Первые шаги
Джон Шелтон рос малообщительным замкнутым мальчиком. Уже с самого детства ему начало казаться, что всё вокруг происходит как-то не так, живёт не своей естественной жизнью, как и должно быть, а как будто выдумано, так, словно злой волшебник заколдовал всё и вся, а сам где-то спрятался и тихо посмеивается, выглядывая из-за ширмы. Маленькому Джону не по душе было буквально всё: не нравилось ходить в детскую подготовительную школу для детей; не нравилось, что вокруг их усадьбы такой высокий забор и за ним ничего не видно; не нравилось это бесконечное противное мамашино «А теперь – баю-бай!» после обеда; не нравилось, что в городе так мало зелёных парков и негде погулять и полежать на лужайке; не нравилось, что когда открываешь окно в своей комнате, чтобы проветрить зловоние лекарств, которыми его постоянно пичкали родители, надеясь излечить его необъяснимую «хворь» (как любил говаривать папаша), – постоянно слышишь этот невыносимый гул машин на улице; его раздражало даже то, что когда он заходил похвалиться своей любимой коллекцией почтовых марок в гости к соседям Робертсонам, эта маленькая задира, Эмили, тут же не пойми откуда извлекала свой альбом и горланила на весь дом, что у неё «всё это уже давно есть», и что «это – вообще жуткое старьё, зато, вот, да нет, ты посмотри сюда, Джон, да нет, нет, ты посмотри, чего у меня есть, а у тебя нет: вот таких-то у тебя точно нет! Мне папа вчера из Америки привёз… так-то!..»
Джону казалось, что весь мир восстал против него. Он чувствовал, что стоит один посреди огромного снежного поля и вокруг хлопьями падает тяжёлый липкий снег, постепенно засыпая его с головой. И вот ещё чуть-чуть, и ему уже никогда и ни за что не вырваться из этих мёртвых объятий леденящего ужаса.
Но всё это были ещё «цветочки» по сравнению с тем, с чем Джону пришлось столкнуться в дальнейшем, а точнее в недалёком будущем. Находясь ещё в той прекрасной поре юности, когда человек практически не обременён знанием социума, с непреложными законами которого каждому рано или поздно приходится знакомиться и уживаться, он находил успокоение в мире детских увлечений и удивительных открытий. Он мог до позднего вечера рассматривать марки в своём альбоме, не обращая внимания ни на кого и даже не спускаясь в гостиную к традиционному английскому ужину у камина в девять часов, после которого ему полагалось ложиться спать. Когда мать заходила к нему и укладывала «на боковую», выключая свет и убирая марки, Джон делал вид, что засыпает. Но как только во всём доме гасили свет, он хватал свой ручной телескоп, выскальзывал на балкон и часами, дрожа от холода, наблюдал за ночным небом, поражаясь величественному свету далёких звёзд и бесконечной множественности раскрывающихся перед ним бессчётных миров. Джон заворожённо следил за перемещением светил и планет, давая всему свои названия. Это был мир его детских грёз, собственный мир Джона Шелтона. И только в эти тихие ночные часы с телескопом в руках Джон мог полностью расслабиться и почувствовать себя без толстой железной брони и сложных заградительных сооружений, которые он настраивал вокруг себя, соприкасаясь с людьми и окружающим миром. Так он и жил, находя единственную радость и утешение в своих полуночных бдениях. Джон потом ещё долго будет вспоминать это время как самое счастливое и умиротворённое в своей жизни. Но ничто хорошее, к сожалению, не долговечно. И Джону вскоре пришлось испытать это на себе в полной мере.
Это случилось после того, как однажды утром его мама нашла Джона сладко сопящим под пледом на балконе, и телескоп рядом. Отец устроил Джону беседу на повышенных тонах, а потом попросту выпорол его ремнём, а телескоп спрятал в шкафу и запер на замок. Для Джона это был большой удар. Тут он впервые в жизни столкнулся с насилием, причём в одном из самых низких его проявлений: когда сильный бьёт слабого, потому как считает, что он, сильный, прав. Весь так нежно оберегаемый и лелеемый Джоном мир вдруг взорвался дикой головной болью и великим множеством бесформенных осколков, разлетающихся по всей вселенной. С того момента Джон окончательно замкнулся и стал ещё более нелюдимым. Он даже почти не общался с родителями.
В то время, как отец спокойно считал, что всё это временное и скоро пройдёт, мать, Джона, Лесли, первая почувствовала неладное.
– Фред, может, тебе не стоило так жестоко с Джоном?.. Ведь психику ребёнка очень легко травмировать, – частенько причитала она, когда они с Фредом ложились спать.
– Да ладно, Лесли, успокойся. Дедовский метод воспитания – всегда самый действенный, – и Фред отворачивался к стенке и начинал храпеть.
Но время шло, а Джон всё оставался таким же. Потихоньку и Фред начал беспокоиться о сыне. Теперь они уже вдвоём с Лесли, запираясь в их спальне на ночь, доставали толстые справочники по воспитанию детей и подолгу рассматривали различные картинки и диаграммы с графиками, где каждому возрасту ребёнка соответствовал среднестатистический уровень развития. В этих двух головах, отупевших после долгих лет супружеской жизни и окончательно засушенных парой высших образований, просто не могло уложиться, что их Джон давно уже перерос все эти безликие «графики» из этих бутафорских «пособий по воспитанию», а то и попросту находился вне их. Но его родители этого понять не могли, не умели, а может статься, и вовсе не хотели. Вначале они сваливали всё на неважную экологию, потом на некачественные продукты, потому что где-то вычитали, что ребёнку в первую очередь нужны необходимые витамины и здоровая пища. В конце концов они сошлись на мнении, что во всей этой джоновской меланхолии и апатии виновата смена сезонов – а тогда как раз наступала осень, и погода стояла ветреная и очень промозглая: на улице лужи, слякоть и мокрый снег с ветром вперемешку. На этом родители и успокоились. Но «смена сезонов» закончилась, выпал первый снежок, ударил морозец, а Джон всё оставался в уже привычном ему состоянии, т.е. ни капельки не изменился. Тут-то родители и забеспокоились, причём гораздо серьёзнее, чем раньше. После долгих совещаний, в которых, в частности, вносилось предложение об обследовании Джона психологом (со стороны мамы, единогласно отклонено папой), Фред, наконец, вынес окончательный вердикт:
– Какие ещё, к чёрту, психологи?! Ты думаешь, о чём ты говоришь, Лесли? Я сам с ним поговорю, я что, не отец, а? Или ты хочешь сказать, что я – плохой отец? А?! Нет, ну уж всё, решено. Как бы там ни было, но говорить с ним буду сначала я, и баста!..
