VI
Генералу нужно было съездить в Ливадию по какому-то делу, к знакомому садоводу, за розовыми семенами. Ливадия по шоссе считалась в двух верстах, только до шоссе дорога была хоть и не длинная, но крутая и неудобная. Случилось так, что с генералом поехала и Вава – «прокатиться». Последнее время они постоянно были вместе, и даже когда вечером генерал приходил играть в шахматы с Андреем Нилычем – Вава усаживалась неподалеку с какой-нибудь работой. Гитан лежал у нее на подоле, изредка поднимая голову, чтобы удостовериться, тут ли его барин.
Генерал долго думал над каждым ходом, тяжело дышал, не любил проигрывать, неизменно огорчаясь, и когда делал шах, говорил холодно: «Reine!» или «Roi!»[2] Выиграв, он делался весел и шутлив.
Теперь Вава и генерал возвращались из Ливадии. Становилось свежее и серее, солнце уже закатилось. Экипаж ехал по шоссе, не быстро, потому что генерал боялся скорой езды. Он был в хорошем настроении, потому что достал тех семян, которых хотел. Сначала ему не понравилась шляпка Вавы, черная с желтыми цветами, но потом он привык, и ему даже стало казаться, что она к ней идет. Вава смотрела на него сбоку, видела его красивый профиль и завитки волос на лбу. Она подумала, что у него упрямое и властное выражение лица и что только люди с твердым характером настоящие люди. Он был изящен, умен, он был все; и ей захотелось ему без конца покоряться.
Справа светлело море, длинное и очень бледное, похожее на воздух без ветра. Оно казалось очень мелким, потому что на нем лежали извилистые и неподвижные тени, как бы от выступающего дна. От изгородей тянуло запахом осыпающихся роз. На скалах налево росли большие темные деревья – граб и дуб. Вдали иногда, на поворотах, блестела белая Ялта. Воздух был густой и стоячий.
– Нет, Константин Павлович, вы не знаете, – говорила Вава. – Я так рада, – так довольна, что побывала с вами в Ливадии. Там удивительно! Вы часто туда ездите? О, берите меня всегда с собой! Да, обещаете?
– Вот какая вы восторженная, – сказал, улыбаясь, Константин Павлович. – Я рад, если вам доставила удовольствие прогулка. И позвольте поблагодарить вас за честь, которую вы сделали мне, согласившись поехать со мной. Позвольте поцеловать вашу ручку. Как было бы скучно теперь мне возвращаться одному!
– Правда? Правда, скучно? Я вам даю какое-нибудь веселье? Скажите? Я всегда, я все готова сделать, если только вам со мною не скучно!
Она сияющими от восторга глазами заглядывала ему в лицо. Серые сумерки стирали ее черты. Светлел только узкий овал и большие счастливые карие глаза.
– Вы милая, славная, – сказал Константин Павлович дрогнувшим голосом и, взяв ее руку, маленькую и красивую, в перчатке, осторожно и нежно поцеловал.
Ему показалось, что все это уж было, так же мягко колебались рессоры, так же благоухал сонный воздух, маленькая рука дрожала в его руке и пара блестящих карих глаз глядела на него влюбленным взором. Потом ему показалось, что это именно то и есть, что было, то самое, а всего того, что было после длинного, незаметного времени, действительно не было. Тихая теплота прилила к сердцу; ему стало радостно, гордо и бодро.
Он еще раз пожал тонкие пальчики и осторожно выпустил их.
– Вы веселая, живая, – сказал он негромко. – С вами двойной жизнью живешь. Эта энергия, эта бодрость духа… нам, людям века, при нашей умственной сосредоточенности, порою особенно нужна… Ею обладает женщина… И только женщина умеет истинно помочь… Посмотрите, дорогая, как хорошо? Вон первая звезда, большая, над морским горизонтом… знаете, как она называется?
Вава не знала. Она была только счастлива. Знакомое, часто испытанное, но всегда кажущееся первым и единственным чувство влюбленности наполняло ее душу. Вот оно, прекрасное, чего она ждала так давно. И с любовью смешивалось наивное тщеславие. Ей казалось, что все должны завидовать ей, потому что она генеральша, богата и любима таким изумительным человеком. Она испугалась за свое счастье, но потом сказала себе, что все непременно сбудется и не может сбыться. «А то я умру», – подумала она совсем искренно.
Они ехали молча. Все темнее и лучше становилось. Генерал и Вава были очень молоды, потому что у них было самое маленькое прошлое. Жизнь отошла и стала поодаль.
Когда во тьме стали спускаться вниз, по дурной дороге, – генерал подумал, что рессоры все-таки плохи; он почувствовал свои больные ноги. Но Вава осторожно поправила плед, и ему стало лучше. Кое-как доехали. На крыльцо вышла со свечой Катерина. Генерал взглянул на ее сухое лицо и сжатые губы в желтом пламени свечи – и ему показалось, что сразу кости его отяжелели, и он трудно вылез из коляски. Они простились с Вавой молча. Она отказалась от чаю и ушла спать.