Последние дуэли Пушкина и Лермонтова. Странная дорога в Кишинёв (Н. Ф. Шахмагонов, 2018)

Странная дорога в Кишинёв

Дорога в Кишинёв была долгой, да и весьма странный получился маршрут. Это – ещё одно доказательство, что отправили Пушкина вовсе не в ссылку, а в командировку.

Перед отъездом из Петербурга Пушкин писал своему другу князю Петру Андреевичу Вяземскому:

«Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих; авось полуденный воздух оживит мою душу».

Выехал Пушкин в апреле – около 1600 вёрст предстояло проехать только до Екатеринослава, где поэт планировал сделать небольшой отдых. Утомительно путешествовать в распутицу по раскисшим дорогам.

Екатеринослав ещё во времена Екатерины Великой предполагалось сделать третьей столицей Российской империи. Светлейший Князь Григорий Александрович Потёмкин (1739–1791) превратил его в центр Новороссии, после Санкт-Петербурга и Москвы. Одно время – с 1796 по 1802 год – город даже носил название Новороссийска. Этому могло способствовать удобное расположение города, раскинувшегося на берегу Днепра… Екатеринославом же он именовался дважды – с 1776 по 1796 год, когда получил название в честь императрицы Екатерины Великой. Затем, переименованный императором Павлом I, стал Новороссийском, и снова затем при преемнике Павла Петровича получил название Екатеринослав, которое и носил с 1802 по 1926 год. Ныне это – Днепропетровск.

Судя по переписке Пушкина, он, добравшись до города, решил передохнуть там перед тем, как продолжить путь, но во время купания в ледяной ещё воде Днепра сильно простудился. Там его в болезном состоянии и застал прославленный герой Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода русской армии 1813–1814 годов генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский.

Раевский после войны служил в Киеве, где командовал сначала 3-м, а затем 4-м пехотными корпусами. Биографы свидетельствуют, что он очень любил путешествовать вместе с семьёй, причём ежегодно бывал либо в Крыму, либо на Кавказе. Правда, путешествия, если обратить внимание на их маршрут и пункты остановки, мало походили на простой отдых, тем более отдых курортный.

Прибыв из Киева в Екатеринослав, Николай Николаевич Раевский встретился с Пушкиным, и сразу возникло решение взять поэта с собой для лечения на Кавказских минеральных водах, которые, кстати, вовсе не служат для лечения простудных заболеваний. Но уж как-то так устоялось в биографических произведениях, что Пушкина повезли лечиться от простуды именно на воды.

Пушкин обратился к генералу Инзову, в распоряжение которого направлялся в Кишинёв, за разрешением на такое лечение.

В 1818 году генерал от инфантерии Иван Никитич Инзов, активный участник Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода русской армии, получил назначение главным попечителем и председателем Попечительного Комитета о иностранных колонистах Южной России, а с 1820 года он стал полномочным наместником Бессарабской области. Это был генерал исключительно справедливый, честный, человечный, но одновременно и строгий. Пушкину ещё предстояло познакомиться в Кишинёве и с добротой Инзова, и с его строгостью, особенно связанной с постоянными ситуациями, приводившими к вызовам на поединки, либо посылаемыми Пушкиным своим противникам, либо направляемыми ему другими постоянно возникающими противниками.

Есть сведения о том, что Инзов не только приветствовал назначение Пушкина в Кишинёв, но даже приложил к этому старания, поскольку был почитателем таланта молодого поэта.

Путешествовать с Раевским он Пушкину охотно разрешил. Вот и ещё одно подтверждение того, что Пушкин был вовсе не ссыльным. Такие вот отклонения от пути следования в ссылку Инзов дозволить не мог. Это было в компетенции столичных властей, а возможно и лично императора, поскольку причиной ссылки называют ведь дерзкие стихи и особенно эпиграммы на высших сановников, в том числе и государя.

