3
Репейники цеплялись за штанины. Голые стебли одуванчиков утратили уже свои пуховые береты. Травы побурели, не выдержав палящих лучей, но лето уже переломилось. Солнце хотя и поднималось высоко в голубом небе, но уже не припекало – косить будет не жарко. Всё приуныло в ожидании осени. Лишь тополя безмятежно шелестели зелёными листьями, словно не чувствуя, что лето на исходе.
Показался табор.
У костра рядом с Тимофеем Гулиевым сидел старый его приятель – Иван Степанович Кылосов, заведующий клубом имени Володарского и заядлый рыбак. Он вертел в руках папиросу и, поглядывая в костёр, приценивался к уголькам.
– Выспался, Иван Степанович? – иронично, но с уважением спросил Тимофей, помешивая варево в закопченном котле.
Широкие густые брови Кылосова дрогнули, губы раскрылись, обнажив ровные крепкие зубы:
– Такое привиделось! И сказать смешно… Чудный сон!
Тимофей присел на корточки, хлебнул из ложки, сдувая пар и щурясь:
– Какой, Степаныч?
Кылосов расплылся блаженной улыбкой.
– Какой? – допытывался Гулиев.
Завклубом немного поколебался – рассказывать иль нет? – и сказал:
– Бабёнка голая да развесёлая…
– Худой сон, Степаныч, – с огорчением отметил Тимофей.
– Э, – Кылосов беспечно махнул рукой. – Это вам Аллах запрещает, а лично мне голые да развесёлые шибко по душе. Несчастную бабу любить – вред для обоих. Верно, сынки?
Он обернулся к подходящим парням:
– Иль только в мечтах с девкой миловались?
– Ну, да уж, конечно, – насупился Султан.
– По-моему, Вовка – весьма ловкий молодчик, – сказал Тимофей. – Из него артист бы вышел – народный. Мы супротив него – ослы длинноухие, доверчивые.
Приятель Султана, голубоглазый и белобрысый паренёк, молча присел к костру, глаза его невинно следили за игрой пламени.
– А-а, – махнул рукой Кылосов. – Жалкие последователи Станиславского? Разве в нашей глубинке сыщешь настоящий талант?
– Ну-ну, – согласился Тимофей. – А всё-таки ловок, шайтан. Вот если б он с тобой такую штуку выкинул…
– А что такого он сделал?
Старший Гулиев сунул ложку в карман пиджака, хлопнул себя кулаком по коленке и после этого с удовольствием расхохотался. Потом высморкался, достал носовой платок и утёр глаза. Махнул рукой:
– Ту первоапрельскую шутку, что Вовка со мной выкинул, всю жизнь не забуду.
В костре зашипело, затрещало, щёлкнуло – рассыпались искры. Одна из них прилетела Тимофею на сапог. Он сбил её щелчком в огонь.
Кылосов курил с серьёзным видом, не отрывая взгляда от приятеля, ожидая смешного рассказа.
– Проделки молодых? Это интересно. А, ну-ка, расскажи.
– Ну, хорошо, хорошо, раз ты хочешь, – ясно было, что Гулиева не пришлось бы просить дважды. – Слушай же…
Кылосов слушал, слушал и вдруг стал медленно оседать, потом скорчился и упал в траву. Вцепившись зубами себе в ладонь, он принялся кататься по земле. Из его горла вырывались клокочущие звуки – то ли рыдания, то ли непонятные, неведомые возгласы. Его ноги в резиновых сапогах нелепо торчали в разные стороны, чуть не задевая костра. Так Кылосов хохотал, когда услышал всю эту историю с переодеванием Вовки Евдокимова в беременную девушку.
– Да ладно вам, – проворчал Султан, кривясь недовольно. – Кто старое помянит…
– Цыц! Кто старое забудет…. Вот то-то.
В грубоватом обращении Тимофея к сыну сквозила и давнишняя вина перед ним, безвинно обвинённым. И приятелю:
– Надо иметь талант, чтобы так провести стреляного воробья.
Рыбак не сразу успокоился.
– М-да, – сказал он. – Придётся тебе сознаться, дорогой – опростоволосился ты с этими парнями. Меня-то на мякине не проведёшь. Я повидал и собак, летающих по воздуху. Да-да, удивить меня ничем нельзя. И они против меня, – Кылосов ткнул поочерёдно пальцем в Султана и Вовку. – Шан – тро – па.
Евдокимов вздохнул, всем своим видом показывая, что подобные речи ему слышать не впервой. Кстати, так оно и было. А Султан обиженно покосился на отца – чегой-то гость того…
И Гулиев вступился за ребят.
– Э – э, брось! Не зарекайся наперёд. Вот этот парень, – он кивнул на Максимова, – смолит табаку в день раза в два больше тебя. Эх, не я его отец…
– Да ну тебя, – отмахнулся Кылосов, заядлый курильщик. – Пить, курить, ходить и материться я начал в один день.
– Спорим? – Вовка Евдокимов по-взрослому протянул завклубом ладонь.
– Да ну тебя, – Иван Степанович досадливо отмахнулся. А потом вдруг заиграло в нём что-то. Вышиб ногтём папироску из пачки. – Кури, сопляк.
Вовка выкурил и получил новую.
– Кури, кури – хвастунов, знаешь, как учат, – папироса за папиросой Кылосов опорожнял свою пачку.
Пока парень курил, Иван Степанович катал меж пальцев очередную папиросу. Поглядывая друг на друга, будто петухи перед дракой, они оба не по-доброму усмехались.
Когда пачка кончилась, Иван Степанович растерянно огляделся. Тимофей Гулиев хмурился и осуждающе качал головой. Султан безучастно смотрел на огонь. Победитель пари отчаянно плевался и важничал, поглядывая на Кылосова осоловелыми глазами.
И вот за эту минуту сомнительного торжества расплатился Вовка Евдокимов затмением в лёгких и хроническим кашлем на всю свою жизнь.
– Ты чей будешь? – завклубом будто теперь спохватился, что по должности своей является наставником молодёжи, и пари его с пацаном бросает тень на профессиональную репутацию. – Как зовут?
– Ева, – вскинул Вовка отяжелевшую голову.
– Так ты что ль, правда, девица?
– Да нет, – усмехнулся Тимофей Гулиев. – Какая ж это девка, коль в мужскую баню ходит? Это у него инициалы такие – Евдокимов Владимир Андреевич.