Гилберт Кийт Честертон
Самый запоминающийся из созданных Честертоном образов – безусловно, патер Браун: фигура, известная не только любителям детективов. На самом деле это, наверное, не совсем справедливо (Честертон – автор очень многоплановый), но… в каком-то смысле объяснимо. У Брауна, как и у его создателя, очень «католический» взгляд на жизнь (впрочем, как и на смерть), на соотношение между реальным и иррациональным, на мистицизм – как «традиционный», связанный с учением Сведенборга, так и «новомодный» (для времен Честертона, конечно).
Кроме того, этот взгляд предполагает особое внимание к «величию мелочей». И к тому духу «доброй старой Англии», который в творчестве Честертона всегда чувствуется, даже когда изображаемая им Англия не так уж добра и подчеркнуто современна (опять-таки на момент написания рассказа).
В качестве примера можно проанализировать тот эпизод «Величия мелочей», который сам автор с тихой иронией называет «загадочным»: узоры в саду, выложенные из бутылочных пробок. Это ведь не детские игры, а единственное украшение бедного садика, разбитого взрослыми на тесном участке. При минимальном достатке современники Честертона выкладывали такие узоры из разноцветного гравия, а еще дополняли их диковинного вида камнями, устраивая маленькие «альпийские горки»: считалось приличным также украшать их раковинами – то привозными тропическими, то окаменелыми. Это вдобавок могло заменить недостаток экзотических растений, которые стоили недешево. Тот, кто не имел средств даже на такое, но все же стремился придать своему палисаднику оригинальность, использовал в сходных целях раковины от съеденных устриц (для тогдашних англичан – пища бедняков). Но здесь, похоже, семья совсем бедная, даже устричных раковин у них нет… зато винных пробок – в избытке. Сразу возникает вопрос: на что отец семейства расходует бóльшую часть бюджета… и не по этой ли причине семейство прозябает в такой нищете?
Мелочь? Но это одна из тех «великих мелочей», из-за которой кто-то, покидая этот мир, выбирает путь «в великаны», а другой предпочитает навсегда остаться здесь, на ближней окраине несовершенного, но столь дорогого ему мира.
Огненный ангел
Я обнаружил, что на свете действительно есть человеческие существа, которые думают, будто сказки вредят детям. Я не говорю о госте в зеленом галстуке, ибо его я никогда не считал настоящим человеком. Но дама, написавшая мне серьезное письмо, считает, что детям нельзя давать сказки, даже если они правдивы. Она говорит, что жестоко рассказывать их детям, ведь дети могут их испугаться. В таком случае придется утверждать, что жестоко давать девушкам сентиментальные романы, ибо девушки могут над ними плакать. Все эти разговоры – от полного забвения того, что собой представляет ребенок, и на этом забвении построено множество образовательных схем. Если вы будете оберегать детей от гоблинов и троллей, дети сами выдумают их. Маленький ребенок в темноте может увидеть больше кошмаров, чем сам Сведенборг. Он может вообразить чудовищ слишком страшных и темных, чтобы их нарисовать, и дать им такие жуткие имена, какие не могут явиться даже в безумном сне. Ребенок обычно любит ужасы и продолжает наслаждаться ими, даже если они его пугают. И трудно сказать точно, когда ему становится действительно плохо, – и то же верно для нас, когда мы по собственному желанию заходим в пыточную камеру великой трагедии. Страхи не приходят к нам из сказок, они рождаются в глубине нашей души.
Пугливость ребенка, как и дикаря, вполне разумна; им тревожно в этом мире, потому что этот мир и правда очень тревожное место. Они боятся остаться одни, потому что это на самом деле ужасно – быть одному. Варвар боится неведомого по той же причине, по которой агностик восхваляет его, – потому что оно есть. Итак, сказки не порождают детские страхи или любые другие виды страха; сказки не знакомят ребенка с идеями зла или уродства; все это уже есть в ребенке, потому что есть в нашем мире. Сказки не приводят ребенка к мысли о чудовищах, они учат его, как с ними бороться. Если у ребенка есть воображение – он знаком с драконом. Сказка же рассказывает о том, как святой Георгий смог этого дракона победить.
