Порок. Часть вторая (Илья Райх, 2015)

Глава первая

С утра Евгений уехал домой, он обещал маме, что в субботу провезет ее по магазинам. Мать проживала одна в двухкомнатной хрущевке. Отец Евгения бросил их, когда ему было всего два года, с тех пор он своего папу не видел. Поэтому с детства Евгений приобщился к работе руками, ведь всю мужскую работу по дому он взял на себя.

У Евгения был еще брат, старше его на восемнадцать лет, – он жил в Казани, рано женился, стал отцом четверых детей, и времени для общения у старшего отпрыска со своей родоначальной семьей практически не было. Иногда, ради приличия, он звонил матери и справлялся о здоровье пенсионерки. Евгений имел мало общего с братом, помнил его в основном по фотографиям, как и отца. Брат периодически приглашал погостить его в Казань, но из-за постоянной загруженности на работе Евгений никак не мог покинуть родной город, отпуска за последние пять лет превратились в формальность, так как через день по привычке он ездил на работу. А приезд брата Евгения в родной город и вообразить было невозможно, шутка ли – четверо детей и ревнивая жена в придачу.

К вечеру, когда долг перед мамой был выполнен, Евгений освободился. Перед тем, как ехать за Татьяной – они наметили поход в ночной клуб – Евгений решил забежать домой и немного набраться сил перед ночным кутежом.

Настроение было приподнятым. Прильнув к неубранной постели и закрыв глаза, он провалился в нирвану, внезапно перед ним в одно мгновение промелькнула пора детства. Он необъяснимо испугался, предпринял попытку открыть глаза и – не преуспел в бесполезных усилиях проснуться.

Он дремал и отчетливо видел себя со стороны, как делал первые шаги, первое сентября, когда пошел в школу и где по-ребячески влюбился в одноклассницу по имени Даша. Она была первой настоящей блондинкой в жизни Евгения. Как полагается подростку, он много раз влюблялся в нее и столько же раз готовил для себя ретираду, когда душа вскипала чувствами к другой однокласснице. Даша так никогда и не узнала, что ее сосед по парте в начальных классах был первым тайным воздыхателем в ее жизни. Евгений, как застенчивый ребенок, ни разу не обмолвился о своих чувствах.

В первые годы после окончания школы чувства к блондинке перешли в легкую платоническую любовь. Однажды, после окончания института, Евгений неожиданно встретил ее. К его приятному удивлению Даша не утратила обворожительности, повзрослев и успев выйти замуж, выглядела еще лучше, чем прежде. Рождение ребенка пошло только на пользу, она удачно проскочила период превращения девушки в мамашу.

Дальше Евгению снились женщины, с которыми его мало что связывало как с личностями, а во главу угла первостепенно ставились вопросы удовлетворения похотливых наклонностей, не считая будущей жены, которая олицетворяла величие любви. Следом после жены явилась женщина лет сорока – ему было всего лишь двенадцать лет, когда они с одноклассником в дождливый осенний вечер залезли на дерево и наблюдали, как за окном балкона на первом этаже многоэтажки она готовилась ко сну. Комната была как на ладони, с хорошим освещением, без штор. Воспоминание о сорокалетней женщине, устроившей сеанс стриптиза, откровенно, без стеснения снимающей с себя одежду, въелось в память Евгения на всю жизнь.

До сих пор он отчетливо помнил, во что она была одета в тот вечер: плиссированная юбка, коричневый деловой пиджак и белая блузка. Деловой вид усиливали очки в толстой оправе. Женщина в строгом костюме! Что может быть лучше для стриптиза!

Неожиданно в сон-воспоминание врезались показания Воинова о снующих на улице женщинах. Аналогия пришлась не по душе, Евгений очнулся, посмотрел на часы, времени вздремнуть было еще предостаточно. Он вновь погрузился в детство, и опять перед ним предстала картина хмурой осени в образе деловой женщины. Она сняла очки – сердце забилось в предвкушении; пиджак, юбку… Пульс сердца все сильней отстукивал по вискам. Взяв паузу – в ней больше нуждались подростки за окном – она повернулась к софе и легким движением рук расправила постель. Следом она медленно сняла капроновые колготки, – таких полуобнаженных женщин на пляже пруд пруди, но ожидание щекотало души тинэйджеров.

Она не была красавицей, но и серой мышью назвать ее было нельзя. Имея плотную фигуру, незнакомка за стеклом могла претендовать на роль объекта похоти не только в глазах голодных подростков, но и мужчин ее возраста. Евгений, дрожащий не из-за холода ненастной погоды, а от невиданного предвкушения, возбудился, паховую область приятно распирало. Дальше – больше, она медленно поместила большой палец правой руки за край белых трусов, Евгений обомлел, – еще чуть-чуть и он упадет в обморок вместе с полувековым деревом. Но незнакомка спасла его, как будто чувствуя присутствие за окном сторонних наблюдателей, она отдернула руку вверх, передумав оголяться совсем. Сказка перед сном откладывалась, но надолго ли?

Ответ пришел сразу. Следующим мановением руки она оголила большую белую грудь. Евгений вытер лоб, он весь промок (дождь минут пять, как перестал идти), но покидать с товарищем, который сидел на соседнем дереве, представление они не собирались и терпеливо, как благодарные зрители, ожидали апофеоза вечера. Но он не наступил, их постигло разочарование, неожиданно опустился занавес в виде длинной ночной рубашки в крапинку. И только потом она сняла последнюю деталь одежды на своем теле, но зреть уже было нечего. Но это был еще не конец спектакля, она поднесла только что снятое белье к носу и, осторожно понюхав срединную уплотненную часть и не поморщившись, бросила его на стул к одинокому бюстгальтеру.

После столь откровенного жеста до Евгения дошло, что это не розыгрыш, она и впрямь не подозревает, что за окном балкона с непомерным воодушевлением переносят тяготы ненастной осени двое подростков. Но почему она делала все так красиво, с чувством собственного достоинства и без излишней патетики? Для себя!

Много лет спустя Евгений разгадал загадку. Перебирая в памяти те умопомрачительные минуты, Евгений вспомнил, что в комнате в противоположном углу стояло большое трехстворчатое зеркало, и искусительница постоянно устремляла взор на свое отражение, пытаясь разглядеть свои формы и движения. Этот небольшой фильм она показала самой себе, в полном величии естества! А Евгений с товарищем просто оказались случайными свидетелями. Женщина с первого этажа так и не узнала, что стала для двух подростков первым соприкосновением с тайной стороной жизни противоположного пола.

