Снова вместе
Лисич вошел в моду. Лисич стал незаменим.
Его звали на юбилеи и дни рождения в дорогие квартиры, на помолвки и поминки в дорогие рестораны, на мальчишники в бани, на девичники в бильярдные. К его чахлой груди рады были прижаться прекрасные декольте вечерних платьев, его обнимали руки в изумрудах и рубинах.
Дверь доктора Лисича с респектабельной латунной табличкой открывалась и закрывалась каждые полтора часа, впуская и выпуская клиентов.
Лисич завел много носовых платков. По вечерам он нежно спускал их, испачканных тушью и помадами разного цвета в ванную, радостно полоскал там, отстирывал, любовно развешивал-расправлял на сушилке, а по утрам с улыбкой выглаживал горячим утюгом каждый смятый уголочек. Прыскал одеколоном и убирал в верхний ящик стола своего кабинета. В нужный момент он протягивал платок к зареванным щекам и раскрасневшимся носам. Клиентки вцеплялись в них, как в кислородную подушку. Некоторые даже пытались незаметно умыкнуть платок доктора Лисича – доктор Лисич скромно отводил глаза. Маленькие квадратики ткани, идеально чистые и отутюженные, благоухающие уверенностью и тактичностью, стали визитной карточкой доктора Лисича.
Осчастливленные Лисичем жены приводили мужей. Мужья приводили на перевоспитание любовниц. Матери – вконец оборзевших детей. Он принимал по шесть-семь клиентов в день, без выходных. Страстно срывался ночами по хорошо оплаченным вызовам. Работы было много. Один Лисич уже не справлялся. Чернел лицом. Сильнее клонился на бок. Надрывнее кашлял. Ткань серого пиджака топорщилась на спине, обрисовывая уже очевидный горб.
На помощь пришла Воронович. К тому моменту она успела выскочить замуж, переехать к мужу, защитить диссертацию по какой-то там трам-па-пам науке, родить сына и развестись. Звонок бывшего патрона застал ее в день обратного переезда в свою квартиру. Она сидела на узле с вещами и, высыпав из кошелька все деньги, что были, на ладонь, отсчитывала копейки на еду. Рядом в кроватке гулил сын, над его прозрачным лобиком вились две тонкие пряди бледно-рыжих волос. На пачку макарон с тушенкой не хватало пяти копеек. До нищенской получки оставалось четыре дня.
– Замужем? – каркнул в трубку Лисич.
– Разведена, – просто отозвалась Воронович.
– Умница, – одобрил Лисич.
На следующий день Воронович ожидала патрона в его стильной приемной. Бывшую коммуналку было не узнать. Соседей к взаимному облегчению Лисич переселил в отдельные квартиры на Воробьевы горы. Коридор в ярком свете изящных люстр блестел паркетом, по которому, покачиваясь на высоченных шпильках, гордо вышагивала Секретарша с высокой стеной начеса выбеленных волос. На широких накладных плечах секретарша несла длинный пиджак, под пиджаком Воронович с трудом разглядела короткую юбку. Женщины посмотрели друг на друга с колким интересом.
Такие как Воронович сюда не ходили. С таким племенем молодых девиц как Секретарша Воронович была не знакома.
Воронович приняла на колени, обтянутых той самой еще институтской красной юбкой, маленькую кофейную чашку и, хлебнув кофе, вкуснее которого не пробовала, потянулась.
Патрон распахнул дверь большого сумеречного кабинета, сощурился на Воронович и объявил секретарше о неприёмом дне.
Та передернула накладными плечами, как затворами, и приготовилась к непростым рабочим часам. Не пустить. Уговорить, пригрозить, подольститься, обмануть… Лишь бы выполнить приказ великого, обожаемого доктора Лисича.
Надо быть Лисичем, чтобы из однообразной шеренги в десяток девиц на шпильках и коротких юбках, что пришли устраиваться к нему на работу секретаршами, в секунду, без тени сомнения, сверкнуть глазом в одну. Единственную. Верную. Которая наденет камуфляж, возьмет гранату и пойдет на баррикады. Если надо. Если об этом попросит доктор Лисич.
– Никого, – каркнул Лисич и хлопнул дверью кабинета.