Именно это делает сказка: она показывает с помощью ряда ярких картинок, что у беспредельного страха есть предел, что бесформенным чудищам противостоят божьи рыцари, что во вселенной есть нечто более таинственное, чем тьма, и более сильное, чем страх. Когда я был ребенком, я вглядывался в темноту, пока ее громада не превращалась в гигантское чудовище ростом выше небес. Если в небе виднелась звездочка, она всего лишь делала его циклопом. Но сказки вылечили меня: на следующий день я прочитал подлинную историю о том, как одноглазый гигант примерно тех же размеров был побежден маленьким мальчиком вроде меня (с таким же опытом и даже ниже по социальному статусу) с помощью меча, пары плохоньких загадок и храброго сердца. Иногда ночью море казалось мне таким же страшным, как любой дракон. Но потом я познакомился со множеством младших сыновей и маленьких матросов, для которых справиться с драконом-другим было так же просто, как и с морем.
Возьмите одну из самых страшных сказок братьев Гримм – «О добром молодце, который страха не знал», и вы поймете, что я имею в виду. В этой сказке много настоящих кошмаров. Мне особенно запомнилось, как ноги человека, упавшего в камин, пошли сами собой, а потом соединились с выпавшими из камина туловищем и головой. Но главное в сказке совсем не эти ужасы, а то, что главного героя они не пугают. Самое страшное из всех этих кошмарных чудес – его бесстрашие. Он хлопает чудовищ по спине и приглашает чертей выпить с ним вина; множество раз в своей юности, страдая от страхов нашего времени, я молил о двойной порции твердости его духа. Если вы не читали концовку этой истории – идите и прочитайте; это одна из самых мудрых вещей в мире. В конце концов героя пугает его жена, выливая на него ушат холодной воды. В одной этой сентенции гораздо больше правды о браке, чем во всех книжках, что сейчас наводнили Европу и Америку.
По углам детской кроватки стоят Персей и Роланд, Зигфрид и святой Георгий. Если вы уберете эту гвардию, вы не сделаете ребенка более разумным, а всего лишь оставите его одного бороться с чертями. Что же до чертей и зла – мы всегда в них верим. То, на что мы можем надеяться в этом мире, постоянно отрицается в наше время, а безысходность еще никогда не подвергалась сомнению. Единственное, во что современные люди действительно верят, – это безысходность.
Величайший из современных поэтов подытожил это ощущение в прекрасных агностических строках:
– Быть может, есть небо; конечно, есть ад.
Мрачный взгляд на вселенную был традицией, и все виды духовных поисков тоже стали начинаться с мрака. Еще совсем недавно люди не верили в духов. Сейчас же они скорее поверят в злых духов.
Многие люди возражают против спиритизма, столоверчения и прочих таких вещей, потому что им кажется вульгарным, что духи шутят или даже вытанцовывают вокруг обеденных столов. Я не разделяю их предубеждений. Мне хотелось бы, чтобы духи были еще более игривыми, чтобы они откалывали еще больше шуточек, ибо почти вся духовность нашего времени торжественна и мрачна. Некоторые боги язычества были слишком фривольными, некоторые христианские святые – слишком серьезными; но духи в современном спиритуализме и распутны, и занудны – отвратительное сочетание. Современные духи – не просто зеленые чертики, они скорее черти зеленой тоски.