Когда Евгений переступил порог дома, то ощутил невероятный страх, – он до сих пор отчетливо помнил, как кожа покрылась мурашками не от переживаний увиденного, а оттого, что их мог кто-то заметить и призвать к ответу. Утром на следующий день, завтракая на кухне перед школой, он не мог смотреть в глаза матери – его одолевал стыд.

Евгений открыл глаза, настало время подъема, нужно было выдвигаться в клуб. Но сонное состояние не отступало и, в полудреме, он вновь очутился перед балконом незнакомки. Свет на удивление ярко горел в комнате, недолго думая, Евгений перелез через край балкона, – он был открыт. Он очутился в центре комнаты и взглядом искал женщину. Но ничего указывающего на ее присутствие не нашел. Подошел к трельяжу и сквозь пыльный покров зеркала увидел отражение пожилой женщины, медленно качающейся на кресле-качалке. Он не мог повернуть голову, невидимая сила держала ее на невидимой цепи. Женщина в очках, в черной шляпе и укутанная в бежевую шаль. Лицо в морщинах, над губами топорщились черные усики, она курила трубку, но запаха табака Евгений не ощущал. Нет, это не она, не та самая, которой он грезил всю юность.

«Не может быть!» – пронзило его. Евгений в отражении увидел себя, нынешнего, взрослого. Его постигло разочарование, он резко повернулся и подошел к креслу, движением руки сорвал с нее шляпу, очки. Перед ним в кресле сидел Воинов и, злорадно улыбнувшись, произнес:

– Ты знаешь главную ошибку людей?

Евгений в ответ помотал головой.

– Все люди стараются возвратиться к истокам!

После услышанных слов Евгений окончательно проснулся.

Глава вторая

До ночного клуба они добрались на такси. На фейс-контроле у охранников заведения внешний вид Евгения вызвал множество вопросов, но на помощь к нему пришел его бывший сослуживец по МВД. Он работал начальником службы безопасности клуба, его распоряжения было достаточно, чтобы Евгений прошел через турникет заведения в тряпочных кроссовках.

Было многолюдно, Татьяна не сходила с танцпола. Евгений, у которого настроение было слегка подпорчено из-за конфликта с привратниками, глушил виски со льдом. И не отводил взгляда от Татьяны, непринужденно веселившейся в кругу незнакомых танцующих людей. Что-что, а она, в отличие от многих, развлекаться умела. Ее не могло сковать ни отсутствие компании на танцполе, ни множество мужских глаз, жадно поедавших ее тело и расчленявших на части: кому-то больше нравилась ее попа, кому-то трясучие груди, кому-то вся фигура целиком вместе с ярким личиком.

Они сидели за стойкой бара, единственное место, которое было свободным, и с которого для Евгения просматривался весь танцпол. Было шумно, Евгений тихо сидел и пил, как вдруг к нему подбежала Татьяна, подхватила свою сумочку, крикнула сквозь шумовой поток кислотной музыки, что скоро подойдет и поторопилась к выходу из зала. Евгения озаботил резкий, неожиданный порыв Татьяны. Нет, она и до этого момента выходила с сумкой в дамскую комнату, но сейчас Евгений напрягся, его поглотила необъяснимая тревога.

Через десять минут он вышел за ней, метнувшись по сторонам, обошел все этажи клуба, но ни в ресторане, ни в зале караоке, ни в других комнатах отдыха ее не обнаружил. «Может, в женской уборной», – успокоил он себя и вернулся за стойку бара. Прошло еще минут двадцать, Татьяны все не было.

Евгений прошелся еще раз по этажам клуба и заглянул в кальянный зал, куда в первый раз не подумал зайти. В общей комнате было накурено, дым висел повсюду, на рассеянных по комнате пуфиках лежали полупьяные посетители и вальяжно вбирали аромат фруктового табака. Татьяны было не видно. Остались неизведанными еще три отдельных номера кальянной, стоящих в один ряд сбоку от общего зала. Называть их полноценными «отдельными номерами» были невозможно, каждый больше напоминал большую кровать с натянутыми к потолку полотняными занавесами, которые играли роль стен. Идентифицировать, кто именно под сводами гардин было невозможно, только оборванные силуэты людей хаотично перемещались по периметру «номера». Евгений нервничал, спиртное немного сглаживало давление нервного пресса.

«Может, она вышла на улицу и с кем-то говорит?» – обнадеживающе замелькало в голове.

Он хотел уйти, но остановился, душа заныла с удвоенной силой. Его разрывало, одна половина настоятельно желала продолжить поиски, а другая, наоборот – подсказывала, что лучше убраться прочь. Но в нем проснулась третья, мужская, эгоистичная сила, требующая жертв для удовлетворения собственного «я». Еще полсекунды назад он не решился бы в наглую и беспардонно заглянуть за занавес каждого номера, но, поборов в себе нерешительность, Евгений подошел к первому из них.

Он прислушался, раздавались несколько отрывистых голосов, разбавленных подозрительной тишиной, он уже был готов просунуть голову и извиниться, если там не найдет исчезнувшую пассию, как вдруг из соседнего номера выскочила Татьяна. От неожиданности она отпрянула от Евгения, вид ее был слегка растрепанный, но глаза горели. Они не успели ничего сказать друг другу, как следом из номера, откуда вышла Татьяна, пулей вылетел молодой человек. Блондин двадцати двух-двадцати пяти лет, ростом выше, чем Евгений, с широкими плечами. Одним словом, что-то среднее между Антиноем и Нарциссом.

– Татьяна, постой, не уходи, посиди с нами немного, – молодой человек, не обращая внимания на Евгения, собственнически схватил ее за руку. Татьяна задергалась, но он руку не отпустил. Евгений сжал кулаки, внутри все вскипело, еще немного и он ударил бы незнакомца, но, завидев размазанную помаду на лице молодого человека, он разжал кулаки, им овладело бессилие. Сквозь полумрак кальянной Евгений перевел ненавистно-свирепый взгляд на лицо растерянной Татьяны, там картина была аналогичной: на умеренно пухлых губках все еще пылал костер из остатков ярко-красной помады.

Евгений развернулся и ушел; последнее, что он увидел, как Татьяна строит мимические пассы своему знакомому, так и не отпустившему ее руку. Вслед он услышал, как звала его Татьяна, но он оглох, весь обмяк, комок подступил к горлу, ноги несли прочь из сумасбродного заведения. Он выбежал за двери клуба…

Татьяна пыталась связаться с ним по телефону, но Евгений не отвечал, вначале она звонила через каждые пять минут, ввиду того, что еще надеялась застать Евгения в клубе, затем, когда покинула его, сделала еще пару попыток, но Евгений ушел в глубокий нокаут. Он заперся в своей однокомнатной квартире и ни на кого не реагировал. Лежал на полу, на ковре, тупо уставившись в потолок, ни о чем не желал думать. Так, в состоянии полудремы он пролежал до утра.

