Последний дон. Книга II. Клерикуцио и Пиппи Де Лена (Марио Пьюзо, 1996)

Глава 3

Легенда о жестокости Семьи Клерикуцио родилась более ста лет назад на Сицилии. Клерикуцио лет двадцать воевали с другой семьей за право владеть клочком леса. Патриарх соперничающего клана дон Пьетро Форленца лежал на смертном одре, пережив восемьдесят пять лет опасностей и лишений, чтобы свалиться от апоплексического удара, и доктор предсказал, что жить ему осталось не больше недели. Но один из членов Семьи Клерикуцио проник в спальню умирающего и заколол его, выкрикивая при этом, что старик не заслужил мирной смерти.

Дон Доменико частенько рассказывал эту старинную историю, чтобы наглядно продемонстрировать, как глупо поступали раньше, и лишний раз напомнить о том, что жестокость без разбора – заурядное бахвальство. Жестокость – слишком ценное оружие, чтобы растрачивать его по пустякам, и пускать его в ход должно только при наличии веских причин.

У него имелись доказательства, что именно жестокость явилась причиной гибели сицилийских Клерикуцио. Когда власть в Италии узурпировали фашисты во главе с Муссолини, они сразу сообразили, что мафия должна быть уничтожена. Приостановив действие закона, они бросили на борьбу с нею сокрушительную силу войск. Мафия была сломлена ценой тюремного заключения или бегства тысяч зачастую ни в чем не повинных людей.

Только у клана Клерикуцио хватило отваги противостоять фашистским указам силой оружия. Они убили местного фашистского префекта, нападали на фашистские гарнизоны. Но что возмутительнее всего: когда Муссолини выступал с речью в Палермо, они похитили его котелок и зонтик, привезенные из Англии. Эта добродушная презрительная шутка превратила Муссолини в посмешище для всей Сицилии, что и повлекло гибель Клерикуцио. В их провинции сосредоточили массу войск. Четыреста членов клана Клерикуцио полегли с ходу. Еще пятьсот человек оказались на бесплодных островах в Средиземноморье, служивших местом ссылки. Выжило лишь самое ядро семейства, а молодого Доменико Клерикуцио переправили в Америку, где дон Доменико еще раз доказал, что яблоко от яблони недалеко падает, сумев построить собственную империю. Но он проявил куда больше хитроумия и прозорливости, нежели его предки на Сицилии. Однако он всегда помнил, что государство, где не уважают закон, – весьма опасный враг. За это он и любил Америку.

Дон очень рано уяснил знаменитый принцип американского правосудия: лучше пусть сто виноватых избегнут наказания, нежели будет наказан хоть один невинный. Потрясенный до глубины души этой невыразимо прекрасной сентенцией, дон стал пламенным патриотом Америки. Америка стала его родиной. Он никогда не покинет Америку.

Вдохновленный этим открытием, дон Доменико построил в Америке куда более прочную империю, чем та, что существовала на Сицилии. С помощью щедрых подношений он завоевал благосклонность всех политических и юридических структур. Не полагаясь на один-два стабильных источника дохода, он постоянно находил новые, проявляя талант и изобретательность, действуя в лучших традициях американского предпринимательства. Деятельность дона Доменико распространялась на строительную индустрию, переработку отходов, различные виды транспорта. Однако громадный поток наличности приносили ему азартные игры – любимый бизнес дона, хотя и не такой прибыльный, как торговля наркотиками, к которой дон всегда относился с недоверием. Так что в последние годы он позволял Семье напрямую работать исключительно в игорном бизнесе. Остальные кланы просто смачивали клювик Клерикуцио пятипроцентными отчислениями за счет прочих видов деятельности.

Двадцать пять лет спустя планы и мечты дона наконец начали претворяться в жизнь. Азартные игры превратились в более респектабельный и, главное, все более законный вид развлечений. Словно на дрожжах росли и размножались различного рода государственные лотереи, с помощью которых правительство надувало собственных граждан. Выплата выигрышей растягивалась порой на два десятка лет, на чем государство бесстыдно грело руки, выплачивая лишь проценты по сумме выигрыша. А с процентов еще и взимало налоги. Вот такая шутка. Дон Доменико в деталях знал, как это делается, поскольку Семье принадлежала одна из компаний, от лица государства за хороший барыш проводившая лотереи в нескольких штатах.

Однако дон жил в ожидании дня, когда будет узаконен спортивный тотализатор, пока разрешенный в одном лишь штате Невада. Судя по урожаям, которые удавалось собрать на ниве подпольного букмекерства, доходы от легального тотализатора затмят собой все, что было до сих пор. Прибыль от ставок на матчи одного только футбольного Суперкубка может за один день составить миллиард долларов. Семь игр чемпионата мира принесут куш не меньше. Состязания между футбольными, хоккейными и баскетбольными командами различных университетов тоже превратятся в полноводные реки чистого золота. Люди по всей стране будут охвачены лихорадкой спортивного тотализатора, а замысловатые, многоходовые лотереи превратятся в совершенно законную золотую жилу. Дон понимал, что ему не суждено дожить до этого счастливого дня, но зато этот мир будет принадлежать его детям. Клерикуцио станут кем-то вроде герцогов эпохи Возрождения – покровителями искусств, советниками, а то и главами правительства, имена их будут с почтением упоминать в учебниках истории. Завораживающая золотая завеса скроет корни, давшие начало этому могуществу. Все его последователи, соратники и настоящие друзья отныне и во веки веков пребудут в безопасности. Пред мысленным взором дона представало цивилизованное общество, весь окружающий мир, будто исполинское плодоносящее древо, способное укрыть и прокормить все человечество. Но корни этого великана обвивает бессмертный Пифон – Семья Клерикуцио, – питающийся соками из источника, которому не суждено иссякнуть.

Если Семья Клерикуцио являлась для множества кланов мафии, разбросанных по всем Соединенным Штатам, чем-то вроде Святой Церкви, то дон Доменико Клерикуцио олицетворял Папу Римского, уважаемого не только за ум, но и за силу.

Его почитали и за неукоснительное соблюдение сурового морального кодекса, насажденного в его Семье. Каждый мужчина, женщина и даже ребенок несет полную ответственность за свои поступки, независимо от мотивов, будь то отчаяние, угрызения совести или неудачное стечение обстоятельств. О мужчине судят по его делам, а слова – лишь пуканье на ветру. Дон презирал всяческие общественные науки и психологические экивоки, оставаясь преданным католиком: на этом свете – расплата за грехи, в ином – прощение. Каждый долг должен быть уплачен, и дон был строг при суде на этом свете.

И при воздаянии за верность. Прежде всего единокровная родня; затем его бог (для чего же еще у него в доме собственная часовня?) и, наконец, – его обязанности по отношению ко всем вассалам Семьи Клерикуцио.

Что же до общества и правительства – при всем патриотизме дона они никогда не принимались в расчет. Дон Клерикуцио родился на Сицилии, где общество и правительство – вековечные заклятые враги. Его представление о свободе воли было весьма простым: ты волен стать рабом и зарабатывать хлеб насущный без достоинства и надежды или стать человеком, внушающим к себе уважение. Семья – твое общество, твой бог – карающая десница, а соратники – твои защитники. И ты в долгу перед тем, кто поддерживает тебя на земле. Ты должен заботиться, дабы у него были хлеб на столе, уважение света и защита от наказания другими смертными.

Не для того дон создавал свою империю, чтобы в один прекрасный день его дети и внуки пополнили беспомощную человеческую массу. Он добился власти и продолжал укреплять ее, чтобы имя и состояние Семьи существовали до тех пор, пока есть на свете церковь. Может ли у человека в этом мире быть более высокое предназначение, нежели зарабатывать на хлеб насущный, а в ином предстать перед всепрощающим божеством? Что же до собратьев-людей и их убогих общественных структур – пусть отправляются хоть на дно морское.

Дон Доменико привел свою Семью к вершинам могущества. Он добивался этого с жестокостью, достойной Борджиа, хитростью Макиавелли, помноженными на чисто американскую практичность и предприимчивость. Но превыше всего стояла патриархальная любовь к сподвижникам. Добродетель должна быть вознаграждена. Ущерб – отмщен. Средства к существованию – обеспечены.

В конечном итоге, как и планировал дон, Клерикуцио достигли таких высот, что смогли отойти от преступной деятельности, берясь за «дело» лишь в самых крайних случаях. Другие Семьи служили им, как верные бароны, сиречь Bruglione, в случае неприятностей шедшие на поклон к Клерикуцио. В итальянском языке слова «bruglione» и «baron» рифмуются, однако «bruglione» означает человека, выполняющего мелкие поручения. Остроумие дона Доменико, подстегнутое постоянными просьбами о помощи, заставило перекрестить баронов в Bruglione. Клерикуцио мирили их друг с другом, вытаскивали из-за решетки, укрывали их нелегальные доходы в Европе, налаживали для них надежные каналы поставки наркотиков в Америку, использовали свое влияние на судей и правительственных чиновников и на уровне штатов, и на федеральном. На уровне муниципалитетов высочайшая помощь обычно не требовалась. Если Bruglione не в состоянии контролировать город, в котором живет, он не стоит и ломаного гроша.

Сцементировать могущество Семьи в немалой степени помог и финансовый гений Джорджио – старшего сына дона Клерикуцио. Подобно некоей волшебной прачечной, он отмывал колоссальные суммы грязных денег – нечистот, исторгаемых современным обществом. Именно Джорджио всегда стремился умерить свирепость отца. Кроме того, Джорджио прилагал все усилия к тому, чтобы Семья Клерикуцио постоянно оставалась в тени, вне досягаемости любопытных взглядов общественности. Так она и существовала, даже для властей оставаясь чем-то вроде НЛО. Где-то кто-то что-то видел, что-то слышал и пересказывал об этом с ужасом и благоговением. Упоминания о ней встречались в досье полиции и ФБР, но газеты не поминали Клерикуцио ни словом, молчали о них даже бульварные листки, обычно упивающиеся расследованием дел различных Семей мафии, попавших в беду из-за собственной беззаботности и эгоизма.

Но беззубым тигром Семью Клерикуцио уж никак не назовешь. Два младших брата Джорджио – Винсент и Пити – не так умны, как он, зато унаследовали свирепый отцовский нрав. И в их распоряжении имелась целая армия бойцов, обитавших в анклаве Семьи в Бронксе, всегда принадлежавшем итальянцам. В этом анклаве, состоявшем из сорока кварталов, можно было бы снимать фильмы из жизни старой Италии. Здесь не было ни бородатых евреев-хасидов, ни черных, ни азиатов, ни богемной молодежи, и никто из вышеперечисленных не владел здесь никакой недвижимостью или бизнесом. К примеру, вы не встретили бы там ни единого китайского ресторанчика. Вся недвижимость либо принадлежала Клерикуцио, либо контролировалась Семьей. Разумеется, порой отпрыски некоторых итальянских семей отращивали длинные волосы и становились бунтарями-гитаристами, но таких быстренько сплавляли к родственникам в Калифорнию. Каждый год с Сицилии прибывало новое, тщательно отобранное пополнение. Владения Семьи в Бронксе располагались в окружении районов с самым высоким в мире уровнем преступности, но в самом анклаве царили спокойствие и исключительная законопослушность.

Пиппи Де Лена проделал путь от мэра анклава до Bruglione Семьи в Лас-Вегасе, но так и остался в прямом подчинении у Клерикуцио, по-прежнему нуждавшихся в его специфическом таланте.

Пиппи являл собой идеал Qualificato, то есть Квалифицированного Специалиста. Он рано начал и уже в семнадцать лет пошел на первое «дело». Восхищение вызывало и то, что этот подвиг он совершил с помощью гарроты – факт поистине замечательный, так как обычно неоперившиеся американские юнцы, дебютирующие на этом поприще, в своей глупой мальчишеской гордыне презирают удавку. Вдобавок Пиппи обладал большой физической силой, немалым ростом и пугающей массивностью. Само собой, он был экспертом и по части огнестрельного оружия и взрывчатки. Если же абстрагироваться от всего этого, Пиппи был милейшим человеком, отличавшимся неукротимой тягой к жизни. Совмещая в себе черты сицилийского крестьянина и американского киногероя, он покорял всех простодушием, обезоруживавшим мужчин, и галантностью, приводившей в восторг женщин. Он очень серьезно подходил к своей работе и в то же время считал, что жизнь – прекрасная штука, которой нужно наслаждаться.

