Улыбка во тьме
Джон возвращался домой уже затемно. Сердце его переполняла непреходящая радость, а думы были светлы и возвышенны. Он шлёпал по лужам под холодным моросящим дождём, не замечая поднявшегося ветра. Редкие фонари освещали усталое, умиротворённое лицо Джона, которому тот день принёс столько неизгладимых впечатлений, но главное потрясение ещё только ждало его. Под курткой он нёс несколько дисков, которые дал ему с собой Уолтер.
Придя домой и запалив камин, Джон вновь не стал включать электрическое освещение. Он достал диски и при неверном свете, отбрасываемом камином, начал рассматривать их. Два диска были битловские – Revolver и Sgt Pepper’s Lonely Hearts Club Band, но его внимание сейчас больше всех привлек третий – с изображением призмы на обложке и проходящими сквозь неё лучами, преломляющимися на выходе всеми цветами радуги. «Как красиво, – подумалось ему. – Послушаю!» И, поставив на диск проигрыватель, уселся в кресле и закрыл глаза. Джон услышал размеренное сердцебиение, и где-то в пространстве заговорил голос: «I’ve been mad for fucking years…»13, затем женское стенание ворвалось в мозг Джона, и он ещё успел подумать, что слышит крики роженицы в момент своего появления на свет, и стоны эти есть ознаменование его будущего мученического пути. Затем произошло что-то невозможное в реальном мире: время словно остановилось. Под раскачивающиеся, с величественной печалью зовущие куда-то звуки гитары, он почувствовал, что тело его само поднимается из кресла к потолку комнаты. Он судорожно открыл глаза и, бросив взгляд вниз, увидел своё тело в том же самом кресле, в котором он сидел!.. Через некоторое время он снова ощутил своё тело полулежащим в кресле, но разум его был где-то далеко; в катарсических судорогах тело его выгибалось, видения, великие и прекрасные, следовали одно за одним: вот он стоит на краю мира, готовый броситься с высокой скалы во имя очищения всего человечества; вот отдаёт он последние крохи неимущим; вот затерявшись в суетной безликой толпе, блаженный, медленно бредёт, пряча отстраненную улыбку под вуалью, отрекаясь от всего сущего…
Немного придя в себя, Джон услышал затихающее сердцебиение и слова «There is no dark side on the moon»14. Он наконец открыл глаза и увидел, что сидит почти в полной темноте, камин догорел, город за окнами тоже погрузился во тьму. «Сколько же прошло времени?» – подумал он. И посмотрев на часы, выяснил, что с момента его прихода домой прошло два часа, «как же прошло столько времени, если я точно не спал?»
Долго ещё сидел он в темноте в своём кресле, размышляя о великом и малом, о мире и о своём месте в нём. «Что будет с миром, куда всё катится? Бездушные машины для убийства себе подобных, атомные бомбы и реакторы, все эти города, компьютеры, телефоны – это ли есть венец человеческого творения? Неужели в том, что мы создали, есть наша сущность и именно таким образом проявилось человеческое предназначение?» В этот момент Джону вспомнились потрясающие своей бесчеловечностью кинокадры военной хроники, где всё небо было в чёрном дыму, а земля в гигантских взрывах и горящих зданиях, а между всем этим маленькие одинаковые фигурки, бегущие куда-то по чьему-то очередному приказу. «Это ли есть цивилизация? Это ли есть Человек Разумный? Тогда в чём же заключается разумность? В убийстве себе подобных? Как же могло так получиться, что наряду с такими божественными произведениями искусства как эта музыка, которую я только что прослушал, человечество могло породить таких жутких монстров? И ведь все вокруг думают, что война – это нормально, это – испокон веков, и быть по-другому не может. Люди забыли или не знают, почему-то не хотят познать того, что я только что узрел в этой музыке. Почему это никому не нужно? А даже если и нужно, то они, эти люди всё равно, послушав однажды Музыку, всё равно почему-то остаются такими же… Но теперь я изменился. Уолтер был прав, он с самого начала что-то во мне разглядел, я не такой как они. Я буду бороться за правду и изменю мир!» Это было последней мыслью измученного Джона сегодня, он заснул в кресле, укрывшись пледом.