Утром заглянул в телефон, помимо того, что насчитал в нем не менее десяти пропущенных звонков, он также получил от возлюбленной из прошлой жизни – так ему казалось утром, когда эмоции в его истерзанной душе улеглись – сообщение: «Ты не так все понял!». Евгений брезгливо отбросил телефон и пошел в ванную комнату. Под каскадом теплого душа он немного пришел в себя. После он позавтракал, хотя кусочки копченой колбасы с белой булкой шли в расход без особого аппетита. Затем включил телевизор и весь день провалялся на кровати.

Евгения, словно чувствуя его подавленное состояние, никто не беспокоил. За весь вечер он сделал единственный звонок – своей маме. Вечером, в шесть часов он уснул. Проснулся около девяти, встал, опять принял ванну и вновь лег перед телевизором. Ничего не хотелось – ни Интернета, ни книг, ни фильмов, которые он скачивал из сети. Взор упал на тумбу у кровати. На ней лежала книга – малый сборник сочинений Александра Сергеевича Пушкина. Он иногда почитывал великого русского писателя, с тех пор как встретил Татьяну.

Как и в период, когда предпринимались первые шаги по завоеванию сердца Татьяны, он открыл книгу на романе «Евгений Онегин». И зачитал первые попавшиеся ему на глаза пару строк: «Но я другому отдана; Я буду век ему верна». Он усмехнулся, закрыл классика, произнеся про себя по памяти еще одну строку из романа: «Ужель та самая Татьяна?». Он постарался переубедить самого себя, что «Татьяна – девушка так себе, ну да, смазливая мордашка, неплохая фигура, в голове, может, что-то и есть, не сказать, что много…». Он мысленно уничижал ее.

Ход мыслей внезапно прервался, когда по телевизору в новостях на одном из местных каналов показали сюжет о маньяке Воинове, это был первый официальный репортаж о серийном убийце. Его величество главный сыщик республики Александр Федорович Житомирский объявил на канале, что маньяк-убийца задержан органами правопорядка, особо поблагодарил сотрудников уголовного розыска МВД и собственный отдел убийств. Евгения не впечатлило выступление шефа, ведь он один из немногих твердо знал, что особых заслуг в поимке Воинова ни у кого из них нет. И что раскрытие преступления – это чистой воды везение, когда убийца сам решил сдаться органам.

Пиарщики Следственного комитета постарались и правильно расставили акценты в передаче, ведь Александр Федорович произнес фразу «убийца задержан», которую в юридическом смысле можно интерпретировать по-разному, в том числе использовать, когда суд выдает санкцию на задержание на два месяца на период следственных действий. Последнее, что сказал Житомирский, что население города может спать спокойно.

Это было второе явление патрона с комментариями в телеэфире, – особо он не светился, так, иногда давал интервью надоедливым журналистам из печатных СМИ. Видеоинтервью принципиально не любил по причине того, что он всегда терялся при виде камеры, напрочь забывал отрепетированные слова, – отсюда напряженный, явно солдафонский образ в телеэфире.

Евгений немного приободрился. Он посидел в Интернете, нашел ряд новостей, аналогичных тому, что он увидел в «ящике». Информационные агентства почти слово в слово повторяли высказывания Житомирского, больше ничего нового. К нему невольно вернулись думы о Татьяне, первая мысль была полна сарказма: «Вот сука, виновата, и даже не звонит!».

Он уснул только под утро.

На следующий день Евгений поехал на работу, немного повозился с бумагами. В управление заехал Вовчик, с початой бутылкой, – по-другому он не умел. После первой они выпили вторую, выставленную Евгением из рабочих запасников для непредвиденных случаев. Вовчик был навеселе, Евгений же, наоборот – все мрачнел, но наполненную хмарью душу не открывал, да и товарищ не настаивал. Несмотря на все недостатки Вовчика, у него было немало плюсов: он легко отходил от любого конфликта, что характеризовало его как человека незлопамятного, он был легок в общении и никогда, в отличие от многих других, в душу не лез. Евгений оставил машину на приколе у входа в управление. До дома его подвез Вовчик, который обладал значительно большим опытом вождения в нетрезвом виде, чем Евгений.

Как Евгений ни сопротивлялся мыслям о Татьяне, но они все равно пробивались сквозь гранитные препоны ненависти. Он понимал, что не забыл ее, по-прежнему любит, и что чувство к ней сильнее гордости. Он решился на звонок и набрал номер ее телефона. Татьяна ответила, голос ее на удивление был спокойным и ровным. «Как будто ничего не произошло!» – раздраженно подумал Евгений. Они обменялись приветствиями.

– Как дела? – растерянно спросил Евгений.

– Ау тебя? – ответила она вопросом на вопрос.

– Как видишь, нормально.

– Ты куда делся, я тебя обыскалась повсюду, – подвела она Евгения к злободневной теме.

– Поехал домой! Это у тебя надо спросить, почему я так поступил.

– Извини, не знаю, что ты там подумал, но в тот вечер именно ты был неправ, – неожиданно для Евгения выпалила Татьяна.

«Вот сука! – второй раз за день выругался про себя Евгений. – Сама знает, что виновата, а пытается во всем обвинить меня».

– Это я был неправ, когда застал тебя целующейся с каким-то чуваком? – спросил Евгений.

– Я ни с кем тогда не целовалась, тем более при тебе, пить надо меньше! – с легкостью в голосе ответила Татьяна.

– А как понимать, что на твоем и его лице была размазана твоя помада?! – не удержался от обвинений Евгений, его голос истерично дрожал.

– Прекрати истерику! – послышалось взамен. – Помада размазалась, так как я курила кальян… – она не успела договорить.

– А на этом чудике откуда она взялась? – Евгений завелся, хотя отчетливо понимал, что расспросы не красят его, и он выглядит мелочным идиотом на фоне хладнокровной Татьяны.

– Я не знаю, он просто мой знакомый, может, измазался, когда курил после меня, – Татьяниной изворотливости можно было только позавидовать.

Евгений молчал, он был в замешательстве, отпечаток профессии на его личности в очередной раз сыграл с ним злую шутку: у Татьяны, если следовать духу закона, имелось железное алиби.

– Ты знаешь, что я люблю тебя, и я не хочу тебя терять, – дрожащим голосом начал говорить Евгений. – Но я не верю твоим словам, твоему объяснению.

– Ты сам себе противоречишь – если любишь, то должен доверять, если нет, значит, это не любовь, а только иллюзия, – голос Татьяны звучал самодовольно. Несмотря на тривиальность фразы, возразить ей было невозможно.