Вот в чем настоящая ценность Рождества; это не просто мифология – это радостная мифология. Лично я, конечно же, верю в Санта-Клауса; но пришло время прощения, и я прощаю тех, кто в него не верит. Однако, если есть кто-то, не понимающий этого изъяна современного мира, я рекомендую ему, например, прочитать повесть Генри Джеймса под названием «Поворот винта». Это одна из самых сильных вещей, которые когда-либо были написаны, и одна из тех, относительно которых я сомневаюсь, стоило ли их вообще писать. В ней описываются двое детей, которые постепенно становятся всеведущими и почти безумными под влиянием призраков конюха и гувернантки. Как я уже говорил, сомневаюсь, стоило ли Генри Джеймсу ее печатать (нет, там нет непристойностей, не покупайте ее; она о духовности), но думаю, этот вопрос настолько сомнителен, что я должен дать шанс этому действительно великому писателю. Я всецело одобрю эту повесть, если он напишет другую, такую же сильную, о двух детях и Санта-Клаусе. Если же он не захочет или не сможет ее написать, то все понятно; мы можем талантливо описать мрачную тайну, но не радостную; мы не рационалисты, а сатанисты.
Я размышлял об этом, глядя на пламя в камине, которое танцевало в комнате, как огромный огненный ангел. Скорее всего, вы никогда не слышали об огненном ангеле. Но наверняка наслышаны о том, что называется «синим дьяволом»: о леденящей, дьявольской тоске. Вот и все, что я хотел сказать.
Величие мелочей
Давным-давно жили-были два маленьких мальчика – точнее, жили они в палисаднике у красивого поместья. Садик этот был размером с обеденный стол; он состоял из четырех полосок гравия, квадрата дерна с загадочными кусочками пробки посередине и одной цветочной клумбы с рядом ромашек и алых маргариток. Однажды поутру, когда мальчики играли в этом романтическом месте, один из прохожих – вероятно, молочник – перегнулся через перила и вовлек их в философский разговор.
Мальчики, которых мы назовем Петром и Павлом, очень заинтересовались. Что же до молочника (который, к слову сказать, был эльфом), то он предложил исполнить абсолютно любое их желание. Павел деловито объяснил, что давно мечтает стать великаном, чтобы шагать через континенты и океаны, а на ужин – посетить Ниагару или Гималаи. Молочник достал из нагрудного кармана волшебную палочку, небрежно ею взмахнул, и все поместье вместе с палисадником стало казаться игрушечным домиком на фоне громадной ступни Павла. Он шел, чтобы посетить Ниагару или Гималаи, а голова его касалась облаков. Но когда он увидел Гималаи, они показались ему ужасно маленькими и простенькими, как кусочки пробки в палисаднике у дома, а Ниагара оказалась не больше струйки воды из крана в ванной.
Он обошел весь мир за несколько минут, стараясь найти что-то действительно огромное, но все казалось маленьким, пока, тоскуя, он не прилег сразу на пять или шесть полей и не уснул. К сожалению, голова его чуть не коснулась хижины деревенского интеллигента, который вышел наружу с топором в одной руке и томиком по неокатолической философии в другой. Мужчина посмотрел на книгу, потом на великана, а потом снова на книгу. В книге было сказано: «Можно утверждать, что зло гордыни состоит в том, чтобы оказаться вне пропорций вселенной». Поэтому крестьянин отложил книгу, ухватился за топор и, работая около недели по восемь часов в сутки, отсек великану голову; так все и закончилось.
Такова печальная, но поучительная история жизни Павла. Но Петр, как ни странно, попросил противоположного; он сказал, что давно мечтает стать лилипутом примерно в полдюйма высотой, и, конечно же, немедленно им стал. Когда заклинание подействовало, он обнаружил, что стоит посреди огромной равнины с высокими зелеными джунглями, над которыми возвышались странные деревья с верхушками, подобными солнцу на картинках, с гигантскими серебряными лучами и огромной золотой сердцевиной.
