Глава 5
Мое тихое, замкнутое житье окончилось в то утро. Вилла «Легкое дыхание» снова встречала гостей, как в те блаженные времена, когда тут жил и творил великий русский композитор. Но теперь это были гости другого рода. Они не приезжали в шикарных автомобилях, а приходили пешком, под покровом ночи или ранним утром. Они приносили не цветы и фрукты, а непонятные свертки, которые сразу отправлялись в подвал. Они не пили чинно шампанское в позолоченной гостиной, поскольку чаще всего были голодны и вину предпочитали миску горячего супа и хлеб с маслом.
– Мадемуазель, это приличные люди? – волновалась моя домоправительница.
– Уверяю вас, мадам Жиразоль. Быть может, это самые приличные люди, которых можно встретить в наше время.
– Но они удивительно похожи на оборванцев! Вы уверены, что их можно принимать? А что скажет ваша матушка?
Я только развела руками, и моя бедная домоправительница стала готовить простые и обильные обеды, время от времени повторяя:
– А все же приятно, когда можно снова кормить большую семью!
У нас была странная семья, что и говорить. Франсуа почти жил у меня, время от времени пропадая на сутки, на двое. И еще у нас гостили его кузены – двое, трое, четверо кузенов. Один из них был испанцем.
– Дорогой, и Селестино тоже твой кузен?
– Конечно, моя крошка. Одна из тетушек вышла замуж за испанца… Знаешь, мои тетушки были очень неразборчивы в матримониальном смысле. Одна даже вышла замуж за еврея. Кузина Рахиль с детьми хотела бы погостить у нас, ты не возражаешь?
Я не возражала, и через несколько дней на пороге появилась высокая истощенная женщина. За руки она вела двух детей, двойняшек, одетых с мучительной тщательностью в бархатные красные пальтишки – и уж совсем не подходила к ним желтая звезда, нашитая на груди! Сама же она была одета кое-как, в вещи с чужого плеча – джемпер висел на ней, как на вешалке, подол шерстяной клетчатой юбки густо облепила грязь, и я узнала на ней прорезиненный плащ садовника, который Франсуа позаимствовал из клиники во время своего первого визита. В огромных глазах у женщины плескался ужас. Кажется, она даже не могла говорить от волнения и не могла переступить порог. Я помогла ей войти и стала снимать с детей шапочки. Две хорошенькие девочки, кудрявые, каштаново-рыжие, с такими же, как у матери, прекрасными глазами. Теплая волна толкнула меня в сердце, и вдруг я пожалела, что это не мои дети. Я дала им куклу-балерину и велела погладить Плаксу – тот в полном восторге крутился под ногами у детей, словно обретя смысл жизни. Воркуя на своем детском языке, девочки принялись тянуть пса за уши. Их мать все так же стояла посреди гостиной, словно боясь прикоснуться к чему-нибудь, чтобы не запачкать. Тщетно – с ее подола на ковер падали тяжелые грязные капли.
– Что же вы, присядьте. Сейчас приберут вашу комнату, и вы сможете отдохнуть, – сказала я ей.
И вдруг моя гостья заплакала – зарыдала в голос. Прежде чем я успела опомниться, она упала на колени, схватила мою руку и стала целовать ее, смачивая слезами.
– Да перестаньте же! И не плачьте, я терпеть этого не могу. Вы друзья Франсуа, а значит, и мои друзья тоже. Друзьям же нужно помогать, так ведь?
Она перестала целовать мне руки, но так и не встала с ковра.
– Я кузина Франсуа, – сказала она, опустив глаза, – проездом в Швейцарию.
– Ага, и тот испанец тоже его кузен. Со дня на день жду темнокожих кузенов и двоюродных племянников-самоедов. Рахиль, я что, похожа на дурочку? Разумеется, у психиатров со временем проявляются некоторые странности, но не до такой же степени. Знаете, давайте вы просто будете моей подругой. У меня когда-то была подруга, но наши жизненные пути разошлись.
Я говорила правду: на днях я узнала, что муж Рене стал членом правительства Виши. Сама же Рене ничуть не утратила своего горячего патриотизма: она писала мне, что надеется на избавление Франции от евреев и коммунистов…
– Давайте для начала попробуем вас переодеть? Мне кажется, тот наряд, что на вас, немного потерял актуальность. Мои тряпки тоже не первой моды, я давно не обновляла гардероб. Но, кажется, у нас один размер?
– Раньше я была куда полнее, – откликнулась Рахиль, постепенно приходя в себя. – Но с тех пор как начались эти преследования, мне кусок в горло не идет.
– Все к лучшему, – усмехнулась я. – Знаете, моя ма… Моя тетушка считает, что главное достоинство женщины – стройная фигура.
Мы прошли в мою комнату, и я раскрыла дверцы шкафа.
– Это же Шанель! Платья от Коко Шанель! О-о, у меня был когда-то ее костюм. Мой муж предпочитал дарить мне драгоценности, говорил, что это идеальное вложение средств, а следование моде считал транжирством. И все же он сделал мне такой подарок на годовщину свадьбы. Я была уверена, что это первая и последняя вещь Шанель, которую я ношу. И вот, надо же такому случиться… Целый шкаф!
Женщина – всегда женщина. С розовой после ванны кожей, с мелко вьющимися локонами, Рахиль помолодела и похорошела. Я увидела, что она молода, моложе меня. И мои платья были ей к лицу намного больше, чем мне! Платья от Шанель. Я выбрасывала ей в руки то одну, то другую вещь, мы создавали невероятные сочетания и от души веселились, словно и не было никакой войны, оккупации, режима Виши, словно сама Рахиль и ее дети не подвергались сию минуту ужасной опасности быть отправленными в лагерь смерти…
Ночью Франсуа сказал мне:
– Ты подружилась с Рахилью?
– Да.
– В кои-то веки ей повезло.
– Что такое «Весенний ветер»?
– Где ты это слышала?
– Неважно.
– Пятнадцать тысяч евреев схватили и поместили на велодроме. Там не было ни пищи, ни воды. Женщины, дети, старики, больные… В чудовищной тесноте. Знаешь, над велодромом висел желтый туман от испарений. Полицейские утрамбовывали их, подгоняя дубинками. И всех отправили в лагерь. Это сделали Петен и Пеллапуа. После отправки транспорта на велодроме остались мертвые тела. Рахиль повезло. Она чудом сумела спрятаться. Наши люди нашли ее. Ее нужно будет вывезти из Франции. Она горюет по мужу, которого арестовали еще раньше.
– Куда их отправили?
– Мы не знаем. Правительство Виши открыло свои лагеря, пятнадцать лагерей. Там люди умирали от голода и болезней… Но их хотя бы не убивали в газовых камерах. Теперь транспорт идет и в Освенцим. Будь добра к ней и к детям, они избежали смертельной опасности… Но все еще в опасности.
Конец ознакомительного фрагмента.