Собственно, как такового метода у Лисича еще не было. Была некая идея. Та, что выстроилась в голове у Лисича еще когда он доцентом и старшим научным сотрудником кружил по коридорам института чего-то-там трам-па-пам СССР. Была также некая практика, аккуратно подложенная под идею. Случаи, которые выходили за выкроенную ранее идею, решались индивидуально – интуитивно и вдохновенно. Теория сводилась к следующему. Человек несчастен, когда он не может реализовать своих желаний. Если только дело не в финансах, все остальное Лисич обязывался решить со 100% гарантией. Доктор Лисич убеждал клиентов, что их желания законны, позволительны и легко реализуемы. Он давал клиентам свою волю и благословение, а счастливые клиенты платили деньги. Заскучавшей жене чиновника он разрешал – Боже мой, кому нужна ваша верность?! – завести любовника. Ее мужу – еще древние греки предпочитали мальчиков для утонченных наслаждений! – любовника. Толстухе – кто вам сказал, что от пирожных вы будете хуже? Ах, муж? Ну так пусть ему будет хуже от ваших пирожных. Не отказывайте себе ни в чем! – обжираться. Извращенцу – а еще я, доктор,… это… кажется… в общем… с собаками очень-очень люблю… – Э-э-э… Ни что не ново под луной! Ни что! – помогал найти доступные, комфортные способы поддерживать свои наклонности без асоциального накала, самоуничижительной ярости и в строгой конфиденциальности.
Советы Лисича работали. Толстуха, сперва, конечно, набросившись на еду, вдруг обнаруживала, что поощряемое обжорство приносит меньше удовольствия, чем запрещенное. Довольно быстро сбрасывала несколько кило, обретала вдохновение, начинала следить за фигурой и нравилась сама себе. Жена и муж, позволившие себе любовников, светились от удовлетворения, в семью возвращался мир и покой. Извращенец находил компанию единомышленников, в которой на каждое сладкое «мазо-» находилось по одному страстному «садо-».
Воронович поймала идею патрона слету. Купила пиджак с широкими плечами, очки в золотой оправе, взбила высокой стеной мягкие рыжие волосы и через неделю принимала клиентов на равных с патроном.
Денежный поток удвоился. Лисич и Воронович обрабатывали клиентов в двух кабинетах с 9 утра до 9 вечера. К концу рабочего дня, валясь с ног от усталости, Лисич небрежно сваливал в железный сейф пачки денег. В хорошем настроении, хлопнув дверцей сейфа, он подмигивал Воронович, которая, скинув туфли на высоченных шпильках, отдыхала на кушетке, потягивая коньяк, и каркал, рассыпая пепел с сигареты по ковру:
– Честно работаем. Никого не обманываем, не воруем. Но ощущение…. (закашлявшись от смеха) что всех наебали!
Случались у них, правда, и нехорошие штуки. Например, однажды по ранней весне сорокапятилетняя клиентка Лисича, нарядившись в костюмчик зайчика, повесилась на люстре в своей розовой гостиной, грустно свесив на голые увядшие груди пушистые ушки. А сын видного дипломата, с которым занималась Воронович, собрав рюкзак, в котором, как потом выяснил следователь, была только смена нижнего белья и детское издание «Красной шапочки», вдруг бесследно исчез. Первая история была благополучно замята перед справедливым судом с помощью других могущественных клиентов кооператива психологической помощи гражданам. Родственники самоубийцы в темном переулке отделали Лисича от души и, удовлетворившись хрустом его хрупких конечностей, сняли свое унылое дежурства во дворе его дома. Но за наследника, подавшегося в бега, Лисич сам костылями, приобретенными в результате последней психотерапевтической оплошности, чуть не прибил Воронович:
– Первое и последнее правило! Первое и последнее, – каркал он, прыгая на здоровой ноге по кабинету, – узнай, с кем работаешь! Всех родственников должна знать – по именам, фамилиям! Не знаешь, у меня проси! Отцу этого недомерка нужно было докладывать – все! В письменном виде! После каждого сеанса!
– Куда тот подался хоть, знаешь? Куда? – Лисич вытаращил глаза и сложил голову на бок. – В Сингапур? В публичный дом … мечтал стать проституткой?
Упал на кушетку, вытер шею платком, измазанным в помаде:
– Я не слышал этого. И ты этого не слышала. Никогда!
Покаркал так, но Воронович не выдал. На Петровку по повестке сам ковылял. С безутешным видным дипломатом вел тихий покаянный разговор лично. Недолго, правда. Через месяц дипломат и сам за несколько нервных ночных часов уложив чемодан бежал из страны – подальше от чьего-то страшного гнева, поближе к своим заграничным счетам.
Везучий, Лисич, как черт, везучий.
Счастливые дни теперь уже не кооператива, а общества с ограниченной ответственностью «Лисич и Воронович» потекли как прежде. Деньги они хранили не в сейфе, а вдвоем носили в банк в спортивной сумке:
– Вроде работаем, как честные люди, – каркал Лисич, рассыпая пепел на банковские квитанции. – Но ощущение отчего-то… что всех наебали!