У него были и свои маленькие слабости. Он был большим любителем выпить, играл в азартные игры и не пропускал ни одной юбки. И еще Пиппи был, пожалуй, не так жесток, как хотел бы дон, но это объяснялось тем, что он являлся чересчур компанейским человеком. Однако все эти небольшие недостатки каким-то непостижимым образом превращали его в еще более смертоносное оружие. Он использовал собственные пороки, чтобы избавлять организм от яда, а не накапливать их.

Безусловно, его успешной карьере в немалой степени способствовал тот факт, что Пиппи приходился дону племянником. В их жилах текла одна кровь, и это сыграло важную роль, когда Пиппи нарушил семейную традицию.

Никому не дано прожить жизнь без ошибок. Пиппи Де Лена в возрасте двадцати восьми лет женился по любви и усугубил эту ошибку тем, что выбрал женщину, совершенно непригодную в жены Квалифицированному Специалисту.

Налин Джессап была танцовщицей в музыкальном шоу лас-вегасского отеля «Занаду». Пиппи всегда с гордостью подчеркивал, что не девушкой из кордебалета, сотрясающей перед зрителями сиськами и демонстрирующей задницу, а именно танцовщицей. По меркам Вегаса, Налин была просто интеллектуалкой – много читала, интересовалась политикой и, уходя корнями в очень чопорную культуру белых южан-протестантов из столицы Калифорнии Сакраменто, придерживалась довольно консервативных взглядов.

Они являли полную противоположность друг другу. Пиппи не интересовала интеллектуальная жизнь, он редко читал, слушал музыку, ходил в театры или кино. Пиппи имел бычью внешность, а Налин напоминала цветок. Пиппи был весь нараспашку, полон обаяния, но вместе с тем излучал угрозу. Налин же, наоборот, была столь добра по характеру, что никто из ее коллег-танцовщиц никогда не мог с ней поспорить, хотя перепалки в их среде не редкость и зачастую просто помогают скоротать время.

Единственное, что их объединяло, – страсть к танцам. Стоило Пиппи Де Лене, устрашающему Молоту Клерикуцио, ступить на танцплощадку, и он забывал обо всем на свете. Танцы воплощали для него поэзию, читать которую он был не в состоянии, средневековый дух рыцарства, нежность, придавали сексу изысканную утонченность; в танце он почти постигал нечто недоступное его уму.

А Налин Джессап это давало возможность заглянуть в сокровенные тайники его души. Нередко бывало, что перед близостью они часами танцевали, что превращало секс в некое неземное общение, волшебный мост между родными душами. Пиппи разговаривал с Налин во время танцев – будь то в ее апартаментах или на танцплощадке вегасских отелей.

Он был прекрасным рассказчиком и не лез в карман за словом. Он легко и остроумно льстил ей и отпускал комплименты. Он, такой внушительно мужественный, мог улечься к ее ногам, словно раб, и внимать ее словам. Он с интересом и гордостью слушал ее рассказы о книгах, о театре, о долге демократии отстаивать права обездоленных и чернокожих, бороться за освобождение Южной Африки, помогать голодающим в странах третьего мира. Эти трогательные разговоры потрясали Пиппи до глубины души. Для него все это было в новинку.

Их во многом сближало и то, что они подходили друг другу сексуально. Будучи полными противоположностями, они непреодолимо тянулись друг к другу. Для их союза было хорошо еще и то, что Пиппи знал настоящую Налин, а Налин не знала подлинного Пиппи. Она видела перед собой лишь мужчину, который обожал ее, задаривал подарками и разделял ее мечты.

Они поженились через неделю после первой встречи. Налин было всего восемнадцать, она была просто глупышка. А Пиппи было двадцать восемь, и он был искренне влюблен. Как и Налин, он тоже был сторонником традиционных ценностей, хотя как бы с иного полюса, и оба хотели создать семью. К тому времени родители Налин уже отошли в мир иной, а Пиппи не рвался посвящать Клерикуцио в свои матримониальные планы. Тем более что они будут против. Лучше поставить их перед свершившимся фактом, а там как-нибудь спустить дело на тормозах. Молодые обвенчались в часовне в Лас-Вегасе.

Но Пиппи недооценил дона Клерикуцио, на самом деле одобрившего брак. Дон любил говаривать: «Главная обязанность мужчины в жизни – зарабатывать на хлеб насущный», – но какой в этом смысл, если у тебя нет ни жены, ни детей? Правда, он все же обиделся, что с ним не проконсультировались и не справили свадьбу в Семье Клерикуцио. В конце концов, в жилах Пиппи тоже течет их кровь.

– Пусть танцуют хоть на дне морском! – проворчал он, услышав известие о браке, но все же послал молодоженам щедрый свадебный подарок: огромный «Бьюик» и документы на право владения инкассирующим агентством, приносившим сказочный по тем временам доход – до ста тысяч долларов в год. При этом было сказано, что Пиппи Де Лена продолжает служить Семье Клерикуцио в качестве одного из наиболее приближенных к ней Bruglione на Западе, но лишается анклава в Бронксе, так что теперь его жена, не имеющая отношения к Семье, может жить в полной гармонии со своим благоверным. Она была для Семьи такой же чужой, как мусульмане, негры, хасиды и азиаты, на разговоры о которых вообще было наложено вето. Таким образом, Пиппи, хотя и остался Молотом Клерикуцио и местным бароном, все же утратил значительную долю своего влияния в Квоге.

Самым дорогим гостем на венчании был Альфред Гронвельт. После окончания обряда он устроил в своем отеле скромный праздничный обед, на котором жених и невеста танцевали всю ночь напролет. В последующие годы между Гронвельтом и Пиппи Де Леной возникла крепкая и искренняя дружба.

Этот брак продолжался достаточно долго для того, чтобы его результатом стало рождение двоих детей – сына и дочери. Старшего окрестили Кроччифисио, но называли только Кроссом. В возрасте десяти лет он был точной копией матери – с таким же, как у нее, гибким телом и нежным, но в то же время мужественно-красивым лицом. Наряду с этим он унаследовал физическую силу и фантастическую ловкость отца. А вот младшая – Клавдия – в свои девять лет была копией отца. Грубоватые черты ее лица не казались уродливыми лишь благодаря детской свежести и невинности. Таланты отца к ней не перешли. Однако девочку отличали присущие матери любовь к книгам, музыке и театру, а также душевная мягкость. И ничуть не удивительно, что Кросс тяготел к отцу, а Клавдия – к матери.

В течение одиннадцати лет, пока семья Де Лены не распалась, все шло очень хорошо. Пиппи окончательно утвердился в Лас-Вегасе в качестве Bruglione, сборщика денег для отеля «Занаду», и продолжал служить Молотом Клерикуцио. Он разбогател, жил на широкую ногу, хотя, следуя указанию дона, и не выставлял свое богатство напоказ. Пил, играл в казино, танцевал с женой, возился со своими детьми и пытался подготовить их к вступлению во взрослую жизнь.

Привыкнув смотреть в лицо опасности, он научился жить, заглядывая вперед, и это стало одной из причин его успеха. Он заранее предвидел момент, когда Кросс из мальчишки превратится в мужчину, и хотел, чтобы этот мужчина стал его союзником. А может, просто хотел иметь рядом с собой хотя бы одну живую душу, которой мог бы полностью доверять.

Поэтому он с детства готовил Кросса к будущей жизни. Учил его секретам азартных игр, брал с собой на обеды к Гронвельту, чтобы мальчик слушал истории о бесчисленных способах обмануть казино. Все они начинались одними и теми же словами. «Каждую ночь, – говорил Гронвельт, – миллионы человек лежат без сна, ломая головы над тем, как бы надуть мое казино».

Пиппи брал Кросса на охоту, учил свежевать и потрошить убитую дичь, чтобы парень привык к запаху крови и виду своих окровавленных рук. Он заставил Кросса учиться боксу, чтобы тот узнал, что такое боль, обучал его стрелять и заботиться об оружии – за исключением, разумеется, гарроты. В конце концов, это просто его личная слабость, а в нынешние времена толку от удавки маловато. Кроме того, было бы сложно объяснить матери мальчика, что это за странная веревка.

Семье Клерикуцио принадлежала большая охотничья хижина в горах Невады, и Пиппи с семьей часто ездил туда отдыхать. Он брал детей на охоту, а Налин тем временем сидела в теплом доме, углубившись в свои книги. Кроссу нередко удавалось подстрелить волка, оленя, а порой даже пуму или медведя, что говорило о его способностях, об умении чувствовать оружие и обращаться с ним, проявляя при этом должную осмотрительность. В минуты опасности он сохранял абсолютное спокойствие, не морщился, когда приходилось запускать руки по локоть в окровавленные внутренности. Отсекая конечности и головы убитых зверей, снимая с них шкуры, он ни разу не пожаловался.

Клавдия не выказывала подобных доблестей – морщилась при стрельбе, а когда свежевали оленя, ее стошнило. После пары таких походов она наотрез отказалась покидать хижину и с тех пор проводила время с матерью, читая вместе или прогуливаясь вдоль бежавшего неподалеку ручья. Клавдия отказывалась даже ловить рыбу, потому что не могла заставить себя вонзить стальной крючок в живого червяка.

Тогда Пиппи сосредоточил внимание на сыне. Научил мальчика основам правильного поведения: никогда не показывай своего гнева и ничего не рассказывай о себе. Заслуживай уважение окружающих не словами, а делами. Уважай членов семьи, своих единокровных родственников. Азартные игры – отдых, а не средство зарабатывать на жизнь. Люби отца, мать и сестру, но опасайся любить любую другую женщину, кроме своей жены. А жена – это женщина, вынашивающая твоих детей. И если уж ты стал отцом, целью твоей жизни раз и навсегда становится добывание для детей хлеба насущного.

Кросс оказался таким великолепным учеником, что Пиппи в нем души не чаял. И еще ему нравилось то, что мальчик похож на Налин, что он так же грациозен, как и мать, но, к счастью, не разделяет ее интеллектуальных пристрастий, в конечном счете разрушивших их семью.

Пиппи никогда не верил в осуществление мечты дона о том, что со временем младшее поколение Семьи растворится в море законопослушных граждан. Он даже не считал, что это вообще было бы хорошо. Пиппи безоговорочно признавал гениальность дона, но в этом вопросе великого старика явно занесло в какие-то романтические дебри. Ведь любой отец хочет, чтобы его сын работал вместе с ним и был бы похож на него. Зов крови силен, от него не укрыться.

И здесь Пиппи был убежден в своей правоте. Что бы там ни замышлял дон Клерикуцио, даже его собственный внук Данте никак не желал вписываться в грандиозные планы дедушки. Данте вырос настоящим сицилийцем – властным, с железной волей и горячей кровью. Он не испытывал ни малейшего страха, преступая законы – человеческие и божеские.

Когда Кроссу было семь, а Клавдии – шесть, у Кросса, агрессивного по натуре, появилась привычка бить сестру в живот, даже при отце. Клавдия плакала и звала на помощь. Пиппи решал эту проблему по-разному. Иногда он просто приказывал сыну, чтобы тот прекратил издеваться над сестрой, и, если тот не слушался, частенько хватал его за шиворот и поднимал в воздух. Он мог сказать Клавдии, чтобы она дала брату сдачи, мог даже привязать Кросса к батарее, что уже проделывал один или два раза. Но однажды – то ли из-за того, что недавно пообедал и предался благодушной лени, то ли, вероятнее всего, потому, что Налин всегда возмущалась, когда он занимался рукоприкладством в отношении детей, – Пиппи закурил сигарету, прищурился и спокойно сказал, обращаясь к сыну:

– Каждый раз, когда ты ударишь сестру, я буду давать ей доллар.

Кросс продолжал колотить Клавдию, но теперь это вызывало у нее ликование, поскольку после каждого удара на нее сыпался золотой дождь. Кросс окончательно растерялся и перестал бить сестру.

