Пора Домой. Глава первая,. в которой умершие живучей живых (Лев Енец)

Вдруг в нескольких шагах от них земля начала рыхлиться, спустя еще мгновение сквозь почву проступили человеческие пальцы. Джон начал было отодвигаться в сторону, но девушка его остановила, подняв руку:

– Лежи спокойно. Ничего плохого они нам не сделают.

Ладони мертвеца принялись изображать животных – то птицу, то зайца. Свет от костра создавал их тени на осколке скалы рядом. Девушка утвердительно кивнула и отклонила голову чуть в сторону, ее алые, под цвет листвы деревьев, спутанные в клоки волосы качнулись вдогонку:

– Видишь, он просто играет.

Джона этот ответ не успокоил:

– Они… Они за нами ходят, да?

Прежде чем ответить, она глубоко вздохнула. С ним рысь всегда говорила медленно и спокойно, будто с душевно больным.

– Они иногда, не слишком часто ходят за живыми. Просто ты необычный, вот они тобой и заинтересовались.

Джонни нервно потер переносицу. Она не заметила, или сделала вид, что не заметила его страха, и продолжила размещать жирных, белых личинок внутри его глубокой раны на ноге. Омерзение быстро прошло, когда он почувствовал странное в подобных условиях облегчение. Рысь пальцами стала стягивать оба конца раны, закрывая ее, будто укрывая личинок одеялом.

– Самое главное, не заговаривать с мертвыми, не трогать их.

«Такого желания у меня не возникнет», – подумал Джон.

– Им бывает одиноко, вот они и приходят к нам. Мне кажется, они представляют, будто живые. Может, они не знают, что умерли. Может, они потерялись, и не понимают, что происходит.

– Такое ощущение, будто тебе жалко их.

Она резко подняла на него взгляд:

– Мне жалко.

В больших раскидистых кустах сидел другой мертвый. Желтые глаза поочередно моргали. Девушка проследила за взглядом Джона, повернула голову назад, увидела наблюдающего и спокойно развернулась обратно.

– Не смотри на них удивленно и не кричи на них испуганно, а то они сами перепугаются, – задумавшись на мгновение, она продолжила, – один мальчик побежал к мертвой. Я не успела его задержать, это была его мама. Она обняла его, и они ушли под землю.

– Светило смилуйся… – Джон заморгал, тщательно стараясь прогнать эту сцену из своей головы.

– Нельзя к ним прикасаться. Тогда они решат, что ты хочешь быть с ними. Тогда заберут, – она последний раз аккуратно надавила пальцами на рану, перемотала какой-то длинной лианой (врач из цивилизации на такой же манер замотал бы бинтами) и довольно сказала, – Готово.

Еще болит, но не так как раньше. Они молча посидели, глядя на пламя костра. С головы до пальцев ног укутанная-замотанная в шкуры рысей девочка, и перепуганный мужчина, заключенный во вполне адекватную одежду, разве что грязную и местами порванную. Он повернулся к ней:

– Спасибо.

Рысь не посмотрела на него. Помолчала, потом спросила:

– Когда ты уходишь?

– Как только смогу снова ходить, – подумав, он опять добавил, – Спасибо.

Девушка помолчала, глядя на пляску тени из пальцев.

– Почему за тобой не пришла твоя семья, если ты пропал? Ты так и не сказал.

Джон натянуто улыбнулся.

– Боюсь, меня ищут не в том месте.

«Если вообще ищут».

– Экай?

– Экхай.

– А далеко от Экхая до Красных лесов?

Джон почесал затылок.

– Я шел через горы. Я… Путь к моему дому лежит через горы, и я подумал, что иду верно. Перепутал, видимо, где-то свернул не туда… В горах я плутал четыре дня.

Рысь кивнула, и жестом руки попросила продолжить.

– Из гор я вышел к этим лесам. Здесь я был дней восемь. Наверное. А потом…

– А потом тебя чуть не сожрала черепаха.

– Да.

– Понятно.

Ничего ей не понятно. Вчера она сама ему сказала, что ничего кроме Красных лесов не видела. Она не знает, что такое «горы». А вот он знал, что ему нужно выбираться отсюда, он знал, что слишком важен, чтобы пропасть невесть где.

– Когда я смогу снова ходить?

– День. Два. Может, меньше. Разминайся почаще, но не перетрудись. Нужно, чтобы кровь циркулировала, не вздумай лежать целый день без дела. И… – она встала на ноги, – если ты решишь пойти домой… Ты ведь понимаешь, кто я, да?

Он кивнул. Джон не до конца уложил все в своей голове, и согласовал с реальностью, но более-менее осознанно понимал, что сказка не выдумка, что спустя столько времени потомки Ренеттов все еще здесь. Живые и здоровые.

– Я никому не расскажу о тебе. Обещаю.

«Конкретно о тебе – может и нет». Она кивнула и потушила костер.

– Дым отпугнет животных, так что не бойся. Я постараюсь придти утром, или перед рассветом.

– Хорошо.

Она помахала на прощание рукой, и тьма бесшумно приняла ее. Рысь была добра к нему из чистого интереса. Потеряйся он здесь на столетие раньше, домой бы прискакала только его голова. И то не факт.

Еще у него было что-то типа лихорадки, но что именно так и осталось неизвестным – голова раскалывалась, в животе гудело, все время рвало. Она и это вылечила, чем-то напоила его. Ненавязчиво расспрашивала о его доме, о Лиоре. Джон как-то отказался говорить, так она намеренно сдавила его рану, он уверен, что намеренно. Он вскрикнул и рассказал, что она просила, и резкая боль тут же прошла. Бред какой-то. Ренетты мертвы, перебиты. Легенды о Гордие только легенды. Не мог здесь выжить маленький мальчик с горсткой слуг.

Джон попытался перевернуться на бок, но нога отозвалась глухой болью, он выдохнул и остался на месте. Он не хотел видеть до сих пор торчащих из земли рук, но теперь не смотреть не получится. В конце концов безумная пляска пальцев все же кончилась, и их хозяин полностью ушел под землю. Джон еще какое-то время боролся со сном, но вскоре его глаза сомкнулись. А когда открылись, на него смотрело несколько пар чужих. Нет, нет, нет, он так не может.

Быстро преодолев вспыхнувшую боль в ноге, Джон подскочил и двинулся вперед, из толпы сгрудившихся вокруг него мертвецов куда-нибудь подальше. Ночь тихо уступала место утру, мертвые послушным гуськом шли следом за живым.

«Твою мать, твою мать, твою мать. Да отвалите вы от меня нахрен». Все. Этот гребанный лес, или как там его, Красные, мать их, леса, должны когда-нибудь кончиться. Надо просто идти, не сворачивать, и обязательно куда-то можно будет, наверное, скорее всего, возможно…

– Джо-о-о-н-н-н… Джо-о-н-н… Джон…

Это кто-то из его компании сзади. Джон сильней оперся о палку, заменявшую ему трость, постарался идти быстрей, но не вышло, нога все-таки слишком сильно болит. Наверное, он слишком резко встал и что-то там сдвинулось.

– Джо-о-н, тбя тама ждать никого.

«Что?».

– Ствайся здеся, Джонни, здеся хршо, Джонни.

– Дохлым быть лучче, мы все скоро встать и пойти, все хором встать и пойти, пойти за живучим, как счас ты.

«Да пошли вы нахрен, уроды».

Надо было спросить у этой девочки, нормально ли, что они еще и говорить могут. И что они знают его имя. Он ведь им не говорил. А если она им сказала? Специально, чтобы они что-то сделали, чтобы он остался здесь?

Джонни пробрал холодный пот, и он все же смог пойти быстрее. Стенания и уговоры веселой компании сзади не прекращались. Он постарался отвлечься и рассматривал цветы вокруг себя. Синие, как небо над его замком, желтые как монеты в его кошельке, красные, как глаза Гвиневры, когда он приходит домой пьяным, зеленые, как… глаза какой-то твари?… Это цветок или животное?… Лучше отвести взгляд, и идти быстрее, быстрее, быстрее…

Рассматривание цветов, как понимаете, слабо помогало отвлечься (особенно учитывая то, что некоторые цветы сами за ним наблюдали, поворачивая вслед за ним бутоны), но лучше так, чем оборачиваться и видеть мужика, вечно роняющего свою сгнившую челюсть.

Праздник смерти и жизни здесь был неугомонным, жутким. Корни вылезали и вгрызались обратно в землю в прямом смысле на глазах, листья на ветках раскрывались и закрывались с интервалом всего в восемь секунд. Он считал. Провел тут слишком много времени. Лучше смотреть, как закрываются и открываются цветы на деревьях, чем как открываются и закрываются глаза уставившегося на него покойника. Растение могло дать росток на закате, а завянуть уже с сумерками, предварительно обзаведшись потомством, и снова все сначала. Для девочки-рыси это было обычным делом, и она в свою очередь поражалась рассказам о медлительности природы в его родных местах.

Она спасла его от долбанной черепахи. Это ведь милейшие существа, почему здесь это трехметровые монстры с выдвигающейся змеиной шеей еще чуть ли не на километр? Он думал, что это просто большой камень, покрытый мхом, по которому почему-то не ползают всякие твари, вот он и решил на него сесть и осмотреть ногу. Кто же знал, что это чей-то панцирь.

Нет, вы только вдумайтесь. Девочка, вдвое его меньше, и, наверное, в сто раз младше, с легкостью отбила его у этого зверя. Правда, точно утверждать он не мог, потому что вырубился еще в воде, а очнулся уже основательно далеко от того места, но ведь силы у нее хватило, чтобы его дотащить. Ладно, она могла и приукрасить события, но все же.

– Джо-о-о-н-ни, ствайс-с-я. Жна твоя любить уже не так тебя твоя.

Джон, несмотря на частый отдых, быстро уставал, все тело ныло. Весь день он шел, шел и шел. Это было слишком много для больной ноги – за густыми стволами и листьями деревьев неба никогда видно не было, но он знал, что Светило снова садилось. Воздух стал еще чище и еще холодней, в этом сумасшедшем месте всегда холодно, лучи солнца не пробиваются сквозь частые ветки деревьев. И мертвых в его отряде прибавилось. Он оперся плечом об иссушенную высокую корягу, чтобы перевести дыхание. Мертвые, подражая ему, садились на пол, или наворачивали круги вокруг, хромая как он. Эта девочка, «Рысью себя назвала, странная», сказала, что эти ублюдки не знают, что мертвы. Все они прекрасно знают. Знают и издеваются.

Женщина, лицо которой почти полностью закрывали мокрые черные волосы, не переставала шипеть: «Ствайся здеся, Джонни, жна твоя любить нет твоя…». Интересно, искала его девочка? Спарк цыкнул. Надо было расспросить ее побольше об этих местах. «Кто мне поверит, когда я вернусь?». Если он вернется. «Вернусь, конечно. Я почти уже вышел». Наверное. «Черт, а ведь они могут просто обвинить меня в сумасшествии. Скажут – все, Джонни, мальчик, твоя дура-жена давно вышла за другого. И отдала ему все твои земли, все твои изобретения, все твое вино, и дети твои теперь тебя ненавидят. Красные леса? Мертвецы? Джонни, да ты сбрендил». А откуда знать, что не сошел с ума?

Мертвячка осмелилась подойти слишком близко, она стояла на расстоянии вытянутой руки и шипела как змея. Погруженный в мысли, Джон не заметил ее приближения. Она опять заговорила:

– Оставайся, Джон. Оставайся.

– Отойди от меня нахрен.

Ее глаза округлились, она захлопала в ладоши, другие тут же подбежали и радостно замычали, заулюлюкали.

Когда он мог сойти с ума? «Сегодня утром?». Или он чокнулся в тот миг, как его поглотила вода?