Голос Евгения немного поник, он пожалел, что позвонил Татьяне. Вместо извинений и раскаяния, помимо унижения он получил еще и дидактический подзатыльник и окончательно сдался:

– Хорошо, я буду стараться доверять тебе, – выдавил из себя Евгений.

Как он желал послать ее подальше, но не мог. Он стал свидетелем личной метаморфозы – как его ненависть к женщине в одночасье трансформировалась в неудержимую любовь.

– Можно я к тебе приеду? – трепетно бросил Евгений.

– Нет, я сегодня устала и хочу выспаться! – холодно произнесла Татьяна, роль Снежной королевы сегодня удалась ей.

– Я соскучился, хочу тебя увидеть! – просил Евгений.

– Нет! Не сегодня, созвонимся завтра! Пока! – Татьяна безапелляционно бросила трубку.

Евгений сидел на полу, прислонившись к кровати, так его не унижала еще ни одна женщина. Он был сражен. Но постепенно ярость и злость вновь затмили его сознание, толкнув на отчаянный шаг. Он написал Татьяне сообщение: «Я люблю тебя и готов все тебе простить, но ты не готова принимать меня таким, какой я есть. Поэтому, прости, нам надо расстаться, у нас ничего не получается». Ответа не последовало. Евгений знал, что завтра будет сожалеть о разорванных отношениях, но выбора у него не было. Любовь – это не только чувства, но и унизительный самообман.

Глава третья

Прошло семь дней с тех пор, как Евгений расстался с Татьяной, но она, как назло, не выходила у него из головы. Он горел желанием услышать ее голос, но не решался позвонить – рука не поднималась. Он был подавлен, измотан думами бессонной ночи, а каждый прожитый день казался вечностью. Утром было легче, но только в мгновение, когда, открыв глаза, ты чувствуешь себя новым человеком, когда подсознание и память дремлют и не спешат оповещать тебя, что с прошлого вечера все осталось без изменений.

Знакомые, близкие коллеги выслушивали рассуждения Евгения про любовь, про чувства, про надежду, но помочь ничем не могли. Одиночество разъедало, Евгений пытался уйти в работу, покидал рабочий кабинет глубокой ночью, но это вызывало только отторжение у коллег, для них уход с работы раньше шефа был сродни капитуляции перед сложностями повседневной работы. Они ошибались. Евгению было все равно. Это было его страдание, и он никого не хотел вовлекать в него.

Телефон предательски молчал, но Евгений терпел. Татьяна не показывала признаков сострадания. «Но страдала ли она?» – думал Евгений. Ему хотелось верить, что он ей не безразличен.

Он начал много ходить пешком, путь на работу и с работы теперь не проходил без длительной прогулки, в эти минуты он глубоко дышал, заряжался энергией, но главное в прогулках – есть время все взвесить. Особенно он любил гулять под покровом звездного неба – увековеченного символа романтики. Когда прогулка затягивалась, в голову Евгения просачивались, как вода сквозь землю, невероятные мысли: он жаждал героической смерти во имя Татьяны. Дух страдальческого романтизма стал его составной частью, волнение до слез приносил просмотр каждой любовной драмы, начиная от оскароносного голливудского «Английского пациента» до отечественного фильма семидесятых годов «Москва слезам не верит», – тоже, впрочем, не обделенного «Оскаром».

Он не узнавал себя – из циника, играющего судьбами людей, он превратился в терпеливого и сострадательного человека. Стал мягче, добрее и восприимчивее к людям, даже к подследственным, с которыми раньше особо не церемонился и мог развязать без всякой надобности нешуточный террор. Теперь Евгений созерцал окружающий мир иными глазами: он перестал быть инопланетянином на планете чувств, при этом надеясь, что все это сон. Но что случилось, то случилось, а возвращаться в исходное состояние было поздно.

Внешне он выглядел так же, как и до сильных переживаний. Ухаживать за собой никогда не забывал, даже наоборот, обновил весь гардероб – с уходом Татьяны из его жизни у него появился профицит карманного бюджета. Евгений смеялся над собой, напоминая себе женщин, которых через множество лет совместной жизни бросают мужчины, променяв на более молодых. Но никто не мог упрекнуть его в том, что он стал жалок. Он остался мужчиной, и главное тому доказательство – он не превратился в лютого женоненавистника, как случалось со многими в схожей ситуации.

– Вы, Евгений Андреевич, темнее тучи!

– Все нормально, лучше беспокойся о себе, – отвечал Евгений, у которого вид был более чем потрепанный после очередной бессонной ночи.

– У меня все хорошо, в течение последующих лет вашими молитвами и усилиями мне обеспечена беззаботная жизнь.

– Считаешь, что беззаботно проживешь на зоне? Ну да, вообще-то у тебя появился шанс отлежать свой срок в «санатории».

Евгений с Воиновым беседовали в комнате допроса ИВС. Евгений приехал, чтобы уладить некоторые формальности перевода Воинова в психиатрическую больницу под наблюдение врачей. Воинов пребывал в хорошем расположении духа, сегодня он выспался, грузного соседа по камере, подселенного к нему два дня назад, перевели обратно в изолятор на Толстого, в менее комфортное место для подследственных. Этот мужчина лет пятидесяти, в прошлом священник, вел себя спокойно, даже тихо, но ночью в нем просыпался демон. Он испускал такой храп, что ни Воинов, ни даже узники в соседних камерах две ночи не могли уснуть. Пришлось вмешаться надзирателю – по требованию недавно коронованного вора в законе Николы Демского. Он находился в камере через одну от Воинова, и ему также не удавалось ощутить покой. Как посчитали многие в СИЗО, именно этот вор в законе, используя свои возможности, отправил храпуна в менее комфортный изолятор.

– Можно вопрос? – спросил Воинов.

– Да, конечно!

– У вас проблемы?

– Ты первый подследственный, спросивший меня о проблемах! – заулыбался Евгений. – У меня нет никаких проблем!

Воинов не отставал, к тому же он был расслаблен. Новость, что его отправят на психиатрическую экспертизу, а не в изолятор на Толстого, где бы он томился в ожидании суда, видно, прибавила ему настроения.

– Вас что-то гнетет? Кто-то из ваших близких неизлечимо болен? – не отставал Воинов, развалившись на стуле, запрокинув одну ногу на колено другой.

– Нет.

– Вас понизили по службе?

– Нет! – Евгений заулыбался еще больше.

– Вы потеряли или задолжали крупную сумму денег?

– Нет! Что бы ты ни спросил, ответ будет отрицательным! – Евгения забавляла игра с подследственным, он и вправду впервые отвечал на вопросы арестанта.

– Вас бросила девушка?

– Нет, – Евгений ответил тихо, медленно покачивая головой.