Наступил уже следующий день, а Джон всё никак не мог забыть своих ночных видений и мыслей. Это было слишком ярко, слишком ново и так обжигающе откровенно для него. Будто перед ним открылся совсем иной мир, хотя он, признаться, уже не верил в чудеса в последнее время. И вот теперь, собираясь в колледж холодным утром и слушая дождик за окном, Джон согревался мыслью, что всё, возможно, только начинается. Благодаря музыке, прослушанной ночью, перед ним словно распахнулись врата в дивный райский сад, из которого исходил свет, доселе никогда им невиданный. Он начал осознавать, что тот его мир, который он считал потерянным – с игрушками и детскими фантазиями – суть всего лишь дорожка к чему-то ещё более прекрасному, содержательному и возвышенному. «Да, – размышлял он про себя, – как многолик и непознаваем мир! Когда в очередной раз думаешь, что это конец, оказывается, что это только начало другого пути, иной дороги, ведущей в неведомые дали!»
Одевшись, Джон вышел на улицу и бросил взгляд в сторону Рибблтонского парка. Над виднеющимися золотыми верхушками деревьев висела сплошная дождевая стена, а чуть восточнее плотные клочья тумана образовывали просвет, в котором проглядывал кусочек радуги, поднимающейся из низины над речкой. Образ призмы и радуги с обложки прослушанного ночью альбома вдруг вклинились в его мозг внезапным всполохом, заиграла чудная музыка, позволявшая представить радугу там, где её не было и разрисовать её любыми цветами15. Джон так и застыл на месте с неоткрытым зонтом в руке, по щеке его текла слеза, смешавшаяся с дождём. И вдруг откуда-то из далёкого далёка, совершенно из другой невозможной в данный момент реальности его окрикнул грубоватый наглый голосок:
– Что, Джон, ворон считаем? Или молимся, чтобы бог сегодня миловал, и учителя не поставили тебе «неуд»? – это была соседка Джона, Эмили Робертсон, его ровесница.
– Доброе утро, Эмили, – ответил Джон и поспешил в колледж, раскрыв наконец зонт.
У ворот колледжа стоял Уолтер. Он приветствовал Джона:
– Настоящая английская погода! Сигару, сэр?
– Привет!
Они спрятались под навес за воротами и закурили. Уолтер выглядел довольным, даже немного торжественным. Джон заметил это и поспешил поинтересоваться причиной хорошего настроения друга. Ответ его немного удивил, впрочем, он уже привык не удивляться Уолтеру – это был самый непредсказуемый человек из всех, кого ему доводилось знавать.
– Я радостный? Да ты на себя посмотри, весь сияешь как морийский мифрил16! Хочешь, я с первого раза угадаю что случилось?
– Да уж, от тебя ничего не скроешь, – улыбнулся Джон. – Послушал я ночью Dark Side, такое со мной творилось!..
– Я очень рад, Джон, я не ошибся в тебе, – очень серьёзно сказал Уолтер.
Джон немного смутился и спросил:
– Да ладно, об этом потом. Как там госпожа Лютиэн? Светла ли была её дорога домой вчера вечером?
– Да, она… ах ты проказник! У меня научился шуточкам! – засмеялся Уолтер и похлопал друга по плечу. – Да ещё эльфийским! Светла ли! Молилась ли ты на ночь, Дездемона! Это можно понимать как «ушла ли она засветло?», высокопарное «путь её был светел», а также то, что она и вовсе не уходила домой, а осталась у меня! Браво, Джон! Ты ещё обнаружишь себя в литературе, вот увидишь!
– Ага. Непременно! А пока что пойдём обнаруживать себя в географии, или что там у нас для затравки…
Уроки тянулись медленно и ужасно однообразно, в эти часы Джону казалось, что нет на свете ничего хуже. Даже Уолтер, сидевший рядом, приуныл. Уж не заснул ли он, часом?