Из Екатеринославля Пушкин вместе с Раевским, его дочерями Софьей и Марией и сыном Николаем выехал в Таганрог. Там познакомился с генерал-майором Дмитрием Ефимовичем Кутейниковым (1766–1844), впоследствии, в 1827 году, ставшим наказным атаманом Войска Донского. В ту пору, когда Пушкин посетил Таганрог, Кутейников, уволившийся ещё в 1813 году по болезни в отставку, работал с 1820 года в составе комитета по устройству Войска Донского.

Подробности знакомства с Кутейниковым и пребывания Пушкина в Таганроге почти не известны, но известно другое – именно Кутейникову поэт передал в 1829 году на хранение «Сафьянную тетрадь» и тщательно зашифрованную рукопись в 200 страниц, о которой мы ещё поговорим далее.

Что делал в Таганроге генерал Раевский и с какой целью останавливался там, тоже неизвестно.

Правда, в своём архиве он оставил впечатления о Таганроге:

«Город на хорошем месте, строением бедный, много домов, покрытых соломой, но торговлей богат и обыкновенно вдвое приносит правительству против Одессы. Способов ей не дают, купцы разных наций не имеют общественного духа, от сего нет никакого общественного заведения…»

В качестве недостатка с военной точки зрения Николай Николаевич отметил, что «по мелководию суда до берега далеко не доходят, а при мне сгружали и нагружали оные на подмощённых телегах, которые лошади, в воде по горло, подвозили к судам».

В ту пору управлял городом генерал Пётр Афанасьевич Папков (1772–1853), в прошлом Санкт-Петербургский обер-полицмейстер. 31 января 1810 года Папков был назначен маганрогским, ростовским, нахичеванским и мариупольским градоначальником. В его таганрогской резиденции – двухэтажном каменном доме, который был одним из лучших в городе – и остановились Пушкин и Николай Николаевич Раевский со всем своим семейством. Уже в то время дом был знаменит тем, что в нём останавливался во время своего первого приезда в Таганрог в мае 1818 года император Александр I. В тот год он совершал путешествие по Югу России.

Спустя два года Пушкин оказался в том же доме. Поездка была продолжена 6 июня 1820 года. Вскоре к путешественникам присоединился и второй сын Николая Николаевича Александр. Имена отважных сыновей Александра и Николая известны нам по их беспримерному подвигу в бою под Салтановкой в июле 1812 года, когда они вместе с отцом вышли под вражескую картечь на плотину, воодушевив тем самым солдат корпуса Раевского на победу в бою, решившем исход схватки. Та победа под Салтановкой обеспечила соединение 1-й Западной армии генерала от инфантерии Михаила Богдановича Барклая-де-Толли и 2-й Западной армии генерала-от-инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона в Смоленске.

Братья подружились с Пушкиным.

Удивительно то, что дальнейший маршрут путешествия был далеко не лечебным. Из Таганрога «отдыхающие» путешественники отправились в Ставрополь, а оттуда вовсе не в Пятигорск или Кисловодск, а во Владимирский редут. Далее путь их лежал через Прочный окоп к Царицынскому редуту, далее они побывали в Кавказской крепости, в Казанском, Тифлисском и Ладожском редутах, посетили Усть-Лабинскую крепость, Карантинный редут и прибыли в Екатеринодар.

Затронула ли поездка по Северному Кавказу города Кавказских минеральных вод?

Ответ на этот вопрос мы находим в письме Пушкина к своему младшему брату Льву Сергеевичу от 20 сентября 1820 года:

«Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и черезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался в тёплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальном расстоянье друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видел великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной. Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах – и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».

Как видим, в письме лишь вскользь о красотах природы и… о политике. Так какова же цель поездки вместе с сильнейшим и талантливейшим по тем временам военачальником – Николаем Николаевичем Раевским?

Путешественники из Екатеринодара прибыли в Тамань, а оттуда уже на военном корабле – бриге «Мингрелия» – перебрались сначала в Керчь и Феодосию.