Вдруг ноге стало хуже, еще пуще прежнего, и Джон, вскрикнув, опустился на землю. Мертвые окружили его плотным кольцом.

– Джо-о-о-н-н-н-и, а мы мочь убрать боль.

– Мочь-мочь, еще как мочь.

– Отдать нам боль.

– Мы дохлые, нам боль уже не мешать. Отдать. Отдать.

– А мы ее кому хош передать.

– Отдать, Джонни-Джон. Отдать.

– Ладно.

Они замолчали, по всей видимости, не веря своему счастью. Джон оперся руками на палку и встал. Может, боль его с ума и сводит? Если они могут ее забрать, что ж…

– Мы забирать боль?

– Забирайте.

– А кому нам ее отдать?

Джонни задумался, припоминая всех обидчиков, но выбрать так и не смог.

– Моему… врагу.

– Врагу? Много врагов ты иметь. Кому?

– Самому… я не знаю… злому. Самому моему злому врагу.

Мертвые замычали, переговариваясь друг с другом. Женщина с черными волосами подошла к Джону вплотную.

– Я хорошо видеть твоего самого злого врага. Могу забрать твою боль. Забрать?

– Забирай.

Вдруг она резко вцепилась руками ему в щеки. Джон затаил дыхание, но стало слишком страшно, и он вскрикнул, тотчас передумав, «Да не так уж сильно болит». Мертвячка впилась пальцами сильнее, а спустя мгновение он заглянул в ее глаза и разразился криком, скинул с себя ее руки. Он уже смотрел на мертвых близко, но сейчас было не то, что-то совсем не то. Все мертвецы кроме нее разбежались, она истошно замычала, затем взвыла, Джон не мог это терпеть. Со всего размаху он ударил ее по голове кулаком, она повалилась на землю, продолжая выть. Он ступил шаг назад, зажал уши руками, но все равно слышал вой, будто кричала не она, а что-то внутри него. Джон почти физически чувствовал, что начинает сходить с ума уже по-настоящему. Ее надо было заткнуть – он опустился на колени и принялся душить уже и так мертвую. Она резко замолчала, а черные волосы, как стебли растения, поползли вверх по его рукам. Спарк тут же отпустил тонкую шею и отошел на пару шагов назад. Мертвая вполне членораздельно прошептала:

– Каждый поплатится за грехи другого, а ты будешь первым.

Она выдохнула грязный воздух и уже молча ушла под землю. Джон, не позволяя и единой мысли проскочить в голове, быстро развернулся и пошел дальше, следуя давно намеченному маршруту – идти прямо, не сворачивая.

«Черт. Черт. Черт. Черт».

Очень быстро перешел на бег, стараясь не вглядываться в деревья, опасаясь того, что может увидеть между стволами. В одном из перерывов между бегом и ходьбой он понял – боль-то ушла.

«Ногу размял хорошо, вот и ушла. Вот и все. Ничего такого».

Окончательно опустилась ночь, а он шел. Пришел рассвет, но было слишком страшно останавливаться. Чтобы время шло не так болезненно, он считал. Считал шаги. Считал деревья. Считал листья. Считал время. Еще он составлял карту, правда, в ее точности сильно сомневался. В горах он был четыре дня. Потом, когда окончательно спустился вниз в лес, точнее, леса, был там дней восемь, точно, теперь уже десять. Девочка его ищет? Должна искать.

Значит, надо двигаться еще быстрее.

Он шагал, упираясь на палку, хотя она не была необходима. На самом деле, не так уж и плохи его дела. Лес редел, и красные деревья, одно из которых на третий день пребывания здесь чуть его не сожрало, больше не встречались. Теперь он точно знал, что выберется из этого ужаса.

Джонни чуть не разрыдался, когда среди деревьев увидел хижину. Там, правда, никого не было, но он шел дальше, и что бы вы думали? Он нашел долбаных людей. Целое поселение долбаных людей, и нет, это были не рыси. Обычные, нормальные крестьяне. Светило, он любит крестьян. Джонни притворился путешественником, соврал о том, что нога все еще жутко болит, и одна сердобольная семья разрешила переночевать в их доме.

Есть одно чувство, которое все когда-либо испытывали, но объяснить никто толком не может. Смесь самовлюбленности и злости. «Предвкушение высказывания своего презрения». Утром от друзей приютившего его семейства он услышал новости из Лиора, после чего чуть не ввязался в драку с теми, кто эту новость преподнес. Блоурвик чуть ли не занимает его место. На прошлой неделе он преподнес Артуру новую пушку – стреляет гранатами, разлетающимися во все стороны, «…и это получше того дерьма, что выкладывал Спарк». Джонни бы посмеялся над такой явной выдумкой, но однажды все тоже смеялись над его «повозкой-едущей-по железу», которой теперь не пользуется только тот, кто слишком беден для такого фешенебельного средства передвижения по городу, или «палкой-стреляющей-железом», которой сейчас вооружен каждый командир гвардии. О «Марках» и «Мэри» он даже не вспоминал, хотя это больше забава, чем серьезное изобретение, но все же.

Отлеживаясь и смиренно принимая помощь, он много думал о Грейстоуне. Кто бы мог подумать, что он будет скучать по прежней жизни. Странно, что замок так назвали – скалы, на которых он стоял, были бурыми, будто проржавевшее до основания железо, да еще и россыпи красных маков вокруг, на холмах, а холмов этих было жуть как много, и на них деревья, хорошие, нормальные деревья, по которым не лазают рыси-потомки Ренеттов, и обыкновенные рыси-животные тоже. Почти под самым замком была Арена, и кровь брызгами лилась на скалы – к вечеру она приобретала ярко-синий оттенок. После восстания Курта Варнерса прошло около пятисот лет, и все оружие запрятали глубоко-глубоко под фамильные имения, но люди все время стремятся доказать друг другу кто умнее. И вот, эта вершина человеческой морали и ответственности за новый мир – давайте решать все конфликты между родовитыми семьями шуточными боями. Кто привел больше человек, тот и выиграл, только люди умирают по-настоящему. Давайте откажемся от оружия и регулярных войск, но для этих разборок будем брать наемников и заключенных из тюрем, а когда те закончатся, давайте устраивать призывы и забирать пятнадцатилетних детей из деревень. Когда кончатся они, давайте всем расскажем, что есть ведьмы, и вместо того чтобы насиловать их, а потом сжигать на кострах, можно насиловать их, а потом кидать на Арену. Давайте дадим шанс самим лордам и их детям в полном боевом обмундировании выходить против полудохлых крестьян, которым посчастливилось выжить в первый день разборок. Давайте раз в год проводить эту прелесть прямо под окнами Джона Спарка, чтобы он целый месяц не мог уснуть из-за криков и стонов умирающих, потому что его долбанный дом находится в самом долбанном безлюдном месте Восточной Латирии.

Что там сейчас может происходить? Гвиневра, Деметра и Питер целыми днями сидят у этих самих окон и ждут его возвращения? Кровь, наверное, высохла, и синих пятен по вечерам больше нет, до следующего начала весны. Может, его сын-бастард Дункан уже мертв, ушел к его почившей матери – Тийе, крестьянке из ближней деревни. А может уже отвоевал все возможные награды, почести и привилегии. «Может, остальные даже рады этому?». Может, они сидят вчетвером, примирившиеся, и сцепившие руки в кулаки. Дункан, Гвиневра, такая дура, но он все равно ее любит, внешне совсем одинаковые упрямый Питер и будущая королева Деметра. И он хочет, оказывается, хочет сидеть рядом – гений Джонни Спарк, прославивший свою семью изобретениями и, возможно, сыном-бастардом – капитаном королевской гвардии. Джон закрыл глаза и легонько надавил на веки пальцами. Так он в жизни не уснет, но ему ведь всегда нравилось чувствовать себя живым. Быть живым – очень, очень интересно. Только он пропустил любимое зрелище. Ежегодный смотр вооружения, это когда все лорды наряжают себя и своих людей в цвета своего герба, и посылают их, свою лучшую технику, своих лучших лошадей маршировать по окрестностям Лиора. Джон любил это, потому что по сути это был марш в честь его изобретений. Он послал к чертям мертвую, которую хотел снова убить. Вполне возможно, что ему это приснилось, или он мог надышаться спор каких-нибудь грибов. Это могло быть чем угодно, только не правдой. Пусть идет ко всем чертям. У него получилось. Он продержался. В тех местах все гибнет, а он продержался, да еще и выбрался.

Он открыл глаза с первыми лучами солнца и прошуршал по кладовке, откладывая немного припасов себе в сумку. Он помнил эту деревню – в этот лес он как-то ездил охотиться. Значит, вечером он уже будет дома.

Ей оставалось еще только немного до сорока, а уже чувствовалась тоска по прошлому, что якорем тянула ее вниз. Будь у нее выбор, выйди она за Джона, была бы такой же, как сейчас? А он? И, наверное, Гвиневра бы вышла за Артура. И все бы были довольны. «Но его вечные побеги к выпивке меня бы быстро утомили и перестали смешить. И ведь все время одно и то же, никакого своеобразия. К тому же тянет из Артура деньги, мол, на Запад собрался, а Артур, конечно же, не поскупится и в лишний раз станет его спонсором. Сейчас небось лежит в стельку под чьим-нибудь столом в деревенской таверне, а может заделывает очередного ублюдка». Раньше все было сложней и интересней. А сейчас все просто и понятно. Скучно. «Может внезапная смерть оживит вечер?».

Адела набросала несколько строчек в очередном формальном письме будущим родственникам, подождала, пока подсохнет, и присыпала песком. Взяла в руки шершавый лист тонкими пальцами, сложила, покапала воском на бумагу. Печать с сапогом легко оттиснулась на податливой поверхности. Адела взяла фамилию мужа, но не откажется от своего знаменитого происхождения. Варнерсы, как и сказано в семейном девизе – «Ступают Громко», никого не страшась и не прячась в тени.

– Донна, – позвала она служанку.

Девочка совсем недавно приступила к своим обязанностям, была она быстрой и тихой. Все это время она бездвижно стояла у входа, ждущая указаний, впору было бы думать, что она одна из роботов.

– Ваша Милость, – сделала она шаг вперед.

– Отправь это письмо, – Адела, не глядя в сторону служанки, протянула ей конверт, – потом придешь сюда.

Девочка, замешкавшись, приняла конверт в руки и тихо спросила:

– Простите, куда отправить?

Адела все же посмотрела на нее и чуть раздраженно ответила:

– На конверте же написано. Гвиневре Спарк.

– Простите, Ваша Милость, я не умею читать, – пролепетала служанка.

«Точно. Я же специально глупых набираю, почему все время забываю?», – Адела махнула девочке рукой, та тут же поспешила выйти из покоев королевы.

«Так вот, были бы все довольны? Действительно довольны?». Спарки существуют только благодаря постоянным вложениям Арианов. Смогла бы Адела постоянно любить его – и когда они процветают, и когда Джонни тянется к бутылке, и когда долги накапливаются один за другим… А Гвиневра сидела бы на троне. Вместо нее. Адела улыбнулась сама себе и отрицательно покачала головой – вот только когда бы умерли Алан с Жиенной, тогда бы Гвиневра и стала править. Это еще при условии того, что крольчонок Жиенны не выжил бы и не наплодил своего потомства. И правила бы она с Артуром совсем недолго, а потом сегодняшнее место Адриана занял бы Питер. Нет, Адела сейчас всем довольна.

Как бы там ни было, все, что ни делалось, то действительно шло к лучшему. Скоро Артур умрет. Скоро ее сын станет королем. Скоро жизнь станет намного легче.

Когда служанка вернулась, Адела уже открыла потайную дверь в своей спальне. Девушка охнула, увидев раннее невидимый проход, а он действительно всегда был хорошо замаскирован. Адела обратилась к ней с легкой улыбкой:

– Запри двери в мои покои, запри все окна, – она прошла внутрь тайника, – хорошенько все проверь и после подходи сюда. Я хочу, чтобы ты помогла мне привести себя в порядок.