– Ну хорошо, хорошо, Фред, – успокаивала его Лесли. – Чего ты так взъелся? Я ж не виновата, что Джон такой!.. Но только ты… прошу тебя, будь с ним поласковей всё-таки, окей?!..
– Да, да, ну естественно… а то ты скажешь тоже – психологи. Ты представляешь, что о нас потом соседи говорить будут? «Вон Шелтоны-то своего малыша уже по психологам таскают, мы всегда знали, что они – ненормальные какие-то… бедный мальчик… какие родители ему достались…» Лесли, ты же этого не хочешь?!
– Фред… – Лесли роняла голову к нему на плечо и начинала тихонько всхлипывать. Фред тут же смягчался, гладил жену по голове и говорил:
– Ну, ну, дорогая… всё образуется… ведь ты же знаешь, что бог ни делает, всё к лучшему…
Джон же, наоборот, чувствовал, что всё, что бог ни делает – всё к худшему. И поэтому он тихо радовался, когда видел натянутые словно маски рожи родителей за обеденным столом, весь этот неестественный тон разговора и их поведение. Он подозревал, что они там втайне что-то замышляют, и поэтому не сильно удивился, когда однажды отец завалился к нему в комнату со словами:
– Приветик, Джон. Я тут давно хотел с тобой поговорить…
– Здравствуй, папа. – И Джон с большим трудом выдавил из себя подобие улыбки.
– Джон, мы с мамой… – «ну давай же уверенней, Фред, это же твой сын», – говорил себе Фред, – мы с мамой в последнее время заметили, что ты стал какой-то… необщительный… не случилось ли чего, Джон?
– Нет, нет, у меня всё хорошо, – говорил Джон, а сам про себя думал: «только заметили… да вам впору мягкие контактные линзы примерять, ребята… передайте привет Броуд-Стрит…»2
– Джон, но… твоё поведение говорит об обратном… – «идиот! Ну как можно так неуверенно… с сыном… я что не мужик? Или я только могу с ним общаться с помощью плётки?!»
– Джон, прости, что я тогда так… ну ремнём, – всё, Фред шёл на попятную. – Ну ты тоже меня пойми: было же холодно… ты мог замёрзнуть там, на балконе. Да и вообще, ребёнку ночью спать полагается.
– Я, пап, не обижаюсь, я уж и забыл. – И Джон снова заставил своё лицо расплыться в невинной улыбке.
– Джон, ну хочешь, я тебе снова телескоп достану? Но, конечно, при условии, что ты больше не будешь там спать… – Фред перевёл дух.
– Да, нет, пап, спасибо, не нужно. Марки интереснее.
– Ну может ты хочешь, чтобы мы все вместе, ну скажем, в зоопарк сходили?
«А-а… ну так это и никуда ходить не нужно!», – очень хотелось сказать Джону вслух.
– Ну хорошо, не в зоопарк. Это всё-таки для детей. Но ты-то у нас уже большой, – подлизывался Фред. – Ну тогда, скажем, в кино или в музей?! Во, а хочешь в музей истории Английского морского флота? Это очень интересно, уверяю тебя, и, тем более, я так много могу рассказать и показать! – и Фред, наконец, позволил себе заговорщически улыбнуться.
Но все было тщетно. Такие разговоры ещё продолжались некоторое время, пока Джон со своей недетской настойчивостью не добился своего: дверь за папой захлопнулась с той стороны и от него окончательно отстали. Однако, в том, что Джон более или менее освободился от «недреманного ока» своих родителей, была не только его заслуга. Дело в том, что в это самое время начали происходить события, которым было суждено в корне изменить прежнюю жизнь Джона.
Кончилось тёплое лето, и в окрестностях Рибчестера установилась нехарактерная для всего Туманного Альбиона ясная, тёплая погода. Джон же, несмотря на это, находился в особо мрачном и неприветливом настроении. Он шёл по тенистой аллейке, наблюдая за закатным солнышком, которое медленно тонуло за прозрачным горизонтом и, пробиваясь сквозь колышущуюся листву, играло на мрачном лице Джона. Вокруг жужжали слетающиеся домой пчёлы, кое-где ещё кружились белые бабочки-капустницы, как будто желая успеть наиграться перед зимней спячкой; дул тёплый вечерний ветерок, принося с собой успокоение и расслабленность, и, будто позёвывая, окутывал дремотой всё, к чему прикасались его тонкие, незримые нити. Всё в этот вечер говорило о том, что сама природа наслаждается последними днями благостного затишья перед предстоящим наступлением дождливой и холодной осени. Всё вокруг благоухало и пахло, испытывая блаженство от такой почти вселенской гармонии. Единственное, что сюда никак не вписывалось ни внутренне, ни внешне – это не спеша бредущий посреди всего этого благополучия Джон, душа которого в тот момент была очень далека от «вселенской гармонии». Даже снаружи смотрелся он словно каменная крепость у взморья. Ни ласковые порывы ветерка, ни пение птиц, – ничто не могло перевесить того опустошения, которое сейчас переполняло его, грозясь уже перехлестнуть через край и лопнуть словно мыльный пузырь, напоровшийся на ветку. Даже редкие прохожие старались не смотреть Джону в лицо и деликатно отводили взгляд, к чему, собственно, он уже успел привыкнуть за долгие вечерние прогулки в парке. Его единственными друзьями здесь, а может, и недругами, были только неотступно преследующие его мысли, которые постоянно настигали его, где бы он ни находился. Вот и сейчас, исподлобья наблюдая растворяющийся солнечный диск и красное зарево, уже поднявшееся на западе, весь погруженный в себя, Джон бесцельно брёл между деревьев, тормоша уже начавшие осыпаться пожелтевшие листья. Да, приближались осенние деньки, а с ними и новый этап в жизни Джона – учёба в колледже.