Пушкин вспоминал:

«Из Азии переехали мы в Европу на корабле. Я тотчас отправился на так называемую Митридатову гробницу; там сорвал цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на моё воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи – и только. Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь не спал. Луны не было, звезды блистали; передо мною, в тумане, тянулись полуденные горы…. “Вот Чатырдаг”, сказал мне капитан. Я не различил его, да и не любопытствовал. Перед светом я заснул. Между тем корабль остановился в виду Юрзуфа. Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ими; с права огромный Аю-даг… и кругом это синее, чистое небо, и светлое море и блеск и воздух полуденный…»

Командиром 16-пушечного брига «Мингрелия» был капитан-лейтенант Михаил Николаевич Станюкович (1786–1869), впоследствии адмирал, командир Севастопольского порта и военный губернатор Севастополя. Его сын Константин Михайлович Станюкович (1843–1903) стал известным писателем маринистом. Думаю, многие в своём советском детстве зачитывались его рассказами, ныне почти неизвестными.

Гурзуф (Пушкин называл его Юрзуфом) представлял собою небольшую – всего дворов двадцать пять – деревню Алуштинской волости, расположенную близ знаменитой Медведь-горы, богатой древними легендами.

Что могло заинтересовать путешественников в небольшой деревушке? Понятнее было, если бы прибыли они в Ялту. Ялта находится западнее Медведь-горы, то есть по другую от Гурзуфа сторону. Может быть, привлекли древние легенды?

Мне довелось бывать в тех краях в советское время, когда близ Гурзуфа располагался у самого подножия горы Центральный военный санаторий «Крым». Места великолепны, горные отроги таинственны. Недавно я нашёл в Интернете за подписью «Катерина Ще» легенду об этой живописной и загадочной горе:

«Давным-давно на крымском побережье не было никаких людей и только звери жили на полуострове. Особенно много было огромных и свирепых медведей. Как-то раз к побережью прибило обломки корабля, а среди них стая медведей обнаружила свёрток с маленькой девочкой. Вожак решил оставить ребёнка. Девочка росла среди медведей и была их всеобщей любимицей. Она стала красивой девушкой и своими чудесными песнями могла тронуть самое суровое медвежье сердце.

Однажды она увидела лодку на берегу, в которой лежал обессиленный юноша. Он сбежал из рабства в чужой стране, но слишком сильной была стихия, которая не дала доплыть до родных берегов. Девушка спрятала юношу и долгое время выхаживала его. Он же рассказал ей про свои родные края, где есть много людей, радостно живущих друг с другом.

Девушка была очарована юношей и его рассказами, и двое влюблённых решили уплыть вместе. Когда парень окреп, они изготовили парус для лодки и отчалили. Уже далеко были они, когда вернулись из долгого похода медведи. Увидев свою любимицу далеко в море, они рассвирепели и припали к воде, жадно пытаясь выпить всё море. Лодка закружилась, и её начало быстро тянуть к берегу. Девушка понимала, что её любимому грозит смерть, и она начала петь свои самые красивые песни, уговаривая медведей оставить их. Звери прекратили пить и завороженно слушали песни. Только вожак стаи не поднялся от воды, но и он прекратил пить. Так и остался огромный медведь лежать в море, глядя на удаляющуюся лодку. Долго он лежал… голова и туловище его окаменели, бока превратились в отвесные скалы и весь он порос лесной “шерстью”…»

Несомненно, и семья Раевского, и Пушкин любовались необыкновенной горой, но только ли ради этого прибыли туда генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский и сотрудник Коллегии иностранных дел Александр Сергеевич Пушкин? И какие они задачи решали там в течение целых трёх недель. Пушкин писал о тех днях: «В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностию неаполитанского Lazzarono (лаццароне – нищего, итал.). Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря – и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его, и к нему привязался чувством, похожим на дружество. Вот всё, что пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в памяти».

Кипарис сохранился до наших дней. Пушкин жил в мезонине дома градоначальника Одессы и генерал-губернатора Новороссийского края герцога Ришелье (1791–1822).