– Уолтер! – Джон толкнул его вбок под партой.
– Секундочку… На, глянь! – Уолтер протянул Джону учебную тетрадь, на полях которой была нарисована ручкой какая-то затейливая крепость с несколькими рядами кольцеобразных стен.
– Что это?
– Минас-Тирит!17 Город Королей! Последний оплот всех свободных людей Средиземья. Ты ещё не дочитал до этого момента.
Тем временем прозвенел звонок, и друзья решили проветриться, направившись на облюбованное место за школьными воротами. На улице между тем прояснилось, дождик перестал, посвежело. По небу тянулись рваные кучкующиеся облака.
– Держи, – Уолтер, как уже повелось, протянул Джону сигарету.
– Погодка, однако, располагает к неспешным прогулкам в парке, когда мысли далеки от насущных проблем, а душа тянется к прекрасному и хочется немного пофилософствовать. – Выдал Джон, неспешно вороша ногами опавшую листву и выпуская клубы дыма.
– Ты абсолютно и бесповоротно прав! Более того, теперь ты угадываешь мои мысли! – Уолтер хитро взглянул на Джона.
– Нас ждут великие свершения, друг мой! Что нам какой-то засушенный математик в своих толстых очках! Ему кроме его учебников ничего в жизни уже не нужно.
– Сомневаюсь, что ему вообще когда-либо было что-то нужно кроме этого! Вперёд, Эорлинги!18 – Уолтеру оставалось только протрубить в рог, подавая сигнал к атаке.
И ребята весело двинулись прочь от опостылевшего им колледжа. А их сумки каким-то непостижимым образом уже оказались у них с собой. А ведь они не сговаривались о побеге!
Друзья весело шлёпали по лужам непринуждённо переговариваясь. Уолтера то и дело подмывало затянуть какой-нибудь боевой мотив.
– А ты вообще, рассказываешь своим, как протекает твоя многообещающая учёба в колледже? Они ведь, несомненно, уже прочат тебе великое будущее профессора, никак не меньше, – улыбался Уолтер.
– Вот ещё, буду я им рассказывать. С ними и поговорить-то не о чем. Разве что о проблемах воспитания ремнём младшего дошкольного, – и Джон состроил строгую ироничную гримасу. – Эх, хороший наступает вечерок!
– She’s got a ticket to ride19, – пропел Уолтер, старательно подражая голосу Леннона.
– Такую песню я ещё не слышал. Битлы?
– Да, мой друг, они самые… мысли, идеи, роятся в голове моей… опаньки! Есть! Есть идея! Хочешь, покажем тебе с Лютиэн место нашей с ней первой встречи?
– О, как же, наслышан! – важно откликнулся Джон. – Каким образом удостоился я столь великой чести созерцать?..
– Всё, решено! Заворачиваем ко мне домой. В парк ещё сходим, не убежит.
Подходя к ограде уолтеровского дома, у Джона мелькнула мысль, что тут он уже начинает чувствовать себя гораздо лучше, чем у себя дома. Вот что значит, когда есть родные, понимающие его люди.
На пороге ребята встретили дядю Чарльза, который уютно устроившись в кресле-качалке, пускал дымные колечки из трубки и что-то неторопливо записывал в блокнотик – наверно, то были стихи об осеннем буйстве красок; дядя Чарльз любил проводить время на природе, описывая её красоты.
– О, добрый вечер, юные джентльмены! – обратился он к друзьям. – Надо полагать, что уроки сегодня закончились несколько раньше, чем оговаривается в школьном расписании. Должно быть, заболел учитель математики! – и дядя Чарльз состроил крайне соболезнующую мину. – Какая жалость, должно быть он снова подхватил простуду. Что за напасть эта английская погода, видимо профессор не надел панталоны под брюки и простудился, – и голосом чрезмерно заботливой тётушки добавил: – Ах, мальчики! Мой малыш так жутко хлюпает носиком, это ужасно!