Колледж!.. Несколько лет назад Джон ещё мог бы помечтать об этом как о вступлении во взрослую жизнь, как о кладезе и светоче знаний. Но теперь его уже так просто было не обмануть. Большое влияние на него оказал фильм «Общество мёртвых поэтов»3, который довелось ему случайно увидеть. Он сильно проникся историей, рассказанной в фильме, персонажи стали ему близкими по духу людьми. Он ассоциировал себя с ними, переживая за каждого из них. Но в то время сам он ещё не учился, тем более в закрытом привилегированном колледже для мальчиков, и никак не мог знать, что за порядки там творятся на самом деле…
А на деле всё оказалось немногим лучше, чем он думал. Нельзя, правда, сказать, что в колледже царила такая строгая замкнутая атмосфера и наказывали за малейший проступок. Но и хорошего там было тоже мало. А Джон и не ожидал ничего хорошего. С тех самых пор, как мир его детских мечтаний был разрушен, причём разрушен исключительно людьми, и людьми, в частности, взрослыми – его родителями, недалёкими поборниками правильного воспитания, – с тех самых пор Джон уже не питал иллюзий ни в отношении учебных заведений, ни к людям взрослым. Конечно, он был ещё слишком мал, чтобы осознавать что-то глобальное в отношении людей и мира вообще, но уже успел на своей собственной шкуре убедиться, что люди могут причинять боль. Причём исходя, вроде бы, из самых лучших побуждений!
Но – вот оно, свершилось! Джон, темноволосый паренёк среднего роста с меланхоличным лицом, стоит в ряду таких же поступивших в колледж подростков. Праздничный утренник, старшеклассники, выступление директора колледжа и неизменный английский смог, карканье ворон прохладным осенним утром. Джон слушал вполуха. Он снова начал погружаться в свои нерадостные мысли о том, что вот ещё столько лет предстоит теперь учить всякую никчёмную дребедень, слушать болтовню этих, таких мудрых на вид, учителей («вон у одного пузо какое, аж галстук набок съехал; небось насидел такое за долгие часы кропотливой работы над учебниками… м-да… вот так и становятся профессорами»), и что так мало времени будет оставаться на его любимые прогулки в одиночестве по парку, а также… Вдруг Джон почувствовал лёгкий толчок локтём вбок. Он слегка, чтобы не заметили, повернул голову к толкавшему.
– Не грузись, приятель, всё будет отлично, вот увидишь! Меня зовут Уолтер! – весело прошептал ему стоящий рядом паренёк со светлыми, немного вьющимися волосами.
– Ага… Меня зовут Джон, – на автомате откликнулся Джон.
Вступительный урок проводил тот самый «пузан», которого Джон заприметил ещё на линейке. Постоянно обтирая платочком пот со лба и поправляя очки, «пузан» произносил высокопарную речь о пользе образования и важности осознавания этого самого образования каждым отдельно взятым учеником каждого отдельно взятого колледжа земли английской.
– Да он ещё и патриот, ты погляди-ка, – иронично бросил Джону Уолтер. Они как-то не сговариваясь оказались за одной партой, причём далеко не за самой первой у доски, скажем прямо – за последней.
– … и вот, таким образом, констатируя факты, мы можем прийти к закономерному выводу о безусловной пользе изучения всех без исключения предметов, имеющихся в преподавательском курсе нашего колледжа. Также вам будет крайне небезынтересно узнать о том, что силами нашего учительского совета в этом году введён ещё один новый, но смею вас заверить, ничуть не теряющий от этого своей важности предмет, – изучение английской традиции в контексте современной жизни…
– Джон, – Уолтер снова незаметно толкнул вбок Джона, – слушай, у тебя такой серьёзный вид, будто ты на самом деле собрался изучать всю эту галиматью! Пойдём сегодня после уроков погуляем, надо развеяться. А то, глядя на тебя, я начинаю засыпать!
– Да, пожалуй, – откликнулся Джон, – давай в Рибблтон парк, я там часто совершаю одинокие прогулки.
– Идёт!..
Дождавшись окончания уроков, Джон с Уолтером, не заходя домой, пошли гулять в парк. Рибблтон парк находился совсем недалеко от дома Джона, – буквально минут десять пешком. Так что он рассчитывал в случае утомительной прогулки сослаться на плохое самочувствие и быстро добраться до дома. Но вышло всё по-другому. Ребята пошли по той же самой аллее, где совсем недавно, несколько дней назад, прогуливался Джон, погружённый в мрачные мысли. Только погода с того момента изменилась, стало холоднее, да и деньки стояли уже не в пример мрачнее, чем в тот памятный день.
– Недавно я гулял тут, несколько дней назад, всё было так хорошо, тёплый ветерок, ясный закат… А теперь этот колледж, всё словно во мраке! – Джон нахлобучил кепку на глаза.
– Скажи мне, ты всегда такой? – вопросил Уолтер. – Ну, подумаешь, погода, подумаешь, колледж! У тебя что, нечему порадоваться в жизни?.. Эй, девчонки!
И Джон с ужасом увидел, как Уолтер, выпрямившись во весь рост, и изображая статного джентльмена в шляпе и с тростью, приветствует двух девиц.
– Девушки, не хотите ли отужинать с двумя знатными джентльменами из старинного рода? Стол со свечами у камина, непристойности не предлагать!!! – и Уолтер, опираясь на воображаемую трость и приглашающе размахивая несуществующей шляпой, важно поспешил к девушкам. Приличного вида девицы, на вид несколько старше наших мальчуганов, состроив недовольные и неприступные физиономии, поспешили поскорее убраться в свои далёкие и невостребованные «свояси».
– Ну вот, видишь, как всё просто? Эти ушли, других найдём! – и Уолтер достал из-за пазухи припрятанную сигаретку. – Эй, дядь, закурить не найдётся?..
Джон немного ошалело следил за довольно ухмыляющимся, выпускающим целые клубы дыма Уолтером. Уолтер, заметив это, издал на всю улицу радостный вопль, раскинул руки и нараспев громко произнёс:
– Я люблю тебя, старушка Англия, за то что в тебе так много лесов, полей и рек, а также за то, что в парках ходит без парней так много девушек, непременно желающих познакомиться с таким очаровательным молодым мужчиной как я… а также с моим другом Джоном, конечно же…
– Джон!.. – Уолтер подошёл поближе к нему и заговорил тихо, глупая пафосная усмешка сошла с лица его, – Джон, я же вижу, какой ты. Я знаю, что ты не такой как все. Мне всё это более чем близко. Сейчас я просто дурачусь, ну такая уж у меня натура…
Джон внимательно посмотрел в лицо своего нового друга и спросил:
– Не такой? Может быть. Но пока я не давал повода так подумать.