Пиппи осыпал подарками и жену, но это были подарки хозяина своему рабу – взятки, призванные скрасить кабалу. Правда, дорогие: бриллиантовые кольца, роскошные шубы, увеселительные поездки в Европу. Он купил специально для нее дом в Сакраменто, где Налин могла отдыхать от Лас-Вегаса, который ненавидела всей душой. Преподнося ей «Бентли», Пиппи надел униформу шофера и самолично пригнал машину к дому. Незадолго до того, как их брак окончательно распался, он преподнес жене уникальное кольцо с официальным сертификатом, удостоверявшим, что сия драгоценность – из сокровищ Борджиа. Единственное, в чем он ограничивал ее, так это в использовании кредитных карточек. Все свои покупки она должна была оплачивать из тех сумм, которые выделялись на содержание дома. Сам Пиппи никогда не пользовался карточками.

Зато был терпим во многих других отношениях. Так, Налин пользовалась неограниченной свободой передвижений. Пиппи не относился к числу ревнивых мужей-итальянцев. Хотя из-за недостатка свободного времени сам он был лишен возможности совершать увеселительные поездки за границу, он спокойно отпускал в них жену с подругами, поскольку ей отчаянно хотелось посетить музеи в Лондоне, балет в Париже и оперу в Италии.

Иногда она просто поражалась полному отсутствию у него ревности, но с годами поняла, в чем тут дело: просто ни один мужчина в здравом уме, входивший в круг их общения, никогда не осмелился бы ухаживать за ней. И Пиппи это знал.

Дон Клерикуцио как-то раз язвительно сказал по поводу их брака:

– Неужели они всерьез полагают, что смогут танцевать всю свою жизнь?

Как выяснилось, нет. Из-за своих сверхъестественно длинных ног Налин никогда не достигла бы высот в танцах, а прожигать жизнь не умела из-за избытка серьезности. Так что ей оставалось только искать счастья в браке. И в первые четыре года замужества она действительно была счастлива. Растила детей, училась в Невадском университете и жадно читала.

Однако Пиппи уже утратил интерес к проблемам окружающей среды, больше не жалел хныкающих черномазых, по своей глупости даже не умеющих красть так, чтобы не попасться, а уж какие-то там индейцы могли вообще хоть сквозь землю провалиться. Разговоры о книгах и музыке были выше его понимания, а требования Налин не бить детей озадачивали его. Дети – те же животные; разве научишь их культурному поведению, не швыряя время от времени о стену? Он ведь всегда рассчитывал силы так, чтобы не причинить им вреда.

В итоге на четвертом году их брака Пиппи завел себе любовниц: одну в Лас-Вегасе, вторую в Лос-Анджелесе, а третью в Нью-Йорке. Налин отомстила ему тем, что получила диплом преподавателя.

Они изо всех сил старались сохранить семью. Они оба любили своих детей и хотели сделать их жизнь как можно приятнее. Налин проводила с ними долгие часы, в течение которых они вместе читали, пели и танцевали. Брак еще кое-как держался благодаря легкому нраву и чувству юмора, присущим Пиппи. Его жизнерадостность и бьющая ключом веселая энергия помогали маскировать и сглаживать трещины в отношениях с женой. Дети обожали мать и любили отца. Мать – за красоту, нежность, мягкость и любовь к ним, отца – за силу.

Оба родителя оказались прекрасными учителями. От матери дети переняли умение вести себя в обществе, изысканные манеры, а также научились танцевать, со вкусом одеваться и следить за собой. Отец дал им представление о мире, в котором им предстоит жить, научил защищаться, играть в азартные игры и поддерживать физическую форму. Они никогда не обижались на отца за то, что тот время от времени задавал им взбучку, ведь к этому методу он прибегал только в тех случаях, когда они того заслужили, никогда не выходил из себя и не поминал вину после понесенного наказания.

Кросс обладал бесстрашием, но в случае надобности умел быть и гибким. Клавдия не отличалась мужеством брата, зато обладала изрядным запасом упрямства. Им помогало и то, что они никогда не испытывали недостатка в деньгах.

С течением лет Налин стала кое-что замечать. Сначала – разные мелочи. Например, когда Пиппи учил детей карточным играм – «блэк джеку», покеру и джину, – он сначала обчищал их до нитки, выиграв у них все карманные деньги, но под конец игры непременно позволял отыграться, так что ребятишки засыпали, радуясь одержанной победе. Забавно, но еще совсем маленькой Клавдия любила играть в карты гораздо больше, чем брат. Потом Пиппи объяснял и показывал им, как ему удалось их обжулить. Налин это сердило. Ей казалось, что он играет их жизнями так же, как сыграл ею. Она говорила, что это не образование, а позор. Он же отвечал, что хочет подготовить детей к реальной жизни, а не к той, вымышленной и прекрасной, к которой готовит их она.

В кармане Пиппи всегда было слишком много наличных, и этот факт вызывал у его жены не меньше подозрений, чем вызвал бы у налогового инспектора. Да, Пиппи – владелец инкассирующего агентства, его бизнес процветает, но все же он не настолько доходен, чтобы позволить жить на такую широкую ногу.

Когда они брали отпуск и, отправляясь на Восточное побережье, неизбежно общались с другими членами Семьи Клерикуцио, Налин не могла не заметить, каким уважением пользовался ее муж. Она обратила внимание и на то, как осторожно ведут себя по отношению к Пиппи другие мужчины. От ее внимания не укрылись и долгие беседы, которые они вели между собой, уединившись от посторонних.

Были и другие мелочи. Не реже одного раза в месяц Пиппи приходилось уезжать в командировки. Налин ничего не знала об этих его деловых поездках, а сам он никогда о них не рассказывал. У него имелось официальное разрешение на ношение огнестрельного оружия, и это было логично. В конце концов, его работа заключается в том, чтобы собирать и перевозить значительные суммы денег. Надо признать, что он был очень осторожен. Налин и дети никогда не получали доступ к оружию, а патроны Пиппи всегда хранил в отдельном запертом ящике.

С годами такие поездки стали случаться все чаще, и Налин приходилось проводить все больше времени, сидя дома с детьми. Между супругами нарастала и сексуальная отчужденность, и чем нежнее, чем опытнее он проявлял себя во время интимной близости, тем шире становилась разделявшая их пропасть.

Ни один мужчина не сумеет на протяжении многих лет успешно скрывать свою истинную сущность от близкого человека. В итоге Налин убедилась, что Пиппи – человек, живущий только своими интересами, что в душе он жесток, хотя никогда не проявлял жестокости по отношению к ней, скрытен, несмотря на свою кажущуюся открытость, и опасен, невзирая на внешнее дружелюбие.

У него были и свои маленькие странности, которые временами казались невыносимыми. К примеру, всем окружающим должно было нравиться то же, что нравится ему. Как-то раз они пригласили знакомую пару на ужин в итальянский ресторан. Гостям не слишком пришлась по вкусу итальянская кухня, и они вяло ковыряли вилками в тарелках. Заметив это, Пиппи возмущенно отодвинул свою и больше к ней не прикоснулся.

Иногда он рассказывал о своей работе в агентстве. Практически все крупные отели Лас-Вегаса имеют казино, и почти все они числились среди его клиентов. Работа Пиппи заключалась в том, чтобы получать долги с тех, кто играл в кредит, а потом отказывался платить. Он убеждал Налин, что сила в таких случаях никогда не применяется, и для вразумления упрямого неплательщика существуют специальные методы убеждения. Уплата долга – дело чести. Каждый должен отвечать за свои поступки, и Пиппи воспринимал в качестве личного оскорбления, когда серьезные люди отказывались возвращать долги. Врачи, юристы, руководители компаний с удовольствием принимали дополнительные услуги отелей, а потом пытались уклониться от выполнения своей половины соглашения. Но получить деньги у этой публики было легко. Приходишь в контору в разгар рабочего дня и устраиваешь громкий скандал, который должен быть слышен и сотрудникам, и клиентам. Закатываешь сцену, никаких угроз, называешь собеседника злостным неплательщиком, патологически азартным игроком, пренебрегающим профессиональными обязанностями, чтобы потакать своим порокам.

Куда труднее иметь дело с мелкими бизнесменами, пытающимися выдать пенни за доллар. Опять же, встречаются умники, выписывающие чеки, которые банк не принимает, а после твердящие, что тут произошла какая-то ошибка. Любимый номер таких типов – выписать чек на десять тысяч, когда на банковском счету всего восемь. Однако у Пиппи был доступ к банковской информации, и в таких случаях он попросту клал на счет должника недостающие две тысячи, а потом разом снимал всю сумму. Рассказывая Налин об этих маленьких хитростях, Пиппи весело смеялся.

Однако самой важной частью его работы являлось даже не это. Со слов Пиппи следовало, что главное заключалось не только в том, чтобы убедить игрока вернуть долг, а еще и заставить его и дальше играть в казино. Даже проигравшийся игрок представляет собой определенную ценность. Он работает, он зарабатывает деньги, а следовательно, может приносить доход. Поэтому проще отсрочить выплату той суммы, которую он задолжал, заставить его играть в твоем казино уже в кредит, а все выигрыши забирать в счет долга.

Как-то ночью Пиппи поведал историю, казавшуюся ему чрезвычайно смешной. Однажды он работал у себя в агентстве, расположенном в большом торговом центре неподалеку от отеля «Занаду», и вдруг с улицы послышались звуки выстрелов. Он опрометью кинулся наружу и поспел как раз вовремя, чтобы увидеть двух вооруженных грабителей, выскочивших из расположенного по соседству ювелирного магазина. Недолго думая, Пиппи выхватил пистолет и открыл по ним огонь, но промахнулся, и налетчики, прыгнув в машину, скрылись. Через пару минут подъехала полиция и, допросив всех свидетелей, арестовала Пиппи. Разумеется, они знали, что его пистолет зарегистрирован и выдан в соответствии со всеми правилами, но, открыв огонь, он совершил преступление, состав которого формулируется как «небрежное и опасное для окружающих обращение с огнестрельным оружием». Правда, вскоре в полицейский участок приехал Альфред Гронвельт и внес за него залог.

– Кой черт меня дернул стрелять? – вопрошал Пиппи. – Альфред предположил, что в тот момент во мне, наверное, проснулся охотник. Но я так до сих пор и не знаю. Подумать только: чтобы я стрелял в грабителей! Я – на страже общества! И при этом меня же еще и засадили за решетку!

Время от времени приоткрываясь перед женой таким вот образом, Пиппи поступал весьма мудро. Налин получала возможность заглянуть внутрь его чуточку глубже, но всего лишь – чуточку. Его настоящие секреты по-прежнему оставались для нее за семью печатями. Окончательно она решила развестись с ним после того, как Пиппи Де Лена был арестован за убийство.

Дэнни Фуберта владел агентством путешествий в Нью-Йорке, купленным на деньги, которые он сумел скопить, занимаясь ростовщичеством под крышей еще существовавших тогда Сантадио, и после этого стал делать уже настоящие деньги, превратившись в карусельщика.

Карусельщики живут тем, что заключают с вегасскими отелями эксклюзивные контракты по поставке клиентуры. Дэнни Фуберта ежемесячно арендовал «Боинг-747» и подбивал примерно две сотни человек отдохнуть в отеле «Занаду». Уплатив довольно скромную сумму в тысячу долларов, каждый из клиентов получал право на перелет из Нью-Йорка в Лас-Вегас и обратно, бесплатную еду и выпивку в самолете и бесплатный номер в отеле, где – опять же – мог есть и пить бесплатно и без ограничений. По этой причине у Фуберты не было отбоя в клиентах, и выбирал он их очень тщательно. Это должны были быть люди с хорошими доходами, не обязательно легальными, намеревавшиеся играть в казино как минимум по четыре часа в день. И конечно, было желательно, чтобы они открывали кредит в кассе отеля «Занаду».

Одно из величайших достоинств Фуберты состояло в том, что он водил дружбу с разного рода жуликами, грабителями, наркоторговцами, контрабандистами, подпольными производителями «фирменной» одежды и прочим сбродом, в изобилии шныряющим в мутной воде Нью-Йорка. Эти люди составляли основной контингент Фуберты. В конце концов, их жизнь полна стрессов, и время от времени им необходимо расслабиться и оттянуться. Зарабатывая колоссальные суммы черного нала, они любили играть.