Факелы на стенах быстро зажигались и начинали свой тихий, потрескивающий разговор. Адела обнаружила эту комнатку еще давно, и странность заключалась в том, что тогда она оказалась абсолютно пустой. Ничего и никого. «Кто знает, что эти чокнутые Ренетты здесь делали». Скорее всего, это была очередная ошибка архитекторов тех времен, Золотой Дворец в принципе построен не самым лучшим и логичным способом. Совсем крохотная, комнатка больше походила на каморку для швабр, но Адела нашла ей более приятное применение. Правильным квадратом здесь теперь стояли пара небольших шкафчиков, маленький столик-трюмо и, посередине как самый важный атрибут, ванна. Высоко над ванной свисало нечто, скрытое во мраке, что выдвигалось перед взором зрителей уже в кульминации действа.

Девочка уже стояла в дверях. Хорошая она, совсем не такая, как прежняя, как…

– Тебя ведь не Донна зовут, – опять улыбнулась ей Адела.

– Нет, Ваша Милость. Меня зовут Анна, – девочка потупила взгляд.

– Почему ты мне не сказала?

– Я говорила. Но в следующий раз вы снова назвали меня Донной, и я… Ну…

– Понятно.

«Милая, совсем не такая, как Донна». Та полезла совать нос в ящики сразу, как Адела пригласила ее внутрь. Анна оглянула комнату и спросила, глядя на ванну:

– Ваша Милость, мне набрать горячей воды для ванны?

Королева отрицательно покачала головой:

– Сначала нужно соскрести с нее грязь, – Адела вытащила из нижнего ящика тряпку и кинула ее служанке.

Анна поймала, выронила из рук, неуклюже подняла с пола. Пробормотав: «Простите», девочка встала на колени перед ванной и подалась вперед, старательно протирая несуществующую грязь на отполированной деревянной поверхности. А Адела еще заранее приготовила все, что нужно и сняла туфли на громко стучащих каблуках. Она подошла сзади и крепко ухватила девушку за волосы. Бритва скользнула по шейке Анны как по маслу, кровь брызнула фонтаном, начиная наполнять ванну. Девушка еще пыталась вырваться какие-то секунды, но Адела заученными движениями сдерживала тело, не давая пролиться мимо ни одной капле. Королева терпеливо ждала, пока вся кровь из горла вытечет до конца, прежде чем аккуратно заткнуть рану куском юбки служанки. Затем Адела оттащила с потолка вниз железный помост, закрепленный над ванной. Она положила Анну на него, сняла с мертвой служанки одежду – подрезала сухожилия на ногах, вертикально, вдоль руки, перерезала вены, потом аккуратный надрез от подмышек до бедер. Кровь торопливо заструилась, фонтанчиками летя сквозь отверстия помоста, который королева навсегда одолжила у модного лиорского хирурга.

Отойдя на несколько шагов назад, Адела, обхватив окровавленными ладонями талию, критически осмотрела очередное тело. Сколько ей было? Лет восемнадцать точно, но не больше. «Зеленая еще совсем, но пойдет». Спустя какое-то время, Адела сложила Анну на столике в углу, и, теперь сняв платье с себя, погрузилась в наполненную ванную.

Интерес к жизни потихоньку возвращался. Но долго залеживаться в такой воде нельзя. Вспомнилась пословица еще времен Ренеттов – «Кровь не водица, проливать не годится». «Вот уж точно», – хмыкнула она и кинула взгляд в угол. Мертвая Анна смотрела куда-то вверх. «Наверное, уже вознеслась к хваленому Светилу». По правде говоря, ее тело было таким податливым, даже послушным, таким нежным, с тонкой россыпью черных родинок на спине. Жалко, что пропадает. Адела полежала еще около десяти минут, с восторгом отмечая как быстро ей становится лучше. Затем привела в порядок себя и комнату, отмыла железный помост и принялась за дело. Запах стоял потрясающий, Адела не могла прекратить удивляться. Еще никто не пах так восхитительно, как Анна. Она одним точным, уже практически профессиональным движением отрубила ее голову, аккуратно вырезала щеки с языком, сложила угощение в железный поднос и накрыла крышкой.

У нее были все имеющеюся в мире экземпляры кулинарных книг, она знала сотни вариантов хранения скоропортящихся продуктов, но, увы, мясо приходилось выкидывать почти сразу. «Если с кем-то поделиться, наверняка найдутся люди, что будут до конца жизни мне это припоминать и взглядом своим осуждающим буравить». Никому нельзя доверять, и если уж вышло так, что потрясающие вещи должны пропадать – что же, пусть, ее безопасность важнее.

Королева открыла крышку люка, он был в другом углу комнатки, установленный уже ею самой. Поспешно зажала нос пальцами – ворвавшаяся вонь тут же погубила чудный аромат. Адела поскорее спихнула тело Анны вниз, к остальным служанкам и конюхам, и снова принялась наводить порядки. Затем с подносом спустилась вниз, и сразу же отыскала Адриана – он играл вместе с Аланой. Слуги натянули для них рыболовную сеть между колоннами в коридоре, ведущим в тронный зал и теперь принц с инфантой перебрасывали мяч.

– Такая жара, а вы еще и прыгаете, как экхайские обезьянки!

Алана улыбнулась, Адриан помахал ручкой. Адела показала им поднос, и дочь отказалась:

– Спасибо, я уже обедала.

– А я еще хочу! – сказал Адриан, и в последний раз кинул мяч сестре, та подпрыгнула и поймала его.

Адела взяла сына за руку:

– Ну кто бы сомневался, – она повела его на кухню, а за ними затопала охрана.

Адела торопливо бросила через плечо:

– Алана, красивое платье.

Что-то прошелестело в ответ, но Адела не была уверена в том, дочь ли ей ответила, или прошуршали складки ее собственного платья. Адриан мурлыкал под нос какую-то мелодию.

– Адриан, что ты поешь?

– «Овечка и петух», – задорно ответил мальчик.

– Светило, тебя этому Алана научила?

– Нет.

– А где ты ее услышал?

– Подслушал.

Адела сжала его руку крепче. «Мой потрясающий ребенок». Он был так похож на нее, и так непохож на своего отца, что дух захватывало. Адела не могла нарадоваться, глядя на своего красивого, умного мальчика. Совсем скоро, когда Артур умрет, все станет намного-много лучше. Когда-то она не могла поверить в то, что вообще почувствует счастье. Вот же оно – делить любимое дело с тем, кто тебя понимает, сжимать его за руку. Правда, он пока не совсем понимает, она только недавно начала учить его готовить, но сын все схватывал на лету. Конечно, никто в целом мире не знал, чье мясо они вдвоем едят, но когда Адриан подрастет еще немножко, она ему расскажет. «Или сам догадается, он такой умный».

Она уже давно выделила себе отдельную кухоньку, где готовила одна, либо с сыном. Там же они обычно и ели, редко спускаясь в обеденную залу. Адриана почему-то смешило мясо, шкварчащее на сковороде, Адела не знала причины, но смеялась вместе с ним. Она помогла ему снять одну из щек и положить в тарелку.

– Аккуратно режь, не торопись. Осторожно, подуй! Обожжешься же… Теперь пробуй.

Он положил кусочек в рот, тщательно прожевал и проглотил.

– Вкусно. Это тот кабан, которого я сегодня утром убил?

Нет, тот кабан готовится быть съеденным на пару дней позже. Но Адела не хотела огорчать сына, поэтому уклонилась от прямого ответа.

– Это свинюшка. Маленькая, хныкающая свинюшка.

Она глубоко втянула воздух и хрюкнула, Адриан засмеялся. Идиллию прервал вбежавший в кухню слуга Артура:

– Простите, Ваша Милость. Его Величество, он зовет вас, с Его Высочеством Адрианом и Ее…

– Быстрее! – гаркнула раздраженная Адела.

– …Высочеством Аланой к себе. Он… – слуга в испуге округлил глаза, – очень плохо себя чувствует.

Адела перевела взгляд со слуги на сына:

– Передайте ему, что сейчас буду, – посыльный тут же умчался.

Она погладила Адриана по голове, позвала стражу:

– Отведите вашего короля в его покои. И… Передайте страже инфанты сделать то же самое. Не отходите ни от нее, ни от него, вам ясно?

– Да, Ваша Милость.

– Мам, – Адриан побелел, – Что с папой?

– Надеюсь, папа умирает, Адриан, – мальчик побледнел еще больше, – не волнуйся, мой птенчик, скоро все закончится.

Когда охранники вывели Адриана из кухни, его глаза уже стояли на мокром месте. «Ничего. Скоро все закончится. Скоро кончится».

Адела торопливо стучала каблуками по камню коридора. «Надо же было такую огромную махину отстроить, пока дойдешь до места, устанешь». Свет из высоких окон полосками ложился на светлый пол. Один рисунок на стене, другой. Везде война и флаги ее предка – Курта Варнерса. Она по праву здесь расхаживает, а ее благоверный стонет в своей комнате из-за обмана. Адела остановилась на мгновение около его покоев, пока для нее открывали двери, и вошла.

Его опочивальня была огромной, в отличие от комнаты королевы. Правда, у нее еще была секретная кладовка, но все равно задевало. Тут могло бы поместиться еще три таких же огромных кровати, с балдахином от самого потолка. Три высоких окна прикрывали шторы, как обычно, задернутые, и тонкая линия света текла между его постелью и входом в комнату. Адела решительно переступила через нее. Он лежал с открытыми глазами, седыми волосами, распластанными по подушке и противным запахом изо рта. Чувствовал он себя хорошо, в этом сомневаться не приходилось, и Адела расстроилась. Он не спросил где дети, она его не поприветствовала. Королева села на его кровать и уставилась в угол. Там клоками валялась спутанная пыль, обертки от конфет и его седые волосы.

– Почему у тебя никто нормально не убирает?

– Только что я видел лик смерти.

– …Это прекрасно.

Артур вытащил руки из-под одеяла и освободил их от рукавов. Бледные, но все еще сильные. Жилистые. Она бы сказала ему об этом, но он и так всегда это знал.

– Настолько треснутая, старая ваза, а какие ручки у нее. Я все еще силен.

– И все еще хвастлив.

Тут они заговорили по очереди, слишком быстро и немного перебивая друг друга, слыша только себя. Этот разговор как ничто иное отражал их совместную жизнь:

– Я видел лик смерти.

– Я помню, ты говорил.

– Я видел его…

– Какому-то колдовству ведьмы тебя не сломить.

– Нет, ты не понимаешь. Я умираю как раз из-за ее проклятия.

– Наверное, потому что ты грешник.

– Наверное. Я боюсь.

– Наверное, потому что не надо было вертеться со шлюхами-ведьмами.

– Боюсь умирать.

– Наверное, потому что надо было уделять больше времени королевству, детям, мне, в конце концов.

– Я боюсь умереть, Адела.

– Дорогой, наконец-то ты уже умираешь, и кажешься больше спокойным, чем испуганным.

– Ты жестока, ты всегда была так жестока… Я ведь был не так уж плох?… Я имею в виду… как король?

Адела аж рот разинула от неожиданности и засмеялась. Артур непонимающе спросил:

– Что?

– Не так уж плох?… Светило, смилуйся, Артур. Мир не помнит короля хуже тебя, ты уж мне поверь.

– Преувеличиваешь, – фыркнул он.

– Совсем нет, – надо же, под конец жизни он все-таки умудрился поднять ей настроение, и она даже пододвинулась к нему ближе, – Вспомни, как мы встретились.

Артур закрыл и открыл глаза. Он не помнил. «Вот ублюдок».