– Это только ты думаешь, что «не давал повода», я-то своих сразу примечаю. Я вот сейчас попытаюсь угадать немного про твою жизнь, а ты только попробуй сказать, что я где-то дал маху! Итак, по всему видно, что ты настроен так, как будто весь мир враждебен тебе, да у тебя и вид такой, словно ты ждёшь удара со всех сторон, да расправь ты плечи, чувак, любовь, всё что нам нужно – это любовь, как завещал великий Леннон… Ты, небось, не в ладах со своими родичами, они не понимают твоих увлечений, ну ещё может с девчонками неудачи сплошные, так это мы исправим, братан!..
Джон смотрел на эту клоунаду с элементами фольклора и жаргонизмами, и думал, ну вот что за странный человек?! Как можно ему довериться, открыться? Ведь ясно же, что от людей ничего хорошего не жди. Но видимо, на лице у Джона отражались все его эмоции, и наверно не надо даже было быть хорошим психологом, чтобы заметить и понять, о чём примерно он думает в данный момент. Вот Уолтер и почувствовал настроение Джона, снова став серьезным:
– Джон, я чувствую, о чём ты думаешь. Да что это за клоун, как можно ему открыться, как можно доверять ему и вообще дружить с таким. Такой я только перед другими, не близкими мне людьми, это просто элементарная самозащита. Пойдём ко мне, музыку послушаем. У меня сегодня родители поздно придут.
– Но, Уолтер, меня дома ждут, – сказал Джон, а сам уже знал, что пойдёт. Он, наконец, почувствовал какую-то симпатию к этому смешному на вид человеку, он даже подумал, что может, наконец, встретил единомышленника? Ну, не то чтобы уж единомышленника, а хотя бы просто того, кому можно без опаски довериться и ничего плохого не ждать.
Минут за двадцать они добрались до дома Уолтера, который, в общем-то, как и дом Джона находился недалеко от Рибблтонского парка. Домик за крашеной оградой напомнил Джону его собственный, – типичные жилища для людей, не принадлежащих к высшим общественным прослойкам.
– А вот и мой курятник! – весело произнёс Уолтер. – Проходи, поднимайся на второй, боты можно не снимать!
Джон не нашёлся что ответить, и, сняв кепку, стал подниматься на второй этаж за Уолтером. Стены его небольшой комнаты были увешаны плакатами с различными музыкантами: больше всего тут было Битлз, висел и Джимми Хендрикс, Пинк Флойд, Лед Зеппелин. На письменном столе, и даже на полу стопками лежали музыкальные диски, их было много – самых разных, а на стене приютилась книжная полка, где Джон сразу же приметил какие-то нигде раньше не виденные им книги. Завершающим штрихом к художественному беспорядку в комнате оказался маленький мольберт и несколько картин в углу.
– Ого! – молвил Джон. – Да ты ещё и рисуешь!
– Ну не то чтобы очень, – польщенный Уолтер спрятал довольную улыбку, – но балуюсь иногда. Вот глянь, – он извлёк из нескольких картин в углу, запримеченных Джоном, холст в рамке. – Это последняя работа, находится в стадии созерцания!
– Не понял. Что она созерцает?
– Да не она. Я созерцаю написанное и домысливаю отдельные детали. Это же наш Рибблтон парк! Помнишь место, где вниз к пруду спускаешься, там ещё ивы растут? Ну так вот, это вид вдоль пруда. Отдельные детали конечно не дорисованы, ничего не отшлифовано, но мне нравится.
– Да ты молодец. Красиво. А я никогда не пробовал рисовать.
– Ничего! – Уолтер достал из кучи дисков один с изображением множества черно-белых лиц на передней обложке и поставил на проигрыватель. – Всему своё время. Знаешь, что это за музыка?
Заиграла заводная, чем-то сразу цепляющая музыка, и к ней вскоре прибавился проникновенный вокал.
– Это, друг мой, Битлз! – важно продекламировал Уолтер. – Пластинка называется «A Hard Day’s Night»! Солирует Джон Леннон!
У Джона возникло странное двоякое чувство. Он словно разделился на две несовместимые половинки. Одна из этих половинок на каком-то глубинном внутреннем уровне сразу же восприняла эту музыку, этот проникающий голос, слова, чётко отпечатывающиеся в сознании. А другая половина говорила, что Битлз, да, но это же было давно, это музыка несовременная, как она может быть близка, ведь это было более тридцати лет назад… Нельзя сказать, что Джон когда-то интересовался музыкой более заметно, чем другими вещами, по крайней мере не интересовался ей специально, не собирал никаких записей. Конечно, он слышал отдельные песни Битлз, ведь все они выросли в Англии, это неотъемлемая часть истории страны, как королева Виктория или Тауэр. Но он редко включал радио или телевизор, его мало занимало то, что там можно было услышать или увидеть. Современной ему музыкой он не интересовался, равно как и музыкой вообще. Внешний большой мир вообще мало занимал его до этого момента, он всё ещё не мог оправиться после того, как отец обошёлся с ним. После того, как все его детские увлечения и мечтания в момент были порушены его сильно любящими родителями. Увлечение марками как-то само отошло, телескоп он уже давно не брал в руки, отчасти потому что не хотел, чтобы его родители видели, что сделали ему больно. Он вообще, как мог, скрывал от них своё состояние и настроение. В последнее время он ничем особенным не увлекался, в основном только переживал боль, причинённую ему другими людьми… И вот тут эта музыка обрушилась на него с такой силой, проникла в глубины его естества, его «я». Музыка, заставляющая вслушиваться, привлекающая внимание с самых первых нот. Музыка, мимо которой просто невозможно было пройти. Джон стоял и никак не мог осознать, почему же он раньше не обращал внимания на Битлз.
– Я вижу, тебе нравится, Джон! Это здорово! Я пойду, поставлю чайку, согреемся после прогулки в такую погоду, – и Уолтер ушёл ставить чайник.
Джон в некотором оцепенении подошёл к книжным полкам и начал читать названия. Тут стояли Кортасар, Маркес, Достоевский, Дилан, книги о Битлз. И ещё одна, которая привлекла его своим затейливым названием «Дж. Р. Р. Толкин. Властелин Колец»4. «Какое название необычное, хм, это что, фантастика?» – подумалось Джону.
– А вот и чаёк для нас с тобой, присаживайся к столу, угощайся печеньем! – Уолтер поставил поднос с двумя чашками на небольшой журнальный столик. – Ага, я смотрю, тебя уже и книги заинтересовали.