За каждый самолет с двумя сотнями клиентов, привезенных в «Занаду», Фуберта получал двадцать тысяч долларов, а порой, когда проигрыш его клиентов превышал обычный, ему выплачивали еще и премию. Все это вместе плюс те деньги, которые он получал непосредственно со своих клиентов, обеспечивало его более чем внушительным месячным доходом. К несчастью, Фуберта и сам питал слабость к азартным играм. И вот настал день, когда его проигрыши превысили доходы.

Предприимчивый делец Фуберта очень быстро придумал способ, как выбраться из этой сложной ситуации. Одной из его обязанностей в качестве карусельщика являлась задача удостовериться в платежеспособности клиента, чтобы отель мог открыть последнему кредит. Фуберта нанял четырех субъектов, до этого с пистолетами в руках грабивших банки, и они совместно разработали план, как похитить из «Занаду» восемьсот тысяч долларов.

Фуберта снабдил четверку бандитов фальшивыми документами, в соответствии с которыми они являлись владельцами крупного торгового центра, специализирующегося на продаже модной одежды, и пользовались почти неограниченным банковским кредитом. Остальные детали их «биографий» были также вымышлены от начала до конца. На основании этих бумаг Фуберта сообщил отелю, что казино «Занаду» может спокойно предоставить этим людям кредит в размере до двухсот тысяч долларов. И – включил их в список пассажиров своего очередного чартерного рейса в Лас-Вегас.

– Да, – сказал впоследствии Гронвельт, – они неплохо порезвились!

В течение двух дней пребывания в «Занаду» Фуберта и его банда не отказывали себе ни в чем, подписывая колоссальные счета за обслуживание, покупки в гостиничном магазине сувениров, в ресторане, где с утра до вечера кутили с целым сонмом красоток, но это были мелочи. Главное заключалось в том, что они набрали в кассе казино черных фишек и подписали векселя.

Четверка разделилась на две команды. Одни кидали кости, другие делали ставки против них. Играя таким образом, они при любом раскладе должны были остаться при своих, но четверка, подписав долговые расписки, набрала в кассе фишек на миллион долларов, а Фуберта обратил их в наличные. Они играли азартно, как настоящие игроки, но при этом переливали воду из пустого в порожнее. Компания жуликов обнаружила в себе недюжинное актерское дарование и разыграла целое представление. Перед броском они суеверно дули на кости, громко стонали, проигрывая, и восторженно вопили, выигрывая. В конце дня они отдали все свои фишки Фуберте, чтобы тот обратил их в наличность, и, подписав новые векселя, взяли в кассе новую порцию фишек. Через два дня банда стала богаче на восемьсот тысяч долларов, набрав в магазине еще на двести тысяч подарков. Но при этом в кассе остались их векселя на один миллион долларов.

Четыреста тысяч Дэнни Фуберта в качестве мозгового центра забрал себе, а остальное поделили его сообщники. Их это вполне удовлетворило, тем более что Фуберта пообещал повторить вылазку. Отличные выходные в роскошном отеле, бесплатная еда и выпивка, шикарные девочки да еще по сто штук в придачу. Это куда лучше, чем, рискуя головой, грабить банки.

Гронвельт раскрыл мошенничество на следующий же день. Ежедневные отчеты показывали, что кредит, предоставленный клиентам Фуберты, превысил все мыслимые нормы. В то же время выручка со стола, на котором они играли в течение двух ночей, была слишком маленькой, учитывая, какие суммы были задействованы в игре. Гронвельт потребовал видеозапись, сделанную «небесным оком», и уже через десять минут просмотра разгадал суть всей операции. Он понял, что векселя на миллион долларов не стоили даже той бумаги, на которой были написаны, а документы, удостоверявшие платежеспособность игроков, – фальшивка.

Гронвельт пришел в ярость. За истекшие годы он страдал от мошенников несметное число раз, но с таким глупым жульничеством не сталкивался еще никогда. Кроме того, ему нравился Дэнни Фуберта – человек, благодаря которому «Занаду» зарабатывал большие деньги. Гронвельт заранее знал, что будет твердить Фуберта: мол, он тоже был введен в заблуждение фальшивыми документами и сам пал невинной жертвой обмана.

Гронвельта взбесила и вопиющая некомпетентность персонала казино. Крупье стола, за которым орудовали жулики, должен был раскусить махинацию, а менеджеру зала следовало заметить встречные ставки. В конце концов, трюк-то был достаточно незамысловатым. Но люди, когда им хорошо, расслабляются, и Лас-Вегас – не исключение. Гронвельт с сожалением подумал, что придется либо уволить этих служащих, либо как минимум понизить их в должности, после чего обоим снова придется крутить колесо рулетки. Но от одной вещи ему не отвертеться. Он обязан рассказать о мошенничестве Дэнни Фуберты Клерикуцио.

Первым делом он пригласил в отель Пиппи Де Лену, где показал ему фальшивые документы и видеозапись, сделанную скрытой видеокамерой. Фуберту Пиппи знал, но остальных четырех видел впервые, поэтому Гронвельт приказал сделать с видеопленки фотографии жуликов и вручил их Пиппи.

Тот покачал головой:

– Неужели Дэнни всерьез решил, что это сойдет ему с рук? Я думал, он мелкий предприниматель.

– Он игрок, а они всегда считают, что у них на руках выигрышные карты. – Гронвельт помолчал и добавил: – Дэнни станет божиться, что он тут ни при чем, но не забывай, именно он должен был убедиться в их платежеспособности. Он скажет, что понадеялся на их документы, но нас это не касается. Это дело карусельщика – проверить своих клиентов. Он обязан знать о них все.

Пиппи с улыбкой похлопал Гронвельта по спине.

– Не волнуйся, меня ему убедить не удастся.

Оба засмеялись. Не имеет значения, виновен Фуберта или нет. Он должен отвечать за свои ошибки.

На следующий день Пиппи вылетел в Нью-Йорк, чтобы доложить о случившемся Семье Клерикуцио в Квоге.

Миновав охраняемые ворота, он поехал по длинной мощеной дороге, которая прорезала широкий, покрытый короткой травкой луг и шла вдоль стены, защищенной колючей проволокой и электронной сигнализацией. У входа в особняк стоял еще один охранник. И все это – в мирное время.

Поприветствовав приехавшего Пиппи, Джорджио провел его через дом в расположенный позади особняка сад. Тут были грядки, на которых росли помидоры, огурцы, латук и даже дыни, а над ними покачивали своими огромными листьями фиговые деревья. Цветы дон не признавал, считая их бесполезными растениями.

Семья сидела вокруг круглого деревянного стола за ранним ленчем. Дон, несмотря на свои почти семьдесят лет, лучился здоровьем и, по всей видимости, наслаждался свежим воздухом, напоенным ароматом смоковниц. Он кормил десятилетнего внука Данте – ровесника Кросса, крупного, но несколько высокомерного парнишку. Пиппи всегда при виде его испытывал искушение шлепнуть сорванца. Дон был игрушкой в руках внука – то и дело вытирал ему губы и бормотал всякие нежности. Винсент и Пити выглядели кислыми. Деловой разговор не может начаться, пока ребенок не закончит трапезу и Роз-Мари не уведет сына прочь. Наконец Данте удалился. Проводив внука сияющим взглядом, дон Доменико обернулся к Пиппи.

– А, мой верный Молот! Что ты думаешь о Фуберте, об этом негодяе? Мы даем ему возможность зарабатывать, а он пытается нас обмануть!

Джорджио проговорил умиротворяющим тоном:

– Если он вернет деньги, то сможет по-прежнему работать на нас.

Только это соображение могло сыграть в пользу помилования провинившегося.

– Деньги немалые, – откликнулся дон. – Мы должны получить их обратно. Что ты об этом думаешь, Пиппи?

– Могу попробовать, – развел руками Пиппи. – Но это не та публика, которая откладывает на черный день.

Винсент, который терпеть не мог пустопорожние разговоры, предложил:

– Давайте посмотрим снимки.

Пиппи вытащил фотографии. Некоторое время Винсент и Пити молча разглядывали физиономии четырех грабителей. Затем Винсент сказал:

– Мы с Пити их знаем.

– Хорошо, – кивнул Пиппи. – Значит, сможете приструнить этих четверых. А как мне поступить с Фубертой?

– Они проявили неуважение к нам, – изрек дон. – За кого они нас принимают? За каких-нибудь беспомощных дураков, которые кинутся в полицию? Винсент, Пити, вы двое будете помогать Пиппи. Я хочу, чтобы вы вернули деньги и наказали этих негодяев.

Все встало на свои места: Пиппи назначен главным, а пятерым провинившимся вынесен смертный приговор.

Дон оставил мужчин сидеть за столом, а сам отправился гулять по саду.

– Старик слишком жесток, – вздохнул Джорджио. – Сейчас другие времена. Риск больше, чем может оказаться выгода.

– Нет, если четырьмя бандитами займутся Винсент и Пити, – возразил Пиппи. – Как ты смотришь, Винс?

– Джорджио, – отозвался тот, – ты должен поговорить со стариком. У этой четверки денег не окажется, нам придется пойти на сделку. Пусть заработают, вернут долг и идут себе с миром. Если же мы их закопаем, денег нам не видать.

Винсент был реалистом и никогда не позволял кровожадности взять верх над практическими соображениями.

– Хорошо, я преподнесу это папе, – согласился Джорджио. – В конце концов, они были всего лишь на подхвате. Но Фуберте он не спустит.

– Карусельщикам необходимо задать урок, – поддержал его Пиппи.

– Кузен Пиппи, – с улыбкой обратился к нему Джорджио, – какое вознаграждение ты рассчитываешь получить, берясь за это дело?

Пиппи ненавидел, когда Джорджио называл его кузеном. Если Винсент и Пити обращались к нему так от чистого сердца, то Джорджио употреблял это слово лишь в тех случаях, когда между ними начинался торг.

– Фуберта – моя работа. Вы дали мне инкассаторское агентство, я получаю зарплату в «Занаду». Но вернуть деньги настолько трудно, что я должен получить определенный процент. Точно так же, как Винс и Пити, если они вытянут что-нибудь из негодяев.

– Справедливо, – одобрил Джорджио. – Но это не то же самое, что собирать законные долги, так что в данном случае ты не можешь рассчитывать на пятьдесят процентов.

– Нет, – согласился Пиппи, – конечно, нет. Дайте мне только клювик помочить.

Все засмеялись над старым сицилийским выражением.

– Джорджио, не мелочись, – сказал Пити. – Неужто ты хочешь обобрать и нас с Винсентом?

Пити – нынешний правитель анклава, командир Блюстителей Семьи, – всегда настаивал на том, что люди, нажимающие на спусковой крючок, должны получать больше. Свою долю он разделит со своими людьми.

– Жадины, – улыбнулся Джорджио. – Я предложу старику дать вам двадцать процентов.

Пиппи знал, что это обещание обернется пятнадцатью, а то и десятью процентами, но с Джорджио так кончается всегда.

– А может, сбросим в общий котел? – предложил Винсент Пиппи.

Это означало, что трое мужчин разделят поровну все деньги, которые получат в результате задуманной операции, вне зависимости от того, кому сколько удалось вернуть. Это был жест доброй воли. Потому что гораздо проще получить долг у тех, кому дарована жизнь, нежели заставить расплатиться того, кто обречен. Винсент понимал, что по сравнению с ними Пиппи находится в менее выгодной ситуации, и решил проявить по отношению к нему щедрость.

– С удовольствием, Винс, – отозвался Пиппи, – буду признателен.

Он повернул голову и увидел дона и Данте, которые, взявшись за руки, гуляли в дальнем конце сада. Заметив его взгляд, Джорджио сказал:

– Удивительно, до чего хорошо ладят отец и Данте. Ко мне он никогда не был так добр. То и дело о чем-то шепчутся друг с другом. Ну и хорошо. Наш старик – умница, мальчик может многому у него научиться.

Пиппи видел, как старик и мальчик повернули друг к другу лица – будто их объединяла какая-то страшная тайна, которая со временем позволит им повелевать и землей, и небом. Со временем Пиппи поверит в то, что это видение сглазило его и положило начало его беде.