Ребята смеялись до слёз. Особенно Джон, для которого это было просто очередным откровением. Кто бы мог подумать, что взрослые могут быть настолько свободны в суждениях и отношении к жизни!
– Да, папа, именно так всё и произошло! Завтра нужно непременно сходить проведать нашего дражайшего профессора… причём, вместо уроков! – Уолтер отсмеялся и продолжил. – На самом деле есть очень хороший план. Сегодня мы идём в лес, нужно только, чтобы Лютиэн смогла пойти с нами, – и он открыл входную дверь, пропуская Джона вперёд.
Поднявшись, Уолтер набрал номер Анны и, поздоровавшись, спросил её. Ему ответили, что он может заходить вместе со своим другом, Анна ждёт их. Она в ванной и скоро будет готова встретить их. Уолтер немного удивился, но ответил, что они сейчас выходят.
– Итак, Джон, чаёк будем пить там. Пойдём, ты как раз ещё не был у Лютиэн, заодно познакомишься с её замечательной мамой, помнишь, она упоминала о ней в своём рассказе?
– Да, конечно помню. Я готов выступать.
Уолтер вытряхнул на пол учебники, сложенные в его школьную сумку («вот, блин, таскаешь эту фигню каждый день с собой»), открыл холодильник, достал оттуда бутылку воды, бутерброды, – «лембас»20, – и сложил всё это в освободившийся от «бесценных фолиантов» рюкзачок.
– Путь наш не близок. Он пролегает сквозь чащи и непроходимые топи. Нам нужно будет часто подкрепляться, – заметил он серьёзно. – Выдвигаемся.
– В Лондоне сыро, а я не захватил с собой и дюжины носовых платков! – отшутился Джон фразой из «Трёх Мушкетёров».
– Лондон… – проворчал в ответ Уолтер, – гиблое место. Вот, возьми-ка. – Он протянул Джону свитер, – на болотах действительно сыро.
– Э-э.. там, что, правда, болота? – недоверчиво спросил Джон.
– Ещё какие! А ещё там жуткие комары-драконы, у-уу! Кусаются! Отец, мы направляемся в Лориэн. – И поправив рюкзак, Уолтер первым вышел за ограду.
Джон уже знал из рассказа Анны, что она живёт где-то недалеко. И действительно, путь до её дома едва ли занял полных четверть часа. Открыв калитку, они направились к уютного вида тёмно-синему строению, окна которого обрамляла затейливая резьба, а на крыше виднелся вращающийся флюгер.
– Что стало причиной вашей неожиданной задержки, можно ли поинтересоваться? Очередные козни Сарумана Белого? – обратился к ребятам приятный голос.
На пороге дома стояла стройная молодая женщина в тёмной широкополой шляпе и длинном платье. Она чем-то неуловимо напоминала Анну, хотя, на первый взгляд, и отличалась от неё высоким ростом, янтарными глазами и копной густых золотистых волос. А волевой подбородок и живые, проницательные глаза вкупе с утончёнными чертами лица выдавали в ней ум и характер, и даже намекали на благородное происхождение.
– Леди Арталиэн. – Уолтер слегка склонился перед ней. – Мы шли самой короткой дорогой.
– Утешьтесь, странники. Долог был ваш путь, теперь отдохните…
– Мы не можем отдыхать, в наших сердцах всегда звучит отголосок моря, мы следуем в Лориэн.
– Отголосок моря! Теперь ясно, почему вы идёте на болота! – Они рассмеялись. – Ну, проходите же. Джон, не стесняйся.
– Джон, это тётя Дженни, мама Лютиэн. Но чаще мы зовём её леди Арталиэн.
– Очень приятно, я о вас уже немного наслышан.
Они поднимались по витой лестнице на второй этаж. Оттуда доносилось пение Лютиэн. В песне говорилось о том, что в сердцах эльфов навсегда поселился зов моря, и когда они поют, в их музыке слышится звук волн.
