконец:
– Верните мне деньги! Ах, договор? Подавитесь. Я так уйду!
Хватали пальто и в ярости – да-да! уже в ярости – уходили. Но на следующем сеансе их пальто вновь висело на вешалке. Тихие и раскаявшиеся присматривались к тому, что происходит в группе. И вдруг обнаруживали, что этот спектакль весь – от вешалки до финала – для них одних. Где каждый актер – карикатурный персонаж из их жизни. И все, что происходит здесь, так отвратительно правдиво напоминает его реальную жизнь за стенами театра. Правда оказывалась невыносимой. Они первыми бежали на сцену, жадно выхватывали реквизит и колотили, били, ломали, визжали, орали. До изнеможения. До освобождения. Быть может первого в их жизни.
Потом благодарили и готовы были упасть перед Воронович на колени и целовать ей руки. И некоторые падали и целовали.
Все это было скучно и однообразно. Эти вздохи и выделывания. Эти позы и взоры. Уходы-приходы Воронович знала и предвидела задолго до начала. Мужчины и женщины, молодые и пожилые, карьеристки и содержанки, младшие менеджеры и старшие менеджеры, бруталы и метросексуалы – все были одинаковыми. Она была уверена в этом твердо. Как дежурная провинциального сортира, вручную отматывая одинакового размера, не взирая на размер задницы посетителя, клочок туалетной бумаги, уверена, что срут все одинаково.
По вечерам, когда группа расходилась, наступало ее любимое время – настоящей работы. Воронович изучала анкеты клиентов. Жалобы, запросы, мечты, просьбы, привычки, убеждения. Заполненные отвыкшей от долгого письма рукой, неровным и нечетким почерком эти анкеты говорили ей о клиенте сразу все.
Она мечтала об ошибке.
– Попробуй, удиви меня, – говорила она анкете нового клиента, – ну, пожалуйста, удиви! Сделай хоть что-нибудь новенькое.
Но она никогда не ошибалась. Определяя клиентов в группу, подбирая участников в соответствии с основной болезнью их души, она точно видела их на шахматной доске. Она разыгрывала эту партию, наперед зная, как, когда и какая фигура пойдет в ход. Только ее фигурки ходили сами. Их душевные проблемы и были их сценарием и ролью в игре, их собственным коридором, по которому они двигались в жизни и взаимодействовали с другими участниками психотерапевтической группы. Они думали, что они круты, играя в психотерапию, свысока рассматривая других участников группы, и не знали, не догадывались, что за ними просто наблюдают. Каждое их движение и слово еще несколько месяцев назад было предугадано Воронович в маленькой уютной комнатке, что в конце коридора направо.
Порой ей недоставало нужной фигуры. Долго, бывало неделями, не появлялся необходимый по сценарию участник. Пешки вяло и бесконфликтно разменивались, а настоящая игра не начиналось. Но, увы, и это она тоже знала наверняка, недостающая фигура вскоре появлялась. Такой клиент – наслышанный о длинной очереди к Воронович, предупрежденный об этом же на сайте и поставивший галочку согласия с этим пунктом в договоре – был польщен, когда на следующий же день после заполнения анкеты, ему звонила Секретарша и приглашала в группу.
Ближе к ночи Воронович закрывала офис, включала сигнализацию и садилась за руль. Медленно продвигаясь по ночной запруженной машинами Москве вспоминала Лисича и его карканье:
– Вроде хорошее дело делаем, а ощущение, что всех наебали.