Самая еврейская держава в мире
После третьего раздела Польши в 1795 году Россия стала преобладающим по количеству евреев государством мира. До этого, если не принимать во внимание определенные исторически сложившиеся поселения, в России жили лишь единичные евреи. В глобальном труде о евреях в России “Двести лет вместе (1795–1995)” Александр Солженицын цитирует письмо Ивана Грозного королю польскому, датированное 1550 годом: “И ты бы, брат наш, вперед о жидех к нам не писал”[49].
Еврейское население, которое при Екатерине Великой насчитывало миллион, к концу Первой мировой войны выросло до 5 миллионов, что составляло 4 % населения Российской империи и более половины еврейского населения мира. Второй по количеству евреев была на тот момент Австро-Венгрия (около 2 миллионов). Та часть Российской империи, к которой относились нынешняя Восточная Польша, Литва, Белоруссия, западная часть Украины и Бессарабия, была известна как черта оседлости, откуда евреи по экономическим причинам стремились вырваться во “внутренние губернии” России и особенно в города.
Исключением являлись отвоеванная у Швеции в 1721 году Ливония, Рига, а также присоединенная при разделе Польши в 1795 году Курляндия, в которых зарегистрированным евреям дозволялось селиться. Ограничения были не расовыми, а религиозными, и не затрагивали исторических мест проживания: горских и грузинских евреев, изначально вышедших из Вавилона и обосновавшихся в Бухаре среднеазиатских, “туземных” (бухарских) евреев, а также караимов[50].
Черта оседлости и ограничение свободы передвижения сохранялись вплоть до Февральской революции 1917 года. Премьер-министр, реформатор Петр Столыпин в 1906 году предлагал царю отменить черту оседлости, на что Николай II ответил: “Внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя”[51].
Строгие ограничения с течением времени размылись. Во время Первой мировой войны, когда линия фронта достигла поселений, евреев обвинили в шпионаже, после чего началось массовое бегство в том числе из Курляндии во внутренние губернии. По мнению Солженицына, война уничтожила еврейские поселения как явление и практически открыла для евреев столицы, то есть Петроград и Москву[52]. Лишь в 1915 году от переселившихся за черту оседлости перестали требовать ежегодное разрешение на пребывание, то есть внутренний паспорт.
Линия фронта расколола надвое территорию от Ливонии до Галиции и Румынии. На этой территории проживало три четверти евреев всего мира.
О немецких солдатах у евреев сложилось положительное мнение, и они пытались вступать с ними в разговор, используя идиш. Немцы, по их мнению, были образованнее, чем русские или поляки [53]. У поляков евреи вызывали подозрения своей любовью к немцам, то есть слыли германофилами, а литваки – литовские и белорусские евреи, владевшие русским языком в качестве второго, – в свою очередь, русофилами[54].
Немецкий историк Герд Кенен описывает в фундаментальном труде “Der Russland-Komplex” (в русском переводе: “Между страхом и восхищением: “Российский комплекс” в сознании немцев, 1900–1945”) духовное и физическое тяготение немцев к Востоку. Он много размышляет о фанатичной любви немцев к Достоевскому и геополитических мечтаниях первых десятилетий XX века. “Перст судьбы” указывал немцам на Восток[55].
Первым заметным государственным деятелем, с которым встретился основатель сионистского движения[56] Теодор Герцль, был кайзер Вильгельм Второй. Инициатива исходила от немцев, и в 1898 году произошло две встречи – тайная в Константинополе и официальная в Иерусалиме.
Отзывы немецких современников о евреях из польских и украинских городков и деревень (“гигантского гетто”), захваченных в Первой мировой войне, – для сегодняшнего читателя все-таки неожиданны. Существовало, например, мнение, что евреи, говорящие на идиш, то есть еврейском языке германской группы, являются, при всем их “благочестивом убожестве” добровольными носителями немецкой культуры”[57]. Так дело обстояло и могло бы обстоять дальше, но когда спустя 20 лет немецкие войска снова вторглись на эту территорию, вместе с танковыми колоннами Вермахта пришли и отряды С С Einsatzgruppen (айнзацгруппы)[58].
Первая мировая война пробудила патриотический дух, и Россия принялась отстранять “чужаков” от власти. Это касалось в первую очередь немцев, в царской России традиционно занимавших ключевые должности в экономике. Половину самых высоких постов в России до революции занимали прибалтийские немцы[59]. По мнению историка Юрия Слезкина, роль немцев в России напоминает роль евреев в Германии, с той, однако, пометкой, что роль немцев была во многом более важной, очевидной и продолжительной. Ассимилированные и образованные евреи стали как “новые образцовые подданные” подниматься в царской России вровень с немцами. Возвышение “инородцев” до элиты породило, в свою очередь, антисемитизм. Динамика российской экономики предоставила возможность социального взлета также армянам и известным своими усердием и дисциплиной староверам, ранее оттесненным в сторону.