Поднявшись по лестнице, они вошли в довольно просторную залу, сразу поразившую Джона необычной обстановкой и своей особенной атмосферой. Вместо вездесущих одинаковых обоев на стенах висели большие картины, а рамки их были инкрустированы искусной резьбой. Между ними были укреплены бронзовые канделябры. На окне висело полотно ручной вышивки, оно изображало какую-то батальную сцену. А в дальнем углу комнаты Джон заметил висящий на стене меч. Неужели настоящий?
– Привет, ребята! – Анна приподнялась со своей кровати под балдахином из синего бархата.
– Привет тебе, о Лютиэн, свет очей моих!
Анна улыбнулась в ответ Уолтеру, затем Джону и пригласила их к столу. Стол тоже был не какой-нибудь там «пролетарский кухонный». Три крепкие изогнутые ножки с резьбой, крытые круглой дубовой столешницей. В центре – подсвечник. Они уселись за стол.
– Сейчас мы немного перекусим для начала, – сказала Анна и стала спускаться вниз по лестнице. Джон вновь обратил взор на меч в конце комнаты. Уолтер тихо напевал что-то с закрытыми глазами. «Нет, меч как меч, ну да, настоящий, всё такое, но… почему он меня так привлекает? Начитался я!» – думал Джон. И вдруг его озарила внутренняя вспышка: он стоит, подняв этот меч посреди бескрайнего снежного поля, а вокруг враги! «Бррр!»
– А вот и наш скромный ужин! – вывел его из оцепенения бодрый голос Анны. – Запечённая утка, салат и сок. И, конечно же, лембас! Угощайтесь!
Тут ребята, наконец, вспомнили, что весь день ничего не ели, и принялись уплетать за обе щёки. Анна тоже не отставала от них. Наконец, они насытились, и Уолтер, налив соку, сказал, обращаясь к Анне:
– Сегодня мы идём в Лориэн. Не хочешь составить нам компанию? Я хочу показать Джону то дивное место – волшебную поляну, на которой мы с тобой встретились первый раз.
– В общем-то, я уже готова.
– Отлично! Спасибо за угощение, пора двигаться, – сказал Уолтер и встал.
– Спасибо! – Джон тоже поднялся.
– Джон, возьми! – Анна протянула ему какой-то свёрток. Развернув, Джон увидел, что это такой же отличный непромокаемый плащ, как у Уолтера.
– Я сшила его для тебя, должен подойти, примерь!
Джон примерил. Плащ был в самый раз и хорошо сидел на нём, не жал в плечах, – в общем, то что надо в такую погоду. Тем более, для похода в лес на болота.
– Ох, Анна, не знаю как и благодарить! Он мне как раз!
– Тогда в поход! Идёмте!
Зонты они не взяли – к чему тебе зонт, когда ты в эльфийском плаще? Выйдя на улицу, Джон отметил, что ещё не темно, значит время не так уж много. «Должно быть, доберёмся до леса засветло», – подумал он.
И вот они шли – три фигурки в серых плащах. Шли по безлюдным улицам, мимо закрытых уже лавок и офисов, вдоль невзрачных стен однотипных зданий, тянущихся до самой городской окраины. Снова начал накрапывать мелкий дождик, Джон накинул капюшон. Уолтер протянул ему сигарету, прикурили.
– Мёртвый город… – молвил Уолтер.
– Он уничтожает нас, – продолжила Анна, – мы идём домой, в Лориэн.
– Зов нашего истинного дома никогда не оставляет меня, – Уолтер бросил взгляд на серое небо, – когда-нибудь мы придём домой.
– Но пока наш путь лежит в Лориэн, – Джон решил немного разбавить меланхолию сложившейся ситуации. – Я никогда не был там, но я верю, что он прекрасен!
– Конечно! Мы уже близко, скоро сам всё увидишь! – Уолтер показал рукой на виднеющийся в просвете между домами лес. – Вот он!