– Хорошо, я тебе напомню. Я уже третью неделю жила здесь, вместе с твоей матерью, твоим братом и его женой, и еще целой оравой родственников. Я им, конечно, не понравилась. Они старались обидеть меня как могли, но я умею терпеть.

– Ты опять преувеличиваешь, – Артур хотел сказать что-то еще, но Адела пододвинулась еще ближе и надавила ему кулаком на грудь, он застонал от боли, замолчал, и Адела продолжила:

– Я надеялась, что когда мой принц вернется, он заставит свою родню уважать меня, я надеялась, что он полюбит меня. Но ты вернулся среди ночи, пьяный вдрызг, с толпой таких же пьяных кретинов и шлюх. Я вышла из своих покоев, чтобы наконец-то тебя увидеть, а ты пригласил меня к вам присоединиться. Не помнишь разве?

Артур закатил глаза и обиженно ответил:

– Адела, побойся Светила, я же был пьян.

– Как и половину супружеской жизни, – пожала она плечами.

– Ну, а что поделать. Моя вина была, я признаю, но ведь только отчасти.

– Отчасти?

– Да. Ну, дорогая, не думаю, что я бы так себя вел, будь я счастлив. Не думаю, что так бы много пил. Видит Светило, и мне, и Джонни не сильно повезло с женами… Адела, будь моя воля, мы бы любили друг друга, и жили в мире и согласии, – он вознес палец вверх, – может с горя не спутался бы с этой сукой, и она бы меня не прокляла.

Адела перебирала складки платья. «Ты ведь сама говорила, что умеешь терпеть. Терпи».

– Будь твоя воля, Артур, ты бы послушал свою семью и приказал бить меня головой о стену до тех пор, пока она не станет мягкой, как печеная груша. В этом плане мне повезло, что ты вечно где-то пропадал.

– Я бы такого не приказал. Ты тогда была такая маленькая… Тоненькая, как колосок. Не то, что сейчас, хо-хо!

Адела хотела ответить, но осеклась на полуслове. Почувствовав на себе взгляд другого человека, обернулась. В дверях стоял Адриан, его испуг быстро сменился радостью, когда он понял, что отец жив. Мальчик кинулся к нему, что-то сжимая в руках:

– Папа!

Адела зло сверкнула глазами на охрану сына, те побледнели еще сильнее. «Они ведь должны были проводить его в покои, стадо дебилов».

– Я тебя слышу, слышу. Ох, Адриан, какой же ты уже большой! – со вздохом произнес Артур.

– И сильный, папа. Я сегодня убил кабана!

– Что, сам? Или мама помогла? – с издевательской интонацией он спросил у сына.

Радость Адриана тут же улетучилась, уголки губ дрогнули, и теперь он притворялся, что рад отцу. Его родителям это было понятно.

– Сам, – твердо ответила за сына Адела.

Конечно, кабана убила не она, а охотник. Адриан не очень любил охоту, но иногда заходился в резком приступе кого-то пристрелить. «Прямо как мама». Тогда созывались охотники, егеря, они ехали в королевский лес. Находился кабан, олень, куропатка или заяц, если не находился, то один из отряда срочно ехал обратно и возвращался с кроликом в клетке. Адриану давали побегать и пострелять в него с безопасного расстояния («Ну мало ли что у этого животного на уме»), а потом водили принца кругами, пока егеря ловили и убивали животное по-настоящему, в итоге вкалывая ему под бок позолоченную стрелу маленького принца.

– Я еще пишу лучше! То есть, мой стиль стал намного лучше! – прокричал Адриан отцу в ухо, старательно улыбаясь.

– Лучше? – скривился Артур.

– Да, намного-много лучше! Вот, – Адриан отошел от них чуть подальше и открыл маленький сверток.

Когда сын двинулся в сторону, Адела непроизвольно потянула к нему ладонь, сама этого даже не заметив. Мальчик, который как и многие дети считал, что если будет хорошо себя вести, то ничего плохого ни с ним, ни с его близкими не произойдет, начал читать:

– «Меня зовут Адриан Ариан, я – наследный принц королевства Восточной Латирии и Острова. Мне девять лет. Моя мать»…

Вдруг Артур нарочно закашлял, и Адриану пришлось остановиться.

– Дорогой мой, я бы с удовольствием послушал тебя дальше, но совсем слаб стал. Совсем. У меня так голова болит, давай я послушаю тебя завтра, а?

Адриан с каждым его словом по-настоящему, как это могут только дети, расстраивался все больше, и молча вышел из покоев. Еще несколько мгновений и из коридора послышался тихий, тщательно скрываемый плач. Адела поспешила выйти, Артур сказал то ли ей, то ли сыну вдогонку:

– Что за хлюпик! Я же сказал – завтра!

– Мы все надеемся на то, что завтра ты умрешь, – обернувшись через плечо, сказала Адела.

Она догнала Адриана. Сын, завидев ее, быстро вытер щеки ладошками, Адела присела, чтобы быть на уровне его глаз.

– Я послушаю, как ты читаешь.

– Да ты постоянно слушаешь. Я хотел, чтобы папа послушал, – мокрые ресницы слиплись, и теперь он еще больше походил на игрушку-пупса.

– Папа… Устал, – она вздохнула. Нет. Своему сыну она врать не станет, – Твой папа – кретин, Адриан. Что уж тут поделать.

Когда она говорила об Артуре что-то в таком духе, Адриан всегда чуть испуганно, но спокойно смотрел на нее. Адела знала, она видела это в его глазах – у него пока не хватало духу согласиться с ней вслух. «Но это пока. Какой все-таки славный, какой прекрасный растет человек, что боится быть невежественным, что боится вести себя низко. Как мы похожи».

Она одобрительно положила ладонь на его плечо, и обернулась на Артура, глядящего на них из кровати в своих покоях.

– Спи, Артур, или лучше позови монаха. Тебе нужно исповедоваться.

Напоследок послав страже Адриана взгляд «я-разберусь-с-вами-позже-придурь», она зачем-то проследила за удаляющимися спинами, пока Адриан не свернул направо, в коридор по направлению к своей комнате, только потом пошла сама. Нужно было пройти по тому же коридору, но свернуть в другую сторону. Звук мерно цокающих каблуков помогал сосредоточиться. Адела успокоила сердцебиение и сцепила руки в замок. «Терпеть еще совсем недолго», но она даже не представляла насколько – вдруг Артур закашлял. Так сильно, что было слышно сквозь закрытые толстые двери. Сильнее, еще сильнее, но Адела продолжала идти. Он позвал ее, она не откликнулась. Он кашлял, еще и еще, кашлял так сильно, что она остановилась, и стража чуть не налетела на ее спину.

– Простите, Ваша Милость.

– Тихо.

Тишина. Ни звука. Он мог просто прекратить терзать горло, но… Адела чувствовала, что-то не так. Она резко развернулась и быстро пошла обратно.

Тогда она была с ним в его спальне и читала при свече.

Артур позвал ее сонным, как всегда чуть надтреснутым голосом. Она сделала вид, будто не слышит. Чуть заскрипела кровать, потом отчетливый звук босых ног, идущих по камню. Затем до Аделы донесся тяжелый удар и тот же надтреснутый голос вскрикнул от боли. Адела сначала и головы не повернула, потом бросилась в темноту комнаты. Эта была первая ночь после смерти его последней любовницы – ведьмы из какой-то таверны, брошенной на Арену, и последняя ночь, когда он передвигался самостоятельно. Прошел почти месяц – он не двигался. Кожа пожелтела и потрескалась, глаза налились кровью, ему было больно мочиться и испражняться.

Она вошла в покои и подошла к кровати.

– Артур.

Молчал.

– Артур!

Адела подошла к нему и заглянула в лицо – замер с раскрытыми глазами. Она подбежала к окну и принялась отдергивать тяжелые бордовые шторы. Когда-то он уже проделал с ней такой розыгрыш. Светило или просто солнце озарило всю комнату, светлые волосы Аделы стали почти прозрачными. Стража снова не осмеливалась пройти внутрь. Адела подбежала к мужу – он не изменился. Она дала ему пощечину:

– Артур!

«Нет. Все». Адела выдохнула и откинула волосы назад, поставила руки в боки. «Кто бы знал, что он заставит мое сердце так колотиться».

Она бежала слишком медленно, но так быстро, как могла, буквально затылком чувствуя чье-то неровное дыхание. Как Скарлетт не старалась ускориться, у нее не выходило, и она должна была быть убитой неизвестным, да еще и в своем доме. Вдруг ей все же удалось ускориться, и она резко ринулась вперед. Ей приглянулось высокое дерево с густыми листьями, где она могла бы с легкостью спрятаться. Трудностей с преодолением не было, разве что кора крошилась под ногами и руками. Наконец, Скарлетт удалось забраться повыше и укрыться за ветвями поплотнее. Она высматривала нападающего, сидя на широкой и крепкой ветке. Прошло достаточно времени, а человек все не появлялся. «Пора», – решила девушка и потянулась, чтобы лезть вниз, – «Если двигаться достаточно быстро, я успею к своим, и…». Внезапная боль пронзила живот. Она обернулась, на нее смотрела безумная пара круглых глаз. Человек с громким смешком вынул нож из Скарлетт и ударил снова, в то же место.

Она вздрогнула, раскрыла глаза и – секунда облегчения – рядом, привычно сопела Пэйл, положив свою голову на живот Скарлетт. Они спали в гамаке, сплетенном из лоз и озерных стеблей – наследница Скарлетт, ее послушница (самая приближенная прислуга) и другие немногочисленные девочки и девушки племени. Шкуры рысей служили им и одеждой и одеялами, кровавые листья укрывали от солнца, дождя, снега, от всего мира. Несколькими ветками вверх отдыхали в таких же гамаках мужчины племени, их было несколько больше, чем женщин (они, с несколькими маленькими детьми спали чуть ниже Скарлетт), там же спали и братья наследницы. Еще чуть выше братьев – отец. С ним творится что-то неладное, но Дарис, человек, которого папа привез из дальних земель, никому ничего не рассказывает.

Быстро облегчение Скарлетт прошло, потому что боль не испарилась – живот болел не от голода или от болезни, как-то по-новому. Боль накатывала волнами, одна сильнее, другая слабее. Скарлетт легонько коснулась плеча Пэйл, девочка проснулась и подняла на нее голову. Наследница потихоньку стала отодвигать шкуры, которыми укрывалась. Пэйл теперь вопросительно смотрела на нее. Скарлетт чуть не застонала и тихо вздохнула. Вот как-то так. Теперь она способна вынашивать детей. Пэйл тихо зашептала:

– Спускайтесь, я вам помогу.

Скарлетт, быстро перепрыгнув через девушек (некоторые что-то поворчали и укрылись одеялами с головой), зацепилась за кору и полезла по дереву вниз. Спустившись, быстрым шагом ушла к озеру. Надо ведь еще проверить как там Джон. Скарлетт уже разделась и залезла в воду, когда пришла Пэйл, неся новые ноги.

– Где достала?

– Давно еще сшила.

– Почему себе не оставишь?

– Вам нужнее.

– Верно.

Когда рыси говорят «нога» или «рука», то чаще всего имеет в виду шкуры, которые ногу или руку покрывают. Без них в Красных лесах живым долго не продержаться. Скарлетт наклонилась и опустила лицо в чуть мутную воду, немного полегчало. Пока Скарлетт отмывалась, она не заметила, как на той стороне появился один из мертвых. Девушки не обращали на него внимания, пока он не зашел в воду, и не начал подплывать к ним все ближе и ближе. Живот продолжал болеть, и Скарлетт было не до вежливости – она скрутила водоросли в комок и бросила в него. Он в них немного запутался, и это его задержало, но не остановило.

– Скарлетт… – осуждающе глядя в сторону мертвеца, проговорила Пэйл.