Посередине этой степи возвышалась гора такой романтичной и невероятной формы, преисполненная такого величия, что могла бы послужить декорацией к концу света. Вдали у горизонта виднелся другой лес, еще более высокий и таинственный, внушающего ужас малинового цвета, который выглядел как неугасимый огонь. Петр затерялся в приключениях на этой многоцветной равнине, и они до сих пор не подошли к концу.
Такова история Петра и Павла, которая содержит в себе все самые ценные качества современной сказки, в том числе утонченность и абсолютную непригодность для детей.
В действительности, этот почти отчаянный мотив – умалиться или возвеличиться – будет звучать и на дальнейших страницах. Петр и Павел – два главных течения современной европейской литературы, и, быть может, мне будет позволено облечь свои предпочтения в наиболее излюбленную форму, даже если я всего лишь смогу, как говорят маленькие девочки, «рассказать историю».
Я едва ли мог бы назвать себя лилипутом. Единственное оправдание для этих набросков – то, что они показывают, что можно увидеть в нашей реальности с помощью очков с увеличительными стеклами. Согласно другой великой литературной теории, широко представленной Редьярдом Киплингом, мы, современные люди, призваны восстановить свою идентичность путем длительных путешествий, увидеть мир во всем его географическом разнообразии, ощущая, что наш дом одновременно везде и нигде.
Таким образом, оба этих воззрения стоят на том, что человек в сюртуке, в футляре – душераздирающее зрелище. Школа мистера Киплинга рекомендует нам посетить Центральную Африку, чтобы встретить там людей без сюртуков. Школа, к которой принадлежу я, считает, что мы должны внимательно смотреть на людей, чтобы увидеть в каждом из них скрытого под сюртуком человека. Если мы будем смотреть на человека достаточно долго, возможно, для нас он снимет свой сюртук, а ведь это гораздо больший комплимент, чем снять перед нами шляпу.
Другими словами, мы можем, фиксируя внимание на действительности, лежащей перед нами, превратить ее в приключение, чтобы она, оставив свое прежнее значение, наполнилась таинственным смыслом. Предназначение литературы Киплинга – показать, как много небывалых вещей человек может встретить, если будет активно шагать с континента на континент, как великан в моей сказке. Но цель моей школы – дать увидеть, сколько небывалых вещей может заметить самый обычный, ленивый человек, если приучит себя смотреть по-настоящему.
Для этого я взял самого ленивого человека, которого знаю, то есть себя, и завел дневничок для таких странных событий, как, например, когда я случайно упал во время очень неспешной прогулки. Если кто-то скажет мне, что нет смысла толковать о таких мелочах, как будто это что-то серьезное, я смогу только поблагодарить его за то, что он разглядел шутку. Если кто-нибудь скажет, что я делаю из мухи слона, я с гордостью признáюсь, что так оно и есть: не могу представить более успешного и продуктивного предприятия, чем производство слонов из мух. Но должен добавить тот немаловажный факт, что мухи и есть слоны, – надо только стать лилипутом, как Петр, чтобы обнаружить это.
Я сомневаюсь в главной цели скалолазания – в том, чтобы забраться на самую вершину и смотреть сверху на весь мир. Сатана мог бы считаться лучшим из альпинистских гидов, когда вознес Иисуса на самую высокую гору и показал Ему сверху все царства земные. Но радость сатаны, стоящего на вершине, не в том, чтобы радоваться простору, а в том, чтобы видеть под своими ногами всех людей как мелких насекомых. Снизу все вещи кажутся больше, из долины они смотрятся выше; я дитя долин и не нуждаюсь в прославленном альпинистском гиде. Я возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь ко мне, но сам я туда не полезу, пока это не окажется совершенно необходимым. Все это я говорю о разуме, и в этот момент нахожусь в самом удобном положении. Я буду сидеть на месте, а чудеса и приключения сами будут порхать вокруг меня, как мухи. Уверяю вас, отсюда они видны во множестве. Мир никогда не будет голодать от недостатка удивительных вещей – разве только от недостатка удивления.