Тропинка подвела их к старым большим деревьям, стоявшим как стражи на входе в лесное царство.
– Я тут никогда не был, как-то сложилось, что любил гулять только в парке, – и Джон коснулся рукой влажной коры одного из дерев.
– Этой тропой я пришёл сюда в тот памятный день, – вспоминал Уолтер.
– Я тоже шла этой тропой, но дальше углубилась в чащу и немного заплутала.
– Да, а я просто искал подходящее место для отдыха и бродил пока не нашёл ту поляну. Вообще, странно, как этот лес до сих пор остался в таком почти первозданном виде. Совсем не тронут цивилизацией. Я бы не удивился, если бы тут всё заасфальтировали и построили очередной супермаркет для воинствующих шопперов!
– Не тронут цивилизацией – значит жив и вечно юн! Не за этим ли мы ходим сюда так часто? – отрешённая улыбка слегка тронула прекрасные черты лица Анны.
Джон шёл и дышал полной грудью. Даже после дождя в городе никогда не было такого очищающего лесного аромата как здесь. Сейчас Джон просто отдыхал от всего. Он не думал ни об учёбе, ни о недреманном оке его родителей. Даже померкли на время впечатления от прослушивания музыки вчера вечером, он более не искал своё место в этом мире. Его постоянные мысли, обычно держащие его в напряжении, покинули его. Он просто шёл и радовался – друзьям, лесу, чистому воздуху, шёл и свободно вдыхал истинный, изначальный аромат жизни. Остальные тоже шли молча: Анна любовалась лесом, а Уолтер погрузился в воспоминания об их первой встрече.
Около получаса брели они в тишине сужающимися тропинками, лишь изредка слыша переклички припозднившихся лесных птиц. Деревья и кустарники стояли вокруг сплошной жёлтой стеной, кое-где уже тронутой тленом приближающейся зимы. Наконец, деревья раздвинулись, и Уолтер первым вышел на небольшую, но крайне живописную поляну.
– Вот это место, – сказал он, обводя рукой ковёр из жёлтых листьев. – Располагайтесь.
Анна расстелила на поваленном дереве покрывало, и они уселись на нём. Уолтер достал сигаретку и закурил.
– Вот так я и сидел здесь, тихо играя какой-то барочный мотив, когда неожиданно неземное пение удивительно гармонично вплелось в него, – сказал он.
– Здесь хорошо, – Джон потянулся. – Что-то необычное есть в этом месте. Находит какое-то умиротворение. Думаю, вы неслучайно встретились именно здесь, это место притягивает усталых путников.
– Мне кажется, наша с Уолтером встреча вообще не была случайностью. Как и встреча с тобой. Нет ничего случайного в этом мире, – заметила Анна.
– Да, Джон, – торжественно произнёс Уолтер, – нас ещё ждут великие свершения в области духа! А сейчас, после трудной и долгой дороги полагается подкрепиться! – и он стал доставать из рюкзака припасённые бутерброды марки «лембас».
Пока они перекусывали, незаметно спустилась на землю окутывающая всё темнота. Лес сразу наполнился зловещими тёмными пятнами между деревьев и длинными тенями. Выползла из-за верхушек деревьев почти полная луна, резко выделились на чёрном фоне очертания предметов. Наступила тишина.
– В одной земле, во времена, что были так давно, – затянула тихонько Анна.
– Бродил по долам и лесам я в мерцанье томном звёзд, – подхватил Уолтер тягучим баритоном.
По лесу разлилось ласкающее слух двухголосие. Джон посмотрел на луну на небе, на расплывчатые силуэты деревьев и неожиданно для себя начал негромко подпевать.
– Пленён был дивною красой, но свет тот – не людской, – пропел он вместе с остальными. Потом для него так и осталось загадкой, откуда он знал слова заранее. Этой баллады он ещё не слышал из уст его друзей.
Песнь закончилась, Анна встала и медленно развела руками вокруг.