Скарлетт цыкнула на нее:

– Выхожу уже.

Она быстро оказалась на берегу. Пока Пэйл помогала ей одеться, Скарлетт лихорадочно завязывала на себе шкуры и поглядывала в сторону озера. Девушки уже шли обратно, но мертвый мужчина все равно шел следом, и Скарлетт повело. Он двигался очень медленно и неуклюже, и огромный булыжник с груди он стащить будет не в состоянии. Может камень проделает дыру в нем, и хоть один придурок больше не будет за ней ходить. Пэйл с ужасом в глазах наблюдала за святотатством, но и пикнуть не посмела. Живот болел все сильнее, Скарлетт еле двигалась, и когда вернулась, зашипела на нее:

– Об этом никому. И о том, что я теперь женщина, тоже никому.

– Но вам ведь нужно уйти.

– Нет, не нужно будет, если ты никому не скажешь.

– Слушаюсь… Могу спросить, почему?

– Нет, не можешь.

Они вернулись на свои места и закрыли глаза, пытаясь вернуть сон, но у Скарлетт не получилось. Она никак не могла придумать, как скрывать от других то, что она стала женщиной. Сначала изгнание на неделю, а за это время братья и отец уже решат, за кого ее выдадут. «Скорее, кому отдадут». Скарлетт вспомнила про Дариса и вздрогнула. Лысина, мягкие дряблые руки и ноги, редкий белесый и жутко противный ежик над и под губами. Боги, может отец специально привез его… оттуда, откуда привез. Снова заснуть ей так и не удалось, поэтому Скарлетт собралась к Джонни, прихватив с собой острогу. Она нечаянно споткнулась о Пэйл, и та проснулась.

– Куда вы?

– Куда надо.

– Когда-нибудь я расскажу Чету или королю о том, что вы куда-то ходите по утрам и вечерам. А может, прослежу.

Скралетт знала, что Пэйл ее не любит, хоть и тщательно это скрывает, но бледная девочка никогда не осмелится перечить. Она только играется. Скарлетт улыбнулась ей:

– Расскажешь, проследишь, а я тебе руку откушу.

– Не получится.

– Получится, я же верховная, – подумав, она добавила, – ты ведь не знаешь, на что способны верховные рыси. Мы многое можем.

Все в этих лесах было прекрасным. Скарлетт ненавидела однообразие жизни своего племени, но не могла не восхищаться местом, где родилась. Главное, хоть умереть не тут. «Теперь, когда Джон здесь». Кровавые деревья тянулись вверх на расстояние роста многих сотен взрослых мужчин, листья плотно закрывали обитателей лесов от солнца и луны. Множество болот и озер соединялись между собой подземными каналами, так ей рассказывал Экши. Только с виду вода была спокойной и мертвой, но под ней чего только не было. Черепахи, жабы, улитки, черви, в конце концов, рыбы. По деревьям прыгали белки, щелкая друг другу что-то на своем языке. Иногда можно было заметить и рысей – они вальяжно скользили по деревьям, группами по пять-шесть животных. Перемяукиваясь и перерыкиваясь между собой, они могли передвигаться не очень быстро, зато Скарлетт ни разу не видела, как кто-то из них падал. Все было дико и красиво, но обстановку сменить хотелось безудержно. По всей видимости, из всего племени только ей одной, как она не пыталась склонить своих людей к другому мнению.

Она хорошо его здесь спрятала, глупого человека, которого чуть не съела остроносая Даубу – дух северного болота. Его имя Джонни, Джон Спарк. Он – настоящий человек из мира, который никогда не накрывали ни красные бабочки, ни красные деревья. Скарлетт знала, что это знак, знак ей. Именно она услышала его крики и рев Даубу, именно она в тот день отправилась собирать митчеллу. Как бы ей не хотелось, но Джонни не рассказал толком ничего о месте, откуда она родом, но и нескольких скупых сведений пока для нее было достаточно. Теперь ото дня в день она тихонько проговаривала странные слова, о которых он ей рассказал. «Мостовая» – такая тропа, у которой вместо травы камни. «Железо» – материал надежней, чем дерево, из железа делают «ружья», которые стреляют, но не стрелами, а маленькими шариками, которые тоже из «железа». Еще из него делают «перевозчиков» – такие колесницы, где лошади, быки или свиньи не нужны. Вместо них нужны двое сильных мужчин, которые будут по очереди нажимать на рычаг, и только тогда «перевозчик» поедет по «рельсам» – это полоски из «железа». Есть разная одежда, у мужчин одна, у женщин другая, есть разные для нее материалы и цвета. А еще есть то, что Скарлетт совсем не могла ни понять, ни даже представить. «Робот» – создание из «железа», которое выглядит как человек, и имена у него тоже как у человека, но оно совсем не человек. Они всегда молчат, потому что не должны говорить, и есть разные… «роботы».

Она резко остановилась.

Пусто.

Никого нет.

Скарлетт залезла повыше и осмотрелась, даже покричала его имя несколько раз, но нет. Его нигде не было. Внутри все похолодело, сердце забилось часто-часто, гулко и сильно. Она спустилась, стала искать на земле и в кустах его кровь или остатки тела, но к облегчению ничего такого не обнаружила. Поискала чуть дальше, тоже ничего. А если духи леса просто играли с ней? Вдруг она съела что-то не то, или выпила болотной воды, и ей все просто привиделось? Да нет, она же тащила его, сама, своими руками. «Он мог просто уйти, в конце концов». Но солнце поднималось все выше и выше, и ей нужно было возвращаться. «Тогда – поскорей забыть». Будто и не было. На что она надеялась – что он отведет ее в Лиор, проведет по «мостовой» до самого трона и объяснит людям, кто она? Она уже сильно задержалась. Когда придет, солнце будет еще выше. Скарлетт, буркнув себе под нос ругательство, быстрым шагом направилась к реке. Скажет, что ушла за рыбой.

Кустарник на противоположном берегу был весь окутан туманом. От реки медленно поднимался пар, складываясь в призрачные цветы, пожираемые такими же призрачными насекомыми и животными. Воздушные звери рычали от голода. Звери из плоти и крови молчали, они были умнее.

Мертвая женщина протянула руку с рыбой, Скарлетт не смотрела на нее и продолжала нанизывать на острогу свою добычу. Женщина низко мычала от досады, подползая ближе. Нога Скарлетт соскользнула, за ней в воду упало пару рыбин, и девушке пришлось отложить острогу подальше и заново начать вылавливать пойманных рыб. Мертвая воспользовалась моментом и принялась нанизывать свою добычу на древко. Скарлетт вздохнула, вылезла и села с ней рядом. Надо ждать.

Крупная и жирная рыба утопленницы была в разы лучше той, что выловила Скарлетт, но она не могла взять то, что принадлежит мертвой. Как только мертвая отложила острогу в сторону, девушка тут же начала убирать новую рыбу. Женщина стонала от досады и махала руками, Скарлетт старалась не смотреть на нее. «Она ведь и сама когда-то была рысью. Разве она все забыла?». Нельзя говорить с мертвыми, нельзя трогать, нельзя брать и отдавать. Смотреть и слушать тоже нельзя было, но какой живой упустит возможность рассмотреть мертвое создание? Мы смотрим и успокаиваем себя – это оно мертвое, я-то живой, со мной все в порядке. Наверное.

Закончив, Скарлетт зашлепала домой. Запах рыбы перемешался с запахом ореха, одурманивая и так уставшую девушку. Мертвая женщина догоняла ее, снова протягивала рыбу, отставала, тихо мыча где-то сзади, а вскоре полностью прекратила преследование. Скарлетт облегченно выпустила пар через рот – она уже подходила к расположению племени, и не нужно было им лишний раз видеть ее с мертвой. Все и так не питали к ней нужных для верховной рыси чувств.

Вдруг она нечаянно поскользнулась, но удержала равновесие и не упала – в отличие от рыб на древке – покачнувшись, они съехали вниз на землю. Чертыхнувшись, (она выучилась этому у Джона) Скарлетт встала на колени, и стала нанизывать их обратно, как вдруг услышала голос ребенка:

– Пора вставать.

Она в недоумении оглянулась назад. Неподалеку от нее, на пригорке, стояли две маленькие фигурки – двое детей, мальчики. Но они стояли слишком далеко, чтобы Скарлетт могла услышать голос так близко. Она полностью развернулась на них, но встать с колен не решилась. Кто-то из мальчиков снова сказал:

– Пора вставать.

Они не были мертвыми, но живыми их назвать было нельзя. По крайней мере, таких мертвых Скарлетт еще не видела. Мертвые Красных лесов – это неуспокоенная плоть, пытающаяся не развалиться на части еще сильнее, смотреть на них страшно и противно. А эти мальчики были одеты в красивые одежды, такие Скарлетт видела только в своих снах о Лиоре. Она подползла чуть ближе. Их хотелось рассмотреть, было ясно, что это иные мертвые, те, за которыми хочется пойти, а не от которых лучше бы убегать. Обоим лет по десять, не больше. На голове у одного – пышная грива из светлых непослушных волос, мальчик был одет в серо-золотой наряд, с каким-то алым узором на груди, напоминающем распустившиеся цветы. Второй очень по-доброму, немного оценивающе смотрел на Скарлетт. Аккуратная прическа темных волос контрастировала с бледной кожей – одежда была чуть грязной, будто он играл в затянувшиеся догонялки в лесу. Скарлетт подумала: «Кто вы?». Темноволосый мальчик приветливо помахал ей рукой:

– Я ваш дед. Я давно уже умер.

Весело заговорил светленький:

– А я еще здесь, но скоро тоже буду дома. Меня убьет моя сестра, но она этого не хочет, просто так выйдет. Она сделает это нечаянно, да и хорошо, что сделает. Мне там сказали, – он с важным видом ткнул пальцем в свою копну волос, – что если бы я выжил, то натворил бы много бед. Я бы убил много людей, и специально, а не нечаянно, как моя сестра убьет меня.

– Но и это нечего, – сказал второй мальчик.

– Да, – согласился с ним другой, – Просто так получилось. Оно ведь по-разному может получаться. Получилось вот так.

Скарлетт не чувствовала острых камней, впившихся в колени сквозь шкуры. Они стояли так далеко, но Скарлетт почему-то видела маленькие комки грязи в волосах и того, и другого, запачканные ладошки, что-то блестящее, у них обоих на головах – как маленькие короны. Разве может быть два короля? Наверное, и больше может быть, раз они здесь, стоят, такое говорят.

– Что вам надо? – спросила Скарлетт.

Гордий с Адрианом и рта не раскрыли, но ответили: «Пора вставать. Пора домой».

Можно вырасти и не повзрослеть, а можно повзрослеть еще до того, как вырос, и чем меньше человек стыдится себя, своих желаний и потребностей, тем стремительнее он взрослеет. Поэтому Питер не стеснялся своих успехов и целей. В свое время его отец придумал гениальные вещи, но сейчас мало того, что его не было уже Светило знает сколько дома, так обычно он все равно уходил в запой и ничего не пытался изобрести. Хуже всего то, что он часто брал за основу чертежи и идеи Питера. То есть, конечно, сначала Питеру это льстило, но в раз эдак пятый, когда отец хвастался «своей» разработкой, и никоим образом не упоминал имя сына, это бесило. Нужно было сохранять спокойствие пока у Питера оставались силы и желание работать дальше.