– Хорошо, я перефразирую вопрос, вы бросили ее?

– Если бы! – вылетело из уст Евгения.

– Значит, девушка! – как и в прошлой беседе, зацепился за ответ Воинов.

– Это опять твои домыслы.

– Она вам лжет? Если да, – только потому, что хочет сохранить с вами отношения.

– Ложь – это путь в никуда, – спокойно ответил Евгений. – Банальное выражение, но верное.

– Согласен. Ни одна адекватная женщина не сознается в измене…

– Все стараешься вывести меня из равновесия своими измышлениями? – прервал Евгений Воинова.

– Но как же! Следователь – и не может доказать измену любимой! Грош цена вам, господин Романов, куда девался ваш нюх ищейки?! – выкрикнул Воинов.

– Разговор на сегодня завершен! Конвоир! – невозмутимость на лице Евгения сменилась судорожным подергиванием и частым сглатыванием слюны.

– Я попал в точку! – довольным голосом произнес Воинов.

Вместе с конвоиром в комнату залетел Марат, он приехал к Евгению. После унизительной поездки Марата в Б., Житомирский попросил Евгения чаще привлекать Марата к серьезной работе. Поручить расследовать уголовное дело одному Марату у Евгения и в мыслях не возникало – все завалит; приставить его к опытному следователю на попечение Евгений также не решался – рано или поздно вспыхнет конфликт. И в этих обстоятельствах ничего не оставалось, кроме как привлечь Марата к делу по Воинову, ведь оно уже практически было завершено. Источник просьбы Евгению был известен, он исходил от первого лица прокуратуры.

Марат сегодня выглядел как всегда напыщенным. Он был в классических черных брюках, в черном кардигане на пуговицах, а вокруг шеи намотал цветной, в крупную клеточку шарф. И как всегда на лбу – прямая челочка. Если этот прикид полностью перенести на другого человека, даже с сохранением прически, то наверняка он смотрелся бы как минимум элегантно. Но Марат был исключением, это тот случай, когда все не к лицу. Хотя в зеркальном отражении он находил себя импозантным и всегда удивлялся: почему он не пользуется популярностью у женщин?

– Да, я забыл про тебя, можешь пока побеседовать с подследственным, перед тобой убийца трех женщин, серийный маньяк и просто слишком любопытный человек, – Евгений не мстил, но сардоническую улыбку на лицо все же напустил. – Я пока выйду, у меня вопрос к начальнику изолятора.

Евгений попросил конвоира надеть наручники на Воинова, после чего удалился за дверь, за ним последовал и конвоир.

Марат сел за стол на место Евгения, Воинов сидел на прежнем месте, напротив.

– Ну что, чучело, убил, изнасиловал невинных женщин, что не давали по жизни? – Марат был в своем стиле. Для пущей убедительности он облокотился на спинку стула и запрокинул голову назад, источая надменность.

– Вы – первый человек, беспричинно оскорбивший меня за время моего пребывания… – Воинов не договорил.

– В местах не столь отдаленных, – поддразнивая, произнес Марат.

Он и ранее любил издеваться над подследственными, а уж такую возможность не мог упустить: нет свидетелей, да и кто станет на сторону насильника? Марат морально подготовил себя к оправданию своих будущих действий.

Воинов сидел спокойно и молчал, смотрел на пол перед собой.

– Смотри на меня, чучело! Я такой же следователь, как Романов, я вхожу в следственную группу по изобличению твоего гнусного существования! – Марат говорил страстно и с удовлетворением. Но чего-то ему для полной убедительности не хватало. К тому же Воинов поднял глаза, и ухмылка перекосила его лицо. Но это было еще не все, что мог противопоставить несвободный человек свободному, наделенному определенной властью:

– Мне следователь Романов рассказал, что у него на работе есть одна паршивая овца… правда, он не указал, как зовут эту скотину. Вы не знаете, кто это?

Марат промолчал, но кровь постепенно начинала пульсировать по лицу. Знакомое и уже ставшее родным чувство злости и гнева переполняли его эго. Он не мог упустить тот редкий шанс, когда он, в конце концов, может воздать своему обидчику сполна.

– Но Евгений Андреевич, – продолжил подследственный, – намеком указал, что эта овца, которая портит жизнь коллегам на работе, любит носить цветастые шарфики. И он спрашивал у меня, к чему бы это? Не знаешь? А я знаю! – голос становился все интригующим, это Воинов умел.

Марат опять промолчал, но, резко встав, на пол шага приблизился к Воинову, наручники на том внушали ему чувство безопасности. Марат схватился за цепь наручников и резко вздернул наверх:

– Что, больно, быдло тюремное? А? – теперь уже у Марата перекосилось лицо от самодовольной усмешки.

Воинов не шелохнулся, расслабил руки, боль была терпимой. Марат продолжал негодующе вздергивать вверх руки Воинова и ожидал мольбы о милосердии. Воинов молчал и ждал, как взрослый ждет, пока дитя не натешится новой игрушкой вдоволь. Лицо ничего не выражало: ни боли, ни страдания, он просто молчал, слегка сжав губы, и ждал момента.

– А как тебе это? – Воинов одним движением рук перехватил два пальца, указательный и средний на правой кисти Марата, и резко согнул их.

– Ах ты, сука! Я же тебя урою, козел! – заорал Марат, корчась от боли.

Воинов привстал со стула и увеличил рычаг давления на пальцы, Марат без сопротивления чуть было не повалился на спину, но арестант снизил давление. В эту минуту в комнату ворвался Евгений, за его спиной с резиновой дубинкой в руке маячил конвоир. Вырвавшись из-за спины Евгения, он сделал замах, но Евгений успел оттолкнуть Воинова.

– К стене лицом! – заорал конвоир и прижал Воинова к стене.

Марат встал, он был бледен, гнев перемежался со страхом и он что-то непонятно бормотал. Евгений одернул его, что привело коллегу в чувство:

– Ты живой? Может, врача?

Марат лишь покачал головой, но, видя, что Евгений не удовлетворился ответом, тихо пробурчал:

– Со мной все нормально.

– Ты уверен?

– Да! – Марат пришел в себя.

Воинова увели в камеру. Евгений двойственно отнесся к происшествию – с одной стороны, он стал свидетелем, как убийца трех женщин накинулся на его подчиненного, с другой – не сомневался, что именно Марат своими выходками спровоцировал конфликт. И это сомнение вновь разбередило проблему присутствия Марата в отделе: от него срочно надо избавляться.

Он подошел к Марату:

– Слушай, мне необходимо поговорить с тобой.

– Да, конечно, Евгений Андреевич, – Марат был единственный в отделе, который называл Евгения по имени и отчеству. Так повелось сразу, как только он перешел в первый отдел, и начальника это устраивало – с такими, как Марат, Евгений всегда держал дистанцию.