Своей репутацией Пиппи Де Лена был во многом обязан умению планировать. Он являлся не просто боевой гориллой, а опытным стратегом и при выполнении очередного задания полагался больше на ум, нежели на грубую силу.

Что касается Дэнни Фуберты, то здесь существовало три проблемы. Во-первых, вернуть похищенные им деньги. Во-вторых, тщательно скоординировать свои действия с действиями Винсента и Пити Клерикуцио. Это, впрочем, было несложно. Винсент и Пити работали на славу. Им понадобилось всего два дня для того, чтобы напасть на след мерзавцев, выбить из них признание и договориться об условиях и сроках возвращения денег. В-третьих, ему предстояло убить Дэнни Фуберту.

Пиппи не составило большого труда якобы случайно встретиться с Фубертой на улице, обрушить на него весь запас своего обаяния и затащить в качестве гостя на обед в китайский ресторанчик в Истсайде. Фуберта знал, что Пиппи собирает долги для «Занаду». На протяжении нескольких лет общий бизнес не раз сводил их вместе, и теперь Пиппи, казалось, был неподдельно рад, что ему наконец удалось вырваться в Нью-Йорк. Фуберта не смог отказаться от приглашения.

Пиппи не торопился приступать к делу. Он заговорил лишь тогда, когда заказ был сделан и официант ушел на кухню.

– Гронвельт рассказал мне о том, как его надули. Ты несешь ответственность за то, что этим парням был предоставлен кредит.

Фуберта стал клясться в том, что он невиновен, но Пиппи в ответ широко улыбнулся и дружески похлопал его по плечу.

– Брось, Дэнни! У Гронвельта есть видеозапись, а четверо твоих подельщиков уже во всем покаялись. Ты попал в большую беду, но, если вернешь деньги, я постараюсь все уладить. Может быть, даже смогу добиться, чтобы тебе разрешили и дальше оставаться карусельщиком. – Чтобы не быть голословным, он вытащил из кармана фотографии четырех грабителей. – Вот они, твои парни. Как раз сейчас поют, как соловьи, и, кстати, все валят на тебя. Они рассказали нам, как вы поделили деньги. Так что, если вернешь четыреста штук, можешь считать, что выкрутился.

– Я, конечно, знаю этих парней, – подтвердил Фуберта, – но они крутые ребята и не станут колоться.

– Если только им задают вопросы не Клерикуцио.

– О черт! – выругался Дэнни. – Я не знал, что отель держат Клерикуцио.

– Теперь знаешь, – сказал Пиппи. – Если они не получат обратно свои деньги, твое дело дрянь.

– Я пошел, – заявил Фуберта.

– Нет-нет, посиди еще. Утка по-пекински – просто объедение! Чего ты дергаешься? Послушай, все еще можно уладить. Каждый человек хоть раз в жизни пытается смухлевать, правда? Просто верни деньги.

– У меня ни цента.

В первый раз за весь разговор Пиппи выказал признаки раздражения.

– Ты должен проявить хоть капельку уважения. Верни хотя бы сто тысяч, а на остальные триста мы возьмем у тебя вексель.

Фуберта задумался, покусывая печеное яблоко.

– Могу дать пятьдесят.

– Хорошо, очень хорошо, – одобрил Пиппи. – Кушай, Дэнни. Здесь все очень вкусно. – Он завернул в блин кусочек утки, обмакнул его в сладкий черный соус и передал Фуберте. – Потрясающе, Дэнни! Кушай. О делах поговорим потом.

На десерт они съели шоколадное мороженое и договорились о том, что после окончания рабочего дня Пиппи заедет в агентство Фуберты и заберет пятьдесят тысяч долларов. Затем Пиппи попросил счет и расплатился наличными.

– Послушай, Дэнни, ты не заметил, что в китайских ресторанах в шоколадное мороженое кладут очень много какао? Так, конечно, еще вкуснее, но знаешь, что я думаю? Наверное, парню, который первым открыл в Америке китайский ресторан, дали неправильный рецепт, а другие его потом переписали. Классно! Отличное шоколадное мороженое.

Вращаясь в этом мире, Дэнни Фуберта не смог бы прожить сорок восемь лет, если бы не умел разгадывать приметы. Расставшись с Пиппи, он тут же лег на дно, послав записку, что отправился собирать деньги, которые задолжал отелю «Занаду». Пиппи это не удивило. Фуберта прибег к обычной в таких случаях тактике. Скрылся, чтобы вести дальнейшие переговоры, не опасаясь за свою жизнь. А это означает, что денег у него действительно нет, и Пиппи не получит никакого вознаграждения, если только Винсент и Пити не сумеют выбить свою часть.

Вызвав из анклава людей, Пиппи поручил им прочесать весь город, распространив весть, что Дэнни Фуберта нужен Клерикуцио. Прошла неделя, и Пиппи начал терять терпение. Надо было предвидеть, что требование возместить похищенные деньги насторожит Фуберту. Если даже у него и были пятьдесят тысяч, он наверняка сообразил, что такой суммой не отделаешься.

Еще через неделю Пиппи уже не находил себе места и поэтому, когда наступила развязка, действовал более импульсивно, чем подсказывал здравый смысл.

Дэнни Фуберта вынырнул в маленьком ресторанчике в Аппер-Вестсайде. Хозяин ресторанчика, один из солдат Клерикуцио, тотчас же позвонил. Пиппи подъехал как раз в тот момент, когда Фуберта выходил из ресторана и, увидев Пиппи, к величайшему удивлению последнего, вытащил пистолет. Фуберта был обычным жуликом и не умел обращаться с оружием, поэтому его выстрел оказался неточным, а Пиппи одну за другой всадил в него целых пять пуль.

Ему не повезло. Во-первых, эту сцену наблюдали несколько свидетелей, во-вторых, полицейская машина подъехала раньше, чем Пиппи успел скрыться, в-третьих, он был попросту не готов к перестрелке, поскольку собирался всего лишь поговорить с Фубертой в тихом месте, а в-четвертых, опровергая его версию о самообороне, некоторые свидетели почему-то заявили, что Пиппи выстрелил первым. Вдобавок ко всему, готовясь к заключительной стадии переговоров с Фубертой, Пиппи перед выездом накрутил на ствол пистолета глушитель.

Помогло то, что Пиппи безупречно повел себя после появления патрульной машины. Не пытался отстреливаться или убегать, а послушно следовал всем приказам. В Семье Клерикуцио действовал нерушимый закон: никогда не стрелять в полицейского. И Пиппи не стал. Послушно бросил пистолет на мостовую и оттолкнул его ногой. Позволил надеть на себя наручники, но категорически отрицал всякую связь между собой и покойником, лежавшим чуть поодаль на тротуаре.

Возможность подобных осечек предвиделась заранее, и на такой случай существовала отработанная схема поведения. В конце концов, никогда не знаешь, какую злую шутку сыграет с тобой судьба в следующий момент. Сейчас казалось, что Пиппи очутился в бушующем урагане невезения, но он знал, что должен расслабиться и рассчитывать на Клерикуцио, которые непременно спасут его и вытащат на берег.

Во-первых, существуют дорогие адвокаты, которые добьются, чтобы его выпустили под залог. Во-вторых, можно смягчить сердца судей и прокуроров, внушив им непреодолимую симпатию к обвиняемому. В-третьих, нередки случаи, когда у свидетелей случаются провалы памяти, а непоколебимые в своей независимости присяжные, появись у них хоть малейшие поводы для сомнений в виновности подсудимого, с радостью оправдают его, чтобы только уязвить власти. Вот почему солдату Семьи Клерикуцио нет нужды отстреливаться и прорываться сквозь свору преследователей, подобно бешеной собаке.

И все же на сей раз, впервые за годы службы Семье, Пиппи Де Лене пришлось предстать перед судом. Адвокаты, как это часто бывает, решили, что в зале заседаний должна присутствовать и его жена с детьми. Пусть присяжные увидят, что их решение может разрушить счастье этой идеальной семьи. Пусть их сердца смягчатся. «Небезосновательные сомнения» – эта формулировка была послана самим господом для того, чтобы с ее помощью охваченные жалостью присяжные могли вынести оправдательный вердикт.

На суде полицейские заявили, что не видели ни Пиппи с пистолетом в руках, ни как он бросал оружие. Трое свидетелей не смогли опознать обвиняемого, а еще двое так путались, что вконец заморочили голову и судье, и присяжным. Хозяин ресторана – солдат Клерикуцио – показал, что вышел на улицу за Фубертой потому, что тот не заплатил по счету. Он сказал, что своими глазами наблюдал перестрелку, и убийцей был явно не обвиняемый Пиппи Де Лена.

Во время перестрелки на Пиппи были перчатки, поэтому на оружии не осталось отпечатков пальцев. Защита располагала медицинским заключением, из которого следовало, что обвиняемый Пиппи Де Лена страдает от периодических приступов некоего кожного заболевания, вследствие чего ему рекомендовано постоянно носить перчатки.

На всякий случай подкупили одного из присяжных. В конце концов, Пиппи занимал в Семье весьма высокое положение. Но последняя предосторожность даже не понадобилась. Пиппи был оправдан и остался в глазах закона чист и безгрешен.

Но только не в глазах своей жены, Налин Де Лены. Через полгода после суда Налин потребовала у Пиппи развода.

Такова расплата за напряженную жизнь. Изнашивается физическая оболочка. Неумеренное обжорство и выпивка наказывают печень и сердце, сон становится беспокойным, разум уже не способен воспринимать прекрасное и утрачивает способность верить. Такая же участь постигла и Пиппи с Налин. Он стал для нее невыносим в постели, а для него было невозможным получать удовольствие рядом с партнершей, которой он не нравился. Налин уже не могла скрывать ужас, охватывавший ее при мысли о том, что ее муж убийца. Так что Пиппи испытал огромное облегчение от того, что ему больше не надо скрывать свое подлинное «я».

– Ладно, давай разведемся, – сказал он Налин. – Но я не намерен расставаться со своими детьми.

– Теперь мне известно, кто ты такой, – ответила Налин. – Я больше не хочу тебя видеть и не позволю, чтобы мои дети жили с тобой.

Пиппи был искренне удивлен. Раньше Налин никогда не пыталась спорить или давить на него. И еще его удивило то, что она смеет разговаривать с ним, Пиппи Де Леной, в подобном тоне. Впрочем, что взять с женщины! Все они вздорные существа. Пиппи задумался. Он не был готов растить обоих детей. Кроссу было одиннадцать, Клавдии – десять, и Пиппи сознавал, что, несмотря на их с Кроссом близость, оба ребенка любят мать больше, чем его.

Ему хотелось быть честным по отношению к жене. В конце концов, он получил от нее то, что хотел: семью, детей – жизненный фундамент, необходимый каждому мужчине. Как знать, во что бы он превратился, если бы не она?

– Давай условимся обо всем сразу, – предложил он. – И разойдемся по-доброму. Мне не хочется, чтобы после расставания мы питали друг к другу неприязнь. – Пиппи превратился в само обаяние. – Черт побери, мы с тобой все-таки прожили двенадцать очень неплохих лет! И благодаря тебе у нас двое чудесных детей. – Он помолчал, удивляясь сердитому выражению ее лица. – Согласись, Налин, я был хорошим отцом, и дети любят меня. Я помогу тебе во всем, что тебе заблагорассудится. Ты, разумеется, можешь оставить себе дом в Вегасе, а я, если хочешь, подарю тебе какой-нибудь магазинчик в «Занаду». Ювелирный, антикварный, модной одежды… И еще ты будешь получать от меня двести тысяч долларов в год. А детей мы можем вроде как поделить.

– Я ненавижу Лас-Вегас, – отрезала Налин, – и всегда ненавидела. У меня есть диплом преподавателя и работа в Сакраменто. Там для меня уже набрали целый класс ребятишек.

Только теперь Пиппи с изумлением понял, что Налин превратилась в его противника, что она опасна. Это открытие поразило его. В его восприятии женщина просто не могла представлять собой опасность. Ни жена, ни любовница, ни тетя, ни жена приятеля, ни даже Роз-Мари, дочь самого дона. Всю свою жизнь Пиппи существовал в мире, в котором женщина не способна быть врагом. И сейчас он ощутил приступ ярости, прилив злой энергии, которые раньше чувствовал лишь по отношению к мужчинам.