Не то, чтобы он не был рад возвращению отца из, практически, мертвых, но и счастлив особенно не был. Такое бывало часто – уезжает с какой-то важной целью, через неделю его привозят в измазанной навозом телеге, уставшие от своего гостеприимства крестьяне. В этот раз Джон Спарк прибыл ночью, сам, и первое, что сделал – рухнул спать на постель рядом со своей женой и матерью Питера, Гвиневрой. Как она не пыталась его растолкать, он не просыпался, и спал всю ночь и до обеда, после встал и потребовал, чтобы его накормили. Маленькое семейство Спарков не в полном составе обедало и ждало разъяснений лорда-отца. Лорд-отец чавкал мощными челюстями и не пользовался столовыми приборами, отрывая вместо этого грязными пальцами куски белого мяса.

Гвиневра Спарк, ночью не помнила себя от счастья, но сейчас, похоже, желала возвращения мужа обратно, где бы он все это время ни был. Деметра Спарк, близнец Питера, уже давно не стеснялась всячески выражать свое отвращение к отцу, особенно сейчас – она встала из-за стола и смотрела в окно, зажав уши руками, чтобы не слышать неприятных звуков. Она все равно вслушивалась и бросала взгляды на стол, чтобы не упустить ничего важного. И, наконец, сам Питер Спарк сосредоточенно барабанил по столу вилкой, стараясь ни на кого не обращать внимания, но нет-нет-нет – он не мог не держать все под контролем, даже когда вся семья отчаянно делала вид, что не находится под его влиянием. Семейство было не в полном составе из-за Дункана Спарка – старшего брата близнецов по отцу. Он был бастардом и какое-то время носил фамилию Уолли, но Джон его признал, и сейчас Дункан борется на Арене за право возглавлять королевскую стражу. Обычно соревнования длятся много меньше, но сейчас и он, и его соперники оказались сильными, выносливыми. «Неплохо для ублюдка».

Отец закончил есть и отодвинул от себя тарелку.

– Все.

Мать вздохнула.

– Неужели.

Деметра убрала руки от ушей и слегка повернула голову, Питер молча наблюдал. Отец начал ковырять вилкой стол.

– В пути возникли некие трудности. Я даже не выехал из страны, в горах на нас напали.

Гвиневра еще раз вздохнула и закрыла лицо руками.

– Говорила ведь я тебе, не нужно ездить. Кто напал?

– Они не представлялись. Обычные разбойники, горы ими кишат.

– И ты, зная это, все равно поехал в свой Экхай.

– Мне удалось сбежать, и… В общем, несколько раз я свернул не туда, и забрел в Красные леса.

Деметра смешно развернулась, как совы с холмов около замка – сначала головой, потом телом, Гвиневра ахнула и округлила глаза, даже Питер с удивлением приподнял голову.

– И уже оттуда я шел сюда. Вот, – он налил себе вина, – особенно рассказывать, как вы видите, нечего.

– Как ты нашел путь? – спросил Питер.

Отец помолчал перед ответом.

– Мне помогли.

Деметра хохотнула:

– Ренетты, что ли?

Отец развел руками, мол, что поделать. Гвиневра схватилась за его руку, Деметра охнула, Питер фыркнул:

– Неправда.

– Одна из них мне помогла. Сказала, куда идти.

– Не может быть такого. Просто не может быть. Они все умерли, хрен знает когда.

Мать цыкнула:

– Питер.

Джон засмеялся.

– Ты бы ее видел, она живее всех живых.

«Он смеется над нами».

– Ты шутишь.

– Нет.

Гвиневра встала из-за стола.

– Шутишь ты, или нет, наша корова-королева справляется о твоей судьбе. До сих пор. Мы с ней все время переписываемся.

– Приятно слышать.

– Ох, заткнись, ради Светила.

Джон подмигнул ей:

– Как все-таки здорово трапезничать в кругу семьи.

Гвиневра фыркнула:

– Шлялся, непонятно где столько времени, приходит и рассказывает какой-то бред! Сколько ты мне потом привезешь бастардов, а? – она замолчала, потом процедила сквозь зубы, – Отправь письмо королеве, расскажи, что вернулся, что тебя спасли рыси и теперь вы друзья не разлей вода. Расскажи это ей, я уверена, ты ее до сих пор интересуешь. Отправь письмо поскорей, король вот-вот умрет.

Джон удивился:

– Как умрет?

– Ты что забыл, что твой ненаглядный друг болен? Его какая-то ведьма то ли отравила, то ли заколдовала, то ли прокляла, если верить Аделе Ариан.

– Нет, не забыл. Я ведь был с ним, когда он познакомился с этой милой женщиной, в смысле, с ведьмой. У нее была хорошенькая подружка. – Гвиневра фыркнула как можно громче, – я думал, что он поправится. Не думал, что все так плохо.

– Все очень плохо. Согласно Аделе, лежит на кровати и почти не двигается, слабеет с каждым днем, – Питер проследил, как с каждым словом мать все сильнее скручивает платок в пальцах, – Я так понимаю, скоро мы получим приглашение на похороны. И тогда его сын станет королем, – она обернулась на Деметру, – а твоя дочь – королевой. Иди и пиши письмо и ублажай королеву как и чем хочешь, но Деметра станет королевой.

Мать вышла из зала, чеканя шаг. Деметра – женское обличье Питера, немного тупее, конечно, все-таки ведь женщина, но она – это кем бы мог быть он. Она пролезет на трон в любом случае, если только не разозлит кого-нибудь слишком сильно для того, чтобы ей отрубили голову. Питер украдкой посмотрел на отца. Похоже, тот действительно опечален. Кажется, когда-то он и нынешний король были настоящими друзьями.

Вскоре все не то, чтобы наладилось, но стало как прежде. Отец как будто никогда не пропадал, мать снова грызлась с ним день и ночь. Почти тут же сообщили, что день настал – король Артур Ариан умер, да здравствует король Адриан Ариан. И новости с Арены были неплохими – Дункан Спарк занимает все лидирующие позиции. Отец спускался туда несколько раз, наблюдал, как его сын побеждал в соревнованиях, даже Деметра спускалась раз или два. Мать все фыркала, аки кролик, Питеру было все равно.

Поездка в Лиор станет небольшим отдыхом, может не особо приятным, но свободным от размышлений о чернилах, книгах и пергаментах. Потом, но не сегодня. «Сегодня», – Питер взъерошил себе волосы, – «нужно еще поработать». Питер любил библиотеку. Ему нравилось, что как только он входил, его обволакивал кисловато-сухой запах старых книг. А еще здесь было только два человека – старый полу-глухой секретарь Доран и его дочь Игги, которая, по сути, и делала всю работу – сортировала книги, следила за их сохранностью, убиралась и приглядывала за голубятней, она же отправляла письма. Еще она вечно таращилась на Питера, и мешала работать. А еще Деметра считала, что Грейстоун самое худшее и скучное место в мире за исключением Арены, поэтому постоянно таскалась за братом. Как раз сейчас Игги протирала полку напротив стола Питера в пятый раз. Стоявшая рядом с братом Деметра наклонилась к нему. У нее были такие же волосы, как у него, только, в отличие от его короткой длины, чуть ли по полу не валялись: густые, черные кудри.

– Глупая какая девочка, – прошептала сестра, – ты даже с инфантой не хочешь пересекаться, не то что с ней.

Питер хмыкнул. Сегодня утром он вместе с сестрой подслушал разговор родителей. Если у Деметры и Адриана не срастется, они попытаются заполучить хотя бы инфанту Алану. А может и все вместе. По крайней мере, на это грустно рассчитывал Питер, жениться ему все-таки придется, и лучше пусть это будет инфанта. «Хотя нет, нет, черт вас дери, нет. Не буду жениться, это такая дурость, и плевать на все, просто нет. Нет».

– Да, в отличие от нас с тобой, у нее нет чертежей и учебников в голове.

Он аккуратно закрыл и отодвинул от себя книгу. Специальной палкой, похожей пользуются портье в казино, Питер придвинул другую – она лежала на другом конце огромного круглого стола. Спарк-младший медленно начал переворачивать ссохшиеся страницы.

– Надежда – очень странное чувство.

Деметра облокотилась в довольно компрометирующую позу и подперла голову кулачками. Не будь Доран так слеп, непременно оценил бы.

– Очень странно, что ты разбираешься в этом.

– Я не разбираюсь, я вижу. Мне это не интересно, но не замечать очевидного невозможно.

– Упрямец.

Питер оторвал глаза от книги.

– Это я упрямец? А ты?

– Что я?

– Я видел, ты часто заходишь сюда. Открываешь, листаешь, – он заметил, как сестра покраснела, – тебе ведь нравиться то, о чем отец говорит. И ты очень упрямо, и, следует отметить, уверенно лжешь, что тебя это не интересует.

– Нет. Я леди, мне все это не нужно. Когда Адриан повзрослеет, я выйду за него замуж. Наверное. Поселюсь в его дворце, буду растить детей, – она встала из-за стола и прошлась к окну, – Мне никогда не пригодятся эти знания, к чему вообще начинать заниматься?

Питер хмыкнул.

– Может случиться такая напасть, что этот Адриан будет требовать от тебя не только наследников, но еще и поговорить.

Деметра фыркнула, совсем как мать, и промолчала. Питер спросил:

– Ему сейчас… сколько? Восемь, кажется, лет?

– Девять. Девять лет и три месяца.

– В любом случае надо ждать еще семь лет.

Деметра звонко добавила:

– Семь лет и девять месяцев.

Они помолчали – Питер переписывал данные из книги на свои бумаги, Деметра наблюдала за Игги. Он тихо проговорил:

– Может и правда королевой станешь.

– Стану, – она побарабанила пальцами по стене, – И все же, как тебе Алана? Если она действительно такая же, как ее мать, то ты должен знать.

Да когда она успела за ним проследить? Питер наведывался в покои родителей и читал их письма времени от времени, в том числе и от королевы. Он вздохнул, поняв, что этого ответа не избежать.

– Она… Ну, если она в точности как мать, то насколько я понял, не дура. Но неоправданно самоуверенна.

– Так же, как и ты.

Это его задело.

– Ну, я-то как раз оправданно самоуверен, – он отложил в сторону книгу и вернулся к записям, – а таких женщин, с таким складом ума как у меня, не бывает, поэтому не вижу смысла даже начинать интересоваться.

Не сходилось. Записи не сходились. Он вернулся к самой первой книге, по пути слушая сестру.

– Откуда ты можешь знать, чего бывает, а чего не бывает? С твоей любовью к подсчетам, мог бы уже вычислить… там… чего-нибудь, – она помолчала, наматывая прядь волос на указательный палец, затем продолжила, – Да и… Зачем нужна такая же женщина? Разве тебе не будет приятно, если тебя будут просто любить?

– Не знаю, – Питер еще раз вздохнул, осознав, что подсчеты в обеих книгах абсолютно различны и абсолютно неверны. «Надо не забыть спросить отца, знает ли он об этом». Наверняка не знает. Знал бы – этих книг здесь уже бы не было. Деметра тем временем продолжала говорить.

– То есть, любовь это конечно скучно, но ведь приятно. Намного приятней жить в браке с хоть какой-то любовью, чем вовсе без.

– Хоть какой-то любви не бывает.

Деметра вскинула бровь, но Питер этого не заметил, он разочарованно скручивал свитки и раскладывал книги на столе по алфавиту. Он продолжил:

– Любовь либо есть, либо нет. Это как свобода. Нет «хоть какой-то» свободы, или «хоть какой-то» верности. Либо есть, либо нет.

– Нет, есть разные оттенки, причем для всего.

– Например?

– Ну, например, какой-нибудь Пит будет верен своему лорду без оглядки на собственные интересы. Тому же лорду может быть верен Дин, но только пока ему платят столько, сколько ему надо. И это только самый скудный пример. Странно, что это я понимаю, а не ты.

Питер пожал плечами. «Может ты и права», – мысленно согласился он с ней, но вслух ничего не сказал. Он подозвал Игги и передал ей рукописи и свитки, оставив себе книги с неверными расчетами, чтобы позже избавиться от них.

Деметра вдруг хохотнула, Питер нервно спросил:

– Ну?