– Может, ты все-таки напишешь заявление об уходе? – Марат знал, что ему когда-нибудь зададут этот вопрос, и морально был готов к нему:

– Я знаю отношение к себе в вашем отделе и не только. Но заявление я писать не буду, как бы все вы этого ни желали. У вас кишка тонка уволить меня, – патетическим голосом произнес Марат.

– Хорошо, я тебя понял. Напишешь рапорт о случившемся, – Евгений не стал делать внушений, но, выходя из комнаты допроса, кинул на Марата неодобрительный взгляд: – Я пока никуда не уезжаю, так что жду рапорт прямо сейчас. Вечно ты влипнешь куда-нибудь!

Прошло минут тридцать, Евгений сидел в своей машине за воротами изолятора. К вечеру заметно похолодало – если днем температура доходила до десяти градусов тепла, то к вечеру она опускалась за нулевую отметку. Стояла сухая осень. Евгений ушел в романтические переживания, перед ним вновь возник образ непокорной Татьяны. Он вздохнул, взял в руки телефон, набрал в контактах имя Татьяны и сбросил его – так он проделывал по нескольку раз в день, с тех пор, как она испарилась из бытия Евгения, превратившись для него в икону молчаливого поклонения. Ход мыслей был нарушен скрежетом раздвигающихся створок ворот изолятора. Из-за них вальяжно и неспешно, что не могло не вызвать у Евгения некую раздраженность, тяжелой поступью шагал «его величество» Марат.

Через спущенное стекло он передал Евгению листок бумаги – рапорт об инциденте.

– Это что, шутка?! – резким тоном произнес Евгений. Лист бумаги с двух сторон был чист.

– Я передумал подавать рапорт! – Марат больше ничего не сказал, демонстративно резко развернулся и ушел обратно за ворота.

– Вот идиот, сижу, жду его, придурка! – выругался Евгений и завел автомобиль.

Глава четвертая

Он подъехал к первому перекрестку. Эмоции улеглись, но мысль об инциденте не выходила из головы, даже вечные страдания о Татьяне отошли на второй план. Внезапно возникла идея вернуться в изолятор. Зачем? Уже вечер, дела на сегодня закончены. Куташев? Его мне не хватало, разбираться с его проблемами, тем более он отказался писать рапорт.

Зажегся зеленый свет, и Евгений без колебаний продавил педаль газа, взяв курс домой. Добираться пришлось ему около получаса, всему виною пробки, на которые с каждым годом приходилось тратить все больше времени. Шутка ли – в городе, согласно статистике за последние пять лет, количество легковых автомобилей увеличилось почти в три раза. Он оставил машину у подъезда, пешком поднялся на третий этаж, зашел в квартиру.

Поздно вечером Евгения внезапно осенило. Недолго думая, он захлопнул дверь квартиры и бегом спустился вниз. Уже отъезжая от подъезда, он спохватился – а закрыл ли он квартиру на замок? Но было поздно, он выехал со двора и вновь направился в сторону изолятора. В голове у Евгения вертелась фамилия Ложкин. «Ложкин, Ложкин, как я сразу не догадался?» – сокрушался Евгений. Михаил Ложкин был дежурным в изоляторе, но все бы ничего, если бы не одна особенность – Марат и Михаил были одногруппниками по университету. И как-то Марат хвалился перед коллегами, что именно он выступил в качестве протеже при устройстве Ложкина на работу в изолятор. «Долг платежом красен», – пробурчал Евгений, набирая скорость и сигналя автомобилям.

Время – десять часов вечера. Время отбоя. Как только его объявили, через две минуты в камеру Воинова зашел конвой. Он указал Воинову на выход.

У самого входа в камерный блок Воинов увидел Куташева, от вечернего вояжа не стоило ждать ничего хорошего. Куташев, подойдя к Воинову, показал ему средний палец руки и сладострастно произнес:

– Готовься, тебя опустят… ведь так поступают с насильниками на зоне.

– Ты копаешь яму под себя, – стоя у стены лицом, успел выговорить Воинов. Через мгновение он оказался в камере, где коротал время тридцатилетний вор в законе – Никола Демский.

– К нам прислали на ночь девочку, – встав с нижнего яруса, с мерзкой улыбкой на лице произнес Никола.

Вор атлетичного телосложения был одет в темно-синюю майку и черные джинсы.

Воинов стоял у двери, одно место было свободным, он медленно пошел к нему. Со второго яруса на пол спрыгнул еще один представитель блатного мира. Это был мужик лет тридцати пяти, до пояса голый, торс был усеян черными волосами. Также крепкого телосложения, но, в отличие от подтянутой спортивной фигуры Николы Демского, у него выпячивался круглый арбузный живот. Это был городской авторитет по кличке Глыба, – с внушительным ростом в два метра. Он подошел к умывальнику, умыл лицо и недовольно пробурчал:

– Опять выспался, что… делать ночью?

– Как что? – возразил вор. – Не видишь, нам девочку прислали из соседнего номера.

– Это тот, кто грохнул трех баб? – задался вопросом Глыба и, вытерев руки о серое полотенце, бросил его в лицо Воинова.

Воинов, услышав нелицеприятную характеристику, остановился, молча снял с лица тряпку и повесил обратно на крючок мойки. Глыба открыл дверцу туалета. В городском изоляторе, в отличие от других аналогичных заведений, в том числе и от тюрем, места для оправления были обнесены метровыми от пола стенами и дверью-калиткой, чтобы человека в сидячем положении не было видно. На арестантском жаргоне подобные места называют «дальнягами», от слова «даль», и расположены они у самого входа в камеру. Глыба опустился на корточки и, запрокинув голову, неодобрительно посмотрел на Воинова:

– Че зыришь, голову отверни, – с отвращением проговорил Глыба.

Воинов послушался и, повернув голову, увидел третьего арестанта, шестидесятилетнего мужика с седой головой. По комплекции он был на порядок уже остальных, небольшого роста, с сухим лицом и насаженным острым носом. Но держался уверенно. Морщинистое лицо придавало мужественности, – исключительный случай, когда возраст к лицу. Сокамерники обращались к нему – Палыч. Судя по всему, у молодых авторитетов новой волны пожилой мужчина пользовался безграничным авторитетом.

Причина в том, что в прошлом Палыч – известный цеховик; еще во времена СССР, когда предпринимательство было уголовно наказуемым занятием, организовал подпольный швейный цех. Его портные выпускали добротную качественную одежду под марками различных мировых брендов. Поддельная одежда имела успех и у партийной номенклатуры, ему удавалось долго надувать их: все они думали, что приобретают одежду, привезенную контрабандой из Франции и Италии. На самом деле все производилось в подвальных помещениях ЖЭКов.