Слезкин считает, что история еврейства в России и Центральной Европе была схожей. В конце XIX века евреи поднялись из маргиналов к верхам и стали значительными представителями немецкой культуры в Центральной и Восточной Европе. Евреи в Австро-Венгрии стали “сверхнациональной” нацией, своего рода новой аристократией, самой новой, заметной и образцово-показательной частью населения, что породило сопротивление и политический антисемитизм. Их отсутствие корней сравнивалось с их стремлением к обогащению. Философ Ханна Арендт считала, что евреи были единственными “общеевропейцами” в Европе[60].
И в России, и в Центральной Европе евреи, как считает Слезкин, перешли в “местную религию”. Дети еврейской интеллигенции были, по словам известного сиониста Владимира Жаботинского, “безумно и безнадежно” влюблены в русскую культуру и вместе с ней в весь русский мир. Ассимилировавшиеся евреи были, по мнению Жаботинского, “единственными носителями и распространителями русской культуры” в Одессе. Употребление традиционных еврейских имен в Одессе считалось верхом идиотизма[61].
По Слезкину, переход в “пушкинизм” означал отход от родительской веры. Для поэта Осипа Мандельштама чистые и прозрачные звуки русской речи являли собой противопоставление “еврейскому хаосу” отцов[62]. Его отец, происходивший из Курляндии, “пробивался самоучкой в германский мир из талмудических дебрей”[63].
Овладение национальным каноном было признаком ассимиляции в Австро-Венгрии и, конечно, в Германии, где ассимиляцию еврейского населения пытались ранее отрицать, но где, в свою очередь, количество евреев было заметно меньше, максимум i%. С другой стороны, в Берлине, Вене и Будапеште процент евреев от всего городского населения составлял в 1890 году ю%. В 1939-м, для сравнения, еврейское население германского рейха составляло только четверть процента[64].
В 1770-х в еврейской среде Германии зародилось рационалистическое движение, выступавшее за принятие ценностей Просвещения и интеграцию в светское общество, стремящееся к равенству и отмене дискриминации. Главным идеологом движения, известного под названием “аскала” (ивр. Просвещение), был философ Мозес Мендельсон. Так возник реформистский иудаизм, который историк Михаэль Вольфсон причисляет к важнейшему наследию немецких евреев. После Второй мировой войны его центр переместился в США[65].
Автор “Популярной истории евреев” Пол Джонсон подчеркивает особые отношения евреев и немцев в интеллектуальном поле. По его утверждению, многим немцам трудно было принять тот факт, что у второго после Гёте крупнейшего немецкого поэта, Генриха Гейне, родившегося в еврейской семье, было “столь безупречное чувство языка”[66]. По известному утверждению Гейне, крещение было пропуском в европейскую культуру.
С другой стороны, самому Гейне пришлось обосноваться в Париже, поскольку в Германии он испытывал притеснения из-за еврейского происхождения. Также, к примеру, лауреат Нобелевской премии по химии [67] Фриц Хабер перешел в лютеранство в 1893 году, что не спасло его от нацистских преследований. Столкнувшись лицом к лицу с реальностью, Хабер писал Альберту Эйнштейну: “Никогда еще я не был настолько евреем, как сейчас”[68].
Исключенные из Версальского мирного договора Германия и Советская Россия заключили в 1922 году Рапалльский договор.
Вскоре после этого был убит министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау. Он считал евреев “одним из германских племен, как саксонцы или баварцы”, а крещение, равно как и сионизм, – проявлением трусости[69].
Переход в христианство или принятие крещения было одним из способов раствориться в русском обществе. Оно открывало широкие возможности для карьеры[70]. По свидетельству Солженицына, легче всего было перейти в лютеранство[71]. В романе Жаботинского “Пятеро”, действие которого происходит в Одессе, один из героев посещает сначала армянскую церковь, однако это кажется ему слишком экзотическим и вскоре он решает: “Сделаю, как все, поеду в Выборг к тамошнему пастору Пирхо”[72]. Лаура Экхольм также говорит о таком феномене, как “Finnish baptism”, то есть “финское крещение”. Она приводит пример поэта Осипа Мандельштама, который, примкнув к Финской церкви методистов, избежал ограничения, накладываемого на поступавших в Петербургский университет евреев (“процентная норма”)[73].
Для евреев в России лютеранство было самым естественным выходом из положения, поскольку лютеранство считалось также немецкой религией. Возможно, лютеранство привлекало евреев естественностью по сравнению с пышностью православия.
Крепостное право в России касалось в основном православных крестьян, чьи права и свобода передвижения ограничивались четкими правилами. Права евреев проживать на определенных территориях и заниматься определенными видами деятельности также были ограничены и предопределены сильнее, чем у какой-либо другой нации. Согласно Слезкину, евреи были самым притесняемым из всех меньшинств империи.
Пользовавшиеся широкими привилегиями финны были в царской России, несомненно, меньшинством, находившимся в самом выгодном положении. Подтверждением пусть послужит следующий пример: когда российские власти запретили проведение третьего Конгресса сионистов России, он прошел в Гельсингфорсе в 1906 году[74].
Вопрос о праве более чем тысячи финских евреев на финляндское подданство уже беспокоил сословные собрания (Сеймы) Финляндии. Разрешился он, однако, лишь после получения Финляндией независимости. Как я уже упоминал, и моя мать, родившаяся в Гельсингфорсе, получила финское гражданство только в 1920 году.
Конец ознакомительного фрагмента.