– Какая прекрасная ночь! Небо совсем расчистилось, ни облачка! – заметила она.
– Да, а как свеж воздух! Аромат хвои просто захватывает моё обоняние целиком. – Уолтер тоже встал с бревна. – Я дышу полной грудью и никак не могу надышаться.
Друзья отправились в обратный путь, напевая ещё одну песнь. Джон тоже подпевал.
– Я восхищён вашими песнями, – сказал он, когда они закончили петь. – Мне никогда не написать такого.
– Если ты сильно возжелаешь этого, Джон, – прозвучал во тьме загадочный голос Анны, – ты сможешь творить то, о чём даже боишься помечтать. Я уверена, нет ничего недостижимого для человека.
– Конечно! Джон, поверь, нет никаких гениев или талантливых людей. Если ты искренне веришь во что-то, ты всегда найдёшь в себе силы и желание осуществить это. – Уолтер выпустил колечко дыма. – И чем сильнее твоя вера, тем более выразительны твои мысли или произведения.
– Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой, – то, о чём вы говорите. Меня с детства загоняли в угол, не давали думать самостоятельно, навязывали свою волю. Но теперь я чувствую, что со мной происходят какие-то перемены, хотя я ещё не понимаю их суть. Но я уже благодарен, что встретил вас, – и Джон улыбнулся во тьме.
– Mae govannen21, Арагорн!22 – не сговариваясь произнесли Уолтер с Анной.
– Арагорн?.. – пробормотал Джон.
Добравшись до города, друзья попрощались, и Джон побрёл домой по тёмным улицам в одиночестве. Он снова был переполнен впечатлениями и радостью от встречи с друзьями. Он даже не замечал привычного давления города, в голове его звучали песни, которые пели они в лесу, а сердце согревали слова его друзей, так поддержавшие его. «Если ты искренне веришь во что-то, ты всегда найдёшь в себе силы и желание осуществить это». Джон вспоминал эти слова Уолтера, вспоминал загадочный голос Анны во тьме: «Я уверена, нет ничего недостижимого для человека». «А во что же я верю?» – думал он. Он чувствовал, что нечто новое, а может просто давно дремавшее, уже проснулось в его сердце, но нет этому пока ни имени, ни названия. Луна начала клониться к западу. Джон подошёл к дому. Он был счастлив.
– Да где тебя носит, мы тебя уже чуть ли не искать пошли! – отец Джона, Фред, стоял на пороге их дома. Он явно ждал объяснений.
– Я гулял, папа, – ответил Джон и хотел уже проскользнуть мимо него и подняться к себе в комнату. Но не тут-то было.
– Гулял? – Фред чуть не лопнул от злости и удивления такому спокойному тону сына. – Лесли, – позвал он жену, – Лесли, вот он, вернулся, наш блудный, а ну-ка порадуй его потрясающими новостями!
– Джон, – мама встретила сына под стать отцу – весьма неласково. – Джон, сегодня звонили из колледжа. Говорят, ты прогуливаешь уроки вместе с этим, как его… каким-то Уолтером. Я знаю, ты таким никогда не был, ты всегда рос примерным мальчиком. Мы запрещаем тебе связываться со всякими разлагающими добропорядочного гражданина элементами.
– Мы знаем, зачем он с тобой подвизается! Он хочет научить тебя принимать наркотики, а потом будет требовать с тебя деньги на это! – орал вне себя отец.
– Вы прекрасно осведомлены, – ответил невозмутимо Джон и совершенно спокойно прошёл мимо своего отца. – Общайтесь впредь с директором колледжа, или кто там ещё мог звонить, – бросил он, поднимаясь к себе на второй этаж, – у вас выходит крайне плодотворное общение, а меня забудьте. Эх, мне жаль вас, люди… – и закрыл за собой дверь, заперев её с другой стороны.