– Да, ммм, интересная подборка, честно говоря, я и названий-то таких не слышал.
– Я дам тебе почитать кое-что интересное, – сказал Уолтер, доставая с полки тот самый загадочный «Властелин Колец», – вот, держи. Я думаю, тебе понравится! А как музыка? Неужели раньше не слышал? Я вижу, на тебя действует, возьми с собой тоже! Ну же, бери!..
Придя вечером домой с двумя дисками и книгой, данными ему Уолтером, Джон, лишь кивнув в знак приветствия родителям, уединился у себя наверху. На все вопросы из-за двери типа «Ну как же, сегодня же твой первый учебный день! Это же так важно и радостно! Неужели ты не хочешь поделиться с нами?» Джон кратко отвечал, что всё прошло нормально, но он устал и хочет отдохнуть и выспаться, и что «нет, ужинать он не будет».
За окнами уже стемнело, но Джон решил не зажигать свет. Он достал свечу, запалил фитиль и поудобнее устроился в кресле перед камином. На коленях у него лежали вещи, которые он принёс от Уолтера – два диска и книга. Музыку Джон решил не ставить, у него и так никак не выходили из головы эти блистательные мелодии и чарующий голос, голос Джона Леннона. Мыслей было так много, что они путались, впечатления наслаивались друг на друга, и Джон всё никак не мог подумать о чём-то связно. «Ты же не такой как все», – пронеслись у него в голове туманной тенью слова Уолтера. «Не такой… как все… что это значит… не такой…» Джон подозревал это всегда, но никогда не произносил это так прямо. «Но как, откуда… он даже почти не поговорил со мной, он будто сразу догадался в чём дело… Уолтер. Кто он, откуда?» – но ответов не было; лишь отсветы пламени беззвучно, плясали на стенах, вырисовывая причудливые фигуры. «Вот так и вся моя жизнь, словно пляшущие, прячущиеся, крадущиеся друг за другом тени с разинутыми пастями», – подумал Джон. Опустив взор на книгу, он снова, как и дома у Уолтера прочитал: «Властелин Колец». Открыв, он как-то незаметно для самого себя погрузился в чтение. И, хотя было довольно темно, чтобы читать, его в тот момент это заботило меньше всего. Джон совершенно выпал из времени. Прошло, должно быть, часа два или три, а Джон всё не отрывался от книги. Наконец, он положил открытую книгу на стол, поднял уставшие глаза и перевёл взгляд в пламя камина, где догоравшие головешки потрескивали и разбрасывали снопы искр. В это время страницы книги сами перелистнулись далеко вперёд, и полуночному чтецу бросилась в глаза строка: «и вот уже надпись на нём, поначалу яркая как багровое пламя, начинает исчезать…»5 Джон попытался читать с места, где остановился, но странная фраза не давала покоя; вот он снова отвлёкся, блуждающий взгляд его скользнул на стену, где мрачные тени по-прежнему сплетались в ритуальном танце. Глаза Джона стали слипаться и сквозь полуприкрытые веки ему почудилось, что тени – это полчище неведомых чудищ, беснующаяся армия орков6, а он стоит посреди огромного снежного поля с мечом в руке один на один против всех этих тварей… Веки Джона закрылись, и книга мягко опустилась на колени, сон, наконец, одел Джона в свои сладкие оковы.
– Да приятель, я смотрю, ты слегка не выспался! – приветствовал друга Уолтер, когда на следующее утро они встретились около входа в колледж. – Уж никак провёл бессонную ночь с одной из вчерашних дамочек? Чувак! Я сразу углядел, как одна из них на тебя смотрела. Опытного рыцаря Уолтера, участника бесконечных турниров и сражений, победителя сердец бесчисленных благородных красавиц, не обманешь!
– Да уж ты скажешь тоже… Тебе бы книги писать…
– О, это я ещё по юности лет не пробовал. Понимаешь, столько всего интересного, что просто невозможно угнаться. А как хочется всё успеть в этой жизни! Ну, ты перестал, наконец, переживать по всяким пустячным поводам? Тебя заинтересовало то, что я тебе вчера дал с собой? – и Уолтер многозначительно поднял левую бровь.
– Да ты уже наверно догадался отчего у меня такой измученный и не выспавшийся вид. Уж явно не от дамочек, и, по крайней мере, точно не от этих вчерашних вертихвосток!
– О! Ты меня радуешь всё больше! Пойдём, на уроке расскажешь, уже звонок был.
Уроки были в большинстве своём неинтересными, если не сказать скучными. Зато Джон с Уолтером на задней парте не скучали. Вели они себя тихо, поводов для подозрений не вызывали, что и давало им возможность посвящать много времени разговорам и вообще каким-нибудь своим делам.
– Ну давай, рассказывай! – Уолтер повернулся к Джону.
– Пришёл вчера домой, присел в кресло у камина и начал читать. Да так зачитался до глубокой ночи, что заснул с книгой в руках там же, на кресле.
– Ты начал читать «Властелин Колец»?!
– Да. Никогда не читал ничего подобного. Захватывает! Потом даже сон странный приснился.
– О, интересно, расскажи!
«Сегодня мы поговорим об одной из самых замечательных наук, созданных трудами выдающихся учёных человечества. Мы будем говорить о математике». – Вещал тем временем преподаватель.
– Я стоял посреди бескрайнего снежного поля…
«…и только соблюдая принципы общества, только признавая его законы и повинуясь им, мы можем говорить…», – твердил тем временем учитель.
– Один, с огромным двуручным мечом с широким лезвием…
«…говорить о том, как важно понимать, что один человек, без использования опыта прошедших поколений, не может…»
– Окружённый со всех сторон полчищем орков…
«…никогда не постигнет той мудрости, никогда не сможет самостоятельно дойти до тех высот, что долгими упорными трудами готовили для него отцы и деды…»
– Боязный, смертельный, но непобедимый…
«…индивид должен осознавать свою нишу в обществе, тогда, и только тогда из вас может вырасти что-то стоящее…»
– Враги подступали всё ближе, скаля жуткие пасти…
«…тут мы подходим к гениальности всей этой идеи, этой концепции, всего этого великолепия, созданного только благодаря усилиям целого сообщества людей, а не отдельных ничтожных его элементов…»
– Я… – тут Джон потупил загоревшийся было взгляд. Дальше я не могу вспомнить.
