Еще одна прогулка
– 8 из 12, мазила, – весело разговаривая сам с собой Артем вошел в кафе.
– Это стоит отметить, приятель, – подмигнул сам себе в зеркале туалета, пригладил неисправимой ереванской манерой волосы и вышел в зал кафе, проверив на ходу ширинку.
Таня видела, как Артем – уже другой, раскованный и свободный – вошел в кафе, сделал заказ официанту, зашел в туалет, вышел, довольный собой. Таня давно не обольщалась этими временными ремиссиями. Когда казалось, что физически ощущаемая душевная боль, от которой хочется вдребезги разбиться об стену, ушла. Она знала, боль вернется, быть может в семь раз злее. Она радовалась сейчас осторожно. Всего несколько часов, когда можно вздохнуть свободнее и отдохнуть перед очередной атакой. В интернете народ писал, что именно так и работает Метод. То есть сначала облегчение чувствуется слегка и ненадолго, но через какое-то время что-то прорывает, и тогда человек испытывает полное освобождение от скрытой невозвращенной, поедающей его изнутри ненависти. Правда, говорят, есть счастливчики, которые как-то интуитивно умудряются прямо на первом сеансе нащупать пусковой механизм и слететь с катушек сразу же – дать такой спектакль, что небеса содрогнутся, но зато уж и излечиться навсегда.
Артем всего этого не знал. Было хорошо. Так хорошо ему давно не было. Он отпил глоток коньяку, потом кофе, закурил. Эта сигарета была так же вкусна, как первая сигарета, выкуренная в его кабинете в начале рабочего дня, когда у него еще был свой кабинет и рабочие дни. Затянулся, пустил дым вверх, откинулся в кресле и заметил Таню в углу за круглым одиночным столиком:
– Закрепим позиции хотя бы здесь, – Артем вспомнил вспыхнувшие восхищением глаза Тани там, в группе, и решился второй раз произвести первое впечатление. Показать себя во всей красе со сторон, которые Таня могла и не заметить из-за той старой дуры.
– Привет! Я сяду с тобой? – подошел он к Тане.
И тут же сел.
На сеансе Таня выглядела мило, но невзрачно. Артем не понял: он тогда не обратил внимание или в Тане что-то изменилось за полтора часа? Сейчас ему понравилось, что Танины волосы были не просто черными, а иссиня-черными, губы розовыми, а кожа – белая. Таня вроде как светилась изнутри всем этим – кожей, губами, волосами. Еще ему понравилась, что Таня смутилась и даже испугалась, когда Артем к ней подсел. В этом испуге Артем верно уловил восхищение.
Артем поддал жару и – о, боги! – в самом деле был само совершенство по примеру лучших своих дней – обезоруживающе обаятелен, бесподобно внимателен, легок и шутлив. Таня почувствовала себя спокойно и в безопасности. Такому Артему нельзя было не довериться. Она громко смеялась, слушала, снова смеялась. Она горела обожанием.
Они чуть выпили в кафе, а потом пошли гулять, не особенно заботясь куда. Просто встали, как на рельсы в начало Никитского и помчались по кольцу бульваров. Две маленькие черные фигурки скользили сквозь тень и свет опустевших бульваров, проявляясь в полосах светящегося в фонарях снега, точно кто-то сверху вел их, шаря за ними лучом прожектора. Они оба задыхались от быстрой ходьбы, жестикуляции, смеха и хохота. По Сретенскому бульвару они скользили почти одни внутри снежного тоннеля деревьев. На перекрестке, как две юркие рыбешки, продрались сквозь встречный косяк прохожих, плотной массой идущих к метро. Они перебегали улицы на красный цвет там, где им хотелось, и подолгу стояли у пешеходного перехода на зеленом светофоре, чтобы прям щас дорассказать что-то еще очень смешное и тут же, пропустив еще один сет красно-желто-зеленых сигналов, обмереть от хохота.
Где-то около часа ночи Таня вспомнила себя такой: корчась от смеха, она держится за ремонтное ограждение. Там, за ограждением, рабочие в оранжевых куртках копошатся над котлованом с трубами от которых идет пар, вдоль ограждения, мигая оранжевым маячком медленно движется ремонтная машина…. а она все хохочет, изнемогая, ухватившись за решетку ограждения, раскачивая красный, обтянутый проволокой большой фонарь. И машина, и рабочие, и красный фонарь кажутся ей тоже – такими нелепыми, такими смешными, что она чувствует, вот-вот и описается.
Артем тоже хохочет, но держит себя в рамках, вернее, так думает. Сам, икая от смеха, он все повторяет:
– И тогда он сказал… Он сказал ей… Сказал… Поцелуй меня в жопу!