Деметра заговорщицки зашептала так, чтобы было слышно всем, кто был в библиотеке, даже глухому Дорану.

– Я просто представила твою ночь с будущей женой. Твоей идеальной женой. Начитались в библиотеке необходимого материала, начертили планы и схемы, с ними в постель. Главное по технологии все делать, – она хихикнула напоследок и вышла из библиотеки.

Питер знал, что его лицо оставалось беспристрастным, но выдерживать нападки сестры так долго тоже было сложно. Но это неважно, завтра Дункан либо умрет, либо поедет с ними, представляться новому королю. Наутро стало известно, что он все-таки перебил всех своих противников – множество сыновей мелких лордов из Лиора, Грейстоуна и других городов. «Вот шуму-то навел. Весело будет», – думал Питер, мельком поглядывая на него, сидящего напротив в карете. Мать позаботилась о том, чтобы у них была самая роскошная и расфуфыренная карета во всем королевстве, она была настолько огромной, что все ехали вместе. Вопреки бурным протестам близнецов, их мать выкинула на это посеребренное страшилище последние сбережения, лишь бы выглядеть, как она выразилась, «презентабельно». Джон, справа от него Дункан, слева Гвиневра, напротив – Питер и Деметра. За ними еще карета, набитая подарками по поводу похорон и коронации. На всякий случай, в той же карете громыхали и подарки, посвященные заключению соглашения по браку.

Ехали, в основном, молча, и мимо путей, которые прокладывали для сообщения между Грейстоуном и Лиором. Первые поезда должны пойти лишь через пару лет, но подготовка шла быстро, даже чересчур. Охотясь за заработком, в работники набивались все подряд, имея даже самое скудное представление о таком деле, и нередки были случаи, когда раз за разом приходилось все переделывать. Другие города не учитывались, ведь что такое город без лорда? Большинство были перебиты Аделой Ариан во время ее восстания, и половина их жилищ-замков отвелась под Дома Красоты, Музеи, где художники выставляли свои лучшие произведения, а вторая половина под загородные резиденции королевской семьи. Они всегда пустовали, ведь никто из золотого дворца и носу не показывал. Сам Лиор разрастался, потихоньку становясь отдельной и почти независимой страной – прямо как Экхай, что раньше был небольшим скоплением палаточных городков беженцев.

Мать, после долгого молчания, подчеркнуто безразлично поинтересовалась:

– Никто не замечает во мне ничего нового?

Дункан нарочито устало вздохнул, Джон иронично оглянулся на жену. Она нацепила на руки все браслеты и кольца, что у нее были, возвела на голове какую-то идиотскую высокую прическу, веки в чем-то темно-синем. Сидела, очень довольная собой. «Если немного повернет голову, держу пари, я увижу дырочку у нее в голове». Деметра с Питером саркастически переглянулись и уставились обратно в окна. Гвиневра, по своему частому обыкновению, фыркнула и молчала всю остальную дорогу.

Дункан вымахал огромным. Последний раз, когда Питер его видел, тому было около семнадцати – ничем не примечательный, чуть прыщавый и глупый, глупый, глупый. Питеру тогда было… Сколько? Лет тринадцать, кажется. Он даже попытался поладить со сводным братом – показал ему свои первые наработки, ища ответного восхищения и одобрения хоть от кого-нибудь. Мелкие заметки, кривые чертежи, но не будь их, не было бы и сейчас ничего. Дункан что-то буркнул под нос, сдержанно улыбнулся и ничего не понял. В тот же вечер мать устроила весьма ожидаемую истерику, и Дункан ушел, чтобы быть проведываемым отцом время от времени в той деревеньке, откуда была родом его мать. Сейчас он выглядел чуть располневшим, но это была полнота от избытка мышц, заплывших жиром. Крупный парень, такие не покидают родное место, сводят с ума крестьянских девушек и делают карьеру дровосека. Такого сына всегда хотел Джон Спарк? Каким он видел Дункана? Большим и добродушным, хлопающим собеседника по плечу? Да, Дункан, несмотря на крупное телосложение, вдобавок оказался умен и прекрасно притворялся простым парнем, которому повезло. О таком мечтал Джон Спарк, и получил. А затем второго – Питера, больше похожего на высокого, худого ворона, закрывающегося в библиотечной башне. Только ведь Питер знал, что на Арене никому не везет. Чтобы выйти оттуда, помимо силы нужна хитрость, а чтобы выйти победителем в борьбе за такой титул, нужно быть чертом во плоти. В Дункане текла кровь Джона Спарка, так же как и в Питере, поэтому он знал, о чем говорит. «Дункан – не то, что кажется. Гаденыш еще себя проявит».

Вдруг Питеру каждой клеточкой тела захотелось повернуть голову – ощущение остановившегося на себе взгляда. Но он не повернулся. Он знал, что смотрит на него отец.

– Я редко вижу тебя радостным.

«Ты меня вообще редко замечаешь».

– Мне скучно в Грейстоуне, – бросил он ответ, продолжая смотреть в окно.

Отец помолчал. А потом ответил, и Питеру запомнилось это надолго.

– Помнишь, ты показывал мне свои разработки? После того, как вернемся домой, я готов начать претворять твои идеи в жизнь, что думаешь, а? Я думаю, у меня получится достать денег. Нет, я даже обещаю.

Питер хотел бы ухмыльнуться по привычке, но вдруг ощущение мира резко меняется. Облегчение, надежда, радость. Лишь на считанные мгновения, но он действительно снова ему доверяет. Отец догадался. Он понял. Он обещал разобраться.

Питер, конечно, тут же повернулся к нему. Джон внимательно смотрел в сторону сына, даже улыбался, что вообще событие редкое.

Когда Питеру было около десяти, они очень даже неплохо ладили. Джон говорил: «Если не знаешь, что сказать, лучше молчи, а то дураков и так много». Отец научил его создавать чертежи, выучил его основам всего, что Питер знал сейчас, научил стрелять из ружья, верховой езде. Потом он привез Дункана, и градус в семейных отношениях сразу снизился. Близнецы и их мать были шокированы – если Джон скрывал такое, обманывал их настолько, то каждый из них может оказаться следующим предателем. Неофициально укоренилось правило – Спарк не доверяет никому, в первую очередь Спарку. Неужели после стольких лет, все изменилось к лучшему? Может, Джон и правда был в Красных лесах, может они его изменили.

– Я тоже через все это прошел. У моей семьи тоже толком никогда не было денег. Да нет, их вообще никогда не было. Твои бабушка с дедушкой даже решили не заводить больше детей, потому что не знали, куда бы их пристроить и как прокормить. Я знаю, каково тебе. И знаю, что с этим делать.

«Не совсем то, что я думал», но Питер все равно чуть ли не сиял. Человек, которому можно доверять, наконец вылез из скорлупы. Деметра не в счет. Деметра – его собственное отражение, а такому человеку как он сам Питер бы никогда не доверился. Джон Спарк – совсем другое. Почему же он раньше этого не говорил? Блаженная уверенность, чувство, будто порядок восстановлен.

– И что же мне делать? – почти беззвучно спросил он.

Сейчас он ответит – я буду помогать тебе, Питер. Мы создадим то, что Латирия еще не видела, то, от чего все еще долго будут в благоговейном шоке. Какие там роботы и ружья, кого они заинтересуют после того, что мы с тобой сделаем.

Отец подмигивает.

– Сейчас приедем. Осмотришься. Может, выберешь кого.

– То есть?

– Жену. Невесту, – и, заметив, как изменилось лицо Питера, – Да, да, сразу выбирай. Недели две здесь побудем. Все изменится, как только мы выберем подходящую невесту. Только выбирай сразу побогаче. Деньги в нашем с тобой деле нужны. После смерти Артура, я думаю, нам будет перепадать не так много. Я-то знаю. После свадьбы придет и уважение, и понимание. Тогда дела и наладятся. Все лучше относятся к женатому человеку.

Питер смотрел на него и не мог слова вымолвить. Напротив, на мягких подушках, сидит Джон Спарк и весело смотрит на него, словно предвкушая реакцию – радость и благодарность.

«Так вот в чем заключалось его решение. Женить меня, чтобы отхватить денег».

Он столь нелепо доволен собой, что против ожидания Питер почувствовал не злобу и презрение, но глубокую печаль.

– Ну?

– Ага, хорошо, – сказал Питер, чувствуя подступившую горечь ко рту.

Отец вытянул к нему руку. «Хочет, чтобы я пожал», – сообразил Питер, и жмет, чувствуя себя еще хуже. И к Питеру в тот же момент приходит полное осознание – он таким не будет. Он не будет сидеть в замке и от лени хлестать вино, не будет решать проблемы так же, как Джон Спарк, надеясь на помощь собутыльников. Даже если один из них – король.

Но в чем-то его отец прав. Денег у них нет. А чтобы претворить все замыслы Питера как можно быстрее, чтобы жизнь стала приятней, деньги необходимы. И он женится на самой богатой девушке страны, даже если надо будет перебить каждого, кто с этим не согласится.

Сон начался жутко обыденно, и оттого было еще страшнее. Происходящее казалось реальным, потрясающе реалистичным. Все началось с того, что она встала с кровати. Инфанта натянула халат, но теплее не стало, босыми ногами вышла за дверь – пустой коридор. Ни такой привычной стражи, следовавшей за ней по пятам, ни снующих туда-сюда слуг, вообще никого. Холодно и темно, и ей куда-то срочно надо уйти. Петляя по темным, и почему-то туманным коридорам, Алана все никак не могла понять, куда ей нужно придти. В итоге, она оказалась в тронном зале. Там стоял длиннющий, парадный обеденный стол, и ее мать сидит во главе, перед ней какое-то странное блюдо. Она с наслаждением орудует ножом и вилкой, кладет кусочки в рот, совершенно не обращает внимания на подошедшую дочь. Алана все ближе, вот она наклонилась над содержимым блюда. Посмотрела, что-то увидела, но не поняла, что это. Перевела взгляд на мать, обратно на блюдо. Какое-то мясо, розовое, странное, с какими-то необычными глубокими прожилками. Усыпанное петрушкой. Вид петрушки помог Алане вспомнить сцену из детства, когда она забрела на их скотобойню, и сон нечаянно сменился вспышкой воспоминания. Ей тогда было около восьми. Инфанта обернулась на звук, раннее не слышанный – овце размозжили голову. Она вздрогнула, повинуясь порыву сухой рвоты. Кусочек мозга упал на траву. Остальное содержимое вытащили и куда-то унесли, а позднее Алана узнала, что это любимое блюдо мамы.

Его-то она во сне и ела, но только этот мозг был больше, и совсем другой. Прожевав, Адела указала на него вилкой:

– Эта овечка была тощей, но мозг – загляденье.

Алану пробрало:

– Мама, где наши гости?

Адела не отвечала.

– Это тот, за кого я выйду? Это Питер Спарк?

Мать пожала плечами и продолжила есть.

Алана проснулась в горячем поту.

Солнце только готовилось вставать, воздух еще был ночным и холодным. Алана села в кровати и откинулась на подушки. Рядом мирно посапывала Мийя. «Сегодня». Сегодня она увидит того, за кого ее отдадут замуж. Скорее всего. «А больше ведь некому».

Еще сегодня будет представление нового Великого народу Латирии – его зовут Александр, ему исполнилось двадцать лет.

А еще сегодня похороны ее отца. Его тело сейчас лежит в молитвеннике, на постаменте, в белом камзоле и с короной на груди. Пока никто не видел, Алана аккуратно потрогала его пальцы – холодные, но почему-то мягкие, как рыбья плоть.