Его разоблачили и засадили на восемь лет. Когда он вышел, в стране гремела перестройка, и необходимость прятаться по подвалам отпала. Он развил бурную деятельность, но от привычки преступать закон не избавился. В девяностые его подтянули вновь, теперь уже за контрабанду сигарет, но он отделался условным сроком. Сейчас же Палыч подозревался в мошенничестве, одна из его компаний не вернула кредит банку, после разбирательства там запахло махинациями, оказалось, что кредит ушел на «липовую» компанию, – было выдано не меньше пятисот миллионов рублей.

Воинов почувствовал вонь, но запах исходил не от Глыбы, все еще сидевшего на «толчке», а от зажженного куска бумаги в руке Палыча. Так узники стараются приглушить запах, исходящий из «дальняги». Воинов предпринял вторую попытку продвинуться к кровати, но голос Глыбы остановил его:

– Ты куда, шнырь колотый?

Воинов повернулся, перед ним вырос двухметровый амбал, затягивающий веревку на спортивных штанах.

– Ты куда? – с ухмылкой повторил Глыба.

– На койку! – спокойно ответил Воинов.

– Там все занято! – утвердительно заявил Глыба, повернувшись к умывальнику. Он сызнова бросил полотенце на голову Воинова и прошел внутрь камеры, демонстративно захватив грудью плечо новичка.

– Твое место на полу, спи там… хотя спать тебе не придется, петух опущенный, ха-ха, – произнес Глыба, когда поднимался на второй ярус кровати.

Воинов обратно отошел к двери, прислонившись к ней. Потом, свернувшись клубочком, лег на пол, что вызвало удивление у сокамерников:

– Ты че, спать пришел сюда? А кто развлекать нас будет, мы че, зря тебя выписали из камеры? Э, шнырь? Поди сюда! – Никола Демский сидел на нижнем ярусе, облокотившись на подушку, одна нога болталась на полу.

– Я вас не трогаю, – Воинов немного замешкался, осторожно подбирая слова, так как контингент был специфичный, потом продолжил: – Пожалуйста, не трогайте меня, возникло какое-то недоразумение, меня сюда отправили по ошибке, – Воинов старался изъясняться тактично.

В комнате от силы пять на два с половиной метра, человек даже с незаурядными физическими данными не имел возможности полноценно оказать сопротивление нескольким людям. В его же случае составить физическую конкуренцию двум крепким ребятам – сопоставимо с фантастическим перевоплощением в человека-паука.

Это понимали и сокамерники, поэтому для них нахождение насильника Воинова в камере было сродни игре кошки с мышкой: пока не наиграются, он не будет принесен в жертву. Но время поджимало, первым, кто изъявил желание поиграться с Воиновым, стал Глыба. Он неторопливо спустился и медленно, с натянутой улыбкой палача, направился к лежащему на полу Воинову.

Воинов привстал, он старался соблюдать хоть какие-нибудь меры безопасности.

Евгений нервно давил на педаль. Все раздражало – водители, снующие в разные стороны, красный свет светофоров, пешеходы, идущие под зеленый свет. Только он нажимал на газ, как перед ним вставала очередная преграда. Когда-то он любил ездить по проспекту Октября, эта была продолжительная безостановочная дорога длиною в десять километров. Главное – был простор, и то, что ты разгоняешься на старенькой «Ладе», тебя особо не волновало. Сейчас все наоборот: много суеты без движений, куча бесповоротных машин на дороге, и езда не доставляет удовольствия, хотя бы и за рулем комфортной иномарки.

Раздраженный Евгений подъехал к перекрестку на остановке Спортивной и пристроился по средней полосе за черным тонированным джипом. Но автомобиль с тонировкой не двигался, как оказалось – впереди авария. Евгений вышел из машины, прошел шагов двадцать, перед ним открылась панорама ДТП – разбитый автомобиль «Шевроле-Нива», на отечественное авто водрузился «КамАЗ», наехавший ему на капот передним колесом. Водитель и пассажир легковушки остались живы, причем столкновение было почти лобовым, и то, что обошлось без жертв, было непостижимо.

Евгений, как представитель органов, подошел к водителю легкового автомобиля и спросил: «Все живы?», водитель лишь кивнул. Евгений, уже сидя в машине, вызвал патруль, параллельно он позвонил Юрию и попросил его по возможности приехать в изолятор. На повороте с проспекта на улицу Шафиева Евгения остановил гаишник. Пришлось притормозить, засунул руку в карман, но не обнаружил в нем удостоверения, как и документов на свой автомобиль – перед уходом он, видимо, оставил их дома – поэтому ничего не оставалось, как дать газу и за пару секунд доскочить до следующего перекрестка.

Горел красный свет светофора. Сзади Евгений услышал знакомый вой сирен: «Вот уроды!». Пришлось нарушить правила еще раз, машина Евгения ринулась через перекресток. Вой сирены позади перемежался с тормозным скрежетом и сигналами автомобилей. «Вот черт, этого мне еще не хватало!» – вновь выругался Евгений. Он оглянулся назад и чуть было не поплатился, едва не сбив пожилую женщину, переходившую дорогу. Евгений притормозил и ушел на полметра вправо. Для него все обошлось, если не считать реакцию женщины, которая после того, как пришла в себя, первым делом окатила его нецензурной бранью.

Выйдя из машины у здания изолятора, он позвонил и представился в микрофон, документов с него не потребовали, каждый дежурный знал его в лицо. Евгений набрался терпения в ожидании, когда тяжелые железные створки ворот обнажат двухэтажное белое здание. Монотонный скрежет ворот не раздражал его, за несколько лет работы Евгений привык к нему. Но на территорию ИВС вступить он не успел. Как только раскрылись ворота, чья-то тяжелая рука одернула его за плечо. Он машинально повернулся и в этот момент ощутил плотное прикосновение к подбородку.

– Сиди, не вставай! – приказал Глыба. – Рот, жопа чистые?

Воинов кивнул. Он сидел на корточках. Глыба снял штаны и, повернув голову к Палычу, сказал ему:

– Не осуждай, Палыч, мне, может, «пятерку» придется оттоптать. Первый раз я это попробовал на малолетке, когда с пацанами одного стукача опустили. Так что, может, сегодня у меня вечер воспоминаний, – философски объяснил Глыба перед старшим товарищем свои похотливые намерения.

– Это твое дело, – ответил Палыч и демонстративно отвернулся.

Глыба вынул свой аппарат, он оказался таким же волосатым, как и верхняя часть тела. Первое, что успел почувствовать Воинов, это кисло-едкий запах мочи.