– Значит твоя битва ещё впереди! Мы будем биться на одной стороне, брат мой! – многозначительно произнёс Уолтер и положил руку на его плечо. – А вот и перемена, пойдём, пройдёмся немного.
Они вышли прогуляться под сенью растущих около колледжа деревьев. Листва с них уже почти вся осыпалась, осень быстро давала о себе знать. Слегка накрапывал мелкий холодный дождик, и Уолтер закутался в плащ.
– Слушай, – сказал он, – а забавно, что тебе приснился именно двуручный меч, ведь таким только ведьмаки вооружались.
– Кто?
– Назгулы7.
– А!
– Давай сегодня снова соберёмся у меня, – предложил Уолтер, доставая сигаретку. Пойдём-ка за школьные ворота, покурим, никто там нас не увидит. Будешь? Это «Честер».
– Да я вообще-то не курю.
– Не куришь или просто ещё не пробовал? – ехидно поинтересовался Уолтер. – Я не настаиваю, но если хочешь, попробуй. Всё в жизни стоит попробовать и пропустить через себя. Только тогда можно говорить о том, хорошо это или плохо.
– Ладно, давай!
Они немного постояли за воротами, прикуривая друг другу сигареты. Курить у Джона с первого раза, конечно, не получилось, и он закашлялся.
– Да ты не в рот набирай, в себя тяни, вовнутрь!
– Ага… Кх-кх…
– Ладно, пойдём, пора обратно идти, на тебе жвачку, чтобы не засекли.
Возвращались они к Уолтеру пешком, избегнув скучной поездки на автобусе. И хотя холодные капли дождя всё чаще норовили упасть ребятам то на макушку, то на нос, то за шиворот, они этого совершенно не замечали. Что там какой-то дождь по сравнению с таким увлекательным разговором.
– Видишь ли, любезный друг, мой плащ не промокает, – объяснял дорогой Уолтер. – Дело в том, что он эльфийский8.
– Ну ты ещё скажи, он невидимым тебя делает.
– Да нет! – они посмеялись. И Уолтер объяснил с неохотой:
– Ну, эльфийский, как тебе сказать… Да, его сшила для меня одна прекрасная эльфийка. Её зовут Лютиэн.
– Ух ты!
– Но ты можешь называть её Анна. Кстати, могу познакомить, если хочешь, она сегодня должна зайти ко мне. Так что, может, соберёмся у меня после занятий?
– Да, интересно! Анна – это твоя девушка? Или просто знакомая?
– Скоро увидишь, – улыбаясь произнёс Уолтер.
Как и накануне, они снова уселись у камина. Уолтер согрел чайку, приготовил бутербродов, и они сели перекусить. Надо сказать, что день был длинным, школьные занятия весьма утомительными, а у них и крошки во рту с утра не было. Нужно было срочно подкрепиться!
– Ну как, а битлов-то послушал? – спросил Уолтер, набивая полный рот. – Ах, чаёк, горячий, хорошо!
– Нет, вчера не слушал. Послушаю ещё, может сегодня. Я как за книгу засел, так и заснул с ней. Скажи, а как ты ко всему этому пришёл? Толкин, музыка такая необычная, несовременная?
– Ну, не буду душой кривить. В этом большая заслуга отца. Музыка Битлз и других достойных команд звучала в нашем доме ещё до моего рождения.
– Да, такое случается, но далеко не всегда люди проникаются, когда родители что-то им навязывают. Вот мои, например…
– Ага. Только не говори, что твои битлов слушают! Хочешь наверно сказать, что ты из чувства противоречия не стал бы следовать примеру родителей?
– Когда я их узнал получше, когда чуть подрос и что-то осмыслил, то, честное слово, появилось большое желание начать делать всё наоборот – вопреки им самим и их заплесневелым предписаниям.
– Да, тебя, видно никогда не понимали. – Уолтер с грустным видом откинулся на спинку кресла.
– Они, видишь ли, всегда считали меня маленьким, глупеньким, хворым, я думаю, они меня всю жизнь собираются таковым считать. И всегда думали, что лучше чем я сам знают, что мне нужно, а что нет. Чем мне интересоваться, а чем и не стоит…
– Да, есть такой фенотип людей. Ничего с ними не поделаешь. Расскажи, чем ты увлекался, что вообще с тобой такое случилось, что я, не зная тебя, сразу же заметил, что с тобой что-то не так?
– Да не так уж интересно это рассказывать… В общем… – и Джон вкратце рассказал Уолтеру свою грустную историю. Тот не перебивал, только подливал им иногда чаю, да посматривал на часы.
– Ну что ж, – сказал он, когда Джон, вздохнув, закончил свой монолог, – ясно, теперь всё ясно. Однако, хватит печали на сегодня. Уже должна подойти Лютиэн!
И он угадал. В прихожей в этот момент раздался звонок. Точнее, не звонок. У Уолтера для этих целей использовался колокольчик. Прямо как в старину! Пока Джон умилялся этому маленькому открытию, Уолтер с Лютиэн поднялись наверх.
– А вот и леди Лютиэн!
Джон ожидал увидеть кого угодно: и мудрую эльфийскую деву, от которой исходит свет, и маленькую, необычно одетую девушку – ну что-то вроде самодельных вязаных шапочек с затейливыми узорами и длинных плащей как у Уолтера, всякие бусы из бисера, – но он не угадал. В комнату вошла самая обычная с виду девушка, без всяких плащей и сверкающих изумрудами волос до пят, но было в ней что-то, что заставляло задержать на ней взгляд чуть дольше, чем следовало бы тому, кто хотел бы остаться в этом незамеченным. Она была среднего роста, обладала длинными черными волосами, черты лица её были мягки и притягательны, хотя их носительница отнюдь не производила впечатление легковесного человека, скорее наоборот – привлекала внимание некоторая серьезность или сосредоточенность. Но самое же большое таинство скрывалось в её глазах – тёмно-синие очи сразу пленяли глубиной и радостью открытия мира.
Джон на секунду встретился с Анной взглядом. Всего на секунду, но этого хватило! Какой-то почти физически ощутимый свет исходил из глаз её, незримая сила, заставляющая смотреть в эти синие очи не отрываясь. Уолтер заметил замешательство Джона и сказал, поворачиваясь к Анне:
– Это Джон, мой новый друг. Мы с ним учимся вместе и уже сдружились. А это, – он учтиво указал Джону на Анну, – Лютиэн, Лесная Дева. В миру Анна.
