Глава 3 Дар
Откуда что взялось? Дар это или навык? Сразу не скажешь, как не скажешь, какая сторона медали важнее. На заре супружеской жизни я ушел работать из журналистики на стройку. Шабашить, по-другому – калымить. Сын подрастал. Красавчик! Деньги понадобились. И вот на стройке случился первый серьезный жизненный курьез. При падении с тракторной телеги хрястнула таранная косточка – шарнир в голеностопе. Маленькая такая косточка над пяткой. Название напоминает сцену жестокого насилия над крепостными воротами зáмка с помощью тяжелого бревна. Таран – наступление без оглядки. И смех, и грех.
Мы, бригада строителей из трех человек, ремонтировали мягкую кровлю на крыше одного из цехов Химкомбината. Полдень. Жара стояла несусветная. В воздухе блуждал невидимый газ сероводород, потихоньку сводя с ума многотысячный персонал комбината, а прихватом и жителей близлежащих домов. Запаха растворенного в воздухе газа почти не чувствовалось, но люди к концу смены становились слегка чумные. Ни облачка на небе, ни ветерка, только рдеет низким маревом воздух над плоскими крышами, заштрихованными серым глянцем рубероида.
Мы с Витькой Мошкиным подметали облезлыми метлами очередной участок крыши. С Витькой мы уже три года работали на разных объектах, понимали друг друга с полуслова, дружили, выпивали иногда вместе. Крепкий парень, занимался штангой.
Внизу возле черного стального котла кашеварил с битумом Серега Невский. Весь в копоти, худой, длинный, с черными усами и большими навыкат глазами. Он приходил на объект раньше нас, подготавливать котел. Справлялся со своей работой здорово, не жаловался, что перерабатывает. Мы взяли его в бригаду как подсобного рабочего, потому что раньше он был шофером и ничего по строительству делать не умел. Витька считал себя докой и был быстр на руку. Случалось, косячил. Из-за этого иногда мы спорили. Меня, как бугра, уважали, если что не ясно, всегда спрашивали моего совета. Я, хоть и сам никогда не был профессиональным строителем, пытался выстроить ритм работы на перспективу, дабы не запариться на объекте. И, по какому-то внутреннему убеждению, периодически внушал друзьям по работе, что время – деньги.
Жирный хвост дыма над котлом, выползая из жерла трубы, сворачивался в бесформенное облако и расползался темными отрепьями по железобетонным корпусам комбината. Внизу колесил трактор «Беларус» с телегой. Тракториста звали Саня. Он иногда подъезжал к нам поболтать. Витьке нравился этот парень. Щупленький, безобидный, он уже неделю готовился к свадьбе. Невеста, девушка из деревни, жила в общежитии. Саня звал ее Галчонком и намеревался после свадьбы забрать к себе в двухкомнатную хрущевку, где жил с родителями.
– Вон, Саня катит, – сказал Витька. Я глянул вниз и убедился, что трактор приближается в нашу сторону.
– Сейчас за рубероидом поедем на очистные.
Саня поднялся на крышу по пожарной лестнице.
– Митрич (так звали прораба) сказал, ехать на очистные за рубероидом.
– На телеге что ли? – спросил Витька.
– А на чем еще? – безапелляционно ответил тракторист.
Очистные располагались за территорией комбината, на уступе огромного почти отвесного яра. То, что отходы химического производства транспортировалась в прекрасную широкую реку, по советским да и по нынешним временам вроде бы приемлемо. Вода стерпит и все смоет. Но почему рубероид складировали на очистных? Там смрад кругом, даже вороны облетали, боялись задохнуться.
Пыльная дорога круто спускалась к речной долине. В нескольких метрах от начала спуска к ней примыкал перекресток, вдали которого угрюмо маячили корпуса очистных сооружений. Мы уселись на бортах телеги. Жизнерадостный тракторист, туда, похоже, ни разу не ездил. Катался по асфальтированной территории между цехами на горизонтальном ландшафте и не пылил. Витька Мошкин, приладился на передний борт, мы с Серегой разместились по боковым бортам. Когда трактор взял резко вниз, Серега вдруг как заорет:
– Да у него тормозов нет. Сигай! – и соскочил с телеги.
Глянув на Витьку, которому «сигать» было несподручно, я из товарищеской солидарности, спрыгнул не сразу. Кабина трактора стала переворачиваться, а телега все ехала. Испугался, повернулся, не помня себя, перекинул ноги через борт и… приплыл. В то мгновенье, когда падал, судьба ухмыльнулась каверзным оскалом. Боясь угодить под задние колеса, стопу поджал, подвернул. Будто кто-то дернул за левую ногу. В результате – вывих, да еще и с переломом. Крутанулся по пыльному бездорожью, сижу, очумело взираю на произошедшее. Телега встала. Сверху семимильными шагами топает длинноногий Серега, вопит:
– Где он?.. – на его лице читается явная готовность сварганить из тракториста антрекот. Но, выскочив из-за телеги, Серега, как вкопанный, замер от увиденного.