Она аккуратно встала с кровати, чтобы не разбудить служанку, и подошла к окну, заставила себя потерпеть холод, прежде чем накинуть халат. Налила воды из фарфорового кувшина в миску, набрала влагу в ладони и умылась. Вспомнила сон и вздрогнула. Поставила ладони над миской – капли скатывались с пальцев и падали вниз. Вспомнила произошедшее на той неделе и опять вздрогнула, сердце застучало в горле, снова холодный пот сменился горячим. Попыталась заставить себя забыть о шкатулке хотя бы на сегодня, но, конечно, ничего не получилось.

Прошлась по покоям, мимо зеркала. Остановилась, вернулась обратно и нерешительно подняла глаза. «Сегодня все изменится», – решила она сама для себя. Странный, жутко странный день предстоит. Она готовилась к нему очень долго, и каждый день был наполнен радостным предвкушением, а сейчас что? Она как будто разочарована тем, чего еще не произошло. Сначала она, мать и Адриан встретят их с дороги, тут же – инициация Великого, потом прогулки, вечером начнутся похороны отца, которые окончатся к утру, а следующим вечером – коронация Адриана и бал. Безумные, безумные дни предстоят. Этим утром она увидит инициацию нового Великого. Этим днем она в первый раз поговорит с людьми, не имеющими отношения к Лиору – семейство Спарков. Этой ночью хоронят ее отца.

Алана его почти не знала, они толком даже не общались. На ее памяти, он ни разу не спустился к завтраку, обеду или ужину. Обычно завтрак он просыпал в своих покоях, или к этому времени только возвращался. День – охота, рыбалка на озере, игры на стрельбище. Вечер – снова трактир. Когда же он заболел, придворный лекарь не разрешал ему выходить, а посторонним входить. Отец выйти и не пытался, а Алана не собиралась входить. Когда он умер, она несколько раз пыталась заплакать, но не получалось. Зато Адриан рыдал, как бешеный, выл белугой. Даже мать не могла успокоить маленького наследника.

Сегодня странный день, до этого вся жизнь как в тумане. Она должна либо плакать, либо смеяться, а нет ни того, ни другого. Как рыба к обеду – ни потрохов, ни чувств. Была ли она в чем-то похожа на отца? «Этого уже не узнать», – без горечи подумала Алана.

Она даже не представляла, как будет справляться. Она не любила Мийю, часто кричала на нее, но в свете последних событий… У Мийи до сих пор трясутся руки, ее глаз дергается. Волнуется ли ее мать хоть немного по этому поводу? Ну хоть чуть-чуть? Если не думает о Мийе, о чувствах своей дочери она должна думать. Хоть немного. Да? А сама Алана? Она не помрет за эти пару дней?

Весна только началась, но Светило, будто ненавидя своих детей, палило нещадно, будто в разгар лета. И как ее мать могла так поступить с ней? Да Алана уже к середине этого дня будет валиться с ног. И, наверняка, Адела спихнет на дочь большую половину обязанностей хозяйки дома, если не все. Как же она спокойно продержится все эти две недели, пока Спарки будут здесь? Ох, как она устанет только за сегодняшний день – уже готовы удобные туфли, в которых можно будет долго ходить и по мостовой, и по траве. «Хотя, наверное, стоит каждый раз переодеваться, я же буду вся в поту. Ох, нет, это как я, оставлю их и уйду переодеваться? Нет, конечно, так нельзя».

Одно из ее самых любимых платьев уже было готово и ждало ее в гардеробной. Такое нежное, тонкое и легкое. Алана скорчила рожу отражению в зеркале и продолжила играть с воображением, почему-то не страшась собственной жестокости. Ее отец умер, а ей все равно, сестра Мийи тоже умерла, а ей тоже все равно. Мать Аланы убила ее. Убила, потому что хотела съесть ее.

Улицы, по которым Алана решила гулять со Спарками, отмыты до блеска, украшены и излучают радушие. Они пройдутся только по самым лучшим местам Верхнего города, где каменные дороги соседствуют с дорогами для перевозчиков, где ездят дорогие экипажи (скорее дань традициям, чем настоящий транспорт, все давно пересели на перевозчиков) и живут красивые, уважаемые люди. Потом она покажет им сад – она добавила ковры, где можно будет сесть и отдохнуть в тени деревьев. Наверное, в тени дворца они и будут проводить остальное время.

Будут и другие гости, но никто из них не будет приближен ко дворцу после похорон, коронации и бала, поэтому Спарки были самыми важными приглашенными. Деметра Спарк, скорее всего, выйдет замуж за Адриана, после его совершеннолетия; Питер Спарк, скорее всего, возьмет замуж Алану – вот почему последующие дни после коронации были особенно важны для Аланы. Действительно ли будет тот, кого она увидит сегодня, ее мужем? Знает только мать, но разговаривать с Аланой, особенно на эту тему, она не станет.

Так, за размышлениями прошло все время до рассвета, потом Алана разбудила Мийю, и после ванны они вошли в гардеробную.

Одно из самых любимых мест Аланы во всем дворце, всецело принадлежащее одной только ей. Подвешенные за крючки манекены, одетые в наряды – вся комната казалась разноцветной радугой, особенно с ярким солнцем, светящим из окна. На постаменте для примерки, в центре комнаты ее ждало приготовленное платье, Алана прохаживалась между нарядами, аккуратно касалась их тонкими пальцами. Мийя снимала с манекена платье, пока Алана заняла его место. Мийя моргала, слишком часто моргала. Алана отвернулась, заставляя себя думать о предстоящем дне. В самом конце комнаты стоял огромный шкаф – от пола до потолка, занимающий всю стену, с множеством маленьких отделений. Там хранились обувь, веера, перчатки, всевозможные заколки, броши, ленты, кольца, серьги, браслеты и ожерелья. Еще были шляпки и вуали, накидки и карнавальные маски, но было их так мало, что каждая шляпка или маска была закреплена за одним каким-либо платьем, и не хранилась в специальных местах, как все остальное. Да и зачем? Маски – для карнавалов, шляпки – для прогулок за городом. От этого и еще очень многого королева оградила себя и своих детей.

Алана придирчиво окинула взглядом свое богатство – вон там, в углу, висят черное и бордовое платья. Какое она наденет на похороны?

– Мийя, для похорон бордовое или черное?

– Мне нравятся оба, Ваше Высочество, – тихо ответила служанка, пока застегивала на Алане голубой корсет.

Сказывалось то ли воспитание, то ли нервы – инфанта надула губы:

– Тебя все всегда устраивает. И это мешает мне выбирать.

– Простите, Ваше Высочество.

– Прощаю, что уж там.

«Милая, глупая Мийя. Иногда слишком глупая». Она закончила одевать Алану, и поставила перед ней туфли. Алана оперлась рукой на плечо служанки, хоть это было и без надобности, и обулась, сошла с постамента, села у трюмо.

– Я одену бордовое. Когда еще случится попасть на похороны? – Алана улыбнулась, но шутка, конечно, вышла так себе, особенно в свете недавних и последующих событий. Алана попыталась оправдаться:

– Мийя, прости, но оно должно быть готово к вечеру. Как бы ты себя не чувствовала.

– Конечно, Ваше Высочество, будет готово, – Мийя аккуратно расчесывала волосы, вплетала в них голубые ленты в цвет платья.

– Хорошо. Не забудь про обувь, как в прошлый раз. И… Я еще вуаль хочу, – Алана выставила правую руку.

– Да, Ваше Высочество. Короткую или длинную? – Мийя послушно одела на руку кольцо с жемчужиной, Алана выставила левую руку, Мийя в три быстрых шажка оказалась с другой стороны и одела жемчужный браслет.

– Длинную, конечно. И веер. Думаю, в молитвеннике будет душно, – платье без воротника открывало ямочку под шеей, и теперь там красовалась тонкая серебряная нить с пятью мелкими жемчужинами.

– Да, Ваше Высочество, – Мийя отошла, но Алана спросила:

– А где сережки?

Мийя кинулась к уже закрытому шкафчику, открывая его и выискивая нужные серьги. Инфанта решила ее развеселить. У них была маленькая игра «в увольнение». Это началось в тот день, когда ее мать была в плохом настроении, и обвинила Алану в мягкотелости из-за чуть мятого платья. Мятым оно было из-за того, что инфанта проходила в нем целый день, но если Адела хотела кричать, причину найти было легче легкого. Да, в любой другой день эта игра бы возымела эффект, но Алана просто не понимала, что смерть забывается не так скоро. Особенно близкого человека, особенно такая смерть. И Алана наигранно глубоко вздохнула:

– Ты хоть представляешь, сколько девушек мечтает об этой должности?

Мийя стеснительная, но сообразительная служанка, так что умело сделала вид, будто оценила ободрение в такой неподходящий час: дернула уголками губ вверх, потом скрыла улыбку, но зеркало успело ее поймать, и теперь, перехватив, улыбалась сама Алана.

– Да, Ваше Высочество. Мне удостоена великая честь, – сказала Мийя, а Алана все не понимала, что глупые шутки не могут поднять настроения, и высоко подняла голову, выставив подбородок:

– Тогда почему я все время должна ждать, пока ты, наконец, будешь делать все так, как надо? Ты ведь должна была подготовиться со вчерашнего вечера. Неужели это так трудно?

– Нет, Ваше Высочество. Простите меня, это больше не повториться, – тихонечко, с вымученной улыбкой отвечала Мийя, пока вдевала в уши инфанты сережки.

– Последний раз, Мийя. Последний.

У Аланы было бы намного больше друзей и подруг, просто мать никогда не разрешала кому-то из знати Лиора быть близко ко дворцу. Она любила одиночество и обременяла им своих детей, а Алана, за неимением другого, дружила с Мийей. Странно, но инфанта о ней почти ничего не знала, а ведь Мийя прислуживала ей с двенадцати лет. Она ничего и не хотела знать, но Мийя так смиренно слушала, так трепетала перед инфантой, что Алана даже упивалась своей небольшой властью.

Оставалась еще немного времени до завтрака, так что Алана заглянула к брату. В его комнату было страшно войти: мокрая одежда («Опять купался со своими рыбками?»), корки, кажется, от апельсинов, клочки разорванной книжки (один из подарков, присланный Спарками неделю назад вместе с музыкальной шкатулкой), валяющиеся кресла, наброшенные на них простыни, кавардак в постели. Воздух, спертый до ужаса. Алане было понятно, что устроил Адриан – прыгал на кровати, пытался построить домик, начинал множество дел, но, не доведя даже до середины, бросал. Нет, прислуга во дворце всегда работала на ура (хоть Алана и представить не могла что бывает по-другому), но в покоях брата убираться просто никогда не успевали, либо внутрь попросту не пускали.

Адриан сидел на кровати босиком, одетый лишь в брюки и кафтан, наброшенный на голое тело. Он крутил в руках цепочку медальона и, увидев Алану, захихикал. Она улыбнулась ему и быстрым шагом прошла к окнам, открыла одно из них.

– Над чем ты там смеешься?

– Над твоим женихом.

Щеки тут же загорелись, инфанта, будто бы безразлично покачала головой:

– Ну и что же в нем такого смешного?

– Да ты только посмотри! – воскликнул Адриан и протянул ей объемный желтый кружок.

Алана села на кровати рядом с ним. Скорее всего, золото. Гладкая крышка, без единого рисунка или узора. Алана щелкнула замком, и оглядела масляной мини-портрет Питера Спарка (это именно он, его имя было записано красивым тонким почерком внизу изображения). Ничего смешного или удивительного – у него было лицо, схожее со всеми лицами одного художника, он всех рисовал одинаковыми. Присутствовала лишь одна деталь, которая могла бы рассмешить Адриана – уши Спарка были нарисованы просто-таки слоновьими, неестественно больших размеров. Алана очень понадеялась, что художник лишь сильно преувеличивает, о чем тут же сообщила брату. Он отобрал медальон:

Конец ознакомительного фрагмента.