– Здравствуй, Джон, – улыбнулась Анна, – очень рада. Вообще рада за вас, у Уолтера давно не было никаких друзей.
– У него-то? – Джон от удивления даже показал на Уолтера пальцем, что привело того в совершеннейший восторг. – Он такой общительный человек, такой открытый, я просто не могу в это поверить.
– А ты так ничего и понял до сих пор? – спросил Уолтер, а Анна многозначительно улыбнулась. – Лютиэн? Споём ему нашу последнюю балладу?
– С удовольствием, Берен.
Уолтер взял в руки акустическую гитару, уселся напротив Анны, и они начали. Нежные звуки перебора переплетались с чистым, высоким голосом девушки. Джону моментально представились флейта и клавесин, вплетающиеся в музыкальное полотно. Если бы он слышал группу Steeleye Span, то наверняка провёл бы параллели с их музыкой и голосом Мэдди Прайор. Но Джону ещё не довелось познакомиться с этой замечательной командой, поэтому он тихо и восторженно внимал дивным звукам, уводящим в совершенно другой мир. В балладе воспевалась история любви Берена и Лютиэн9, рассказывалось о двух последних воинах Света, восставших против неизбежного Конца Мира и порабощения людей их же собственным разумом… Джон заворожённо слушал. Величественные картины представали перед взором его. Стены древних замков из потрескавшегося камня, бесчисленные армии орков и людей, которые простирались до горизонта и уходили за него. И Берен с Лютиэн в кольце врагов, сразившие целые горы этих тварей, бесстрашные, непобедимые, вершащие последний бой этого Мира… К реальности Джона вернул незнакомый голос:
– Всем добрый вечер! Какая замечательная компания собралась тут сегодня! – это вошёл отец Уолтера.
– Привет, пап, – сказал как раз закончивший играть Уолтер. – Это Джон, мой одноклассник и новый друг. Мы тут его, так сказать, сообща приобщаем к прекрасному! Джон, – Уолтер повернулся к нему и, показывая на отца, представил его. – А это мой замечательный отец, мистер Чарльз МакКензи!
– Ну, – немного смутился отец Уолтера, – я думаю, можно и просто Чарльз. Дядя Чарльз, если хотите. Анна меня так давно уже называет.
И мистер МакКензи и Джон обменялись крепким рукопожатием.
– Пап, побудь немного с нами, ты так много интересного можешь рассказать! – попросил Уолтер.
– Ну уж, много, – застеснялся Чарльз, – что-нибудь о музыке?
– Расскажи нам о той замечательной эпохе, когда люди ещё верили, что мир изменится, когда трава была зеленее. – Попросил Уолтер.
– Если ты имеешь в виду 60-е годы, сынок, – медленно произнёс Чарльз, – то ты прав, времечко было действительно золотое, а мир – юн, словно капли утренней росы под восходящим солнцем в горах. О битлах рассказывать не буду, об этом и так написано много книг. Но вот что творилось в мире, в умах людей… Это было время просветления и новых надежд! Помню как мы, находясь примерно в вашем возрасте, ходили в лондонские клубы – Marquee, UFO. Там проводились просто невообразимые хепенинги. Концерты, на которых была самая разнообразная публика, все одевались во что хотели, носили цветастую хипповую одежду, обвешивались самодельными фенечками, сплетёнными из бисера. Люди читали в этих клубах свои стихи, играли какую-то музыку. Причём, в одном конце зала могла играть одна группа, в другом – совершенно другая. И всё это под невообразимые световые шоу, пионерами которых были Pink Floyd. Царила атмосфера любви и товарищества, любой мог подойти к любому и сказать что-то или просто обняться, прочитать свои сочинения, поговорить о философии. И никто ни на кого не смотрел как на ненормального. Можно было всё, всё разрешалось и всё находило понимание. Молодёжное движение было этаким стихийным протестом против истеблишмента, коммерции, потребительского подхода к жизни. Мы верили, что мир изменится, и что вот оно – начало чего-то грандиозного. – Чарльз рассказывал с горящими глазами, голос его был вдохновенен, но вот он сделал паузу, и взор его погас. – Это было давно. Теперь, когда с тех пор прошло уже тридцать лет, при взгляде на современный мир и общество, просто не верится, что такое вообще могло происходить… – Он снова поднял голову, взор его прояснился. – Однако вы меня радуете. Я никогда ничего не рассказывал Уолтеру, не навязывал ему этой музыки, что звучала тогда в сердцах многих людей. Он как-то сам заинтересовался всем этим, нашёл мои старые пластинки, книги, и вот он уже знакомит со всем этим других. Стало быть, тлеющие огоньки надежды, возможно, снова вспыхнут в полную силу!
Джон не уловил смысла последней вдохновенной фразы отца Уолтера – дяди Чарльза, но почему-то она отпечаталась в его памяти. Он запомнил эти слова на всю жизнь.
– Ну, меня ждут дела, – сказал дядя Чарльз вставая. – Ещё увидимся!
Уолтер отложил гитару и, усевшись глубоко в кресле, обвёл задумчивым взглядом компанию.
– У отца была вдохновенная юность, полная надежд и веры в будущие свершения, – сказал он, когда тот вышел. – А мы сидим тут, потерявшись где-то среди мрачного безвременья девяностых годов…
– Уолтер! Так не похоже на тебя – предаваться унынию, – произнесла Анна как можно веселее. – Давай расскажем Джону историю нашего с тобой знакомства! Думаю, это тоже в некотором роде впечатлит его.
– Да уж, он наверняка хотел спросить нас об этом, – оживился Уолтер. – На основе этой истории мы с Лютиэн сложили балладу.
– Но нынче мы не станем её исполнять, мы просто расскажем, – подмигнула ребятам Анна.
– Да нет, мне очень понравилось, честно. – Джон подумал, что его подозревают в том, что ему не пришлась по душе исполненная песнь.
– На самом деле история нашей встречи слегка напоминает встречу настоящих Лютиэн и Берена.
– Настоящих? – удивился Джон.
– Это герои Толкина, – ответил Уолтер, но не из «Властелина Колец», а из самой первой книги о Средиземье10 и сотворении Мира. Я тебе потом дам прочитать, если будет желание.
– Однажды весной, когда уже припекало яркое тёплое солнышко… – начал Уолтер.
– И травка пробивалась сквозь сухую слежавшуюся листву… – вставила Анна вкрадчивым голосом, каким обычно детям рассказывают сказки.
Все засмеялись, причём Джон скорее для того, чтобы снять некоторое внутреннее напряжение.