– Я не собираюсь ездить в Сакраменто, чтобы навещать своих детей, – заявил он.

Он всегда впадал в бешенство, когда кто-то отвергал его дружбу, оказывался недоступен его обаянию. Любой, кто не соглашался проявить сговорчивость в отношении Пиппи Де Лены, обрекал себя на крах. Решившись идти на конфликт, Пиппи шел до конца. Теперь же его, помимо прочего, изумляло, что жена, оказывается, еще и строит какие-то свои планы.

– Ты сказала, что знаешь теперь, кто я такой. Так берегись! Ты можешь отправляться хоть в Сакраменто, хоть на дно морское, мне наплевать. Но с собой ты возьмешь только одного из моих детей. Второй останется со мной.

– Это решит суд. – Налин окинула мужа ледяным взглядом. – Я думаю, тебе стоит поговорить с моим адвокатом.

Увидев, какое изумление вызвали у него эти слова, она едва не рассмеялась ему в лицо.

– У тебя есть адвокат? – спросил Пиппи. – Ты хочешь со мной судиться? Со мной?!

И он расхохотался – громко, самозабвенно, чуть ли не истерично.

Налин было странно наблюдать, как этот мужчина, на протяжении двенадцати лет являвшийся пылким любовником, молившим ее подарить ему свою плоть, и защищавший ее от жестокого мира, вдруг превратился в грозного и опасного зверя. Только сейчас она наконец поняла, почему все другие мужчины относились к нему с таким почтением, почему боялись его. Теперь его уродливое обаяние окончательно лишилось тех малозаметных на первый взгляд штрихов, которые делали его неотразимым. Как ни странно, она была не столько напугана, сколько разочарована тем, что его любовь к ней так легко улетучилась. Выходит, зря они в течение долгих двенадцати лет ласкали друг друга, вместе смеялись и танцевали, вместе нянчили детей. Выходит, его благодарность за все, что она дала ему, обратилась в прах.

– Мне плевать на то, что решишь ты, – холодно бросил Пиппи. – Мне плевать на то, что решит судья. Прояви благоразумие, и я отвечу тем же. Но если будешь упрямиться, то не получишь ничего.

Впервые ей стало внушать страх все, что она раньше любила: его могучее тело, его большие, широкие ладони, его неправильные бычьи черты, которые она считала мужественными, а все остальные называли уродливыми. За все годы их брака он был галантнее, чем любой другой мужчина, он ни разу не повысил на нее голос, не позволил себе ни одной – даже самой безобидной – шутки в ее адрес и никогда не упрекал за счета из магазинов. Он и в самом деле был хорошим отцом, наказывая детей только в тех случаях, когда они проявляли неуважение к матери.

У нее закружилась голова. Лицо Пиппи стало еще более отчетливым, словно выступив из тени, и Налин впервые обратила внимание на то, как с годами округлились его щеки, на черные точки щетины в ямочке на подбородке. В густых бровях Пиппи появились белые стрелки седины, но шевелюра на массивном черепе по-прежнему оставалась черной и густой, словно конский волос. Его глаза, в которых обычно светилось веселье, сейчас излучали холодный и беспощадный свет.

– Я думала, ты любишь меня. Как ты смеешь меня пугать?! – заплакала Налин, и это обезоружило Пиппи.

– Послушай, черт с ним, с твоим адвокатом! Допустим, ты отправишься в суд и выиграешь дело, но пойми, ты все равно не получишь обоих детей. Не вынуждай меня действовать жестко. Я сам этого не хочу. Мне всегда казалось, что я самый везучий, потому что у меня есть ты. Не получилось, так что ж теперь. Я понимаю, ты не хочешь больше жить со мной. Но я все равно желаю тебе счастья. От меня ты сумеешь получить гораздо больше, чем может присудить любой судья. Но пойми, я старею и не хочу жить один, без семьи.

Это был тот редкий случай в жизни Налин, когда она не смогла удержаться от колкости.

– У тебя есть Клерикуцио.

– Вот именно, – поддакнул Пиппи, – и не советую тебе об этом забывать. Но главное не в этом. Просто я не хочу остаться одиноким на старости лет.

– Одиночество – удел миллионов мужчин, – парировала Налин. – И женщин тоже.

– Потому что они беспомощны. Их судьбу решают за них другие. И прекращают их существование по своему усмотрению. А я такого не позволю никому.

– Потому что ты сам прекращаешь их существование? – презрительно бросила Налин.

– Вот именно, – усмехнулся Пиппи. – По этой самой причине.

– Ты сможешь навещать детей в любое время, когда тебе вздумается, – не сдавалась Налин, – но жить они должны со мной.

Он повернулся к ней спиной и бросил через плечо:

– Поступай как знаешь.

– Подожди, – окликнула его жена. Пиппи обернулся, и выражение его лица было столь бездушным, что она пробормотала: – Если кто-нибудь из детей согласится остаться с тобой, я не стану возражать.

Пиппи внезапно забурлил энергией, словно все проблемы в одночасье разрешились.

– Вот и великолепно! Тот ребенок, который будет жить с тобой, сможет навещать меня в Вегасе, а мой будет приезжать к вам в Сакраменто. Прекрасно! Давай сегодня же вечером решим, кто кого забирает.

Налин решила сделать последнюю попытку.

– Тебе всего сорок лет, ты еще не стар и мог бы создать новую семью.

– Никогда, – покачал головой Пиппи. – Ты единственная женщина, которая сумела меня околдовать. Я и на тебе-то женился поздно, а теперь и подавно уверен, что больше не женюсь. Тебе повезло – у меня хватает ума, чтобы понять, что я не в состоянии удержать тебя и что мы не сумеем начать все сначала.

– Это верно, ты не смог бы вновь влюбить меня в себя.

– Зато я смог бы убить тебя, – усмехнулся Пиппи, словно пошутил.

Заглянув ему в глаза, Налин поверила, что он говорит правду. Именно в этом заключался секрет его влияния на людей: когда он угрожает, ему глядят в глаза и понимают, что он не шутит. Набравшись мужества, Налин сказала:

– Запомни, если они оба захотят быть со мной, ты должен оставить их в покое.

– Они любят отца, – ответил Пиппи. – Кто-нибудь из них обязательно останется здесь со своим стариком.

В тот вечер, после ужина, в доме, выстуженном кондиционерами, посреди знойной пустыни, ситуацию растолковали одиннадцатилетнему Кроссу и десятилетней Клавдии. Казалось, никто из них не удивился. Кросс, красотой не уступающий матери, давно ощущал внутреннюю напряженность, которая грызла отца, и снедавшую его тревогу. Не проявляя ни малейших признаков страха, он заговорил первым:

– Я остаюсь с мамой.

Клавдия была напугана необходимостью делать выбор. Пытаясь по-детски наивно схитрить, она произнесла:

– А я остаюсь с Кроссом.

Пиппи удивился. Кросс всегда был ближе к нему, чем к Налин. Кросс ходил с ним на охоту, любил играть с ним в карты, в гольф и боксировать. Кросс не разделял одержимость матери книгами и музыкой. Именно Кросс по субботам приходил к Пиппи в агентство, чтобы составить отцу компанию, пока тот разбирает скопившиеся за неделю бумаги. Откровенно говоря, Пиппи не сомневался, что Кросс вызовется остаться с ним. Если он на кого-то и надеялся, то только на Кросса.

И в то же время он был восхищен ответом Клавдии. Девочка растет умницей. Однако внешне Клавдия была слишком похожа на него самого, а ему не хотелось ежедневно видеть эти непривлекательные черты – такие же, как те, что смотрели на него по утрам из зеркала. И Пиппи казалось совершенно логичным, что девочка останется с матерью. Они с ней любили одни и те же вещи, да и что он, черт возьми, станет делать с Клавдией?

Пиппи разглядывал своих детей, испытывая гордость за них. Они понимают, что из двух родителей мать слабее, поэтому и льнут к ней. Кроме того, Пиппи заметил, что Налин со своим врожденным театральным талантом оделась строго в соответствии со случаем – черные брюки, черный свитер – и перетянула свои золотистые волосы тонкой черной ленточкой. Поэтому ее лицо казалось узким и трогательным бледным овалом на траурном фоне.

Пиппи понимал, насколько страшным и грубым, должно быть, выглядит сейчас в глазах детей. Поэтому включил свое обаяние на полную мощность.

– Единственное, о чем я хочу просить, – это чтобы кто-нибудь из вас остался со мной и составил мне компанию. Вы сможете видеться друг с другом часто, как только пожелаете, правильно, Налин? Ведь не хотите же вы, ребята, бросить меня здесь, в Вегасе, одного? – Дети сурово таращились на отца. Пиппи повернулся к жене: – Ты должна мне помочь. Ты сама должна выбрать. – А про себя со злостью подумал: «А не начхать ли мне на все?»

– Ты обещал, что, если они оба захотят остаться со мной, ты не станешь возражать, – промолвила Налин.

– Давай все же обсудим это, – возразил уязвленный Пиппи. Он понимал, что дети любят его, но мать любят сильнее. Он полагал, что так и должно быть. Это вовсе не значит, что они совершили правильный выбор.

– Тут нечего обсуждать, – презрительно бросила Налин. – Ты обещал.

Пиппи даже не представлял, насколько ужасно выглядит со стороны. Он не мог видеть могильный холод в собственных глазах. Ему казалось, что он вполне контролирует свой голос, говорит спокойно и рассудительно.

– Ты должна сделать выбор. Я обещаю тебе, что, если из этого ничего не получится, будет так, как решила ты. Но я хочу попробовать.

Налин мотнула головой.

– Ты невыносим. Я обращусь в суд.

В этот момент Пиппи понял, что делать.

– Это не имеет значения. Можешь поступать как вздумается. Но прежде вспомни о нашей с тобой жизни, о том, кто ты и кто я. Я умоляю тебя проявить благоразумие и подумать о будущем каждого из нас. Кросс похож на меня, Клавдия – на тебя. Кроссу будет лучше со мной, Клавдии – с тобой. Вот как обстоит дело. – Он помолчал и затем договорил: – Неужели тебе не достаточно того, что они оба любят тебя сильнее, чем меня? Что они будут скучать по тебе гораздо сильнее, чем скучали бы по мне?

Последняя фраза повисла в воздухе. Пиппи не хотел, чтобы дети поняли его намек. Но Налин его поняла. В ужасе она обхватила дочь и крепко прижала к себе. В этот момент Клавдия бросила на брата умоляющий взгляд, проронив:

– Кросс…

Удивительно красивый мальчик двигался с необычайной грацией. Секунда – и он уже возле отца.

– Я остаюсь с тобой, папа.

Пиппи с благодарностью взял его за руку.

Налин заплакала.

– Кросс, ты будешь навещать меня когда захочешь. В Сакраменто у тебя будет собственная комната, и никто, кроме тебя, туда даже не войдет.

Она понимала, что предает сына, но была бессильна что-либо изменить.

Пиппи чуть не прыгал от восторга. Какой тяжкий груз упал с его плеч! Теперь ему не придется делать то, на что в какой-то момент он уже решился.

– Мы должны это отпраздновать, – провозгласил он. – Ну и что, что мы расходимся? Теперь у нас будет не одна счастливая семья, а целых две! И мы будем счастливо жить-поживать да добра наживать. – Трое остальных уставились на него с каменными лицами. – Должны же мы хотя бы попробовать, черт побери!

В течение первых двух лет после развода родителей Клавдия ни разу не навестила отца и брата в Лас-Вегасе. Что касается Кросса, то он ездил к сестре и матери в Сакраменто очень часто, хотя к тому времени, когда ему исполнилось пятнадцать, стал навещать их только на рождественские каникулы.

Двое родителей были двумя разными полюсами в жизни. Клавдия все более походила на мать. Ей нравилось учиться, она любила книги, театр, фильмы и купалась в материнской любви. А Налин все чаще замечала в дочери жизнерадостность и обаяние отца. Ей нравилась открытость Клавдии, начисто лишенная отцовской резкости и грубоватой прямолинейности. Им было хорошо друг с другом.