– Ну, заглатывай! – почти нежным голосом произнес Глыба. – Только не откуси, а то сразу твою милую харю начищу.

Воинов расслабился, взял в правую руку член и направил его в рот. Глыба в предвкушении закрыл глаза. Вдруг раздался дикий вопль, затем тупой хруст и непрестанный рев. Сокамерники соскочили со своих мест. Глыба руками держал свой некогда могучий член, но сейчас боялся взглянуть на него, ведь там колыхался один корень, без вершка. Он истекал кровью, напольный линолеум принял ярко-красную окраску. Воинов, как ни в чем не бывало, облокотившись на дверь камеры, продолжал сидеть на корточках. Рукой он вытер губы, во рту он что-то держал.

К нему подлетел Никола Демский с возгласом:

– Ты что творишь, петух! – и с широким замахом тыльной стороны руки ударил Воинова. Удар скользнул по щеке. Воинов привстал.

Вора от палача, специализирующегося на половых органах, оторвал Палыч, который оказался самым рассудительным в сложившейся ситуации.

Он предостерег вора:

– Отойди от него, с ним не все в порядке! Ты видел, что он сделал?!

Воинов встал и, демонстративно выплюнув кусок мяса изо рта на ладонь руки, с омерзением произнес:

– Это за то, что поднял руку, – он говорил вору.

Потом швырнул головку члена в унитаз и смыл его, – это означало одно, что Глыба навечно лишился главной части мужского достоинства.

Вор не был бы вором в законе, если бы не постоял за честь товарища и, прежде всего, за себя. Он вновь бросился на Воинова, но Палыч опять успел остановить его:

– Ты видел его глаза, они пусты, он опасен! – пытался внушить Палыч Николе, держа его обеими руками за плечевой пояс.

Тем временем Глыба упал на пол, он уже не кричал, разум помутнел, и жизнь его, которая в основном протекала между двумя понятиями – свободой и заключением, как никогда была близка к завершению из-за чрезмерной потери крови.

Евгений рухнул, но сознания не лишился. Он, еще лежа на земле, огляделся, сверху красовались две головы в фуражках с кокардами. Хмурые, наглые лица под фуражками никак не вписывались в живописное темно-синее небо, которое так полюбил Евгений в последнее время. Да и настроение после полученного удара было далеко от романтичного. Евгений поднялся, голова немного кружилась.

– Ты, чайник, б…дь, совсем нюх потерял, разъездился! – заорал на Евгения тот, кто был постарше, в звании майора. – Мудак долбанный! – он потянулся к Евгению рукой, но не успел. Майор рухнул, так же как и Евгений полминуты назад. Перед Евгением нарисовался Юрий, он поглаживал левой рукой правый кулак:

– Ты в норме? – важно спросил Юрий, еще бы – он только что спас своего начальника от акта насилия.

– Да, все хорошо, сзади тебя еще один мент, – ответил Евгений и кивнул Юрию, словно давая санкцию на уничтожение второго гаишника.

Юрий обернулся, второй гаишник протянул руку к кобуре, но только успел расстегнуть ее и ругнуться:

– Вы, суки, совсем по беспределу пошли, на кого руку подняли… – через мгновение он уже лежал на земле, а Юрий почесывал вторую руку.

– Ты хорошо бьешь с обеих рук! – восхитился Евгений и подошел к лежащему майору, тот что-то бормотал. Евгений поднял его с земли, Юрий, в свою очередь, помог подняться второму гаишнику. Обоих привели в чувство. Юрий показал удостоверение сотрудника Следственного комитета и представил им своего начальника.

– Замни конфликт и спроси, что случилось на перекрестке, – крикнул Юрию Евгений.

– Что? Не понял?

– Они знают, – и скрылся за воротами.

Переступив со второй попытки порог изолятора, Евгений удостоверился, что его подозрения были не напрасными: во дворе изолятора уже дежурила машина скорой помощи. «Вот дурак, знал ведь!» – сокрушался Евгений. Он забежал в здание, навстречу выкатили Глыбу.

Евгений бросился к каталке и, завидев страдальческое лицо незнакомца, почувствовал облегчение. Но сердце вновь забилось усиленно, когда он узрел, как конвоир сопровождал в комнату допроса Воинова.

«Значит не его, а он?» – подумал Евгений и, мотая головой, проронил:

– Мне еще этого не хватало…

Глыбу спасли, но со дня той трагедии его невозможно было назвать полноценным мужчиной. Что сделал Воинов, причем хладнокровно, случается на практике очень редко. Это дало дополнительный повод для скорейшего определения его психического состояния. Хотя, учитывая силу сжатия челюстей человека, аналогичное может проделать любой желающий – это то же самое, что откусить толстый кусок сырого мяса с большим количеством жил. Средняя сила сжатия челюстей у людей колеблется от пятнадцати до ста килограмм. Главная опасность в таких случаях – не потеря полового члена, а потеря крови.

Воинов все отрицал, утверждал, что ничего не делал, ничего не видел и никто к нему с актом мужеложства не приставал. Следователи, – а расследование поручили группе Евгения, – смогли воссоздать картину произошедшего вплоть до мелочей, помог им в этом Палыч, который отказался что-либо подписывать и все рассказал в устной форме. Обоснование тому, что он человек сидевший, законы неписаные уважает и писать доносов не станет. Палыч, как человек осторожный, опытный, повидавший многое, был единственным, кто разглядел в Воинове сочетание покорности и одновременно решительной жестокости.

«Спящий дьявол, которого не стоит беспокоить», – говорил он следователям. У Юрия и Оскара опасения Палыча вызывали только насмешку. Евгений, напротив, не выражал сарказма, до него уже давно дошло, что перед ним хладнокровный и расчетливый убийца. Иногда он задумывался: «Так почему Воинов все же сдался?» И этот вопрос он будет задавать для себя тем чаще, чем ближе будет узнавать Воинова. Поэтому он повторно попросил Марию, чтобы она до психиатрической экспертизы успела еще раз допросить Воинова в изоляторе. Впервые в практике Евгений отнесся к работе криминалиста-психолога серьезно.

Вор в законе Никола Демский не давал показаний, как и Воинов, но злобу затаил. На последнем допросе он обронил Евгению многозначительную фразу: «Слышь, начальник, земля ведь круглая… и знаешь, где это больше всего ощущает человек? В зоне».

Да, Воинову грозила новая опасность, его пока не торопились переводить в психлечебницу из-за разбирательства по новому делу. Евгений был справедливым следователем и даже убийце трех женщин он желал законного возмездия. Да и с годами ненависть к преступникам притупляется, так как в отношении законник – преступник изначально нет ничего личного.

Конец ознакомительного фрагмента.