– Говоря более прозаично, для меня тогда настали мрачные тяжёлые времена. Вера начала покидать меня, и я искал уединения. На северной окраине Рибчестера есть старый лес, он выходит за границу города, наверно ты знаешь или был там. – Уолтер кинул взгляд на Джона. – Я взял с собой гитару, курительную трубку, немного лонгботтомского11 табака и отправился в лес. Долго блуждал я неведомыми лесными тропами, но нигде сердце моё не чувствовало ни покоя, ни умиротворения. Вдруг совершенно неожиданно вышел я на прелестную, дикую, нехоженую поляну, всю засыпанную прошлогодними листьями. Посреди поляны лежало поваленное старое дерево. В этот момент я почувствовал, что вот оно, место, которое я искал, тут можно сделать небольшой привал или задержаться подольше. На меня нашло некоторое успокоение, я присел на бревно и раскурил трубку. Так свеж и приятен был весенний ветерок, так легко и звонко пели птицы, радуясь просыпающейся вокруг природе, что мысли мои как-то сами взмыли ввысь и очистились от серого тумана, что снедал их в последнее время. Я взял в руки гитару и заиграл. Сначала я просто брал аккорды, воображая себя этаким бродячим менестрелем с лютней. Кстати, Джон, я увлекаюсь музыкой барокко, как-нибудь расскажу. Постепенно я вообще перестал воспринимать окружающий мир, погрузившись в эту замковую музыку. У меня начала вырисовываться мелодия, которую, я, сам того не замечая, периодически повторял. В такой идиллической обстановке я провёл час или более и ничто не нарушало моего покоя, как вдруг в мою песнь совершенно гармоничным образом вплелись какие-то чистые, девственно красивые высокие звуки. Я вернулся к реальности и узрел на поляне Лютиэн в снежно-белом одеянии до пят, с длинными распущенными волосами и венком из цветов. Она вся сияла в лучах заходящего солнца. Я тогда подумал, что это не иначе как божественное видение и боялся пошевелиться. Но Лютиэн плыла ко мне и пела. Голос, вернувший меня на землю, исходил от неё! Она подошла и присела рядом на траву. Я же, не смея прекращать игру, взирал на неё, и сердце моё полнилось неведомыми мне до тех пор чувствами.
– Наконец, я улыбнулась и прекратила петь. Я – Лютиэн, Дева-Цветок, Дитя Сумерек, сказала я.
– Меня зовут Уолтер, сказал я, – и Уолтер изобразил грациозный поклон, который, видимо, имел место быть в реальности.
– Мы пели и смеялись до самой ночи, встречая появление первых звёзд, – продолжала Анна, – а когда совсем стемнело, стали пробираться домой неведомыми тропинками, которые всё петляли по волшебному, засыпающему лесу. Шум ветвей, в котором звучало неутихающее эхо нашей песни, сопровождал нас до самой опушки…
– Как-нибудь мы покажем тебе это место, если захочешь, – сказал Уолтер, – я уверен, что там и зимой так же хорошо, как и весной.
– Анна! – Джон обратил вопросительный взор в сторону девушки. – Я пока не привык к вашим новым именам, ничего, если я буду звать вас именами, которые дали вам родители?
– Конечно, – ответила она. – Каждое имя хорошо, плохих ведь не бывает. Дело вообще не в именах, а в людях. И Анна и Лютиэн одинаково имеют право на существование.
– А у меня пока нет прозвища. Анна, расскажи ещё что-нибудь о себе, если ты не против, – попросил Джон и тут же смутился – неловко выпытывать у девушки что-то из её жизни. – Ну, я имел в виду хотя бы то, как ты вдруг оказалась в том лесу.
Уолтер с Анной заметили, что Джон застеснялся и спохватился. И улыбнулись.
– Ты нам нравишься, Джон, у нас нет от тебя секретов, – сказал Уолтер.
– Тот день, в начале весны, – кстати, это было в этом году, если интересно, – тот день был для меня тоже не самым светлым. Устав от городского шума, переполнившись людским общением, я так же искала уединения от сует мирских. И вспомнила про этот лес на окраине города. Я долго гуляла одинокими тропами, пока меня не привлекли чудные звуки музыки. «Эльфы!» – первое, что подумалось мне. Конечно, это немного глупо, но я пошла на эту мелодию. И песнь, спавшая до того времени, пробудилась во мне, я запела под удивительную мелодию и вышла к Берену. Дальше ты знаешь. Надо сказать, что с миром Толкина он тогда не был знаком, так что и ты не стесняйся. Если уже влюбился в этот мир, скоро изучишь его достаточно хорошо.
– Да, я уже чувствую, меня скоро будет не оторвать. А ты наверно живёшь где-то недалеко?
– Да, мы все живём неподалёку друг от друга, ведь городок-то наш мал. Я живу вдвоём с мамой. Она у меня тоже замечательная: благодаря ей я с детства знакома с книгами Толкина. Я воспитывалась в тёплой, ненавязчивой атмосфере, мне всегда можно было делать всё что душе угодно. Но мне обычно не хотелось никуда уходить: ведь с мамой было так интересно! Это несколько позже я стала чувствовать дискомфорт в обществе людей. Это началось тогда, когда пришло первое переосмысление всего что есть в нашем мире. Когда я поняла, что наш мир, это, увы, не мир Средиземья. Здесь просто так нельзя взять и пойти расплавлять Кольцо зла12 перед самым домом правительства… Но это уже другая тема.
– Да, вот как вам повезло с родителями. – Джон поспешил прервать неловкое молчание, которое могло образоваться после последних слов Анны, но сами её слова запомнил. Они были близки ему. – А у моих можно только в совершенстве научиться тому, как разрушать чужие нерукотворные миры… Но теперь с этим покончено! У меня, смею отныне надеяться, есть вы, друзья мои!
– Конечно, Джон! Мы рады твоей, наконец скинувшей оковы, откровенности! А то я, признаться, попервости думал, что тебя ничем не пробить. – Они втроём обнялись в горячем порыве. – Теперь ты не один.
– Уж кому как не мне понимать, что это значит! Более того, я боялся людей, я сторонился их, но теперь я понял, что не всё так плохо, и кроме всех прочих есть те, кто поймёт и поможет тебе! Отныне и впредь можете так же рассчитывать на мою поддержу! Один за всех! – и Джон радостно и гордо поднял голову.
– И все за одного!