Фред совершенно опешил, в первый момент он даже не мог вымолвить ни слова. Потом, опомнившись, орал на весь дом, что «убьёт этого проклятого Уолтера», что «разнесёт его дом на куски», что он из них «дурь-то повышибет» и прочее, прочее… Но Джон уже не слушал. Он надел наушники и погрузился совсем в другой мир, в этот момент он предельно ясно осознал, что потерял родителей навсегда, а самые близкие для него люди – Уолтер с Анной.
Неземные звуки снова влились в него и заключили в свои таинственные, манящие объятия. Джон бродил по волшебным, чарующим мирам, где сказка становится былью, невозможное – возможным, и где нет места земным горестям и радостям. Вне времени и пространства степенно плыл он среди незнакомых созвездий, вдоль лазурных берегов и неприступных гор, над зеленеющими полями и дремучими, непроходимыми лесами. Черепная коробка его будто расширилась, стены тюрьмы его разума отступили, он узрел чистый, не сравнимый ни с чем лучик единого Знания. На короткий миг луч этот озарил всё живое во вселенной, всю жизнь земную, и Джону было дано увидеть тлен всего сущего и ничтожность человеческой жизни со всеми людскими проблемами, счастьями, радостями, горестями и прочими не существующими на самом деле вещами. В этот миг он был ослеплён божественной красотой, по сравнению с которой меркнет всё земное.
И первой мыслью Джона, когда музыка закончилась, было осознание того, как же ужасно живут люди, насколько они жалки и смешны в своих суждениях о так называемой культуре, вере, ценностях. В момент озарения к нему пришла картина огромного копошащегося муравейника, где каждый занят своим делом, работая на благо так называемого общества, – но никто не может поднять голову и увидеть солнце – муравьи слишком пренебрежительно малы для этого. «Но я дотянусь, я увижу! Я создам великие произведения, немеркнущие пред концом мира, они поднимут род людей до небес. И тогда все смогут видеть этот Свет…» Джон наполнился вдруг сладостными мечтами об улучшении мира, ему грезилось, как он строит домики для бездомных собак, как он отдаёт свои последние крохи неимущим. По лицу его текли слёзы, ему казалось, что его жертвенность может спасти мир, – и непременно спасёт, если только он этого сильно возжелает. В порыве Джон схватил карандаш и приложив листок к окну, быстро, почти не думая, набросал в темноте:
Задетый За Живое
Я буду жизнь вкушать
Я буду всё от жизни брать
А вы сидите дальше
В своих картонных коробчонках —
Жевать концентраты
Смотреть телевизор
Не отберёте вы жизнь
Она моя, одна
Я буду жить и наслаждаться
Нас мало, но душой сильны мы
Числом не взять нас
Внутри ведь всё наше богатство
Живёте ради существованья
Продление рода, честь семьи
Но всё равно вам не понять нас
Не услыхать наш животворный глас
И никогда вы не поймёте
Ни листьев предрассветный шум
Ни пенья птиц
Мне жаль вас, люди…
Ведь что для вас осенний лепесток
Парящий нежно по ветру?!
Что ласточка, так ратующая воле?
Манящий клик весных лугов?
И соловьина трель, щемящая родное?
Довольно, написал я стих
И плох, и жалок, и смешон… возможно
Не нужен никому, но мне
И я горжусь стихом, он мой единственный
Запечатлеть посмел прекрасное мгновенье
Коль скоро снизошло мне вдохновенье
Быть может бездарь я
Бунтарь, никчёмыш, пустослов
Но счастлив тем
Что вырвался мой крик остервенелый
Вот вырвался назло вам всем —
Благоразумным, людям дела
Живёт ещё надежда в теле бренном
Зажечь огонь в сердцах окаменелых
Я возвращаюсь в детство
К мечтам и первым воспареньям
Так сладостно лелеявшим мой ум
И снова буду я летать до солнца
И дёргать звезды наобум
Джон лёг в постель, но долго ещё лежал без сна, его немного трясло всем телом, мысли путались. Прошло наверное часа два, прежде чем он усталый, измученный, но блаженный, погрузился в объятия Морфея.