Окончив колледж, Клавдия отправилась в Лос-Анджелес, чтобы попробовать силы в кино. Расставание с дочерью далось Налин нелегко, но к тому времени она с помощью друзей успела выстроить для себя вполне сносную жизнь и стала заместителем директора школы. Кросс и Пиппи тоже являли собой вполне счастливую, хотя и по-другому, семью. Кросс считался одним из лучших спортсменов в школе, но учеником он был так себе. Учеба его не интересовала. И, несмотря на свою неординарную внешность, он так же мало интересовался девушками.

Кроссу нравилось жить с отцом, так что, каким бы жестоким ни выглядело принятое Пиппи решение, жизнь доказала его правильность. Это были и впрямь две счастливые семьи – правда, не соприкасавшиеся между собой. Пиппи оказался таким же хорошим отцом для Кросса, как Налин – матерью для Клавдии. Вернее, он лепил сына по своему образу и подобию.

Кроссу нравилась работа в «Занаду», нравилось иметь дело с клиентами, противостоять нечистым на руку игрокам. И у него был вполне умеренный аппетит на танцовщиц. В конце концов, сын необязательно должен быть таким же неугомонным бабником, как отец.

Пиппи решил, что Кросс должен войти в Семью. Он верил в правильность слов, которые любил повторять дон: «Главное для мужчины – зарабатывать свой хлеб насущный».

Пиппи принял Кросса партнером в инкассаторское агентство. Он очень рано стал брать его с собой в отель «Занаду» и всячески старался заинтересовать им Альфреда Гронвельта. Они вместе с самыми знаменитыми клиентами казино играли в гольф, причем Пиппи всегда ставил Кросса в пару, которая играла против него. К семнадцати годам Кросс достиг в этом деле необычайных успехов, научился хитрить, и лучше всего он играл у тех лунок, ставки на которые были особенно высоки. Кросс и его партнер обычно выигрывали. Пиппи принимал поражения с достоинством, тщательно скрывая, что его буквально распирает от восторга. Пусть эти сознательные проигрыши стоили ему денег, но благодаря им сын завоевывал любовь и доброе отношение со стороны сильных мира сего.

Он стал брать Кросса в Нью-Йорк на различные торжества Семьи Клерикуцио и праздники – в первую очередь праздник Четвертого июля, который Семья неизменно отмечала с невиданным патриотическим энтузиазмом, а также на все свадьбы и похороны членов Семьи. Пиппи имел на это право, ведь он был племянником дона, и в их жилах текла одна и та же кровь.

Когда Пиппи устраивал свой традиционный еженедельный набег на игровые столы «Занаду», чтобы «выиграть» у специально выделенного для этой цели человека положенные ему по негласному соглашению восемь тысяч долларов (это была скрытая форма оплаты его специальных услуг, и игра для него была беспроигрышной), Кросс сидел рядом и наблюдал. Пиппи рассказывал ему, каковы шансы выигрыша в различных азартных играх, какой суммой можно рискнуть у зеленого сукна, учил никогда не играть, если плохо себя чувствуешь, не играть больше двух часов кряду и чаще трех раз в неделю, никогда не ставить большие суммы, если с самого начала идет полоса невезения, а если начало везти, поднимать ставки, не теряя благоразумия и осмотрительности.

Пиппи не терзали угрызения совести от того, что он знакомит сына с уродливыми сторонами жизни. Поскольку Кросс стал его партнером по инкассаторскому агентству, ему положено знать все эти вещи. Выбивание долгов отнюдь не всегда такое невинное занятие, каким Пиппи когда-то пытался представить его Налин.

В нескольких особо сложных случаях Кросс не выказал никаких признаков отвращения. Он был еще слишком молод и слишком хорош собой, чтобы внушать страх, но его физической силы хватало для того, чтобы выполнить любой приказ, отданный Пиппи.

Наконец, желая испытать сына, Пиппи поручил ему особенно трудное дело, в котором можно было использовать лишь силу убеждения, без насилия. То, что к должнику явился Кросс, должно было стать для неплательщика знаком доброй воли и намеком, что на него не собираются слишком давить. Должник, мелкий Bruglione из какого-то медвежьего угла Калифорнии, задолжал «Занаду» сто тысяч. Этот случай был довольно мелким, не из тех, когда приходится козырять именем Клерикуцио, и браться за него нужно было не железной рукой, а скорее бархатной перчаткой.

Не в добрый час встретился Кросс с бароном мафии. Выслушав разумные доводы молодого человека, этот тип по имени Фалько вытащил пистолет и приставил его к горлу Кросса.

– Еще одно слово, и я удалю тебе гланды, – пообещал он.

Кросс, к собственному удивлению, не ощутил ни капли страха.

– Соглашайся на пятьдесят тысяч. Неужели ты убьешь меня из-за жалких пятидесяти тысяч? Моему отцу это не понравится.

– А кто твой отец? – поинтересовался Фалько.

– Пиппи Де Лена. Кстати, он сам пристрелит меня за то, что я снизил сумму до пятидесяти тысяч.

Рассмеявшись, Фалько спрятал пистолет.

– Хорошо, скажи ему, что я расплачусь в свой следующий приезд в Вегас.

– Сообщите мне о приезде заранее, и я обеспечу вам традиционный пансион, – отозвался Кросс.

Имя Пиппи было знакомо Фалько, но привести угрозу в исполнение ему помешало не только это, а еще нечто увиденное в лице Кросса: отсутствие страха, хладнокровие, прозвучавшее в его ответе на угрозу, и даже легкая насмешка в голосе. Все это вместе подсказало мафиози: случись что с этим парнем, за него жестоко отомстят. Однако после этого случая, отправляясь к очередному должнику, Кросс неизменно брал с собой оружие и телохранителя.

Первый успех сына Пиппи отпраздновал, устроив себе и ему небольшой отпуск, который они провели в «Занаду». Альфред Гронвельт предоставил им два роскошных номера, а Кросс вдобавок получил от него кошелек с черными фишками на пять тысяч долларов.

К этому времени Гронвельт был уже седым восьмидесятилетним стариком, но тело его все еще оставалось живым и гибким. У него тоже была педагогическая жилка, и при случае он с огромным удовольствием поучал Кросса. Вручая ему стопку черных фишек, он сказал:

– Выслушай меня внимательно. Выиграть тебе все равно не удастся, так что они в любом случае вернутся ко мне. Но в моем отеле, помимо казино, существует много других развлечений. Тут есть великолепное поле для гольфа, на котором любят поразмяться игроки из Японии. У нас имеются изумительные рестораны и прекрасные шоу, в которых участвуют величайшие звезды кино и музыки. У нас есть теннисные корты и плавательные бассейны. У нас есть специальный туристический самолет, на котором можно пролететь над Великим каньоном. Все это – бесплатно. Поэтому будет непростительной ошибкой, если ты бездарно просадишь пять тысяч, которые лежат в этом кошельке. Не увлекайся.

В следующие три дня Кросс следовал совету Гронвельта. Каждое утро он играл в гольф с Гронвельтом, своим отцом и одним из крупнейших игроков, живших в отеле. Ставки в этой игре всегда были серьезными, но не слишком. Гронвельт с одобрением заметил, что лучших результатов Кросс достигал тогда, когда на кону были особенно крупные суммы.

– У этого мальчика стальные нервы, – восхищенно повторял он, обращаясь к Пиппи.

Но больше всего Гронвельта восхищали разумные суждения юноши, его острый ум и умение поступать правильно даже в тех случаях, когда ему ничего не подсказывали. В последний день их пребывания в отеле знаменитый игрок находился в подавленном состоянии духа, причем не без оснований. Умелый и азартный предприниматель, сколотивший несметное состояние на широко разветвленной сети порнографических кинотеатров и секс-шопов, накануне ночью проиграл почти пятьсот тысяч долларов. Его угнетала даже не потеря денег, а то, что, попав в полосу невезения, он утратил контроль над собой и попытался переломить ход игры, делая неимоверно высокие ставки. Ошибка, обычная для начинающего игрока, но для профессионала она непростительна.

Когда в то утро они пришли на поле для гольфа, Гронвельт предложил умеренные ставки – по пятьдесят долларов за лунку, но игрок рассерженно фыркнул и сказал:

– Учитывая то, сколько вы содрали с меня прошлой ночью, могли бы предложить ставки покрупнее – хотя бы по тысяче.

Гронвельт обиделся. Его традиционная утренняя партия в гольф являлась чисто личным делом, и связывать ее с его работой в отеле было дурным тоном. Однако со своей неизменной вежливостью он ответил:

– Конечно, как пожелаете. Я даже дам вам в партнеры Пиппи, а сам буду играть на пару с Кроссом.

Они начали игру. Магнат порнобизнеса бил хорошо. Гронвельт – тоже. Невезение преследовало только Кросса. Он играл из рук вон плохо. Такой отвратительной игры его партнеры еще не видели. Он подкручивал на прямых, загонял мяч в ловушки, а один раз даже в пруд (сооруженный посреди пустыни за колоссальные деньги), а под конец игры нервы его окончательно сдали, и он вообще утратил контроль над собой, когда оставалось пробить всего-навсего путт[7]. Игрок, став на пять тысяч богаче, полностью восстановил уязвленное чувство собственного достоинства и настоял, чтобы партнеры по игре позавтракали с ним.

– Извините, что я вас подвел, – сказал Кросс Гронвельту.

Посмотрев на него внимательным, изучающим взглядом, старик произнес:

– Когда-нибудь, если твой папа не будет против, я возьму тебя на работу.

На протяжении многих лет Кросс наблюдал взаимоотношения отца с Гронвельтом. Они были хорошими друзьями, непременно раз в неделю ужинали вместе, и Пиппи прислушивался к мнению старика даже внимательнее, чем к мнению Клерикуцио. Гронвельт, в свою очередь, позволял ему пользоваться всеми преимуществами «Занаду», за исключением разве что вилл. Затем Кроссу стал известен секрет еженедельного выигрыша отца на одну и ту же сумму в восемь тысяч долларов, и он окончательно понял: Клерикуцио и Гронвельт управляют отелем на правах партнеров.

Гронвельт проявлял к Кроссу особое внимание, и тот не сомневался, что у старика существуют на его счет какие-то свои, тайные соображения. Свидетельством тому были и черные фишки на пять тысяч, которые подарил ему Гронвельт на каникулы. Старик осыпал юношу и другими милостями. Например, услуги всех служб отеля были для Кросса и его друзей совершенно бесплатными. Когда Кросс окончил школу, Гронвельт подарил ему автомобиль с откидным верхом. После того как парню исполнилось семнадцать, Гронвельт познакомил его с танцовщицами отеля, причем представил его с подчеркнутым, многозначительным почтением, чтобы придать этому знакомству дополнительный вес. Спустя годы Кросс узнал, что Гронвельт и сам, несмотря на преклонный возраст, частенько приглашал женщин в свой пентхаус и, по словам все тех же девиц, был ходок, каких мало. У него никогда не было серьезных увлечений, но в отношениях с женщинами он неизменно проявлял такую фантастическую щедрость, что они считали себя у него в долгу. Любая женщина, остававшаяся его фавориткой хотя бы в течение месяца, обогащалась.

Как-то раз, когда Гронвельт делился с юношей практическими познаниями в искусстве управлять огромным отелем и казино, каковым являлся «Занаду», Кросс осмелился задать старику вопрос о том, как строить отношения с женщинами, работающими вместе с тобой. Гронвельт с улыбкой сказал:

– Строить отношения с женщинами, которые выступают в разных наших шоу, я предоставляю нашему импресарио, со всеми же остальными веду себя так, как если бы это были мужчины. Если же ты спрашиваешь совета о том, можно ли тебе крутить с ними романы, то могу сказать следующее: умный и здравомыслящий мужчина в большинстве случаев может не опасаться женщин. Бойся только двух вещей. Первая, и самая опасная, – дамочка в отчаянии. Вторая – женщина более амбициозная, чем ты сам. Не подумай, что у меня нет сердца. Тот же совет, только в отношении мужчин, я мог бы дать женщинам, но это не наше с тобой дело. Что же касается меня, то мне повезло: всю свою жизнь я любил «Занаду» больше всего на свете. Единственное, о чем я жалею, – это о том, что у меня нет детей.