Таня сложилась в новом припадке хохота. Артем сделал внезапно серьезное лицо, что далось ему нелегко, показал Тане указательный палец, пошевелил им, как делают это с детьми, когда хотят сказать им, что их смех без причины. И еще детям обычно при этом говорят, и Артем именно это и сказал:
– Смотри, пальчик… Смешно? Осторожно, так и описаться можно!
Сам не выдержал этого пятисекундного воздержания и в голос заржал.
Шумно выдохнув немного после очередного приступа Таня посмотрела на палец, на Артема, задержала дыхание, широко раскрыла рот, округлила глаза и с новым стоном спустилась на корточки, не отрывая руки от изгороди.
– Ой, не надо… Ой, хватит, я больше не могу, пожа-а-алуйста… Хватит… Я на самом деле…
И на самом деле Таня уже не могла сдерживаться. Несколько капелек перетекли из мочевого пузыря, промочив трусы и ткань джинсов.
Между ног стало мокро, холодно и противно. Таня почувствовала стыд. Артем помог Тане подняться:
– Ты не обиделась на меня, нет? – крутился он вокруг нее. Артем и сам не понимал, что произошло. И почему ему стало вдруг так холодно и неуютно.
Произошло вот что – свечение погасло. Минуты, запрограммированные в кабине солярия истекли. Лампы внезапно отключились, работал включенный вентилятор, вытягивая из кабины остатки жара: пожалуйста, выходите.
Таня достала телефон. Тридцать семь пропущенных вызовов от мамы, которых она не услышала пока счастливо проводила время. Впервые в жизни с молодым блестящим остроумным красивым модно одетым галантным веселым чудесным… Чудесным. Молодым. Человеком. Впервые в жизни.
– Мне на самом деле нужно в туалет, – смело и бодро сказала Таня. И попробовала снова засмеяться.
Они сели в кафе друг против друга. Обоим стало неловко. Будто и впрямь прошедшие часы были не беззаботным невинным ребяческим весельем, а случайной страстью, накатившей на двух совершенно незнакомых людей в удобном для этого месте. Но как люди интеллигентные, они, вместо того, чтобы, поправив беспорядок в одежде, разойтись в разные стороны навсегда, решили познакомиться.
– Мама звонила, – поежилась Таня, – 37 раз.
Артем присвистнул:
– Почему ты ей не перезвонишь?
– Не хочу портить сейчас настроение. Приду домой – тогда пусть портит.
Таня обняла ладошками чашку с чаем. Сейчас она снова была похожа на того нескладного ребенка, которого Артем увидел на сеансе.
Артем кивнул.
– Мне мама никогда не звонит. Звонит всегда отец, а мама дышит рядом и громко говорит отцу: Передай ему…, и отец передает: «Норди, мать сказала…» Но я и так уже услышал, что мама сказала. Ты давно ходишь к Воронович?
– Около месяца.
– Ты знаешь, я, наверное, больше не приду. Это у вас черт знает что там, а не группа психотерапии. Одна эта бабища страшная чего стоит… Ваша эта – Ольгниловна или Ольгпална – просто Карабас Барабас. И другие, прости, но дуры редкие. Воронович вообще никак не вмешивается, будто нормально платить за то, чтобы слушать сивый бред кобыл. Ну, как на подбор, ведь…
Артем хотел соврать в духе, если бы я тогда не заметил тебя, то вообще еще с середины сеанса ушел, но почему-то не смог так…Тане и сказал:
– Я хотел с середины сеанса уйти. Просто ждал, чем все это закончится. Хотелось увидеть эти магические обряды Воронович, про которые так много говорят.
Таня кивнула.
– В первый раз всем бывает жутко и странновато. Потом привыкаешь. Не знаю, что бы со мной было без этих сеансов. Они многое освобождают внутри, много всякого – ну, самого нехорошего – и тогда уже жить без них можешь. Лично я – не могу. А то, что Воронович молчит и не вмешивается, думаю, это специально… Может это так в Метод заложено, что мы сами должны что-то понять и что-то сделать, только я вот не знаю что… еще не поняла.
– Но ведь нельзя же так! Тебя ведь первую на этих сеансах…. Почему ты это терпишь?
Таня опустила голову, по тонкой коже, которая теперь выглядела очень сухой и слишком тонкой, вдоль рта легли скорбные, как у маленькой старушки, складки.
– Я не терплю, мне больно. Но может так и надо, – она прижала плечо к уху, точно защищаясь.
Артем отметил и это жалобное «надо-оо» и эту детскую защиту плеча, со стуком выставил локти вперед и придвинул лицо к Таниному:
– Не понял, что надо? Чтобы больно было? Кому надо? Тебе? Или вашей Карабисихе? Или тем дурам, которые кайф ловят, когда промывают тебе косточки?