В поэме «Бахчисарайский фонтан» он посвятил этому райскому месту такие строки:

Из Гурзуфа путешественники направились верхом в Ялту, а оттуда в Бахчисарай.

Пушкин писал:

«Я объехал полуденный берег, и путешествие М. оживило во мне много воспоминаний; но страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни малейшего следа в моей памяти. По Горной Лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным, восточным обрядом. Мы переехали горы, и первый предмет, поразивший меня, была берёза, северная берёза! сердце мое сжалось: я начал уже тосковать о милом полудне, хотя всё ещё находился в Тавриде, всё ещё видел и тополи, и виноградные лозы. Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере тут посетили меня рифмы. Я думал стихами. Вот они:

По мнению современных исследователей, путешествие более походило на инспекционную поездку по границам Российской империи. Ну а что касается точных данных об этом, то их нет по вполне понятным причинам. Разведывательные органы в Российской армии только зарождались. Имеются в виду специальные учреждения, создаваемые для этого. Взять хотя бы Особенную канцелярию, созданную незадолго до нашествия Наполеона Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли. О ней сохранилось очень мало сведений, потому что всё, что касалось её работы, представляло государственную тайну. Не сохранилось конкретных данных и о том, какой деятельностью занимался Пушкин во время своей южной командировки.

Позднее, уже из Кишинёва, в письме, датированном 20 сентября 1820 года, он писал своему брату Льву Сергеевичу:

«…Видел я берега Кубани и сторожевые станицы – любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! Ехал в виду неприязненных полей свободных, горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за нами тащилась заряженная пушка, с зажжённым фитилем. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа – они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению. Когда-нибудь прочту тебе мои замечания на черноморских и донских казаков – теперь тебе не скажу об них ни слова. С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я – на ближней горе посереди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных – заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни – не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею – вот всё, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками; какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий – но ему недостает ни денег, ни сведений, как у нас обыкновенно водится. Из Керча приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе и по бедности. Теперь он под судом – и, подобно Старику Виргилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он не умный человек, но имеет большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной. Отсюда морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я Элегию, которую тебе присылаю; отошли её Гречу без подписи. Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения; он остановился в виду Юрзуфа. Там прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нём героя, славу русского войска, я в нём любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года; человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества. Старший сын его будет более нежели известен. Все его дочери – прелесть, старшая – женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, – счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение, – горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда – увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского… Теперь я один в пустынной для меня Молдавии…»

Здесь к месту привести стихотворение «Элегия», о котором упомянуто в письме:

Отдохновение от столичной суеты, от сплетен, которые уже начали накатываться омерзительными волнами на поэта, – вот что сквозит в стихотворении. А здесь, средь замечательного семейства Николая Николаевича Раевского покой, добрые разговоры, теплые взаимоотношения и никаких ссор, никаких приглашений к поединкам, которые нередко случались в столице.

В начале сентября 1820 г. Александр Сергеевич вместе с Николаем Николаевичем Раевским и его семьёй побывал в Бахчисарае, из которого писал Дельвигу: «Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан, из заржавленной железной трубки по каплям падала вода. Я обошёл дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат».

«Бахчисарай» в переводе с татарского – дворец садов.

Последний пункт пребывания в Крыму – Симферополь, а дальше путь в Одессу и несколько дней в этом полюбившемся поэту весёлом городе.

Побыв несколько дней по пути в Кишинёв, Пушкин затем снова рвался в Одессу, которой впоследствии посвятил несколько поэтических строк в романе «Евгений Онегин».

О том, что путешествие с генералом Раевским было совсем не простым, свидетельствует и поведение самого Пушкина. Посмотрите, за всю поездку ни одной дуэли, ни одного вызова на дуэль, а ведь встречаться приходилось с людьми самыми разными и самых различных взглядов. Известно, что при выполнении боевых и равных им задач никаких поединков не допускалось.

Но вот путешествие позади. Впереди служба под началом генерала Инзова…