Кабина трактора лежала на боку. Трехмерное измерение, в котором мы грешные очутились, предполагало наличие в пространстве кабины тракториста, из которого Серега изо всех сил только что хотел изготовить отбивную. Однако Саня там по какой-то мистической причине отсутствовал.
Дышло телеги – жесткий конусный прицеп из труб – проткнуло кабину насквозь. Серега смотрит на Витьку. Тот оседлал передний борт телеги, намертво вцепившись в него обеими руками. Вопрос: «Где он, этот гребаный пи…пи?..» из уст Сереги звучит едва слышно. Раскрыв рот, он заглядывает под телегу. И пучеглазость на чумазом лице его превратилась в фары.
Из-под передней оси телеги в это время медленно, кряхтя, выползает лицо юного тракториста, еще более испачканное, чем у Сереги, зато невинное, как первый огурец. Увидев себя в центре внимания и вмиг сообразив о наших внутренних намерениях, он застонал.
– Ой!.. Ой!.. – непонятно, то ли в самом деле от боли, то ли от отчаяния. Штаны изодраны, весь в пыли, сам какой-то скукоженный. Вылупился на меня.
Первая попытка вгорячах подняться для меня увенчалась обжигающей болью.
– Все живы? – задаю идиотский вопрос.
– Живы! – оптимистично отвечает Мошкин сверху и добавляет, глядя на нарисовавшегося из-под телеги тракториста: – Пока!.. – Разжав пальцы, он оттолкнулся от борта и с ухмылкой пошоркал ладонями.
Саня зажал руки между ног. Лицо скорчилось, жалуется:
– Я, кажется, яйца раздавил.
Мошкин пулей вырос на земле.
– У тебя же завтра свадьба!?
– Да-а-а! В том-то и дело! – отчаянно подтверждает Саня. К ним подходит возбужденный Серега.
– Сам себя кастрировал!
Я снова хочу привстать, но не могу, больно. Спрашиваю через дорогу у Сани:
– Как ты там оказался?
– Выбросило. Крыша в кабине фанерная, я ее головой, кажется, прошиб, – поднимает руку к макушке и тут же опускает.
– Ничего себе, башка! – комментирует Серега. – Как только Галька согласилась за него замуж!..
Витька, более умиротворенный:
– Ну-ка, давай посмотрим, что у тебя там, – Саня разжимает треугольник рук, расстегивает ремень, боязливо спускает штаны. Вижу худенькие Санькины ляжки, пятнышко крови. Витька, как заправский доктор, осматривает, пригнувшись. – Фигня, мошонку порвал в двух местах. – Затем, брезгливо щелкнув пальцами, диагностирует: – Яйца целые, зашьют, не ссы, срастется. Со шрамами будешь, как на войне, теперь!
– Свадьба же завтра, – чуть не плачет Саня, не в силах понять, почему ему не сочувствуют. Витька разводит руками, не зная, что ответить.
– Какая, на хрен, свадьба? Проснись, о чем думаешь? – заорал опять Серега. – Что с тобой было бы, если у кабины крыша оказалась вдруг железной?
– Родители Галчонка у нас, полдеревни приехали, все собираются, что делать? – будучи в шоке, талдычит Саня.
– Снять штаны и бегать, – находится с ответом Серега. Я на минуту представляю Саню в нарядном галстуке без штанов, бегающем на свадьбе среди многочисленных гостей и не помираю со смеху только потому, что смеяться больно, хоть плачь.
Затем все подходят ко мне. Сидя под небольшим песчаным бережком, взираю на друзей.
– Похоже, сломал.
– Да ты что? – сомневается Витька, – может, вывих? Попробуй дернуть. – Берусь левой рукой за голень, правой за стопу, дергаю. Раздается сухой щелчок, на минуту боль стихает. Благодарно улыбаюсь. Опершись руками о сухую пушистую землю, пытаюсь приподняться. С опаской наступаю на поврежденную ногу. Больно.
Сажусь, виновато оглядываюсь по сторонам. Стопа припухла. Стыд усиливает отчаяние. Дергаю за стопу еще раз, на миг теряю сознание. Понимаю, что был вывих, его-то вставил, а еще есть перелом, его не вставишь на место, как не зашьешь раздавленные яйца.