– Ты не прав. Ты был один раз. Там всем бывает больно понемногу. Всем достается.
– Бред какой-то! Групповой мазохизм, а не психотерапевтические сеансы…
Таня замолчала. Артем расходился, наседая на Таню, пытаясь ей доказать, что Артем не какое-то там ничтожество, чтобы с ним обращались так, как сегодня. Но Тане даже в голову не пришло подумать об Артеме как о ничтожестве. Она искренне не понимала, почему Артем так некрасиво сейчас расходится.
– Ага, всем достается от этой старой дуры… И все молчат.
– У нее здоровье слабое, – Таня стала защищать Ольгу Ниловну. – Она знаешь, бывает совсем слепнет. Мне девочки сказали. Ну, вообще ничего не видит, и ее на скорой отвозят. Мне ее жалко и девочкам ее жалко. Может поэтому мы и молчим, если даже она через край хватает. Она давно в театр ходит. Может у нее драма покруче нашей.
– Ага, драма. Ненависти через край. Понимаю. Это называется «ослепнуть от ненависти».
Артем зажмурил глаза и стал шарить руками по столу, как слепой. Задел чашку, опрокинул сахарницу. Потом открыл глаза и первым расхохотался. Таня вслед за ним. Им стало легче.
– Ну, а ты… Если не хочешь не говори… Но мне правда, как новичку, важно знать, что за история у тебя – ну, та из-за которой ты пришла к Воронович?
Таня не хотела говорить. Но была так благодарна Артему за прогулку и вот даже за эту шутку со слепым, что сказала:
– Так, ничего особенного. Была мерзкая связь с одним очень старым козлом. Ничего особенного. Просто очень плохо после – что-то вроде депрессии. Все никак себя простить не могу, что у меня в жизни это было. Знаешь, мне так хотелось, чтобы все было по-настоящему, как у всех, по-честному, что бросилась к первому попавшемуся козлу в постель. Не знаю, не понимаю, зачем… Больно это ужасно, сама не знаю, почему. Не могу себя простить. Ненавижу себя это, за то… что с этим козлом. Ты представить себе не можешь, как он был отвратителен мне почти с самого начала, а я почему-то это делала, пока буквально умом не двинулась от отвращения к самой себе. К себе и этому уроду старому. Как я могла!
– Зачем ты себя так? Он наверняка со знанием дела подкоп к тебе вел. Он мудак. Ты не при чем! Может, тебе даже казалось, что ты любила его? Так? Ты ведь не могла бы без чувства совсем?
Таня с ужасом покачала головой:
– Нет– нет! Хотя… тогда. Я не знаю, я ничего не знаю! Тогда, казалось, вообще без него не могу. А сейчас ничего, кроме бесконечного унижения не вспоминается! Понимаешь, я сама себя унижала! С самого начала, как только вообще связалась с ним!
И жалобно протянула:
– Мне давно уже надо было домой!
Артем послушно рассчитался и они вышли на дорогу ловить такси. Оба о чем-то уныло думали, вглядываясь в полупустую дорогу.
– Ты никогда не задумывалась, что ненависть притягивает людей друг к другу сильнее, чем любовь? – протянул Артем и проводил глазами очередное такси, которое даже скорость не снизило, проезжая мимо них.
Таня удивленно посмотрела на него снизу сверх и неожиданно гордым голосом ответила:
– Я не задумывалась, я знаю!
Усмехнулась и добавила:
– Именно поэтому ты пришел на сеансы Воронович. Поэтому придешь и на следующий. И еще. Ненависть – как наркотик. Затянет и тебя.
Таня тихонько и совсем нерадостно сказала наконец остановившейся машине «ура» и юркнула на заднее сиденье.
Артем хлопнул за Таней дверцей, нагнулся к стеклу и выдал ей на прощание свою любимую улыбку, которую он назвал во время тренировок перед зеркалом «всегда ваш, мадемуазель». Машина газанула, Артем с раздражением засунул руки в карманы и пошел вдоль дороги, разговаривая сам с собою:
– Черт, да я всю ночь мог бы с ней проговорить. Мне нужно с ней поговорить! Да на хрена ей надо было домой, к своей чертовой матери, когда мне так нужно было именно сегодня поговорить! И что я буду делать еще целую неделю до следующего сеанса, когда я даже телефон у нее не спросил!
Он сел на лавочку автобусной остановки, стянул перчатки, закурил.
– Ну, ок, сейчас пойду домой и напьюсь. Завтра буду спать, опохмеляться, есть и опять спать. А дальше? Перед ним остановился автобус, распахнулись двери, никто не вышел. Автобус постоял в раздумье, и двери захлопнулись.
– Ну, ок – вскочил Артем. – Достаточно пока и этого плана: напиться, проспаться.