– По-моему, вы прожили прекрасную жизнь, – сказал Кросс.

– Ты так считаешь? Что ж, я заплатил за это сполна.

Каждое появление Кросса в Квоге неизменно вызывало большое оживление среди женской части Семьи Клерикуцио. В возрасте двадцати лет он находился в расцвете юношеской красоты – мужественный, сильный, изящный и необычно учтивый для своего возраста. Члены Семьи нередко отпускали на его счет шуточки, которые попахивали грубоватой сицилийской простотой, говоря, что внешностью парень, слава богу, вышел в мать, а не в отца.

В первый день Пасхи, когда более ста членов Семьи собрались, чтобы отпраздновать Светлое Христово Воскресение, кузен Кросса Данте подкинул последний фрагмент головоломки, благодаря которому Кросс наконец смог окончательно понять, кем является его отец.

В большом саду особняка Клерикуцио Кросс увидел красивую молодую девушку, окруженную стайкой молодых людей. Подойдя к одному из поставленных прямо под открытым небом столов, его отец положил на свою тарелку жаренную на гриле сардельку и, возвращаясь обратно, бросил какую-то фразу этой группе молодежи. И тут Кросс увидел, как чуть ли не шарахнулась от Пиппи эта девушка. Странно. Отец обычно нравился женщинам; его некрасивые, грубые черты, его чувство юмора и веселость привлекали их.

Данте тоже наблюдал эту картину.

– Гляди, какая красотка, – с ухмылкой сказал он. – Пойдем, поздороваемся.

Когда они подошли к группе, он представил родственника:

– Лайла, познакомься с моим кузеном. Его зовут Кросс.

Лайла была их ровесницей, но еще не полностью сформировалась как женщина, и красота ее была чудесной, свежей красотой подростка. У девушки были волосы цвета меда, маленький ротик, а лицо светилось, будто подсвеченное изнутри. На ней был надет белый свитер из ангоры, на фоне которого ее загорелая кожа казалась золотой. Кросс влюбился в нее с первого взгляда. Но когда попытался заговорить с девушкой, та не удостоила его даже взглядом и, повернувшись, отошла к другому столу, за которым собрались пожилые матроны.

– Вероятно, ей не понравился мой вид, – чуть растерянно проронил Кросс, а Данте ехидно улыбнулся.

Данте к тому времени превратился в подвижного, энергичного юношу с острой лисьей мордочкой. У него была черная смоляная шевелюра Клерикуцио, на которой обычно красовалась забавная шапочка по моде эпохи Возрождения. Он был низкорослым – не выше пяти футов и пары дюймов, – но обладал непомерной самоуверенностью, возможно, потому, что являлся любимчиком самого дона. Вокруг Данте постоянно витала некая злобная аура.

– Ее фамилия Анакоста, – сообщил он Кроссу.

Кросс вспомнил эту фамилию. Год назад семья Анакоста пережила настоящую трагедию. Глава семьи и его старший сын были застрелены в гостиничном номере в Майами. Данте глядел на Кросса и, казалось, ожидал от него какой-то реакции. Кросс придал своему лицу индифферентное выражение.

– Ну и что?

– Ты ведь работаешь на своего отца, верно? – спросил Данте.

– Разумеется.

– И при этом хочешь закадрить Лайлу? Значит, ты не в своем уме. – Данте засмеялся.

Кросс почувствовал, что тут кроется какая-то западня, и молча ждал продолжения. Данте снова заговорил:

– Ты разве не знаешь, чем занимается твой отец?

– Собирает долги.

Данте покачал головой.

– Тебе следует знать. Твой папочка изымает из Семьи людей. Он Молот номер один.

Кроссу показалось, что все существовавшие до этого дня тайны развеялись как по мановению волшебной палочки. Все встало на свои места: отвращение, которое питала к отцу мать, почтение, с которым относились к Пиппи друзья и члены Семьи Клерикуцио, загадочные исчезновения отца, пропадавшего иногда неделями, то, что он никогда не расстается с оружием, кое-какие из его грубоватых шуток, до сегодняшнего дня остававшиеся непонятными Кроссу. В его памяти всплыло давнее детское воспоминание о том, как отца судили за убийство. Внезапно Кросс испытал теплое чувство к отцу, желание любым способом защитить его, словно того обнажили перед всем честным народом. Но самым сильным чувством, охватившим Кросса, была дикая злость на Данте, осмелившегося открыть ему эту страшную правду.

– Нет, – сказал он, – я этого не знаю. И ты не знаешь. И никто не знает.

«Ступай в задницу, недомерок!» – хотелось добавить ему, но вместо этого Кросс улыбнулся и произнес:

– Где ты только раздобыл эту дерьмовую шапчонку?

Вирджинио Баллаццо с остроумием и блеском профессионального клоуна организовал для детей традиционную пасхальную «охоту за яйцами». Сгрудившись вокруг него, они напоминали яркие цветы в большом пасхальном букете – маленькие личики, словно лепестки, кожа, белоснежная, как яичная скорлупа, щеки, раскрасневшиеся от волнения. Каждый получил по плетеной корзинке и поцелуй от Баллаццо, после чего тот крикнул:

– Пошли!

И ребятишки разбежались.

На Вирджинио Баллаццо стоило посмотреть: костюмы для него шили в Лондоне, рубашки – во Франции, ботинки – в Италии, а прическу он делал в салоне самого Микеланджело Манхэттенского. Жизнь, баловавшая Вирджинио, благословила его красавицей дочерью.

Люсиль, а попросту Сейл, было восемнадцать лет, и в этот праздничный день она помогала отцу. Когда она раздавала детишкам корзинки, все мужчины, собравшиеся на лужайке, провожали ее восхищенными взглядами и тихонько присвистывали. На ней были шорты и открытая белая блузка. При каждом повороте головы ее волосы цвета воронова крыла метались из стороны в сторону, словно большая черная птица, а кожа светилась золотистым цветом. Она была похожа на юную королеву, излучавшую здоровье, молодость и самую неподдельную радость, какую только может испытывать человек.

Сейчас она краем глаза заметила спорящих Данте и Кросса и в какое-то мгновение почувствовала, что Кросс испытал какой-то сокрушительный удар, отчего его губы болезненно искривились.

С последней корзинкой на руке она подошла к Данте и Кроссу.

– Ну, кто хочет поохотиться за яйцами? – с веселой улыбкой осведомилась девушка, протягивая им корзинку.

Молодые люди уставились на нее с нескрываемым восторгом. В свете утреннего солнца ее кожа еще сильнее отливала золотом, а в глазах плясали озорные зайчики. Открытая белая блузка придавала девушке чрезвычайно соблазнительный и в то же время невинный вид, а бедра отливали молочной белизной.

В этот момент послышался плач одной из маленьких девочек, и все взгляды обратились в ее сторону. Малышка нашла в траве огромное яйцо величиной с шар для боулинга, ярко раскрашенное в синий и красный цвета, и отчаянно пыталась засунуть его в корзинку. От усилий ее очаровательная белая соломенная шляпка съехала набок, глаза округлились, выражая удивление и испуг. Но тут яйцо раскололось, и из него выпорхнула маленькая птичка, напугав девочку и заставив ее расплакаться.

Пити подбежал к малышке, сел рядом с нею на корточки и попытался утешить. Этот розыгрыш заставил всех так и покатиться от смеха.

Девочка аккуратно поправила шляпку, крикнула дрожащим голоском:

– Ты меня обманул! – закатила Пити звонкую пощечину и побежала прочь, хотя Пити молил о прощении, а мужчины, наблюдавшие эту сцену, буквально зашлись от хохота. Догнав девочку, Пити поднял ее на руки и подарил маленькое, украшенное драгоценностями пасхальное яичко на золотой цепочке. Только после этого малышка простила его и наградила поцелуем.

Сейл взяла Кросса под руку и повела в сторону теннисного корта метрах в ста от особняка. Там они устроились в легкой беседке, уединившись от шумного празднества.

Данте с чувством обиды смотрел, как уходят они от него. Он прекрасно знал, насколько Кросс привлекательнее его, и чувствовал себя униженным. Однако вместе с тем он испытывал и некую гордость от того, что кузен настолько хорош собой. Опустив глаза, Данте с удивлением обнаружил, что держит в руках плетеную корзинку, и, пожав плечами, присоединился к охотникам за пасхальными яйцами.

А Сейл, оставшись наедине с Кроссом, взяла его лицо в ладони и стала целовать в губы. Это были нежные, едва ощутимые поцелуи, но стоило Кроссу запустить руки под ее блузку, как девушка оттолкнула его. На ее лице сияла лучезарная улыбка.

– Мне хотелось поцеловать тебя с тех пор, как я была десятилетней девочкой, – выложила она. – А сегодня такой замечательный день!

Взбудораженный ее поцелуями, Кросс лишь спросил:

– Почему?

– Потому что ты такой красивый и такой чудесный. В такой день, как сегодня, не может случиться ничего плохого. – Ее ладони скользнули в руки Кросса, и она спросила: – Правда, у нас прекрасные семьи? – И тут же последовал новый, совершенно неожиданный вопрос: – Скажи, почему ты остался с отцом?

– Так уж получилось.

– Ты поругался с Данте? Он такое чудище!

– Данте нормальный парень, – возразил Кросс. – Мы просто дурачились. Он такой же шутник, как дядя Пити.

– Данте – грубиян. – Сейл снова поцеловала Кросса, крепко сжимая его ладони. – Мой отец зарабатывает такие деньги, что собрался купить дом в Кентукки и «Роллс-Ройс» двадцатого года выпуска. У него уже есть три антикварных автомобиля, а в Кентукки он намерен держать лошадей. Хочешь взглянуть на машины? Приходи к нам завтра. Тебе ведь всегда нравилось, как стряпает моя мама.

– Завтра мне нужно возвращаться в Лас-Вегас, – сказал Кросс. – Я теперь работаю в «Занаду».

Сейл еще крепче сжала его руку.

– Ненавижу Вегас. Отвратительный город.

– А по-моему, классный, – улыбнулся Кросс. – И как ты можешь его ненавидеть, если ни разу там не была?

– Люди приезжают туда, чтобы спустить на ветер с трудом заработанные деньги, – с юношеским пылом возгласила Сейл. – Слава богу, мой отец не играет! Не говоря уже о низкопробных девицах из кордебалетов!

Кросс рассмеялся.

– Теперь буду знать. Я ведь всего лишь даю там уроки игры в гольф. Никогда не видел, что творится внутри самого казино.

Девушка понимала, что он подтрунивает над ней, но не подала виду.

– Если я приглашу тебя навестить меня в колледже после начала учебного года, ты приедешь?

– Обязательно, – заверил Кросс. В этой игре он обладал гораздо большим опытом, нежели она. Он ощущал ее невинность и в том, как Сейл держит его за руку, и в том, что она не имеет ни малейшего представления ни об истинных занятиях своего отца, ни о Семье. Он понимал, что предпринятая ею наивная попытка сближения продиктована внутренними процессами, по завершении которых в ее теле окончательно восторжествует зрелая женщина, и был искренне тронут этими доверчивыми полудетскими поцелуями.

– Давай-ка лучше вернемся к остальным, – предложил Кросс, и они, все так же держась за руки, вернулись на лужайку, где шумел праздник.

Ее отец Вирджинио первым заметил их и, потерев пальцем о палец, шутливо пожурил:

– Ай-я-яй! Как не стыдно! – А затем обнял обоих.

Этот день запомнился Кроссу на всю жизнь своей невинностью, белоснежными нарядами детей в честь воскресения Христа и тем, что в этот день он наконец узнал правду об отце.

После возвращения Пиппи и Кросса в Лас-Вегас отношения между ними сложились уже по-другому. Пиппи почувствовал, что сын узнал его тайну, и теперь в обращении с ним проявлял подчеркнутую, временами даже чрезмерную заботу. А Кросс с удивлением обнаружил, что его отношение к отцу не переменилось и что он по-прежнему его любит. Он не мог представить себе жизни без отца, без Семьи Клерикуцио, без Гронвельта и отеля «Занаду». Все это была его жизнь, и она ему нравилась. Однако в его душе зародилось и стало расти нетерпение. Нужно было делать новый шаг.