На скорой отвезли нас с Саней в больницу. Сане мошонку зашили, перебинтовали почему-то по пояс. Мне выдали снимок рентгена, на каталке подняли на лифте в хирургию. Лежу в предоперационной. Из операционной выходит хирург. Белый халат на нем в кровавых пятнах, лицо уставшее, но довольное. Ассистентки облегченно ютятся вокруг. Похоже, сложная операция прошла успешно. Улучив момент, сестра, опекавшая мою несчастную персону, всучила в руку герою-доктору снимок, чего-то полушепотом проговорила. Тот, мельком глянув на снимок, распорядился загипсовать.
Возникло какое-то опасение. Вежливо, но настойчиво обращаюсь к врачу.
– Пожалуйста, посмотрите снимок, там может быть смещение, – сам робею признаться, что дергал ногу. Со школы помнил урок, где говорили, что при переломе ни в коем случае нельзя самому вправлять, необходимо наложить «шину» и – в больницу.
– Кто тебе ляпнул языком, что у тебя смещение? – был ответ. Загипсовали, ничтоже сумняшеся.
Вера, увезла меня на такси домой. Валялся на кровати два месяца с загипсованной по колено ногой. Когда последние наплывы боли угасали, ощущал, как под гипсом в месте перелома неугомонно зудится, коробит что-то. Отломленный осколочек, повинуясь геометрии древних клеточных связей, целился встать на место, а гипс окольцевал сустав. Так и приросла косточка не по адресу.
Затем два месяца физиопроцедуры, полгода на легком труде. Затем семь лет не мог встать на ногу, не превозмогая боли. Похожу мину пятнадцать-двадцать, притерплюсь, боль утихает. И семь умножить на триста шестьдесят пять дней вспоминал того хирурга.
Бес протащил надменность в профессию врача тайком от Бога под маской милосердия.
Затем враз излечился, благодаря экстрасенсу. Ее звали Люба. Она работала комендантом в общежитии и открыла в своем кабинете на первом этаже что-то вроде пункта приема пациентов, обозвав его кабинетом лечебного массажа. Люба трудилась там с дочерью. Недолго. Начальник ЖЭУ, которому это общежитие подведомственно, быстро сообразил, что тут чересчур чисто, и наложил грязную лапу. Доброе дело испарилось, как роса.
Но мне повезло. Успел. Я тогда рулил небольшим строительным предприятием. Заметно прихрамывал. Было стыдно. Комендант Валя из общежития, в котором мы проводили ремонт, сказала как-то:
– Вижу, ты все мучаешься? Пойдем, я тебя познакомлю.
– С кем?
– В том общежитии, – она показала рукой в сторону соседнего здания, – Люба ее звать. Она с дочерью: лечат от всяких болезней. Тебя вылечит. – И отвела меня к своей подруге.
Люба уложила меня на кушетку в холле и повела тыльной стороной ладони вдоль голени и стопы, не прикасаясь к ноге. Физически я ощутил четкие колики в месте перелома. Поразительно! Впервые на себе испытал чудо. На следующее утро, проснувшись, по привычке ставлю на пол здоровую ногу, затем больную, опершись рукой о край постели, поднимаюсь, встаю. Иду. Боли нет. Прошло более тридцати лет. Нога не болит до сих пор. Как-то через несколько дней после манипуляций, которые сотворила со мной мимоходом божественная Люба, встретил ее случайно на улице.
– Люба, ты что сделала со мной? Нога не болит!
– Я еще и Богу молилась, – и… пошла восвояси.
Как-то, будучи в обществе «Знание», купил тонкую самиздатовскую брошюрку «Психоэнергетика», где описывались приемы использования экстрасенсорных способностей человека, и стал тренироваться. Специально никого не лечил, но друзьям и родственникам иногда помогал.
Моя бабушка, с которой я жил все детство в деревне, слыла знахаркой. Все в нашей многочисленной родне так и принимали ее за заступницу. А она была простая, набожная, добрейшей души человек, заводила компании и притом бессребреница. Сколько она мне рассказывала про Господа Бога! Читала древние книги на церковнославянском языке, в деревянных переплетах, обшитых кожей. Необычные книги. Мы по материнской линии из рода староверов, поэтому у бабушки была своя посуда, и крестилась она не щепотью, а двуперстием. Ездила по субботам в собор – домик где-то в конце города, на Горе – так называлось место на высоком берегу Оби. Молилась там с другими старушками всю ночь, возвращалась утром, кормила меня и потом только укладывалась отдохнуть. Я звал ее бабкой. Может быть, целительский дар унаследован мной от бабки? Во всяком случае, это была соломинка спасения любимой женщины. Соломинка, ставшая впоследствии причиной серьезных баталий.
Про горошину принцесса
Забывала, глядя в пол.
Чтобы не было эксцесса,
На полу лежал топор.